-- А они играют, -- все тому же полу пытался доказать свою правоту Андрей. -- Может, потому, что с Украины родом. Теперь, правда, как бы москвичи. Снимают квартиру, как и мы.
      -- Хохлы -- это не конкуренты. Они "гэ" правильно произносить не умеют, -- объявил Эразм.
      -- Я тоже хохол, хотя ни разу на Украине не был. Ну, и что?
      -- Да. Мы в Кургане родились, -- напомнил об уже известном Игорек.
      -- Ты тоже хохол? -- загадочно спросил Эразм.
      -- Нет. Русский.
      -- А я -- полуприбалт, -- зачем-то сказал он и поправил на голове шапочку с чудовищным рисунком. -- Но по духу -- шаман. Я даже как-то в трансритуальной группе играл. На Алтай выезжали. Вызывали духов гор своим бренчанием.
      -- Вызвали? -- спросил Санька.
      -- Не-а. Дождь шел. У духов, видно, с зонтами напряженка, -- Эразм громко выдохнул, прогоняя от себя прошлое, и без всякой связи с предыдущим продолжил: -- Группа "Вест-севенти". Калининград. Судя по лейблу, рэп?
      -- Ы-гы, -- не поднимая головы и не открывая рта, одним только мычанием выразил согласие Андрей.
      -- Следующая -- Жозефина. Рига. Что за цаца?
      -- Не знаю, -- вскинул голову Андрей.
      Покрасневшие виски отчеркивали измятый мыслями лоб. Чувствовалось, что он хотел сказать что-нибудь успокаивающее, но вместо этого потянулся к Эразму, вырвал у него список участников, сложил его вдвое и швырнул в чемодан, который до сих пор стоял с откинутой крышкой. Чемодан напоминал широко распахнутый рот, забитый кляпом из тряпья. А ему очень хотелось что-то сказать. Что-то очень важное.
      Быстрым движением Андрей захлопнул крышку и по-военному сухо приказал:
      -- Хватит болтать! Мы сюда приехали не для того, чтобы сразу уезжать. Завтра в восемь ноль-ноль -- репетиция. А сейчас -- спать!
      Глава четвертая
      ХОДЯЧАЯ КРОССОВКА
      Раскладушка досталась Саньке. Короткую спичку из пучка, зажатого в кулаке Андрея, он вытянул первым. Остальным играть с судьбой уже не требовалось.
      Эразм в пульке не участвовал. Его рост оказался первой льготой, которую он получил в жизни. Ощутив свою исключительность, он внаглую первым влез в ванную и первым смыл с себя дорожную пыль. Потом бережно уложил свое костистое тело на бетонную кровать, подтащил к подбородку одеяло, спрятанное в белый конверт пододеяльника и, несмотря на духоту, уже через пять минут наполнил комнату храпом.
      -- Закон подлости, -- пояснил специалист по снам Виталий. -- Храпящий засыпает первым.
      -- А бутерброд падает вниз маслом, -- добавил Игорек. -- И если начался грипп, то обязательно им заболеешь.
      -- А когда стоишь на остановке, то первым всегда приходит не твой автобус, -- зевнув, присовокупил Санька.
      -- Давайте спать, -- повторно скомандовал Андрей. -- И без ваших законов ясно, что если ждешь подляны, то она обязательно наступит...
      Утром Саньку разбудил крик. Сначала почудилось, что кто-то заорал во сне, и он даже не открыл глаза, но голос повторился. В нем уже было больше удивления, чем страха, и Санька все-таки разлепил веки.
      Комнату по диагонали рассекал солнечный луч. Его лезвие прошлось по кровати у окна и вонзилось в шкаф без дверей. Вонзилось точно в черную майку Эразма, с которой взирало на мир клыкастое чудовище -- порождение какой-то хэви-металлической группы.
      -- Смотри, Андрюха, -- показывал пальцем на рассеченную лучом кровать Игорек. -- Кровь.
      У него было такое лицо, будто он только теперь узнал, что внутри людей течет кровь.
      -- Может, это краска? -- нагнулся над кроватью Андрей, и Саньке сразу захотелось встать.
      Ничего не поделаешь. Человек -- самое любопытное существо на планете. До того любопытное, что вот-вот угробит себя и всех себе подобных в угаре любопытства.
