-- А ты ее и не нес, -- сразил его спокойствием Буйнос. -- Это была всего лишь просьба. Ты ее выполнил. Отчасти...
      -- До свидания! -- отклеял от щеки трубку Санька и протянул ее Нине. -- Разговаривай со своим любимым!
      Она забрала "Эрикссон", и он только теперь заметил, что ногти левой руки впились в доску сцены. Он оторвал их, вытер пальцы о джинсы и, не слушая голос Нины, пытавшейся успокоить его, почти побежал к выходу из зала.
      Навстречу ему лениво плелись трое в штатском. Последний из них волок тяжеленный чемодан. Такие чемоданы бывают только у экспертов.
      -- Подожди! -- уже громче потребовала Нина.
      -- Да иди ты, -- под нос ответил он и с облегчением вылетел из вычищенного вентиляцией зала в парную духоту фойе.
      Глава тридцать четвертая
      ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ РОЛЛЕРОВ
      Теперь уже группа и особенно Андрей убеждали Саньку остаться. Его держали за руки, кричали в лицо, брызгая слюной, заставляли выпить полные стаканы воды, противной, пропахшей хлоркой местной воды, дали выкурить сигарету, хотя он никогда не курил, предложили часок поспать, доказывали, что лучше него еще никто не пел тенором на земном шаре со времен египетских пирамид. И уговорили.
      На сцену он вышел вместе с "Мышьяком" в начале одиннадцатого.
      Зал был все так же полон. Зал был все так же уверен, что оттяжка была действительно связана с плохими отечественными проводами. Зал не заметил пустого места во втором ряду сразу за Покаровской. Зал балдел на всю катушку, ревом и свистом доказывая себе, что деньги на билеты потрачены не зря.
      И этот же рев и свист встретили появление Саньки на сцене, но он его не услышал. Мир казался нарисованным. Санька был безразличен к нему. И еще было ощущение, что этот выход на сцену -- наказание, но наказание непонятно за что.
      Санька чудом попал в ритм музыке, с унынием, совершенно не годящимся для первого куплета, вытянул слова с глупой рифмой на "ом" и зачем-то опустил взгляд с потолка. Потолок тоже казался нарисованным, то есть таким же, как и все остальное, и почему он решил посмотреть другую часть нарисованного Санька так и не понял. Просто накатила пауза между первым куплетом и припевом, а припев по плану требовалось исполнить в настоящем вальсе, с партнершей, а все партнерши сидели внизу. И тоже выглядели нарисованными. Мелькнула мысль, что если любую из них поцеловать, то нос защекочет бумажная пыль. С таким же успехом можно целовать газету годичной давности.
      Вставшую в четвертом ряду девчонку он принял всего лишь за фотографию в газете. За оторвавшуюся и отогнувшуюся от полосы фотографию. И только когда заметил знакомый обшелушившийся носик, зал рухнул. Газета исчезла. Перед ним сидели живые люди и самой живой из них была стоящая в четвертом ряду Маша.
      -- При-ипев, -- прохрипел в спину Андрей, упрямо выжимающий из тарелочек звук рассыпаемых по столу монет. -- Пой припев, идиот...
      А руки Саньки, совсем не подчиняясь ему, потянулись вперед, к четвертому ряду. В ответном жесте Маша сделал то же самое, и зал онемел.
      -- По-ой, ро-одненький, -- уже не просил, а стонал Андрей.
      Не слыша его, Санька с грохотом спрыгнул со сцены, побежал к боковому проходу. Маша ринулась туда же по ногам зрителей. Зал вздрогнул в ободряющем реве и овации.
      Санька вырвал ее через колени перепуганного очкарика, выбежал с нею на сцену и, только теперь уловив, что музыканты в очередной раз заканчивают проигрыш в паузе, вскинул микрофон, подхватил в вальсе Машу и полетел вдоль сцены.
      -- Вальс на па-алубе... Па-алубе... Вальс... Мы не зна-али, что он не для нас... Вальс на па-алубе... Па-алубе вальс... Мы не зна-али, что вальс нас предаст...
