Адмирал Вердеревский отказался от предложенного поста. Выпущенный из Петропавловской крепости, он вскоре эмигрировал во Францию. В годы второй мировой войны, уже будучи глубоким стариком, он участвовал в борьбе против гитлеровских захватчиков, оккупировавших Францию. После изгнания оккупантов вместе с многими другими эмигрантами попросил предоставить ему советское гражданство. Просьбу его удовлетворили. Конец своей жизни он прожил гражданином Советского Союза.
      Крыленко, так же как и Феликс Эдмундович Дзержинский, посоветовал нам не медлить с роспуском Центрофлота. Здесь же, в Военно-революционном комитете, мне вручили мандат, из которого явствовало, что я назначаюсь комиссаром Морского министерства и Адмиралтейства. Мне объяснили, что нужно будет проследить за тем, чтобы министерство с самого начала четко выполняло распоряжения Советской власти.
      Я готов был немедленно идти в Адмиралтейство, но Крыленко посоветовал мне сначала побывать на заседании съезда. Увидев, что я колеблюсь, он добавил:
      - Владимир Ильич сегодня выступать будет.
      Услышав это, я немедленно помчался в актовый зал. Как и в первый день, народу было битком. Хорошо, что товарищи как-то умудрились сохранить свободное место.
      Заседание шло как обычно. Но вот председательствующий Яков Михайлович Свердлов объявил, что сейчас перед делегатами выступит Ленин. Зал словно взорвался, загремел овациями, приветственными возгласами. Когда Владимир Ильич вошел в зал, все встали.
      До этого я видел Ленина на Апрельской конференции. Теперь он показался мне похудевшим и утомленным. Непривычно было видеть его гладко выбритым без усов и бородки. Ленину пришлось их сбрить, когда он скрывался в подполье от ищеек Временного правительства.
      Поднявшись на трибуну, Владимир Ильич вытянул вперед руку, останавливая овации. Едва они смолкли, он заговорил, как всегда, энергично и бодро. Владимир Ильич повел речь о том, что больше всего волновало миллионы людей, - о мире. Слушали его в напряженном молчании, боясь проронить хоть одно слово. Ленинский Декрет о мире был принят с небывалым воодушевлением.
      В тот же вечер по второму докладу Ленина съезд принял еще один декрет, возвестивший, что отныне вся помещичья земля без всякого выкупа переходит в руки трудового народа. Горячими, долгими овациями съезд приветствовал и образование первого Советского правительства во главе с Владимиром Ильичем Лениным.
      Дождавшись перерыва в заседании, я все же решил пойти в Морское министерство. В Адмиралтействе уже никого не было, кроме дежурных. Предъявив свой мандат, я попросил телеграфистов связать меня по прямому проводу с Центробалтом. Через несколько минут они сказали, что на проводе Дыбенко.
      Здесь для точности я приведу сохранившийся в архиве текст нашего разговора:
      Ховрин: В Петрограде помимо съезда образовался "Комитет спасения революции", в состав которого вошли большинство оборонцев городской управы, представители меньшевиков и оборонцы, ушедшие со съезда, и представители Центрофлота, за исключением меньшинства его членов. Я говорил с Крыленко частным образом. Есть идея распустить его, организовав из членов съезда временный Морокой революционный комитет, который завтра соберется. Арестованный Вердеревский находится в Петропавловской крепости. Кроме того, имел разговор с Крыленко в Революционном комитете, который высказался, что есть намерение привлечь Вердеревского в министерство. Конструкция власти будет коллегиальная. В состав Морской коллегии намечены кандидаты: Антонов, Крыленко и Дыбенко. Ответь на эти вопросы.