      -- Чего орете? -- еле вбив одеревеневшие ступни в кроссовки, прошаркал он к озадаченной парочке.
      Только белоснежный холм, под которым замаскировался Виталий, мирно посапывал в стенку. Точно в розетку. От этого по комнате толчками пульсировал свист. Комната будто бы тоже спала и не хотела обращать внимания на людей, рассматривающих ее спящую часть, а именно -- кровать Эразма.
      -- Надо же. Как тщательно застелена, -- провел взглядом по краю пододеяльника Андрей.
      Он ровно надвое разрезал подушку. К нему можно было прикладывать портняжную линейку, и линейка оказалась бы более кривой, чем край пододеяльника.
      Зевота выжала слезу из глаз Саньки. Он смахнул ее углом большого пальца, посмотрел туда, куда сейчас смотрели Андрей и Игорек, и второй зевок застрял у него в скулах.
      На белоснежном пододеяльнике, почти посередине его красовался грязный отпечаток кроссовки. Точненько на том месте, где внутри кроссовки обычно находится мизинец, на отпечатке лежала бурая капля крови. Она уже засохла и почему-то напоминала ноготь, покрытый лаком.
      Такая же подошва, но только менее четко, была отпечатана на подоконнике. И там место мизинца занимала бурая капля крови.
      Самым интересным было то, что следы вели не из комнаты, а в комнату. Их тупые, размытые носы указывали строго по направлению между стоящими у кровати Андреем и Игорьком.
      -- Правая нога, -- оценил оба отпечатка Санька. -- И там, и там.
      -- Смотрите, -- первым заметил забившуюся под кровать кроссовку Игорек.
      Белый нос кроссовки выглядел испуганным. Она будто бы сама спряталась от кого-то под кровать.
      -- Ле-евая, -- достав ее оттуда, покачал на весу Андрей. -- Сколько же она весит? Полпуда?
      -- А что ты хотел! -- удивился Игорек. -- Сорок седьмой размер.
      Он как покраснел от удивления, так и хранил на лице один и тот же цвет. И теперь почему-то уже не ощущался рыжим. У него будто бы испугались и волосы тоже.
      -- А где правая? -- заглянул под кровать Санька.
      Здесь еще пряталась в углу ночь. Ничего, кроме пыли, которую не убирали, наверное, с момента постройки гостиницы, он не обнаружил.
      -- Подошва кроссовки и отпечатка похожи, -- первым заметил Андрей. -Такой же рисунок. Смотрите. Вот квадратик и вот. Вот и вот.
      -- И размер вроде тот же, -- пошевелил губками Игорек.
      -- Не трогай простыню руками, -- не дал ему приложить кроссовку к отпечатку Санька. -- Ничего вообще больше не трогайте. Вдруг милицию придется вызывать.
      -- Может, он хохмит, -- предположил Андрей и обернулся к двери.
      Она не открылась и взаимностью не ответила. Долговязый хиппи Эразм упорно не хотел входить. Может, считал, что сцена не достигла апогея?
      -- Вот это уже хуже, -- пробурчал Санька.
      По-молитвенному сложив руки на груди, он протиснулся между кроватью и стеной, выглянул в распахнутое окно и с удивлением, которое, наверно, испытывал индеец от огня, впервые рожденного зажигалкой, увидел, что этажом ниже на подоконнике сереет точно такой же отпечаток кроссовки. Глаза сами дорисовали капельку крови на месте мизинца и скользнули ниже. Там тоже подоконник разрезал продолговатый след. Еще ниже, на первом этаже, кажется, еще раз осталось прикосновение правой кроссовки. На асфальте его уже не было. Там стояла урна, по кругу обсыпанная окурками, пустыми жестяными банками и цветными пактами от чипсов, арахиса и фисташков. У нас всегда если стоит урна, то мусор бросают рядом с ней, а не в нее. Наверное, мы никогда не научимся хорошо играть в баскетбол.
      -- И тоже носом -- к зданию, -- заметил Андрей, которого Санька пропустил к подоконнику. -- Наваждение какое-то! Он что, на одной ножке, что ли, по подоконникам спрыгивал?
      -- В одних трусах? -- спросил Санька.
