-- И мы -- четвертые?
      -- Да. Своими глазами видела.
      Санька не знал, радоваться или горевать. В эту минуту ему хотелось на крыльях перелететь в дом, где сейчас, скорее всего, ужинали хозяйскими пельменями мышьяковцы, растормошить их новостью, наверное, обрадовать. Или опечалить? Каждый оценил бы четвертое место по-своему. Оно давало надежду на победу, но и одновременно забирало ее.
      -- А кто первые три? -- все еще находясь в мыслях в Перевальном, спросил Санька.
      -- По порядку назвать?
      -- Да.
      -- Первое место -- "Молчать". Второе -- Жозефина. Третье "Ася и Бася"...
      -- А кто это? -- не мог он вспомнить, что же за фрукты такие.
      -- Попса, -- по-пацанячьи оценила Маша. -- У них песня смешно называлась -- "Поцелуй меня насмерть"...
      -- Ничего себе попса! -- удивился Санька. -- Хард-кор какой-то! В чистом виде!
      -- Нет, попса. Мотивчик веселенький такой...
      -- А бард... этот... Джиоев? -- еле вспомнил он.
      -- Десятый, -- после паузы ответила она.
      По сморщенному лобику можно было судить, что она с трудом отыскала эту строчку в памяти.
      -- Да, точно десятый! После него группа с длинным-длинным
      названием. Я еще подумала шутя, что их в десятку не включили
      только потому, что их на финале трудно и долго объявлять надо...
      А Санька, сразу забыв всех участников конкурса, забыв Перевальное, забыв о четвертом месте, вдруг предложил Маше:
      -- Давай выступим в финальном туре вместе!
      -- Как это? -- густо покраснела она.
      Сверху, с ресторанной палубы, растекалась по набережной мягкая шелковистая музыка, дул легкий бриз, ноздри щекотал запах шашлыков и жареной кефали. Хотелось подпрыгнуть, ввинтиться в смесь, состоящую из этих звуков и запахов, и она чуть не сделала это прямо при Саньке. А может, и сделала бы, если бы не его странное предложение. Оно окаменило ступни, и она, только чтобы избавиться от этого ощущения, переступила с ноги на ногу.
      -- Как это? -- повторила она.
      -- Понимаешь, в финале нужно исполнить две вещи. Желательно новые. Андрей предлагает сделать римейк из наших прежних песен, а я... Я хочу новое, совсем новое. Одна вещь... это... это... вальс! -- почти выкрикнул он первое, что пришло на ум.
      -- Как там, наверху? -- вспомнила она их танец.
      -- Да. С теми словами. Я уже дописал. Не шедевр, но с рифмами. Проблема в том, что я не могу вальсировать сам. Мне нужна ты!
      Она еще раз покраснела. И еще сильнее стала похожа на прежнюю девочку-роллершу.
      -- Я приглашу тебя из зала на сцену, и мы провальсируем вместе...
      А вторая песня... вторая... Нужно что-то яростное, современное, как твои коньки-ролики...
      -- Напиши про ролики, -- наивно предложила она.
      -- Ты думаешь?
      -- А я попрошу наших мальчишек устроить на сцене что-нибудь в агрессив-стайле...
      -- Надо подумать, -- напрягся Санька. -- Что-то в этом есть. Можно Ковбоя пригласить. Он здорово гоняет...
      -- Ковбоя не надо, -- насупилась Маша.
      Он еле отыскал ссадинку на ее щеке. Она сузилась до точечки, но все еще сидела на коже.
      -- Ладно. Не надо, -- согласился он.
      А музыка с ресторанной палубы стала заметно громче. Она казалась вылетающей из магнитолы, которую поднесли чуть ближе. Музыка одуряла, пьянила, хотя он и не мог объяснить почему. Букаха, девицы, измазанные в грязи, сановные гости -- все, все и даже парни из "Мышьяка", уже почти родные парни, были оттеснены временем, новостью о четвертом месте, музыкой оркестра. И Санька сдался.
      -- Пошли потанцуем, -- протянул он правую руку ладонью вверх.
      -- Пошли, -- послушно накрыла она эту ладонь своей узкой загорелой кистью.
      И теперь уже забылось все. Даже то, зачем он ей протянул руку.
