13

Едва Нортон вернулся с ленча, как неожиданно позвонила секретарша босса: мистер Стоун хочет немедленно видеть мистера Нортона. Три минуты спустя он вошел в большой, тускло освещенный кабинет Уитни Стоуна и увидел его, неподвижно сидящего за антикварным столом с недоуменной улыбкой на лице. Стоун поглядел на Нортона, потом жестом пригласил его сесть в кресло.

– Я только что получил скверные новости, Бен, – начал он.

– Какие?

– Как ты знаешь, на основании твоих сведений из министерства юстиции мистер Бакстер тут же занялся приобретением радиостанций. Вчера утром он подписал бумаги.

– Так.

– А сегодня утром представитель антитрестовского отдела сообщил мистеру Бакстеру, что у министерства есть серьезные вопросы по поводу этого приобретения и оно готовит судебный запрет.

Нортон был так поражен, что не смог ответить; ему нанесли удар в спину, и он догадывался почему.

– Я хотел бы знать, Бен, – продолжал Уитни Стоун самым любезным, а в его устах наиболее зловещим тоном, – можешь ли ты пролить какой-то свет на этот весьма нежелательный поворот событий. Мы, разумеется, полагались на твою оценку настроения в антитрестовском отделе. Может, ты ошибся? Или тебя ввели в заблуждение?

Нортон был в таком гневе, что не мог сказать ничего, кроме правды.

– Нет, я не ошибся. Видимо, дело тут в одной довольно специфичной проблеме. Мы с Эдом Мерфи… ну, скажем, не сошлись во взглядах по одному личному делу. Я думаю, что организатором министерской политики открытых дверей был Эд. Надеялся урезонить меня таким образом по-хорошему. Но потом у нас состоялся еще один разговор, я по-прежнему не соглашался с ним в том вопросе, и он разозлился.

Уитни Стоун свел кончики пальцев и уставился в потолок, словно ожидая наставления свыше.

– Ценю твою искренность, – наконец сказал он. – Видишь ли, Бен, мне известно кое-что о твоем… э… несходстве во взглядах с Эдом Мерфи. Насколько я понимаю, оно связано со смертью твоей приятельницы мисс Хендрикс.

– Да.

– И Мерфи считает, что ты проявляешь к этому делу слишком большой интерес, с его точки зрения, довольно назойливый. Поэтому он воспользовался этим антитрестовским делом, чтобы поднять тебя, а потом сбить. Ты так это понял?

– В основном да.

– Тогда, видимо, главный вопрос заключается в том, не слишком ли воинственно ты ведешь себя?

– Думаю, что нет, – ответил Нортон. – Донна была убита при очень странных обстоятельствах. Никто не может сказать, почему она находилась в Вашингтоне, в этом особняке, в это время. По-моему, Эд Мерфи знает и лжет мне.

– Бен, подозреваешь ты, что президент Уитмор имеет какое-то отношение к ее смерти?

– Для такого предположения у меня нет оснований, – сказал Нортон. Это было истинной правдой. В то же время, как понимали и он, и Стоун, это не прозвучало и категоричным отрицанием.

– Но ты думаешь, что Уитмор и Мерфи могли знать, почему она находится в Вашингтоне, и даже общаться с нею?

– Совершенно верно.

– И настаиваешь, чтобы Мерфи удовлетворил твое любопытство по этим пунктам?

– Это не просто любопытство, Уит. Я считаю, что правда о ее смерти должна быть раскрыта, если это возможно.

– Правда о ее смерти, Бен, или о любовных делах? Нортон ощутил, как в нем закипает гнев.

– Постой-ка, Уит, – сказал он. – Я считаю…

– Не обижайся, – перебил Стоун. – Дай мне, пожалуйста, развить эту мысль. Предположим для начала, что мисс Хендрикс была убита грабителем. Теперь предположим, что вечером накануне убийства она говорила с президентом или виделась с ним. Считаешь ты, что эти сведения важны для расследования?

– Не исключено. В любом обычном расследовании были бы.

