Честно говоря, после просьбы Лены он бы сел, но уверенность качков в том, что он проиграет, взбесила его.
      - Леночка, так надо, - наклонившись, он еле осмелился отстранить ее руку, а Мишке шепнул: - Ставь все. На меня.
      Его единственный глаз стал шире двух прежних, если бы их можно было приблизить.
      - Ты с ума сошел! Я же так... Вроде просто посмотреть... Юр, не надо...
      - Я сказал: ставь, - и ушел, не оборачиваясь на Лену.
      Больше слов он боялся ее просящего взгляда...
      На маты он вышел в черных велосипедных трусах. Они были тесноваты, но большего размера не нашли.
      Впереди плыла, поигрывая рыхлыми ягодицами, одна из дам. От нее пахло потом и сигаретами. Он смотрел на ее мощные, с жилистыми икрами ноги, но ног не видел. Он вспоминал три увиденных боя, где побеждал чемпион, и все отчетливее начинал понимать, что каждый из них он строил сообразно внешним данным соперника: более низкорослого свалил дальним ударом, крепыша, которому он в обмене ударами проиграл бы, ввязал в ближний бой, а уж потом, свалив, начал душить, финалиста, вяловатого и медлительного, хоть и очень сильного парня, он взял молотобойный частотой кулаков. Майгатова с его ростом и комплекцией он мог "достать" или ногами, или в ближнем бою.
      Когда полуголая девица ушла, оставив их наедине, Майгатов вновь увидел мозоли на локтях, а, присмотревшись, - еще и на ребрах ладоней. Такие могли быть только у каратиста, а их реакция всегда острее, чем у боксера. Ему вновь захотелось отказаться от боя, и, наверное, он бы очень обрадовал этим Лену. Но ведь обрадовал бы и чемпиона, который зло скалил зубы, с которых он уже слизал кровь.
      Ударил гонг.
      - Бой! - вместо привычного "бокс" крикнул рефери, и Майгатов отступил на шаг назад.
      Чемпион, будто заклиная о будущей победе, опять сымитировал бокс и начал пританцовывать, выставив вперед левую руку.
      "Хорошо, хоть правша", - подумал о нем Майгатов, сделал прыжковый шаг навстречу и с удовольствием увидел, что чемпион отпрыгнул, оставив то же расстояние между ними.
      Зал шумел не сильно. То ли схватка не нравилась зрителям, то ли отсюда, с матов, голоса слышались не так отчетливо, как в рядах. Кто-то беспрерывно свистел, явно качки. Он вспомнил, как снисходительно отнеслись они к нему, поставив все деньги на чемпиона и назло этому свисту бросился навстречу.
      Он метил боковым в голову и, с удовольствием видя, что и чемпион - на противоходе, нанес удар. И тут же осел от боли в левом бедре. Чемпион, имитируя шаг навстречу, в последний момент развернул корпус и продлил шаг в удар ногой. Метил, скорее всего, в грудь, но росту не хватило, и пятка, явно тоже с каменюкой мозоля, попала в бедро.
      Майгатов отбежал назад, понимая, что если он сейчас согнется над онемевшим бедром, то получит удар по затылку. Здесь правил не было.
      На маленьком круглом лице чемпиона зияла зловещая улыбка. Он понял, что Майгатов ничего не знал, кроме бокса, и теперь не просто вытанцовывал перед ним, а как бы праздновал половину победы. Он оценил соперника, а это было важнее любой хитроумной тактики.
      Майгатов тоже понял, кто перед ним. Но главнее было другое: он почувствовал, что чемпиону нужно р а з р е ш и т ь бить ногами. Как будто он ничего не понял на самом деле.
      Он прыгал вокруг чемпиона в стиле "бабочки", в стиле Мохаммеда Али, а тот либо имитировал удар ногой, либо все-таки бил, и в каждый такой удар мозг Майгатова отщелкивал: "Рано, рано, рано". Чемпион бил, но не раскрывался. Он был похож на язык змеи, который, выметнувшись, может потрепетать на воздухе, а может и скользнуть внутрь головы. Это он уже видел на "Альбатросе", когда шел в атаку на рогатую гадюку.
