Санька хотел ему верить, но не мог. Он еще ни разу не видел Эразма в плавках. Вчера, когда гитарист, помывшись, скользнул под простыню, Санька распаковывал свой чемодан и на его бодрые вскрики не обернулся. Но он видел его лицо. А то, что видел, отличалось от того, что смотрело сейчас на трех мужиков стеклянными глазами.
      -- У него, гад, рот и уши скотчем заклеены, -- первым догадался ветеран гостиницы. -- Как баул. Мы когда из Турции, гад, товар гоним, то тоже так заклеиваем...
      -- Понесли его на воздух, -- приказал Санька.
      -- А кто это? -- не понял мужик.
      -- Знакомый наш.
      -- А как он, гад, сюда-то?
      -- Бери за ноги! -- крикнул Андрей.
      Руки мужика покорно нырнули к ступням Эразма.
      На улице, под слепящими лучами солнца худой гитарист показался еще худее. Его уложили на траву, развязали ноги, руки, отлепили скотч с ушей. Кусок на губах поддавался с трудом. Когда и он с хрустом сполз с небритой кожи, Санька приготовился к ругани, но губы, еле пошевелившись, ничего из-под себя не выпустили.
      -- Бухой он, что ли? -- предложил свой вариант объяснения мужик в тельняшке.
      -- Не знаю, -- огрызнулся Санька. -- Понесли его в номер!
      _ Глава восьмая
      СОВЕТ В ФИЛЯХ, ИЛИ СДАЧА ПРИМОРСКА ВРАГАМ
      Только через несколько минут Эразм вспомнил, что он может говорить.
      -- Уж-же это... ут-тро? -- спросил он и попытался сесть на кровати. -У-у, е-мое!.. Тошниловка какая!.. Мы это... пили, что ли, вчера?
      -- Ты где ночью был? -- со строгостью менеджера спросил Андрей.
      Поиск закончился и права старшего в группе, временно отданные Саньке, возвратились к нему.
      -- Кто был? -- сделал удивленное лицо Эразм.
      Вместо удивления получилась брезгливая гримаса.
      -- Ну, не я же!
      -- Я это... спал.
      Голову кружило, будто в детстве на карусели. Слова получались какими-то круглыми, похожими на детские воздушные шарики. Эразм произносил их, и ветер тут же уносил слова, вычеркивал из памяти. Да и произносил он как-то странно, словно вновь учился говорить.
      -- Мы это... пьянствовали, что ли? -- приподнявшись на локтях, обвел он всех сидящих мутным взглядом.
      -- Не мучай его, -- посоветовал Андрею Санька, присел на тумбочку у кровати Эразма и взялся пальцами за его запястье.
      -- Я хочу объяснений! -- с менеджерской волевитостью выкрикнул Андрей. -- Не может быть, чтобы он ничего не слышал! Как-то же он попал в эту бойлерную!
      -- Он ничего не слышал, -- отпустил запястье Эразма Санька. -- Мы, к сожалению, тоже. У него слишком учащенный пульс. Наркотики еще действуют.
      -- Надо вызвать врача, -- подал голос Игорек.
      -- Хорошая мысль, -- ответил Санька. -- За врачом уже пошли.
      -- Кто? -- не понял Игорек.
      -- Тот мужик.
      -- В тельняшке?
      Санька не ответил. Он уже много раз замечал, что самый глупый ответ на земле -- это простое "Да". Он либо бывает бесполезен, как вот сейчас, или приносит уйму проблем. Ответил "Нет" и проблем тоже нет.
      -- Мы все виноваты, -- продолжая сидеть на жесткой, больно режущей ноги, тумбочке, сказал Санька. -- Хотя бы в том, что слишком крепко спали...
      -- Ты что-то предполагаешь? -- Андрей снова ощутил себя теряющим властные полномочия.
      -- Пока да. Предполагаю. Маловато фактов... Ясно одно: Эразму не повезло с местом...
      -- В каком смысле? -- поднял от пола грустные глаза Виталий.
      Они были у него серыми-серыми. Как высушенный солнцем асфальт. Или как майка у скрывшегося парня.
      -- Чуть не забыл, -- встрепенулся Санька. -- Виталий, ты помнишь кафе под зонтиками возле аэровокзала?