      Дыбенко: Вошли ли в "Комитет спасения" представители от Балтики? По флоту объявлено постановление исполнять приказания только Центробалта, в оперативных делах - комфлота. Почему у аппарата все время стоят кадеты в виде Клименко, который совершенно не дает никаких сведений? Если у вас мало людей, верных революции, то мы пришлем от Балтики. Сообщи полностью, какие перемены. Прибыли ли наши четыре миноносца... пришли ли эшелоны, посланные из Гельсингфорса? Для них послана провизия, шестьсот пудов. Сделай справку, если нужна провизия, пришлем еще. Миноносцы и эшелоны посланы в распоряжение Петроградского революционного комитета. Команду Балтики убрать от Центрофлота.
      Ховрин: Часть членов Балтики вошла в "Комитет спасения". Я назначен комиссаром в Морское министерство. Караул подчиняется только мне. С завтрашнего дня мы назначаем своих комиссаров. Посылать что-либо обождите, за исключением провианта. Все части войск, посланные вами, находятся в распоряжении Революционного комитета, в том числе и миноносцы. Положение везде до некоторой степени выясняется. Части войск, направленные против Петрограда, присоединяются к нам. Керенский утром 25 октября выехал из Петрограда в Гатчину, призывал войска идти на Петроград. Войска отказались. В Казани происходит сражение, то же и в Царицыне. Из других мест сообщений не имею. Ответь на вопросы о Вердеревском и Центрофлоте.
      Дыбенко: Центрофлот объявить неправомочным ввиду того, что Балтийский флот лишит мандатов своих представителей, защищающих Керенского. Вердеревский под сомнением, вопрос не обсуждался. Узнай, где Дмитриев. Требуется бригадный на крейсеры. Из каких частей представители Балтики вошли в "Комитет спасения"? Укажи фамилии; если сейчас не знаешь, то постарайся узнать. Финляндия объявлена на военном положении ввиду того, что буржуазная гвардия покушается сделать нападение на наши войска. Приняты все меры. Вместо Некрасова назначены два комиссара. Флот в возбужденном настроении и рвется в бои на баррикады. Приходится сдерживать. Комиссары Временного правительства Онипко и Франкфурт устранены. "Народная нива" за погромный призыв закрыта. Редактор арестован. Редакция реквизируется для левых эсеров по соглашению с Центробалтом.
      Ховрин: О Вердеревском желательно решить вопрос в положительном смысле. Завтра предполагается его освободить. Верховная комиссия, может быть, сегодня будет, утверждена съездом. Кандидаты - как я и называл. В состав этой комиссии предполагается пригласить Вердеревского и еще кого-нибудь. Можешь ли ты, не принося ущерба делу, приехать в Петроград? Дмитриева пятого адреса не знаю.
      Дыбенко: В состав коллегиального министерства имеются намеченные уже кандидаты и в какие министерства?
      Ховрин: Есть основание предполагать, что премьер будет Ленин, об остальных ничего не знаю. Относительно Центрофлота вопрос наполовину решен.
      Дыбенко: Относительно Вердеревского обсудим на общем собрании, дадим ответ.
      Ховрин: Нельзя ли дать ответ к утру? Я буду утром на заседании Революционного комитета. Можете не поспать ночь, но дайте ответ.
      Дыбенко: Дадим ответ к семи утра.
      Ховрин: Можешь ли ты приехать?
      Дыбенко: Могу. Когда именно приехать?
      Ховрин: Я сообщу. Нет ли каких вопросов?
      Дыбенко: Скажи, сколько убитых и раненых у дворца?
      Ховрин: Убито пять матросов и один солдат. Раненых много.
      Дыбенко: Сколько с другой стороны?
      Ховрин: Никого.
      Дыбенко: Сдался ли женский батальон?
      Ховрин: Все сдались.
      Утром 27 октября товарищи из ВМРК решили окончательно покончить с соглашательским Центрофлотом. Разогнать его поручили мне. Вместе со мной отправились Анатолий Железняков и Эйжен Берг. Пока мы шагали к Адмиралтейству, я обратил внимание, что некоторые прохожие обходят нашу небольшую группу стороной. Причиной этого оказался Берг. Его решительное лицо, мощная, почти квадратная фигура и без того производили внушительное впечатление. А тут еще он заткнул за пояс два револьвера. Я сказал ему, что, может быть, лучше положить револьверы в карман, а то, мол, люди пугаются.
