-- Шахтер. В шахте завалило.
      -- Не помнишь его?
      -- Нет.
      -- А мать?
      -- Умерла... Давно уже...
      -- Так ты в детдоме был? -- повернул к нему лицо Букаха.
      -- Да. В детдоме.
      -- Как я.
      Лицо не смягчилось. Оно по-прежнему оставалось медно-морщинистым, но в голосе появилось что-то такое, что Санька еще не слышал. Наверное, после слов Букахи нужно было что-нибудь сказать. Или спросить о том, где именно жил в детдоме нынешний босс Приморска. Но больше всего Саньке хотелось выбежать под дождь, смыть с себя все, что налипло за эти бешеные дни, и бежать, бежать, бежать, пока не появится вдали серое здание железнодорожного вокзала. Ему казалось, что только оно способно спасти его и увезти из Приморска в душном пыльном вагоне. Аэровокзал такого ощущения не оставлял. Наверное, потому, что все плохое у них началось именно с аэровокзала.
      Из окна, расположенного на третьем этаже краснокирпичного дома-замка, вобравшего в себя и ампир, и барокко, и модерн, и даже псевдомарокканский стиль, хорошо был виден серый, плотно усыпанный галькой берег, ровная лента асфальтовой дорожки, деревья вдоль нее, а под одним из них, похожим на каштан, стоял человек с раскрытым черным зонтом и пялился на дом. Когда Санька, заметив его, попытался рассмотреть с расстояния трехсот метров его лицо, человек обернулся к берегу и плотнее запахнул на груди куртку-ветровку.
      -- С грозой, -- определил по безмолвному проблеску молнии за окном Букаха. -- Запроси аэропорт, принимают они борты или нет.
      -- Будет сделано, -- ментолом дохнул в ухо Саньке человечек, и тут же наступила тишина.
      То ли человечек ее порождал, то ли она сама появилась из нежелания замечать его.
      Стоящий под зонтом парень повернулся к дому и, неожиданно согнувшись, шагнул задом между стволов. И сразу на асфальтовой дорожке стало безлюдно и неуютно.
      -- Значит, ты в конкурсе дрыгаешься, -- под нос пробурчал Букаха. -Прямо "Евровидение"! Мне уже корефаны с Кавказа звонили.
      Просили за одного своего. Я сказал, что конкурс -- не моя фишка.
      Не мне выпала, не я и банк снимать буду...
      -- Извиняюсь, -- ожила тишина.
      Она снова пахла ментолом.
      -- Не принимает?
      -- Абсолютно точно!
      -- Тогда обзвони людей, что мероприятие переносится на завтрашний
      вечер. А девочек все равно первым бортом сюда. Врубился?
      Тишина издала звук, похожий и на стон, и на вздох, и на всхлип.
      Ментол сразу рассосался, и Саньке тоже захотелось уйти. Конечно,
      так незаметно он не мог это сделать, но находиться в кабинете приморского босса больше не имело смысла. Что хотел -- не узнал. Что не хотел -- узнал. И ничего не изменилось. А может, изменилось, но какой в этом был толк?
      -- Мне бы надо идти, -- напомнил о себе Санька.
      -- Значит, гундишь, "Воробышек"... Вот что: завтра в двадцать три ноль-ноль со всей группой чтоб были у меня. Поиграете моим гостям. Фраера из местных кабаков у меня уже в печенках сидят. Они ничего, кроме Шуфутинского и Газманова не знают. И лабают хреновей, чем кореша на зоне...
      -- Я же, извините, говорил.
      -- Что говорил?
      -- Нам аппаратуру переломали.
      -- Напиши чего надо. Из Москвы привезут. Вместе с девками. Понравится, как играете, насовсем подарю. Я все равно кроме как на зубах ни на чем лабать не могу. А ты? -- повернулся Букаха к телохранителю.
      Тот упорно сверлил глазами санькины загорелые кисти. Через полчаса на них должна была появиться от взгляда краснота.
      -- Что? -- не понял телохранитель.
      -- Там, на столе, отрывные листки, -- показал Саньке Букаха. -Накалякай, чего надо... Не стесняйся. Перевальное -- моя зона. Раз кто набузил, значит, он и меня обидел.