      На единственной тумбочке, доставшейся почему-то Эразму, лежали его джинсы и шапочка с пестрым узором. А поверх них -- черные очки. Они смотрели на вытянувшиеся лица трех парней и не могли понять, почему они не спрашивают об исчезнувшем Эразме у них.
      -- А может, он того... лунатик? -- предположил Игорек.
      -- Скорее, марсианин, -- отрезал Санька. -- Видно, без милиции не обойдемся. Вещдоки -- раз, показания свидетелей -- два.
      -- А ты что-нибудь слышал? -- повернул к нему измученное лицо Андрей.
      Оно было уже черным от щетины. Казалось, что скоро она начнет прорастать и на лбу.
      -- Я? -- вслушался в свои ощущения Санька.
      В том, что промелькнуло за секунду и что называлось ночью, жила какая-то мертвецкая чернота. Сны если и были, то, скорее всего, хлипкие, невнятные, тут же утонувшие в уже знакомой черноте. Санька даже в туалет не вставал. Судя по шее и лицу, вода, выпитая вечером, вышла густым южным потом. Курорт выгонял из попавших на его территорию тел воду, чтобы жажда мучила их еще сильнее.
      Облизнув пересохшие, похожие на бумагу, губы, Санька обернулся к посвистывающему белому холмику.
      -- Может, Виталий, что слышал?
      -- Бесполезняк, -- ответил за хозяина холмика Игорек. -- Он как-то на гастролях перед выходом на сцену заснул прямо под выступление металлистов. А уж там такой грохот стоял, будто землетрясение началось...
      -- Вот гадство, и я ничего не слышал! -- сел на свою кровать Андрей. -- Какие у нас свидетели?! Олухи мы, а не свидетели, -- и тут же вздрогнул от стука в дверь.
      Три головы одновременно повернулись в одну сторону. Одна из них стала еще краснее. Вторая снова провела языком по совсем уже пересохшим губам. А третья растянулась в улыбке.
      -- Я так и знал! -- объявил Андрей. -- Это хохма! Ну, я сейчас этому Эразму-маразму рожу начищу!
      Вскочив, он бросился к двери. Кровать проводила его с горестным вздохом: "Эх-эх-эх".
      Санька шагнул влево, чтобы убрать бетонную колонну, закрывавшую от него вид на дверь. Щупленький Андрей с перекосившейся на спине белой майкой и едко-красными трусами, за секунды воплотившись в нечто решительное и диктаторское, на котором уже и майка ощущалась не как майка, а как форменный армейский китель, щелкнул замком и рванул на себя дверь. И тут же из монолита превратился в кусок ваты.
      -- Ой, девушка, извините, ради Бога извините! -- как-то резко свернулся он весь, захлопнул дверь перед носом Нины и забегал по комнате. -- Оденьтесь, волки, вчерашняя девка из оргкомитета пришла! Виталька, вставай!
      Впрыгнувший в джинсы Игорек с яростью пекаря, разминающего тесто, стал качать белый холм. Розетка тут же перестала свистеть. Холм помолчал-помолчал и все-таки огрызнулся:
      -- Уро-оды, дайте поспать... Вы же знаете, что это мне для здоровья нужно...
      -- Ладно. Пусть лежит пока, -- решил Андрей. -- Только не раскрывайся. Баба пришла...
      Новенький костюмчик сафари сидел на нем не хуже, чем на английском колонизаторе прошлого века, собравшемся поохотиться на слонов. Не хватало только ружья в уверенных руках. Впрочем, слонов тоже не хватало. Наверное, их не было даже в приморском зоопарке, если, конечно, здесь он существовал.
      -- Здравствуйте, товарищи! -- озвучила свое появление в комнате Нина, когда Андрей все же решил открыть дверь.
      -- Зра-а... а-а... а-а... -- вразнобой ответили все трое.
      За их спинами опять начала насвистывать что-то ритмичное розетка. Выходило похоже на танец маленьких лебедей Чайковского.
      -- У вас чайник закипел, -- не угадала Нина.
      -- Выключи, -- приказал Игорьку Андрей.
      Спрятав руку за спиной, он снова помесил тесто. Белый холм лягнулся ногой и попал Игорьку по левому бедру.