      - Нет! - густым басом отозвался он, воинственно топорща усы. Пугаются только буржуи. А они и должны бояться революционных матросов!
      В Адмиралтействе мы неожиданно встретили моего старого знакомого Федора Кузнецова-Ломакина - кронштадтского подпольщика, с которым мы вместе сидели на скамье подсудимых в октябре 1916 года. Федор разговаривал о чем-то с группой вооруженных матросов. Увидев меня, он радостно бросился навстречу:
      - Вот чудеса-то! Какими судьбами?
      Я коротко рассказал, зачем мы пожаловали в Адмиралтейство. Кузнецов-Ломакин сказал, что готов помочь нам. Потом добавил улыбаясь:
      - Тебе, Николай, повезло. Я сейчас начальник караула. Ребята в карауле хорошие, настроены по-большевистски. Так что можешь распоряжаться.
      Попросив Кузнецова-Ломакина выставить матросов у входа в зал, я с товарищами вошел внутрь. Центрофлотцы встретили нас неприветливо. Еще не зная о решении ВМРК, они, конечно, догадывались, что пришли мы неспроста. Я сказал, что уполномочен сделать важное сообщение, и предложил пригласить в зал всех членов Центрофлота , которые находились в это время в Адмиралтействе. Когда все были в сборе, я объявил, что решением Военно-морского революционного комитета Центрофлот объявляется распущенным. Шум поднялся неимоверный. Соглашатели кричали:
      - Не имеете права!
      - Это насилие!
      - Мы не будем подчиняться узурпаторам!
      Гвалт не давал мне возможности договорить. Напрасно я стучал ладонью по столу, стараясь навести порядок. Шум не утихал. Тогда вперед вышел Берг и рявкнул так, что задрожали стекла:
      - А ну, тише, божьи дети!
      Оглушенные звуком его голоса, центрофлотцы смолкли. Я объявил, что назначен комиссаром Морского министерства и Адмиралтейства, зачитал свой мандат и приказал, не теряя времени, сдавать дела.
      - А до сдачи дел, дорогие граждане, будете находиться как бы под домашним арестом.
      Центрофлотцы вновь было загалдели, но довольно быстро смирились. Только один дотошный с нашивками унтер-офицер все еще продолжал у меня выяснять, по какому праву мы разгоняем Центрофлот. Желая побыстрей отвязаться от него, я сказал коротко:
      - По праву сильного, понял?
      После этого вопросов к нам больше не было. Громко, чтобы все слышали, я отдал приказание Кузнецову-Ломакину никого из помещений не выпускать, у всех дверей расставить караульных. Когда мы вышли на улицу, начальник караула в раздумье спросил:
      - И долго их тут держать?
      - Вряд ли нужно долго, - сказал я, - припугнули мы их, и на первый раз хватит. Если кто будет проситься выйти в город - не препятствуй...
      Кузнецов-Ломакин в точности выполнил приказ. В тот же вечер центрофлотцы поодиночке ушли, сдав свои дела. Орган соглашателей перестал существовать. Матросы о нем не жалели. Но так называемый "Комитет спасения родины и революции" направил по всем флотам телеграмму: "27 октября в 5 часов вечера в Центрофлот явился матрос Ховрин, заявивший от имени Морского военного комитета, избранного съездом Советов, о роспуске Центрофлота. На запрос о причине Ховрин ответил: "По праву сильного". Не имея возможности сопротивляться грубой силе, Центрофлот заявил: роспуск считает незаконным. Подчинился грубой силе и сдал дела".
      На флотах эта телеграмма произвела совсем иное впечатление, чем то, на которое рассчитывали в "Комитете спасения". Матросы единодушно одобрили решение ВМРК.
