ГЛАВА 27

— Господа, еще раз благодарю вас за встречу. Главный прокурор штата Пол Дуглас отставил стул от накрытого скатертью стола, поднялся, застегнул безукоризненно сшитый элегантный двубортный пиджак. Дугласу было пятьдесят пять, и он являл собой настоящий образец мужественной красоты: высокий, отлично сложенный, темный шатен с серебряной проседью на висках. Глубокие волевые складки придавали его продолговатому загорелому лицу значительность. Его ждало блистательное будущее в политике — будущее, которое стало еще определеннее благодаря делу, попавшему в его ведение. Расследование случаев коррупции в законодательных органах штата отнюдь не уменьшит его популярности.

Дэн тоже отодвинул стул и медленно встал, опасливо выпрямляя заключенное в ортопедический аппарат новейшей конструкции левое колено. Несмотря на то что они находились в лучшем ресторане Рочестера, города, привыкшего к высоким гостям, президентам и главам государств со всего мира, отличный бифштекс на его тарелке остался практически нетронутым. События последних дней надолго испортили ему аппетит.

На Игера, как он заметил, события последних дней такого действия не оказали. Агент только что не вылизал соус с фарфоровой тарелки. Теперь он стоял рядом с прокурором округа Тайлер Джимом Петерсоном. Петерсон, желая соответствовать обстановке, вырядился в свой лучший костюм; Игер же в желтой рубашке и коричневом небрежно завязанном галстуке походил на неприбранную постель.

Мужчины обменивались рукопожатиями, и тут из-за столика в противоположном углу встала и направилась к ним Энн Маркхэм. Изящна и стройна, как маленькая акула, подумал Дэн, отметив взглядом идеально сидящий на ней деловой костюм и хищный блеск глаз. Она посмотрела сначала на Дэна, потом на главного прокурора, остановилась на Поле Дугласе и включила улыбку на полную мощность.

— Энн, — учтиво наклонил голову Дуглас, протягивая ей руку. — Не ожидал встретить вас здесь.

— Да, иногда и меня выпускают из клетки, — ответила она ровным грудным голосом с едва заметным придыханием. Деловитость с намеком на секс. — Как поживаете, Пол?

— Замечательно. Задал бы вам тот же вопрос, но сам вижу, что вы выглядите великолепно. — От его комплимента Энн только что не замурлыкала. — Боюсь, мне пора бежать, — извиняющимся тоном добавил он, — но вы обязательно позвоните мне, когда в следующий раз будете в Миннеаполисе. Встретимся, посидим где-нибудь.

— Непременно.

Дуглас с Петерсоном попрощались и вместе пошли к выходу. Игер поймал взгляд Дэна; тот кивком показал на дверь. Энн повернулась к нему. Игер насупился и с видимой неохотой ретировался.

— Не ожидал встретить вас здесь, Энн, — вежливо сказал Дэн, сунув руки в карманы брюк.

Она ответила лукавой, победительной улыбкой.

— Нет смысла играть, если не собираешься выиграть, дорогой мой. Я нацелила на нашего знаменитого мистера Дугласа всю свою тяжелую артиллерию.

— Далеко пойдете.

— Безусловно. А что же вы, шериф Янсен? К чему приведут вас все эти убийства и интриги? — осведомилась она, насмешливо поблескивая глазами.

— К ранней кончине.

Энн хихикнула, не выразив ровно никакого сочувствия.

— Бедный мальчик. Хочешь по пути заскочить ко мне, отмокнуть в джакузи?

И маняще взглянула сквозь густые ресницы. В полуприкрытых темных глазах уже разгоралось желание.

Дэн искренне сожалел, что не может сказать «да», но ни искры ответного огня в себе не ощутил. Вздохнув, он покачал головой:

— Спасибо, нет.

С минуту Энн пристально смотрела на него, сначала с удивлением, затем с недоверием. Наконец ее губы сложились в хитрую улыбку.

— Как ее зовут?

Дэн ответил безмятежным взглядом, и она рассмеялась.

— Доверьтесь мне, шериф. Я очень неплохо зарабатываю тем, что читаю на лицах людей. Как имя той чаровницы, в которую вы влюбились?

Он не хотел признавать, что влюбился, ни себе, ни Энн Маркхэм, но продолжать спорить смысла не было.

— Элизабет.