      -- Где девки того... мороженое хавали? -- вместо друга ответил Игорек. -- Губищами?
      -- Да, где девки...
      -- Ну, помню, -- тоже подал голос Виталий.
      -- За соседним столиком сидел парень. В майке, -- напрягся Санька.
      Край тумбочки еще больнее впился в бедра. Наверное, тумбочка не могла понять, зачем придавившему ее человеку нужен парень в серой майке, если он, во-первых, уже почти забыл о его появлении в щели между гаражами, а, во-вторых, в Приморске могла оказаться не одна серая майка, а тысячи.
      -- Он ничего не пил и ничего не ел, -- дорисовал портрет Санька.
      Ни в том, ни в другом он не был уверен, но когда Виталий лениво, еле-еле кивнул, он искренне обрадовался.
      -- А ты его внешность или еще что не запомнил?
      Игорек хотел что-то сказать, но неспешный взмах руки Виталия остановил его.
      -- Он такой... загорелый. Только не по-коричневому. А как-то вроде с краснинкой, -- уперев взгляд в грудь Саньки и будто сквозь эту грудь, сквозь стены гостиницы, сквозь дома Приморска пытаясь рассмотреть кафе, где все так же стояли столы под зонтиками, начал нараспев Виталий. -- Это раз... Стрижка короткая. Как у "быков". Это два... Лицо... Нет, по лицу ничего не помню. Кроме того, что очков не было. Ни черных, ни простых... Он не курил. Это три... Майка... Майка вроде бы серая, а на груди...
      -- Эмблема! -- не сдержался Игорек.
      Он был краснее самого спелого помидора. Скорее всего, он хотел сказать то же самое, что и Виталий, но только гораздо скорострельнее.
      -- Да, была эмблема, -- согласился Виталий. -- Какого-то баскетбольного клуба. Штатовского. Из Эн-Би-Эй...
      -- А какого? -- решил поучаствовать в допросе Андрей.
      Он сидел на кровати в ногах у Эразма и выглядел отцом, пришедшим в больницу навестить занедужившего непутевого сына. А тот положил на лицо свою вязаную шапочку и тихо постанывал, будто от зубной боли.
      -- Не заметил, какого, -- виновато ответил Виталий. -- Эразму плохо... Может, ему таблетку дать...
      -- Какую? -- Посмотрел на африканский узор на шапочке Санька.
      Он лежал в основном на лбу Эразма и казался цветной татуировкой. В каком-то западном клипе он видел гитариста с подобной татуировкой на лбу. С нею он выглядел не гитаристом, а кандидатом в дурдом.
      -- Ну, анальгин... Или там аспирин... -- Фармацевтические познания Виталия на этом закончились.
      Он был еще слишком молод и слишком здоров, чтобы запоминать названия лекарств.
      -- Подождем врача, -- не согласился Санька. -- А то еще хуже сделаем... Так, значит, надпись не помнишь?
      -- Нет.
      -- А цвет ее хотя бы?
      -- Зачем тебе это нужно.
      -- На всякий пожарный.
      -- Нет, я больше ничего не запомнил. Мы ж на девок смотрели... У них такие губ-бищи были...
      -- Я думаю, он такого... среднего роста, -- добавил Игорек.
      -- Он же не вставал! -- удивился Виталик.
      -- Я так... по ногам. Как сидел, далеко ли кроссовки торчали... Слушай, а с чего ты взял, что Эразма сгубило место? Возле окна -- самая классная кровать. Свежий воздух. И все такое...
      -- Вот именно! Все такое! -- спрыгнул с тумбочки Санька.
      Бедра облегченно заныли. Они заставили Саньку размять их и пройтись для этого из одного конца комнаты в другую. Когда он вернулся и встал рядом с замершим в позе медицинской сиделки Андреем, он уже был намного увереннее.
      -- Кто-то... Мы не знаем. Пока еще не знаем, кто, -- уточнил он, -закрепив веревку на двух антеннах, намертво приваренных к ограждению крыши, спустился прошлой ночью к окну нашего номера, залез в него, отключил с помощью либо аэрозоля, либо платка, смоченного усыпляющим раствором и без того спящего Эразма, подтащил его к подоконнику, закрепил к канату какой-то петлей, -- показал Санька на красные полосы на плечах стонущего Эразма, -и спустил вниз...