      Настолько сильно забылось, что он прижал ее к себе, обнял и медленно, осторожно отыскал ее губы. Маша напряглась, стала суше и угловатее. Она не отклоняла голову, но и не теряла своей одеревенелости. Ее руки плетями висели вдоль туловища, и Санька только теперь что-то понял. Он оторвал свои горячечные губы от ее холодных и тихо спросил:
      -- Тебя никогда не целовали?
      -- Не-ет, -- еще тише ответила она и ребенком, глупым сонным ребенком положила ему голову на плечо.
      Он накрыл ее затылок ладонью и подумал, что теперь ему просто жалко целовать ее. Ведь целуя, он изменял Машу, делал ее взрослой. Ее жизнь теперь резко разделялась на жизнь до него и после. А может, уже разделилась? И у него тоже?
      Он только собрался сказать об этом, как внизу, у трапа, противно взвизгнули тормоза. Машины по набережной не ездили. Даже ночью. Это он знал точно.
      Подав голову влево и не отнимая руки от ее теплого затылка, он увидел "жигули" у трапа. Багажник был уже открыт, и из него доставал чемоданы невысокий коротко остриженный парень. А рядом с ним переминался с ноги на ногу высоченный пижон с длинными, кольцами вьющимися волосами и терпеливо слушал речь невысокого.
      Матрос, стоящий у трапа, козырнул пижону и просигналил наверх. Тут же мячиком по нему скатились два коротких матросика и угодливо подхватили чемоданы пижона. "Жигули", распугивая гуляк, понеслись от трапа не меньше, чем на ста кэмэ, и Санька вспомнил, что и в Москве крутые запросто заезжают на тротуар на Новом Арбате. Каждый живет по своим законам.
      -- Ты любишь меня? -- в плечо, глухо спросила она, и Санька пробормотал:
      -- Во-ова... На ловца и зверь...
      -- Не любишь? -- оторвала она голову от его груди.
      Через секунду из глаз хлынули бы слезы. А по трапу грохотали кирзачами-прогарами матросы. За ними лениво поднимался Витя-красавчик, их самолетный попутчик, предсказатель-экстрасенс.
      -- Люблю, -- вынужденно сказал он. -- Очень.
      -- И я.
      Витя-красавчик, за которым Санька гонял Ковбоя по элитным гостиницам и казино, оказывается, преспокойненько жил на теплоходе. Чемоданы, впрочем, могли означать и переезд.
      Или вообще прилет. Значит, что-то заставило его разорвать отпуск. Или у экстрасенсов-предсказателей нет отпусков?
      -- Машенька, я тебя очень люблю, -- сжал он ее руки у груди. -- Ты меня отпустишь на минутку?..
      -- Это нужно? -- похоже, обиделась она.
      -- Очень. Я увидел одного знакомого. Могу потерять...
      -- Хорошо. Иди.
      После такого обиженного, подрагивающего голоса никуда идти не хотелось.
      -- Не дуйся, пожалуйста, -- попросил он.
      -- Я не дуюсь, -- вырвала она руки из его тисков, повернулась и стремглав бросилась по палубе.
      Приморск не отдавал ему своих девушек. Нина отмолотила его сумочкой за убитого Томогочу. Маша выразила обиду побегом.
      Наверное, стоило ее догнать, а он бы очень легко это сделал, но на Саньку накатила такая невыразимая тоска, что ему до боли в кулаках захотелось пойти и выбить зубы Вите-красавчику. Чтоб не предсказывал, что не нужно.
      Глава двадцать девятая
      МЕФИСТОФЕЛЬ СПУСКАЕТСЯ В ПРИМОРСК
      -- А, это ты, -- тоже узнал его Витя-красавчик.
      Он только что ступил с трапа на палубу, но у него был такой изможденный вид, будто трап оказался километровой длины.
      -- Переезжаете?
      -- Почему же? -- тряхнул он золотистыми кудрями. -- Я только что из Москвы.
      -- Так мы же вроде вместе летели...
      -- Ну-у, тогда я всего день здесь пробыл. Дела позвали назад. А теперь вот вернулся. Поработаю с отдыхающими. Экстрасенсов все любят. Можно неплохо срубить деньжат...
      -- Вам помочь? -- попытался Санька забрать один чемодан у матроса, но тот держал его мертвой хваткой.
