При слове "майка" он повернулся к стеклу и понял, что зря упомянул о ней. На задержанном была скорее светло-синяя, чем серая майка. Он медленно, с раздражением пытался просунуть голову в отверстие ворота, и то, что у него это не получалось, навеяло Саньке мысли о том, что парень совсем недавно, уже в целях конспирации сменил "засвеченную" серую майку, но сменил неудачно, не на свой размер, и теперь эта чужая майка выдавала его.
      Голова наконец-то прорвалась, показав усталое и безразличное лицо, и Лучников именно в этот момент разрешил:
      -- Ладно. Пусть зайдет. Не такой уж он химик-алхимик, чтоб догадаться про мой телевизор. Если что, скажешь ему, что это просто стеклянная перегородка, -- повернулся он к Саньке.
      -- Хорошо.
      -- Иди. Зови, -- приказал Лучников эксперту.
      Ковбой вошел странной раскачивающейся походкой. Немодные коричневые сандалии сделали его ниже, смешнее и еще провинциальнее. В роликах все-таки был какой-то заграничный шарм.
      Он приблизился к Саньке со смущенным видом. Он вроде бы хотел оправдаться, что забыл в роллерском угаре как нужно ходить и одними глазами просил не обращать внимания на его необычную походку.
      -- Зра-ась-сть, -- сквозь зубы поприветствовал он всех сразу.
      -- Познакомьтесь, -- предложил майору Санька. -- Ковбой. А вообще-то -- Саша. Хороший парень.
      -- А есть такие? -- сощурив глаза, тиснул Лучников вялую кисть Ковбоя. -- Приводы в милицию были?
      -- А что? -- глухо спросил в свою очередь Ковбой.
      -- О! Значит, были! Но ты не наш, не перевальненский. Точно?
      -- Да, -- нехотя ответил Ковбой.
      -- У меня к тебе просьба, -- обратился к роллеру Санька. -- Там, за стеклом, задержанный человек. Посмотри внимательно, не он ли передавал тебе записки?
      Сонные глаза Ковбоя уставились на стекло, внимательно изучили прозрачные уши следователя, потом ежик на голове альпиниста, и теперь уже губы пацана, тоже вялые и тоже сонные, объявили:
      -- Нет там его.
      -- Да ты не бойся! -- покраснел Санька.
      -- А кого мне бояться? Ты про стриженного, что ли, спросил?
      -- Да. С короткой прической.
      -- Ну, я тебе верняк говорю: не он! Тот -- красавчик, мягкий такой, как пластилин. А этот крестьянин какой-то!
      -- Значит, еще один есть? -- похмурел Лучников.
      -- Значит, есть, -- устало и безразлично ответил Санька.
      Вчетвером они вышли из потайной комнаты, и, стоило Лучникову с экспертом оторваться от них на три-четыре метра, Санька шепотом спросил раскачивающегося, будто матрос на штормовой палубе, Ковбоя:
      -- Что по гостиницам?
      -- Облом.
      -- Полный.
      -- Полнее не бывает.
      -- Может, упустил?
      -- Обижаешь!
      -- Что ж делать? -- уже самого себя спросил Санька.
      -- Потеть и бегать, -- схохмил Ковбой.
      -- Ну, ты это!..
      Санька остановился и в упор посмотрел в глаза Ковбою. Сонная пленка на них дрогнула, и роллер торопливо произнес:
      -- Я еще в казино не заныривал!
      -- Ну так занырни! -- потребовал Санька и увидел, что Лучников завернул в свой кабинет. -- Извини, мне нужно один вопрос решить. До завтра!
      Рукопожатие получилось вялым. У Саньки сил уже почти не осталось, а пальцы Ковбоя с детства были вялыми, будто он до сих пор не определил, зачем они ему вообще понадобились.
      Кабинет Лучникова оказался типичным кабинетом начальника отделения милиции: могучий канцелярский стол, до потолка заваленный бумагами, подробнейшая, до каждого домика и сарайчика, карта поселка во всю стену, телевизор с брикетом видеомагнитофона на нем, стеллаж с полками, плотно, до стона утрамбованными папками скоросшивателей, инструкциями, пособиями и лакированными кирпичами детективов. Причем, детективов было больше, чем скоросшивателей, инструкций и пособий вместе взятых, из чего можно было сделать вывод, что в этом отделении именно детективы заменяли собою большинство инструкций и пособий.
