-- Четвертое место присуждается данс-группе "Ася и Бася"! -- прочла она с бумажки голосом, которым раньше во время парадов дикторши объявляли партийные лозунги.
      У нее получилось что-то типа "Свободу народам Африки!" И не меньше. Потому что на сцену выскреблись по крутым ступенькам из зала две белокурые девицы в блестящих, плотно обтянувших все их кости черных комбинезонах, и высоченный негр с обритой налысо головой. Такой же черный комбинезон на негре смотрелся его родной потной кожей.
      Одна из девушек взяла из рук Нины тощенькую грамоту, кисло улыбнулась, сделала залу книксен, всхлипнула и в истерике убежала со сцены за занавес. Остальные члены тройки, гордо обозванной данс-группой, скучно поплелись за ней. При этом негр по-рэперски широко размахивал руками и пытался что-то доказать своей более спокойной попутчице. Санька вспомнил, что "Ася и Бася" после первого тура занимали место выше их группы, и спросил Андрея:
      -- Нас не объявляли?
      -- Не лезь, -- шепотом потребовал Андрей. -- Откуда я знаю! Места
      гонят с пятого и выше. Последние пять даже не называют. А я из-за
      тебя прозевал, кому же пятое место дали...
      -- Серьезная потеря, -- по-цыплячьи вытянул шею Санька.
      Издалека люди на сцене выглядели игрушечными. Наверное, он смотрелся отсюда во время выступления точно так же. Особенно когда выкручивал сальто на месте, будто подброшенный на ладони резиновый медвежонок.
      -- Третье место и третий приз присуждаются... группе "Молчать"! -отчеркнув паузой явно неприятное композиторше название, все-таки произнесла она.
      Задние ряды засвистели и затопали ногами. Никто и не думал выходить на сцену. Свист становился все звонче и все хулиганистее.
      -- Ну чего вы, пацаны?! -- выкрикнул поднявшийся из-за стола президиума длинноволосый металлист из жюри. -- Не тормозите! Прикиньте, сколько народу вас ждет!
      Голова мужика была плотно обвязана черной косынкой-банданом в белых черепах. Созданная ею дополнительная чернота на его и без того угрюмой тощей фигуре делала бывшего члена жюри похожим на палача. Не хватало только топора в руках. Парень в грязном свитере все-таки встал в третьем ряду, вырвал руку, удерживаемую кем-то, и враскачку поплелся к сцене.
      -- Йе-а! -- взвизгнули задние ряды и привстали.
      Саньке пришлось сделать то же самое. Иначе он бы не увидел, как панк скомкал врученный ему Покаровской конверт с деньгами и, наклонившись, засунул его в рваный кед, потом двумя пальчиками подхватил за уголочек грамоту, как держал ее перед собой на протянутой к залу руке, будто пойманную за хвост крысу, а длинноволосый металлист что-то заговорщически шептал ему на ухо.
      -- Смерть попсе! -- заорал панк после того, как металлист отошел от него и сел на свое нагретое в президиуме место. -- Плесень -- на свалку! Предки -- козлы! Даешь пиво и водку бесплатно! Жизнь -- дерьмо! Вы все -уроды!
      На виду у зала он с хряском разорвал грамоту и швырнул клочки в зал. Передние ряды, где сидели в основном конкуренты панка, безразлично смотрели на бумажный снегопад. Задние ряды опять вскинулись в радостном реве.
      -- Я требую от группы "Молчать", чтобы она в полном составе покинула зал! -- взвилась Покаровская.
      -- Все конкурсы -- дерьмо! -- громче обычного заорал панк и столбом упал со сцены.
      Выбежавшие к ней поклонники еле успели поймать его у пола. А он лежал у них на руках и даже не думал становиться на ноги.
      -- Музыку -- на свалку! -- продолжал панк свой митинг.
      На этот раз он орал в потолок, будто хотел докричаться сквозь его бетонные перекрытия до небес. Потолок молчал. Небо -- тоже. Панк работал вхолостую. Но он по инерции все вопил и вопил, будто заведенная игрушка:
      -- Менты -- дерьмо! Асфальт -- дерьмо! Машины -- дерьмо! Все люди -дерьмо!
      -- Покиньте зал! -- повторно потребовала Покаровская.