      -- Сам? -- удивился Игорек.
      -- Скорее всего, не сам. Такое в одиночку не проделаешь. Их было, как минимум, двое, -- посмотрел на подоконник Санька. -- А может, и трое. Но самым опытным был тот, кто залез сюда и закрепил захват...
      -- Прямо альпинист! -- восхитился Игорек.
      -- Альпинист?
      Слово одновременно произнесли Андрей и Санька, и эта одновременность заставила их удивленно посмотреть в глаза друг другу.
      -- Я такой фильм видел, -- виновато пояснил Игорек. -- Там альпинисты своего покалеченного товарища так спускали со скалы. Карабины для этого есть специальные...
      -- Не знаю, -- все-таки посомневался Санька. -- Не видел. Я предполагаю, что спустили так. Вот эти полосы на плечах. Почти синяки...
      -- А что потом было? -- поторопил его Андрей.
      -- Потом?.. Они перетащили его в бойлерную. Ключи от замков были добыты заранее. Судя по тому, что там хранятся краски и стройматериалы не одного постоянного жителя гостиницы, это было не так уж сложно сделать. Чтобы не появились лишние звуки, они смазали петли маслом...
      -- А кроссовки! -- не согласился Игорек. -- В смысле, следы! Это
      же следы Эразма. Значит, он сам становился на подоконники. Зачем?
      -- Никуда он не становился! Это шутка! -- махнул рукой Санька.
      -- Ни хрена себе шутка! -- возмутился Андрей. -- А если бы его не нашли?! Он бы умер в бойлерной от голода или там обезвоживания...
      -- Но не умер же!
      -- А где гарантия, что этой ночью не пропадет еще кто-то из нас?! -повысил голос Андрей.
      Капли пота на его лысине блеснули алмазами. По всему получалось, что сейчас в номере ничего не было дороже этой бледной лысины, усеянной "камушками" каратов по сто каждый. Заметив санькин взгляд, Андрей торопливо смахнул пот манжетой рубашки и сразу уменьшил себе цену.
      -- Больше никто не пропадет, -- твердо произнес Санька. -- Из нас -точно никто!
      -- Знаешь, старичок, -- по тону голоса явно встал на сторону Андрея Игорек, -- стопроцентную гарантию не дает даже японский презерватив.
      -- Ну и что?
      -- А то, что эти пац-цаны, подписавшие письмо, больше не будут, как ты сам говорил, шутить! Они сделают что-нибудь посущественнее! А мне что-то не хочется помирать до того, как я стану суперзвездой!
      -- А ты им и не станешь, -- простонал из-под шапочки Эразм.
      -- Стану! Вместе с "Мышьяком"! Но без тебя!
      -- Мужики! -- вскинул руки Андрей. -- Кончай базар! Если мы будем друг друга кусать, толку не будет. Мало, что ли, групп развалилось по дурняку? А?
      -- Надо уезжать! -- настойчиво потребовал Игорек. -- Скажи, Виталий, надо?
      -- На-адо, -- вяло ответил он.
      -- А я -- против! -- вскочил Андрей.
      Сафари цвета хаки усиливали его командный напор, но даже и без этого маскарада Санька встал бы на сторону менеджера-барабанщика.
      -- Я остаюсь, -- небрежно кинул он вслед за ним.
      -- Остался Эразм, -- подвел итог Андрей. -- Твое решение, -- и взялся за его запястье.
      -- Остался не Эразм, а маразм, -- вяло прожевал он, дав на время послушать свой пульс. -- Война и мир. Живые и мертвые. Красное и черное. Эйс и бейс. Рикки и Повери. Я и "Мышьяк"... Я остаюсь...
      -- Идиот! -- не сдержался Игорек.
      -- Ур-роды мышьяковские, где ваш долбаный врач?! -- взвыл Эразм. -- У меня скоро череп на куски разлетится!
      Уперевший сонный взгляд в пол Виталий вдруг встрепенулся и будто бы самого себя спросил:
      -- А кровь?.. Сань, а капли внутри следа? Это чего?