      - Убей его! - заорал кто-то из качков.
      По виску и щеке Майгатова медленно стекала струйка. Наверное, пот. А, может, и кровь. На левой брови лежали три шва, и любой из них мог лопнуть от таких ударов. Но времени проверить, что же это так щекочуще текло по щеке, не было.
      - Убе-е-ей! Убе-е-ей! - заскандировали все качки вместе.
      Какие-то дураки рядом подхватили этот звериный клич.
      Чемпион, сморщив улыбкой маленькое личико с мелкими, кукольными чертами, красиво, словно для съемок учебного видеофильма, протанцевал, сгруппировался и со всего маха правой ногой ударил по уже разбитой левой брови соперника и тут же ощутил, что у него самого оторвалась голова. Он с размаху упал навзничь, но чернота, которая ослепила глаза, осталась и после удара о жесткий мат.
      Ноги Майгатова подкосились. Он сел на маты, еле удержав рукой равновесие, чтобы не упасть совсем. Левый глаз ничего не видел. Что-то липкое и теплое заливало его, и когда оно достигло усов и губ, Майгатов с усилием лизнул. Жидкость оказалась соленой. Пот таким соленым не бывал.
      Маты кренились штормовой палубой, как тогда на ринге, но никто ничего не считал. В уши бил, давил крик, но шум в голове почему-то оказывался громче этого крика, и он не мог разобрать ни единого слова, пока вдруг не понял, что кто-то кричит истеричнее других. Он сразу вспомнил Лену, и единственным глазом попытался найти ее на раскачивающихся качелями рядах, но не нашел. Зато наконец разобрал, что кричал тот истерический голос. "Встань! Встань!" - требовал этот голос от него, и только теперь Майгатов догадался, что в боях без правил все-таки какие-то правила были. Чтобы считаться победителем, нужно устоять на ногах.
      И он медленно встал.
      Кто-то очень сильный рванул его вялую руку вверх.
      Качка успокаивалась, словно корабль прорвался сквозь штормовую зону, и он мог видеть не мутное пятно зрителей, а лица, руки, жесты. В паре метров от него кто-то лежал, и ему совали в нос вату с нашатырным спиртом, били по щекам, слушали сердце.
      - Приличный грогги! - похвалили его.
      Он повернулся на голос и узнал - рефери. Или не рефери? Нет, рефери. Просто без бабочки.
      И то, что он снял чуть ли не основной атрибут формы, подсказало ему, что все окончено, что он жив, что где-то наверху, в рядах, его ждет Лена.
      - Юр-рка! Молоток! - подлетел сбоку Мишка. - Мы пять тыщ "баксов" сняли! Как ты ему дал по челюсти! Снизу вверх! - и таким же ударом рассек воздух.
      - Юрочка! Зачем ты сюда пошел? Тебя же убить могли! - запричитала Лена, вытирая кровь с брови и щек. - Милый, обещай, что больше ты... больше никогда...
      - Можно с вашим супругом поговорить? - вырос прямо из-под земли мужчина, которого он еще тогда наметанным глазом определил как спортивного селекционера. - Мы хотели бы предложить ему небольшой контракт. Условия...
      - Он - офицер, - твердо ответила Лена.
      - Жаль. Очень жаль, - прожевал селекционер и исчез так же быстро, как и появился.
      Она положила руку Майгатова себе на плечо, будто и впрямь могла потащить его, и тихо попросила:
      - Юрочка, милый, пойдем переоденемся. Пойдем скорее отсюда...
      - По... по... пойдем. Дом...мой.
      Каждое слово давалось с таким трудом, точно он первым в мире произносил их.
      6
      Он открыл личное дело и явственно услышал, что над ним смеются. Рывком поднял глаза на седую, чопорную даму, заведующую сектором в управлении кадров министерства иностранных дел, но та сидела с каменным лицом индейского вождя и с раздражением смотрела на странного капитана ФСК, вторгшегося в ее владения.
      - А еще одного, - он отвернул заглавный лист папки и точно считал с него: - Серова Сергея Александровича нет у вас в министерстве?