      -- Подполковник Сотников -- у телефона, -- сквозь шорох ответила Саньке Москва.
      Он плотнее, до боли в виске, прижал трубку к уху и в тон абоненту произнес:
      -- Старший лейтенант Башлыков тоже у телефона...
      -- Санька, ты?! -- удивилась трубка. -- Привет! Решил вернуться?
      -- Пока еще нет, -- остудил он своего бывшего сослуживца по отделу. -Как там у нас?
      -- Раз "у нас" сказал, значит, вернешься, -- подвел итог Сотемский. -Точно?
      -- Ладно. Как там у вас дела?
      -- Сводку за сутки зачитать?
      -- Длинная?
      -- Как обычно, -- с профессиональной радостью сообщил Сотемский. -Убийства, ограбления, наркотики, взрывы, поджоги. Среднестатистический вариант.
      -- Что-нибудь связанное с шоу-бизнесом есть?
      -- Ты имеешь в виду покушения на певцов? -- по тону вопроса чувствовалось, что таких покушений нет.
      -- Не обязательно. Посмотри, пожалуйста... Я имею в виду казино, студии, концертные залы...
      -- Н-не-е-а, -- вытягивая в одном длинном стонущем звуке ответ и, видимо, одновременно просматривая сводку, разочаровал Саньку Сотемский. -Ничего нету.
      -- А за предыдущие сутки?
      -- Может, за год посмотреть? -- укорил его Сотемский.
      -- Нет, за предыдущие сутки, -- Санька был неумолим.
      -- О-ох!.. Сейчас... На соседнем столе возьму...
      Он молчал долгую-предолгую минуту. Казалось, что он заснул, и Санька кашлянул, чтобы разбудить его.
      -- Вчера есть, -- без радости сообщил Сотемский.
      -- А что?
      -- Какую-то студию звукозаписи на окраине Москвы подожгли. Хозяин -Виктор Прокудин. Написано, что ему же принадлежат еще две студии. Одна в Питере и одна в Нижнем. Сейчас в отъезде. Вызван органами милиции для выяснения обстоятельств поджога. Наверное, гаденыш, застраховал свою драную студию на дикую сумму и уехал, чтобы иметь алиби... Не знаешь такого продюсера?
      -- Ты что, смеешься! Их в Москве -- хоть пруд пруди!
      -- Ну как же! Настоящий певец должен хорошо знать все студии звукозаписи...
      -- Я еще не настоящий. Я -- начинающий, Мефодий, -- впервые за весь разговор назвал Санька своего друга по имени и от этого ощутил, как жучком начала точить сердце тоска.
      Все-таки четыре года в одном отделе бесследно не исчезают. Что-то осталось внутри Саньки от Сотемского, а что-то от Саньки у него. Впрочем, второго Санька не знал и, вздохнув, перешел к главному:
      -- Мне нужна некоторая помощь. Здесь, в Приморске, возникли проблемы по одному уголовному делу...
      -- Так ты на курорте? Круто! А мы тут в Москве мокнем!
      -- Запиши, Мефодий... Мне нужны данные по уголовному делу на Буйноса Владимира Захаровича...
      Он вкратце пересказал то, что сообщила Нина, назвал район, поселок, и тут же вспомнил о другом, возможно, более важном:
      -- И еще... Запроси от нас министерство культуры. Месяца три назад они проводили тендер на право проведения кокурса молодых исполнителей. Мне нужен список шоу-фирм, которые в нем участвовали. И не только список, но и желательно фотографии менеджеров фирм и их замов...
      -- Ну ты даешь! -- изумился Сотемский. -- Это ж работенка на неделю!
      -- Мефодий, я тебя лично прошу: сделай срочно. Человек, которому это понадобилось, оплатит работу. И оплатит неплохо. Это я гарантирую, -вспомнил Санька закрытый глаз Буйноса и не поверил, что он действительно оплатит. -- Без вариантов.
      -- Ладно, -- сдался Сотемский. -- Это все?