      -- Бандит порезался. На крыше, -- недовольно ответил Санька. -- В
      трех местах на крыше есть точки. Кровь и тут продолжала капать...
      -- Ну, вы как хотите! -- бросился к чемоданам Игорек. -- А я
      сваливаю! Я...
      -- Как тот глист? -- приглушенно спросил из-под шапочки Эразм.
      -- Кто? -- не расслышал Игорек.
      -- Это анекдот. Встречаются в кишках два глиста. Один другому говорит: "Слышал последние новости? Хозяин какую-то таблетку проглотил, чтоб нас извести". А тот ему отвечает: "Брехня. Не верю. Это наглая ложь нашей прессы". И первый глист тогда говорит: "Ну, ты как хочешь, а я с вечерним калом сваливаю"...
      -- Гы-гы, -- вяло посмеялся только Виталий.
      Игорек стоял с озадаченным лицом. Видимо, он страдал синдромом жирафа и смысл анекдота понял бы ближе к ночи. А возможно, он его и не слышал, потому что уже начал складывать в ровненькую стопочку на дне чемодана свои вещи.
      -- Мы остаемся, -- негромко сказал Санька. -- Остаемся все. Больше они нас трогать не будут.
      -- Почему? -- чутко уловил уверенность солиста Андрей.
      Ему самому очень хотелось произнести эти резкие, волевые фразы, но когда-то именно Игорек привел его, бывшего водителя троллейбуса, в группу, и в том, что он стал менеджером, тоже была немалая роль Игорька, никогда не подававшего позывов к лидерству.
      -- Я уже купил билеты на поезд, -- объявил Санька.
      -- Что-что? -- не понял Андрей. -- Ты же сказал, мы остаемся...
      -- Поезд? -- обернулся от чемоданов Игорек. -- На какое число?
      -- На утро завтрашнего дня, -- снова сел на тумбочку Санька.
      Цветной узор медленно сполз с бумажного лица Эразма. В его измученных карих глазах плескалась улыбка. Кажется, он один понимал то, что придумал Санька.
      -- Значит, и ты уезжаешь? -- совсем уж запутался Андрей. -- Вместе с ними?
      -- Не уезжает никто, -- четко выговаривая слова, объявил Санька. -Ни-кто! Я купил билеты специально, чтобы они узнали, что мы уезжаем. А то, что они уже об этом знают, я не сомневаюсь. Ночь мы спим совершенно спокойно. Утром собираемся и едем на вокзал. Садимся в поезд. Через полчаса сходим на первой же станции. Я узнал, ровно через полчаса -- Перевальное. Оттуда берем машину и едем на квартиру...
      -- Е-мое-о... -- пропел Игорек. -- Ты и квартиру успел снять?
      -- Нет, еще не успел. Вечером сниму. Где-нибудь на окраине.
      -- А репетиция? -- посомневался Андрей. -- Если мы на нее пойдем, они сразу раскусят подвох...
      -- Не репетицию не идем, -- отсек ее движением руки Санька. -Прокатывать вещи будем на той квартире. Я даже думаю, что лучше, если это будет не квартира, в дом. В Перевальном большой частный сектор. Нина так говорила...
      -- А что мы скажем в оргкомитете? -- спросил Андрей.
      -- Сошлемся на мигрень соло-гитары. Это отчасти верно. Жеребьевка через два дня. Вот на жеребьевку мы и завалимся. К тому времени что-то уже прояснится.
      -- А вдруг они не узнали еще, что ты билеты того... купил? -обреченно сел на чемодан Игорек.
      -- Узнали, -- твердо ответил Санька.
      Ему уже не хотелось вновь вспоминать таинственную серую майку. Наверное, он ошибался. Даже скорее всего, ошибался. Но очень уж хотелось верить, что серая майка появилась не случайно. Узнав об отъезде группы, бандиты решили выволочь на свободу пленника бойлерной. Санька опередил их на пять минут.
      -- Тут они, гад, живут! -- ворвался в комнату прокуренный голос. -- А болящий их вон он, на кровати у окна!
      Тельняшка мужика молнией мелькнула по комнате. Он припал губами к санькиному уху, что-то быстро-быстро проговорил, получил в руку цветной бумажный комок и, радостно шмыгнув носом, еще быстрее, чем появился, убежал из номера.