Энн кивнула. Теперь, когда ее предполагаемый шеф вышел из зала, она смогла наконец с видимым облегчением достать из сумочки портсигар.

— Какая она? Милая, нежная, мягкая, послушная маленькая домоседка?

Дэн не удержался и расхохотался так громко, что за соседними столами на них начали оглядываться.

— Едва ли.

Энн затянулась, с наслаждением выпустила в потолок струю дыма.

— Хорошо, — чуть прищурившись, сказала она. — Что же, шериф, мне пора. Это ведь столик для некурящих, а я, как видите, с сигаретой. Зачем нарушать закон даже по мелочам, верно? — Она бросила на него прощальный, задумчивый взгляд, чуть приметно поджала губы. Терять любовника неприятно, даже если использовала его только по прямому назначению. — Будь здоров, живи счастливо.

— И ты тоже, — пробормотал Дэн, но она уже шла к выходу с высоко поднятой головой и планами завоевания столицы штата.

Игер уже дважды успел обойти зал по периметру и неожиданно выступил из тени огромной пальмы в кадке, раздраженно хмуря брови.

— Пошли, Казанова, — проворчал он осуждающе. — Я обещал Джолин быть дома к десерту.

Старинные часы на камине в гостиной били полночь, их мелодичный звон плыл по затихшему дому. Дэн стоял на крыльце, прислонясь плечом к гладкому белому столбику и глядя на юг. Рубашку и галстук он давно снял, сменив выходную одежду на джинсы, сапоги и джинсовую рубаху, распахнутую на груди, несмотря на прохладную ночь. В руках у него была бутылка пива; сделав большой глоток, он поставил ее на перила.

Он уже мог бы лежать в постели. Первый раз за неделю мог позволить себе роскошь отоспаться как следует, но сон не шел. Бессонница мучила его вовсе не из-за постоянной боли в колене — с нею он уже свыкся — и не из-за того, что сегодня он вручил главному прокурору штата политическую бомбу замедленного действия в виде черной книжки Джарвиса. Спать мешали только мысли о себе самом и о своей жизни.

Сколько лет он расставлял все в жизни по полочкам, тщательно разделяя части, чтобы работа не соприкасалась с домом, дом — с личной жизнью, чтобы каждый следующий день был понятен и предсказуем. Теперь ему казалось, что твердая почва под ногами заколыхалась, и все посыпалось с мест. Ничего хорошего он в этом не видел. Даже если удастся заново расставить все, как было, по-прежнему уже не выйдет. Один осколок никак не помещался в общую схему — Элизабет.

Он позволил ей уйти, говоря себе, что для них обоих будет лучше, если закрыть вопрос сейчас. Но никак не мог прогнать ее из мыслей… или из сердца? Никак не мог перестать думать, все ли у нее в порядке, спит ли она этой ночью, скучает ли по нему или проклинает его. Совершенно непонятно, почему он должен любить ее, почему влюбился так скоро, почему вообще обратил на нее внимание, но во всей этой истории нет ровно никакой логики, и оттого, что он отступил, он только остался в одиночестве, а будущее расстилается перед ним длинной, пыльной дорогой, ведущей в никуда.

Одиночество. Вот путь, который он избрал после развода. Он окрестил это свободой и не желал ничего другого, обманывая себя мыслями, как ему повезло, что он ни от кого не зависит и никому не должен. Теперь одиночество открылось ему таким, каково оно на самом деле: пустота, вакуум, черная дыра, где стук сердца гулко отсчитывает отпущенные ему дни и ночи.

Ничуть ему не повезло, он просто испугался. Струсил. Вот она, правда. Его до смерти пугала мысль вложить душу в какие-то еще отношения. Как-то раз он уже сыграл в эту игру и проигрался вчистую, и не мог стерпеть даже мысли о новом поражении, о новой боли.

— Папочка?

Дэн вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной мягко скрипнула дверь, и обернулся на голос дочери. Эми стояла на пороге в майке рейдеров с переброшенными на плечо длинными рассыпчатыми волосами, обняв себя за плечи от ночной прохлады, и сонно моргала. После ссоры в его кабинете он почти не видел ее: последние два дня были полностью заняты расследованием и тем, что произошло потом. Теперь ему хотелось только смотреть на дочку, смотреть, не отрываясь. Жаль, что до сих пор они так и не помирились.

