Глава ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Лорел поехала в гараж Мейетта, заранее содрогаясь при мысли, что ей придется покинуть машину, где благодаря кондиционеру можно было выносить жару. Она сняла пиджак, но день-был слишком жарким, чтобы это почувствовалось. В такой день хорошо сидеть в прохладной комнате с хорошей книгой, слушая тихую музыку. Уже больше часа это сияющее видение стояло перед глазами.

Саванна приехала домой с полупустым баком и густым слоем грязи, которая неизвестно откуда взялась. Лорел решила, что заправится по дороге во «Френчи Ландинг» и сама вымоет машину, после того как спадет полуденная жара. И то, что ей придется сделать что-то самой, своими руками, было очень приятно. Только она и ее машина в тени шоссе, ведерко и губка, и музыка Моцарта, тихонько звучащая где-то в воздухе…

Она подъехала к. станции, вышла из машины и улыбнулась механику, который высунул голову из-под бежевого «форда».

— Привет, мисс Чандлер!

— Привет, Ниппер!

— Сейчас я займусь вами.

Он ослепительно улыбнулся, крепкие белые зубы сверкнули, осветив продолговатое лицо, покрытое пылью, по которому струился пот. Ему было двадцать пять лет, и вдобавок его украшала великолепная копна рыжих волос. Лорел подумала, что, вероятно, он был местным сердцеедом, когда был чисто одет, но она всегда видела его торчащим под машиной и похожим на молодого чумазого поросенка.

Обслуживающая станция Мейетта была такой, какими бывают станции в маленьких городках в глуши. Городские люди увидели бы перед забавными входными. дверями древний холодильник для охлаждения кока-колы — нечто вроде огромного ящика, попытались бы выманить какое-нибудь интересное старье у деревенщины. Но они, пожалуй, рискнули бы своим мочевым пузырем или обрекли себя на муки голода, нежели попросили бы ключи от комнаты отдыха и отважились бы отведать домашних сосисок, которые миссис Мейетта продавала за прилавком. Эти мысли приносили Лорел ощущение покоя и безопасности. Хотя это местечко и стали посещать туристы, оно все еще сохраняло нетронутость и своеобразие…

Взгляд Лорел остановился на Джимми Ли Болдви-не, который стоял на галерее гаража с бутылкой оранжада в руках. Приятные впечатления от окружающего мгновенно исчезли. Она не могла смотреть на него и не вспоминать, что говорила о нем Саванна. Насколько она знала, он был грязным, липким человеком. Самое его существование было злом для порядочных людей. Его призывы к вечному спасению и в то же время удовлетворение своей похоти на стороне — все это вызывало в ней гнев и протест, которые она едва сдерживала. Увидев ее, он пошел ей навстречу, на ходу приглаживая зачесанные назад золотистые волосы и одновременно надевая на лицо слишком белозубую улыбку. Его белая рубашка взмокла от пота, он засучил рукава. Унылый черный галстук болтался на шее, узел у ворота был немного ослаблен, одна пуговица расстегнута. Складки на брюках замялись, и выглядел он как помятый, пользующийся сомнительной репутацией торговец.

— Мисс Чандлер, какой приятный сюрприз! — произнес он. Он обтер о брюки влажную от запотевшей бутылки руку и протянул ей. Он серьезно думал о Лорел Чандлер, лежа в постели этим утром. Вентилятор лениво гонял, воздух, обдувая его тело, пока он восстанавливал силы после ночных забав. Он хотел заполучить ее если не союзники, то хотя бы выманить из лагеря Делахаусов. Он уже готов был принимать розы будущего успеха, но каждый раз, когда он протягивал за ними руки, он укалывался об этот прелестный маленький шип.

Лорел посмотрела на него, словно он протягивал ей дохлую крысу, чтобы она рассмотрела ее.

— Я не вижу ничего для себя приятного, мистер Болдвин.

Джимми Ли сжал зубы, преодолевая желание обозвать ее маленькой сопливой сучкой. Он убрал руку, демонстративно уперев ее в бок.

— Нет необходимости в такой враждебности. Мы не враги, мисс Чандлер. На самом деле мы можем быть союзниками. Мы воюем на одной стороне баррикад, вы и я. Против зла, против греха.