      Военно-морской революционный комитет занял помещение, где размещался прежде Центрофлот. Разогнав соглашателей, мы пригласили из состава Центрофлота матросов-большевиков. С нами стали работать Василий Марусев, Владимир Полухин, Иван Соловьев и еще несколько человек. Все они активно помогали Вахрамееву налаживать работу нового органа.
      Одним из первых получил задание ВМРК Анатолий Железняков. Ему поручено было обеспечить порядок в районе Невского проспекта и Дворцовой площади. В то время на Невском и возле Зимнего дворца группами собирались недовольные революцией обыватели, чиновники разных ведомств, гимназисты. Они устраивали жидкие митинги протеста, шумели и витийствовали друг перед другом. Там же появилось много уголовников и всякого рода анархиствующих личностей, рассчитывающих половить рыбку в мутной воде.
      Железнякову выделили матросов из 1-го Балтийского экипажа. В помощь себе он взял также Эйжена Берга. Тот с удовольствием согласился разгонять буржуев и жуликов. Один вид Берга с неизменными револьверами за поясом действовал на слабонервных интеллигентов устрашающе. Достаточно было ему подойти к кучке митингующих против Советской власти, как она сама собой тихо и незаметно таяла. Бергу иногда даже не приходилось прибегать к словам и уговорам.
      В первый же день матросские патрули навели в районе Невского и Дворцовой площади идеальный порядок. И митингующих, и уголовников как ветром сдуло. Берга стали шутливо называть комендантом Невского.
      Военно-морскому революционному комитету с самого начала его деятельности пришлось решать массу неотложных вопросов. Для работы не хватало суток. Многие из нас и поселились тут же, в Адмиралтействе, приспособив для ночлега диваны и кресла.
      Во главе Морского министерства была поставлена коллегия из трех человек. По ходатайству ВМРК первым наркомом по морским делам стал Павел Ефимович Дыбенко. Управляющим министерством рекомендовали капитана 1 ранга Модеста Васильевича Иванова. Во все управления были назначены комиссары.
      В Петрограде было неспокойно. Один за другим вспыхивали юнкерские мятежи. Теперь, несколько десятков лет спустя, видно, что новая революционная власть допустила ошибку, не разоружив юнкеров сразу же после ареста Временного правительства. Но в те дни такая мера не казалась необходимой.
      В тот день, когда это случилось, я находился в ВМРК. Неожиданно со стороны Исаакиевской площади послышалась пулеметная стрельба. Все, кто находились в помещении, схватились за оружие и помчались на улицу. Перед нашими глазами предстала такая картина: два броневика кружили по площади и вели огонь по рослому матросу, который прятался за колоннами собора. К груди он прижимал раненую руку и морщился от боли. Прибежавшие из Адмиралтейства моряки, прячась за штабелями дров, пытались подобраться к машинам поближе. Но свинцовый ливень не давал возможности подступиться к ним. Наша же стрельба была бесполезной - пули отскакивали от брони.
      Похозяйничав перед Исаакием примерно с полчаса, броневики направились на улицу Гоголя. Один из них на углу почему-то остановился. Мы выскочили из-за укрытий и бросились к машине, дружно навалились на нее и опрокинули набок. В дверцу застучали прикладами, кто-то крикнул:
      - А ну, вылазьте, гады!
      Медленно открылся люк, показался бледный человек в кожаной тужурке. Увидев, что стоящий рядом матрос замахнулся штыком, он отшатнулся и срывающимся голосом попросил:
      - Не надо, я не стрелял, я - шофер!
      Следом за ним вылезли еще двое. Под солдатскими шинелями у них были офицерские кителя. Обоих тут же пристрелили, а трупы сбросили в реку. С этими лютыми врагами нельзя было церемониться.
      Очень часто враги сами вызывали нас на жестокость, бессмысленно убивая наших товарищей. Матросы беспощадно мстили за гибель друзей.
      Никогда не забуду случай, который произошел во время осады восставшего юнкерского Павловского училища. Моряки и солдаты обстреливали засевших в здании юнкеров, пытались ворваться внутрь, однако каждый раз отступали, оставляя на мостовой раненых и убитых. Мятежники держались стойко. Но вот в окне показалась высунутая на штыке белая тряпка.
