Пролог

Клейтон

Штат Нью-Йорк

Третьего сентября, в один из тех погожих безоблачных дней, что отделяют летнюю жару от зимних морозов, небо было такое синее, что Суини, выбравшись из машины на стоянке у супермаркета, застыла на месте и, разинув рот, подняла глаза кверху, к этому невероятно синему куполу, словно впервые увидела небо. Впрочем, так оно и было. Такого неба она еще не видела.

Краски и цвета всегда были коньком Суини, но до сих пор ни разу в жизни ей не встречался этот оттенок синего — потрясающий, глубокий и насыщенный. Небо попросту не может быть таким. Только сегодня, в этот прекрасный день, дымка между землей и небесами утончилась до предела, и Суини очутилась у самого краешка Вселенной, так близко, что, казалось, могла оторваться от земли и погрузиться в эту синеву.

Интересно, удастся ли ей воспроизвести этот оттенок? Суини мысленно смешивала пигменты, отвергая варианты один за другим по мере того, как ее внутренний взор оценивал полученный результат. Нет, добавка белого сделает его слишком примитивным… это вам не просто синий, а самый восхитительный, волнующий синий цвет, какой она когда-либо видела. Безупречный, яркий оттенок заколдовал и ошеломил Суини великолепием своего совершенства. Запрокинув голову и забыв обо всем на свете, она чувствовала, как синева неба заполняет и очаровывает ее, а дыхание перехватывает от восторга.

Когда Суини в конце концов опомнилась, отвела взгляд от неба и посмотрела на землю, ей почудилось, что ее глаза ослепли. Перед глазами что-то мелькало, и хотя она не смотрела на солнце, должно быть, небо оказалось намного ярче, чем думала Суини, и ее глазам пришлось приспосабливаться к изменению освещения. Она захлопала ресницами и тут же прищурилась. Перед ней возникло нечто плотное, материальное… хотя и не совсем. Это был ребенок, но, как ни странно, он казался двухмерным, плоским.

Суини посмотрела на ребенка, моргнула и посмотрела опять. Ей показалось, будто ее хватили обухом по лбу. В ее жилах застыла кровь, кончики пальцев онемели.

Это был умерший ребенок. Около месяца назад Суини провожала его в последний путь. И вот теперь, в этот погожий солнечный день, отправившись в заурядную поездку за покупками, она видит мертвого ребенка, шагающего по стоянке супермаркета.

Лишившись дара речи, Суини вперила взгляд в женщину, за которой бежал мальчик. Это была его мать, Сью Бересфорд. В одной руке она несла сумку из бакалеи, другой сжимала крохотную ладошку своего неугомонного четырехлетнего сына Кобрина. Ее лицо было отрешенным, глаза застилала пелена: мучительной боли — ведь она лишь месяц назад потеряла своего старшего ребенка, скончавшегося от белокровия.

И тем не менее маленький Сэм, уже месяц как мертвый, шагал вслед за Сью.

Ноги Суини словно приросли к асфальту, все ее тело онемело и потеряло способность двигаться. Она следила за мальчиком, который плелся за матерью, тщетно пытаясь привлечь ее внимание.

— Мама! — вновь и вновь повторял десятилетний Сэм Бересфорд тонким от отчаяния голоском. — Мама!

Но Сью не отвечала и шла, таща за собой Кобрина. Сэм пытался ухватить ее за рубашку, но ткань выскальзывала из его бессильных пальцев. Он оглянулся на Суини, и девушка ясно уловила в его взгляде разочарование, замешательство и страх.

— Она меня не слышит, — произнес мальчик неверным булькающим голосом, словно пропущенным через неисправный усилитель, и побежал вслед за матерью, шустро перебирая тонкими ногами в цветастых клетчатых шортах.

Потрясенная, Суини оперлась рукой о капот машины, чтобы удержать равновесие. Нагретый солнцем металл показался ей чуть шероховатым. Синяя чаша неба придавила девушку к земле, словно грозя поглотить ее, но она все так же безмолвно смотрела вслед мертвому ребенку.