      Врач скорой помощи, невысокий седой мужчина с иссушенным зноем лицом, беззвучно прошел к кровати Эразма, поставил чемоданчик на освобожденную Санькой тумбочку и иронично спросил:
      -- Ну что, не подходит вам климат Приморска?
      -- Пока не подходит, -- мрачно ответил за всех Андрей.
      Глава девятая
      ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ. ЛУЧШЕ -- ДЕВУШКУ
      Никто уже и не помнит, в какой день и в каком году люди решили, что в море полезно купаться. Вряд ли эта мысль могла прийти в башку английскому пирату, полжизни проплававшему по Атлантике, или португальскому рыбаку, терпеливо забрасывающему всю жизнь сети. Изобретателем курортного отдыха на соленых волнах, скорее всего, был человек либо никогда не видевший моря, либо увидевший его впервые после долгих лет существования в глубине континента. Но увидевший тогда, когда люди уже перестали стесняться, что их увидят в нижнем белье. Во всяком случае татаро-монголы, выйдя маршем к средиземноморскому Триесту и впервые увидев так много воды в одном месте, не бросились с радостным гиканьем в волны прибоя. Человек, придумавший курорты, еще не родился.
      К тому времени, когда Санька и Нина шли по набережной Приморска, и воздух медленно пропитывался вечерними сумерками, этот человек уже умер, но его открытие, сделавшее захолустный Приморск летним мегаполисом, таким же, как Ялта, Майами, Ницца, Варна или Анталия, жило и побеждало. На гальке, отполированной морем, солнцем, ветром и телами, лежали, сидели, стояли тетки с купеческими складками на боках и бедрах, пацаны с загорелой до цвета коньяка кожей, мужики с могучими пивными животами. Фигуристых девушек в купальниках почему-то не было. То ли они не любили поплескаться вечерами, то ли вообще они предпочли Приморску Канары и Анталию, но только Санькин взгляд, скользя по телам, ни за что не цеплялся. Берег больше походил на филиал провинциальной бани, чем на курорт.
      -- Может, скупаемся, -- предложил он Нине.
      Наверное, только так он мог изменить картину на набережной. Под строгим офисным костюмом Нины угадывалась неплохая фигурка.
      -- Спасибо. Я устала, -- ответила она. -- Мне еще на автобус успеть нужно. -- Пока до Перевального доберешься...
      -- Перевального? -- не сдержался Санька.
      -- Да. А что?
      -- Нет-нет, ничего...
      -- Вы так спросили, ну, таким тоном, что я подумала, вы там когда-нибудь были.
      -- Нет, к сожалению, ни разу.
      -- Сожалеть не о чем, -- вздохнула Нина. -- Ничего там хорошего нету. Вся цивилизация -- это маленький вокзальчик, кинотеатр, давно превращенный в несколько магазинов и магазинчиков да школа.
      -- Дома в основном свои, частные?
      -- Да. В центре, у вокзала, несколько четырехэтажек. А дальше -- одни заборы и заборы...
      -- Нина, а давайте на "ты", -- как и положено по схеме первой прогулки с девушкой, предложил Санька.
      -- Давайте, -- тоже по схеме уступила она ему право первым воспользоваться этой возможностью.
      -- А ты любишь мороженое? -- мастерски сделал он это.
      -- А кто ж его не любит? -- оттянула она миг своего шага
      навстречу, и от этого стала еще привлекательнее.
      Мужики не любят крепости, которые сдаются слишком легко. За такие
      крепости не бывает наград.
      Санька купил что-то местное, хотя в тележке у мороженщицы вповалку лежал весь московский, а точнее, импортный ассортимент. Просто он предпочитал все свежее. Коровы, давшие молоко для импортного мороженого, скорее всего, умерли не менее года назад. А возможно, что внутри заморских чудес было заморожено вовсе не молоко, а консерванты.
      -- Вам все-таки нужно порепетировать, -- упорно уходя от дружеского "ты", произнесла Нина.
      -- Выбирай, -- протянул он оба брикета.
      Их раздавленный вид и сорванная с углов бумага навевали что-то родное, отечественное.