      -- Ой-йо, -- не сдержал он боль.
      -- Горячий? -- пожалела "ожегшегося" Нина.
      -- Не очень, -- ответил за всех Андрей. -- Проходите. Присаживайтесь.
      Стула в комнате не было. Его роль Андрей доверил трем чемоданам, сложенным один на другой.
      -- Спасибо, -- отказалась Нина. -- Вы -- менеджер группы?
      -- Да. Вроде как бы.
      -- Вам нужно к десяти ноль-ноль подъехать в оргкомитет и пройти регистрацию.
      -- Это далеко?
      -- В центре города.
      -- А Приморск -- большой город?
      -- Для меня -- большой. Для вас, наверное, маленький.
      -- После Москвы даже Париж -- маленький, -- с видом знатока пояснил Игорек.
      Санька что-то не помнил, чтобы бас-гитара когда-нибудь посещал Париж. Может, во сне?
      -- У входа в гостиницу будет стоять автобус. Вчерашний. В девять тридцать отъезд. Попрошу не опаздывать. У вас пятеро членов группы?
      -- Да! -- вскрикнул Игорек. -- Пятеро!
      Набычившийся Андрей пожевал своими небритыми челюстями, сглотнул слова, сидевшие на языке, и Санька с удивлением проследил за его медленно опускающимся и еще более медленно поднимающимся кадыком.
      -- Захватите документы на всех, -- не обратила внимания на вскрик Нина.
      Если вчера она была в синем, то сегодня -- в сером. Костюм -двубортный пиджак и удлиненная юбка -- делали ее еще более похожей на учительницу. Такие девушки не умеют ни танцевать, ни громко смеяться. Рядом с ними воротит скулу от тоски. Но из них всегда получаются хорошие мамы.
      На левой стороне груди у Нины, прямо на кармашке пиджака, висела пластиковая визитка. На ней было нарисовано что-то типа рога изобилия, красивые ровные буквы красного цвета образовывали рядом с рогом надпись "Голос моря", а под всем этим великолепием скромненький черненький шрифт объявлял имя и фамилию хозяйки документа: Лучникова Нина. Отчества почему-то не было. Видимо, в оргкомитете считали, что она еще до него не доросла.
      -- Какие документы? -- обернулся Андрей к тумбочке.
      На ней все такой же постмодернистской композицией лежали комком джинсы, шапочка и черные очки.
      -- Паспорта.
      -- Всех пятерых?
      -- Конечно, всех.
      Андрей не умел смотреть сквозь ткань. Но сейчас ему очень хотелось увидеть, оставил ли хохмач Эразм паспорт в кармане джинсов или забрал с собой, чтобы породить еще один прикол. Почему-то сильнее всего представлялось, что паспорта внутри композиции из трех вещей нет.
      -- У вас опять чайник закипел, -- заботливо проговорила Нина.
      С ее слухом нужно было петь в ансамбле, а не работать в роли скучной канцелярской дамы.
      -- Отключим, -- пообещал Андрей.
      Санька перенес вес на левую ногу и рассмотрел из-за уплывшей вправо колонны Игорька. Он уже не прятал руки за спину и вообще никакого внимания на свистящий холм не обращал. Виталий слишком быстро научил его не выключать чайник.
      -- До свидания, товарищи, -- сказала одному Саньке Нина, и он вдруг почувствовал, что у нее нужно о чем-нибудь спросить. Хоть о погоде.
      Он вышел следом за Ниной из комнаты, обернулся и, строго сведя брови у переносицы, заставил Андрея закрыть за ними дверь.
      Когда он вернулся примерно через десять минут, розетка уже не свистела. Изобретатель нового музыкального инструмента сидел на кровати с очумелым лицом. Казалось, что он не спал несколько суток.
      -- Ты ничего ночью не слышал? -- вел допрос Андрей.
      Костюм сафари цвета осветленного хаки неплохо подходил к его пыточной роли. А слипшиеся в дреме глаза Виталия делали его похожим на аборигена, не понимающего язык пришельца.
      -- А уже утро? -- спросил он и посмотрел на Саньку, будто только он один знал правильный ответ.
      -- Нет. Уже вечер. Закат солнца вручную! -- огрызнулся Андрей.