Лорел чуть не рассмеялась.

— Приберегите проповедь для несчастных дураков, которые в вас верят. Мы с вами по разные стороны. У меня есть подозрение, что мы принадлежим к разным биологическим подвидам. Должна сказать, что вы, скорее всего, напоминаете то, что выползает из-под гнилых пней. Не тратьте время, стараясь очаровать меня. Я слишком много имела дел со змеями, чтобы, увидя одну из них, ошибиться.

Пламя ярости вспыхнуло в Джимми Ли. Он отдал бы многое за возможность врезать ей, но он не мог отказаться от своей попытки стать знаменитостью, а Ниппер Калхаун был слишком явным свидетелем.

Он пожал плечами и посмотрел на нее сверху вниз, — его золотисто-карие глаза стали холодными и плоскими, как монетки.

— Это не то, что я слышал о вас, — сказал он. — Я слышал, что вы тычете пальцем наугад.

Удар попал в цель, ее гордость была задета, но у Лорел даже не дрогнули веки. Она не доставит ему удовольствия видеть себя уязвленной.

— Неважно, что вы слышали обо мне. Единственное, что вам следовало услышать, — это то, что сказал судья Монахон. С этого дня вам приказано прекратить Успокоить Делахаусов и запрещено посягать на их собственность. Я рада передать вам это лично, — сказала она, одарив его недоброй улыбкой. — Письменное предписание будет вам доставлено. Желаю вам чудесно провести день, мистер Болдвин.

Она повернулась и направилась в сторону конторы Мейетта, высоко вздернув носик. Джимми Ли смотрел, как она уходит, и чувствовал, что тщательно выстроенный план его огромной кампании рушится как карточный домик. Прежде чем осознать, что он делает, и остановиться, он бросился за ней и крепко сжал ее плечо, намереваясь развернуть ее и сказать, чтобы она не лезла не в свои дела.

Джек вышел из тени гаража и, мгновенно оценив ситуацию, успел поставить подножку проповеднику, выставив мысок своего сапога перед ним. Лорел отпрянула от прикосновения, а преподобный отец растянулся лицом в грязь. Болдвин задохнулся от обиды.

— О, извините, Джимми Ли, — сказал Джек без единой капли искренности в голосе. — Я не заметил вас.

Болдвин встал на четвереньки, кашляя и выплевывая грязь. Вспышки кашля перемежались проклятиями. Он зло смотрел на Джека через плечо, перепачканное грязью лицо стало багрово-красным.

— Bon Dieu, — воскликнул Джек с преувеличенным ужасом. — Из наших уст вырвались слова, которые я никогда не встречал в Библии!

— Сомневаюсь, что вы когда-нибудь открывали Библию, — мрачно ответил тот, вставая, безуспешно пытаясь привести одежду в порядок. Взгляд, тяжелый и холодный, как бильярдный шар, впился в Джека.

— Да, — сказал Джек, — может быть, я никогда не читал ее, но я смотрел картинки. И такой, как эта, не заметил. — Он ехидно глянул, почесал голову и спросил: — Вы думаете, Христос тоже загорал на Садз н Сан? — У Джимми Ли от ярости заходили желваки. — А что думаете вы, мисс Чандлер? — Джек вопросительно сдвинул брови.

Лорел молча смотрела на него, застигнутая врасплох его появлением. Она еще не подготовилась к встрече и разговору с ним после того, что произошло в саду. У неё всегда была выработанная стратегия поведения для любой ситуации в залах суда, но она не знала, как повести себя, случайно встретившись с почти любовником. В прошлом у нее не было цепочки любовников, и ей неоткуда было почерпнуть опыт поведения в подобных ситуациях.

Она безмолвно стояла, что-то пытаясь сообразить, наблюдая, как Джек зло забавляется. Он был без рубашки, и волосы на его животе, завивавшиеся в темный вопросительный знак, настойчиво привлекали ее внимание. Лорел опустила глаза и увидела линялые старые джинсы, обтягивающие его узкие бедра и подчеркивающие его мужские достоинства. Тогда она сосредоточила внимание на вишневом мороженом, которое он держал в левой руке, чуть в стороне от себя, чтобы не закапать джинсы. Он поднес мороженое ко рту, откусил кусочек от краешка и сделал это так, что сердце Лорел забилось на десять ударов чаще.