– Совершенно верно, – сказал Стоун. – Но ведь, согласись, это не обычное расследование. Наоборот, в высшей степени необычное. Если бы я или ты навестили мисс Хендрикс накануне убийства, это никого бы не интересовало.

– Необязательно накануне, Уит. Возможно, речь идет о том вечере, когда она погибла.

– Но доказательств у тебя нет?

– Нет. Ничего определенного.

– В таком случае, как ты, несомненно, понимаешь, это предположение в высшей степени серьезное, и его нельзя делать так легко.

– Я знаю.

– Еще бы! Итак, продолжу свою мысль. Какие бы отношения ни были у президента с этой юной леди, пусть даже самые невинные, если они станут достоянием гласности, то с их помощью можно опорочить, может быть, парализовать или даже сокрушить его администрацию. Таким образом, положение очень деликатное, и, возможно, суть заключается в том, насколько твое… э… дознание продиктовано личным отношением к несчастной молодой женщине.

Нортон снова подавил гнев.

– Здесь нет личных чувств, – заявил он. – Я хочу только правды. Пусть Уитмор говорит правду, как и всякий человек.

– Правду, – повторил Уит Стоун. – Истину. Ты хочешь истины. Желаю тебе удачи в поисках, но должен заметить, что святые и философы пишут ее испокон веков без особого успеха. Лично я нахожу справедливость более практичной целью. В справедливости нуждается больше людей, чем в истине. Истиной в данном случае может оказаться то, что мистер Уитмор безнравственный или неблагородный человек, но справедливо ли будет, если он пострадает как политик за свое не имеющее отношения к политике неблагоразумие?

Он улыбнулся и закурил сигарету, не сводя взгляда с Нортона.

– Я не хочу вредить ему как политику, – запротестовал Нортон.

– Конечно нет, – сказал Стоун. – Ты хочешь только «истины». Но позволь заметить, Бен, только не обижайся, что твоя преданность истине в данном случае не абсолютна.

– О чем это ты?

– Насколько я понимаю, ты располагаешь некоторыми сведениями, которые используешь сам, вместо того чтобы поделиться с теми, кто официально уполномочен вести расследование. Я не вмешиваюсь в твои дела, но должен заметить, что ты можешь оказаться в не очень приятном положении.

Это был намек на ответственность за утаивание сведений. К сожалению, небезосновательный. Нортону стало любопытно, кто осведомляет Стоуна. Белый дом? Прокуратура? Полиция? Но в Вашингтоне никто не выдает своих источников информации. Святого в этом городе мало, но это свято.

– Может, я и совершал ошибки, – сказал Нортон. – Но действовал из лучших побуждений.

– Ну, конечно, – сказал Стоун, затянувшись сигаретой. – Пойми, Бен, я говорю как друг, которому небезразлично твое будущее. Само собой, я был бы неоткровенен, если бы сказал, что доволен этим поступком министерства юстиции.

– Жаль клиента, – сказал Нортон. – Он пострадал за чужую вину.

– Что ж, такое случается, – сказал Стоун. – Мы как-нибудь ему поможем. Главная моя забота о тебе, Бен. Я не хочу, чтобы пострадала твоя многообещающая карьера. Давай поговорим о ней. Мы ведь толком и не разговаривали после твоего возвращения из Парижа. Вот что, давай выпьем. Тебе шотландского?

Стоун подошел к шкафчику с бутылками и быстро смешал два коктейля; такое гостеприимство, насколько было известно Нортону, в истории фирмы не имело прецедентов. Нортон отнесся к нему с легким подозрением, но все же он решил выслушать Стоуна до конца. Может, и в самом деле он руководствовался личными мотивами. Может, и в самом деле губил свое будущее.

Стоун подал ему стакан и сел.

– Ну, Бен, давай заглянем в будущее, где тебя, несомненно, ожидает блестящая карьера. Какие цели ты ставишь перед собой?

Нортон расслабился, с наслаждением обдумывая вопрос. Заглядывать в будущее было приятно – чем дальше, тем приятнее.

