В тот же день по инициативе Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) на совместном заседании представителей всех демократических организаций города был образован Революционный комитет. В его руки перешла вся власть. От Центробалта членами ревкома были избраны четверо, среди них - Николай Измайлов.
      В эти тревожные дни замечательно проявил себя член Центробалта матрос 2-го Балтийского экипажа Федор Кузьмин. Мы послали его в Центрофлот для связи. Там как раз собирались отправить в наступавшую на Петроград "дикую дивизию" матросскую делегацию. Кузьмину предложили возглавить эту группу. Он согласился. Агитаторы выехали на станции Дно, Антропшино и другие, где располагались эшелоны "дикой дивизии". Их беседы с горцами сыграли огромную роль. Моряки сумели убедить солдат, что реакционные офицеры обманули их, и конники отказались идти на Петроград, принимать участие в братоубийственной войне.
      Член Центробалта Николай Измайлов в эти дни был комиссаром ревкома в казачьей дивизии, расквартированной в Гельсингфорсе. Корнилов возлагал особые надежды на расположенные в Финляндии конные части. По разработанному плану мятежа они должны были наступать на Петроград с севера. Однако ревком и Центробалт сорвали этот план. Измайлов вместе с другими товарищами выступал на казачьих митингах, разоблачал контрреволюционные замыслы мятежных генералов. Командиры казачьих частей были предупреждены ревкомом, что в случае, если они вздумают грузить войска в железнодорожные составы и отправлять в Петроград, пушки кораблей вдребезги разнесут поезда. Все это подействовало. Ни один эшелон с казаками не вышел из Гельсингфорса.
      Зато в столицу направились несколько эсминцев для борьбы с мятежниками. Они вошли в Неву. Их команды вместе с кронштадтцами участвовали в наведении в городе революционного порядка.
      Матросы Балтийского флота, как один человек, выступили против Корнилова. Конечно, среди офицеров и высшего командного состава были люди, сочувствовавшие мятежникам. Но они не смели открыто высказывать свои симпатии. Штаб флота, находившийся в то время в Ревеле, был под контролем Центробалта. Посланные на "Кречет" два наших комиссара - Машкевич и Григорьев - знакомились со всеми телеграммами и радиограммами, поступавшими в штаб. Адмиралу Развозову такое вмешательство крайне не понравилось, но он был вынужден на это согласиться.
      Представителям Центробалта помогали матросы-большевики с "Кречета". С их помощью Машкевич и Григорьев читали все секретные сообщения. Благодаря бдительности комиссаров и команды в эти дни был пойман один из самых активных корниловцев - генерал Долгоруков.
      Эпизод этот мало известен. Лишь совсем недавно мне посчастливилось узнать о нем интересные подробности от Василия Гервасиевича Машкевича.
      27 августа примерно в 3 часа дня в штаб флота поступила телеграмма из ставки верховного командующего. Адмиралу Развозову предписывалось обеспечить проезд из Ревеля в Гельсингфорс командующего 1-м Кавказским корпусом князя Долгорукова. Машкевич был сразу же уведомлен об этом сообщении. Известно было, что Долгоруков - приспешник Корнилова. Части 1-го Кавказского конного корпуса стояли в Финляндии, и генерал, конечно, направлялся туда не случайно.
      Машкевич немедля пошел к контр-адмиралу Развозову. Тот заявил, что такое известие для него - неожиданность. Комиссар предупредил командующего, что отдаст приказ об усилении контроля над средствами связи и передвижения. В тот же день Машкевич созвал представителей судовых комитетов кораблей, стоявших на Ревельском рейде. Обсудив положение, решили создать вооруженный матросский отряд на случай выступления контрреволюционеров, а генерала Долгорукова задержать.
      На следующее утро комиссары Центробалта реквизировали все автомашины штаба. Матросские патрули отправились на них контролировать дороги, ведущие в Ревель. Под вечер они вернулись ни с чем. Примерно в это время к Машкевичу прибежал взволнованный председатель судового комитета с миноносца, стоявшего неподалеку от "Кречета". Он рассказал, что недавно к сходням "Кречета" подъезжал автомобиль. Из него вышли два армейских офицера. Оба поднялись на штабной корабль. Спустя несколько минут они покинули его и в сопровождении флотского офицера прошли на миноносец.