      Совсем не веря в барский жест, Санька подошел к столу, написал лучшие из тех, какие знал, марки аппаратуры, включая последнюю цифровую модель радиомикрофона, подумал и в конце приписал: "Соло-гитара "Гибсон".
      Глава восемнадцатая
      СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
      Жеребьевка проходила мрачно. Над концертным залом, над столом жюри, над еле-еле заполненными двумя рядами соискателей висело плохое предчувствие. Несмотря на покушение на Буйноса, конкурс не отменили, но все ощущали себя так, будто их намеренно обманывают, а на самом деле к концу жеребьевки объявят, что "Голос моря" не состоится. Никто не разговаривал, никто не реагировал на вытянутый первый или тринадцатый номер. Все конкурсанты будто бы выискивали в круглом, как аквариум, стеклянном барабане не просто порядковые номера, а те, по которым их будут расстреливать.
      -- "Вест-севенти", Калининград, -- тихо объявила Нина, и в этот момент в двери появился Андрей.
      Санька привстал на кресле, чтобы он его увидел, и Покаровская, председатель жюри, строго потребовала:
      -- Идите вытягивайте.
      -- Я не из "Вест-севенти", -- ответил Санька.
      -- А где ж они?
      У певицы было лицо давно не спавшего человека. Даже густой слой макияжа не спасал от этого ощущения. Видимо, она знала об этом и постоянно смотрела вбок. Люди в профиль почему-то выглядят менее усталыми, чем в фас.
      -- Они утром уехали, -- пояснил кто-то из конкурсантов. -Самолетом...
      -- Привет, -- сел рядом Андрей.
      -- До нас еще далеко, -- вдавил себя в кресло Санька.
      Почему-то хотелось сесть еще ниже, чтобы уже никто никогда его не замечал.
      -- Мужики решили уезжать, -- шепотом прохрипел Андрей.
      -- Они в Перевальном?
      -- Да. Пакуются.
      -- Мне обещали найти гитариста, -- грустно произнес Санька.
      -- Глухой номер. Местные больше трех аккордов не знают. Посидим в Москве, покумекаем. Может, какому-нибудь продюсеру в рабство продадимся. И то спокойнее будет, чем в этом пекле вариться...
      -- Дождь закончился?
      У Андрея сухим был низ брюк. Зонт, торчащий из-под мышки, походил на палку сырокопченой колбасы.
      -- Я под него не попал. В автобусе ехал -- был. А потом -- нет. А
      ты где мотался?
      -- Аппаратуру выбивал.
      -- Не гони.
      Чуть громче обычного Нина объявила:
      -- Группа "Молчать", Москва.
      -- Следующие -- мы, -- напомнил Санька.
      -- Я не пойду.
      Андрей сидел, набычившись, и смотрел на Покаровскую с таким видом, будто силился понять, как эта размалеванная кошка сумела стать звездой в восьмидесятые годы.
      На сцену вразвалочку, будто матрос после длительного плавания, выбрался худенький парень. Он был одет подчеркнуто небрежно: драные китайские кеды, коричневые брюки от школьной формы времен застоя, свитер глупейшей сине-желтой расцветки в плотных пятнах кетчупа и чернил. По левой скуле парня, вплоть до шеи, тянулся узенький рыженький висок, а правая была выбрита сантиметра на три выше уха. Перед глазами у него болталась длиннющая прядь волос, выкрашенных в едко-зеленый, почти лимонный цвет, а к правой ноздре пришпилена канцелярская кнопка.
      -- Панк вонючий, -- прохрипел Андрей.
      Санька поневоле посмотрел на барабанщика. Свежий загар состарил его. Если бы он еще и не брился, то его точно остановили бы где-нибудь в городе милиционеры.
      Его мрачностью можно было заразиться. И когда Нина еще громче, чем до этого, произнесла: "Группа "Мышьяк", Москва", Санька без жалости пнул Андрея в бок.
      -- Иди. Мы, -- прошипел он.
      -- Не пойду. Пошли они все...
      -- Группа "Мышьяк"! -- в испуге крикнула в зал Нина.
      -- Они тожье, дарагая, свалили савсэм, -- съехидничал кто-то с кавказским акцентом в первом ряду.