      - Братва, гляди - сдаются юнкера! - воскликнул кто-то.
      - Наконец-то додумались! - раздались голоса.
      Все вышли из-за укрытий и направились к подъезду. Но едва дошли они до середины двора, как из окон в упор ударили пулеметы... Десятки убитых и раненых упали на камни двора.
      Ярости наступавших не было предела. Они ворвались в здание. Расправа была короткой...
      В эти дни всем нам некогда было даже сомкнуть глаз. На Петроград начали наступление казачьи части генерала Краснова. Военно-морской революционный комитет многое сделал для отражения этой угрозы. Боевые корабли получили приказ занять позиции, с которых можно было держать под обстрелом подступы к Петрограду. Отряды кронштадтских, гельсингфорсских и ревельских матросов были направлены под Гатчину и Царское Село.
      Мне тоже было поручено выступить с матросским отрядом навстречу наступающим казакам. Командиром выделили нам пехотного офицера, а я был за комиссара. Из города вышли пешим порядком. Пока двигались по улицам Петрограда, отряд имел бравый и подтянутый вид. Но вот потянулись размокшие от дождя проселочные дороги. Здесь мы убедились, насколько неподходящая матросская форма для маршей. Ботинки у всех промокли насквозь, брюки были в грязи.
      Усталые, голодные и злые, мы вечером устроились на ночлег в какой-то деревушке. Утром - подъем и без завтрака - в путь. Некоторые стали роптать. Но вот со стороны Петрограда показались накрытые брезентом телеги. На передней рядом с возницей сидел молодой паренек в рабочей тужурке. Еще издалека он крикнул:
      - Эй, морячки! Принимай провизию и сапоги!
      Матросы вмиг окружили подводы и начали нагружаться едой, подбирать обувь. Тут же, на дороге, переобувались, заправляя в голенища злополучные клеши. Сапоги почему-то оказались лимонно-желтого цвета, но это никого не смущало - зато ноги сухие. Свои ботинки оставили на дороге. Жителям ближайшей деревушки их, наверное, хватило потом на много лет.
      Подкрепившись, все заметно повеселели. Послышались шутки, кое-кто попробовал даже напевать. Двинулись дальше. Неподалеку от села Александровского наш отряд остановили красногвардейцы. Они предупредили, что впереди, за холмом, казаки. Командовавший нами офицер приказал отряду развернуться в цепь. Матросы сошли с дороги. К их сапогам сейчас же налипли пудовые комья грязи. Но какой-то весельчак продолжал балагурить:
      - Где там вояки Керенского попрятались? Не знают небось еще матросскую полундру!
      Раздалась команда - и мы двинулись по вспаханному полю, с трудом вытаскивая из густого, черного месива ноги. Казаки не стреляли. Когда мы оказались на середине пашни, захлопали винтовки, ударили пулеметы. Командовавший нами офицер зычно крикнул:
      - Ложись!
      Он первым упал на землю. Некоторые матросы последовали его примеру. Однако большинство осталось на ногах. Впервые слыша эту армейскую команду, они растерялись. Казацкие пули не щадили их. Десятки наших товарищей навсегда остались здесь. Когда опять пошли в атаку, матросы действовали уже более осмотрительно.
      Казаков заставили отступить. Но отряд, впервые участвовавший в сухопутном бою, понес немало жертв. Большая группа матросов погибла уже после того, как противник был сбит с позиций. Считая, что опасность миновала, балтийцы зачем-то столпились у железнодорожной будки. Вражеский наблюдатель засек это скопление. Последовал залп батареи - и многие наши товарищи погибли под разрывами снарядов.
      К вечеру к нам на позиции приехал Николай Ильич Подвойский. Собрав вокруг себя моряков, он похвалил их за храбрость, но тут же и отругал за излишнюю лихость и неумение воевать. Из рядов раздалось:
      - Не учили нас этому... Мы же не пехота...