Худенькая фигурка торопливо метнулась на заднее сиденье и уселась рядом с Кобрином, прежде чем мать успела захлопнуть дверцу. Сью заняла место за рулем и вывела машину со стоянки. В заднем окне на секунду мелькнуло бледное полупрозрачное лицо Сэма. Он оглянулся на Суини, приподнял руку и горестно махнул ей, прощаясь. Суини машинально помахала в ответ.

В ее сознании вспыхнуло одно слово:

Призрак.

Глава 1

Нью-Йорк Год спустя

Верить в привидения — одно, а видеть их — совсем другое. Постепенно Суини выяснила, что главное состоит в том, знала ли она того, кто превратился в призрака. В маленьком городишке Клейтон, штат Нью-Йорк, где Суини жила еще год назад, она была хотя бы мельком знакома с большинством обитателей, включая умерших. В огромном Нью-Йорке она не знала никого и могла не обращать внимания на мелькающие в толпе полупрозрачные лица, притворяясь, будто не замечает их. Там, в Клейтоне, после встречи с призраком Сэма Бересфорда, бесплотные создания то и дело заставали Суиии врасплох, останавливаясь и заговаривая с ней, а у нее не хватало духу изобразить безразличие и делать вид, будто ничего особенного не произошло. К сожалению, ей приходилось как-то реагировать, и уже очень скоро окружающие начали бросать на Суини такие взгляды, словно подозревали, что у нее поехала крыша. Суини собрала пожитки и уехала из города, не дожидаясь, пока на нее станут показывать пальцем на улицах.

Да, в большом городе ей было лучше. И теплее. Примерно в ту самую пору, когда Суини начала видеть призраков, ее внутренний теплорегулятор тоже начал давать сбои. Весь нынешний год и особенно в последние дни она постоянно мерзла. Кажется, это началось еще до того, как она встретилась с мертвым Сэмом Бересфордом; впрочем, Суини точно не помнила, ведь на подобные явления редко обращаешь внимание. Не станешь же отмечать в дневнике: «29 августа. Сильно замерзла». Да уж.

Она не знала, отчего этим солнечным сентябрьским утром в ее мозгу зашевелились мысли о призраках, но именно о них подумала Суини, когда проснулась. И еще она подумала о холоде, который был куда хуже призраков. Девушка выбралась из постели, торопливо сменила пижаму на теплый спортивный костюм и отправилась в кухню выпить первую за сегодняшний день чашку кофе, благодаря Господа за то, что на свете существуют автоматические таймеры. Как это приятно — проснуться, зная, что тебя ожидает чашка горячего кофе. Иначе она, пожалуй, успела бы замерзнуть до смерти, прежде чем добралась бы до согревающего напитка.

Первый глоток приятно обжег ее, и Суини облегченно вздохнула. По-настоящему она почувствовала вкус кофе лишь на втором глотке и уже собиралась сделать третий, когда зазвонил телефон.

Телефоны казались ей хотя и необходимым, но все-таки злом. Кому, черт возьми, понадобилось звонить в… — она посмотрела на часы — …в семь сорок пять утра? Суини раздраженно поставила чашку на стол и двинулась к настенному аппарату.

— Это Кандра, — произнес теплый доброжелательный голос в ответ на ее робкое приветствие. — Простите, что звоню вам так рано, но я не знала, какое у вас расписание на сегодня и хотела непременно застать вас дома.

— И поймали меня с первого заброса, — отозвалась Суини. Ее раздражение сразу улеглось. Кандра Уорт была хозяйкой художественного салона, в котором Суини выставляла на продажу свои творения.

— Как вы сказали?

— Не обращайте внимания. Это рыбацкое словечко. Полагаю, вы вряд ли хоть раз в жизни удили рыбу.