      Поклонники группы вынесли одеревеневшего солиста панк-группы из зала. За процессией вяло поплелись остальные члены группы. На награждение они оделись еще более вызывающе. Во всяком случае, на первом туре у них не было столь интенсивно красных и зеленых волос, а также дикарского обилия кнопок, лезвий, скрепок и булавок на лицах и одежде. У заднего их них, барабанщика, на свитере, измазанном в гудроне, висела пришитая за хвост мертвая крыса. Не пластиковая, а настоящая дохлая крыса. Она раскачивалась, будто хвост у чертенка.
      -- Потише, товарищи! -- теперь уже попросила зал Нина и повернулась к композиторше, стоящей за трибуной. -- Продолжайте, пожалуйста!
      -- Крыса! Ужас какой-то! -- не сдержалась композиторша. -- Мерзость какая!.. Ну да... Значит, товарищи, второе место и второй приз присуждается Леониду Джиоеву!
      Зал молчал. Самая голосистая его часть унесла панк-солиста, а остальные уже и не помнили, что же такого пел своим тихим, заунывным, как ветер в горах, голосом черноволосый парень Джиоев. Его земляки, плотно сидящие на третьем-четвертом рядах, тоже молчали. Они не знали, как реагировать. С одной стороны итоговое второе место после десятого выглядело диким успехом, сенсацией российского уровня, а с другой они были уверены, что деньги должны сделать Джиоева победителем.
      А сам награжденный скромно принял все причитающиеся бумаги, поклонился по очереди Покаровской, ее заместителю, членам жюри и почему-то Нине, повернулся ко все еще молчащему залу и с сильным акцентом произнес:
      -- Балшой спасиба увсем чиленам жури!
      Он вскинул грамоту и конверт с деньгами над головой, как кубок, и кавказцы в едином порыве вскинулись в зале. Ладоней и глоток они не жалели. Крик поклонников панк-рока на их фоне смотрелся бы писком мыши.
      -- С ума сойти! -- возмутился Андрей. -- Ни голоса, ни слуха -- и второе место! Значит, мы точно в пятерку не попали...
      -- Потише, товарищи! -- теми же словами попыталась успокоить зал Нина.
      Возникло ощущение, что она вообще не знает других слов. И еще возникло ощущение, что Маша даже эти сухие слова произнесла бы с чувством. Произнесла мягче и нежнее. И зал бы ей сразу подчинился. А на мужскую строгость Нины он не реагировал.
      -- Ты не видишь, где Маша сидит? -- привстал Санька.
      -- Где-то в первых рядах, -- ответил Андрей. -- Игорек там места забивал...
      Чья-то заботливая рука включила магнитофон, и фанфары, воодушевлявшие зрителей перед началом финального тура, снова заполнили зал. Санька неприятно вспомнил, как он несся под эти же фанфары по лестнице к будке киномеханика, а перед глазами мельтешили черные спины буйносовских телохранителей, и ему стало по-настоящему тошно. Эта помпезная музыка не приносила ничего хорошего.
      -- Я выйду, -- наклонившись, шепнул он Андрею.
      -- Чего ты?! Самое ж интересное впереди! Спорить буду, впереди скандал похлеще панковского!
      -- Никакого скандала не будет. Присудят первое место каким-нибудь аутсайдерам...
      -- С чего ты взял?
      -- Неужели ты не видишь?! Если безголосому Джиоеву, который был десятым, сделали второе место, то на первое точно поставят того, кто был девятым или восьмым...
      Санька выскребся мимо коленок Андрея, согнулся, хотя никому из зрителей не мешал, и направился к выходу.
      -- Пер-рвое место и гран-при! -- сразу после умолкших фанфар с излишней бравурностью провозгласила композиторша. -- По решению жюри конкурса "Голос моря" первое место и гран-при с вручением золотой раковины присуждаются группе "Моряк"!
      Хмыкнув, Санька даже не обернулся. Он не изучал списки финалистов, но команда с таким названием вполне могла обитать на восьмом-девятом месте после первого тура. Он оказывался еще более сильным предсказателем, чем их самолетный попутчик.
      -- Что-что? -- сбилась композиторша на трибуне. -- Из-звините, это ошибка... Точнее, опечатка... Победила группа "Мышьяк"!
      Новость развернула Саньку на выходе из зала. Он посмотрел на медленно, слишком медленно поднимающегося Андрея и скорее поверил его движению, чем собственному слуху.