— Привет, котенок, — пробормотал он. — Ты что не спишь?

— Не спится.

Она прошлепала босиком по крыльцу, притулилась рядом с ним, обхватив его за пояс обеими руками, потерлась носом о его плечо, — и все это так привычно, машинально, что Дэн поневоле задумался, так ли она ведет себя с отчимом, делится ли с нею отеческим теплом Майк Манетги, когда она не может уснуть там, в Калифорнии. Эта мысль как ножом полоснула по сердцу. Он обнял Эми за плечи, притянул к себе, чмокнул в макушку.

— Колено еще болит? — спросила она.

— Нет, — соврал Дэн. Колено болело ужасно. Сегодня он слишком много времени провел на ногах. Боль была такая, словно с обеих сторон коленной чашечки стояли чертенята и что есть силы лупили по колену молоточками. Он знал, что, если до конца недели не придется снова откачивать жидкость из сустава, это будет просто чудо, но вовсе не колено мешало ему заснуть.

— Папочка, я тебя люблю.

Его удивили не столько сами слова, сколько жар, с которым Эми произнесла их. В глазах у дочки блестели слезы, вот что странно.

— Эй, — тихонько сказал он, гладя ее по щеке. Эми собралась с духом и выложила то, что повторяла про себя целый день:

— Когда я узнала, что случилось вчера, то сразу подумала: какая я свинья, что огорчила тебя, а ты ведь мог погибнуть, и тогда я никогда уже не смогла бы сказать тебе, как жалею, что мы поссорились, и как я люблю тебя. — С ее ресниц упали две крупных слезы и покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. — Это так глупо. Мы тратим кучу времени на злость, страх или гордость… Это ужасно глупо, — яростно повторила она, шмыгнув носом. — Если любишь кого-нибудь, надо говорить об этом вслух, а не ждать, пока станет слишком поздно.

«Устами младенца», — подумал Дэн.

Жизнь непредсказуема и проходит быстро, слишком быстро. Даже здесь, в Стилл-Крик. Даже когда думаешь, что все устроил, привел в порядок, расставил по местам. Эми — самый лучший тому пример. Скоро она совсем вырастет и уедет, а они растратили так много времени по пустякам, и теперь ему вместо воспоминаний останутся сожаления.

Он осторожно вытер слезы с ее щеки, улыбнулся.

— Ты в кого такая умница?

Эми проглотила смешок, приободрилась, просияла.

— В папу.

— Правильно, — кивнул он, чувствуя, как сдавило горло. — Так я и думал.

Он снова крепко прижал ее к себе, потерся щекой о теплую макушку, вдыхая запах яблочного шампуня и туалетной воды «Кукай», зажмурился, чтобы не пустить слезу.

— Я тебя тоже люблю, детка. Больше всех на свете.

— Я знаю. — Она замерла, затем повернулась к нему лицом, блеснула глазами сквозь завесу волос, попыталась лукаво улыбнуться. — А твоей любви хватит, чтобы отпустить меня завтра вечером с Трейсом смотреть фейерверки?

Дэн машинально засмеялся, но быстро посерьезнел. Похудевшее лицо дочки уже перестало быть по-детски забавным, огромные глаза горели надеждой и жаждой взросления. Как похорошела и уже совсем большая. Он чувствовал, как она ускользает от него, и знал, что не волен остановить ее.

— Посмотрим.

Лучше бы шел дождь. В такой скорбный и торжественный день следовало бы запретить солнцу светить, но оно сверкало вовсю, маслено-желтое, по-летнему яркое, освещая сбившихся в тесный кружок людей. Солнцу не было дела до их горя.

Элизабет поправила темные очки и вздохнула, наблюдая за сценой у подножия холма, на котором стояла. Амманиты хоронили своего усопшего. Их было очень немного: семья Аарона, как видно, и еще двое или трое. В общине явно не прощают тех, кто пролил чью-то кровь. Безумию и насилию в их мире места нет. Когда случалось нечто подобное, они как будто предпочитали не осознавать этого. Может, им кажется, что если не замечать зла, то его и не будет и не придется ночи напролет лежать без сна, мучая себя мыслями, почему так вышло и когда ждать беды в следующий раз. По-человечески это вполне понятно, подумала Элизабет.