      Слова совершенно не подходили к счастью на лицах вальсирующих. Слова обманывали, но зал понял это по-своему. Зал решил, что песня -- правда, что танец действительно разлучил когда-то светловолосого парня и чернявую загорелую девушку, но они снова нашли свою любовь, они победили злой танец. И зал вскочил. Вскочила женская душа зала.
      А он не видел этого. Ему до боли в висках хотелось поцеловать Машу, но музыка накатывала и накатывала волнами, а он должен был швырять в эти волны слова, чтобы они плыли и плыли над головами зрителей.
      Когда все стихло, они стояли боком к залу. Санька должен был
      повернуться лицом к жюри и хотя бы изобразить поклон. Он не
      повернулся. Он обнял Машу и припал к ее теплым и влажным губам. И
      зал рухнул. Ни у одного землетрясения не мог быть громче звук, чем
      у рева зала.
      А в уши вонзилась мелодия следующей песни, о роллерах. Он прервал поцелуй и тихо произнес:
      -- Извини, Машенька, пять минут... Я занят. Я освобожусь через пять минут.
      Динамики безупречно передали его слова залу. Хмурые, безразличные к вальсу и поцелуйчикам металлисты и рокеры из состава жюри с улыбками переглянулись. У Покаровской было такое лицо, будто ей самой хотелось стоять на сцене в объятиях светловолосого парня.
      Маша побежала за кулисы, а на сцену мимо нее с визгом и свистом вкатили трамплин рокеры. В этот вечер они были одеты в безупречное рванье. Самый металлический член жюри поневоле уперся ладонями в подлокотники и приподнял себя над сиденьем.
      За спиной у Саньки грянула смесь рока и техно. Оттолкнувшись, он сделал переворот в воздухе, сделал так, как учили в секции акробатики еще в школе милиции, с грохотом приземлился на пол, подняв пыль, и не хуже солиста "Металлики" заорал:
      -- Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..
      -- Йе-а!.. Йо!.. Хей-йа!.. -- пищали, орали, хрипели за спиной Саньки мальчишки, выкручивающие сальто на трамплине.
      Мало кто из них умудрялся устоять на ногах после приземления, но залу, кажется, сами падения нравились больше песни.
      -- Крути планету! Крути сквозь лето! Знай, роллер, э-это -- твой звездный час!.. Ас! Ас!
      Больше двух куплетов они не успели придумать, и Санька по договоренности стал повторять первый, с удивлением ощущая, что зал тоже поет:
      -- Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..
      Полнейшая чушь шла хитом. Никому не нужны были умные строчки и яркие образы. Три ноты, десять беспорядочных слов -- и ты король эстрады!
      Медленно затихая, музыка угасла, как умерла, но зал все еще прыгал. Под сценой толпились курносенькие загорелые девчонки и пытались дотянуться до санькиных джинсов. А сзади, в очередной раз упав, сбил Саньку с ног мальчишка с розовыми, не поддающимися загару ушами.
      -- Круто! -- вместо "Извини" сказал он и ловко слизнул пот язычком с верхней губы.
      -- Ты думаешь? -- все-таки не поверил ему Санька и с удивлением почувствовал, что с него стягивают джинсы.
      Курносые девчонки дотянулись до их низа и с визгом пытались завоевать певца целиком.
      Глава тридцать пятая
      ГАЛЕРЕЯ ПО ФАКСУ
      В комнатке страсти улеглись быстро. Даже быстрее, чем можно было ожидать. Только теперь Санька понял, что испытывают фигуристкы, когда ждут появления судейских оценок после выступления на льду. Здесь и страх, и горечь за ошибки, и опустошение, граничащее с полным безразличием к будущему.
      Как будто оценки ставят не тебе, а чужому человеку, усмиряющему одышку перед десятками телекамер.
      -- Если б я знала, я б тоже ролики захватила, -- на ушко прошептала ему Маша. -- Я тоже с трамплина могу сальто крутить...