      За хватку ему платили, и Санька не стал изображать из себя конкурента.
      -- Пошли в мою каюту, -- дружелюбно предложил Витя-красавчик. -- В ногах правды нет. К тому же сейчас что-то взорвется.
      -- В каком смысле? -- отступил, пропуская матросов Санька.
      -- В прямом. У меня по пути в самолете видение было. Я иду по палубе, а там, -- показал он на берег, -- какие-то взрывы. И очень красиво. Очень. Как в калейдоскопе... У тебя в детстве был калейдоскоп?
      -- Не было.
      -- Родители жадные?
      -- Я жил в детдоме, -- неохотно ответил Санька.
      -- Извини. Мое кредо -- будущее. Прошлое меня не интересует. Его можно узнать и без моих способностей...
      Справа, на берегу, что-то громко разорвалось, и ужас развернул Саньку в эту сторону. Ни огня пламени, ни разрыва он не увидел, и оттого ужас стал еще сильнее. Хотелось открыть рот, чтобы выпустить его наружу.
      А небо, черное южное небо, проткнутое в тысяче мест звездами, вдруг разорвалось именно этими звездами, и они, став крупнее и ярче, медленно поплыли вниз.
      -- Салют! -- не сдержался он.
      -- Как в калейдоскопе, -- напомнил Витя-красавчик, и Санька снова ощутил ужас.
      Теперь уже оттого, что рядом стоял человек, для которого не существовало тайн в грядущем.
      -- День города, -- лениво сообщил матрос, у которого еще недавно Санька пытался отобрать чемодан. -- Салют по плану...
      Матрос тоже оказался экстрасенсом. Во всяком случае, будущее в виде салюта ему было известно. Мог бы и не молчать, когда пер чемодан по палубе и слушал рассказ Вити-красавчика о предсказании.
      В глубине города снова взорвала воздух салютная пушка, радостная набережная взвилась в крике и свисте, и Санька ощутил в душе пустоту. Ужас, трижды испытанный им за несколько секунд, ужас туземца, впервые увидевшего пламя, извергаемое зажигалкой, иссушил его изнутри, и он долго не мог вспомнить, зачем же он пошел навстречу Вите-красавчику и отчего просил Ковбоя отыскать его.
      -- Хорошая каюта, -- уже в номере предсказателя вернулась способность говорить к Саньке.
      -- Средне, -- поморщился он. -- Я непритязателен.
      Матросы ушли, получив мзду, и они остались вдвоем. За иллюминатором безмолвно высверкивал салют, настырно напоминая Саньке о его минутной слабости.
      -- Ну и духота тут! -- ослабил галстук на шее Витя-красавчик. -- Не могли, жлобы, кондиционеры поставить!
      Он отвинтил все заглушки, и иллюминатор, пропев ржавую песню,
      впустил в каюту гром салюта. От этого Саньке стало еще неприятнее.
      Воздух в каюту так и не потек. Наверное, ему больше нравилось на
      улице, и он не хотел вливаться в духоту, внутри которой сейчас
      страдали два человека.
      -- Ну, как ваш конкурс? -- распаковывая чемодан, спросил Витя-красавчик. -- Победили?
      -- Он еще не закончился.
      -- А я, честно говоря, думал, что все, фанфары отзвучали...
      -- Только первый тур прошел.
      -- Значит, твоя группа попала в финал, -- не оборачиваясь, произнес Витя-красавчик.
      -- С чего ты взял?
      С каждой минутой называть его на "ты" становилось все труднее и труднее. Санька не знал, отчего возникает этот барьер. Возможно, экстрасенс мог гипнотизировать затылком.
      -- Ты сам сказал, -- устало выдохнул Витя-красавчик и обернулся.
      У него точно были глаза гипнотизера. От таких глаз хочется бежать стремглав. Иначе ощутишь себя кроликом, стоящим перед удавом.
      -- Я сказал? -- удивился Санька.
      -- Конечно. Ты сказал: "Только первый тур прошел". "Только" означает, что вам еще что-то предстоит сделать. Но ни ты, ни твои коллеги по джаз-банде не верят, что у них это получится. Скорее всего потому, что вы знаете место после первого тура, а оно не самое приличное. Верно?