Она стояла слишком далеко, чтобы слышать, что говорят у могилы. Ветер дул ей в лицо, отбрасывая со лба волосы и облепляя тонкую белую футболку вокруг тела. За ее спиной, на стройплощадке «Тихой заводи», где она оставила машину, шел обычный рабочий день. Стук молотков и визг пил нарушал покой, который, вероятно, обрел после смерти Аарон Хауэр. А может, там, внизу, под раскидистым кленом, рядом со своей возлюбленной Сири он услышит только журчание бегущей воды да гудение вьющихся над полевыми цветами пчел.

Седоголовый старик с длинной бородой медленно нагнулся над могилой и бросил на гроб первую горсть земли. Прах к праху, земля к земле. Так будет всегда. Амманиты или англичане, верующие или нет — конец у всех один.

По дороге в город проехал автобус, везущий туристов перекусить в «Чашке кофе» перед началом парада. Поговаривали, что фестиваль из-за омрачивших последние десять дней трагических событий вообще отменят, но соображения экономики и потребность в какой-нибудь радости после стольких ужасов возобладали.

Жизнь в Стилл-Крик шла своим чередом; а как же иначе? Жизнь продолжается, несмотря ни на что. По-прежнему пересекаются пути англичан и амманитов, и страх перед новыми бедствиями со временем утихнет. Но в точности так, как было, уже не будет, подумала Элизабет. Нет прежней чистоты и наивности. Правда, которую она так упорно искала, не только причинила боль, но и оставила глубокие шрамы.

От Дэна с того самого утра, когда погиб Аарон, не было ни звука. Вездесущая Лоррен время от времени звонила насчет показаний, Марк Кауфман, милый до невозможности, несколько раз приезжал домой, привозил ей на подпись документы и уточнял подробности «происшествия» (так он деликатно называл то, что случилось позавчера утром в ее спальне). Но Дэн не появлялся и не звонил. Правда, прыщавый мальчишка из цветочного магазина Рокуэлла в тот же вечер принес новую фуксию. Прощальный дар, так сказать. Видимо, Дэн поймал ее на слове и решил избрать легкий выход. Черт бы его побрал, неужели он понял буквально то, что следовало понять строго наоборот?

Скорбное собрание семейства Хауэр внизу близилось к завершению. Вот они отвернулись от свежей могилы и побрели наверх, сохраняя на лицах все то же выражение строгой отрешенности. Женщины аккуратно подбирали длинные юбки, за подолы которых цеплялась высокая трава. Только один человек остался, чтобы засыпать землей яму, где обрело последний, вечный приют тело Аарона Хауэра.

— Может, теперь он успокоится.

Элизабет оглянулась на голос: всего в нескольких метрах от нее стоял Дэн. Ветер трепал его волосы, глаза надежно скрывали зеркальные стекла очков, лицо было совершенно непроницаемым. Он стоял, сунув руки в карманы джинсов, в форменной рубашке хаки с аккуратно закатанными до локтя рукавами. О его собственной встрече с вечностью напоминали только две белоснежные повязки на правой руке да ортопедический аппарат на левом колене.

— Хотелось бы верить, — отозвалась Элизабет, ругая себя за то, что так жадно смотрит на него. Неужели у нее совсем нет гордости? Она засунула большие пальцы в карманы джинсов и снова повернулась лицом к погребальной процессии. — Он сделал много зла, но человек был не злой. Просто больной и одинокий.

Ей было страшно признать, что одиночество способно довести человека до преступления, как случилось с Аароном, но ведь это и было первопричиной его болезни. Одиночество и горе, злоба и ненависть копились, зрели и наконец свели его с ума.

— Так ты и напишешь у себя в газете? Что он был болен и одинок?

— На этой неделе газета не выйдет, — ответила она, наблюдая, как оставшийся внизу амманит взял лопату и начал закапывать могилу. — А на следующей это уже не будет новостью.

Она вспомнила о газете «Бюджет», которую читал Аарон. Интересно, появится ли сообщение о его смерти среди заметок о сельском хозяйстве и скандальных новостей об очередном отщепенце, нарушившем освященный веками порядок и купившем трактор.

— А на следующей неделе выйдет? — спросил Дэн. Он не стал бы винить ее, реши она уехать отсюда. За последнее время не произошло ровно ничего такого, что могло бы ее удержать. Как ни любил он сам эти места с их спокойной, неяркой красотой и честными, работящими обитателями, Элизабет заставила его взглянуть на все с другой, крайне непривлекательной точки зрения.

