Отбросив одеяло в сторону, она опустила ноги на пол, подошла к французскому окну и открыла его. Была, приятная, теплая ночь, благоухавшая ароматами весны. В воздухе чувствовалась едва заметная влажность, которая через несколько недель должна была спуститься на землю как мокрое шерстяное одеяло. На магнолии, стоявшей на углу дома, оставалось еще несколько цветков; белые, восковые, величиной с обеденную тарелку, они красовались на широких, гладких темно-зеленых листьях.

Она забиралась на это дерево, когда была ребенком, желая узнать, что она при этом почувствует. В Бовуар, плантации семьи Чандлер, лежащей в нескольких милях по дороге от Бель Ривьера лазать по деревьям категорически запрещалось.

«Хорошие девочки не должны лазать по деревьям» — так говорила Вивиан. Хорошие девочки. Хорошие семьи.

— Такие вещи не случаются в хороших семьях…

— Помоги нам, Лорел! Помоги нам…

Прошлое и настоящее переплелись между собой, как виноградные побеги, скрученные, цепляющиеся друг за друга, простирающие свои тонкие усики в ее мозг. Руками она зажала уши, как будто это могло заглушить голоса, которые существовали только у нее в голове. Она так сильно закусила губу, что почувствовала кровь. Она отчаянно боролась, чтобы сдержать слезы, которые душили ее и уже стояли в глазах.

— Проклятье, проклятье, проклятье…

Она повторяла это слово нараспев монотонным голосом, и столь же монотонным маятником она ходила на балконе своей комнаты. Взад-вперед, взад-вперед, ее босые ноги мягко шлепали по старому деревянному полу. Слабость волнами накатывала на нее, и она боролась с желанием прислониться к стене и разрыдаться. Она почувствовала, что ноги стали ватными, и она рухнула, скрючившись, как старуха или ребенок, у которого заболел живот. Воспоминания атаковали ее яростно и неукротимо-дети в округе Скотт, Саванна и их прошлое.

«Хорошие девочки». «Хорошие семьи». — Будь хорошей девочкой, Лорел.-Ничего не говоря, Лорел. — Сделай так, ч т о б ы м ы гордились тобой, Лорел.-Помоги нам, Лорел.

Уже не в состоянии отогнать эти мысли, она повернулась и прижалась лицом к стене старого дома, не обращая внимания на то, что неровные края отбитых кирпичей больно впились ей в щеку. Она замерла, как прыгун перед прыжком с вышки, который вдруг осознал, что боится высоты.

— О Господи, — простонала она, когда отчаяние овладело ею полностью и слезы беспрепятственно потекли через плотно сжатые веки.

— О Господи, пожалуйста, пожалуйста..!

— Помоги нам, Лорел! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Она вцепилась в каменную стену кончиками пальцев, царапала кирпич ногтями. Какое-то время бесшумные рыдания сотрясали ее тело, немного сняв внутреннее напряжение, затем понемногу стихли. Лорел не часто позволяла себе такую роскошь, как слезы. Она отошла от стены и повернулась лицом к балкону, обеими руками. вытирая слезы с лица.

Черт возьми, она не будет плакать. Она все-таки достаточно сильная; Она приехала сюда, чтобы начать новую жизнь, а не вспоминать старую дважды за одну ночь.

Чтобы справиться со своими эмоциями, ей нужно было разозлиться. Она ударила кулаками по одному из гладких белых столбов, на которых держалась балконная крыша, радуясь резкой боли в руке.

— Слабая, глупая, трусливая… Она обзывала себя всякими словами, устремив свою злость на себя. Она пнула босой ногой столб. Боль пронзила ее электрическим током, затмевая все остальное, разряжая накопленное напряжение.

Ловя воздух ртом, она перегнулась через балюстраду и крепко сжала пальцами черные чугунные перила. Боль затихла, пришел-покой. Ее напряженные руки дрогнули и расслабились, она почувствовала, как умиротворение разливается по телу. Сердце перестало бешено колотиться, теперь она чувствовала в груди его глухое, мерное биение.

— Силы небесные, надо что-то делать, — пробормотала она. — Так продолжаться не может.