      -- Места еще не объявляли, -- сказал и правду, и ложь Санька.
      -- Ну, не знаю, -- нервно мотнул головой Витя-красавчик. -- По твоему ответу я уловил совсем противоположное.
      -- Просто я уверен, что мы войдем во второй тур.
      -- А-а, тогда все ясно! -- взмахнул руками Витя-красавчик.
      -- Что ясно?
      -- Ты поймал меня, чтобы упросить на гипноз. Да?
      -- Какой гипноз?
      Ощущение кролика напомнило о себе. Усилием воли Санька отвел глаза от бездонных синих колодцев, в которые окунал его экстрасенс, и с облегчением остановил взгляд на черноте за иллюминатором. Она уже не перемежалась вспышками салюта и выглядела скорее картиной абстракциониста, чем просто чернотой ночи.
      -- Это дорого будет стоить, -- сел на кресло в углу каюты Витя-красавчик. -- Очень дорого. Может, даже больше, чем сумма гонорара за первое место на конкурсе.
      -- Что именно? -- ощутил свою беспомощность Санька.
      Он уже напрочь запутался в умствованиях собеседника. А если гипноз уже начал действовать? Гипноз -- не салют. Его приход не разглядишь, как огни, повисшие над морем. Он, скорее, как радиация. Ее нет, а она, оказывается, есть.
      -- Победа, -- щелкнул зажигалкой Витя-красавчик. -- Победа в конкурсе. Я гипнотизирую членов жюри, и они дают твоей группе первое место. Ты за этим пришел ко мне?
      -- Да, -- назло собеседнику соврал Санька.
      -- Так бы сразу и сказал! Ты попал по адресу. Я -- король в своем деле. Я могу почти все. И у меня все легко получается. Я легко мог бы появиться на экране и стать телезвездой типа того, как раньше был Кашпировский. Я просто не хочу. Король должен быть скромным. Но придет время, пробьют мои часы, и мир узнает меня -- короля экстрасенсов...
      Санька промолчал. Он и Кашпировского-то не знал. А когда идет сравнение с героем, которого не знаешь, то ощущение очень сложное.
      -- Ну так что? Цена тебя устраивает?
      -- Какая цена?
      -- Я уже говорил. Сумма гонорара группы за первое место плюс десять процентов от нее сверху.
      -- А почему -- десять процентов?
      -- За нагрузку. Это бизнес. А в бизнесе должны быть проценты. Иначе это колхоз, а не капитализм!
      Он снова щелкнул зажигалкой, но сигареты ни в пальцах, ни во рту не было, и этот рождающийся и тут же умирающий огонь тоже почудился Саньке частью гипнотического ритуала. Цепи, череп, засушенные летучие мыши и огонь всегда входили в обязательную атрибутику колдуна.
      -- Согласен?
      -- Я же не один выступаю. Надо с ребятами посоветоваться. Может, они не захотят...
      -- Слава дороже денег. Вы потеряете "бабки", но приобретете известность. О вас напишут в газетах. Покажут по "ящику". Что еще нужно дебютантам? Деньги придут потом. И сами не заметите, как они потекут рекой..
      -- Как у Гете, -- тихо произнес Санька.
      -- Что?
      -- Нет, ничего.
      Не пересказывать же содержание длиннющего "Фауста", особенно тот кусок, где главный герой продает сатане Мефистофелю душу за возможность достичь всего в жизни.
      -- Посоветуйся со своими, -- предложил Витя-красавчик. -- Здесь ты меня найдешь в ближайшие дни.
      -- А это... -- встрепенувшись, вспомнил, что же хотел спросить с самого начала, Санька. -- Ты помнишь предсказание в самолете?
      -- Какое?
      -- Ну, ты тогда сказал про четыре колеса, исчезнувшего парня, одного из нас, про раковину и красные кусты... Как ты это... ну, разглядел?
      Пламя зажигалки трижды проткнуло душный воздух каюты. Оно выглядело язычком змеи, вылетающим из пасти. Змея могла укусить, но могла и отползти. Все зависело от ее желания.
      -- Са-ашенька, -- пропел Витя-красавчик, -- я тебе уже говорил: я -профессионал. Что-то возникает в форме видений, что-то я могу и так спрогнозировать. Предсказывать можешь и ты. Вот ответь, ты можешь предсказать что-нибудь из того, что произойдет завтра. Можешь?