      -- И совсем маленькая просьба. Крохотная такая... Запроси экспертов, в каких регионах мира кожа белой расы получает под солнечными лучами загар с интенсивным красным оттенком...
      -- Я чувствую, у тебя крыша совсем поехала, -- поиздевался Сотемский.
      -- Сделаешь?.. Данные нужно направить в поселок Перевальное. Это под Приморском... Запомнил?..
      В телефонной трубке шуршало, будто там ползали сотни тараканов. Хотелось ударить ею по коленке и вытрусить оттуда хотя бы несколько штук.
      -- Ладно. Я постараюсь, -- неуверенно пообещал Сотемский.
      -- С меня поллитра и пончик, -- отдельской присказкой закончил Санька и только теперь вспомнил, что Нина назначила ему встречу на вечер в ресторанчике Приморска.
      Бумажка с названием и адресом ресторанчика лежала в кармане джинсов и, кажется, даже сквозь ткань пахла французскими духами. Бумажка ощущалась дорогим подарком, и Санька, которого еще никогда не приглашали в ресторан девушки, подумал, что этим вечером точно произойдет что-нибудь необычное. Даже более необычное, чем потеря сознания, которую он испытал сегодня впервые в жизни.
      Глава двадцатая
      СЫНОК В СПИЧЕЧНОМ КОРОБКЕ
      Рестораны эпохи социализма -- это гибрид кафе и танцплощадки. Какими были они во времена Брежнева, такими и остались до сих пор.
      Нина и Санька сидели за столиком, укрытым не самой свежей скатертью, смотрели на курортников, танцующих доселе неизвестный землянам танец и уже полчаса ожидали официанта. Тот, правда, мелькнул разок через пару минут после заказа, оставил на столе графинчик с водкой и бутылку шампанского, но уже полчаса не подавал знаков жизни, хотя выбрали они из меню не самое долго готовящееся: свиные отбивные с жареной картошкой и салат из свежих помидор. Почему в меню так и значилось -- "из свежих помидор" -- Санька не мог понять. Возможно, иногда давали несвежие.
      В дальнем конце зала длинноволосые парни, как минимум, сорокалетнего возраста наяривали "Мальчик хочет в Тамбов", и, глядя на них, Санька подумал, что после этого переиначенного на русский лад бразильского хита последуют "Погода в доме", "Ты скажи, что ты хошь", "Он уехал прочь на ночной электричке", короче, все, что звучало, стонало, орало, хрипело в тысячах динамиков по всей стране на базарах, оптовых рынках, пляжах, танцплощадках и, естественно, ресторанах, и ему стало невыразимо скучно.
      Еще минут десять назад он пытался расшевелить Нину, смыть учительскую серьезность с ее юного лица, но все его попытки разбились о сухие, пресные ответы, и Санька, честно говоря, так и не понял, зачем Нина пригласила его.
      -- Владимиру Захарычу уже лучше, -- после муторной паузы
      произнесла она.
      -- Это хорошо.
      Что еще отвечать на такие слова, он даже не предполагал.
      -- Ему пересадили часть кожи. Остался еще один участок -- на
      груди.
      -- Это хорошо.
      -- Я сказала ему, что ты задержал бандита, который бросил бутылку
      в офис...
      -- Может, это и не он.
      -- Я уверена -- он. Все сходится. Папа не ошибается в таких вещах.
      -- Это хорошо.
      Во рту у Саньки стало кисло. Наверное, нельзя так часто произносить два этих глупых слова. Они всегда плохо соответствуют тому, что происходит в жизни.
      -- Владимир Захарыч так ждал завтрашнего дня. Я имею в виду,
      раньше ждал, -- поправилась Нина. -- Все-таки первый день
      конкурса. Билеты уже все проданы. Люди устали от звезд с их
      однообразным репертуаром. Нужен свежий ветер. Владимир Захарыч так
      хотел открыть несколько новых "звезд"...
      -- А почему у него такой загар? -- оборвал ее выверенную речь Санька.
      -- Какой?
      -- Ну, красный... Вот у тебя -- совсем другой.
      Нина потянулась подбородком вверх, словно хотела натянуть кожу на шее и сделать загар чуть слабее. Это курортники, понаехавшие со всей страны, жарили себя чуть ли не сутками на солнце, чтобы максимально приблизиться к тональности негра. А местные загорали сами по себе, по пути на работу или в огороде. И Нина, честно говоря, стеснялась этого загара. Она почему-то считала, что загар старит.