      Она сидела рядом с Санькой, и он упрямо грел ее тоненькие пальчики в своей ладони. У нее было самое перепуганное и самое напряженное лицо среди тех, кто остался в комнате. Эразм лежал на шести стульях сразу, выставив ступни в дырявых черных носках, и шевелил пальцами, будто перебирал ими струны. Очки-колеса на его лице смотрелись как на слепом. А шапочка лежала поверх скрещенных на груди рук. Если бы не пальцы ног, можно было подумать, что он умер и уже окунулся в черноту. Но в черноту окунулся только Виталий. Он спал, упав грудью на канцелярский стол, и листок со списком очередников финального тура вздрагивал у его ноздрей, когда он выдыхал уже отработанный во сне, уже ненужный газ. Альберт уехал в ресторан на трудовую вахту. Игорек, не стерпев, остался в зале смотреть трех оставшихся конкурентов, и только Андрей не знал, чем ему заняться. Ему и хотелось поглазеть на остальных, особенно на группу "Молчать", и не хотелось вконец расстраиваться. Выступление "Мышьяка" в финале Андрею не понравилось. Он любил дисциплину во всем. А три проигрыша в вальсе вместо одного, трюк со сбеганием со сцены, завывания, с которыми Санька гнал песню про роллеров, дурочки-курортницы, стягивающие с него джинсы, -- ото всего этого веяло такой расхлябанностью, таким колхозом, что он еле сдержал гнев.
      -- Я того... покурю, -- встав, с облегчением вышел он из комнаты.
      -- Разве Андрюха смалит? -- спросил Эразм и пошевелил теперь уже пальцами рук.
      -- Вообще-то нет, -- с сомнением ответил Санька.
      Он уже так давно не был в Перевальном, что не знал толком, изменилось ли что-нибудь в жизни музыкантов. Если бы ему сказали, что Игорек покрасил волосы в черный цвет, под смолу, он бы поверил, потому что даже сейчас, после выступления, не мог наверняка сказать, какого они цвета.
      -- Добрый вечер, товарищи артисты, -- появились в комнате гвардейские усы, и тут же воздух, прорвавшийся сквозь их заросли, заглушил рекордное посапывание Виталия по бумажке.
      -- Здравствуйте, товарищ майор, -- поприветствовал Лучникова вставший Санька.
      Пальчики Маши нехотя выпали из его ладони.
      -- Тебя можно? -- загадочно спросил Лучников.
      -- Да-да, конечно, -- обернулся Санька к Маше. -- Я -- на секундочку...
      -- Как тогда? -- обиженно поджала она губку.
      -- Нет. Как тогда уже не будет. Уже все будет иначе.
      -- Ладно. Иди, -- начальственно разрешила она.
      Они вышли в коридор, и здесь до Саньки долетел грустный голос Жозефины. Она пела про дюны, про соленый ветер Балтики, унесший любовь, пела с прибалтийской сухостью, даже безразличием к этой самой любви, унесенной ветром, и у Саньки потеплело в груди. В эту минуту он не поверил, что Жозефина составит им конкуренцию. Зал молчал. Зал тоже отвечал ей сухостью.
      -- Твои ребята из Москвы прислали факс, -- старательно просопел сквозь усы Лучников, когда они отошли к краю коридора, где все двери в комнаты были закрыты.
      Только сейчас Санька заметил у майора под мышкой папку из коричневого кожзаменителя. Она как будто появилась у него в руках лишь после упоминания о факсе.
      -- Ознакомься, значит, -- отщелкнул он кнопку.
      -- С фотографиями? -- удивился, увидев змеиную ленту факса, Санька.
      -- Ты же сам просил!
      -- Правда? Я просил?
      В суматохе этих дней Санька уже и забыл о чем же он конкретно просил Сотемского.
      -- Там в начале сведения по тому парню из Подмосковья, что грозился убить Буйноса. Ну, отомстить за брата, -- прогудел Лучников.
      -- Значит, колония общего режима, -- прочел донесение Санька. -- И до сих пор сидит...
      -- Да, за ограбление сидит. Колония -- за Уралом.
      -- И не убегал?
      -- И не убегал...
      -- А это что за галерея? -- расширил глаза Санька от гирлянды плохих черно-белых снимков на бумаге факса.
      -- Аппарат у нас не очень, -- смущенно покомкал усы Лучников. -- Да и связь сам знаешь какая. Да и расстояние от Москвы тоже не самое маленькое. Провинция, одним словом...