– Хочу быть хорошим юристом, – сказал он. – А в последние годы и здесь, и в Капитолии меня все больше и больше интересовали отношения между правительством и корпорациями. Они далеко не просто юридические. В них есть политический, экономический и культурный аспекты, и они развиваются по мере того, как конгресс издает новые законы, а корпорации движутся к некой сверхгосударственной роли. Здесь требуется определенность. Между обеими сторонами должна существовать более тесная связь, а мы являемся посредниками. Здесь есть простор, извини меня, для юридической мудрости, которая служила бы обеим сторонам и общественным интересам.

Он умолк и пригубил виски. Подумал, что Уитни Стоун известен служением отнюдь не общественным интересам и вряд ли может понять, о чем идет речь.

– Хорошо сказано, – заметил Стоун. – И совершенно справедливо. Иногда мне кажется, Бен, что половину времени я трачу, объясняя политикам корпоративный склад мышления, а другую – объясняя политический склад ума своим друзьям из корпораций. Здесь необходима определенность. И мудрость. И еще, можно сказать, философское осмысление. Каковы истинные связи между общественным и частным секторами? Кто хозяин и кто слуга? Или здесь встреча равных? Это очень интересные вопросы.

– Да, – сказал Нортон. – А когда изо дня в день бьешься над текущими делами, на них нелегко сосредоточиться.

– Совершенно верно, – сказал Стоун. – Об этом я и хочу поговорить. Генри Уиллогби скоро уйдет. Он пока молчит, но здоровье его все ухудшается. Бедняга! Как тебе известно, он всегда был у нас философом, ну, а я обращал внимание на более практические дела. Но мне потребуется новый сотрудник, чтобы он подвергал анализу нашу корпоративную работу. Писал кое-что. Отчитывался перед соответствующими комиссиями конгресса. В сущности, мне нужен человек, способный стать признанным на всю страну знатоком всех аспектов в отношениях между корпорациями и правительством. И, само собой, чтобы вел те дела, которые сочтет наиболее интересными. Думаю, что для этой работы ты самый подходящий человек. Если, конечно, она тебя привлекает.

– Безусловно, привлекает, Уит. Я даже не знаю, что сказать.

– Тогда не говори ничего. Просто поразмысли над этим, а детали мы обговорим позже. Разумеется, важность твоей новой работы отразится и на размерах жалованья.

– Уит… Я очень благодарен.

– Меня восхищает честность, Бен. Я восхищен твоей откровенностью о разногласиях с Эдом Мерфи. И твоей преданностью этой женщине. Хочу только по-дружески напомнить тебе, что осторожность и сдержанность тоже могут быть добродетелями.

Нортон недоумевал. Разговор о Донне внезапно обернулся предложением блестящей работы. Хотел ли Стоун подкупить его? Или даже думать так – безумие? После недолгих колебаний подозрения Нортона снова взяли верх.

– Уит, но в другом деле, в вопросе о гибели Донны, я не могу дать никаких гарантий.

– И не нужно, – спокойно сказал Стоун. – Только я хочу предупредить тебя. Мне по секрету сообщили один факт. У меня, как ты, наверно, догадался, есть некоторые источники информации о ходе расследования этого убийства, и я получил достоверное известие, что скоро, возможно, через несколько дней, будет произведен арест. Говорю это лишь для того, чтобы удержать тебя от опрометчивых поступков.

– Кто будет арестован? Уитни Стоун вздохнул.

– Боюсь, это печальный конец печальной истории. Подозреваемый – ненормальный парень, на его счету целый ряд сексуальных преступлений, от подглядывании в окна до попытки изнасилования. Работает он продавцом винной лавки в Джорджтауне и продал мисс Хендрикс бутылку сливовицы в тот вечер, когда ее убили. Очевидно, он пошел за ней до самого дома и…

Стоун не закончил фразы. Но было ясно, что он имел в виду. Нортон безучастно уставился в пол. Значит, все кончено. Её убил какой-то псих, извращенец, его арестуют – и точка.

– Подлить тебе, Бен?

Нортон мгновенно вернулся к действительности.