      Это мог быть князь Долгоруков со своим адъютантом. Машкевич с несколькими матросами помчался на миноносец. На палубе к ним присоединились несколько человек из команды. Вошли в командирскую каюту. Сиятельный князь находился там. Произведенный обыск не дал никаких результатов - у Долгорукова не оказалось ничего такого, что имело бы отношение к корниловскому мятежу. Под охраной двух часовых его временно оставили на корабле. Машкевич договорился с судовым комитетом, что командир миноносца должен быть арестован, если он попытается вывести корабль в море.
      По прямому проводу с "Кречета" Машкевич связался с Центрофлотом и получил предписание доставить Долгорукова в Петроград для предания революционному суду. Когда эсминец с арестованным князем прибыл в столицу, Керенский прислал за ним на катере своего адъютанта. Но матросы решили по-своему. Они отправили Долгорукова в Петропавловскую крепость. Правда, просидел он там недолго. Керенский все же выпустил его. После Октябрьской революции Долгоруков бежал за границу...
      Накануне
      Обстановка в Центробалте все больше накалялась. Споры разгорались почти по каждому пункту повестки дня. Верх чаще стали брать большевики. Нас теперь открыто поддерживали товарищи, которые прежде колебались. Магнитский день ото дня мрачнел - чувствовал, что авторитет его рушится. К тому же он еще и трусил, видя, как Центробалт начинает то по одному, то по другому вопросу выступать против Временного правительства. Магнитский опасался, как бы рассерженный Керенский снова не арестовал непокорных.
      3 сентября из штаба флота нас уведомили о получении правительственного приказа, запрещавшего политическую борьбу в войсках. С аппаратов связи надлежало снять контроль, установленный в воинских частях и на флоте в период корниловского мятежа. К нам, на "Полярную звезду", пришли представители Гельсингфорсского ревкома Палагин и Чугунов. Они проинформировали нас о своем решении оставить приказ Керенского без внимания.
      Мы поддержали их в этом. Магнитский же испугался и подал заявление с просьбой освободить его от председательского поста. На заседании он особенно упирал на то, что считает несправедливым расстрел четырех офицеров с "Петропавловска", а сейчас не может согласиться с позицией Центробалта в отношении решения правительства.
      Против отставки Магнитского никто не возражал. А Яков Мохов гальванер с "Севастополя" - заметил громко, что в последнее время председатель перестал быть беспристрастным, только и делает, что воюет с левыми членами Центробалта.
      Магнитский с пафосом ответил:
      - Да, председатель должен быть беспристрастным, но он должен держать собрание в рамках законности, подчинения высшим демократическим организациям, которым мы выразили доверие...
      Когда мы вернулись после заседания в каюту, Сапожников сказал:
      - Завтра на выборах надо своих ребят предложить. Жаль, что Павла Дыбенко нет. Он бы прошел, как говорится, с ходу. А пока будем выдвигать Аверичкина и Баранова.
      На следующий день Магнитский неожиданно для нас был снова избран председателем. За него дружно проголосовали эсеры и меньшевики - всего восемнадцать человек. Аверичкин получил одиннадцать голосов, а Баранов только девять. Мы поняли, что допустили ошибку, выдвигая сразу двух кандидатов. Один набрал бы больше голосов, чем Магнитский.
      В связи с этим Баранов сразу после выборов очень резко отозвался о членах Центробалта, которые не выполнили наказов избравших их команд. Он назвал и Магнитского, выступившего против резолюции, вынесенной его же выборщиками - матросами крейсера "Богатырь".
      Председатель молча проглотил эту пилюлю. Даже эсеры и меньшевики понимали, что Магнитский не может быть руководителем Центробалта. Через день снова состоялись выборы. На этот раз кандидатуру Магнитского вообще не выдвинули. Председателем ЦКБФ стал большевик Аверичкин.
      Через два дня Магнитский подал заявление с просьбой освободить его от работы по состоянию здоровья.
      Агитация большевиков за отзыв соглашателей из состава Центробалта приносила заметные результаты. В начале сентября их у нас еще на несколько человек уменьшилось. Правда, перевес большевиков был еще незначительным.