      -- Значит, так, -- произнес Санька слово "так" тоном старшины роты, никогда не сомневающегося в своей командной правоте, -- в милицию сообщим о факте исчезновения Эразма не раньше полдня...
      -- А надо вообще сообщать? -- испуганно спросил Игорек.
      -- Надо! Но только после того, как я вернусь... Кстати, он паспорт оставил?
      -- Да, -- радостно сообщил Андрей. -- На месте. В кармане джинсов.
      -- Значит, панику пока не поднимаем. Я вернусь -- примем решение...
      -- А мне это... ехать на регистрацию? -- уже на правах подчиненного поинтересовался Андрей.
      Он только теперь ощутил, что выполнять команды легче, чем их отдавать. Не нужно напрягать извилины.
      -- Обязательно ехать. Раз ввязались в бой, надо драться до последнего...
      -- А когда исчезнет последний, что тогда? -- обреченно спросил Игорек.
      В маечке и шортиках он еще сильнее смахивал на ребенка-переростка. Наверное, поэтому его никто и никогда не звал Игорем, а только Игорьком. Люди с такими лицами не стареют. Примерно как Пол Маккартни.
      -- Больше никто исчезать не будет, -- твердо ответил Санька.
      Глава пятая
      СТО ОЧКОВ ДЛЯ СИНЕГО БЛЭЙДЕРА
      Курортников в этой части набережной было до удивления мало. Видимо, проиграв в какой-то момент битву за серые сто десять -- сто двадцать метров асфальта, они ушли греть свои мясистые тела в другое место. А победители -роллеры -- с неистовством людей, которым платили за это бешеные деньги, утюжили и утюжили кусок набережной коньками.
      Санька застал их в тот момент, когда джинсовые парни и девчонки крутили слалом вокруг выстроенных в ряд битых кирпичей. После первых заездов, где узор вокруг кирпичей вырисовывали обе ноги, пришло время слалома на одной. Доехать до конца трассы удавалось далеко не всем. Разгон приходилось набирать еще из той части набережной, где лениво прогуливались курортники и было тесно от едких шашлычных палаток и белых прилавков мороженщиц. Не всем роллерам хватало смелости пронестись в разгоне мимо мужика, несущего на вытянутых руках шашлык, или машущей по лицу журналом-веером дамы, по сравнению с которой японский борец сумо смотрелся жертвой концлагеря. Те, кому хватало, до финиша все-таки доезжали и под восхищенные хлопки девчоночьими и пацанячьими ладонями по его (или ее) ладони кричали: "Йе-е-а!" и зарабатывали сто очков мелом на стене санатория, в которую упиралась набережная.
      Самые лихие, для которых кирпичный слалом был далеким прошлым, вытворяли цирковые номера на лестнице, ведущей к набережной от автобусной площадки. Больше всего доставалось стальным трубам-перилам.
      Разбежавшись на площадке, пацаны в черных рэперских джинсах впрыгивали на трубу и съезжали по ней к набережной. Одним, чтобы удержать равновесие, приходилось наклонять коньки и, становясь боком, скользить на внешней части пластиковых ботинок. Другие умудрялись съехать на роликах, что было не так уж просто. Труба не очень отличалась от колесиков по ширине.
      Равновесие удерживали далеко не все. Даже, скорее, мало кто его удерживал. Черные джинсы ныряли к земляному склону и пропахивали его, взбивая кучу пыли и камешков. От каждого такого падения неминуемо оставались синяки, но пацаны с монотонностью раз и навсегда заведенных игрушек все прыгали, прыгали, прыгали...
      Изучив всех роллеров, Санька остановил взгляд на девчонке с журавлиными ногами. Ее пацанячья прическа и самый громкий среди всех голос могли быть только у лидера. Таковы уж люди. Если вместе собираются хотя бы двое, то один тут же становится лидером.
      -- Это чемпионат города? -- подойдя к девчонке, затравленно дышащей после приобретения очередных ста очков, спросил он.
      -- А-а... Что-о?
      -- Я говорю, соревнуетесь?
      -- А вы ха-а... вы... ха-а... журналист?
      -- Да, -- не стал Санька разочаровывать девчонку.
      -- Будете про нас критику писать?