      Нагнувшись, Санька наконец-то увидел Джиоева. Вокруг него сидело человек восемь со смоляными усами и орлиными носами. Рядом с ними гладко обритое, вовсе без усов, лицо Джиоева смотрелось вовсе не по-кавказски. Он подбрасывал на ладони пластиковую фишку с номером "1", вытянутую им совсем недавно из барабана, и Санька почему-то был уверен, что он не мог просто так вытянуть такой интересный номер, а получил его по блату.
      -- Серьезно уехали? -- повернулась к Нине Покаровская.
      Ручка в ее тонких пальчиках повисла над списком конкурсантов.
      -- Мы здесь! -- Встал Санька.
      -- Мы уезжаем, -- снизу напомнил Андрей.
      -- Дай, -- пнув его колени, выскребся в проход между секторами Санька и уверенно пошел к лестнице на сцену.
      Больше всего он боялся, что Андрей вскочит и устроит скандал. Но сзади ничего не произошло. Два ряда в зале и президиум на сцене сидели в едином похоронном молчании. Не уедь с конкурса восемь групп -- и молчанием можно было бы отравиться. Они словно увезли свою часть траура, оставив хоть какую-то отдушину.
      Шагнув к барабану, в котором отливали яркими красками шары, Санька ощутил, что на душе стало чуть легче. Возможно, рядом с этими по-детски веселыми шарами угрюмость зала таяла.
      Он сунул руку, выхватил синий, так похожий на цвет его прежней милицейской формы, и протянул Нине. Ее дрожащие пальчики провернули половинки шара в разные стороны, и на стол упал пластиковый квадрат.
      -- Девятнадцать! -- с непонятной радостью объявила Нина.
      -- Поздравляю, -- повернула к нему свое усталое лицо Покаровская и растянула густо накрашенные губы улыбкой.
      -- С чем? -- не понял он.
      -- Вы выступаете последними, -- ответила за нее Нина.
      Санька только теперь посмотрел в зал. Место, где сидел Андрей, пустовало. Полумрак зала над раскачивающимся сидением был гуще, чем где-либо. Санька выиграл в лотерею, которой уже не существовало.
      -- Спасибо, -- непонятно за что поблагодарила Нина, а он бросился со сцены в зал.
      Пробежал мимо вытянутых ног, кроссовок, туфель, сандалий, сумок, влетел в фойе и окриком попытался остановить Андрея. Тот, не подчиняясь, толкнул от себя стеклянную дверь и вышел на улицу. Только на ступеньках Санька догнал его.
      -- Отстань! -- вырвал Андрей рукав рубашки из вцепившихся в нее санькиных пальцев.
      -- Ну, чего ты психуешь! Ты же сам говорил, что конкурс -- это шанс!
      -- Отстань!
      -- Ты других слов не знаешь?
      -- Отстань!
      -- Нет, точно не знаешь!
      -- Иди ты со своими шуточками!
      -- Я серьезно говорю: аппаратура для репетиции будет. А играть-то все равно на их технике, а не на нашей.
      Андрей сошел с самой низкой ступеньки на уже почти высохший, пятнистый асфальт, посмотрел на плотную очередь, стоящую у касс дома культуры, и громко ухмыльнулся:
      -- Смотри какие смелые! Билеты на конкурс покупают! А если их этот маньяк вместе с залом рванет?
      -- Мы можем спокойно поговорить?
      -- А что, я не спокойно говорю?
      -- Ладно. Эразма не вернуть. Но можно же попытаться выступить без него.
      -- Ты где-нибудь видел группу без соло-гитариста?
      -- Давай на это место поставим Игорька?
      -- А бас-гитару кому? Мне на грудь? Чтоб палочками по ним водил? Как виолончелист?
      -- На бас-гитару поставим местного парня. Нина обещала вечером с ним познакомить...
      -- Нет, старичок... Такие экспромты не по мне. Ты просил меня прийти на жеребьевку? Я пришел. Все. А теперь не мешай. Мужики уже, наверно, собрались и ждут меня одного. Если ты хочешь и дальше кувыркаться в этом гадюшнике, пожалуйста! Я не против!