      В эти дни эсеро-меньшевистское большинство ВЦИКа с согласия Временного правительства созывало Демократическое совещание. Было широко объявлено, что на него съедутся представители всей России, всех партий и групп. С помощью этого совещания соглашатели рассчитывали сохранить за собой руководство массами и поддержать пошатнувшийся авторитет Временного правительства. Центробалт решил послать в Петроград и своих делегатов. Меньшевики и эсеры намеревались избрать представителей от всех фракций и дать им общий наказ, отражающий точку зрения партийных групп. Конечно, такой наказ мог быть только компромиссным, и я, посоветовавшись с товарищами, выступил против него. Договорились выделить трех человек на совместном заседании всех групп. Когда проголосовали, оказалось, что на Демократическое совещание должны ехать большевики Баранов и я, а также сочувствующий нам Кабанов - артиллерийский унтер-офицер с "Андрея Первозванного".
      Соглашатели встали на дыбы. Особенно негодовали эсеры Иконников и Щука. Они никак не могли примириться с тем, что прошли лишь наши представители. Иконников зачитал письменный протест, под которым подписались одиннадцать членов Центробалта. Он предлагал признать выборы недействительными. Но эти его домогания были отвергнуты.
      Эсеры и меньшевики забеспокоились. День за днем они совещались в своих каютах, на каждом заседании выступали с протестами. Их отклоняли. Не видя иного выхода, они решили явочным порядком послать в Петроград эсера Романдина - артиллериста береговой батареи.
      Забегая вперед, скажу, что Романдин вернулся в Центробалт после Демократического совещания заметно полевевшим.
      8 сентября в 8 часов утра на стеньгах всех боевых кораблей Балтийского флота, на флагштоках в береговых частях под свежим морским ветром затрепетали красные флаги. Они реяли в Гельсингфорсе, Кронштадте, Либаве, Ревеле - во всех базах военно-морского флота.
      Красные флаги на кораблях и в частях были вызовом Временному правительству, грозным предостережением балтийцев всем врагам революции. Они наделали переполоху и в штабе флота, и в морском ведомстве, и в правительстве.
      История их появления такая. 1 сентября был опубликован правительственный декрет о переименовании Российской империи в Российскую республику. Для управления страной создавалась директория из пяти министров во главе с Керенским. Кстати говоря, в состав директории вошел и бывший командующий Балтийским флотом адмирал Вердеревский.
      Декрет о Российской республике вызвал бурное ликование на страницах буржуазных газет. Они писали о наступлении новой эры, о великих переменах. На самом же деле это была обычная буржуазная уловка. Балтийцы очень скоро ее раскусили. По распоряжению Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) матросы-большевики разъясняли командам подлинный смысл правительственного декрета, авторы которого "забыли" поставить перед словом "республика" слово "демократическая". На кораблях прошли митинги протеста.
      По предложению большевиков собралось объединенное заседание судовых комитетов девятнадцати боевых кораблей, стоявших в Гельсингфорсской базе. Оно резко осудило постановление Временного правительства.
      Участники заседания предложили поднять на кораблях боевые красные флаги и не спускать до тех пор, пока правительство не проведет в жизнь демократические реформы. Это решение судовых комитетов было направлено в Центробалт с тем, чтобы о нем оповестили весь Балтийский флот.
      Узнав об этом, Развозов прислал на "Полярную звезду" старшего лейтенанта Демчинского. Этот человек, несмотря на свой сравнительно невысокий чин, имел вес в Гельсингфорсе. Он был председателем совета местного отделения Союза офицеров-республиканцев. Демчилский считался энергичным организатором, обладал незаурядными ораторскими способностями. Направляя его на заседание Центробалта, Развозов рассчитывал, что старший лейтенант быстрее, чем адмирал, найдет общий язык с матросами.
      Выйдя на трибуну, Демчинский ни словом ни обмолвился о том, что командование флота возражает против требований девятнадцати судовых комитетов. Он постарался убедить всех, что они могли возникнуть просто по незнанию дела. Вопрос о том, какой должна быть республика, говорил Демчинский, решит Учредительное собрание, а матросы неправомочны решать государственные дела. Основной запас своего красноречия старший лейтенант израсходовал на доказательство беспочвенности и никчемности всей затеи с подъемом красных флагов.
      - Посудите сами, - обращался он к центробалтовцам, - разве можно выражать протест, поднимая флаги? Напротив, расцвечивание ими кораблей означает обычно какую-то радость. Помните, когда Финляндия после Февральской революции вздохнула свободно, она вывесила красные флаги. А в открытом море подъем красного флага обозначает готовность к стрельбе...