      - С таким отчеством - нет. Другие Серовы есть.
      Иванов сощурился, вспомнив бумажку, летящую в пасть варану. "Инженер" не мог ошибиться. Он никогда ничего не забывал.
      Еще раз посмотрел на фотографию. Похож, как конь на свинью. Даже слепой не нашел бы ничего общего между этим смуглым, черноволосым Серовым и белобрысым Кострецовым.
      - А нельзя с ним поговорить? - опять поднял лицо к каменной физиономии дамы.
      - Вы что: не смотрите, что я вам дала? - возмутилась она.
      - А что? - он опять закрыл папку и только тогда заметил гриф "Секретно".
      - Он в командировке за границей.
      - Давно.
      - Больше года.
      - А далеко, если это...ну, не секрет?
      - Я с вами разговариваю только потому, что вы из ФСК. В любом другом случае вы бы сюда не попали.
      - Я решал с вашим начальником. Он дал команду на просмотр, - не мог понять недовольство дамы Иванов.
      - В Чили он.
      - Понятно... Скажите, а от него жалоб каких-то не поступало? Ну, что документы потерял?
      - Какие жалобы? - удивилась дама, тряхнув седым клубком волос. - У меня их столько! - обвела рукой забитые папками личных дел сейфы. - Буду я еще с каждым с его жалобами заниматься!
      - Спасибо, - вернул он папку.
      Хотел уходить, но, вдруг достав из кармана фоторобот Кострецова, протянул его даме.
      - А этого гражданина вы не знаете?
      Каменное лицо не дрогнуло, но почему-то погрустнели при взгляде на фотографию глаза. А, может, просто хотелось Иванову, чтоб хоть что-то изменилось, вот он и принял маленькую детальку за важный факт.
      - Солидный мужчина. Но вижу первый раз. У меня память хорошая.
      Он сунул фоторобот в карман, буркнул что-то на прощание и вышел из кабинета.
      Мрачная дама памятником посидела несколько минут, а потом, словно ее оживили, повернулась к телефону и начала быстро-быстро набирать номер...
      А Иванов в это же самое время стоял напротив циклопического здания МИДа и слушал гудки в телефонной трубке. Наконец, только что введенный по Москве металлический жетон аж за тридцать рублей нырнул в брюхо аппарата, что-то клацнуло и вечно недовольный Славкин голос ответил:
      - Да.
      - Это я, Слав.
      - Привет.
      - Привет.
      - Как жизнь на "гражданке"?
      - Хуже некуда.
      - А я думал, это у нас каторга. Ну чего у тебя? Принес на блюдечке?
      - Нет, еще не готов.
      "Слышал бы наш разговор тот киллер, - подумал он, - Обоих бы на блюдечки положил".
      - Слав, всего две просьбы...
      - А я думал, штук восемь будет.
      - Нет, серьезно. Помоги. Для нас, - вспомнив о себе нынешнем, изменил слово: - Для вас никакого труда не представляет.
      - Давай. Только быстро, а то шеф пятиминутку по одному делу сейчас устраивает.
      - Проверь, пожалуйста, личность Серова Сергея Александровича. Он мидовец, находится в спецкомандировке в Чили.
      - Записал. А что проверять, если он в норме?
      - Ну, к примеру, не терял ли документов, не было ли ничего необычного?
      - Ладно, прощупаем... Что? - явно обернулся к тому, кто его отвлек. Уже бегу. Давай второе.
      - Запиши телефон. Надо узнать, чей, не меняли ли в последние дни?
      Он еле успел продиктовать цифры, как Славик тут же бросил трубку. Путь к этому клятому Пирсону-Зубареву-Кострецову-Серову оказывался длиннее его фамилии.
      Иванов вышел из-под навеса телефонного автомата, посмотрел на целлофан, густо усыпанный снегом на лотке у продавщицы, подивился тому, зачем она здесь сидит, если не видно ни товара под этим маскировочным целлофаном, ни, тем более, покупателей, с интересом изучил гигантскую пробку на Садовом, которая здесь сбивалась, наверное весь день, с самого утра, перевел взгляд на здание МИДа и вдруг ощутил, как напряглось все внутри.