      -- Вам опасно уезжать, -- тихо произнес Санька.
      -- С чего это? Опасно оставаться...
      -- Нет, уезжать, -- упрямо сплюнул на ступени Санька. -- Самый крутой местный воротила попросил, чтоб мы завтра вечером сыграли у него на фазенде. В виде премии, если ему понравится, он отдаст нам классную аппаратуру. Включая "Гибсон"...
      -- И ты согласился? -- помрачнел Андрей. -- Ты...
      -- Стой! -- снова вцепился в рукав его рубашки Санька.
      -- Ты...
      -- Не двигайся, -- так старательно процедил он слова сквозь зубы, что Андрей сразу забыл, что же он хотел сказать.
      -- Санька, ты что, перегрелся?
      -- Нет... Там, в очереди за билетами, стоит один человек. Он -- из тех...
      -- Из каких?
      В глазах Андрея появилась жалость. Он стоял спиной к очереди, и для него эта очередь теперь вообще не существовала. Но если бы даже существовала, то, обернувшись, он бы вряд ли смог хоть кого-то выделить из нее. И оттого, что у Саньки это получилось, он ощутил и удивление, и испуг, и жалость. Жалость к бывшему другу.
      -- Он не видит меня, -- шагнул левее, спрятавшись за Андрея, Санька.
      -- И что?
      -- Подождем, пусть он купит билеты.
      -- А с чего ты взял, что он...
      -- Тихо! Он -- у окошечка. Пошли.
      Таким возбужденным Андрей еще никогда не видел Саньку. Жалость к нему становилась все сильнее. Но и испуг -- тоже сильнее. Он заставил его пойти за сузившейся, напрягшейся спиной в синей джинсовой рубашке, заставил сделать резкий зигзаг вокруг хвоста очереди, потом скользнуть сквозь нее, вдоль дома культуры, остановиться у земли, где преследуемый оставил след, потом перебежать улицу перед взвизгнувшей машиной и нырнуть под арку.
      Санька замер и чуть не умер с испугу, когда Андрей сходу налетел на него. И без того по-воробьиному молотившее сердце взлетело к вискам, забилось и в левом, и в правом ухе одновременно.
      -- Ты чего? -- тоже посмотрел вверх, на небо, клочок которого виднелся в колодце двора, Андрей.
      -- Вот он, сучара! -- показал на пожарную лестницу Санька.
      Как он заметил человека в сумеречном, хранящем ночь углу двора,
      Андрей так и не понял. Он сначала бросился к лестнице, а уже потом
      увидел чем-то торопливые ноги, то и дело скользящие по ржавым
      трубам ступенек.
      -- Стой внизу! -- скомандовал Санька. -- Если он спустится, сшибай с ног! Он -- мой!
      -- А это...
      Задавать вопрос оказалось некому. Санька нырнул в подъезд, хлопнула металлическая дверь, и нечто похожее на лифт, во всяком случае по звуку похожее, завыло на весь двор. А в зрачках Андрея, уменьшаясь и становясь все менее заметными, мелькали и мелькали белые подошвы. Неожиданно левую из них пересекло что-то черное, и плохое предчувствие заставило барабанщика отшатнуться. Тут же с недовольным хряском к ногам упал зонтик. Он был усеян серыми высохшими каплями.
      -- А-ах! -- вскрикнула крыша, и двор, удивленно уловивший новый звук, сразу же эхом начал его повторять: "Ах-ах-ах..." Будто хотел навеки запомнить.
      С лестницы, несмотря на санькины предположения, никто не думал спускаться. Возможно, ему хватило бомбежки зонтиком. Второго ведь у него явно не было.
      Тишина все больше и больше не нравилась Андрею, и он бросился в подъезд. Лифт не хотел подчиняться его требовательным нажатиям на кнопку. Наверное, ему надоело возить чужаков.
      Набрав в легкие воздуха, Андрей бросился по лестнице вверх. Перепрыгивая через ступеньки и часто соскальзывая с их выщербленных, издолбанных камней, добрался до верхней площадки, без всякой мысли, под сжигающее все нутро дыхание, посмотрел на распахнутую дверцу лифта и сквозь ее решетку увидел короткую лестницу на крышу. Люк был отброшен. Через него сверху втекала в подъезд прокаленная солнцем, желтая тишина, и Андрею впервые стало по-настоящему страшно. Забыв об одышке, о боли в груди, о гудящих, онемевших ногах, он взлетел по лестнице, прогрохотал каблучищами по совсем сухой, уже забывшей о дожде зеленой жести и чуть не вскрикнул.