— Да, повезло мне сегодня, — сказал он, а глаза его блестели от всех этих проделок.-Мне повезло увидеть адвоката, который и слова не может вымолвить, и телевизионного проповедника, впервые выплеснувшего всю свою внутреннюю грязь наружу.

— Я не желаю выслушивать это от вас, Бодро, — произнес Джимми Ли глухим, дрожащим от ярости голосом. Он обвиняюще потряс пальцем перед лицом Джека: — Автор скороспелых бестселлеров. Вы просто ничто, пропитанный алкоголем мусор. И никакие деньги в мире не изменят вас.

— А сейчас… — сказал Джек, стоя в обманчиво небрежной позе, нога приподнята, правая рука на талии. Он преувеличенно тяжело вздохнул и опустил голову. — Человек — это то, что он есть, и не более того.

В мгновение ока он схватил проповедника за рубашку и с силой швырнул его в стену здания. Веселая маска мгновенно спала с лица, гнев горел в глубине глаз раскаленными углями.

— Человек — это только то, что он есть на самом деле, Джимми Ли, — он цедил слова сквозь зубы, приблизившись почти вплотную к Болдвину. — Ты — кусок дерьма. И я тот парень, который даст тебе по яйцам и зубам так, что одни подскочат до горла, а другие их откусят, если ты когда-нибудь еще раз прикоснешься к мисс Чандлер. — Огонь горел в его глазах еще какое-то время, потом на лице вспыхнула недобрая улыбка. — Я ясно выразился, Джимми Ли?

Постепенно он ослабил руку, которой держал Болдви-на за рубашку. Приветливо улыбаясь, он как бы пытался расправить ее и стряхнуть грязь, затем, отступив назад, положил руки на пояс джинсов.

— Может быть, вам лучше пойти домой и переодеться, Джимми Ли? Вы же не хотели бы, чтобы люди думали, что вы схватились с дьяволом и проиграли?

Он отошел на несколько шагов и, нахмурившись, поковырял носком мороженое, которое уронил. Совершенно забыв о Болдвине, он выудил из глубины своих карманов мелочь и направился к белому холодильнику, который трудолюбиво гудел рядом с охладителем кока-колы. Он чувствовал, как глаза Болдвина сверлят его спину, но это его совершенно не трогало. Даже два вместе взятых телевизионных болтуна ничего не могли бы ему сделать. У него не было своего бизнеса, и у него уже была плохая репутация. Он вопросительно посмотрел на Лорел.

— Хотите мороженое, 'tite chatte?

— Вы связались не с тем человеком, Бодро. Вы не хотите иметь дело со мной?

Джек быстро посмотрел на него. Похоже, все это смертельно ему надоело.

— Да, это так, проповедник. Я не хочу иметь с вами дела. У меня есть более интересные занятия, чем отскребывать вас от моей подошвы, поэтому, может быть, вам стоит держаться от меня подальше.

Джимми Ли покачал головой, и на его лице появилось странное выражение.

— Вы не знаете, с кем имеете дело, — пробормотал он, поворачиваясь на каблуках и направляясь к машине.

Лорел смотрела, как он уходит, затем обернулась к Джеку, поднявшись на галерею гаража. Она наклонила голову и изучающе посмотрела на него. Он был головоломкой, лабиринтом противоречий в красивой рамке. Ему не нравилось, что она изучает его, и он принялся рассматривать холодильник, из которого облаком вырывался морозный пар.

— Для того, кто не претендует на роль героя, вы, кажется, тратите много времени, оказывая мне помощь.

— Я — нет, — пробормотал Джек, протягивая руку за мороженым. — Я немного поразвлекался с Джимми Ли, пока проверяли мой карбюратор.

Он не хотел, чтобы она поняла что-нибудь по его поведению. Но правда заключалась в том, что он и сам не хотел задумываться над тем, что с ним происходит. Он не хотел докапываться до причины той безумной вспышки гнева, которая охватила его, когда Болдвин положил на нее свою грешную лапу. Он не владел ею, не имел на нее никаких прав и, следовательно, не мог ее ревновать или слишком опекать.