Именно эта причина ускорила ее отъезд из клиники Ашланд Хайте. Ей было там спокойно, но оставаться в ней дольше было бесполезно. Тем более что доктору Притчарду больше нравилось копаться в ее прошлом, чем помогать ей справиться с ее несчастным настоящим. Она не видела в этом смысла. Ей нужно было все за быть, подняться над этим и идти, не оборачиваясь, вперед, делать что-то. Делать что?

Лорел потеряла работу, лишилась власти, профессии и репутации. Она не представляла, что будет с ней дальше, чем она будет заниматься. Именно в работе черпала она силы, именно в работе находила выражение своей индивидуальности. Без этого она была пустым местом.

— Надо что-то делать, — повторила она снова, оглядываясь вокруг, как будто надеялась, что ответ появится из-за темного угла балкона или прячется в деревьях сада внизу.

Бель Ривьер был построен в 1830 году местным купцом, чтобы задобрить свою молодую жену, скучавшую по родному дому в Вье Карре в Новом Орлеане, Предполагалось, что здание и прекрасный сад с фонтанами и кружевной чугунной решеткой филигранной работы смогут поспорить изяществом и красотой с Французским кварталом. Именно в этом саду Лорел проработала два дня, намереваясь привести его в порядок. Однако собака Джека Бодро — предположительно его собака — свела на нет весь ее труд. Черт возьми этого пса!

Черт возьми этого человека!

Все эти годы за садом следили нерегулярно. Лорел помнила, что в детстве это было замечательное по красоте место. Пышный и зеленый, как Эдем, наполненный водяными брызгами фонтана, с элегантными статуями греческих богинь, державших в руках вазы с экзотическими растениями. Тогда за ними ухаживал старый Антуан Тибодо, работавший у тети Каролины. Антуан давно ушел на вечный покой, а последний —садовник тети Каролины уехал в Новый Орлеан, где стал играть женские роли на улице Бурбонов. Каролина, занятая своим антикварным магазином, даже не побеспокоилась найти нового садовника.

Поэтому Лорел хотела сама заняться садом, надеясь обрести в работе физическое и душевное удовлетворение. Убрать мусор, обрезать сухие ветки, завезти свежую землю, посадить новые растения. Это должно было стать возрождением, воскресением, началом всему.

С балкона она взглянула на погром, учиненный собакой по кличке Эйт, и вздохнула. Молодые растеньица были вырваны с корнем…

— Куда ты уносишь папины вещи, мама?

— Отдам бедным в Лафейетт,-ответила Вивиан Чандлер, не сочтя нужным даже взглянуть на свою десятилетнюю дочь.

Она стояла у кровати, на которой раньше спал ее муж. На ней была нарядная светло-зеленая блузка и нитка жемчуга на шее. Она казалась свежей и изящной, какой всегда и была, похожая на фотомодель из журнала мод. Ее светло-пепельные волосы были уложены в том же роде, а губы накрашены светлой помадой. Она держала руки с безукоризненным маникюром на бедрах и нетерпеливо притопывала по ковру носком белой туфли, наблюдая за работой. Танси Джонс, последняя в ветренице часто менявшихся горничных, вытаскивала из шкафа горы костюмов, рубашек и брюк и складывала их стопками.

— Конечно, мы должны отнести кое-что в церковь, — рассеянно заметила Вивиан, смотря на бедную Танси, которая держала в руках тяжелую охапку рубашек. Гор-ничной было не больше пятнадцати, как считала Лорел, и она была худенькой, как ивовый прутик. Казалось, что девчушка еле стоит на ногах под тяжестью одежды из шелка и тончайшего хлопка, а ее черные глаза раскрывались все шире и шире на круглом шоколадном личи— ке.-От нас этого ждут,-продолжала Вивиан, инспектируя состояние воротничков и манжет и не замечая, что Танси тяжело.-Поскольку Чандлеры всегда являлись видной семьей в округе, наша обязанность жертвовать для менее счастливых в нашем обществе. Ну да, буквально на. днях Ридилия Монтроз спрашивала меня, отдала ли я вещи Джефферсона бедным,-сказала она, прелестно хмуря брови. — Как будто боялась, что я не сделаю этого. Уж слишком много она себе позволяет. Я бы ей сказала это, если бы не была слишком хорошо воспитана. Представляешь, она смотрела на меня сверху вниз, хотя всем в городе известно, что они почти обанкротились! Для них это будет большой конфуз, потому что у их дочери зубы, как у коровы, и понадобится состояние, чтобы их исправить.-Она отобрала пару рубашек в полоску, не обращая внимания на умоляющий взгляд служанки, и бросила их в одну из куч на кровати. — Я ответила ей, что мне до сих пор тяжело касаться вещей Джеффереона. И правда, от одной мысли об этом у меня начинались мои приступы. Но сейчас я понимаю, что не должна медлить ни секунды, а то длинные языки будут сплетничать по всему городу. Клянусь, Ридилия не лучше, чем кажется. — На одном дыхании она продолжала: —Танси, положи остальные вещи на стул.