      -- А-а, понял!.. Это те, кто с Буйносом в тендере на проведение конкурса состязался! -- обрадовался Санька.
      -- Да. Они, -- подтвердил Лучников то, что подтверждать и не требовалось. -- Только зачем он столько фотографий передал, я так и не понял...
      -- Идиот! -- шлепнул себя по лбу Санька.
      -- Что? -- посмотрел на его ладонь Лучников. -- Комар?
      -- Полный идиот! Он же лысый!
      -- Кто лысый? -- обернулся на всхлипывания Лучников.
      По коридору шла отработавшая две финальные песни Жозефина. По пудре на ее впалых щеках текли крупные слезы, но лицо все равно оставалось сухим и бледным, как песок прибалтийских дюн под солнцем. Лысой она не была. На идиотку по внешнему виду тоже не тянула. Лучников пожал плечами, на которых игрушечно лежали майорские погончики.
      -- Мог бы и сразу догадаться, -- в сердцах добавил Санька.
      Лучников упрямо молчал, не желая вступать в диалог певца с самим собой.
      -- А это что? -- спросил Санька, увидев еще одну прикрепленную скрепкой к факсу бумажку.
      -- Там что-то про загар. Это тоже из Москвы...
      -- Это я уже и без них знаю. Средиземное море. Майорка. Родинка на щеке.
      -- Там ничего нет про родинку...
      -- Я знаю. Родинки загару не поддаются.
      -- Тебе эти бумаги оставить? -- безразлично поинтересовался Лучников.
      -- Снимки -- да, -- сгреб бумажную ленту Санька. -- Особенно один.
      -- Тогда забирай. Ты Нину случаем не видел?
      -- Она -- в первом ряду. Там же, где и жюри. Осталась последняя группа, -- проводил Санька в спину сгорбившуюся Жозефину и по инерции пошел за ней.
      -- Ну это... Тогда до свиданья, -- не понял его бесцеремонного ухода Лучников.
      -- Да-да... До свиданья, -- не оборачиваясь, ответил Санька.
      Выйдя в фойе, он проследил за тем, как Жозефина нервно выбежала на улицу, села в поджидавшую ее подержанную иномарку и закрыла лицо ладонями. Машина медленно, будто катафалк, тронулась, и Санька, ощутив сжатую в руке ленту факса, понял, куда она сейчас поедет.
      -- Вы не заметили, давно уехали красные "жигули", стоявшие вон там? -вежливо спросил он бабульку-билетершу, тоже провожавшую взглядом иномарку с певицей.
      -- Да тольки што, -- обрадовалась интересу к ней бабулька. -- Удвое мущщин в нее, значится, сели и уехали. Опоздал, что ль? -- озаботилась она.
      -- Вообще-то нет, -- задумчиво ответил он и остро почувствовал, что и ему не мешало бы съездить к человеку, к которому спешила рыдающая Жозефина.
      Глава тридцать шестая
      КОРОЛЬ БЕЗ КОРОНЫ
      -- Кто там? -- спросила пластиковая дверь с четырьмя привинченными на ней цифрами.
      -- Это я, певец. Из группы "Мышьяк", -- ответил Санька и сложил в уме четыре цифры в одну.
      Получилось девять. Ровно девять минут находилась за дверью и Жозефина.
      -- Уже поздно, -- упрямо не открывал хозяин.
      -- Для тебя -- так точно поздно.
      -- Что ты имеешь в виду?
      -- Открой. Пришел я -- певец, а не киллер. Нужно радоваться таким гостям...
      Дверь резко распахнулась. Опершись руками на ее стальные косяки, в каюте стоял Витя-красавчик и старался смотреть как можно наглее. Полы распахнутого синего пиджака от Verri раскачивались в испуге. А под мышками синева почернела от проступившего пота.
      -- Так и будем разговаривать через порог, экстрасенс? -- спокойно спросил Санька.
      -- Какое у тебя дело? Если ты о договоре по гипнозу, то поздно. Конкурс уже закончился...
      -- Я не по гипнозу. Я по предсказаниям. Про красные кусты. Про четыре колеса. Раковину. Про твою работу, короче...
      -- Ты сам?