      У каменной стены вентиляшки лежал на спине Санька. Закрытые глаза делали его спящим. Когда же он издал скребущийся звук, страх и вовсе сделал боль в груди Андрея невыносимой.
      -- Санек... Са-ашенька, -- позвав его, сделал он шаг.
      И снова вздрогнул от скребущегося звука. Но теперь к нему добавилось еще и постанывание. Санькины губы не сделали ни малейшего движения, но это уже не так пугало. Стонать можно и с закрытым ртом. А скребущийся звук вдруг сменился на гулкий удар по жести, и уши заставили Андрея вскинуть взгляд от санькиного лица на край крыши.
      Над ней появилось что-то белое, и то, что предыдущим белым пятном, виденным им, была подошва беглеца, заставило Андрея забыть о Саньке. Обойдя его спящую, ничем не интересующуюся голову, он вышел к краю крыши на метр левее белого пятна и чуть не вскрикнул.
      На головокружительной высоте висел над колодцем двора парень с красным, искаженным лицом и силился перекинуть ногу за карниз.
      Как он вообще сумел уцепиться кончиками пальцев на три-четыре сантиметра жести, было непонятно.
      -- Ру-у... ру-у... а-ай, -- простонал он.
      Схватившись за лестницу, на полметра возвышающуюся над крышей, Андрей согнулся, уперся ногой в завернувшийся кусок жести и все-таки протянул ладонь.
      -- На!
      -- А-ах! -- резко бросил к ладони левую кисть парень, сжал ее, и Андрея удивила сила, таившаяся в этих хрупких пальчиках.
      Страх опять начал возвращаться в сердце и делать его ощутимым. Он вдруг понял, что между сидящим Санькой и висящим над колодцем парнем есть связь, и он потянул его не так сильно, как мог бы.
      -- Еще... еще... -- умолял беглец.
      -- Ты это... кто?
      -- Тащи-и...
      И под долгое "и-и", с неожиданной резвостью вытолкнув себя ногой от края крыши, бросился на Андрея. А тот, не рассчитав, что больше не нужно будет тянуть, просел, и парень, проткнув руками воздух, ударился животом о бедро Андрея, легко, будто набивная кукла, перевернулся в воздухе и с грохотом упал на жесть.
      -- Ах ты, гад! -- оттолкнувшись от лестницы, навалился на него Андрей. -- Я тебя, а ты...
      -- Пу-у... пу-усти...
      Парень без остановки двигал худыми, жесткими руками и ногами. Он был похож на жука, упавшего на спину и силившегося перевернуться. Андрей то ловил его руки, то терял, то снова ловил. Удары ногами по бедрам он даже не замечал. Но когда коленка врага попала в пах, и дыхание Андрея замерло, будто забыло, зачем оно нужно, он тут же забыл о неуловимых руках, схватил парня за волосы и со всей силы впечатал его затылок в жесть. И сразу стало слышно, что где-то на самом дне колодца гнусаво поет радио.
      Глава девятнадцатая
      ОН, НЕ ОН, ОН
      Бывают телевизоры, для включения которых не требуется электричество.
      Санька стоял в полуметре от экрана и ощущал себя воришкой. Казалось, что в любую минуту с той стороны стекла, в которое он смотрел, его заметят.
      -- Заморская вещь! -- радостно сообщил громко сопящий сквозь пышные пшеничные усищи майор милиции. -- В одном кине на видике такую штуку увидел. Решил -- надо и мне ее в отделении завести. Теперь любой допрос, как фильм, могу посмотреть. И самое главное, следователи, зная это, на подкуп не идут. Вот так, оказывается, можно двух зайцев убить!
      -- А с той стороны нас не видят? -- все-таки шагнул чуть левее Санька.
      -- Нет. Там будто бы зеркало рядом с сейфом висит. Старое, засиженное мухами зеркало.