      -- Неужели красный у Владимира Захарыча? -- попыталась она вспомнить его лицо.
      -- Ну я-то видел!
      -- А-а, это он на Майорке весной был! -- вдруг поняла Нина. -- У него там есть ряд интересов. По недвижимости...
      -- Он и там дома скупает?
      -- А что тут такого? Владимир Захарыч говорил, полпобережья Средиземного моря в Испании и Франции скуплено нашими. Кипр так вообще почти российской областью стал...
      -- Можно? -- возник рядом со столиком длинноволосый парень с
      красивым, но болезненно-сизым лицом. -- Это вы -- Нина?
      -- Да, -- привстала она и протянула пальчики для рукопожатия. -- Я
      ждала вас.
      -- У нас как раз пауза. Технический перерыв.
      Красавчик бросил жадный взгляд на графин, и Санька не стал ждать других намеков. Он налил полную рюмочку и протянул гостю.
      -- Только вместе с вами, -- торопливо подхватил он ее, и водка, выплеснувшись, облила санькины пальцы. -- Извините. За знакомство.
      -- Если только шампанское. Чуть-чуть, -- согласилась Нина.
      Санька откупорил бутылку без хлопка, налил точно "чуть-чуть" и не граммом больше, и тоже поддержал тост:
      -- За знакомство.
      Шевелюра гостя дернулась в одном коротком резком движении, пустая рюмка плавно приземлилась на стол, и глаза у гостя сразу подобрели.
      -- Значит, вам гитарист нужен? -- ласково спросил он Нину.
      -- Не мне. Вот им нужен, -- кивнула она в сторону Саньки. -- Их соло-гитарист уехал. А им завтра вечером выступать на конкурсе...
      -- "Голос моря"? -- выстрелил вопросом гость.
      -- Да.
      -- Говорят, там одна мелкота. Самодеятельность.
      -- Это молодые исполнители. Когда-то и Пугачева приехала в Сопот никому не известной.
      -- Ну то Пугачева!
      -- Поможете ребятам?
      -- Так я ж их репертуара не знаю!
      Саньке стало еще скучнее. Ресторан, оказывается, был местом деловой, а не романтической встречи. А потом Санька представил, в какое бешенство впадет Андрей, когда увидит, кого он привел, и уже хотел отказаться от помощи Нины, но гитарист сам заявил:
      -- Нет, завтра вечером не могу! Кто меня подменит в кабаке?
      -- Но мне сказали, что вы -- лучший гитарист в городе, -- со странным безразличием произнесла она.
      -- Кто сказал?
      -- Владимир Захарыч.
      -- А кто это?
      -- Буйнос.
      Названная фамилия сделала лицо гитариста испуганным. Его ровненькие, как ножничками подстриженные бровки поехали друг к дружке, но, как ни силились, все-таки через переносицу не дотянулись.
      -- А Буйнос откуда меня знает?
      -- Он иногда посещал ваш ресторан и слышал вашу игру.
      -- Да какая это игра! -- махнул гитарист на подиум, самым заметным на котором была густо оклеенная ярлычками от бананов, импортных яблок и лимонов ударная установка. -- Имитируем шлягеры. И не более. А копия всегда хуже оригинала...
      -- Если честно, то это -- просьба Буйноса, -- еле назвала она своего Владимира Захарыча по фамилии.
      -- Хорошо, -- неожиданно легко согласился гитарист. -- Только позвоните от имени Буйноса директору ресторана -- и нет проблем!
      -- А это... -- начал попытку отказа от услуг местной "звезды" Санька.
      -- О! Перерыв закончился! -- обернулся к подиуму гитарист. -- Пора гнать музыку!
      -- А это...
      -- Адресок только оставьте, куда ехать, -- вскакивая сказал он Нине. -- Я, извините, еще каплю...
      С ловкостью фокусника он вогнал из графина в рюмку пятьдесят граммов, не расплескав ни капли, опрокинул водку единым куском, без глотков, в рот, крякнул и похвастался:
      -- У нас -- лучшие напитки во всем городе! Вы это... закажите на закуску "Николашку". Великая вещь! С нею можно литр выпить!