      Доводы Демчинского показались некоторым товарищам довольно убедительными. Но вот на трибуну поднялся представитель крейсера "Россия" Михаил Савоськин. Он сказал, что если Центробалт не поддержит призыв девятнадцати кораблей, то они сами сделают так, как наметили.
      - Красный флаг не опрокинет корабля... - заметил Савоськин. - Доверие к правительству уже лопнуло. Объявленная республика - не наша, демократическая, а буржуазная!
      Выступление Савоськина начисто смазало эффект, произведенный речью представителя штаба. Один за другим члены Центробалта стали предлагать поднять красные флаги на всех кораблях. Очень ярко и сильно высказался представитель линкора "Петропавловск" Хайминов.
      - Мы решили, - заявил он, - что наш красный стяг будет реять на мачте до тех пор, пока не будет, учреждена демократическая республика. Нет смысла выражать доверие Временному правительству. Не дало оно нам ни земли, ни чего-либо другого... Мы по первому зову пойдем за революционным Центробалтом. Смелее действуйте!
      ЦКБФ принял резолюцию, в которой говорилось: "Принимая во внимание, что декретом Временного правительства объявлена Российская республика, а не демократическая, в знак протеста против недоговоренности и откладывания введения республиканских учреждений на неопределенное время, в 8 час. утра 8 сентября поднять на стеньгах всех судов Балтийского флота, а также в береговых частях красные флаги..."
      Так возник новый конфликт с Временным правительством. Центробалт пошел на него под давлением матросских масс. Мы, большевики, понимали, что команды в требованиях идут значительно дальше своего выборного органа. Подъем красных флагов в знак протеста против антинародной политики Временного правительства наглядно показал, какие настроения господствуют на Балтийском флоте. На всех кораблях - больших и малых - наше постановление было одобрено к выполнено.
      Вспышка корниловщины послужила для матросов Балтики суровой жизненной школой. Действия правительства в период мятежа и после него наталкивали матросов на вывод, что оно не желает выполнять требования народа. Жизнь шаг за шагом подтверждала правоту Ленина, правоту партии большевиков. На кораблях, которые еще в мюле были оплотом соглашательских партий, произошла перестановка сил. К середине сентября уже весь Балтийский флот шел за большевистской партией. Команды открыто высказывали недоверие Временному правительству и требовали передачи власти в руки Советов.
      Попытка соглашателей обмануть массы с помощью Всероссийского демократического совещания и созданного из его участников так называемого предпарламента провалилась. Балтийские матросы настаивали на том, чтобы был созван II Всероссийский съезд Советов.
      В обстановке революционного подъема нельзя было больше терпеть, чтобы Центробалт из-за политики соглашателей плелся в хвосте событий и вместо упрочения авторитета терял его. Большевики-центробалтовцы все более решительно настаивали на созыве общебалтийского съезда, который мог полностью обновить состав ЦКБФ.
      Меньшевики и эсеры всячески тормозили решение этого важного вопроса. Но вот 15 сентября в Центробалт поступила резолюция, принятая всеми частями, расположенными в Кронштадте. Они настаивали безотлагательно созвать общебалтийский съезд. Подобные решения принимали и экипажи кораблей Гельсингфорсской базы. Из Петрограда к нам приехали члены Центрофлота Василий Марусев и Владимир Полухин, Они поддержали требования
      Видя, что матросские массы могут созвать съезд и без их согласия, эсеры и меньшевики 17 сентября были вынуждены проголосовать за проведение съезда.
      А на другой день в Центробалте появился Павел Дыбенко, выпущенный наконец из "Крестов". Выглядел он похудевшим и бледным, но энергичным. Его встретили шумно. Каждый старался пожать руку, сказать хоть несколько дружеских слов.
      Предметом шуток стала борода Дыбенко, которую он отпустил, находясь в тюрьме. Она придавала ему цыганский вид. Павел добродушно отшучивался, говорил, что такого его враги революций будут больше бояться. Друзья Павла подозревали, что дело не во врагах... Еще до июльских событий мы замечали, что Дыбенко неравнодушен к Александре Михайловне Коллонтай, которая приезжала к нам в Гельсингфорс для выступления на митингах. Коллонтай была старше Дыбенко, и, видимо, ему хотелось хотя бы с помощью бороды сгладить разницу в годах.