      -- В принципе, да...
      -- Например?
      -- Ну, репетиция...
      -- Еще.
      -- Ну, пару встреч, -- вспомнил о Ковбое и Лучникове Санька.
      -- Вот видишь! Ты предсказал и теперь будешь прилагать все силы, чтобы события совершились. И не только потому, что они тебе важны, а, скорее, из чувства самоудовлетворения. Ты захотел -- и сделал. Примерно так же я спрогнозировал ваше будущее. Но мазками, в общих чертах. Как Нострадамус. А ты подогнал мои образные слова под уже свершившееся. Как люди сейчас подгоняют бред Нострадамуса. Правильно?
      -- Но такие совпадения!
      -- Какие? Думаешь, я помню, что я нес в самолете?
      -- Ты сказал, на вас наедут четыре колеса...
      -- Ну и что? Кого-то сбила машина?
      -- Нет. Там другое, -- не стал говорить о Ковбое Санька. -- А вот конкретное: один из вас пропадет, и вы будете его искать, но он окажется рядом...
      -- Понимаешь, я когда вашего гитариста... как его?..
      -- Эразм.
      -- Когда Эразма увидел, сразу понял: кадр еще тот! Такой элементарно может зацепиться за первую же попавшуюся в Приморске юбку и напрочь забыть и о группе, и о конкурсе. Тем более, что он и не член группы. Правильно?
      -- Да, он приглашенный.
      -- Вот видишь!
      -- А красные кусты и раковина?
      -- Это была вспышка. Видение. Закрыл глаза, и перед ними всплыло что-то похожее...
      -- Но ты же, кроме всего прочего, предсказал нам, что мы не победим...
      -- А что, победите?
      Перед Санькиными глазами как мазки видений у Вити-красавчика, промелькнули солист с одним височком в резиновых кедах, прозрачная Жозефина, никогда не виденная им "Ася и Бася", и он понял, что это не предсказание вовсе. Такое он мог предугадать и без помощи экстрасенса.
      -- Ладно. Я пошел, -- протянул Санька руку собеседнику.
      Не отрывая зада от мягкого кресла, Витя-красавчик положил ему в ладонь вялые пальчики, дал за них подержаться и со странным безразличием напомнил:
      -- Поговори с ребятами о нашем договоре. Десять процентов -- это совсем немного. Пока я еще свободен. Пара-тройка дней у меня в запасе есть. А потом начнутся трудовые будни. Лечение гипнозом. Предсказание любви. Приговор, приворот и снятие сглаза. Короче, полный набор...
      -- Я скажу, -- пообещал Санька и, уходя, заметил в чемодане Вовы-красавчика цветной рекламный буклет конкурса "Голос моря".
      В ту минуту Санька подумал, что экстрасенс темнит. Скорее всего, он уже работает гипнотизером на какую-нибудь группу. Или на три-четыре сразу. Чтоб наверняка. Кто-то же все равно победит.
      Глава тридцатая
      ПОЛНЫЙ КАБАК
      Рестораны без посетителей выглядят еще беспомощнее, чем опустевшие стадионы. Возникает ощущение, что их строили напрасно.
      Санька сидел на столике, том самом столике, за которым они ужинали с Ниной, потягивал из банки теплое пиво и наблюдал, как по-разному реагировали парни на сообщение о четвертом месте.
      -- Не верю, -- бурчал Виталий. -- Вот до сих пор не верю. Это
      кто-то подхохмил. Настоящий рейтинг жюри еще не вывесило...
      -- Ну ты даешь! -- по-птичьи взмахивал руками Игорек. -- Четвертое
      место -- это факт! Почти победа! Я правильно сказал, что нужно
      ехать в ДК с утра! Правильно, Андрей?
      -- Скорее, логично, -- мрачно поправил барабанщик. -- Если бы мы не узнали, что попали в десятку, то зачем нам было сюда ехать?
      -- Мы уже в десятке! У нас в кармане турне по стране! -- затопотал по пустому залу в странном танце-гибриде макарены, ламбады и твиста Игорек. -Мы задавим всех в финале басами! Жозефина будет рыдать от горя!