      - Теперь придется, - сурово сказал Подвойский, - враги еще не разбиты...
      Но нашему отряду в эти дни не пришлось больше воевать. На следующее утро мы узнали, что казачьи части генерала Краснова капитулировали, сам Краснов арестован, а Керенский бежал из Гатчины, переодевшись в матроса. Нас отозвали в Петроград.
      Вечером, поужинав, мы с Анатолием Железняковым уже собирались лечь спать, как нас неожиданно пригласили в штаб Петроградского округа. Антонов-Овсеенко проинформировал, что в Москве идут тяжелые бои. Кремль еще не взят восставшими.
      - На помощь москвичам решено послать отряд моряков, - сказал Антонов-Овсеенко. - Сформировать его поручается вам, товарищ Ховрин...
      Я сразу же приступил к делу. Во 2-й Балтийский экипаж, в Кронштадт, на корабли полетели распоряжения о выделении надежных ребят. Первым в отряд попросился Эйжен Августович Берг, а к утру 2 ноября в его составе насчитывалось уже несколько сот человек.
      Командиром отряда был назначен Ф. Ф. Раскольников, комиссаром стал я, а начальником штаба - А. Ф. Ильин-Женевский.
      За власть советов
      Колеса деловито стучали на стыках. За окнами в чернильной темноте осенней ночи время от времени вспыхивали оранжевые россыпи искр. Желтые язычки пламени свечей слегка подрагивали за грязными стеклами фонарей, разливая по вагону зыбкий тусклый свет. Неясные блики играли на стволах сложенных на лавках винтовок, на круглых боках бутылочных гранат.
      Несмотря на поздний час, в штабном вагоне никто не спал. Да и в соседних тоже, видимо, бодрствовали. Иногда, перекрывая шум идущего поезда, до нас доносились звуки веселой песни.
      Матросский эшелон шел на Москву головным. Следом за ним двигались составы с солдатами 428-го Лодейнопольского полка и путиловские бронеплощадки с красногвардейцами. Командовал всеми этими силами К. С. Еремеев - член Петроградского военно-революционного комитета. Почти всю дорогу он, не переставая, дымил зажатой в зубах короткой трубкой. Такого завзятого курильщика мне еще не приходилось встречать.
      В пролетах между станциями наши составы шли хорошо. Зато на остановках нас подолгу задерживали. Мы подозревали, что имеем дело с саботажем железнодорожных чиновников, однако доказать ничем не могли.
      На станции Тосно Еремееву передали телеграмму. В ней сообщалось, что впереди нас в сторону Москвы движется неизвестный бронепоезд. Еремеев недоуменно пожал плечами:
      - Непонятно. Из Петрограда никаких бронепоездов Военно-революционный комитет не отправлял. Откуда он мог взяться?
      После короткого совещания на платформе решили дать депешу на ближайшую от нас Окуловку с требованием задержать неизвестный бронепоезд. Когда туда прибыли, там его не оказалось: железнодорожники не осмелились остановить бронированную крепость. Они лишь рассказали, что в ней - ударники, которые обстреливали красногвардейце
      цев и матросов в боях под Гатчиной и Царским Селом. После того как красновцы капитулировали, бронепоезд, обойдя Петроград по ветке, вышел на Николаевскую дорогу.
      Мы качали преследовать его. В Бологое прибыли, когда уже стемнело. И тут настичь противника не удалось. Он свернул на Полоцкую ветку. Видимо, направился к Западному фронту. В нашем штабе уже хотели махнуть на это дело рукой, но узнали, что солдаты с артиллерийских складов, расположенных вблизи станции Куженкино, разобрали рельсы и теперь бронепоезду некуда деваться.
      - Придется нам несколько задержаться, - сказал командир нашего отряда, - просто обидно будет, если упустим.