      По скользким ступеням спускалась та самая дама из управления кадров. На ней красовалась очень модная и не так уж и у многих имеющаяся обливная дубленка, а непокрытую седую голову еще сильнее начинал выбеливать снег. Спустившись, она повернула к гастроному и пошла вдоль него, явно к павильону метро. А рабочий день только начинался.
      Наверно, это была излишняя подозрительность, но он все-таки пошел параллельно ей по Садовому, а когда она действительно свернула к метро "Смоленская", нагло перебежал законопаченную машинами улицу и нырнул за ней по эскалатору.
      7
      Океан дыбился в шторме. Океан хотел дотянуться до неба, до огромной белой птицы, похожей на оторвавшийся кусочек неба. У него ничего не получалось, и он злился еще сильнее.
      Клочками предвечерней тьмы наплывали тучи. И чем быстрее они неслись из-за горизонта, тем чернее и чернее становился океан, словно почувствовал в этих тучах друзей, способных помочь ему в долгой охоте за огромной белой птицей - альбатросом.
      А тот и не помышлял о том, что он мешает кому-то. Он сам охотился и ему не нравилось, что так велики волны, что такими длинными языками ложится пена, а в провалах между гребнями темнее, чем в ущельях его родного скалистого острова. Но даже сквозь рябь на воде, даже в разрывах пены его маленький глаз острым, внимательным взглядом прокалывал пленку воды и пронизывал толщу океана. Мелкая рыбешка, кальмары, креветки его сегодня не интересовали.
      Он искал огромную страшную рыбу. Ту, что упустил на предыдущей охоте.
      Он ждал встречи с ней, но, когда увидел ее, не поверил глазам. Наверное, потому, что теперь, найдя ее, он должен был что-то делать. Но рыба шла слишком глубоко, чем он привык.
      Альбатрос еще никогда не заныривал на такую глубину. А рыба, кажется, уходила еще ниже, лениво шевеля огромными зубчатыми плавниками, и в этом движениии сквозила и уверенность в себе, и презрение ко всем, кто стоит на нее пути, и презрение к альбатросу.
      Он упал камнем, плотно прижав к узкому телу огромные, сбрызнутые поверху серым, мощные крылья. Длинный, загнутый на конце клюв пробил воду, сверху легла волна, а он, как бы продолжая падение, но уже в толще океана, уходил и уходил все глубже и глубже, пока, наконец, не схватил рыбу за голову. Он сдавил ей жабры, и рыба, сначала не поняв, почему она не может дышать, замерла, а потом начала в ярости извиваться огромным жирным телом.
      Альбатрос потянул ее наверх и неприятно ощутил, что тоже задыхается. Воздуха, набранного над водой, не хватало, а борьба отнимала и последнее. В глазах поплыло, голову задурманило...
      Он отбросил крыло и вдруг понял, что это - рука.
      Он лежал на ослепительно белой простыне, окно горело от яркого солнечного света, а в комнате было очень душно.
      Взгляд поднялся к форточке - да, ее никто не открыл на ночь, а батарея грела так, словно истосковалась по летней жаре.
      Майгатов повернул голову и удивился. Удивился и вспомнил.
      Рядом с ним, на его плече, лежала голова Лены. А сама она, свернувшись калачиком, казалось, хотела все сильнее вжаться в него, слиться с ним. Он удивился, что приснился такой странный, такой тяжелый, непонятно чем заканчивающийся сон. Этому можно было изумляться еще сильнее от того, что та невероятная, сказочная, волшебная ночь, которую судьба подарила ему с Леной, не могла завершиться таким тягостным сном.
      Он мягко освободил отекшую руку из-под ее милой, растрепанной головы и сел. Сразу больно о себе напомнила бровь, заныло бедро. Такое впечатление, будто побитые места ждали, когда же он проснется, чтобы сразу начать жаловаться на свои недуги. Чуть пригнувшись, посмотрел на отражение в телевизоре. Да он и без этого "зеркала" знал, что левая бровь распухла, и синей сливой висит над глазом, а к вечеру, наверно, поползет синяк на подглазья.