      -- А это... -- В третий раз дернулся Санька.
      -- Закажите! Ну, до завтра! -- и пронесся через танцплощадку под первые нотки, вбитые в зал клавишником.
      Начиналась "Погода в доме". Можно было взвыть волком. Но вместо Саньки на тесном подиуме взвыла певичка, местная заменительница Долиной и, наверное, Салтыковой, Овсиенко и Свиридовой. Она так старательно фальшивила, так вытягивала, когда требовалось оборвать ноту, и так обрывала, когда нужно было вытягивать, что Санька просто физически ощутил, как в голову возвращается густая обеденная муть.
      -- Ваша отбивная! -- вырос сбоку со счастливым лицом официант.
      Нечто коричневое, больше похожее на обжаренные ломти хлеба, чем на свиные отбивные, лежали на двух тарелках, соскользнувших с его подноса. Свежие помидоры оказались импортными, то есть твердыми и стеклянными, хотя в любом огороде Приморска висели сочные местные помидоры-красавцы.
      -- Нам сказали, что у вас есть какой-то "Николашка", -- обратилась к официанту Нина.
      -- Сделаем! -- вильнул он задом и уплыл на кухню.
      -- А это... -- снова начал отказываться от гитариста Санька, и в этот момент из сумочки Нины раздались попискивания.
      -- Тамагочи проснулся! -- объявила она. -- Его нужно кормить.
      -- Кто?
      -- Мой сынок -- Тамагочи.
      -- Правда? -- сразу забыл обо всем Санька.
      Под его ошарашенным взглядом Нина достала из сумочки белый брелок размером со спичечный коробок, перевернула, и Санька увидел квадратное окошечко-дисплей, в котором трепыхалось что-то круглое.
      -- Ну, что, мой миленький, ну что, мой пупсеночек, проголодался?
      -- сложив губки бантиком, ласково проговорила этому кружку Нина.
      -- Сейчас твоя мамочка тебя накормит. Сейчас, мой миленький Тамагочи...
      Пальчиком она несколько раз надавила на крайнюю кнопочку под дисплеем, и у кружка образовался разрыв. Санька придвинулся вместе со стулом чуть ближе и только теперь рассмотрел, что у кружка были глаза и нос, а разрыв на кружке изображал рот, через который вовнутрь кружка скользили черные точечки.
      -- А что он ест? -- уже и себя начав ощущать сумасшедшим, спросил Санька.
      -- Сегодня -- рис.
      -- А вчера что ел?
      -- Вчера ему было всего пять дней. Он ел только молочко. Из сосочки.
      -- Он большой вырастет?
      -- Вообще-то Тамагочи живет месяц. Потом умирает, -- горестно вздохнула она.
      -- И эту штуку можно выбрасывать?
      -- Нет. Если нажать вот эту кнопочку, Тамагочи снова родится. И снова его нужно будет кормить, водить гулять, мыть, воспитывать. А если после рождения за ним не следить, он вырастет злым, будет корчить рожи, ругаться и плохо себя вести. Прямо как человек...
      -- Японцы придумали?
      -- Да. В этом году. У них -- повальный бум на Тамагочей. Говорят, уже Америки достиг...
      -- Я в Москве такое не видел, -- честно признался Санька.
      -- Его мне Владимир Захарыч привез. С Майорки...
      Электронный сынок зевнул и закрыл глазки.
      -- Ему пора спать. А мы шумим, -- бережно, боясь качнуть брелок, Нина положила его в сумочку.
      Замок, придерживаемый ее пальчиками, закрылся беззвучно. И тут же Нина и Санька вздрогнули от голоса официанта.
      -- Ваши "Николашки"! -- поставил он на край стола тарелку.
      На ней лежали дольки лимона. Левая половина каждой дольки чернела под слоем растворимого кофе, правая была белой от сахара.
      -- Один немецкий турист нас научил. Года три назад. Гостям нравится, -- объяснил официант. -- Эффект невероятный! Не дает запьянеть.
      -- Спасибо, -- шепотом сказала Нина, и Саньке до боли в висках захотелось выпить весь графин водки и не прикасаться к этим черно-белым "Николашкам".