— Да, мэм,-прошептала Танси облегченно, спотыкаясь под тяжестью своей ноши.

— Я просмотрю все вещи твоего отца,-обратилась Вивиан к Лорел.-Даже если после этого у меня заболит поясница. Я отдам все церкви, но я умру на месте, если увижу какого-нибудь бродягу, разгуливающего по Байю Бро в шелковом костюме Джефферсона. Вещи пойдут в Лафейетт, а Ридилия Монтроз пусть катится к черту.

Лорел торопливо освободила голубое бархатное кресло, чтобы не оказаться погребенной под ворохом одежды, брошенной туда служанкой. Все это ей не нравилось. Очень тяжело было видеть, как вещи отца вытаскиваются из его аккуратной гардеробной и валяются по комнате, это вызывало ощущение пустоты у нее в животе. Она играла в его гардеробной бесчисленное количество раз, спрятавшись там со своими куклами Барби, представляя, что его башмаки были машинами, кораблями или космическими ракетами. Это было ее тайное местечко, куда она пряталась, когда ей хотелось побыть одной. Там пахло кожей, и кедром, и папой. Лорел садилась на пол, скрестив ноги, и штанины его брюк, аккуратно висевшие на вешалке, касались ее головы, и она представляла, что это виноградные лозы, ремни его брюк— змеи, а она сидит внутри уединенной пещеры в джунглях. Сейчас все разорено и будет отдано незнакомым людям в другой город.

Засунув большой палец в рот, Лорел бочком обошла письменный стол красного дерева, не сводя глаз с матери. Вивиан, казалось, совершенно не волновало то, что делала дочь, лишь бы ей не мешали. Лорел думала по-другому. Ее мать с удовольствием занялась бы чем-нибудь другим, но боялась, что из-за этого у нее могут начаться приступы головной боли, а это уже было в миллион раз хуже любого огорчения. Приступы матери ужасно пугали Лорел. В такое время Вивиан постоянно плакала, почти никогда не вылезала из ночной рубашки и запиралась в своих комнатах. Когда умер ее отец, мать надолго запиралась.

Лорел втайне боялась, как бы у матери не начался очередной приступ. Ей самой было так плохо, когда умер папа. Она не хотела никого видеть. И плакала, плакала. Она плакала так сильно, что испугалась вывернуться наизнанку, папа всегда в шутку предупреждал ее, что такое может с ней случиться. Лорел проскальзывала в комнату сестры, они прятались под одеялом и вместе плакали в подушки, до тех пор пока уже почти задыхались, плача.

Затем из шкафа вынули галстуки, целую длинную вешалку, Галстуки соскользнули с вешалки и упали к ногам Танси. Служанка старалась держать вешалку повыше, подняв свои худые руки над головой так, чтобы ее хозяйка смогла получше рассмотреть галстуки. Лорел заметила один голубой галстук, на котором был изображен большой окунь с черным глазом, и чуть не хихикнула, вспомнив, как папа, подмигивая и улыбаясь, любил повторять, что в нем он всегда выигрывает в покер. Вивиан сдернула его с вешалки и бросила его в кучу белья для Лафейетта.

— Но, мама,-сказала Лорел с упавшим сердцем. — Это был любимый папин галстук!

— А я всегда ненавидела его, — пробормотала Вивиан скорее себе самой, чем Лорел.-Я думала, что умру от стыда, когда Джефферсон надевал его. Человек с его положением в обществе-с таким галстуком на шее!

Лорел подошла к кровати и, протянув руку, погладила кончиками пальцев нарисованного окуня.

— Но, мама…

— Лорел, оставь его в покое, — резко сказала мать. — Разве у тебя нет уроков?

— Нет, мама,-прошептала она, отходя от кровати и с тоской глядя на галстук с окунем, на который мать уже бросала другие галстуки.