— Господи, только этого не хватало! — Смех Кандры был под стать ее голосу — теплый, задушевный. — Я позвонила, чтобы спросить, не можете ли вы прийти в салон к часу дня и встретиться с возможными клиентами. Вчера мы разговорились на званом обеде, и они мельком обмолвились, что подумывают заказать свои портреты. Разумеется, я тут же вспомнила о вас. Миссис Мак-Миллан собиралась заглянуть в салон посмотреть одну картину, которую мне только что принесли, и я подумала, что им было бы очень удобно заодно встретиться с вами.

— Хорошо, приду, — пообещала Суини, хотя рассчитывала провести день за работой, ничем не отвлекаясь.

— Отлично. Увидимся в салоне.

Передернув плечами, Суини повесила трубку и поспешила в кухню. Она терпеть не могла встречаться с потенциальными заказчиками, хотя любила писать портреты и сейчас очень нуждалась. К тому времени, когда она начала видеть призраков, ее работа пошла наперекосяк. Утонченность и сдержанность, свойственные ее пейзажам и натюрмортам, сменились непривычным разгулом фантазии, и Суини это совсем не нравилось. Прежде ее картины казались такими прозрачными, словно она писала не маслом, а акварелью, но теперь, как бы помимо воли, прорывались необузданные, яркие и нереалистичные цвета. Уже несколько месяцев Кандра не получала от нее новых полотен, и хотя Суини знала, что прежние ее вещи до сих пор пользуются спросом, их оставалось не так много.

Долг перед Кандрой повелевал ей взяться за эту работу, конечно, если заказчикам, понравятся ее картины. Суини прекрасно сознавала, что ни сейчас, ни в будущем ей не приходится рассчитывать на шумный успех, поскольку ее творчество считалось чересчур традиционным, однако Кандра неизменно старалась привлечь к ней внимание покупателей, предпочитавших классические формы, и тем самым обеспечивала Суини умеренный, но весьма устойчивый доход. Мало того, когда год назад Суини изъявила желание покинуть Клейтон, Кандра подыскала ей квартиру в Нью-Йорке.

Нельзя сказать, что Суини стремилась именно в Нью-Йорк; она мечтала о более теплых краях. Конечно, в Нью-Йорке куда теплее, чем в Клейтоне, что стоит на реке Святого Лаврентия чуть к востоку от Онтарио и благодаря близости озера каждую зиму превращается в сплошной сугроб. Нью-Йорк же расположен на побережье океана; зимой здесь тоже случаются снегопады, но не такие частые и обильные, а температура воздуха гораздо выше. Суини предпочла бы поселиться где-нибудь на широтах Майами, но Кандра уговорила ее переехать в Нью-Йорк, и она не пожалела об этом. Здесь постоянно что-нибудь происходило, и каждый раз Суини, уже готовая взвыть от скуки и тоски, все-таки находила чем развлечься.

К тому же в этом огромном городе Суини не приходилось здороваться на улицах с призраками; среди нью-йоркских мертвецов не было ее знакомых. Зато она встречала здесь великое множество лиц — живых. Ей нравились человеческие лица, нравилось изучать их, и именно потому Суини все чаще заказывали портреты — хвала Всевышнему, ведь если бы не эта работа, ее благосостояние не просто пошатнулось бы, но оказалось в серьезной опасности.

До сих пор Нью-Йорк устраивал Суини, а плата за жилье по здешним меркам казалась вполне сносной. Кандра узнала об этой квартире от своего мужа, Ричарда Уорта, владельца здания, в котором та находилась. Ричард, миллионер, акула Уолл-стрит, добился всего собственным трудом. Суини встречалась с ним пару раз и старалась держаться как можно дальше от него. У Ричарда было интересное, но пугающее лицо, и Суини казалось, что он из тех людей, которые обходятся со встречными на манер парового катка. Она старалась не попадаться ему под ноги.

Район был не ахти, да и само здание тоже, однако Суини досталась угловая квартира с огромными окнами. Она с радостью поселилась бы где угодно, даже в шалаше, лишь бы там было много света… и центральное отопление.