      Глава тридцать восьмая
      РАЗБОРКА ПОСЛЕ ШОУ
      Позолоченная раковина на фоне сарая, огорода и ленивых кур смотрелась недозрелым помидором.
      -- А хорошо все-таки в Перевальном, мужики! -- неожиданно решил прислонившийся к прохладной стене дома Эразм. -- Накошу "бабок", куплю себе здесь дом и буду выращивать огурцы...
      -- Не го-они, -- сонно пропел Виталий. -- Ты ж на асфальте вырос. Посадишь огурец -- вырастет тыква. Хочешь я тебе твое будущее предскажу?
      Эразм лениво повернул голову, уже укрытую узорчатой шапочкой и по-шпионски таинственную от черноты очков, посмотрел на подрагивающие веки Виталия, рядом с ним прижавшегося к стене, и подумал, что у клавишника слишком большая голова и, значит, он забирает от стены больше прохлады, чем Эразм.
      -- Даю твою будущую биографию без сносок и пояснений, -- не дождавшись согласия, начал Виталий. -- Сначала ты еще поиграешь в нашей группе. Совсем немного. С полгодика. Потом уйдешь к старым корешам в металлисты, но и там у тебя ничего не получится. Россия -- не Америка. "Металл" никому не нужен. Кассовые сборы будут на нуле, и ты свалишь от своих волосатиков. Откроешь студию звукозаписи, но прогоришь...
      -- Ну ты трепло!
      -- Уедешь в Штаты, будешь играть на улице. У ног -- твоя вязаная шапочка, на брюхе -- постаревший "Гибсон"...
      -- Его ж сломали.
      -- Других "Гибсонов" на земном шаре нет?
      -- Вообще-то есть...
      -- Мы его тебе скоро купим... Не сбивай меня!.. Значит, в Штатах грин-карту тебе так и не дадут. Ты вернешься в Москву, устроишься на хилый окладишко завхозом в техникум легкой промышленности...
      -- А такой есть? -- недоверчиво сощурился Эразм.
      -- Есть... В техникуме тебя окрутит девочка-первокурсница. Ты женишься, нарожаешь троих детей, и она тебя бросит, удрав с хахарем в Европу...
      -- Да или ты! -- оттолкнувшись затылком, сел на скамье Эразм. Голова сразу опустела, и он забыл, чем же хотел возмутиться.
      -- А про себя рассказать?
      -- Ну ты даешь!.. Трое детей!.. Да я этих мокрозадых на дух не перевариваю!..
      -- А я буду играть в группе до конца. До седины. Впрочем, я рано поседею. Наследственность, старичок, гены... Потом уйду преподавать в "гнесинку", буду воспитывать эстрадников, ни одного путного не воспитаю. Женюсь, но детей не будет. И мы возьмем девочку из детдома...
      -- Ну ты трепло!
      -- Игорек тоже будет в группе до конца, до самого развала. Он не поседеет. Рыжие плохо седеют...
      -- А Санька?
      -- Он уйдет от нас через год. Станет известным солистом. Как Малинин. А потом пропадет после ангины голос, и он засядет за письменный стол.
      -- Композитором, что ли, станет?
      -- Нет. Писателем. Детективщиком. И там здорово пригодится его ментовский опыт жизни.
      -- Остался Андрюха, -- напомнил Эразм.
      -- Андрюха?.. Ну, тут все предельно просто! Он продержится еще год после ухода Саньки. Потом свалит в политику, станет депутатом Госдумы от какого-то блока и будет через день светиться по экрану с шибко умными речами. Он отрастит купеческий живот и пересадит волосы с груди на лысину...
      -- А этот... Альберт?
      -- А что Альберт?.. Он -- не наш. Выступил, заработал свою долю от
      первого приза, -- и все. Так и будет играть в кабаке, пока не
      умрет от цирроза печени...
      Вышедший из дома Андрей с хрустом потянулся в пояснице. Утром, со сна, он всегда выглядел лет на десять старше, чем днем. То ли от слишком густой щетины, то ли от мешков на подглазьях.
      -- Зачем вы приз во двор вытащили? -- попрекнул он. -- Куры же загадят...
      -- На солнце красиво, -- ответил Эразм. -- Интересно, за сколько его можно толкнуть?