Условный рефлекс. Вот что это было. Сколько раз он бросался на Блэкки, когда тот дотрагивался до мамы или Мари. Они тоже бесконечное количество раз называли его своим героем. Но он был всего лишь ребенком, полным ненависти и гнева. Маленьким, слабым, ни на что не способным, и, как правило, Блэкки просто отшвыривал его. Он больше не был маленьким и слабым. То чувство, которое он испытывал, когда ударил Блэкки об стенку, пробудило ту силу, которая продолжала кипеть в нем.

Он взглянул на Лорел, стараясь рассеять ее внимательный взгляд дразнящей улыбкой:

— Кроме того, мне не хотелось бы, чтобы вы достали свой пистолет и пристрелили его. Сегодня слишком жаркий день, чтобы трупы вот так просто валялись на солнце.

Она поморщилась, и он внутренне хмыкнул от удовольствия.

— Кто вы, Джек?

Лорел смотрела на него, сузив глаза, тогда как он просто пропустил мимо ушей ее вопрос, изменив тему разговора. Ей же хотелось, чтобы он прямо ответил ей. Ей хотелось, чтобы он был или хорошим, или плохим, чтобы она могла в этом разобраться, все разложить по полочкам, а потом уже не обращать на него внимания. Но он был хамелеоном, который менял свою окраску в мгновение ока, и эти перемены выбивали у нее почву из-под ног и всегда оставляли место для раздумий и любопытства, который же из всех этих мужчин был подлинным Джеком Бодро.

— Я думаю, вам все-таки следует решить, Джек, — сказала она, — хороший вы человек или плохой?

Он встретился с ней взглядом.

— Все зависит от того, для чего я вам нужен, дорогая, — тихо проговорил он низким, гортанным голосом. Этот голос, чуть-чуть шероховатый и гладкий одновременно, который притягивал женщин, заставляя их протягивать к нему руки, соблазнял их и мелил.

Сердце Лорел забилось немного сильнее, и мучительные ощущения, которые он пробудил минувшей ночью, снова проснулись. Она нахмурилась.

— Вы ни для чего не нужны мне.

Джек наклонился к открытому холодильнику, давая ей возможность сохранить почву под ногами. Она стояла неподвижно, в напряженной позе. Глаза приобрели цвет штормового моря.

— Хорошо, что вы не под присягой, адвокат, — прошептал он.

Он был совсем близко, и у него хватило бы дерзости поцеловать ее. И от этой возможности Лорел почувствовала, что внутри ее что-то тает. Он был не для нее. Он так сказал сам. Он смущал ее, ставил в тупик, в то время когда она должна была быть собранной.

— Закройте холодильник, Бодро, — насмешливо сказала она, — пока горячий воздух не растопил все мороженое.

Она пошла на заправку, заплатила за бензин, немного поболтала с миссис Мейетт. Та спросила о тете Каролине и Маме Перл и, посетовав, что Лорел очень худенькая, заставила ее взять с собой полдюжины сосисок. Когда Лорел вышла во двор, Джека уже нигде не было видно.

Она не призналась себе, что была несколько разочарована отсутствием Джека. У нее были дела поинтереснее, чем болтаться с ним, да и у него тоже было чем занять себя. Но было похоже, что он, этот автор многих бестселлеров, никогда не работает. Ей казалось, что он проводит все время во «Френчи» или доставляет неприятности ей. И совсем не требовалось богатого воображения, чтобы представить, что остальное время он спит, растянувшись в провисшем гамаке.

Отчаянно стараясь не думать о нем совсем, она приехала домой и переоделась, сменив слаксы на прохладную газовую голубую юбку и свободную бледно-голубую блузку. В доме было тихо, шторы опущены. Мама Перл оставила записку в холле на столе: «Уехала играть в карты в клуб. Красная фасоль и рис — в горшке. Ешьте». Понедельник. День уборки. Фасоль и рис на ужин. Лорел улыбнулась и почувствовала себя как-то уютнее от всех этих традиций.