– Нет, спасибо. Извини, я пойду. Все это было… словом, вполне достаточно на один день.

– Конечно, Бен, – сказал Уитни Стоун со своей змеиной улыбкой. – Завтра мы поговорим еще.

Ошеломленный Нортон вернулся к себе в кабинет. Там он стал сопоставлять то, что Стоун сказал ему о Донне и о новой работе. Инстинкт подсказывал ему, что надо бояться Уитни Стоуна, дары приносящего. Как узнать, правду ли говорил Стоун? Действительно ли собираются арестовать продавца из винной лавки, или Стоун это выдумал? Или он сам напрасно сомневается во всех и во всем? Нортон выругал себя за нерешительность и взялся за телефон. Через несколько секунд он разговаривал с Кравицем.

– Сержант, можно ли приехать сейчас, побеседовать с вами?

– Нет, если не собираетесь никого убивать, – ответил Кравиц. – Я сейчас еду на открытие бейсбольного сезона, там будет играть мой сын.

– У меня к вам один вопрос, – сказал Нортон. – Я слышал, вы собираетесь произвести арест по делу Хендрикс.

– Мы никого не арестовывали, – сказал Кравиц.

– Я понимаю. Но мне сообщили, что за парнем из винной лавки целый ряд сексуальных преступлений и следствие интересуется им.

– Следствие интересуется многими лицами, – ответил Кравиц с легким раздражением.

– Да, но не могли бы вы сказать, входит ли в их число этот парень?

– Послушайте, Нортон, – прорычал сержант, – мы не рассылаем предварительных уведомлений перед арестом. Да, следствие интересуется этим парнем, но больше я не скажу ничего.

– Хорошо, сержант. Спасибо. Надеюсь, команда вашего сына выиграет.

Наконец удовлетворенный, Нортон положил трубку. Разумеется, Кравиц не мог сказать ему о своих планах. Но было ясно, что последует дальше. Разгадка тайны завершилась не громом политического скандала, а хихиканьем ненормального парня. Нортон закрыл глаза и задумался, хотелось бы ему, чтобы грянул политический скандал, чтобы гибель Донны имела больший резонанс, чем придаст этому делу суд над каким-то подонком. Потом приказал себе отбросить эти мысли. Вел он себя достойно. Может, и не умно, но достойно, и теперь пора подумать о будущем. Нужно вырваться из облака отчаяния, которое окутывало его последние недели. Он с улыбкой вспомнил неделю после выпускных экзаменов, когда он пьянствовал с друзьями четыре дня. Сейчас напи ваться его не тянуло, но хотелось общества, смеха, развлечений, и он решил принять приглашение Гвен Бауэре на вечеринку. Гвен звонила, сказала, что у нее соберется компания отметить первый рассказ, пристроенный ее подругой. Видимо, там будет весело, и Нортон подумал, что ему необходимо немного развеяться.

14

Нортон дважды позвонил, потом толкнул дверь и вошел. По длинному коридору направился к библиотеке, откуда доносились музыка и смех, там он обнаружил Гвен, она стояла перед камином и рассказывала восьми или десяти гостям:

– Значит, я в новом бальном платье, метет метель, машина моя не заводится, такси не видно, а мне через полчаса нужно быть в Белом доме на встрече Нового года. Что делать? Что хочешь, то и делай. Я натягиваю сапоги, иду на Массачусетс-авеню и стою там с поднятой рукой, пока не останавливается какая-то машина, для точности, красная «импала»; водитель глядит на меня, я на него; такого здоровенного, черного, страшного негра я в жизни не видела. А газеты писали, что негр в красной «импале» совершил целую серию зверских изнасилований. Вот это, детки, называется попасть в переплет. Но стоять холодно, других машин не видно, поэтому я влезла в «импалу» и говорю: «Слушай, приятель, если будешь насиловать меня – давай по-быстрому, только прическу не порть, а потом подбрось к Белому дому».

Молодые люди, беспорядочно рассевшиеся в библиотеке, рассмеялись, вежливо, как двадцатилетние смеются шуткам тридцатилетних, и кто-то спросил:

– Когда это было, Гвен?