      -- Понятно, -- все равно не поверил Санька.
      В голове до сих пор кипел густой мутный бульон. Когда Санька взлетел по лестнице на крышу, беглец уже по пояс высунулся над нею. До него оставалось совсем немного. Каких-нибудь пять-шесть метров. Санька пролетел их на едином духу. Еще при первом прыжке на крышу ему почудилось, что между ним и преследуемым воздух стал каким-то иным. Он вроде бы уплотнился. И когда он метнулся к человеку на пожарной лестнице, то почувствовал, что этот плотный воздух неминуемо толкнет врага вниз, заставит его нырнуть по лестнице, но парень почему-то сам вспрыгнул на край крыши. Наверное, он не знал об уплотнившемся воздухе.
      Он тоже метнулся навстречу, и их взаимное движение заставило столкнуться Саньку и парня. Тот как-то странно, по-волейбольному, в сцепке, выбросил перед собой костистые руки, и Санька, отброшенный ими, врезался затылком в кирпичную кладку вентиляционной шахты. Впрочем, в ту секунду ему было все равно, во что он врезался. Просто мир сразу исчез, стал ему безразличен, и он, падая на горячую жесть, не видел, что часть этого ненужного ему мира -- парень в куртке-ветровке -- этим же встречным движением был отброшен к краю крыши и, пытаясь найти опору, проткнул ногой пустой прозрачный воздух, и, скорее всего, уже через пару секунд лежал бы на асфальтном дне двора-колодца, если бы не совершил немыслимый для обычного человека проворот в воздухе и не зацепился за карниз кончиками пальцев.
      Сейчас этот парень сидел в соседней комнате, устало прислонившись затылком к стене и, когда лейтенантик-следователь, одетый, впрочем, по-штатски, в белую курортную рубашонку и светло-кремовые брючки, опускал глаза к бумагам, чтобы отыскать вопросы, в которых он пока ничего не понимал, этот парень с невероятной для сонного лица резкостью бросал взгляды то влево, на зарешеченное окно, то на дверь. Ни то, ни другое ему явно не нравилось, потому что на подглазьях все плотнее и плотнее собиралась синева. Когда он взглянул на зеркало, а значит, на Саньку, ощущение воришки снова вернулось, и ноздри у солиста группы перестали дышать.
      -- Пусть смотрит, -- успокоил его майор. -- Все равно мозгов не хватит додуматься...
      -- А если хватит?
      -- Без толку. К тому же мы их слышим, а они нас нет.
      Майор милиции Лучников, начальник перевальненского отделения, напоминал запорожского казака, во всяком случае, такого, какими их рисовал Илья Репин. Не хватало только оселедця на макушке, хотя, впрочем, его и без того некуда было бы приделывать. В том месте, где ему полагалось расти, лаковой полировкой блестела лысина. Зато таких усов не было ни у одного героя Репина. Создавалось ощущение, что все волосы, потерянные им на макушке, проросли между носом и верхней губой.
      -- Не наш герой, не местный, -- с трудом вытягивая воздух из комнаты сквозь густые усищи, проговорил Лучников. -- И не приморский. Я тех героев тоже всех знаю...
      -- Разрешите, товарищ майор? -- неслышно вошел в комнату пожилой мужчина.
      -- А-а, химик-алхимик, ну что там у тебя? -- обрадовался его приходу Лучников.
      -- Отпечатки почти совпадают. В смысле, подозреваемого и те, что остались на подоконнике дома и досках забора. Хотя и много проблем. На отпечатках, что на подоконнике и досках, след сильно смазан...
      -- А кровь?
      -- Рано еще! -- густо покраснел мужчина, и от этого седина на его висках проступила еще четче. -- К вечеру будут результаты.
      -- У тебя все, химик-алхимик?
      -- Скорее всего, паспорт у него поддельный. Но это, товарищ майор, лишь подозрение. Надо в город паспорт отослать. У них аппаратура лучше.
      -- В городе все лучше. Иди, химик-алхимик.
      Санька проводил взглядом маленького, похожего по внешнему виду на колхозного счетовода, мужичка и хотел уж спросить, долго ли тот работает экспертом и можно ли ему доверять, как в фильме на стекле-экране после паузы, вызванной замешательством следователя, раздался интересный вопрос:
      -- Скажите, где вы находились в ночь с понедельника на вторник?