      Дыбенко сразу же с головой окунулся в работу. Формально он не был членом Центробалта третьего созыва, но это никого не смущало. Его кооптировали в состав комиссий по подготовке съезда.
      Уже в присутствии Дыбенко произошел новый инцидент с Временным правительством. 19 сентября на заседании были оглашены юзограммы о том, что правительство распустило Центрофлот. Известив это было крайне неожиданным для всех. Я уже упоминал о том, что Центрофлот состоял в основном из соглашателей и был опорой Керенского. Из-за чего же Александр Федорович "прогневался на послушный ему орган? Оказалось, что центрофлотцы проявили некоторую строптивость. Они размещались в Адмиралтействе очень тесно. Кто-то из членов Центрофлота разузнал, что начальник главного морского штаба оборудовал для себя квартиру в служебных помещениях Адмиралтейства. Центрофлотцы попросили передать эти комнаты им, но получили отказ. Тогда они сами, явочным порядком, заняли эту площадь. В дело вмешался военно-морской министр Вердеревский. Однако Центрофлот не уступал. Адмирал рассердился, доложил правительству о непослушании. В результате последовал приказ: "Немедленно распустить Центрофлот и разрешить на местах новые выборы".
      Нам, в сущности, было мало дела до судеб Центрофлота. Мы считали его органом неавторитетным на Балтике. Но в данном случае вопрос уперся в принцип. У нас он был поставлен так: имеет ли право Временное правительство своей властью распускать без ведома моряков их выборную организацию? Центробалт решил: нет, не имеет!
      В Петроград были командированы члены ЦКБФ Логинов, Милей и Школяров с наказом потребовать немедленного восстановления Центрофлота. Дыбенко предложил созвать представителей всех судовых комитетов, чтобы вместе с ними обсудить создавшееся положение.
      19 сентября зал заседаний был полон. Перед началом собрания кто-то крикнул, что надо избрать председателем Дыбенко. Предложение было встречено одобрительным гулом. За кандидатуру Павла Ефимовича проголосовали дружно. Дыбенко повел собрание напористо. Он сказал, что в данный момент все остальные вопросы следует отодвинуть на второй план и как следует обсудить создавшееся положение. Один из представителей судовых комитетов заикнулся было:
      - А может, отложить до возвращения посланных в Петроград членов Центробалта?
      На это не согласились. Начали обмениваться мнениями. Выступавшие критиковали действия Временного правительства, говорили, что терпению матросов приходит конец.
      Особенно острой была речь машиниста эсминца "Расторопный" Аполлона Бучинского.
      - Это что же получается? - сказал он. - Если дело пойдет так дальше, то, наверное, скоро Керенский провозгласит себя царем, финляндским, польским и прочая и прочая... А нам скажут, что все это нужно для спасения страны...
      С места поднялся массивный Дыбенко. Внимательно оглядел притихший зал, взмахнул сжатой в кулак рукой.
      - Товарищи! Второй раз мы видим безапелляционное решение Временного правительства. Мы не должны подчиняться незаконным решениям. Предлагаю резолюцию такого содержания: роспуск Центрофлота - незаконен. Если Временное правительство не считается с волей масс, то и мы не должны признавать такое правительство и подчиняться ему!
      Шквал аплодисментов был ответом на эти слова. Даже наши противники, зараженные взрывом матросского энтузиазма, присоединились к овации. Один лишь представитель Гельсингфорсского Совета Колпаков промямлил, что конфликт между Центрофлотом и Временным правительством возник всего лишь из-за квартиры и не надо спешить выступать с такой резкой резолюцией. Его освистали, а водолаз Егор Лазуткин крикнул, перекрывая гул голосов:
      - Все правильно, товарищи! Раз мы не признаем Временного правительства, то не должны признавать и его постановления!
      В зале снова зааплодировали.
      После короткого перерыва приняли резолюцию. В ней говорилось: "Считать роспуск нашей выборной организации незаконным и недопустимым, так как Временное правительство не имеет права распускать высшие организации, права, которое принадлежит только выборщикам и съездам. Ввиду того что Временное правительство не считается с этим, пленарное заседание заявляет, что больше распоряжений Временного правительства не исполняет и власти его не признает..."