Саванны нигде не было видно. Лорел не знала, рада она или разочарована ее отсутствием. Воспоминания об утренней ссоре все еще были очень свежи и разъедали душу, как едкий дым, но она и не надеялась, что это легко забудется. Они обе наговорили таких вещей, которые лучше бы оставить невысказанными. Они не могли вернуться в прошлое, начать сначала, но Саванна тащила его за собой, как огромный и тяжелый багаж потерь и обид.

… И ты тоже, Малышка… Что ты делала всю свою жизнь?

Искала справедливости.

Это было совсем другое дело, она настаивала на этом; это была ее работа, она была адвокатом. Она не пыталась изменить прошлое и не пыталась ничего заглаживать.

Саванна попросит прощения за те ужасные слова, которые наговорила, станет клясться, что не думала того, что говорила. Так обычно проходили их ссоры, так проявлялся характер Саванны — эмоциональный пламень упреков и вспышки раскаяния. Вероятно, где бы она сейчас ни была, она думает о возвращении домой и покаянных фразах.

Саванна смотрела и не видела ничего, кроме жары.

Жара была столь непомерной и угнетающей, что приобретала ощутимую плотность. 'Саванна видела, как тяжелое марево стоит над заболоченной рекой, проникает в хижину, просачивается сквозь циновки, обволакивая все, неся с собой тяжелый, дикий запах болота.

На сваях, как на ходулях, хижина спасалась от нашествия темной зеленой воды. Со своего места Саванна не видела даже островка твердой почвы, только толстые и тяжелые стволы кипарисов торчали из воды, а их обломанные ветви напоминали деформированные выпуклые колени. Они выглядели, как замученные существа, созданные неуемной фантазией смерти, поражали воображение и угнетали волю. Поверхность воды была затянута нежной зеленой ряской, на которой покоились сияюще-фиолетовые пятна водяных гиацинтов. Подушечки лилий выглядели, как великолепный наряд, разбросанный по реке небрежной рукой.

Тишина действовала на Саванну. Она обещала Купу, что не будет мешать ему, но день, казалось, совсем остановился. Даже птицы замолчали, оглушенные жарой. Все живое затаило дыхание. Ожидание было частью жизни реки.

Она видела часть затонувшего бревна, лежавшего у зарослей, и знала, что это вполне мог быть аллигатор. Не очень далеко, с южной стороны, торчала верхушка пня мертвого кипариса, ставшего гнездом цапель, и можно было видеть их, стоящих без движения, похожих на великолепную работу резчика по дереву: длинные шеи, как дуги, черные клювы, прямые и узкие, как фехтовальные рапиры. Молчание птиц раздражало Саванну. Она хотела бы, чтобы они поднялись и полетели, рассекая воздух тяжелыми крыльями. Она хотела бы, чтобы аллигатор схватил рыбу, которая появлялась над поверхностью, чтобы поймать какую-нибудь мушку. Она хотела бы, чтобы в воздухе было хоть какое-то движение, чтобы качались камыши. Больше же всего ей хотелось, чтобы пошевелился Куп.

Он сидел за грубым столом, сколоченным из планок и придвинутым к дощатой стене, бесцельно глядел в никуда, время от времени записывая что-то, и был почти так же неподвижен, как все вокруг хижины. Он купил ее для ловли рыбы, но за все время, что они встречались здесь, он никогда не рыбачил, В основном он молча наблюдал. «Наблюдаю широкую панораму жизни здесь, на реке», — как-то объяснил он. Так он сидел часами и, казалось, ничего не делал, затем он подходил к ней, и они занимались любовью на старом, набитом мхом матрасе.

Это было их секретом, что очень нравилось Саванне. Ей нравилось, ничего никому не сказав, уплывать на своей старой алюминиевой плоскодонке, рассекать плотную воду стоячего болота, встречать своего любовника. Но сегодня все раздражало, все давило на нее.

— Почему ты делаешь это? Почему ты губишь себя таким образом?…

Слова Лорел жгли ее…

Она слонялась без дела и так пристально смотрела на Купера, что, казалось, прожгла взглядом дыру в его широкой спине.

— Разве ты еще не насмотрелся на стену?