– О, много веков назад, – ответила она. – В последние дни Линдона Грозного. Собственно, при близком знакомстве он оказывался не таким уж грозным. Эй, смотрите, кто явился!

Гвен приветствовала Нортона звучным поцелуем.

– Это Бен, – объявила она гостям. – Бен, – она стала указывать на поднятые лица, – это Энни, ее первый рассказ приняли сегодня в «Космо», это Тим, юрист, это Митци, она работает в «Пост», это Майкл, пишет для «Роллинг Стоунз», это… как тебя зовут, милый?

– Джо, – ответил бородатый парень.

– Джо, – повторила она. – А это Пит, по-моему, ты его знаешь, это… да ну вас, представляйтесь сами. Бен – юрист и очень славный человек.

Почти все молодые люди улыбнулись или приветственно помахали рукой, кроме одного парня в углу, он, казалось, показывал язык. Нортон взглянул на него еще раз и понял, что парень вертит самокрутки.

– Пошли на кухню, там нальем тебе выпить, – сказала Г вен Нортону и потащила его по коридору. – У меня был разговор с тем сержантом. Он, как ты и говорил, крут. Но я, как и обещала, не сказала ему ничего лишнего.

– Послушай, Гвен, забудь об этом полицейском. Забудь обо всем. Дело закончено.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне сказали по секрету, что полиция собирается произвести арест. Убил Донну парень из винной лавки. Он пошел за ней до дома или что-то в этом роде. За ним целый ряд сексуальных преступлений. Он ненормальный.

– Это сказал тебе Кравиц?

– Нет, другой человек. С Кравицем я разговаривал. Он этого не подтвердил, потому что ареста еще не было, но сказал, что следствие интересуется этим парнем и картина, в общем, ясна. Так что больше я об этом не думаю. Нужно предать дело забвению. От нас больше ничего не зависит.

Гвен прислонилась к стене и вздохнула.

– Слава богу, – сказала она. – Я думала, что… то, о чем мы говорили, сводило меня с ума.

– Я тоже так думал, Гвен. Давай теперь об этом забудем.

– Ладно, Бен. Только я хотела бы кое-что сказать тебе.

– Скажи.

– Многое из того, о чем мы говорили – о Донне и Уитморе, – она могла преувеличить. Или я могла не так понять. В таких делах трудно разобраться. Но теперь это уже неважно.

Суть сказанного до Нортона не дошла, но задумываться ему не хотелось, и он занялся приготовлением коктейля.

– Вот еще что, Бен. Сегодня я случайно встретила Фила Росса и пригласила заглянуть. Полагаю, ты не будешь против. Надеюсь, между вами нет никаких разногласий?

Нортон поглядел на нее, пытаясь вспомнить, говорил ли ей, что Фил Росс отказался от своих слов.

– Никаких, – ответил он. – Гвен, у меня нет разногласий ни с одним человеком. Я начинаю новую жизнь. Давай веселиться. Пойдем, я познакомлюсь с твоими друзьями. Кстати, кто они?

Они пошли обратно к библиотеке.

– Здесь главным образом друзья Энни, – сказала Гвен. – Я хочу познакомить тебя с ней. Она славная. И притом хорошо пишет. Работала в «Пост», но ушла на внештатную работу. Писала статьи для «Роллинг Стоунз», «Вашингтониэн», но хочет по-настоящему заняться литературой. Она только что пристроила первый рассказ, по этому случаю и затеяна вечеринка.

В библиотеке Нортон сел на диван рядом с Энни, высокой, худощавой молодой женщиной с веснушками и длинными черными буйными волосами. Одета она была в джинсы и цветастую блузку, расстегнутую минимум на две пуговицы ниже, чем ее мать могла бы одобрить. Груди у нее были маленькие, изящные и такие же веснушчатые, как и лицо.

– Ты Энни, – сказал он.

– Да.

– А я Бен Нортон.

– Я знаю. Гвен сказала мне. Ты встречался с ее подругой по имени Донна, той, что была убита.