      Это был прямой вызов Керенскому и его министрам. Как и следовало ожидать, буржуазные газеты пришли в бешенство. Они метали словесные громы и молнии по адресу балтийцев, но практически были бессильны что-либо изменить. Правительство тоже пришло в ярость, но вынуждено было молча снести такой неслыханный выпад против себя.
      Этот конфликт наглядно показал, что Балтийский флот теперь уже целиком избавился от соглашательских иллюзий. Балтийцы встали под знамя большевизма.
      Что же касается разогнанных центрофлотцев, то они не нашли ничего лучшего, как пойти на поклон к властям. Получив от них верноподданнические заверения, Керенский "великодушно простил" Центрофлот. Было официально объявлено, что этот орган восстанавливается в своих правах.
      Известно, что Владимир Ильич Ленин, после того как он покинул Разлив, переехал в Финляндию и долгое время жил в Гельсингфорсе, надежно укрытый от ищеек Временного правительства. Отсюда он следил за развитием революционных событий в стране. Здесь он написал свое знаменитое письмо в Центральный Комитет партии о том, что на очередь дня встает вооруженное восстание.
      К сожалению, ни в работах В. И. Ленина, ни в мемуарной литературе нет сведений о том, насколько Владимир Ильич был связан с большевиками-балтийцами в этот период. А связи эти, и причем самые тесные, были. Конечно, в условиях строжайшей конспирации только очень небольшой круг самых доверенных людей знал о местопребывании Ленина. Ни на кораблях, ни в Центробалте даже не подозревали, что Владимир Ильич Ленин находится совсем близко, живет в одном из городских домов. Но отдельные руководители Гельсингфорсского комитета большевиков, безусловно, об этом знали.
      Уже после Октябрьской революции Борис Жемчужин рассказывал, что он не раз бывал у Владимира Ильича на конспиративной квартире, докладывал ему о положении дел на флоте. Ленин подолгу расспрашивал его о настроениях матросов, о расстановке сил в Гельсингфорсском Совете и в Центробалте, о возможностях, которыми располагают балтийцы в предстоящих боях за революцию.
      К сожалению, Борис Жемчужин трагически погиб весной 1918 года. Он не успел написать о своих встречах с Владимиром Ильичей. Мы располагаем лишь косвенными сведениями о том, что Владимир Ильич очень интересовался положением на флоте, пользовался точной информацией о делах и настроениях балтийцев. Известно, что, разрабатывая план вооруженного восстания, Ленин отводил морякам-балтийцам одно из видных мест. В статье "Советы постороннего" он подчеркивал: "Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части..."{1}
      "Выделить самые решительные элементы (наших "ударников" и рабочую молодежь, а равно лучших матросов)..."{2}
      "Окружить и отрезать Питер, взять его комбинированной атакой флота, рабочих и войска..."{3}.
      Несколько позже Владимир Ильич Ленин писал: "Только немедленное движение Балтийского флота, финляндских войск, Ревеля и Кронштадта против корниловских войск под Питером способно спасти русскую и всемирную революцию...
      Дело в восстании, которое может и должен решить Питер, Москва, Гельсингфорс, Кронштадт, Выборг и Ревель..."{4}.
      Есть еще ряд высказываний В. И. Ленина о важной роли Балтийского флота в свершении революции. Но уже и из того, что приведено здесь, можно видеть, что Владимир Ильич был совершенно уверен в решимости балтийцев идти в бой против Временного правительства, считал флот одной из основных сил способных обеспечить победу революции.
      Когда были объявлены выборы в Учредительное собрание, большевики-балтийцы предлагали избрать от флота двух человек - Владимира Ильича Ленина и Павла Ефимовича Дыбенко. Сохранилось заявление В. И. Ленина, в котором он писал: "Я, нижеподписавшийся, Ульянов Владимир Ильич, сим изъявляю согласие баллотироваться в Учредительное собрание от Балтийского флота и не возражаю против порядка помещения в списке, предложенном флотской организацией РСДРП (большевиков)"{5}.
      При выборах в Учредительное собрание выставляли своих кандидатов и другие партии, чьи организации существовали на флоте. Однако подавляющее большинство балтийцев голосовали за список, предложенный большевиками. От их имени был вручен В. И. Ленину мандат об избрании в Учредительное собрание.