Она обернулась, посмотрела на него через плечо:

— Никуда я не уеду. Устала без конца рыскать, искать судьбу за ближним поворотом. Хорошо ли, плохо ли, мой дом уже здесь. Авось со временем я сживусь с этими людьми, так что им больше не захочется убивать меня или бить окна, чтобы я поскорее убралась отсюда.

— Редакцию «Клэрион» разгромил Рич, — сказал Дэн. — И в гараже у тебя тоже побывал он. Вчера в больнице он дал показания. Он искал книжку, а заодно хотел припугнуть тебя.

— Я слышала, он пришел в себя. Жаль. — Дэн удивленно поднял бровь, и она улыбнулась. — Женщины, как правило, мстительны и кровожадны. Тебе ведь это хорошо известно, разве не так?

— Приму к сведению, — заметил он. — Как думаешь, я крупно рискую, если предложу тебе пройтись?

— В данный момент я не вооружена. А тебе не вредно с этим ходить? — спросила она, кивнув на аппарат на его колене.

— Ерунда. Все равно на следующей неделе на прием к ортопеду.

— Ладно, давай, ломай мне распорядок дня. Дэн хотел ответить, но сдержался и начал спускаться с холма к реке. То, что он собирался сказать, не требовало ни звукового сопровождения отбойных молотков, ни вида на свежую могилу.

— Чем Фокс думал шантажировать Рича, если не книжкой? — спросила Элизабет, догоняя его. Ей хотелось оттянуть то, что предстояло. Что бы это ни было. Наверное, эффектная финальная сцена.

— Рич нашел Джералда, когда тот был уже мертв, и, вместо того, чтобы вызвать полицию, начал искать книжку, зная, что, если ее найдем мы, его карьере конец и ему уже не отмыться.

Дэн остановился у самой воды. У дальнего берега на мелководье мамаша-утка учила плавать с полдесятка своих пушистых, неловких отпрысков.

— Тут Фокс его и увидел. Как мне кажется, Керни решил, что это Рич убил тестя, но это, в общем, большого значения не имело. Его судьбу предрешило то, что он что-то видел.

Дэн сокрушенно качнул головой. Как странно: Рич Кэннон кого-то убил. Он знаком с Ричем всю жизнь, а оказывается, совсем не знал его.

— О том, что звонил тебе, он ничего не сказал, — продолжал он, переключив внимание на Элизабет.

— Он и не звонил, — ответила она. — Я по-прежнему думаю, что звонила Хелен, но вряд ли мы когда-то узнаем наверняка.

При свете дня и по сравнению со всем остальным, подумала она, это уже не казалось сколько-нибудь важным.

— Механизм правосудия уже запущен. Главный прокурор штата лично занимается делом о коррупции. Можешь не сомневаться, в правительстве штата скоро появятся вакансии. А «Клэрион» представят к награде.

Элизабет улыбнулась. Надо же, какая ирония судьбы: главный прокурор штата объявляет благодарность газете, которую отцы города хотели вообще закрыть. Чарли Уайлдера хватит удар.

— Им Джолин надо благодарить, — сказала она, срывая длинную, жесткую травинку, чтобы чем-то занять руки. — Книжку нашла она и чуть не заплатила за это жизнью. По-моему, она заслужила доброе слово.

— Игер говорит, у нее все нормально.

— О да. — Элизабет счастливо улыбнулась. У Джолин все было отлично. Впервые за долгое время жизнь баловала ее, и Элизабет бурно радовалась за подругу. И немного завидовала. И жалела себя… Еще две дурные привычки в придачу к тысяче других. И она снова подумала: что останется, откажись она от всех своих дурных привычек сразу? Наверно, ничего.

Дэн следил, как методично она отделяет от травинки длинные узкие полоски. Лицо у нее побледнело и немного осунулось. Ему хотелось снять с нее темные очки, посмотреть в глаза, которые всегда отражают все, что она чувствует, но сдержался. Точнее, как обычно, побоялся.

— А ты как?