      Именно в эту ночь пропал Эразм.
      -- Не помню, -- вяло огрызнулся парень. -- А какое это имеет значение?
      -- Сейчас все имеет значение, -- пофилософствовал следователь.
      -- В какую-такую ночь?
      -- С понедельника на вторник.
      -- А-а, это легко проверить! У меня алиби!
      Парень оттолкнулся затылком от стены, и его худощавое, с четко прочерченными линиями скул лицо стало на экране чуть крупнее. Судя по глазам, спокойствие давалось ему все труднее и труднее.
      -- Я был в лагере альпинистов. На высоте двух двести над уровнем моря. Можете запросить ребят. Они там до их пор.
      -- Хорошо. Мы вызовем их на допрос, -- пообещал следователь.
      У него были такие уши, что любой его вопрос вызывал улыбку. Но никто не улыбался. Ни по ту сторону стены, ни по эту. Иногда из комиков получаются неплохие трагики.
      -- А где вы были прошлой ночью? -- старательно вычитал с бумажки следователь.
      Ворот его рубашки посерел от пота.
      -- Башлыков, -- впервые назвал Саньку по фамилии Лучников, -- ты мне объясни, как ты его вычислил?
      -- Он стоял у дома Букахи, когда я был у него.
      -- А-а, значит, по физиономии!
      -- Нет, было далеко. Я не мог разглядеть черты лица.
      -- А как же тогда?
      -- По зонту.
      Усы Лучникова медленно подвигались влево-вправо, замерли и просвистели вырвавшимся из ноздрей потоком. Судя по звуку, майор милиции мог за раз вогнать в себя весь воздух комнаты. Тогда бы Саньке только и осталось, что потерять сознание. А возможно так и было, раз надсадно гудело что-то в ушах.
      -- Зонт же обычный, черный, -- все-таки выпустил сомнение из-под усищ Лучников.
      -- Да, черный, -- вяло согласился Санька. -- Но он был весь в серых грязных точках. Обычно после дождя, если зонт просох, то он чистенький. А если ты стоял под деревом, то капли смыли с листьев пыль, и она потом обязательно при просыхании оставит серые пятна. С прежнюю, советскую, копейку размером...
      -- М-м-да.
      Теперь уже сверху вниз и обратно подвигал усами Лучников. Видимо, усы заменяли у него все сразу.
      -- Ну, а предположим, -- все-таки нашел он довод против санькиной логики, -- а предположим, что не он один стоял в тот день под деревом... Что ж ты, стал бы всех с грязными зонтами ловить?
      -- Всех бы не стал. К тому же у него была довольно похожая куртка-ветровка. А когда он отошел от кассы и оставил отпечаток подошвы на грязном газоне, я нагнулся и увидел уже знакомый треугольник...
      -- В каком смысле?
      -- Точно такой же или примерно такой я видел в огороде у нашей хозяйки. Рядом с забором.
      -- Получается, аж три совпадения?
      -- Да, три.
      -- Штурманский вариант...
      -- Что? -- не понял Санька.
      -- Я до службы в мореходке учился. Штурманское дело у нас было. Так преподаватель -- а химик-алхимик еще тот был! -- учил, что надежнее всего место в море определить по трем береговым ориентирам. Два могут ошибку дать. А три -- никогда!
      После этих слов Санька ощутил себя еще мельче, чем до этого. Рассказом о зонтике увеличил, а от воспоминания Лучникова тут же свою значимость уменьшил. Майор оказался еще и бывшим моряком. И все у него выглядело цельным, литым. Даже усы хорошо подходили под образ. А Санька, бросивший службу и ничегошеньки в пении не достигший, самому себе показался хлипким и ни к чему не пригодным.
      Одного-единственного бандита и то не смог сам взять. Андрей, ушедший прямо из отделения уговаривать ребят остаться, больше не спорил с ним о конкурсе. Погоня примирила их.
      -- У меня к вам просьба, -- после вздоха произнес Санька.