      Она взяла самый измятый и самый изорванный, и Санька ощутил легкую горечь в душе. Горечь на самого себя. Мог бы не устраивать эти выборы на улице, а сразу отдать брикет получше. Хотя, если честно, различие он заметил только сейчас, когда Нина стала разворачивать своего уродца.
      -- По условиям конкурса все соискатели исполняют музыку на одних и тех же инструментах, -- пояснила Нина. -- Вы бы их хоть опробовали...
      -- А мы свои приперли.
      -- Со своими нельзя. Все должны быть в равных условиях.
      -- Хорошая идея, -- согласился Санька. -- Свобода, равенство, братство. Буйнос придумал?
      -- Нет, я, -- покраснев, ответила она.
      -- Серьезно?
      Нина хоть и выглядела сухой классной дамой, но все равно не
      создавала впечатления человека, от которого что-то зависело на
      конкурсе.
      -- Значит, ты его давно знаешь, -- вслух подвел итог своим размышлениям Санька.
      -- Кого? -- остановилась она.
      -- Ну, хозяина конкурса... Как его? Буйноса!
      -- Ты прямо экстрасенс!
      Она впервые произнесла заветное "ты", и то, что она сделала это в столь восхищенной форме, заставило Саньку ощутить в душе какое-то новое чувство. Он вроде бы только в эту минуту понял, что стоит гораздо большего, чем думал о себе раньше.
      -- Заметно? -- сделал он свирепое лицо. -- Я могу предсказывать пожары, ураганы, катастрофы, а также курс доллара на следующие сутки как по линии Центробанка, так и по сделкам ММВБ!
      Улыбкой она тут же уценила санькину исключительность.
      -- Курс и я могу угадать. Он или на месте стоит, или на два-три рубля за сутки возрастает... А Владимира Захарыча Буйноса я давно знаю. С детства. Он у нас учителем физкультуры был...
      -- В Перевальном?
      -- Конечно. Он и жил-то в трех домах от моего. Это теперь -- в лучшем доме Приморска, бывшем горкомовском...
      -- Надо же! Учитель физкультуры -- и музыкальный конкурс! -восхитился Санька.
      В его фразе смешались и удивление, и ирония, но Нина, как и положено человеку, который в любом слове и действии сначала видит плохое, а только потом хорошее, заметила иронию и сразу же решила постоять за своего бывшего учителя:
      -- Зря ты так. Из школы он ушел лет шесть назад. Не вечно же ему было нищенствовать. Знаешь, какая зарплата у учителя физкультуры?
      -- Знаю, -- кивнул Санька, хотя и не знал.
      -- А у него родители-инвалиды. Два брата -- школьники. Он уволился, организовал фирму по продаже недвижимости, взял кредиты и постепенно раскрутился...
      -- Рисковый мужик! -- оценил его Санька.
      -- Он -- умный, -- с нежностью отозвалась о нем Нина, и Санька ощутил, что Буйнос был для нее не просто бывшим учителем физкультуры и не просто организатором фестиваля, взявшим ее на работу.
      -- Я тоже, -- шуткой решил он ослабить собственное ощущение.
      -- И потом он когда начинал, то риска почти не было, -- не заметила она санькину шутку. -- Цены росли как на дрожжах. Кто не прозевал, обогатился.
      -- А теперь, значит, его эстрада заинтересовала?
      -- Прибыльно, -- с безразличием к этому слову произнесла Нина.
      -- Неужели в тусовке, которая к нему привалила, есть какой-то навар? По-моему, одни расходы, -- он начал старательно загибать пальцы на левой, свободной от мороженого, руке. -- Проезд всем оплачен -- раз, гостиница -два, аренда дворца культуры -- три...
      -- Если бы не было прибыльно, не было бы схватки за этот конкурс, -не дала ему загнуть мизинец Нина.
      -- Серьезно?
      -- Еще как! В Москву, в минкульт, не меньше пяти заявок пришло. Я, правда, точно не знаю сколько, тогда меня еще в оргкомитете не было, но Владимиру Захарычу пришлось еще как побороться! И не всегда честно. Вы же знаете, какие сейчас чиновники...
      -- Знаю, -- снова ответил Санька, хотя тоже не знал, какие же они сейчас.