— Я? Я что, я старый солдат. — Проклятье, подумала Элизабет, голос почему-то сел. Надо быть крепче. — Нет. Нет! — вдруг крикнула она. Гнев кипел внутри, и бороться с ним было трудно, да она и не хотела, потому что лучше уж выкричаться, чем молча терпеть такую боль. — Мне плохо. Два дня назад я убила человека. Во всем штате Миннесота не хватит пятновыводителя, чтобы отмыть пятна крови у меня в спальне. Я не могу спать в своей кровати, потому что до сих пор вижу, как он лежит на полу. А если бы и не видела, все равно не могу спать, потому что думаю только о тебе!

Ее руки сами собой сжались в кулаки, кровь бросилась в голову.

— Ты, сукин сын, сделал так, что я влюбилась! Хуже и Дюдлее этого нельзя было и придумать. Я хотела только покоя и тишины, хотела жить, как все нормальные люди. И вот приходишь ты…

Дэн схватил ее за руки, притянул к себе. Она забилась в его объятиях, пытаясь вырваться и ругаясь так, что покраснел бы и пьяный матрос.

— Замолчи! — скомандовал он, давясь от смеха. Гнев взыграл в Элизабет еще сильнее, и она начала вырываться еще энергичнее.

— Не замолчу! И не смей надо мной смеяться! Не люблю тебя, никогда не хотела тебя любить!

Она изловчилась и больно пнула его в щиколотку. Дэн зарычал, повалил ее на траву, подмяв под себя и раскинув ей руки над головой. Они лежали живот к животу, грудь к груди, а ее ноги он придерживал своими.

Он приподнялся, чтобы посмотреть ей в лицо. В потасовке с Элизабет слетели темные очки, и теперь она яростно таращилась на него воспаленными от недосыпания и опухшими от слез глазами. Она пыталась быть сильной, а на самом деле была такой беззащитной; у Дэна защемило сердце, и он ничего не мог с этим поделать. Элизабет смотрела на него, злая, как мокрая кошка.

— Помнишь, милая, как там у «Роллинг Стоунз», — задыхаясь, едва выговорил он. — Не всегда получаешь то, что хочешь.

— Ненавижу «Роллинг Стоунз», — сквозь зубы процедила она. — И тебя ненавижу. Ты подлый, как не знаю кто, и…

— Я тебя люблю.

— …даже хуже… — Вдруг она осеклась. — Что? — пробормотала она. — Что ты сказал?

— Я тебя люблю.

Она долго смотрела на него и молчала, затем высвободила правую руку, медленно потянулась к его лицу, сняла с него темные очки и отбросила в сторону.

— Скажи еще раз, — прошептала она. Ей надо было услышать эти слова, увидеть их в льдистой синеве его глаз.

— Я тебя люблю, — пробормотал он, — и, еслиэтотебя как-то утешит, я тоже совсем не хотел этого.

— Умеешь ты создать нужное настроение, — хмыкнула Элизабет. — Пожалуй, лучше заткнись и поцелуй меня.

— Да, мэм.

Он склонился к ней, бережно и мягко прильнул губами к ее губам, согревая ее всю, застывшую в одиночестве без него, леча все ее горести одним этим поцелуем. Губы сливались, заново узнавая друг друга на вкус, упиваясь теплом встречи. Элизабет нежилась, блаженствовала, таяла. Секунды бежали, миг длился, и она знала, что всю жизнь будет помнить его.

Дэн оторвался от нее, лег рядом, опираясь на локоть, легко провел кончиками пальцев по плавной линии ее щеки, тронул маленький серповидный шрамик в углу рта.

— Я любил мать Эми, но она хотела… вещей, больше вещей, чем я мог ей дать, хотела всего, что можно купить за деньги. Этого, Элизабет, я не могу тебе даже предложить. Я всего лишь полицейский. Старый хромой футболист, ставший полицейским.

Элизабет видела все, что написано у него на лице: боль, неуверенность в себе, тоску по любви, такую же, как у нее самой.

— Дэн, милый, — прошептала она. — Я не хочу вещей. Я хочу только тебя… чтобы ты меня любил.

— Ну, — улыбнулся он, — наверное, иногда мы все же получаем то, что хотим.

Он наклонился к ней, еще раз поцеловал в губы, ухмыляясь, будто выиграл Кубок мира.

— Я бы попросил тебя стать моей женой, да слышал, что ты с мужчинами больше дела не имеешь.

— Радость моя, — нараспев протянула Элизабет, хлопая ресницами и удерживая его рядом с собой, — какой дурак тебе это сказал?