      Мишка исчез сразу после того, как довел их до квартиры. То ли понимал, что третий - лишний, то ли очумел от свалившихся тысяч. Он был благодарен Мишке за этот уход.
      Он чувствовал себя счастливым, хотя и не знал, как избавиться от горечи, которая мешала ощутить себя полностью счастливым. От чего появилась эта горечь? От того, что так быстро все у них получилось? Или оттого, что вышло как-то не по-людски, до свадьбы? А, может, еще не верил он в ее любовь и боялся, что сделала она это из жалости к нему, избитому и полуживому?
      Ночью он больше наслаждался видом ее тела, чем всем остальным. А сейчас боялся повернуть голову, чтобы взглянуть на ее голое плечо и спину, словно, увидев ее при дневном свете, он бы потерял ощущение первой ночи.
      Мутное лицо смотрело на него с прямоугольника кинескопа. И таким же мутным казалось все внутри.
      Он чувствовал, что она открыла глаза, но не поворачивал головы. Он не знал, что говорят потом. И она вряд ли это знала. Ведь он был у нее первым, а она - первой у него.
      - Уже утро? - тихо произнесла она, и простыня поползла вбок.
      Она натягивала ее на себя.
      Сложенные раскладушки стояли у стены. У них были виновато склоненные дуги ножек.
      - Я хочу, чтобы ты стала моей женой, - еле выговорил он, но головы не повернул.
      - Мы уже муж и жена.
      - Ты согласна пойти в загс?
      - За тобой я готова пойти хоть на Луну.
      Он пересилил себя и повернулся. У нее было сонное и усталое лицо. Но счастья на нем не ощущалось. Может быть, потому, что ни он, ни она еще не верили в счастье.
      Майгатов ребенком прилег к ней на плечо и тут же ощутил то, что и хотел - ее тонкие, нежные пальчики на лбу, возле разбитой брови.
      - Сон какой-то дурацкий приснился. Просто чушь.
      - Сбываются только сны с четверга на пятницу, - нравоучительно протянула она. - Нужно после завтрака сходить к врачу. Такой ушиб, и ткань разорвана.
      - А что тебе снилось?
      - Ничего... Чернота - и все.
      - А мне вечно что-то снится.
      - Наверно, ты слишком впечатлителен.
      - Впечатлителен? Может быть.
      Он даже не хотел шевелиться. Лежать бы так на ее плече год, два, десять, сто лет. И чтобы вечно гладили лоб нежные пальчики, и чтобы никого, кроме них двоих.
      - Иногда возомню себе что-нибудь и начинаю додумывать. Помнишь, ту стерву на даче? - Ее пальцы замерли. - У нее были такие же длинные светлые волосы, как у девицы с яхты. Мне уже потом на корабле о ней рассказывали. Я ее так возненавидел... Ну, ту, на даче, что сразу решил: это она, Анна.
      - Кто? - резко села она.
      Майгатов не успел среагировать на ее выскальзывающее плечо и ощутил резкую боль в брови.
      - Ты чего? - снизу смотрел на нее.
      - А ту, на даче, правда звали Анной...
      - Надо же! Какое совпадение!
      - С учетом, что в Москве и Подмосковье несколько десятков тысяч Ань, удивляться нечему.
      Она по-прежнему сидела, и он почувствовал, что не упоминание имени подняло ее, а страх. Если те двое приходили вчера, то кто даст гарантии, что они не появятся сегодня? А он и сам был не рад, что напомнил о самом неприятным из всего возможного для Лены.
      - Извини. Я не хотел, - положил ладонь на ее вздрагивающую обнаженную спину.
      - Они прийдут? - не оборачиваясь спросила она.
      - Не знаю. Все зависит от их главаря. Может, и отстанут. Ты же сама говорила, что он уезжает в Италию.
      - Хоть бы не вернулся!
      Даже раздраженным ее голос звучал приятно.
      - Мы сегодня поедем искать твою фирму? - спросила она, явно желая уйти от неприятного разговора.
      - Какую фирму?.. А-а, "Риф", - по-русски назвал он ее и почему-то вспомнил штурманца, оравшего с сигнального мостика: "Рифы! Рифы!"