Выпив кофе, Суини перестала дрожать. В последнее время она постоянно зябла, но хуже всего приходилось по утрам. Возможно, стоило обратиться к врачу, но всякий раз, когда Суини задумывалась о том, что скажет ему, доводы здравого смысла останавливали ее. «Около года назад я начала видеть призраков и примерно тогда же стала замерзать. Кстати, при моем приближении на светофорах загорается зеленый свет, а мои растения цветут вопреки времени года. Что со мной, доктор?» Ну-ну. Ни за что на свете! Еще в детстве Суини настрадалась от того, что люди смотрят на нее как на белую ворону. Художник сам по себе довольно редкостное явление, и ей совсем не хотелось вдобавок прослыть еще и чокнутой.

Минувший год оказался для нее весьма трудным, и не только оттого, что она начала видеть призраков. Суини с непоколебимой решимостью сопротивлялась переменам. Упорство возобладало даже над присущими ей спокойствием и уравновешенностью. Единственным, что пробуждало в ней пылкую страсть, была живопись. Однако люди, давно и хорошо знавшие Суини, видели, как она упорна и настойчива. Суини любила во всем заведенный порядок, вела размеренную жизнь. С избытком хлебнув в детстве сильных ощущений, разочарований и волнений, она старалась их избегать. Покой и уют воплощались для нее в монотонности и однообразии. Но разве могла Суини чувствовать себя спокойно, когда в ее жизни начались такие перемены, что ей уже не удавалось считать себя нормальным человеком, даже если она и ухитрялась скрывать это от окружающих? Суини казалось, что она сбилась с пути, а может, даже утратила талант; да и что проку от способностей, коли не знаешь, как ими распорядиться?

Суини включила телевизор, чтобы как-то заполнить время, отведенное на приготовление завтрака, хотя кукурузные хлопья не требовали особых забот. Она ела хлопья сухими, без молока, потому что молока было холодным, а она только что едва справилась с ознобом и совсем не хотела замерзнуть вновь. Едва Суини приступила к завтраку, как на экране появилась эротическая реклама кока-колы; девушка замерла, ее ложка зависла на полпути ко рту, а губы сложились в беззвучное «ого!».

К тому времени, когда закончился ролик, Суини казалось, что она взмокла. Может, удастся избавиться от озноба, почаще просматривая телерекламу?

Проработав в студии несколько часов, Суини вдруг сообразила, что уже давно миновал полдень и ей пора собираться в салон. Она терпеть не могла наряжаться, но почему-то потянулась не к привычным джинсам и свитеру, а к юбке и блузке. Уловив краешком глаза что-то красное, она сдвинула вешалки и вынула из шкафа алый свитер, подаренный ей несколько лет назад на Рождество и ни разу ею не надетый. На нем до сих пор висели бирки. Приглядевшись к яркому, насыщенному цвету, Суини решила, что это именно то, что нужно сегодня.

Ей еще предстояли мучения с прической. Встав возле зеркала, Суини нахмурилась. Природа наградила ее — а может, наказала — невероятно кудрявыми, непослушными волосами, и Суини отрастила их до плеч, чтобы под собственной тяжестью они падали вниз. Выбор был небогатый: она могла либо собрать их на затылке и превратиться в девчонку-школьницу, либо сделать начес и молить Бога, чтобы завитки не выперли из прически, словно штопоры для бутылочных пробок, либо попросту распустить волосы. Суини предпочла последнее; в таком случае вероятность оконфузиться была наименьшей.

Взяв щетку, Суини расчесала самые запутанные пряди. В детстве она ненавидела свои волосы. Буйные кудри достались ей от матери, которая, в отличие от Суини, считала свою непокорную гриву даром небес и старалась привлекать к своим волосам еще больше внимания, окрашивая их во всевозможные оттенки рыжего. Она бы покрасила и дочку, но уже в детстве Суини упрямо отстаивала те немногие признаки заурядности, которыми была наделена. У нее каштановые волосы, такими онa их и сохранит. Ни рыжими, ни черными, ни платиновыми. Каштановыми. Самый обычный цвет, даже если завитки чуть пышнее, чем можно.