      Она довольно быстро восстановила дыхание. Теперь только по пунцовому лицу и намокшей на лбу белой махровой повязке можно было определить, что она бегает вместе со всеми.
      -- Я из Москвы, -- сразу вычеркнул себя Санька из числа местных журналистов.
      Лицо у девочки мгновенно смягчилось. Журналисту из Москвы вряд ли нужен был компромат на городской клуб роллеров, ведущий двухлетнюю войну с торговцами и милицией, естественно, уже давно купленной торговцами, за эти сто метров набережной.
      -- А какое у вас задание? -- отерла девчонка пот со щек белой повязкой на запястье.
      -- Я вообще хочу о роллерах написать. О местных, приморских. Для спортивной газеты. Мне сказали, что у вас даже есть чемпионат города. Вот эти очки, -- показал он на исписанную мелом стену санатория, -- не чемпионат?
      -- Не-ет, -- стало еще пунцовее лицо девчонки.
      Ее голые журавлиные ноги, отчеркнутые бахромой скорее джинсовых трусиков, чем шорт, подвигались туда-назад на роликах. Саньке на мгновение стало жаль эти стройные ножки за то, что он не давал им насладиться бегом.
      -- Маш, твоя очередь! -- крикнули от исписанной стены.
      -- Я пропускаю!
      -- А скажите, Маша, -- ощутив еще один ключик в своих руках, начал атаку Санька, -- вот почему тот парень, что вам кричал, катается на таких странных коньках?
      -- Почему странных? -- обернулась она туда.
      -- Ну, у него не четыре колесика на каждом ботинке, а два. Это такая модель?
      Маша снисходительно улыбнулась. Всегда приятно за себя, если приходится отвечать на дилетантские вопросы. Такое чувство, что ты все-таки чего-то стоишь на земле.
      -- Шузы у него классные, -- врастяжку пояснила она. -- Не "китай". Просто он средние колесики снял. Так положено. Он же у нас роллер продвинутый, блэйдер...
      -- Кто-кто?
      -- Блэйдер.
      -- А-а, понятно, -- так ничего и не понял Санька.
      -- Он в свое время еще на скейтбординге лучше всех в городе гонял...
      -- Это доска с колесами?
      -- Да. Скейтборд. А сейчас он -- среди лучших в агрессив-стайле.
      -- Это тоже доска? -- начал ощущать Санька, что чудные слова перетасовались в голове, как колода карт в руках Вити-красавчика.
      -- Нет. Агрессив-стайл -- это спорт на роликах. То, чем мы сейчас занимаемся. Слалом, трамплин, акробатика, ну, и так далее...
      -- А еще у вас есть такие... продвинутые? -- посмотрел он на ее восемь колесиков на ботинках.
      -- Конечно, есть. Причем, не обязательно, чтобы на двух роликах гоняли, -- постояла Маша за себя. -- У блэйдеров, самое главное, ботинки не на баклях-застежках, а на шнурках, но таких мало.
      У Маши на синих пластиковых ботинках лежало по две красных бакли. По мастерству она, скорее всего, на блэйдера тянула, по экипировке -- нет.
      -- Я в тот раз крутого гонялу у вас видел, -- придумал Санька. -- С двумя роликами, кстати, на каждом ботинке...
      -- Шузе...
      -- Ну, да... Шузе. Наверное, он у вас чемпион. У него еще "Даллас" на бейсболке написано. Английскими буквами, естественно...
      -- "Даллас"? -- поморщилась Маша. -- Да никакой он не чемпион! Он даже в отборе не участвовал.
      -- А почему?
      -- Он в клуб не входит, членские взносы не платит. Волк он одинокий -вот кто...
      -- А вы его знаете?
      У Саньки все подпрыгивало внутри, и он очень боялся, что эти радостные прыжки достигнут лица.
      -- Так. Не очень. Ковбоем его вроде зовут. А имя... Нет, не знаю. Он у нас не числится. Иногда приезжает... А что вы будете про клуб писать?
      Санька почувствовал, что у него лицо тоже становится пунцовым. Врать тоже нужно уметь. Самые лучшие лгуны выходят в политики. Как врет и уже не краснеет -- все, созрел для большой политики. Санька не созрел даже для легкого обманчика. В голове гуляла странная пустота. Голова отказывалась отвечать на вопрос длинноногой Маши.