— Ты что, не видишь, что я занята?

— Да, мама.

Она отошла в угол комнаты и постаралась стать незаметной, так как боялась, что ее выгонят. А она хотела остаться здесь, с вещами папы, — только ей не нравилось, что мама и эта глупая Танси с круглыми, как луна, глазами разбрасывали все его вещи.

Она крутила носком туфли то в одну, то в другую сторону, туда-сюда, туда-сюда, за это ей часто попадало от матери, которая говорила, что от этого портятся туфли, В данный момент мать была слишком занята инспекцией вещей папы, чтобы заметить, что делает Лорел. А Лорел было все равно, заметит она или нет, потому что слезы заволокли ей глаза, и, чтобы не заплакать и не быть наказанной именно за это, она настойчиво продолжала крутить носком то в одну, то в другую сторону и грызла ноготь большого пальца, хотя от него мало что осталось.

Пальцами левой руки она провела по письменному столу и погладила край папиной шкатулки, в которой он держал разные безделушки. Ей было— физически больно наблюдать за матерью и Танси, она отвернулась от них и посмотрела на тяжелую деревянную шкатулку с затейливо инкрустированным верхом и блестящей медной застежкой. Она провела маленькой ручкой по ее гладкой поверхности и вспомнила отца, такого большого, такого сильного," всегда готового улыбнуться ей и угостить фруктовой жвачкой, припрятанной для нее в кармане.

Крупная слеза повисла у нее на ресницах, скатилась по щеке и капнула на полированную поверхность шкатулки. Потом еще одна. Она не могла представить, что папы нет. Она уже так скучала по нему. В нем было столько силы, покоя и любви. Ему было все равно, крутила она носками туфель или нет, и он всегда прижимал ее —к себе, когда она плакала. Она не могла вынести мысли о том, что она потеряла его навсегда. Она не хотела, чтобы он ушел на небеса вместе с ангелами, как объяснил ей преподобный отец Монрос. Может быть, это было с ее стороны эгоистично и ей было от этого не по себе, но разве она могла забыть отца!

Ее маленькие пальцы обследовали застежку, и она приподняла крышку шкатулки. Внутри шкатулка была обита красным плюшем, и в ней лежало много разных мужских безделушек: папины ножницы, два массивных кольца, которые он никогда не носил, его булавки для галстуков, запонки и несколько монет с изображением головы индейца.

Лорел сунула руку внутрь и вынула красную булавку для галстука в виде морского рака, которую она подарила ему на день отцов, когда ей было семь лет. Она стоила недорого. Саванна помогла ей купить ее за три доллара на празднике раков в Бро Бридж. Но папа улыбнулся, когда открыл коробочку, и сказал ей, что эта булавка будет его любимой. Он надел ее на обед отцов и дочерей, который устраивался в школе в тот год, и Лорел была счастлива и чуть не лопалась от гордости.

— Лорел,-резко сказала Вивиан,-чем ты сейчас занимаешься? А, шкатулка. Я чуть о ней не забыла.

Она отпихнула Лорел в сторону и быстро просмотрела содержимое шкатулки, отложив пару запонок с бриллиантами, перстень-печатку и бриллиантовую булавку. Затем приказала, чтобы Танси принесла пустую обувную коробку, и высыпала в нее то, что осталось. Лорел была в ужасе. Слезы ручьём катились по ее щекам, булавка-рак осталась в ее руке, и она зажала ее в кулак. Вивиан подозрительно взглянула на дочь.

— Что у тебя там?

Лорел шмыгнула носом и еще крепче сжала пальцы.

— Ничего.

— Не смей мне лгать, девочка,-резко сказала Вивиан.-Хорошие маленькие девочки никогда не лгут. Разожми руку.

Быть хорошей девочкой, думала Лорел, всегда быть хорошей девочкой, иначе мама рассердится. Она закусила губу, чтобы сдержать слезы, вытянула руку вперед и разжала кулак.

Вивиан закатила глаза и взяла булавку большим и указательным пальцами так, как будто это был живой таракан.

— О, ради Бога! Зачем тебе эта гадость? Лорел вздрогнула как от удара. Папа не говорил, что это была гадость, даже если и думал так.

— Но, мама…

Мать уже отвернулась от нее и бросила булавку в коробку из-под обуви, которую держала Танси.