      Честно говоря, ничего не хотелось делать. Но идти к Буйносу, чтобы отказаться от своих обещаний, выглядело уже глупо и не по-мужски. Хотя и до бандитов дела не было. Они стали ему безразличнее Буйноса. Теперь он уже все делал будто автомат -- машинально, без всякой мысли.
      -- Что за просьба-то? -- важно посопел Лучников.
      -- Мне нужны данные о прошлом Буйноса. У него была судимость...
      -- А-а, это по этому поводу мне Нина звонила?
      -- Наверно. Я ее просил узнать адрес, где он жил и где произошла драка со смертельным исходом.
      -- Да, она продиктовала мне адрес, -- задумчиво произнес Лучников. -Думаешь, эта месть -- оттуда?
      -- Ничего я не думаю. Я предполагаю. И не больше.
      Чуть не сказал: "А предполагать не хочется -- страх!"
      -- Запросим, -- неуверенно пообещал Лучников.
      Тон его голоса не понравился Саньке. Он представил, как много инстанций нужно пройти запросу -- район, город, область, центр, Московская область, район уже в Московской области, опять центр, опять область, город, район -- и сразу принял решение:
      -- Я могу от вас позвонить в Москву?
      -- Конечно! -- обрадовался Лучников.
      -- Тогда запрос не делайте. Есть другие варианты.
      -- Хорошо! -- еще сильнее обрадовался Лучников. -- Позвоните из моего кабине...
      -- Разрешите, товарищ майор? -- оборвал его бодрый голос вернувшийся эксперт.
      -- ...нета, -- машинально закончил Лучников. -- Что у тебя, химик-алхимик?
      -- Паспорт в Приморск отправили.
      -- Да ладно. Мог бы и не докладывать.
      -- Я это, товарищ майор...
      -- Ну, чего у тебя еще?
      Мужичок стоял с загадочным лицом. Он будто бы только сейчас выиграл много денег в лотерею, но не знал, есть ли действительно такие деньги у организаторов лотереи.
      -- За язык, что ли, тянуть надо? -- нервно дернул усами Лучников.
      -- Сделайте одолжение, товарищ майор! Прикажите арестованному наголо раздеться...
      -- Это еще зачем?
      -- Потом скажу.
      -- А сейчас нельзя?
      -- Ну, прикажите...
      -- Вот химик-алхимик! Пользуется моей добротой! Ладно. Скажи дежурному, чтобы прямо в следственной комнате раздели. Вроде как обыск...
      -- Так его уже обыскивали, -- вспомнил Санька.
      -- Ничего. Это лишний раз никогда не помешает...
      Через пять минут вернувшийся в их телевизорную комнату мужичок-эксперт вплотную приник к стеклу и смотрел на стриптиз такими горящими глазами, будто был гомосексуалистом. Саньке стало не по себе от вида его горящих глаз, и он уже решил уйти, но тут мужичок, смахнув пот с подбородка, радостно объявил:
      -- Он! Точно -- он!
      -- С чего взял? -- прогудел Лучников.
      -- Посмотрите на его левую ногу.
      -- Ну и что?
      -- Нога как нога.
      -- Ничего подобного! Два пальца сросшихся! Мизинец и соседний! Я же нашел, что изменена хромосома... Помните?
      Лучников ничего не помнил. Зато Санька посмотрел на мужичка с восхищением. Он больше не казался ему счетоводом. Минуты пребывания рядом с ним приобрели совсем иное значение. Этими минутами уже можно было хвастаться.
      -- Чуть не забыл! -- дернулся лицом эксперт. -- Там какой-то парень разыскивает вас...
      -- Меня? -- удивился Санька.
      -- Да. Если вы -- Александр и музыкант, то вас. Он сказал, что его Ковбоем зовут.
      -- Товарищ майор! -- тут же воспрянул Санька. -- Его нужно в эту комнату допустить!
      -- Кого -- его?
      -- Ковбоя. Ну, помните, я рассказывал о парне из Приморска, который развозил записки от бандитов?
      -- А-а, роллер! -- фыркнул Лучников.
      -- Я уверен, что именно этот альпинист, -- кивнул Санька на стекло, за которым одевался задержанный, -- заставлял его раздавать записки. Все совпадает: короткая прическа, рост, кроссовки, майка...