      Не попал ли он вновь на такой же "риф"? И что толку, если он даже найдет контору, в которой работает Пирсон-Зубарев-Кострецов? Иванову она не нужна. На милицию и ФСК еще нужно найти выходы. И неизвестно, заинтересует его информация кого-нибудь в этих ведомствах или от него отмахнутся как от полоумного. А вдруг глава этого "R.I.F." - известный человек со связями в правительстве? Ведь, как говорил Мишка, наверху все коррумпировано, так завязано-перевязано нитями с бизнесом, банками, мафией, что их уж и отсечь друг от друга нельзя. И никто из них друг друга не сдаст, потому, что если отрезать бок у клубка ниток, то он весь распадется.
      - Леночка, извини, что снова о том же... Ты не заметила... ну, или случайно не услышала, как их фирма называется?
      Нет, все-таки казацкое упрямство не отпускало его. Если идти, то до конца.
      - Нет, не знаю... Их главный один раз звонил на дачу. Эта подошла, она с презрением не назвала ее по имени. - Телефон такой, как по селектору говорят. Все слышно... Про какие-то грузы в Европу разговаривали. Судя по голосу, а он у него такой хриплый, ему лет шестьдесят, - и поежилась, представив, что уготовил ей Эдик. - Дурак какой-то! Через каждые три слова добавлял фразочку - "грешным делом". "Я уж, грешным делом, не поверил". "Я тебе, грешным делом скажу", - перекривила она. - Вот уж действительно, наверно, грешник!
      Майгатов упрямо сжимал зубы. Ему очень хотелось все, что он понял, рассказать Лене. Но тогда бы он перестал себя уважать.
      8
      Иванов вошел за ней в подъезд с минимальной паузой. Риск был невероятным. Задержись дама у почтовых ящиков на несколько секунд, и он бы столкнулся с ней лицом к лицу. Что бы он тогда сказал в свое оправдание? А что может сказать вор, которого на месте кражи схватили за руку?
      Тело ощущало себя окаменевшим, как в бронежилете. И только когда он увидел, что вестибюль пуст, как-то сразу, мгновенно ссутулился и легче задышал. И тут же глаза бросили его на лифтовую площадку.
      По длинной ленте цифр над дверью переползал свет. Зажигался и гас, перебежав в соседний квадратик, опять зажигался и гас. Пока не замер на пятнадцатом этаже. Он подождал еще немного - ведь могли быть и попутчики, но огонек упорно горел и горел все под той же цифрой "15".
      Третий сверху этаж типового семнадцатиэтажного дома. Еще по пути за дамой он заметил, что внизу офисов нет. Первый этаж тоже был заселен. Да и нумерация почтовых ящиков это подтверждала. Он сосчитал, все время прибавляя по четыре - по числу квартир на площадке, - мысленно добрался до пятнадцатого этажа, еще раз посмотрел на почтовые ящики и вдруг понял, что он сделает дальше...
      Он прошел вдоль дома, так, чтобы сверху его было видно слабее всего, хотя бесконечный снегопад и без того маскировал его светло-бежевый, густо выбеленный пуховик. Свернул между башнями к тоже типовому, квадратному, под жестяным козырьком, зданию почты, но вошел в него не с главного входа, а через узкую дверь сбоку, над которой висела красная табличка "Отдел доставки".
      Огромное помещение, где столы и шкафы с ячейками были явно рассчитаны на миллионные тиражи газет и журналов, от пустоты на этих же столах и шкафах казалось еще больше. Худенький, бедно и неряшливо одетый почтальон слушал музыку из дешевого гонконговского плейера и на Иванова не отреагировал. Других людей в слабо освещенном, как бы заснувшем в летаргическом сне, зале не было, и Иванову пришлось громко поздороваться именно с этим почтальоном-меломаном. Тот опять не отреагировал, и, когда Иванов собрался повторить свою попытку, вдруг сдвинул наушники на худенькую, состоящую из одного кадыка, шею и крикнул через весь зал:
      - "Вечерку" еще не привозили!