      -- А вы мне дадите разок на роликах проехаться? -- неожиданно для себя самого попросил он.
      -- А вы умеете?
      -- Не знаю. Не пробовал.
      Он ответил именно так, как при нем на первых занятиях по плаванию в школе милиции ответил курсант на вопрос физушника может ли этот парень плавать.
      -- Я на коньках обычных ездил, -- поправился Санька. -- Которые с лезвиями...
      -- Тогда на этих запросто поедете... Какой у вас размер ноги?
      -- Сорок второй.
      -- Мои подойдут, -- подвигала она ими по асфальту.
      В эту минуту Саньке стало стыдно за свою назойливость. Где-то по городу гонял на своих ополовиненных роликах загорелый парень с кличкой Ковбой, а он вместо его поиска решил впасть в детство. Судя по словам Маши, она ничего больше о парне с надписью "Даллас" на бейсболке не знала, а опросом всех роллеров подряд он был вызвал подозрение. Вполне могло оказаться, что среди этих мелькающих джинсовых комет был дружок Ковбоя, и тогда их встреча никогда бы не состоялась. Новый человек всегда вызывает подозрение. Особенно если на его лице совершенно нет местного загара.
      -- Обувайте, -- протянула присевшая на бетонный барьерчик Маша свои ботинки.
      Внешне они выглядели не меньше, чем кроссовки Эразма. Сорок седьмой размер как минимум. Сверху под рукой они ощущались деревянными. Внутри -мягкими и теплыми. И еще -- сырыми. Санька скосил глаза на ступни Маши. Белые носки на них были усеяны серыми пятнами пота. Они лениво раскачивались над асфальтом.
      -- Ну как? -- спросила она, когда Санька из ходячего человека превратился в самокат. -- Не жмут?
      -- Нет, -- покачиваясь, ответил он. -- Земля чего-то сильней завращалась. Это не землетрясение?
      Она посмотрела на его пальцы, цепко держащиеся за ствол туи, и посоветовала этим пальцам:
      -- Вы легонечно. Без скорости. Когда хотите оттолкнуться, наклоняйте конек. И под углом к направлению движения. Как на льду.
      Рука неохотно отпустила шершавый ствол. И тут же ступни в ботинках скривились. Теперь их внешняя часть была выше внутренней. Между линиями роликов образовался домик с угловатой крышей.
      -- Колесики подровняйте, -- потребовала Маша.
      Он подумал, что ей стало жаль своих ботинок, и недовольно выпрямил ступни. Боль в ахилловом сухожилии тут же исчезла, но мир сразу поплыл на него. Наверное, набережная имела здесь наклон к берегу, и он, подчиняясь законам физики, медленно поехал к серой полосе прибрежной гальки.
      -- Возьмите налокотники! -- крикнула в спину Маша. -- Вы безопасность нарушаете!
      -- Нало... Что? -- боясь обернуться, спросил Санька. -- А как того... тормознуть?
      Ноги оказались находчивее головы. Они снова сложились в домик, и галька перестала ехать на Саньку. Мир стал заметно лучше, но ахиллово сухожилие у пятки имело свое мнение. Оно снова заныло.
      Обернувшись, Санька с удивлением увидел, что отъехал уже метров на тридцать, и Маша из крупной, длинноногой девицы превратилась в девочку-первоклассницу. Он впервые узнал, что расстояние омолаживает людей, и в знак благодарности за это открытие хотел похвалить девушку за ее умение кататься на ботинках-велосипедах, но тут же забыл и об открытии, и о похвале.
      По ступенькам, ведущим на роллерный кусок набережной, с постукиваниями, какие бывают только у поезда на стыках рельс, съезжал загорелый парень в бейсболке синего цвета. Ее козырек смотрел в спину парня, и надписи не было видно. Майка и джинсовые шорты с соплями бахромы тоже резали глаза синим цветом. Когда до асфальта осталось четыре ступеньки, он оттолкнулся и, не разжимая ног, изобразил в полете ножнички. Оранжевые ботинки несколько раз туда-сюда рассекли воздух. Снизу они выглядели челюстями старика, у которого вырвали половину зубов.