      Еремеев дал согласие на эту операцию. Бронеплощадки с морскими орудиями и матросский эшелон перевели на Полоцкую ветку. В кромешной темноте двинулись дальше. Когда, по нашим расчетам, неприятель должен был быть уже близко, состав остановился, моряки высыпали на землю. Вперед выслали разведку.
      Вскоре бронепоезд был обнаружен, и оказалось, что команда его сбежала. Теперь он уже находился в наших руках. На нем было две пушки во вращающихся башнях и шестнадцать пулеметов, установленных по бортам. Внутри мы обнаружили. изрядный запас патронов и снарядов, несколько ящиков с гранатами-лимонками.
      Матросам очень пришлись по душе трофейные гранаты. До этого они имели дело только с гранатами бутылочного типа, а теперь, увидев удобные, по руке, лимонки, набили ими карманы, а некоторые - даже вещевые мешки. Поначалу командование отряда не возражало против этого увлечения, пока не произошел трагический случай (это было уже в Москве).
      Один из моряков нечаянно выдернул предохранительную чеку. Ему крикнули, чтобы он отбросил гранату в сторону, но он замешкался и был убит взрывом. После этого происшествия штаб отдал приказ сдать все лимонки.
      Среди прочих трофеев матросы обнаружили изумительной красоты шашку в серебряных ножнах. Делавший ее мастер вырезал на конце эфеса голову коня. Ножны покрывала тонкая чеканка. Долго любовались мы этим оружием. Кто-то предложил подарить его командиру отряда. Тот сначала смущенно отнекивался, потом все же принял.
      Захваченный бронепоезд укомплектовали личным составом и поставили впереди эшелонов. Вернувшись в Бологое, взяли курс на Москву. На этот раз ехали без приключений. Прибыли на Николаевский (ныне Ленинградский) вокзал глубокой ночью. Еще в пути узнали, что революция в Москве победила и власть перешла в руки Совета. Еремеев, несмотря на поздний час, отправился в Московский ревком, приказав нам ждать его в составах.
      После его отъезда Железняков отпросился в город. Он был родом из Москвы, здесь жили его мать и родные. Он и меня уговорил пойти вместе с ним. Командир не возражал против этого, и мы отправились пешком в Марьину рощу. Анатолий уверял, что это совсем недалеко. На самом же деле мы потратили часа два, пока добрались до дома, где жила его семья.
      Над Москвой только забрезжил рассвет, когда Анатолий громким стуком разбудил всех домочадцев. Радости родных не было предела. Нас усадили за стол, быстро вскипятили чайник. Все время, пока мы чаевничали, мать не сводила с Анатолия глаз, с жадным вниманием ловила каждое его слово. А младший братишка Железнякова и двое его племянников возились в углу, примеряя нашу боевую амуницию.
      Пробыли мы у родных Железнякова совсем недолго, потому что время нашего "отпуска" уже истекло. Но и этот короткий визит произвел на меня большое впечатление. Приятно было посидеть в домашней обстановке, о которой мы уже стали забывать.
      Когда вернулись на вокзал, командир предложил мне и Железнякову пойти вместе с ним на поиски подходящего помещения для нашего отряда. У Красных ворот наше внимание привлек длинный трехэтажный дом с широкими окнами. Оказалось, что это институт благородных девиц.
      - А ведь здесь наверняка найдем излишек площади, - сказал Железняков. - Посмотрим?
      Пошли в канцелярию. Узнав о цели нашего прихода, представительница дирекции встретила нас недоброжелательно. Но мы все же, осмотрев помещение, сказали, что займем пустующие комнаты первого этажа. Дама пробовала протестовать, но в конце концов сдалась.
      Когда матросы нашего отряда услышали, в каком здании им придется жить, шуткам их не было конца. Они от души веселились, представляя себя в обществе дворянских дочек. Конец излишнему веселью положил решительный Берг. Он громогласно объявил:
      - Кончайте, товарищи, неуместные разговоры! В Смольном раньше тоже благородные девицы помещались, а теперь там - центр мировой революции. И ничего смешного в этом не может быть. Ясно?