Отложив щетку, Суини критически осмотрела себя в зеркале. Отлично. Кроме волос, ничто в ее облике не привлекало излишнего внимания. Подтянутая фигура, средний рост — ну, почти средний. Суини хотелось быть выше на дюйм-другой. Голубые глаза, каштановые кудрявые волосы. Неплохая кожа. Ей уже тридцать один год, а на лице ни единой морщинки. Черная юбка оканчивалась чуть выше колен; туфли достаточно строгие, чтобы появиться в художественном салоне, но и не слишком уж старушечьи, а свитер… алый свитер — загляденье. Суини уже почти решила надеть что-нибудь другое, но оставила свитер, очарованная его цветом.

Теперь следовало накраситься. Суини плохо разбиралась в косметике, поэтому ограничивалась самым необходимым: тушью для ресниц и губной помадой. Ей совсем не хотелось походить на шута. «Или на маму», — насмешливо подумала она. Всю жизнь Суини всеми силами старалась не походить на мать, как во внешности, так и в поступках. Ей вполне хватало их общей семейной черты — принадлежности к племени служителей Искусства.

Суини, совершенно уверенная, что из всех ее работ в салоне Кандры остались разве что два-три пейзажа, переворошила кипу портретных набросков, выбрала несколько наиболее близких к завершению и сунула в папку, чтобы показать Мак-Милланам. У нее не было ни одного готового портрета, поскольку те делались на заказ и вручались клиенту сразу после окончания работы.

Взяв папку под мышку, она направилась в салон. Как только Суини ступила на тротуар, сентябрьское солнце залило ее жаркими лучами, и она глубоко вздохнула, наслаждаясь теплом. Большинство прохожих были в рубашках с коротким рукавом, если не считать бизнесменов, которые, должно быть, не расставались с костюмами и галстуками даже в постели. Судя по электронному табло, где попеременно загорались показания времени и температуры, воздух прогрелся до тридцати двух градусов.

Денек был славный, один из тех, когда особенно приятно пройтись пешком.

Дойдя до угла, Суини остановилась у прилавка, где продавались хот-доги. Этого старика торговца она предпочитала всем другим за добродушие и приветливость. Улыбка почти не сходила с его загорелого лица, на котором выделялись ровные белоснежные зубы. Вероятно, протезы, ибо в таком возрасте люди редко умудряются сохранить то, что дано им от природы. Как-то раз, торговец признался Суини, что ему стукнуло шестьдесят восемь, самое время отправляться на пенсию. Такие развалины, как он, должны уступать дорогу тем, кто помоложе, и не мешать им зарабатывать себе на хлеб. С этими словами старик рассмеялся, и Суини поняла, что он и не думает уходить от дел. Напротив, будет и впредь торговать своими сосисками, ласково улыбаясь покупателям. Суини приметила этого старика в первую же неделю своего пребывания в Нью-Йорке и взяла за правило почаще останавливаться у его лотка и внимательно рассматривать лицо торговца.

Это лицо действительно завораживало Суини; она несколько раз делала наброски, беглые, торопливые, опасаясь, что он поймает ее за работой и смутится. Однако до сих пор ей не удавалось ухватить и передать его взгляд, выражение лица человека, который живет в полной гармонии с окружающим и искренне наслаждается жизнью. Подобную умиротворенность увидишь разве что в глазах ребенка, и именно это возбуждало в Суини неодолимое желание запечатлеть старика на бумаге и холсте.

— Держите, да не уроните! — Он взял из пальцев девушки монетку и вложил ей в руку горячую булочку с сосиской. Она опустила папку на асфальт, осторожно поставив ее между ногами, а старик тем временем щедро полил хот-дог горчицей. — Вы сегодня такая нарядная! Наверное, на свиданку намылились?

Ну-ну! В последний раз Суини назначали свидание так давно, что она уже не могла точно припомнить, когда это было. Наверное, года два назад. А то и больше. И она совсем не жалела об этом.

— Нет, по делам. — Суини вонзила зубы в булочку.