      -- Надо же! -- не знал, как реагировать, Андрей. -- Мне в ДК ехать было страшно. Никогда так страшно не было. А теперь еще страшнее. Финал!
      -- Мужики, а вам надо победить? -- отстраненно спросил Альберт. -- Вот кровь из носу надо?
      -- А для чего мы сюда ехали? -- остановил бесовскую пляску Игорек. -Мыть сапоги в Индийском океане?
      Андрей тоже взгромоздился на соседний столик. Пластик приятно холодил. Пластик возвращал спокойствие и уверенность.
      -- Значит, две вещи в финале, -- самому себе напомнил он. -- Тогда делаем "Сгоревший лес" и "Девушку-колдунью"...
      -- Этим не прошибем стену, -- вздохнул Санька. -- Нужен свежак. У меня идея. Первым гоним вальс...
      -- Ты с ума сошел! -- окаменел Игорек. -- Какой вальс?! Это динозавр! Он умер! Никто на вальс не клюнет!
      -- Смотря как подать, -- простонал Виталий.
      -- Да хоть в смеси с рэпом! -- не сдавался Игорек. -- Вальс -- это ископаемое!
      -- Посмотри, -- достал Санька из кармана джинсов клетчатый тетрадный листок и протянул Андрею.
      На него были аккуратно переписаны печатными буквами с салфетки слова. Текст напоминал записку-угрозу, переданную им когда-то Ковбоем. И хотя слова были совсем не злыми, совсем не жесткими, Андрей прочел их с тревогой.
      "ВАЛЬС НА ПАЛУБЕ
      Слова Александра Башлыкова. Музыка -- народная.
      Вальс на палубе,
      Вальс под дождем.
      Хоть устали мы,
      Но не уйдем,
      Потому что вдвоем,
      Потому что поем,
      А вокруг лишь морской окоем.
      Вальс на палубе.
      Злая звезда.
      Если б знали мы
      Правду тогда,
      Что истаят года,
      Убегут как вода,
      Не оставив от счастья следа.
      ПРИПЕВ:
      Вальс на палубе, палубе. Вальс.
      Мы не знали, что он не для нас.
      Вальс на палубе, палубе. Вальс.
      Мы не знали, что вальс нас предаст.
      Что кумир он на час,
      Тот обманчивый вальс.
      Что он будет лишь раз.
      Только раз.
      Вальс на палубе.
      Вальс нас влюблял.
      Нет, не ждали мы,
      Что этот бал
      Будет схож на бокал,
      Что в руке я держал,
      И, чуть-чуть отхлебнув, расплескал.
      Вальс на палубе.
      Капли все бьют.
      Убежали бы
      В холод кают,
      И судьбы нашей суд,
      Суд, который не ждут,
      Стал, быть может, настолько не крут.
      ПРИПЕВ"
      -- А почему музыка -- народная? -- так и не разжал морщины на лбу Андрей.
      -- Считай, что там прочерк, -- пояснил Санька. -- Напишешь -- будет твоя фамилия стоять.
      -- Я не умею.
      -- Зато Виталий умеет.
      -- Ну, не знаю. Мы обычно у композиторов музыку покупали. Так проще.
      -- Где ты в Примрске до вечера найдешь композитора? -- подал голос Виталий. -- Тут надо быстро действовать. Вон "Битлы" в порядке экспромта песни сочиняли. И сразу оказывалось, что хиты...
      -- Так то "Битлы"! -- по-волчьи вытянул "ы-ы-ы" Игорек.
      -- Что-то в этом тексте есть, -- почесал щетину на подбородке Андрей. -- Хоть рифмы хорошие, плотные... Только длинная больно...
      -- Это кажется, -- заступился за текст Санька. -- Там же по два слова в каждой строчке. А если пропеть, то быстро получается.
      -- Смотря в каком темпе вальс гнать, -- вставил Виталий. -- Нужно что-то от Штрауса взять. Или Глазунова. Вот у них вальс -- это взрыв, а не просто музыка...
      -- А что по второй песне? -- все-таки сдавшись, спросил Андрей.
      Санька спрыгнул со стола, по-баскетбольному бросил пустую банку в большой полиэтиленовый мешок, стоящий у стены. Лениво перевернувшись в воздухе, зеленая банка нырнула в мешок, и ни один звук, ни один шорох не долетел оттуда.