      -- Нет, с корреспондентами Рейтер и "Комсомолки". Позвать?
      -- Дурак ты... И шуточки у тебя дурацкие...
      -- Это девичий ответ. Крутые шоу-продюсеры и хозяева трех студий звукозаписи говорят на другом языке...
      Руки Вити-красавчика скользнули вниз. Он стал боком к двери и уже без ехидной улыбки предложил:
      -- Заходи, певец. Поговорим.
      Санька прошел в глубину каюты, без приглашения сел на кожаный диванчик у борта, послушал звуки, втекающие через распахнутый иллюминатор. Их было много, и они были разными, но отчетливее всего ощущался оркестр на палубе теплохода. Ресторан жил уже на всю катушку. Оркестр старательно играл какую-то современную лабуду. Такие мелодии не навевают никаких мыслей. Их забываешь через минуту после окончания песни. А то и раньше. Но других мелодий в конце века почему-то не было, и Санька, вздохнув именно об этом и перепугав вздохом Витю-красавчика, все-таки сказал то, что хотел произнести в конце разговора:
      -- Паричок-то сними. Химия все-таки. Голова не дышит...
      -- Спасибо за заботу, -- дернул головой Витя-красавчик, но парик пшеничного блондина с въющимися волосами все же стянул.
      Под ним скрывалась ранняя лысина в густой россыпи капель пота. Париком он стер их и стал еще беспомощнее. Наверное, потому, что несколько уцелевших волосин, задетых париком, черными струйками легли по лбу и выглядели следами от когтей.
      -- Неужели ты не боишься, что тебе придется вернуться в Москву? -- со злостью швырнул парик на диванчик рядом с Санькой Витя-красавчик.
      -- Это тебе нужно бояться. На твоем месте я бы свалил не мешкая.
      -- Значит, ты заложил меня Буйносу?
      -- Я -- не шестерка, -- огрызнулся Санька и брезгливо сдвинул парик пальцами к краю диванчика. -- Я -- певец. И мне, честно говоря, начхать на ваши взаимоотношения.
      -- Так зачем ты пришел?
      -- Хотел узнать, почему ты больше всего издевался над нашей группой...
      Витя-красавчик бережно сел на уголочек стола и, приподняв левую руку, упер ее в бок.
      -- Снаряжение и "ствол", кстати, можешь снять, -- посоветовал Санька. -- Еще пролежни образуются. Это я тебе как бывший мент говорю. Меня бояться не нужно.
      -- А твоих корреспондентов? -- кивнул на закрытую дверь каюты Витя-красавчик.
      -- Ты точно шуток не понимаешь! Я пришел сам. И без "ствола". Это ты еще одного волкодава в каюте напротив держишь...
      -- С чего ты взял? -- не смог сдержать густой красноты, плеснувшей по лицу, Витя-красавчик.
      -- Сквозь двери вижу.
      -- Ой ли?
      -- Мне сказали, что красные "жигули" уехали от Дворца культуры с двумя людьми. За руль ты сам не садишься. Того, кто тебя привез, задержали люди Буйноса. Я имею в виду парнишку с родинкой на левой щеке...
      -- Нутром чувствую, альпинист загремел не без твоей наблюдательности, -- сморщил лоб Витя-красавчик.
      У него это получилось в точности так же, как у телохранителя Буйноса, и Санька подумал, что между ними можно запросто устроить чемпионат по этому виду спорта. И почему-то показалось, что у телохранителя морщин будет больше. Хитрость Вити-красавчика оказалась дутой. Хитрость -- это когда обман удается. А если не удается, то какая это хитрость? Это глупость.
      -- Кстати, как его звать? -- поинтересовался Санька.
      -- Кого?
      -- Альпиниста.
      -- А тебе-то что? Пусть менты голову поломают.
      -- Думаешь, он до этого не светился?
      -- Судимости у парня нет.
      -- А у стриженого?
      -- Какого стриженого? -- вроде бы игриво стал он размахивать ногой.
      -- С родинкой. Который по твоему приказу бросил бутылку с зажигательной смесью в офис Буйноса...