      -- Лимонов пять, не меньше, -- решил Виталий. -- А где Игорек?
      -- Спит, -- обернувшись к двери, объявил Андрей. -- Как сурок...
      -- Весь в меня, -- с удовольствием произнес Виталий. -- С кем поведешься, от того и наберешься.
      -- А вот и Ромео!.. Только без Джульетты! -- повернулся к калитке Эразм.
      Под ее уже привычный, уже родной писк во двор ввалился Санька. На нем слишком необычно для Перевального сидел новехонький темно-синий костюмчик, а в ботинках отражалось небо.
      -- Ты что, по воздуху летел? -- посмотрел Эразм на ботинки, а
      потом на густую пыль, плотно, по-мучному усеявшую землю у калитки.
      -- Я на такси. Из Приморска. Мы с Машей того... Короче, вечером
      чтоб все были у нас на теплоходе. Там будет это...
      -- Ну ты шустряк! -- подкинула новость Эразма со скамьи.
      Оставшийся на ее левой части Виталий в строгом соответствии с законами физики перевалился и с хрохотом упал на бетонный пол. Скамья торопливо накрыла его сверху.
      -- Эразм, ты впал в маразм! -- с усилием сбросил он с себя деревянное чудовище.
      -- Давай руку, -- протянул ему свою Санька. -- Нет, сегодня точно необычный день. Впервые в жизни слышу, чтобы ты так орал...
      -- А гастроли? -- нахмурился Андрей. -- Вечером же вся толпа уезжает поездом на гастроли. Первый пункт -- Москва. Забыл, что ли?
      -- Неужели ты не понял? -- повернулся к Андрею Эразм. -- Не врубился? Человек женится, а ты про какие-то вшивые гастроли!
      -- Серьезно? -- густо покраснел Андрей. -- Да-а-а... Свадьба -- это тяжелый случай...
      -- Практически клинический, -- поправил Эразм.
      Под кудахтанье отлетающих от ее ног кур, из летней кухоньки выплыла на своих судах-галошах хозяйка и с грустным лицом объявила:
      -- Завтрак, товарищи москвичи, готов!
      -- Давай его сюда, мамаша, под навес! -- потребовал Эразм. -- Будем его пополам со свежим воздухом есть. В Москве такого кайфа уже не будет. Там от смога комары и мухи уже давно сдохли. Деревья пожелтели среди лета. Только мы, людишки неразумные, все ползаем...
      -- Я -- пас, -- поднял руки ладонями к парням Санька. -- Такси...
      -- Да подождет твое такси! -- гаркнул Эразм. -- Холостяком хоть
      в последний раз с нами пожуй...
      -- Такси, -- уже мягче, уже сдаваясь, произнес Санька.
      -- Подождет! -- схватил его за руку Эразм. -- Их, козлов, воспитывать надо! А то оборзели вконец! Сколько им "бабок" за проезд ни давай, все мало!
      -- Ну, может, хоть сказать ему, что я чуть подзадержусь? -- попросил Санька. -- Отпускать неохота. Больно у него "мотор" классный. Со стереомузыкой... Даже мобильный телефон в салоне есть...
      -- Я ж говорил, что они нас обдирают, как липку! -- упрямо тащил Саньку к столу Эразм. -- Со своих кровных он, что ли, "мобилу" купил? С твоих денег! С денег таких пеньков, как ты! Подождет! Не упреет!
      -- Ну, ладно, -- сдался Санька, но рукав пиджака из пальцев Эразма выдернул.
      Хоть утром и не положено, но группа "Мышьяк" все-таки пила коньяк. По случаю прощания с великим и незабвенным Перевальным и ее хозяйкой. Впрочем, Санька только пригубил. Судя по активности при переворачивании рюмок в горло, его норму приплюсовал к своей Эразм. Все разговоры вертелись вокруг панка, порвавшего грамоту, и предстоящих гастролей. Игорек, оказывается, уже прибросил свой возможный доход от турне и "приобрел" на него "жигули" восьмой модели, новую бас-гитару "Штейнбергер" и путевку на две недели во Флориду с обязательным посещением Диснейленда. Почему именно во Флориду, а не на Канары или в Таиланд, он не объяснял. Пока он вслух мечтал, чавкая свежим помидором, Санька обменялся с Андреем загадочными взглядами. Только они вдвоем знали, что договор на гастроли грабительский, и на копейки, которые достанутся после них группе, вряд ли хватит на одни-единственные "жигули" пятой модели.