      -- Трехочковый! -- восхитился Альберт.
      -- Счет матча открыт! -- поддержал его Игорек. -- Кто следующий?
      -- Мы сюда не баловаться собрались, -- отхлебнув, поставил рядом с собой банку пива Андрей. -- Если кто забыл, напомню: завтра -- финал!
      -- Свежая новость, -- вяло съязвил Виталий.
      По деревянной двери ресторана кто-то старательно начал колотить, причем, кажется, ногой. У рук такой злости не бывает. Дубовая плаха гудела как трансформатор.
      -- Алкаш какой-нибудь сдуру приперся, -- предположил Альберт. -Думает, что на халяву нальют...
      -- Такое бывает? -- удивился Санька.
      -- В кабаках все, что угодно, бывает.
      Альберт прошел к двери, дважды щелкнул ключом, и затихшая дубовая створка рывком, чуть не сбив его с ног, открылась вовнутрь ресторана. Игорек не сдержался:
      -- Рембрант ван Рейн! "Возвращение блудного сына"! Вариант номер два!
      Мимо ошарашенного Альберта огромными шагами прошел Эразм. Черная майка на его груди стала еще чернее, хотя, возможно, просто стал грязнее рисунок черепа, символа хэви-металлической группы, который орал с этой груди, ощерив кривые гнилые зубы. Шапочка на голове и очки-колеса остались прежними. Наверное, если бы он вернулся без них, его бы никто не признал.
      Подойдя к Андрею, он облапил стоящую рядом с ним на столике литровую банку пива и вскинул ее надо ртом.
      -- А-ах!.. А-ах!.. А-ах!.. -- со стоном глотал он горький напиток.
      Гитарный чехол за его спиной торчал уже привычным ружьем. Только теперь казалось, что для этого ружья уже нет патронов. Нигде в мире.
      -- Ты это... того? -- очень четко спросил Андрей.
      -- Этого, -- так же четко ответил Эразм, мутными глазами обвел зал, наткнулся на полиэтиленовый мешок и со злостью швырнул в него пустую банку.
      Она ударилась в стену чуть выше мешка, срикошетировала и тюкнулась в левую ногу Альберту. Капли пива черными точками легли на низ его светлых брюк.
      -- Ты чо, чувак, обалдел?! -- не сдержался он.
      -- Значит, четвертое место, -- с неожиданной вялостью произнес Эразм. -- А я думал, полный облом...
      -- Познакомься, -- предложил Альберту Санька. -- Наш гитарист... Бывший...
      -- А вот и не хрена! -- объявил Эразм. -- Я играть хочу!
      -- Значит, я -- лишний? -- попытался стереть капли с низа брюк Альберт. Капли не стирались.
      -- Ничего подобного! -- не согласился с ним Андрей.
      Ситуация возвращала ему власть менеджера, и теперь он мог показать, что способен умно распорядиться этой властью. Но он не знал как. Просто чувствовал.
      -- Нехорошо получается, -- усилил он начальственной уверенностью
      голос. -- То ты уходишь из группы, то возвращаешься...
      -- Считай, что это компенсация за уничтоженный "Гибсон", -
      ответил Эразм.
      -- А что ж у тебя в чехле? -- спросил Санька.
      -- Воздух. Вонючий приморский воздух.
      -- Хорошая упаковка.
      -- Так я пойду? -- напомнил о себе Альберт.
      -- У нас демократия, -- торжественно объявил Андрей и громко почесал щетину на подбородке. -- Голосуем. Кто за то, чтобы оставить Эразма в группе?
      Его рука поднялась первой. А мы так воспитаны, что голосуем единогласно. Может, и не в этом дело, но три остальные руки поддержали торчащую над головами смуглую кисть Андрея.
      -- Оставляем. Теперь второе: кто за то, чтобы оставить Альберта в группе?
      -- Мужики, у меня -- кабак! Какая группа?! -- окаменел гитарист ресторана.
      -- Единогласно, -- провел взглядом по рукам Андрей. -- Жалобы, заявления будут?
      -- Я не согласен! -- снова сел Альберт. -- К вам вернулся ваш человек. Зачем вам теперь в группе два соло-гитариста?