—Н-но, мама,-проговорила Лорел, ком, который стоял у нее в горле мешал ей дышать. — Р-разве я не могу взять ее себе т-только потому, что она-а-а папина?

Вивиап оглянулась на дочь, ее лицо напряглось, глаза сузились.

— Твой отец умер и лежит в могиле, — сердито сказала она,-и нечего сентиментальничать с его вещами. Ты меня слышишь?

Лорел попятилась от нее, чувствуя тошноту и боль. У нее закружилась голова. Слезы текли по щекам, сердце глухо стучало в груди.

— И вообще тебе здесь нечего делать»— продолжала Вивиан, распаляясь еще сильнее.

— Я стараюсь, делаю эту ужасную работу, чтобы поскорее все закончить. У меня начинается —мигрень, поднимается давление, но никому до этого нет дела. У нас гости к обеду, а ты болтаешься под ногами…

Остальное, что говорила мать, Лорел уже не слышала. В ушах у нее стучало, голова гудела и готова была взорваться, если она сейчас же не начнет плакать по-настоящему. Появилась Саванна и обняла Лорел за плечи.

— Пойдем, Малышка,-прошептала она, выводя ее из спальни. — Пойдем в мою комнату и посмотрим фотографии.

Они пошли в комнату Саванны, сели на ковер рядом с кроватью и стали смотреть фотоальбом, в котором было много папиных фотографий. Саванна стащила его из гостиной в день похорон папы. Она прятала его под матрасом и сказала Танси, что, если та только расскажет о нем Вивиан, она напустит на нее колдунью и у нее пойдут бородавки по лицу и рукам. Танси не наябедничала, но стала носить на шее монетку на веревке, чтобы защитить себя от дурных чар.

Они сидели на ковре и смотрели на своего отца. Теперь он навсегда останется для них именно таким, каким они видели его сейчас. Они чувствовали себя одинокими и беспомощными, как два маленьких цветочка, вырванных из земли с корнем.

В тот день на обед к ним пришел Росс Лайтон.

Саванна сидела на стуле спиной к туалетному столику. Погруженная в свои мысли, она теребила цепочку с золотым сердечком, которую никогда не снимала. Через французские двери, которые выходили на балкон, она видела Лорел, прислонившуюся к балконному столбу. Бедная Малышка. То «дело» отняло у нее все — гордость, стойкость, уверенность в себе, независимость, Все, что помогло ей когда-то вырваться отсюда, уехать и от нее тоже. Но вот Лорел вернулась. Бедная, потерянная овечка, слабая и больная, нуждающаяся в покое и любви. Как и тогда, сразу после смерти папы, когда Вивиан не только не пыталась их утешить, но оказалась холодной и твердой, как гранит.

Странно, как все повторяется в жизни. Все те годы, когда они росли вместе, Саванна нянчила, воспитывала, защищала свою сестру, а Лорел становилась все сильнее, умнее, честолюбивее, взлетая все выше, удаляясь все дальше, постепенно оставляя Саванну позади. Но сейчас она вернулась назад и опять нуждается в заботе. и ласке.

Саванна обернулась и взглянула на себя в наклоненное зеркало над туалетным столиком. Она увидела взъерошенные волосы, пухлые губы, которые она регулярно смазывала коллагеном, халат свесился с плеча, обнажил белоснежную кожу и узенькую бретельку ночной рубащ-ки. Кружевная рубашка туго обтягивала груди, размер которых она увеличила несколько лет назад в Новом Орлеане с помощью силиконовых инъекций. Она провела пальцем по своей нижней, губе, потом вдоль выреза рубашки, украшенной фестонами, и почувствовала, как в ответ на это легкое прикосновение напряглись ее соски, а между ног немедленно пробежала жаркая волна.

Лорел покинула Джорджию в поисках славы и справедливости. Чтобы стать гордостью семьи. А Саванна осталась дома и заработала славу шлюхи.

Сбросив халат, она пересекла комнату и легла на кровать с элегантно изогнутым резным изголовьем. Откинувшись на гору атласных подушек, она закурила сигарету и лениво выпустила к потолку дым. Жизнь сделала полный круг. Ее маленькая сестра снова нуждается в ней. Наконец-то жизнь начнется и для нее самой. Она хотела теперь одного-чтобы Астор Купер умерла.