      Глава двадцать первая
      СМЕРТЬ ТАМАГОЧИ
      Из ресторана они вышли в двенадцатом часу ночи. На набережной было больше людей, чем днем, и вообще создавалось ощущение, что люди едут на юг не для того, чтобы загорать и купаться, а с одной-единственной целью -выпить по ночам как можно больше спиртного.
      Разрекламированный "Николашка" вовсе не спасал от градуса. Густая местная водка клаксонами гудела в голове у Саньки. Казалось, что десятки автомобилей одновременно сигналят ему, чтоб он отошел в сторону. Санька так и сделал пару раз. Но вместо автомобилей, грозящих раздавить его, мимо прошли, пьяно раскачиваясь, такие же, как он, гости юга, и Санька перестал выполнять правила дорожного движения.
      -- Я дала ему адрес вашего дома в Перевальном, -- после уже привычного молчания сказала Нина.
      -- Кому?
      -- Гитаристу.
      -- Культуристу?
      -- Нет, гитаристу... Он к нам подсаживался. Ты что, забыл?
      Набережная качнулась. Примерно так же, как в тот день, когда он пытался усмирить ее роликами. Странно, подумал Санька, как это смог какой-то гитарист подсесть к их столику, если все так раскачивается.
      -- А стулья были прибиты к полу? -- наморщив лоб, спросил он Нину.
      -- Тебе нужно лечь, -- с интонациями врача посоветовала она.
      -- А что, соскользнем?
      -- Автобусы уже не ходят...
      -- Тогда как в песне!.. У Мур... у Мюл... у Му-лер-мана! "А я по шпалам, опять по шпалам иду-у домой по привычке!" Пошли?
      -- Тогда возьмем такси.
      -- В этой дыре есть такси? -- икнул он.
      -- Частный извоз есть. Это еще дешевле.
      -- Дешевый сыр только в мышеловке! -- назидательно поднял он к
      небу указательный палец и вдруг совсем близко увидел ее лицо.
      На нем не было ни капли химии. Ресницы -- без туши. Губы -- без помады. Щеки -- без пудры и крема. Лицо казалось похожим на местный сочный помидор, выращенный без удобрений и химпрепаратов. Только помидор бледный, еще не вызревший.
      Саньке вдруг стало безумно жаль Нину. Он лишь сейчас, спьяну, понял, что мрачный Буйнос никогда не откликнется на ее любовь, и не только потому, что парням да и мужикам тоже редко нравятся сухие, библиотечного вида девушки, лица которых похожи на бледные книжные страницы. Просто люди типа Буйноса ничего не делают из чувства. Их каждый шаг просчитан и выверен. И если он все-таки решится на женитьбу, то только с той, что может принести ощутимую выгоду. Особенно денежную. При Брежневе делали карьеру, выбирая себе в жены дочек, внучек или племянниц номенклатурщиков. Сейчас -- дочек, внучек или племянниц новых русских. Время сдвинулось, подход не изменился.
      Губы у нее были самые обычные. Наверное, даже помада не сделала бы их сочнее и привлекательнее. Губы вызвали резкую жалость. Саньке вдруг представилось, что Нина еще с детства знает об обычности своих губ, представилось, сколько слез из-за этого выплакано в подушку и, возможно, ее отношение к краскам и помаде тоже рождено сотнями проплаканных ночей, рождено жалостью к себе, и он, не в силах устоять перед желанием хоть как-то облегчить ее муки, притянул Нину за плечи и прижался к ее губам.
      -- М-м-м, -- не разжимая их, задвигала она головой.
      Он ощутил ее стиснутые зубы за губами, ощутил ее страх и удивление и еще сильнее притянул Нину к себе.
      -- Уа! Уа! -- взвыла ее сумочка.
      Сильно, по-мужски она оттолкнула его, щелкнула замком и, достав брелок с проснувшимся Тамагочей, оглушила Саньку укором:
      -- Ты разбудил его! Ты!
      Саньке захотелось спросить, так кто из них вдымину пьян, он или она, но вместо этого брякнул:
      -- Выкинь ты своего томагавка! Детей надо настоящих иметь, а не пластиковых!