      -- Да хоть десять! -- не сдержался Игорек. -- Музыка будет только жестче! Мужской вариант!
      -- А оргкомитет разрешит? -- обернулся Виталий к Саньке.
      Чувствовалось, что он был самым умным из всех. Саньке тоже захотелось показаться умным, и он ответил:
      -- Регламент предполагает замены. Но я не знаю до какой степени. Нужно поговорить... с Ниной.
      Сказал и сразу ощутил, как дико не хочется с ней разговаривать.
      -- А если не разрешат замену? -- посомневался в дежурном порядке Виталий.
      -- Разрешат, -- твердо ответил Санька.
      Только в эту минуту он понял, что Буйнос перед ним в долгу. Метателя бутылки Санька, может, и не поймал, а одного из врагов Буйноса все-таки задержал.
      -- Мужики, ну хватит травить! -- вскинул руки Андрей. -- У нас мало времени. Если с первым шлягером мы что-то решили, то второй...
      -- Второй тоже есть! -- выпалил Санька.
      -- Какой?
      -- О роллерах!
      -- А что? Это современно, -- пробубнил Виталий.
      Духота ресторанного зала медленно одурманивала его. Он не верил в то, что они успеют за несколько часов придумать, обкатать и сделать изюминку, нет, целых две изюминки, из ничего. Но у Саньки было такое лицо, что он начал сомневаться. Когда-то люди тоже не верили, что полетят в космос.
      -- Спецэффекты гарантирую! -- вспомнил Санька разговор с Машей о пацанах-роллерах, крутящих сальто на трамплине за инструментами.
      Крикнул и ощутил, как внутри все угасло. Ведь Маша так и не
      открыла ему после возвращения от экстрасенса. Он проспал ночь на
      матрасе в машинном отделении, рядом с вахтенными матросами, а
      утром у него уже не хватило совести второй раз стучаться. Очень
      многое из того, что человек способен совершить ночью, кажется невероятным для дня.
      -- Какие спецэффекты? -- под хищный зевок спросил Эразм.
      Он забрал недопитое пиво у Игорька и с банкой в руке выглядел настоящим металлистом.
      -- Мальчишки-роллеры будут гонять на сцене, -- пояснил Санька.
      -- А где ты их найдешь?
      -- Найду, -- принял он решение после репетиции идти на набережную.
      Одного пацана, а может, и двух он знал точно. Они могли согласиться на пустяшное для них представление и без Маши.
      -- Тогда погнали треки! -- грохнул пустой пивной банкой по стене Эразм.
      На этот раз она упала в мешок. Счет матча увеличился. А матч -- это всегда или победа, или поражение. Ничьих в баскетболе не бывает. На эстраде -- тоже.
      Глава тридцать первая
      ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ
      Космонавты за сутки до старта смотрят "Белое солнце пустыни". Марафонцы за минуты до забега лежат на газоне и боятся пошевелиться. Великий тенор Паваротти, прежде чем выйти на сцену, засовывает в карман гнутый гвоздь. Футболисты перед финалом не бреются.
      У мышьяковцев общего ритуала не было. Наверное, это приходит с годами. А пока же все готовились к выходу на сцену по-своему. Андрей сидел в углу комнатки, предоставленной их группе, и пантомимой изображал тяжкую работу ударника. Палочки молотили по виртуальным барабанам и, несмотря на то, что звуков они не издавали, он все же слышал ритм. Игорек играл в подкидного с Эразмом, а уже прижившийся к группе Альберт судил их нешуточную схватку. Эразм постоянно пытался смухлевать, а Альберт с удовольствием не давал ему этого сделать. Виталий спал, прислонившись боком к дверному косяку. Казалось, что он прислушивается к звукам в коридоре и особенно к тем, которые могут донестись со сцены.
      Финал ввел свою математику. Конкурсанты выходили на сцену в обратном порядке. Первым -- Джиоев, то есть десятый, а последними, естественно, грязные панки из "Молчать". В соответствии с этой системой исчисления "Мышьяку" выпала очередь идти седьмыми, а это -- с учетом исполнения каждой группой двух композиций -- больше полутора часов нервотрепки. Впрочем, те же любители резиновых кед из "Молчать" должны были трепать нервы более двух часов от начала тура.