— Вы сегодня такая горяченькая, прямо спасу нет! — Торговец улыбнулся, и Суини улыбнулась в ответ, хотя замечание старика смутило ее. Горяченькая? Это она-то? Уж кого-кого, а себя Суини никак не могла назвать горячим человеком, в любом смысле этого слова. Она предпочитала трудиться день напролет, с головой уходя в цвет и форму, освещение и текстуру, чем попусту тратить время и волноваться из-за того, что какой-нибудь мужчина подумает о ее волосах, либо тревожиться, не встречается ли он с кем-нибудь еще.

В колледже у Суини бывали свидания, поскольку окружающие, казалось, ждали этого от нее, однако после двух-трех недолгих школьных увлечений она потеряла интерес к парням, даже не чувствовала плотских желаний с… с нынешнего утра, если уж на то пошло. Суини немало удивило, что рекламный ролик кока-колы оказал на нее такое воздействие. Вспышка вожделения испугала ее. Суини была уверена, что ей не грозит гормональное безумие, которое стоило многим женщинам творческой карьеры или по меньшей мере погубило их талант.

— Когда вы появитесь в этом, прикиде, все лягут! — добавил старик и вновь улыбнулся.

Суини и в голову не приходило, что простая юбка и свитер так привлекательны. Все дело в цвете, решила она. Жители Нью-Йорка носили все черное. Порой Суини казалось, что во всем городе не сыскать ни одной яркой тряпки. В своем алом свитере она, должно быть, выглядела, словно птица-кардинал среди ворон. Несомненно, ей пошло на пользу и то, что она причесала волосы, да еще и сережки нацепила, черт побери!

Суини подняла папку, которую сжимала коленями, и зашагала по улице с хот-догом в руке. Салон находился в четырех кварталах отсюда, так что она успеет доесть сосиску и вытереть с губ горчицу. Вряд ли удастся произвести на Мак-Милланов благоприятное впечатление, если они увидят ее перемазанной.

Как хорошо, что Кандра устроила эту встречу! Владельцы других художественных салонов едва ли стали бы уделять, ей слишком много внимания. Сейчас в моде были примитив и модерн, но уж никак не традиционный стиль, которого она придерживалась. Однако Кандра всегда блюла интерес Суини и помогала ей в делах. Точно так же Кандра относилась ко всем художникам, выставлявшимся в ее салоне, — от самых безвестных до знаменитостей. Она общалась с ними с искренней доброжелательностью, и это привлекало к ней клиентов и год за годом приносило салону значительный доход. Впрочем, Кандре незачем беспокоиться из-за денег: Ричард так богат, что прибыли и убытки салона не имеют ровным счетом никакого значения.

При воспоминании о Ричарде перед мысленным взором Суини возникло его лицо, неизменно повергавшее ее в смятение. Она с удовольствием нарисовала бы Ричарда, но не решалась предложить ему позировать. Лицо Ричарда состояло из жестких углов и пронзительных глаз. Суини не стала бы рисовать этого человека в привычном для него двубортном итальянском костюме из шелка; нет, она изобразила бы его где-нибудь в портовых доках или за рулем громадного грузовика. Ричард Уорт представлялся ей крутым парнем в пропотевшей футболке, но уж никак не воротилой с Уолл-стрит.

Ричард и Кандра являли собой полную противоположность. Ухоженные темные волосы и шоколадные глаза Кандры придавали ее облику утонченную изысканность, но это была не броская красота, присущая столь многим женщинам, а располагающая к себе, но незаметная. Истинное очарование Кандры заключалось в доброжелательности, которая, как и дружелюбие старика торговца, безошибочно угадывалась в выражении лица. Зато Ричард был словно высечен из камня, а его сильное угловатое лицо выдавало в нем настоящего мужчину. Ричард и Кандра, казалось, совершенно не подходят друг другу как супружеская пара, хотя их семейная жизнь длилась уже десять лет. Всякий раз, встречая их вдвоем, Суини думала, что эти двое рядом по чистой случайности. Ричард, слишком хладнокровный, типичный трудоголик, вряд ли мог привлечь, взволновать такую мягкую, сердечную женщину, как Кандра. Впрочем, кто знает, как они ведут себя, оставаясь наедине. Возможно, только в такие мгновения Ричарду и удается по-настоящему расслабиться.