      -- Взяточники на взяточниках, -- объяснила Нина. -- Но Владимир Захарович не только этим взял. Он предъявил гарантии от местной администрации в поддержке конкурса.
      "Ну и гарантии!" -- чуть вслух не сказал Санька. Видимо, пацаны с их суровой запиской и не менее суровым похищением в число гарантий не входили. Полчаса назад, когда он пришел в оргкомитет и сбивчиво объяснил, что они не могут из-за болезни гитариста прогнать репетицию, его подмывало все-таки рассказать правду об угрозах неизвестных пацанов и пропаже Эразма, но у теток в обшарпанной комнате-чулане в дальнем углу дома культуры были такие сонные лица, что он сразу почувствовал бесполезность этого. В милицию они уже пытались сообщить. Но там хоть участковый пришел. А что могли сделать толстые тетки с лицами продавщиц мороженого? Не то время, чтобы жаловаться. При капитализме каждый умирает в одиночку. Впрочем, при социализме было то же самое. Человеческую природу еще никто не изменил.
      -- Так в чем, если честно, прибыльность конкурса? -- не слушая монотонный рассказ Нины, спросил он.
      -- Что? -- она поморгала своими все такими же ненакрашенными ресницами. -- А-а, ты про прибыль! Так ведь условия контракта. Там все написано.
      -- Правда?
      Текст контракта, наглухо закрытый в чемодане Андрея, так и остался тайной для них всех. В общих чертах он, конечно, рассказал кое-что, но, видимо, самое важное осталось за пределами этих сведений.
      -- Там же написано, причем, у всех конкурсантов написано, что те, кто войдет в десятку лучших, обязаны совершить двухмесячную гастрольную поездку по стране. Пятьдесят процентов от сбора -- оргкомитету конкурса, то есть Владимиру Захарычу, тридцать -- министерству культуры и двадцать -- певцам, музыкантам, ну, тем, кто войдет в десятку. Там, правда, есть одно исключение. Но только для победителя конкурса...
      Санька чуть не матюгнулся вслух на Андрея. Оказывается, вхождение в десятку лучших оборачивалось двухмесячной барщиной на дядю Буйноса. Дорога к славе и известности шла через шестьдесят суток рабства. Он представил, с каким бешеным потовыжимательным графиком повезут их по стране, но Нина оборвала его мысли.
      -- Впрочем, если дела у нас пойдут так и дальше, то ваша группа, как минимум, попадет в десятку, -- печально сказала она.
      -- Почему? -- не понял Санька ее грусть.
      -- Сегодня вечером еще две группы и один певец заявили об отказе
      от участия в конкурсе.
      -- А чем они это... ну, обосновывали?
      -- Ничем. Просто позвонили в оргкомитет и сообщили, что уезжают утренним поездом.
      -- Две группы -- это те, что в одном номере с кавказцем жили? С этим... Джиоевым? -- еле вспомнил он фамилию.
      -- Нет, -- вздохнула она, -- это уже другие две группы. Из нижней части списка. Последними записались, первыми уехали.
      Скомканная обертка мороженого -- все, что осталось от сладкого сгустка сливок и сахара -- полетела в урну. Бросившая ее Нина не стала досматривать полет. А Санька с удивлением заметил, как точно попал комок в черный рот урны. Нырнул -- и навсегда исчез из их жизни.
      И как только он исчез, Нина неожиданно сказала что-то не своим,
      более тонким голоском, и он недоуменно посмотрел на нее. Посмотрел
      -- и чуть не вздрогнул.
      Из-за Нины выехала на роликах утренняя знакомая Маша. Это она что-то произнесла на ходу.
      -- Здравствуй, -- невпопад брякнул он, получил в ответ обиженный взгляд и, глядя на удаляющиеся загорелые плечи Маши, вынужден был спросить Нину: -- Она говорила что-нибудь?
      -- Я вижу, ты время зря не теряешь, -- снисходительно ответила она. -Она сказала: "Спасибо за знакомство".
      -- Какое знакомство?
      -- Откуда мне знать?
      А плечи удалялись и удалялись в ту часть набережной, которая принадлежала роллерам и вроде бы совсем не принадлежала Приморску.
      -- Странный у вас город, -- не сдержался Санька.
      -- Почему?