      Скрип тормозов за забором оборвал розовые мечты Игорька. Все повернулись в одну сторону, к стене дома, как будто могли видеть сквозь нее.
      -- Твой таксист, что ли, психанул и уехал? -- предположил Виталий.
      -- А как это он так смог? -- не согласился Эразм. -- Сначала тормознул, а потом уже поехал?
      Во двор влетела Маша. У нее было такое лицо, словно Приморск только что на ее глазах накрыло вулканической лавой.
      -- Что случилось?! -- вскочил Санька, и отлетевшая табуретка закувыркалась по кустам помидоров, сбивая их и окрашиваясь в красный цвет.
      -- Свадьбы не будет, -- сквозь слезы еле смогла произнести она.
      -- Почему?! -- вскрикнул он.
      -- У нас там... там... у набережной... теплоход горит...
      -- Ничего себе! -- восхитился Эразм. -- Крутое видео! Дым -- черный?
      -- Ага... Ка-ак смола, -- смахнула слезинку Маша. -- Там пожарных... пожарных...
      -- А отец? Что с ним? -- торопливо спросил Санька.
      Он только вчера познакомился с этим суровым на вид, но поразительно не суровым в разговоре человеком, и почему-то сразу ощутил его отцом. Во всяком случае, он хотел бы, чтобы у него был именно такой отец. Своего настоящего, погибшего в шахте, он совсем не помнил, а в лице Машиного отца, в его загорелой коже, морщинистом лбу, изъеденных оспой щеках жило что-то родное, шахтерское. Не хватало только угольной туши на ресницах и отхаркивающего кашля.
      -- Отец там, на берегу. Он руководит борьбой за живучесть с
      берега. Ходовой мостик задымлен, -- торопливо объяснила Маша.
      -- А что горит-то? -- уже успокаиваясь, спросил он.
      -- Каюта на второй палубе.
      -- По правому борту?
      -- По правому, -- удивленно ответила Маша. -- Так ты видел?
      -- Ничего я не видел!.. А номер каюты помнишь?
      -- Откуда?!. Там это... пятый и шестой иллюминаторы от трапа, от верха трапа... если считать...
      -- Определи номер! -- потребовал Санька.
      -- А зачем? -- растерялась она.
      -- Не можешь?.. Ну, где эта каюта находится в коридоре? Ближе к корме или посередине?
      -- Посередине... Точно -- посередине...
      -- Ну и сволочь! -- с криком бросился к калитке Санька.
      Он распахнул ее так быстро, что она даже не пискнула. В проулке стоял светло-бежевый "Опель-Вектра", как минимум, десятилетней выдержки, но в довольно приличном состоянии. На капоте даже блеснула молния фирменного значка. Обычно шустрые мальчишки отвинчивали их на второй день после пригона иномарки в родной двор.
      -- Дай телефон! -- потребовал Санька от плотного мужичка, цепко держащегося обеими руками за руль.
      -- За отдельную плату, -- спокойно ответил он и руки не отцепил.
      При таком сервисе через год мужичок будет раскатывать уже на "Мерседесе", а не на "Опеле". Если, конечно, этот "Опель" не угонят.
      -- Хватит? -- протянул Санька полста тыщ одной бумажкой.
      -- Смотря сколько разговаривать будешь, -- все-таки забрал он купюру. -- Плата абонентская...
      "Эрикссон", -- прочел Санька на бережно врученном ему черном брикете. Последний раз он держал телефон этой марки в зале Дворца культуры. Было прохладно и страшно. Во втором ряду спал вечным сном человек Букахи, а рядом с Санькой пыталась доказать Буйносу прописные истины Нина.
      -- Это ты? -- спросил он ожившую трубку.
      -- Кто звонит? -- сухо поинтересовалась Нина.
      -- Это я, Санька. Дай мне телефон Буйноса.
      -- Он до сих пор в палате реанимации. Его нельзя тревожить.
      -- Мне срочно нужно. Дай. Дело касается его лично.
      Носком ботинка Санька пнул камешек, лежавший у дороги, и пыль тут же с яростью набросилась на ботинок. Из зеркального он за мгновение стал мутно-серым.