Стоило Суини приблизиться к перекрестку, светофор переключился, и зажглась надпись «идите». Она уже успела привыкнуть к тому, что ей не приходится торчать на углах, дожидаясь смены сигнала. Несколько водителей, конечно, взбесились из-за столь быстрого отключения зеленого света, но это их трудности. Переходя улицу, Суини едва удержалась от того, чтобы насмешливо не улыбнуться им. Она ненавидела попусту терять время, а ожидание на тротуаре, несомненно, пустая трата времени. Суини до такой степени дорожила каждой секундой, которую можно было посвятить работе, что считала потерянным даже время, отведенное на еду.

Но только не время для сна. Суини обожала поспать. Больше всего она любила засидеться за работой до глубокой ночи, пока ее не охватывало изнеможение и восхитительное чувство усталости. И вот тогда она забывалась, словно провалившись в черную дыру. Единственное, что могло сделать этот процесс еще более приятным, — это дождь. Отход ко сну под шум дождя приносил ей почти плотское наслаждение.

Вдобавок в такие дни сон становился настоящим приключением, поскольку вместе с ним являлись сновидения. Сны Суини всегда были цветными, но в последнее время радуга ее грез превращалась в буйный каскад ослепительных, едва ли не болезненно-живых красок в стиле текниколор. Оттенки ее снов, такие насыщенные и волнующие, очаровывали Суини. Проснувшись, она пыталась передать их на холсте, но всякий раз убеждалась, что они не подходят к ее творениям, да и в любом случае их невозможно воспроизвести. Они шли вразрез с утонченной, изысканной манерой, всегда отличавшей ее работы. И все же Суини восхищали эти цвета, и по утрам она бывала разочарована тем, что ее память не в силах ухватить и удержать краски ночных видений.

Суини доела хот-дог, бросила бумажку в урну и провела пальцем по губам, стирая остатки соуса. Она не слишком жаловала сосиски, поэтому, чтобы не замечать их вкус, обильно сдабривала горчицей. Конечно, Суини могла бы есть и что-нибудь повкуснее, однако старик торговец всегда был под рукой, а ей так нравилось его лицо, что она не желала проходить мимо и отказываться от сэкономленных секунд, которые сулило ей «быстрое питание». И не только на улице — даже вернувшись домой, она уже не тратила время на еду.

По тротуару шагали люди, почти не разговаривая друг с другом — разве что по мобильным телефонам — и лишь изредка встречаясь глазами. Суини беззастенчиво изучала их лица, зная, что они вряд ли обратят на нее внимание и заметят ее интерес. Она равнодушно отворачивалась от полупрозрачных лиц. Это было нетрудно. Даже призраки, как местные жители, избегали прямого взгляда в глаза.

Великое множество лиц, которые Суини встречала в Нью-Йорке, служили ей неиссякаемым источником свежих впечатлений и вдохновения. Париж… что ж, Париж тоже недурен, однако само его название было не по душе Суини, Она знавала немало претенциозных художников, таких, как ее мать, считавших каждую поездку на этюды в Париж огромным событием в жизни. В богемной среде Парижа Суини чувствовала себя чужой. Не то чтобы общество художников Нью-Йорка было ей ближе, нет, однако просторы этого города позволяли раствориться в толпе. Предложение Кандры перебраться в Нью-Йорк оказалось для Суини настоящим благом. И хотя она знала, что в один прекрасный день уедет отсвада, пока ей здесь нравилось.

Когда-нибудь Нью-Йорк прискучит ей; в каких бы местах ни жила Суини, они постепенно ей надоедали. До сих пор ей не случалось писать тропические ландшафты, и она уже мечтала о будущем переезде на Бора-Бора, хотя при таком финансовом положении скорее всего придется поселиться где-нибудь во Флориде. В конце концов, пальма — она и в Майами пальма. Ну а пока Суини не надоели человеческие лица, Нью-Йорк — лучшее место для нее.