– Да.

– Расскажи мне о ней.

– Не хочется.

– Ну извини. Я лишь… Мне казалось, что это интересная история.

– Донна мертва, – сказал он. – История окончена.

– Эй, Энни, – окликнула ее другая женщина с противоположного конца комнаты. – Слышала про Софи?

Сорокапятилетняя Софи была членом конгресса и приобрела известность полнотой и откровенными высказываниями.

– Нет, а что с ней? – откликнулась Энни.

– Она беременна, – крикнула в ответ Митци. – О господи, можете представить Софи в постели с ее крохотным мужем?

Все загоготали, и парень, вертевший самокрутки, начал долгий путаный рассказ, соль которого заключалась в том, что спикер конгресса – фетишист.

– Вы, я вижу, не очень высокого мнения о выборных лидерах? – сказал Нортон.

– Еще бы, – ответила Энни. – Если забыть, что они говорят, и только видеть, что делают, это смех. Я хочу сказать, что конгресс похож на обезьянник в зоопарке. Если обезьян переправить в конгресс, а конгрессменов в зоопарк, никакой разницы не будет. Может, на твой взгляд, я слишком радикальна?

Нортон пожал плечами.

– Там хватает шутов, – сказал он. – Но есть и хорошие люди.

– Расскажи об Уитморе, – внезапно попросила она. – Хороший он человек?

– В этом я не обвинил бы его, – сказал Нортон. – Но он может стать великим президентом. О более проницательном политике я даже не слышал.

– А что он представляет собой как личность?

– Не знаю. Никогда не интересовался им как личностью.

– Женщины интересуются, – сказала Энни. – Он очень привлекателен.

– По возрасту он годится тебе в отцы.

– Однажды у меня была интрижка с человеком его возраста. Складный мужчина, весь мускулистый, как Хемфри Богарт.

– Много было у тебя интрижек?

– Не знаю, много или нет. Мне двадцать семь, и у меня было двадцать три мужчины. Это много? А сколько было у тебя женщин?

– Не знаю, – ответил Нортон. – Потерял счет.

– Кроме шуток, скажи, сколько?

– Да много. Пятьдесят. Или сто. Несколько лет я вел счет. Идиотизм.

– Почему ты не женат? – спросила его Энни. – Похоже, ты склонен к семейной жизни.

– Склонен, но те, на ком я хотел жениться, не хотели выходить за меня, и наоборот. Я слишком осторожен. Смотрю на своих школьных друзей: кто разведен, кто собирается развестись, кому надо бы собраться. Глядя на них, спешить с женитьбой не хочется.

– Чего я не хочу, – сказала Энни, – так это иметь дело с женатиками. Пару раз пробовала, хватит.

– Почему? Испытываешь чувство вины?

– Нет. Но бывает обидно. Занимаешься с кем-то любовью, а он потом уходит проводить ночь с другой. Ты не представляешь, каково это.

Самокрутка с марихуаной дошла до них. Нортон передал ее Энни.

– Ты не куришь? – спросила она.

– Очень редко. После этого я всегда забываю, о чем говорил.

– Затянись, – предложила она. – Помогает расслабиться. Нортон с раздражением затянулся. Женщины всегда говорили, что он кажется скованным, чопорным, сдержанным. Но как быть, если он так выглядит? Что ж теперь, ходить босиком?

– Знаешь, какое ты производишь впечатление? – спросила Энни. – Тебе подошло бы сидеть в белом костюме на веранде своего плантаторского дома со стаканом мятного пунша в руке.

– Наподобие Кларка Гейбла в фильме «Унесенные ветром», – сказал он.

– Может, скорее полковника с рекламы жареных цыплят. – Энни хихикнула. – Но в духе старой южной аристократии. Преемник гордой традиции и все такое.