      -- Спасибо, -- все-таки получил он заветные цифры и, не жалея чужой телефон, вбил их пальцем в черный корпус.
      Трубку снял охранник Буйноса. Вряд ли это был мужик с морщинистым лбом, но человеку всегда нужно хоть как-то представлять телефонного собеседника, и Санька, представив, что перед ним старый знакомый, попросил его дать трубку Буйносу.
      -- Он спит, -- мрачно ответил охранник.
      Морщинистый лоб, стоящий перед глазами Саньки, тут же исчез. Охранник превратился в нечто туманное и злое. Как пары соляной кислоты.
      -- Дай трубку! -- потребовал он. -- Скажи, что звонит Александр Башлыков.
      -- Ну и что?..
      -- Звонит старший лейтенант милиции Башлыков! Понял?! Срочно дай трубку!
      -- Ну, я не знаю, -- поплыл мужик. -- Ща-ас спра-ашу...
      -- Что тебе нужно от меня? -- заставил Саньку вздрогнуть знакомый голос.
      Для спящего человека Буйнос довольно быстро снял трубку. И голос у него был слишком чистым, без сонной хрипотцы.
      -- Зачем ты приказал убить Прокудина? -- еле сдержал ярость Санька.
      -- Ты что, пьян?
      -- Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Прокудин!
      -- Я не знаю, кто такой Прокудин, -- зевнул Буйнос.
      -- Ты сжег его заживо в каюте на теплоходе! -- выкрикнул Санька.
      Все, кто были во дворе, уже вышли в проулок и стояли с напряженными лицами. Только Эразм без остановки жевал, словно рот жил отдельной от него жизнью. Из всех лиц Санька отыскал самое важное, вобрал в себя долгим трехсекундным взглядом испуганные Машины глаза, отвернулся и уставился на крупный серый сучок на доске забора.
      -- Ты слышишь меня? -- спросил он у сучка.
      -- Конечно, слышу, -- выдохнул Буйнос. -- Чего ты гонишь волну?
      -- Зачем ты приказал его уничтожить? Око за око? Зуб за зуб?
      -- Теплоход, Сашенька, старенький. Проводка гнилая. Запросто могла замкнуть, -- четко, будто по-писаному, произнес он.
      -- Замкнуло именно в каюте Прокудина?
      -- Ты не забыл, что вечером отъезд в Москву?
      -- Мы никуда не едем!
      Серый округлый сучок упрямо сверлил Саньку своим единственным коричневым глазом. Из самой середины. И в самую сердцевину души.
      -- Мы никуда не едем! Группа отказывается от участия в гастролях!
      -- Ты чокнулся! -- выкрикнул от калитки Эразм. -- Анрюха, чего он несет?! Какое право он имеет говорить от имени группы?!
      -- Это несерьезно, -- опять выдохнул воздух Буйнос, а Саньке почудилось, что в раскаленном воздухе проулка завоняло больничной палатой. -- Мне пришлось надавить на членов жюри, чтобы они дали тебе первое место, а ты устраиваешь истерику.
      -- У победы много отцов, поражение -- круглая сирота, -- отпарировал Санька.
      -- Можешь не верить мне. Но если бы не мой звонок, первое место отдали бы Джиоеву. Спроси Нину... И потом ты не имеешь права отказываться от гастрольного турне. По контракту...
      -- Извини, Володя, -- впервые назвал его по имени Санька, -- но я слишком хорошо изучил условия контракта. Да, все попавшие в десятку лучших обязаны на кабальных условиях, почти даром отпахать на тебя два месца в изматывающем турне. Но... Там есть один пунктик, даже не пунктик, а сноска. Вид приманки. И ты ее знаешь. Там написано, что конкурсант, занявший первое место и получивший гран-при, имеет право отказаться от гастрольного турне. Ты рассчитывал на то, что именно это может успокоить соискателей, вселить в них надежду. Так вот, победили мы! И мы согласно условий контракта отказываемся от участия в гастролях!
      -- Тебе так дорог этот Прокудин? -- с холодным безразличием спросил Буйнос. -- Он мало наделал гадостей тебе и твоей группе?
      -- Он -- человек. Плохой, но человек...
      -- А ты знаешь, что этим утром к берегу прибило труп одного приморского мальчишки. Его дразнили Ковбоем. Он тоже, кстати, был человеком...