      -- Ты гонишь лишняк, -- чуть быстрее замахал ногой Витя-красавчик. -Я не знаю ни о какой бутылке. И ни о каком стриженом...
      -- Ну как же! Забыл своего водилу? За полчаса уже напрочь забыл? Ты же ему поручал раздать записки... Точно? И он тебе в Москву звонил, что их развезет парень-роллер... Точно? Он еще сказал, что у него коньки чудные -без двух колесиков... Точно, предсказатель?
      -- Мальчишка, говоришь? -- еле заметно растянулись в улыбке щеки
      Вити-красавчика. -- Честно говоря, я опять тебя не понимаю. Ты
      меня с кем-то спутал. Явно спутал.
      -- Ну, здравствуйте! Ты же сам из машины с интересом наблюдал мою встречу с этим мальчишкой. И это тоже забыл?
      -- Ты у психиатра давно на приеме был?
      -- Зря ты от всего отказываешься. Думаешь, парня с родинкой отпустят за недостатком улик? Не отпустят. Он по дурочке сделал две существенные ошибки: обрезался стеклом, когда разбивал его, и оставил свои пальчики на камне, которым выбивал это же стекло. В офисе Буйноса...
      -- Я тебя не понимаю.
      -- И еще одно. Есть свидетели его работы по раздаче записок. Они запомнили у твоего парня майку с символикой баскетбольной команды из НБА и кроссовки с четырьмя полосками! -- выпалил Санька и подумал, что он -- тоже свидетель, раз видел эту же майку и эти же кроссовки в проеме между гаражами. -- На квартире, которую снимал парень, их уже обнаружили. Мне сказали об этом охранники Буйноса...
      Нога Вити-красавчика перестала изображать из себя маятник.
      -- Значит, ты все-таки заложил меня Буйносу, - уже уверенне сказал он. -- Как пить дать заложил!
      -- Я уже отвечал по этому поводу, -- раскинув руки, положил их Санька ладонями на кожаную обивку диванчика. Она была влажной. Или ладони -влажными? -- А если ты имеешь в виду пожар в твоей московской студии звукозаписи, то это уже сам Буйнос. Это его личное творчество. Поверь мне, Прокудин, -- впервые назвал его по фамилии Санька и просто физически ощутил, как отвердела вся фигура Вити-красавчика на столе.
      -- Значит, все-таки ты заложил...
      -- Повторяю для людей со слабым слухом: я к поджогу никакого отношения не имею. Как Буйнос тебя вычислил, мне не ведомо. Возможно, по звонкам-угрозам. Твои люди ведь звонили ему. А чаще других -- парень с родинкой. А у него московская певучесть в говоре...
      -- Столичных конкурентов по тендеру у Буйноса было трое, -- не согласился Прокудин.
      -- Вычислить одного из трех -- это пионерская работа. Даже не требуются навыки сыщика. Достаточно было узнать в Шереметьево-два по авиабилетам человек из какой шоу-конторы по весне летал на Майорку -- и все. А летал и пас Буйноса парень с родинкой. Сотрудник студии звукозаписи Виктора Прокудина... Мне его красный загар долго не давал покоя. Я, видишь ли, по бедности ни разу не был в Средиземном море и не знал, что кожа белой расы приобретает загар с красным оттенком именно там...
      -- У тебя все? -- тыльной стороной ладони причесал Прокудин волосинки мини-чубчика.
      -- Я так и не получил ответа...
      -- А я и не слышал вопроса. Пока я слышал только охинею типичного больного с синдромом Дауна.
      -- Повторяю вопрос, -- плотнее прижал ладони к коже диванчика Санька. -- Почему ты больше всего издевался над нашей группой?
      -- Я издевался?
      -- Потому что оказались попутчиками в самолете?
      -- Честно?
      -- Честно, -- напряг ноги Санька.
      -- Мне показалось, что вы -- балбесы. И еще мне захотелось, чтобы предсказания сбылись. Вот такое скромное желание человека, всю жизнь осуществлявшего шоу-представления. Захотелось криминал-шоу. А это нечто новое в нашем бизнесе. Криминал-шоу с элементами мюзикла.
      -- А может, не поэтому? Может, ты именно от нас ощутил угрозу?