      - Я - из Всероссийского центра по изучению общественного мнения, первое, что пришло в голову, сказал Иванов.
      Сказал и испугался двух вещей: правильно ли он назвал так часто упоминаемую по телевизору и радио организацию и не потребует ли почтальон "ксиву".
      А тот, то ли устав от одиночества, то ли разочаровавшись в качестве записи на кассете, вскочил, ходко направился к Иванову.
      - По выборам в Думу? Это интересно. Давайте ваши вопросы.
      - У меня другая тематика, - на ходу придумывал он. - В основном, по подписке. Кто, чего и сколько выписывает...
      - О-о! Я вас понял, - хитро сощурился почтальон. - Хотите только по подписке определить будущий электорат партий? Очень умный ход! Правда, нужно учитывать отклонения. Ведь может же, к примеру, коммунист выписывать "Московские новости", чтобы знать обстановку в стане врагов.
      Зубов у почтальона явно не доставало. Говорил он с присвистом, и от того казался еще жальче. Он был сух и тонок, как газета, и даже запах, исходивший от него, напоминал запах старой пожелтевшей газеты.
      - Но чаще всего, конечно, соответствие пристрастиям человека и выбранной прессы - удивительное. Новые богатеи, одинокие дамы бальзаковского возраста и бывшие посетители демократических митингов любят "Известия" или там "Московский комсомолец". Люди более умеренных демократических взглядов - "Комсомолку" и "Сегодня". Коммунисты и сочувствующие, - естественно, "Правду" и "Советскую Россию", но они до сих пор не выходят.
      - А те, кто совсем ничего не выписывает?
      Познания почтальона могли оказаться столь безграничны, что за их выслушиванием Иванов, наверное, забыл бы, зачем же он сюда пришел.
      - Ну-у, это большинство, - с нескрываемым презрением к тем, кто брезгует его работой, протянул почтальон. - Я думаю, что это - лучшая почва для оппозиции. Причем, любой.
      - Хотелось бы конкретики. Давайте проанализируем подписку по домам.
      - Зачем же по домам? - удивился почтальон. - Есть общие списки, в них - сводная таблица. Чего, каких изданий и сколько...
      - Ну, знаете ли, важна адресность прессы, то есть по категориям, опять придумывал, а сам думал о том, что какой из него социолог, если даже шариковой ручки с собой нет. - К примеру, начнем с дома номер восемь, назвал интересующую его семнадцатиэтажку.
      - Очень интересный подход! - восхитился почтальон, и это опять не понравилось Иванову.
      Наверное, этот худенький, измученный нищенской зарплатой и убогой жизнью человечек либо был непробиваемо глуп, либо сам хотел войти в социологические сводки, чтобы хоть этим скрасить ужас своего существования. Он услужливо предложил Иванову сесть, сам примостился на стоящую рядом кособокую табуретку.
      - Вот, пожалуйста, - достал он из ящика стола худенькую и замаранную тетрадку. - Дом восемь. Итак, квартира номер один...
      Сразу спрашивать о четырех других, на пятнадцатом этаже, было как-то не к месту, и он терпеливо выдержал тягучий, усыпляющим газом втекающий в него, монолог о жильцах, выписываемых ими газетах и журналах, их профессиях, возрасте, привычках, с удовольствием думая, что почтальон все-таки глуп, раз не спрашивает, почему это социолог ничего не записывает. Когда дошли до нужного этажа, с Иванова дрему как рукой сняло.
      - Та-ак, пятнадцатый... В трехкомнатной никто не живет. Хозяева где-то за границей. В однокомнатной - бабуля, сто лет в обед, ничего не выписывает. А вот в двухкомнатных есть мои клиенты. Вот в этой, меньшей, ткнул он тоненькой спичкой пальца в номер, - армяне живут. Они журнал "Смена" выписывают. Из их семьи кого-то лет десять назад "Смена" опубликовала. Они теперь ее одну без конца и выписывают. А в большей Левина. Солидная женщина, где-то в правительстве работает. Она и "Коммерсант-Дейли", и "Экономику и жизнь", и штук пять центральных... вот, сами читайте...
      Иванов имитировал чтение.