      -- Ты -- хам! -- отступила она от него. -- Я тебе помогаю, а ты... ты...
      -- Иди ко мне! -- схватил он ее за рукав платья. -- Забудь ты про эту игрушку!
      -- Ты... ты...
      -- Ты нравишься мне, -- опередил он ее и, снова прижав к себе, попытался поцеловать, но губы не попали по губам.
      Он ткнулся ей в шею, ощутив муторный, цветочный запах одеколона, и ему вдруг стало достаточно шеи. Губы впились в соленую мягкую кожу, губы пытались хотя бы ею утолить жажду, а по спине ударило что-то жесткое и колкое. Как кол вбили.
      -- Ты что?! -- вскинулся он.
      Нина ужом извернулась в его руках, по-ребячьи ловко отпрыгнула и опять со всего размаха ударила сумочкой. Ее край с латунной застежкой попал по левой ключице, и Санька, на секунду протрезвев, громко взвыл.
      -- Е-е... твою мать!
      Проходящие мимо курортники отметили удар хихиканьем. Поощренная ими сумочка взлетела еще раз, но Санька успел подставить руку. От удара сумочка открылась, и из нее вылетел пластиковый Томогоча. Описав плавную дугу, он с хряском шлепнулся об асфальт и взвизгнул. Возможно, Тамагочи не ожидал, что ему придется умереть так рано.
      -- Идиот! Дурак! Хам! -- никак не получалось у Нины словечко позлее, пожестче. -- Ты убил его! Убил!
      Пластиковые осколки трупика покачивались на ее узкой ладошке. На уцелевшем дисплее больше не было лица с озорными глазенками и крохотным носиком. Там вообще ничего не было. Нервный пальчик Нины давил и давил на кнопочку, но не мог оживить ее японского ребенка.
      -- Ты это... извини, -- пробормотал Санька. -- Я не хотел... Сумочка... Ключица...
      -- Уйди, -- сквозь слезы пыталась она что-то высмотреть в слепом оконце дисплея. -- У... уйди...
      -- Не обижайся. Понимаешь... это...
      Он снова попытался привлечь ее к себе, но проснувшаяся в ней жесткость, странная мужская жесткость, не дала ему это сделать.
      Она рванула плечо, и Санька, и без того уже с трудом усмиряющий качающуюся набережную, приставными шагами отступил влево, ткнулся во что-то мягкое и пахучее.
      -- Но-но! Полегче! -- потребовал от него бодрый мужской голос.
      -- Надо же так наклюкаться! -- поддержал его голос помягче.
      От голоса как раз и пахло скошенной травой. Санька мотнул головой, разглядел в качающемся мире пухлое женское лицо с завмаговской копной волос на макушке и громко сказал этой копне:
      -- Из-зви-фи-иняюся-я!
      -- Пошли, -- потребовал мужик, и лицо с копной-надстройкой исчезло.
      Санька повернулся к Нине и не нашел ее. На том месте, где она стояла, в выщербине асфальта, лежал пластиковый кусочек Тамагочи.
      С размаху Санька вмял его каблуком в асфальт и под хруст ругнулся матом.
      Теперь уже хотелось напиться до потери сознания.
      _
      Глава двадцать вторая
      НОЧЬ -- ВРЕМЯ ВЛЮБЛЕННЫХ И ПЬЯНИЦ
      Он долго, до боли в плечах, бродил по набережной и соседним улицам. В какой-то подворотне ему по-русски предложили стать третьим. Он согласился, хлебнул прямо из горла сладкого, липкого, вонючего портвейна, потом дал мужикам двадцать тысяч на бутылку водки, и они исчезли бесследно.
      Гарь шашлыков, соленый воздух моря, дурманящий запах мадеры и муската, едкие кольца табачного дыма, горький дух хвои -- все это смешалось в санькиной голове, перебродило, и ему уже стало казаться, что он потому не может найти выход из лабиринтов приморских улиц, что попал к самому себе в голову и бьется в тесном, со всех сторон укрытом костью сосуде. Какие-то люди что-то говорили, смеялись, тискали ему руки, он тоже что-то им отвечал, тоже смеялся и тоже пытался тискать руки, но с каждой минутой это получалось все хуже и хуже. И когда он в очередной раз попытался кому-то сжать пальцы, ему ответили совсем неожиданным, пискляво-детским голоском:
      -- А я вас знаю, дядя...