Из соображений безопасности в салон Кандры вели две стеклянные двустворчатые двери; внешняя, по настоянию Ричарда, была пуленепробиваемой. На дверях скромными маленькими буквами значилось: «Галерея Уорт». Ни украшений, ни завитушек. И это очень нравилось Суини. От вычурных золоченых надписей к горлу подступала тошнота.

Как всегда, первым, кто представал перед глазами посетителей, был Кай, и Суини считала, что он сам по себе — весьма достойное зрелище. Кай красив, и этим все сказано. Суини полагала, что Кай выполняет обязанности секретаря в приемной, хотя и не знала наверняка, как официально именуется его должность и есть ли у нее вообще какое-нибудь название. Судя по взглядам, которые бросала на него женская половина клиентуры, главным занятием Кая было присутствие в салоне, а больше от него ничего и не требовалось. Его блестящие черные волосы до плеч, узкие темные глаза над безупречно изваянными скулами и полные чувственные губы наводили Суини на мысль о том, что в жилах Кая течет полинезийская кровь. Почему-то его внешность укрепляла ее в страстном желании нарисовать пальму. Кай, человек весьма занятой, в свободное время подрабатывал натурщиком и посещал вечерние художественные курсы.

Суини подозревала, что у Кандры и Кая в свое время был если не роман, то хотя бы маленькая интрижка. Во время работы Суини почти не замечала окружающего, но профессия портретиста обострила ее наблюдательность к лицам и мимике, и несколько раз она замечала признаки близости между Кандрой и Каем. Ничего явного — лишь секундное изменение выражения лиц, короткая встреча глаз, что-то хозяйское, промелькнувшее в поведении Кая. Кандра умела отлично скрывать свои чувства, но Каю это не всегда удавалось. Суини надеялась, что его интерес к Кандре не выходит за рамки физического влечения, поскольку та нипочем не позволила бы себе ответить взаимностью на истинные чувства. Доллары Ричарда перевешивали красоту Кая.

Кай поднялся из кресла за роскошным столом, откуда наблюдал за входящими, и шагнул навстречу Суини, белозубо улыбнувшись и подняв темные брови.

— Суини. Ух ты! — Его взгляд ощупал девушку с головы до пят. — Вы сегодня такая горяченькая! — Кай говорил с чуть заметным мелодичным акцентом, напоминавшим Суини о Гавайях. В его глазах светилось неприкрытое восхищение.

Слегка озадаченная, Суини осмотрела себя. Ведь что-то заставило двух мужчин на протяжении всего десяти минут назвать ее горяченькой! Должно быть, простенький алый свитер оказывал куда более сильное воздействие, чем она полагала. В следующий раз надо хорошенько подумать, прежде чем надеть его. С другой стороны, ее восхищал этот цвет.

— Мак-Милланы еще не приехали. — Кай взял Суини за локоть и пощекотал кончиками пальцев внутреннюю поверхность ее руки. — Не хотите ли выпить пока чашечку чая?

Так он вел себя только с покупателями, и Суини охватило беспокойство, граничащее с тревогой. Какой бы магической силой ни обладал алый свитер, ей совсем ни к чему мужское внимание. Мужчины сулят ей только неприятности — с огромной, жирной, подчеркнутой и написанной курсивом буквы «Н». У нее нет времени на мужчин, особенно таких лощеных двадцатичетырехлетних кукольных мальчиков, как Кай. Суини была старше на семь лет и успела уяснить кое-что, касавшееся ее характера — например, то, что она относится к числу тех, кому показано одиночество.

Однако предложение выпить чаю вполне заслуживало внимания.

— «Эрл грей»с кусочком бурого сахара. — Кандра придерживалась европейского обычая предлагать гостям к чаю бурый и рафинированный сахар. Суини находила такой подход в высшей степени цивилизованным.