      Владимир Ильич доверял морякам Балтики, и это доверие они с честью выполнили в период Октябрьской революции и в годы гражданской войны.
      25 сентября открылся II съезд представителей Балтийского флота. Приехали делегаты из Кронштадта, Ревеля и Гельсингфорса, с береговых батарей и кораблей действующего флота. Почти все они прибыли на съезд с большевистскими наказами, с требованиями передать всю власть Советам.
      Накануне съезда я вновь встретился со своим старым товарищем по подполью Василием Марусевым, приехавшим из Петрограда. Обычно спокойный и невозмутимый, Марусев на этот раз выглядел возбужденным и нетерпеливым.
      Вечером, когда нам удалось уединиться, он рассказал о положении в столице, о рабочих митингах против Временного правительства, о растущих силах Красной гвардии.
      Поглаживая свой соломенный казацкий ус, он говорил, не скрывая радости:
      - По всему чувствуется, что скоро... Не удержаться теперь Керенскому и компании, весь народ поднимается! Помнишь, было время, когда мы по уголкам от агентов охранки прятались, шепотом о революции говорили? Теперь уже в полный голос везде о революции говорят. Как думаешь, когда начнется?
      Я улыбнулся, не узнавая выдержанного и несколько медлительного Марусева, ответил ему с дружеской подковыркой:
      - У нас в Гельсингфорсе хоть сегодня готовы начать - только кликни. Это у вас в Центрофлоте революцию тормозят.
      - Что верно, то верно, - вздохнул Марусев. - Позор для моряков, да и только! И откуда такие гниды соглашательские в Центрофлот собрались? У самых темных матросов глаза давно раскрылись, а они до сих пор готовы Керенскому задницу лизать...
      - А я уверен, когда дойдет дело до революции, они еще начнут нам палки в колеса ставить.
      - Еще как начнут, - убежденно сказал Василий. - Я несколько месяцев с ними под одной крышей провел, знаю. Их тоже вместе с Временным правительством надо будет гнать матросской шваброй!
      Вскоре после этого разговора я встретился еще с одним центрофлотцем Николаем Маркиным, знакомым мне со дня первого съезда балтийцев. Он рассказал, что соглашатели, не выдержав его "большевистского духа", исключили из состава Центрофлота.
      Об этом Маркин говорил посмеиваясь:
      - Для меня это кстати. Надоело бесцельно время убивать в канцелярии... Сейчас хоть делом занимаюсь - веду партийную работу в Кронштадте, на митингах перед петроградскими рабочими выступаю.
      Маркин познакомил меня еще с одним кронштадтцем - стройным высоким парнем с веселыми и задорными глазами и волнистыми волосами. На всем его облике лежала печать некоторой лихости.
      - Фамилия его по документам Викторский, - сказал Маркин. - А на самом деле это Анатолий Григорьевич Железняков. Прошу любить и жаловать.
      Я пожал крепкую руку Железнякова. О нем я уже слышал. Летом 1917 года Железняков оказался замешанным в весьма нашумевшей истории. Временное правительство приказало очистить дачу бывшего царского сановника Дурново, занятую рабочими организациями, к которым присоединилась и группа анархистов. Когда казаки окружили дом, Анатолий находился там вместе с несколькими знакомыми анархистами. Они забаррикадировались мебелью, начали отстреливаться. Железняков бросил в наступавших бомбу. За это он получил четырнадцать лет каторжных работ. Но на каторгу Железняков не пошел. Просидев месяца полтора в тюрьме, он бежал оттуда вместе с товарищем по заключению. Побег был совершен средь бела дня с неслыханной дерзостью. Петроградские газеты взахлеб писали об этом. Пока Железнякова разыскивали по всем углам столицы, он перебрался в недосягаемый для Временного правительства Кронштадт, достал себе подложные документы на имя матроса Викторского с корабля "Нарова" и отправился в Гельсингфорс.
      День открытия съезда был встречен в Гельсингфорсе, как большой праздник. Колонны вооруженных матросов проходили вдоль набережной, пронося красные флаги и плакаты. Лозунги их были самого решительного характера: "Власть Советам!", "Земля крестьянам!", "Долой войну!". Среди них не было видно ни одного эсеровского или меньшевистского призыва.