      -- По всей стране торговцы вытеснили всех, кого только можно, с самых бойких мест, а у вас во-он какой кусок набережной им не сдается.
      -- Не сдается?
      -- Ну, там, где клуб роллеров, -- лыжными движениями ног по горячему асфальту изобразил он подобие коньков.
      -- А-а, ты про это!.. Так это просто объясняется. У кого-то из роллеров, что там гоняют, папа -- мэр города. Подписал постановление, и тот кусок набережной отдали клубу роллеров.
      -- Надо же! -- сокрушенно произнес Санька. -- Я и не думал, что все так просто!
      -- Мой автобус! -- сменив вялый тон на радостный, объявила Нина.
      Санька повернул голову туда, куда с просветлевшим лицом вглядывалась девушка, и только теперь понял, что в этом месте над набережной на асфальтовом пятачке парковались пригородные автобусы.
      Минут через десять оранжевый уродец, дребезжащий всем стальным, что только могло на нем дребезжать, увез Нину и еще сотню пассажиров, и Санька с удивлением проводил глазами автобус. В его окнах не было ни одного светлого проема, ни одного светлого пятнышка. Жители Перевального стояли в автобусе так тесно, что внутри него, казалось, не осталось ни грамма воздуха.
      Едкий дым выхлопа достиг и его. В голове сразу стало пусто и противно, и все сразу -- вкус выхлопа, утрамбованный, как чемодан, автобус, темные, почему-то совсем не курортные тона одежд жителей Перевального, -- создали такое захолустное, такое убогое ощущение, что Санька тут же решил, что они снимут дом именно в Перевальном. Пусть не дом, пусть всего лишь сарай, но именно в Перевальном. И чтобы раствориться среди местных жителей, слиться с ними, оденут все серое и темное.
      Переулок уже давно проглотил автобус, а Санька все стоял и не мог понять, отчего под сердцем неудобно, иголкой, стоит тревога. Он вроде бы все предусмотрел, все продумал. От отъезда до снятия дома в Перевальном. Но иголка все колола и колола. Значит, уже пятеро из двадцати семи покинули конкурс. Последних трех Санька не знал, а те, что жили в одном номере с Джиоевым по отзывам музыкантов, репетировавших сегодня во дворце культуры, как минимум попадали в призовую тройку. Только эти две группы работали в роковой стилистике, и хотя русский рок -- это скорее тексты, чем музыка, их заумные песни вполне могли тронуть жюри, половина членов которого гордо причисляла себя к рок-, а не поп-музыкантам.
      И еще внутри тревоги жили слова роллерши Маши. "Спасибо за знакомство". За какое знакомство? С ним? Но почему -- спасибо? И отчего этот ироничный тон? У девушек ирония всегда появляется после обиды. Она может и не признаться, что после обиды, но себя-то не обманешь.
      Санька повернулся к набережной, попытался сквозь строй деревьев рассмотреть роллерский кусок набережной, но ничего толком не увидел. И от этого тревога стала еще сильнее. Роллеров словно спрятали от него, чтобы он так никогда и не ощутил себя спокойно.
      Но стоило ему сбежать по ступенькам к набережной, как наваждение исчезло. Загорелые плечи Маши медленно плыли в подсиненном сумерками воздухе, а ботинки с коньками-шайбами, некрасивые, совсем не подходящие для женских ножек сооружения, больше похожие на валенки, чем на ботинки, одновременно плыли по асфальту, выписывая слалом вокруг кирпичей. Время вернулось назад. Именно в такую минуту -- едущей вдоль линии красных кирпичей -- впервые увидел он Машу, и сразу возникло чувство, что это все еще утро, что не появился на набережной Ковбой с оранжевыми ботинками, что еще не было надсадного бега в носках, еще не поднялся он на вонючую, пропахшую битумом крышу, не бежал за странной серой майкой и не тащил в номер худого, как йог, Эразма.
      Маша резко обернулась, и ощущение еще не состоявшегося дня, ощущение утра вмиг испарилось. У той Маши и у этой были разные лица. На левой скуле, точно под глазом, темнела ссадина, и Санька вдруг понял, что ее ироничные слова о знакомстве и ссадина имеют прямую связь. И он быстро пошел к Маше, чтобы выяснить эту связь.