      -- С... серьезно? -- вскинул очумелую голову Санька.
      Сначала он увидел не хозяина голоса, а плотный, черный ряд деревьев над бетонной подпорной стенкой, потом лестницу с металлическими трубами-перилами, красные кирпичи на асфальте и лишь позже -- узкое ребячье лицо с круглыми ушами. Лицо было до закопчености загорелым, уши -розовыми. Почудилось, что на них какая-то особая кожа, раз они безразличны к солнцу.
      Санька взялся пальцами за левое ухо, и мальчишка взмолился:
      -- Ой, больно! Не деритесь!
      Вместо того, чтобы шагнуть назад, пацан отъехал, и даже это показалось необычным, хотя в качающемся санькином мире удивляться уже было нечему. Он тупо посмотрел на ноги мальчишки и только теперь увидел на них черные роликовые коньки. С баклями-застежками. Блэйдеры ездили только на тех, что с шнурками. Это он до сих пор помнил из рассказа Маши.
      -- Ты это... роллер?! -- еле выговорил он.
      -- Да, дяденька.
      -- Это хор...рошо.
      -- Да, дяденька.
      -- Я тоже это... тут ездил...
      -- Я видел, дяденька...
      -- Правда?
      Саньке на секунду стало стыдно. Значит, его падение видели многие.
      -- А тебе сколько лет?
      -- Девять, -- недовольно ответил мальчишка.
      Ему явно было не больше семи-восьми.
      -- А поч-чему ты не дома?.. Уже все дети спя-ат...
      -- Щас докатаюсь и домой пойду. У меня одна бабка. Она разрешает...
      -- А родители где?
      -- На заработки уехали. Куда-то в Европу... А вы Машку ищете. Точно? -- хитро сощурив глаза, спросил он.
      -- Как-кую Машку? -- не понял Санька.
      -- Красивую, -- со знанием дела пояснил пацан. -- Вы ж с ней уже раза три встречались...
      -- Ах, Машу! -- вспомнил он долговязую роллершу. -- Ну ты прям следопыт! Тебе только это... в разведку идти!
      -- Ага, -- на полном серьезе согласился пацан. -- Я глазастый! Я, как вы за одним роллером гнались, видел. Он потом к вам вот там, наверху, где автобусы останавливаются, приходил. А вы там с Машкой стояли...
      -- Не-е, тебе не в разведчики надо идти, -- решил Санька. -- А в журналисты! Они сейчас первые подсматривальщики! -- еле выговорил он придуманное слово.
      -- А из машины на вас дядя смотрел...
      -- Что? -- сразу протрезвел Санька. -- Какой дядя?
      Никакого дяди с машиной в его воспоминаниях не было.
      -- С длинными волосами, -- охотно сказал мальчик.
      -- Лицо запомнил?
      -- Не-а.
      -- А что за машина?
      -- Красная.
      -- В смысле, красивая?
      -- Нет, просто красная. Как помидор.
      -- Ин... иномарка?
      -- А я это не понимаю. Просто машина.
      -- А человек этот... длинноволосый, он того... чернявый? На кавказца похож?
      -- Чего?
      -- А-а, ну ты ж Джиоева не видел! -- махнул вялой рукой Санька.
      -- Чего?
      -- И что он... Ну, этот дядя?
      -- А ничего, -- вздохнул мальчишка, и его розовые уши смешно пошевелились, будто листики под дуновением ветерка. -Посмотрел-посмотрел -- и уехал...
      -- Маша не могла его заметить?
      -- А это вы у нее спросите.
      -- Она появится здесь завтра?
      -- Она тут все время.
      -- Как это? -- заозирался Санька.
      Пьяная муть, на время отогнанная испугом, возвращалась в голову и становилась еще плотнее, чем до этого, будто пыталась отомстить за временное отлучение.
      -- А она на теплоходе живет, -- ткнул коротким пальчиком за спину
      Саньке мальчишка. -- У нее там папка -- первый помощник капитана.
      Они теперь не плавают, а только стоят. Чтоб курортники жили внутри теплохода. Бизнес -- это называется...