      Санька швырнул трубку на заднее сиденье "Опеля". Она подпрыгнула лягушкой и нырнула на половичок на днище салона.
      -- Ну ты! Потише! -- вскрикнул водитель. -- Вещь не казенная! С тебя еще пятьдесят тысяч. Больно долго говорил...
      -- На! -- сунул Санька, не глядя, купюру.
      Водитель обалдело посмотрел на стольник и с ловкостью фокусника вмолотил его в нарукавный карман синей джинсовой рубашки.
      -- Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! -- черной птицей подлетел Эразм.
      Его руки были по-царски отставлены в стороны. В левой вместо державы лежал кусок черного хлеба, в правой вместо скипетра -- пучок сельдерея.
      -- Ты понимаешь, что мы почти что стали королями эстрады, а ты...
      -- Мы -- не короли, -- посмотрел Санька на пучок сельдерея. -- Мы -шуты.
      -- Я не согласен, -- встал на строну Эразма Виталий. -- Первое место -- это прекрасно, но турне по стране -- это шанс прославиться, стать поистине известными.
      -- Санька прав, -- почесав щетину, объявил Андрей.
      -- Нет, не прав! -- взвился Игорек. -- Он всегда слишком много на себя берет! Я не хочу выступать с ним в одной группе!
      Маша зажала уши и бросилась в глубь двора. Хозяйка остановила ее, прижала к груди и запричитала что-то свое, бабье.
      Мир раскололся. Прямо на глазах. Санька сел в пыльную сухую траву у забора, сел прямо в новехоньком костюмчике и тоже зажал уши ладонями. И сразу стало легко. Так легко ему уже давно не было.
      ПОЧТИ ПОСЛЕСЛОВИЕ или МАЛЕНЬКАЯ ДЕТАЛЬ,
      КОТОРУЮ ЧУТЬ НЕ ЗАБЫЛИ ВПОПЫХАХ УСТРОИТЕЛИ ШОУ
      -- Успокоились? -- обвел начальственным взглядом всех сидящих за пустым столом Андрей. -- Все успокоились?
      -- Да если бы я... -- начал Эразм и получил пинок по ноге от Виталия. -- Ты чего?! Больно же!
      -- Значит, успокоились, -- решил Андрей и повернулся к Саньке. -- Ты помнишь, что говорил тот предсказатель в самолете про горох?
      -- Помню.
      Наверное, следовало сказать Андрею, что предсказатель и сгоревший на теплоходе Прокудин -- одно и то же лицо, но Санька не сказал. С каждой минутой слова почему-то играли все меньшую роль в жизни. Что их обесценивало, он не мог понять.
      -- Так вот смотри, -- достал Андрей из-под стола поллитровую банку и высыпал из нее на стол сухой желтый горох.
      -- Ты чего? -- вытянул лицо Эразм. -- Крыша поехала?
      -- Предсказатель напророчил, что наша группа рассыплется как горох и уже никогда не соберется вместе после Приморска... Собирайте!
      Он первым стал сгребать в ладонь твердые колкие шарики. Игорек присоединился к нему. Потом над столом появилась ладонь Виталия. За ней -Санькина. Эразм смотрел на исчезающие со стола горошины поверх очков, и глаза у него были круглее стекол, съехавших на кончик носа.
      -- А ты? -- спросил его Андрей.
      -- А что я? -- подумал Эразм и все-таки взял на ладонь одну-единственную оставшуюся на столу горошину.
      -- Все, мужики! Ссыпаем обратно в банку!
      Все по очереди выполнили ритуал. Банку обеими руками держала на весу Маша. У нее было лицо именинницы. Последней в банку упала горошина Эразма. В отличие от своих округлых собратьев она была половинкой, и к тому же зеленой.
      Андрей бережно подхватил банку из Машиных рук, воздел ее над головой, будто золотой кубок, и провозгласил:
      -- И пусть кто-нибудь еще скажет, что мы можем распасться как горох! Группа не развалится никогда!
      -- Разве так бывает? -- не поверил Игорек и покраснел.
      -- Бывает! -- упрямо не опускал банку Андрей.
      -- Ни-ко-гда, -- по слогам тихо произнес Санька и ощутил, что слова снова начинали приобретать смысл.
      Все начиналось сначала.