      - Самый боевой подписчик! - оценил Левину и все никак не мог придумать, что же спросить у почтальона, словно он действительно так усыпил его предыдущим монологом, что все заранее заготовленное утонуло в этом сне.
      - Она вообще женщина боевая. Три мужа сменить не каждому дано.
      - Целых три?! - своим восхищением усилил восхищение почтальона.
      - Ага. И каждый ведь солидный такой мужчина был, с положением. Надоедали, что ли, они ей?
      - А дети от всех есть? - нет, он никак не хотел отпускать эту Левину, хотя, скорее всего, вся его погоня могла оказаться пустым занятием. Полстраны сбегало с работы под разными предлогами в любое время, а ему возомнился криминал в том, что он застукал за этим кадровичку из МИДа.
      - От первого мужа детей не было. Это я точно помню. От второго сын был, а от третьего, кажется, дочь. Да - дочь, он вместе с ней от нее и ушел. Это вот Левин, от которого у нее фамилия, и был.
      - А чего ж она от второго мужа не сохранила?
      - Этого я не знаю. Может, чего боялась. У ней же муж, - он обернулся назад, в пустоту сортировочного зала, словно боялся, что и пустота может его подслушать, - по делу рыбхоза проходил. Может, помните, громкий такой судебный процесс был - по икре, рыбе и прочем? А муж этот, второй, большим тузом в министерстве служил. Серов Александр Сергеевич. Не слышали?
      Почтальон произнес это в тот момент, когда Иванов уже твердо решил уйти, и новость, обрушившаяся на него, так вдавила его в стул, что он не встал бы, если бы даже захотел.
      - Нет, никогда не слышал, - соврал он.
      Судя по голосу, внешне он остался холоден.
      - А сын от этого Серова с ней живет? - вроде бы из чисто человеческого любопытства спросил он.
      - А я вас понимаю! - опять восхитился почтальон, напугав его. - Вы очень хитрый человек. Вы хотите знать точного адресата газет? Правильно? Для точного социологического анализа?
      - Да, - обрадовал он почтальона.
      - Нет, не живет. Иногда лишь заходит. Просто гражданка Левина - очень интересующаяся жизнью страны и ее экономикой человек.
      Иванов, оторвав взгляд от тетради, посмотрел на почтальона, и тот показался ему еще худее, чем в начале их встречи. Такое впечатление, что это он выжал из него новости и сделал его еще костистее и тоньше.
      - Знаете, мы с вами слишком углубились, а "массив" большой, - обозвал он социологическим термином стопку тетрадок. - Если вас не затруднит, составьте для нас анкету по газетам. К примеру, "Труд" - кто, в каком возрасте, какие профессии. А я на днях забегу и заберу. Хорошо? Ваша фамилия будет упомянута при публикации исследования.
      Он "выстрелил" точно. Почтальон заерзал, бросил восхищенный взгляд на тетрадки, которые раньше казались такими ерундовыми казенными бумажками, а теперь вдруг представились фолиантами в драгоценных обложках, которые вознесут его к славе и известности.
      - Конечно... За пару дней... Я по ночам...
      - По ночам не нужно, - посоветовал Иванов и, пожав щуплую детскую кисть, вышел из почты.
      Вдохнул резкого морозного воздуха, и запах старых газет выветрился из головы. За домами обошел двор, обогнул стоящую напротив восьмого номера такую же семнадцатиэтажную башню и, став за металлической коробкой гаража, сразу определил два окна из квартиры Левиной, выходящие во двор, со стороны подъездов. Два самых обычных окна, выбеленных тюлью. На одном из них, том, что из кухни (а Иванов сам жил в такой же типовой квартире такого же типового дома) зеленела полоса сетки из пластиковых нитей. Защита от комаров зимой смотрелась нелепо и глупо.
      Он задержал на ней взгляд и вдруг заметил, что рядом с этой полосой, на среднем стекле, качнулся тюль. Кто-то выглянул и тут же вернул тюль на место. Мгновенное, почти неуловимое движение. Как всплеск рыбы на озере, который сразу гасится, рассасывается тонкой пленкой воды.