      "Четыре колеса", -- ожег себя наблюдением Санька и невольно выпрямил ступни.
      Законы физики тут же напомнили о себе. Синий парень, сидящая на барьерчике Маша, зеленая стена туй за ее спиной тут же поплыли от Саньки. Набережная не хотела ему помогать. Она была явно на стороне синего парня. Наверное, потому, что и набережная, и парень принадлежали Приморску, а он был здесь всего лишь гостем. Возможно, не самым желанным.
      Раздражение на все сразу, что было против него, заставило Саньку быстро-быстро заработать ногами. Земля Приморска перестала уплывать из-под них, но другом все равно не стала. Она как-то резко качнулась и со всего размаху ударила Саньку в бок.
      Ощутив себя на асфальте, он услышал чьи-то ехидные смешки. Почему-то показалось, что смеялась прибрежная галька, в которую уперлась правая рука. До воды осталось три-четыре метра. А может, смеялась и вода. Здесь все было против него.
      Санька вскинул гудящую, уже нагретую солнцем голову и глаза в глаза встретился с синим парнем. Он смеялся, показывая желтые зубы, и медленно катил к нему. Потом остановился, будто бы наткнувшись на стеклянную стену, сжал рот, посмотрел на санькину полосатую рубашку-безрукавку и как-то враз окаменел. Не двигались даже ступни -- самая резвая часть его тела.
      Санькина рука медленно, будто и ей передалась окаменелость от синего парня, оторвалась от асфальта, пальцы отщелкнули одну баклю на ботинке, вторую, и вдруг стекло, в которое упирался загорелым лбом парень, лопнуло. Он дернул головой, как корова, отгоняющая надоевших оводов, выписал широкую дугу правым коньком, и Саньке по глазам ударили желтые буквы "Dallas". Они горели на затылке синего парня, словно неоновые, и слепили не хуже, чем действительно неоновые.
      Ботинок с ноги Саньки снимался тяжело. Так скорее стаскивают сапог, а не ботинок. Когда он избавился от второго, Ковбой уже добежал до палаток торговцев и нырнул в них, как рыба в реку.
      Скользя ногой в сползшем носке по гальке, Санька вскочил и бросился к ступенькам.
      -- Ы-ы... у-а-а... -- хлестнули мимо ушей девчоночьи вскрики.
      Наверное, это была Маша, а может, и не Маша. Санька уже ничего не ощущал, кроме азарта охотника. Он увидел жертву, а жертва увидела его. Получалось так, что утром Ковбой играл роль охотника. Но тогда ни один из пятерых не знал, что каждый из них -- жертва. Ковбой сейчас знал. И страх, взорвавший его изнутри от вида полосатой рубашки, уже встреченной им вчера у здания аэровокзала, бросил его в горячие ущелья улиц Приморска.
      Ковбой не знал, что Санька еще перед спуском к набережной внимательно осмотрел все ведущие к ней дороги, и когда, вылетев на улицу, идущую параллельно берегу, неожиданно увидел взбежавшего по лестнице и оказавшегося в десятке шагов от него светловолосого, совсем незагорелого парня, страх и вовсе ослепил и оглушил его. Он бросился через улицу, совершенно не видя и не слыша автомобилей. Визг тормозов, истеричный писк клаксонов и чья-то ругань слились с шумом ветра в ушах. Нагнувшись к горячему асфальту, он толкал и толкал от себя землю, словно хотел сильнее раскрутить ее и сбросить с планеты парня в носках.
      Ему некогда было оглядываться, а Санька, видя направление его движения, срезал углы улиц, бросался в узкие южные переулки, спрыгивал с подпорных стенок и вроде бы догонял, догонял, догонял, но все время не хватало каких-то секунд, чтобы догнать наверняка и подсечь сзади быстрые оранжевые ботинки.
      Он не кричал, не звал его. Язык мог отобрать силы, нужные для ног. А сил уже осталось не так мало. Липкий южный пот пропитал его насквозь, жег глаза, щекотал ноздри. Наверное, пот проник и вовнутрь головы, потому что в ней качалось что-то липкое и непослушное. Ни одна мысль не могла отклеиться от другой. Казалось, что он уже разучился говорить. И когда парень бросил свое худое тело в черный провал подъезда, Санька ощутил радость.