      До института пошли строем. Если в Петрограде матросов видели часто, то в Москве такой большой отряд моряков появился впервые. На тротуарах толпились любопытные, следом бежали восхищенные мальчишки. А на наших ребят любо-дорого было посмотреть. Они шагали, как на параде: идеально держали равнение, не оглядывались по сторонам. Их выправка, мужественный и суровый вид яснее слов говорил о том, что это шагают герои революции - балтийские моряки.
      Прибыв на место, отряд разместился в освобожденных для нас комнатах и стал ожидать приказаний. Сопротивление врагов в Москве было полностью сломлено. Юнкеров разоружили, часть арестовали, некоторых отпустили домой. Все же Московский ревком нашел дело и для нас. Он решил использовать балтийцев для поисков подпольных складов оружия, созданных контрреволюционными офицерами, и для борьбы с бандитами, которых порядком развелось в ту смутную пору. Царской полиции уже не существовало, а милиция еще только зарождалась. В такой обстановке уголовники чувствовали себя вольготно. Они терроризировали целые кварталы. Банды действовали дерзко и были хорошо вооружены.
      Несколько дней подряд наши матросы, разбившись на группы, проводили облавы, прочесывали рынки, обыскивали ночлежки. Мы ловили уголовников в кабаках, громили подпольные игорные дома, врывались в бандитские притоны. Вся эта блатная шваль, почти всегда пьяная, яростно сопротивлялась. Они пускали в ход ножи, пистолеты и даже гранаты. Некоторые наши товарищи погибли от бандитских рук. Но и мы не давали им пощады. Бандитов, захваченных с оружием в руках, расстреливали на месте.
      Когда среди уголовников распространился слух о том, что матросы круто расправляются с теми, кто оказывает им вооруженное сопротивление, мы стали замечать, что при очередных наших налетах бандиты ведут себя гораздо покладистее, сдаются, не прибегая к оружию. В короткий срок нам удалось заметно утихомирить уголовников.
      Но честно говоря, матросов не очень устраивала их новая роль. Они рвались в бой с контрреволюцией. Командир отряда, Ильин-Женевский и я пошли к командующему войсками Московского округа Н. И. Муралову. В это время из Петрограда поступила директива, которая предписывала нашему отряду двигаться к Харькову и дальше на юг для борьбы с белым казачеством и оказания помощи местным Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Раскольникова отзывали обратно в Петроград.
      В актовом зале института состоялся митинг. Тут же решено было избрать нового командира отряда. Выбор товарищей пал на меня. Комиссаром избрали прибывшего к нам члена Петроградского ВРК прапорщика Павлуновского, а начальником штаба оставили Ильина-Женевского.
      Собравшись втроем, мы произвели некоторые назначения внутри отряда. Железняков стал моим заместителем. На должность начальника хозяйственной части назначили по моей рекомендации аккуратного и исполнительного Юкумса, а начальником связи утвердили Шпилевского.
      Оба они были с "Республики". Матросы с этого корабля составляли ядро нашего отряда, самую боевую и дисциплинированную его часть.
      Московский ревком направил к нам штабс-капитана Скавронского. Должности для него не определили, и он выполнял у нас роль военного советника при штабе. Надо сказать, что советы его нам очень пригодились впоследствии. Это был спокойный, тактичный и на редкость деловой человек. У матросов Скавронский быстро завоевал авторитет.
      Для усиления отряду придали роту училища прапорщиков под командованием унтер-офицера Яшвили, четыре бронеавтомобиля и прожекторную команду с двумя прожекторами и автономной электростанцией.
      Бойцы горели желанием быстрее отправиться в путь. Каждый день они засыпали штаб вопросами: когда поедем? У нас, по сути дела, все было готово в отправке. Оставалось только получить вагоны и паровозы. Но их-то как раз и не было. Железнодорожное начальство ссылалось на многие причины, мешающие выделить подвижной состав. Сначала мы терпеливо ждали, но потом стали догадываться, что столкнулись с саботажем.