      -- Я не из трусливых, если ты заметил.
      -- Не заметил. Чего ж ты тогда финальный тур до конца не досидел? Испугался, что кто-то из двоих задержанных вложит тебя?
      -- Не вложат! -- выкрикнул Прокудин.
      В эту минуту он был вовсе не красавчиком. Его портретом, сфотографированным в эти секунды, вполне можно было пугать детей.
      -- Ну, в то, что киллер тебя в глаза не видел, я верю. Но парень-то с родинкой... Он может дрогнуть. Зачем ему так много на себя брать?
      -- Не дрогнет! -- не менял выражения лица Прокудин.
      Он все больше и больше превращался в памятник. В свирепый памятник.
      -- Или не хотел видеть провала Жозефины?
      -- Жозефина -- хорошая певичка, -- прошипел он.
      -- Она -- просто твоя певичка! -- исправил ощибку Санька. -- Жозефина у тебя в раскрутке. Если бы конкурс проводил ты и твоя шоу-студия, победила бы она. И ты заработал бы на ней дикие "бабки". Но сегодня она не победит...
      -- Ты тоже, -- с радостной злостью ответил Прокудин.
      -- Не спорю. Но не я, а мы. Выступает группа, а не я один. Выиграет либо группа "Молчать", либо кавказец Джиоев. Его люди кинули слишком много "зеленых" в топку жюри. Покаровская вроде бы не взяла. Но несколько дам хапнули. А десятое место после первого тура ему присудили для отвода глаз. Для сенсации в финале. Хотя голоса у парня нет и в помине...
      -- Ну ты знаток!
      -- А вот парни из "Молчать" никого не подкупали. Они сами нищие.
      Просто в жюри есть люди, балдеющие от панк-рока. Их зерно попало
      на благодатную почву.
      -- У тебя все? -- во второй раз спросил Прокудин.
      Теперь уже в голосе ощущалась не только уверенность в своих силах, но и прямая угроза. Упрямо отставленный левый локоть подрагивал. Под мышкой Прокудина жил пистолет. Он ощущался третьим человеком, присутствующим при разговоре. Причем человеком явно на его стороне.
      -- А зачем тебе понадобилась Покаровская? -- упрямо не вставал Санька. -- Неужели только потому, что ты тоже ей угрожал и требовал отказаться от поста председателя жюри, а она начхала на твои угрозы? А?
      Похоже, до драки остались секунды. Но Прокудин не был похож на бойца. В его холеном лице четко читалось номенклатурное, скорее всего, комсомольское прошлое. Половина шоу-продюсеров в стране перебывала в застой и при Горбачеве на разных комсомольско-секретарских должностях. Просто от бесплатных шоу с отправками поездов с молодежью на БАМ или очередные стройки коммунизма они перешли на очень даже прибыльные поп-, рок-, технои прочие шоу.
      -- Витя, поверь, ты сделал крупную ошибку. Нанятый тобой киллер положил человека Букахи...
      -- Букаха сдох! -- брызнул слюной Прокудин. -- И его люди без него -дерьмо! Их и без меня перестреляют "волки" с окраин. В Приморске уже начался передел территорий. Если ты думаешь, что людишки Буйноса не пошустрят на этом поле, то глубоко заблуждаешься! Свято место пусто не бывает! А теперь вали отсюда! Ты мне надоел, коз-зел!
      Он рывком распахнул дверь каюты. За нею стоял плотный мужичок с квадратным лицом. Пиджак на его груди тоже был расстегнут, а левая рука неестественно отдернута от корпуса. Мужичок смотрел на
      Саньку прощальным взглядом.
      -- У вас шнурок развязался, -- с искренностью ребенка сказал Санька.
      Квадратная голова наклонилась, показав ровненькую проплешь на макушке, и Санька, оттолкнувшись руками от диванчика, боком сшиб Прокудина со столика на пол, нырнул мимо мужичка в коридор и понесся по нему под яростный свист в ушах. До трапа на нижнюю палубу было не более двух секунд бега. Ни один виртуоз не успел бы за это время вырвать пистолет из кобуры, сбросить предохранитель и, самое главное, прицельно выстрелить.