– Энни, хочешь знать, что такое эта гордая традиция? – спросил Нортон. – По словам моего отца, в восемьсот двадцатом году в день рождения королевы из лондонских тюрем выпустили всех заключенных с условием, что они покинут Англию, и все эти отбросы общества крали суда, сколачивали плоты и всяческими способами добирались до Америки, таким образом клан Нортонов и оказался здесь. В нашем роду было множество конокрадов, сотни солдат-конфедератов, один неплохой губернатор Северной Каролины и в конце концов мой отец. В тридцать четвертом году он лишился своей фермы, пошел работать на лесопильный завод за двадцать центов в час и был рад такому заработку. Я тоже работал на лесопильном заводе, но, во-первых, я был довольно смышлен, во-вторых, что еще более важно, отлично играл в бейсбол, из чего следовало, что я создан для великих дел.

– Как ты попал в штат Уитмора? – спросила Энни. – Мне казалось, он брал к себе только безжалостных негодяев.

– Он счел нелишним иметь рядом с собой одну деревенщину, чтобы смягчить свой образ, – сказал Нортон и засмеялся собственной шутке. – Нет, дело было сложнее. Я стал работать у одного сенатора из Северной Каролины советником в антитрестовском подкомитете. Когда мой сенатор умер, председателем подкомитета стал Уитмор. Некоторое время спустя он вызвал меня к себе в кабинет. Я думал, что он хочет меня уволить и взять кого-то из своих. Вместо этого у нас произошел вот такой короткий разговор. Он спросил: «Хочешь остаться на работе, Нортон?» Я ответил, что хочу. Он сказал: «Оставайся. Я требую только преданности. Стопроцентной». Я сказал, что это не проблема. Мы пожали друг другу руки, и разговор был окончен. И лишь получив очередной чек, я узнал, что Уитмор повысил мне жалованье.

– Ты его недооценил, – сказала Энни. – Ты хорошо работал, а он был не так глуп, чтобы увольнять тебя.

– Да, – ответил Нортон. – Это единственный раз, когда я недооценил Чака Уитмора. В конце концов он сделал меня своим юрисконсультом. И вот я здесь.

– Я рада, – сказала Энни и погладила его по голове. Тут к ним подошел Пит, бармен из бара Натана.

– Привет, мистер Нортон, как жизнь?

– Не жалуюсь. Ты знаком с Энни?

– Конечно. Мистер Нортон, извините, что прерываю ваш разговор, но у меня крупная неприятность. Затянитесь-ка.

Он усмехнулся и протянул громадную самокрутку. Нортон затянулся и передал ее Энни.

– Дело вот в чем, – продолжал Пит. – На той неделе я взял машину у одного парня, меня остановили за нарушение правил, под сиденьем оказалось шесть унций марихуаны, и мне предъявили обвинение в торговле наркотиками. А я даже не знал о марихуане.

– Когда суд? – спросил Нортон.

– Через две недели, в понедельник.

– Зайди на той неделе ко мне на работу, поговорим.

– Ну, значит, я спасен. Только вот денег у меня не густо.

– Пусть тебя это не волнует.

– Спасибо, мистер Нортон. – Пит поднялся и хотел уйти.

– Постой, – сказал Нортон. – Помнишь, недели две назад ты говорил, что какой-то тип приходил в бар и расспрашивал обо мне. Как он выглядел?

Пит скривился и подергал себя за бородку.

– Знаете, толком не помню.

– Ты сказал, что он похож на психа.

– Да? Я так говорил? Ну, может быть. Может, то был не он. Я тогда накурился. Ну ладно, до будущей недели, идет? – Пит торопливо вышел из комнаты.

– В чем тут дело? – спросила Энни.

– Пока неясно.

– Он ведь торгует наркотиками.

– Знаю. Но законы о наркотиках нелепые, и незачем ему садиться за продажу марихуаны.

– Много у тебя такой работы?

– Стараюсь иметь побольше. Наша юридическая фирма представляет собой крупных воротил Америки, и я с удовольствием время от времени помогаю беднягам.

– Ты нравишься мне, – сказала Энни.

– Ты мне тоже. Ты правдивая.

– Люди должны быть правдивыми, – сказала она. – Если человек некрасив или неумен, тут ничего не поделаешь, но правдивым при желании может быть каждый.