      Нырнув в провал, Санька по-матросски проскользил ладонями по медным поручням. Ноги не касались ступенек трапа. Ноги приняли на себя удар палубы и устояли. Санька на едином духу пронесся уже этот коридор в корму, взлетел по трапам на две палубы выше, потом на верхнюю, скользнул вдоль зачехленных шлюпок, посмотрел из-за угла надстройки на хмурого мужичка с квадратным лицом, тоже вылетевшго наверх и озабоченно озирающегося у трапа на берег, и побрел к противоположному борту.
      С него свисал на четырех канатах плотик. Днем с него красили суриком ватерлинию, ночью, как и положено на Руси, оставляли бесхозным. Историки упрямо уверяют нас, что первыми судами на земном шарике были плоты. Санька решил это проверить на себе.
      _
      Глава тридцать седьмая
      ФИНАЛЬНЫЙ АККОРД ШОУ
      -- Где ты шляешься?! -- раздраженно встретил его в коридоре Дворца культуры Андрей.
      Он шел, широко размахивая руками, будто хотел побыстрее добросить до Саньки свои слова. Ни одного живого человека на пятьдесят метров коридора больше не просматривалось. Пустота дышала тревогой. Казалось, что что-то вновь произошло, хотя вроде бы происходить больше не должно было.
      -- Ты посмотри на себя! -- не унимался Андрей. -- Как свинья! Где
      ты измазался?
      -- Сурик плохой. Не сохнет...
      -- Кто не сохнет?
      -- Не кто, а что!
      В синих джинсах, густо исполосованных темно-красными линиями, Санька мог выйти для награждения только в составе панк-группы "Молчать". Парни в грязных свитерах приняли бы его за своего.
      -- Где Маша? -- устало спросил Санька.
      -- В зале!.. Пошли быстрее! Уже началось оглашение приговора!
      -- Какого приговора? -- остолбенел Санька.
      -- Ну, итогов конкурса! Пошли!
      -- Мне бы руки помыть, -- посмотрел на оранжевые от ржавчины ладони Санька.
      Маленькое металлическое весло, которым матросы, скорее всего, проталкивали плот вдоль корпуса судна, плохо годилось для гребли. Или Санька оказался гребцом без выдающихся способностей. Мастер спорта Буйнос не выруливал бы по акватории порта битых полчаса для того, чтобы причалить к набережной метрах в двухстах от носа судна-гостиницы.
      -- Некогда мыть! -- окриком позвал его за собой уже добежавший до фойе Андрей. -- Пошли в зал!..
      На задних рядах оказалось немало пустых мест. Оттяжка начала финального тура заставила самых слабонервных сдать билеты. По законам шоу те, кто находился дальше от сцены, пересели на их опустевшие спереди места. Теперь было занято даже кресло убитого во втором ряду.
      Андрей пропустил Саньку на место, сел рядом с ним и радостно сообщил:
      -- Говорят, Жозефина пенку пустила. У нее на последней песне голос
      сорвался, и она убежала со сцены. Одним конкурентом меньше...
      -- Она никому и не могла составить конкуренцию, -- не согласился с
      ним Санька.
      -- Ну, не знаю... Девка смазливая. На эстраде для телок фэйс и ноги важнее голосовых связок...
      Члены жюри почетным президиумом восседали на сцене. Трибуна с графином и граненым стаканом делали всю композицию до боли похожей на учредительный съезд какой-нибудь карликовой партии. Не хватало только герба этой самой партии и парочки обличительных лозунгов на заднике. На Покаровскую было страшно смотреть. Она постарела лет на десять, высохла, съежилась и беспрестанно вскидывала узкие, густо очерченные тушью глазки на щели кинобудки. Скорее всего, какой-нибудь доброжелатель уже шепнул ей на ушко о неудачной попытке покушения.
      Занятые в итоге конкурсантами места зачитывала ее заместитель по жюри, маленькая седенькая композиторша, сочинявшая в свое время марши строителей коммунизма. Пуля прошла между ними, но либо композиторше в ее возрасте уже была безразлична смерть, либо она обладала стальными нервами, либо, в отличие от своей временной начальницы, ничего не знала о киллере.