Куп откинулся назад, немного поморщившись оттого, что все тело затекло. Он провел рукой по светлым волосам, как человек, который только что проснулся после долгого, глубокого сна, и через плечо посмотрел на Саванну. Как всегда, он был снова поражен ее вызывающей сексуальностью и нежной, смуглой, естественной красотой, которую она подчеркивала косметикой. Она была такой соблазнительной, такой порывистой, и ей всегда удавалось всецело завладеть им.

Он хотел повернуться и записать эти мысли в свой блокнот, но не стал этого делать. Настроение Саванны было столь же изменчивым, как погода: напряженно-спокойное, но предвещавшее сильный шторм. Вместо этого он положил ручку, встал и потянулся.

— Я не собирался игнорировать тебя, любовь моя, — пробормотал он низким, ровным голосом. — Но я должен закончить свои записи. Я выступаю на радио в Мулене на следующей неделе.

Глаза Саванны загорелись, как у ребенка.

— Ты возьмешь меня с собой? — Это было более утверждение, чем вопрос. Куп сомневался, что она расслышала его ответ: «Посмотрим». Она уже была далеко впереди, строя планы, как они могут встретиться в одном из коттеджей «Мейсон-де-Вилль», трещала об обеде в ее любимом ресторане, о покупках, которые она сделает, и в какие клубы они смогут пойти.

Конечно, он не возьмет ее. Пока еще он любил ее и знал, что любовь нужно держать в определенных границах! Если он позволит им исчезнуть, любовь станет безумием и своим страстным пламенем уничтожит и саму себя, и их. Как хорошее вино, ее следовало потихоньку потягивать и смаковать. Саванна же пила ее жадными, торопливыми глотками, спеша, расплескивая, бездумно радуясь.

Он провел рукой по ее голове, по длинной шелковистой шее и с наслаждением улыбался, глядя, как она выгибается, словно кошка, которую гладят.

— Давай избавим тебя от этой одежды, — тихо прошептал он, отходя от нее и потянув рукав блузки, что была на ней.

— Нет. — Саванна отдернула руку, застенчиво улыбаясь, чтобы скрыть стыд. Слова Лорел все еще звучали у нее в ушах. Куп мог подумать то же самое, если бы увидел синяки на ее запястьях. Она не хотела услышать это от него, не сегодня. Сегодня ей хотелось верить, что у них нормальная жизнь. Она посмотрела на него. — Я надела это для тебя.

Он стоял молча и наблюдал, как она сняла топик, оставшись только в белой блузке, которая едва прикрывала ее. И это было более соблазнительное зрелище, чем если бы она была полностью раздета. Она знала это, потому что рассматривала себя, стоя перед зеркалом в своей комнате. Это манило. Одета, но без скромности. Ткань становилась сомнительным препятствием, которое приглашало убрать его и добраться до сокровищ ее тела. Куп движением плеч скинул с себя рубашку и бросил ее на спинку стула. В свое время он был Адонисом — крупным, мускулистым, атлетичным. С годами мускулы ослабли, талия пополнела, но он все еще был очень красивым мужчиной.

Не в состоянии противиться ему, Саванна протянула руку и дотронулась до него, проведя руками по груди, ощущая радость от прикосновения к золотистой поросли волос на ней. Она провела кончиками пальцев по бокам к поясу брюк, расстегнула пуговицу, наклонилась и потерла кончиком языка твердую пуговку его соска.

Она следила, как он раздевается, целуя его живот, бедра, складки паха и опускаясь перед ним на колени. Она взяла его член и ласкала его губами, пока он не обрел твердость, нежно целуя и страстно проводя языком по всему его стеблю. Охватывала его горячими, влажными губами, повторяя ритм любовной схватки, напоминая ему, как будет прекрасно, когда они сольются в единое целое.

Время не имело для нее значения. Она могла стоять перед ним на коленях и минуту, и целый час. Они могли целую неделю провести в постели. Она хотела, чтобы это никогда не кончалось. Медлительной, нежной любовью Купер заставлял ее верить, что их любовь будет длиться вечно, что им принадлежит все время, а не несколько краденых часов.

И время не значило ничего, когда потом они лежали вместе, с кожей, липкой от пота, а воздух был насыщен ароматом тел и духов и легким запахом мха, которым, был набит матрас. Они лежали, касаясь друг друга, несмотря на жару, сплетая руки, с медленно бьющимися сердцами, затаив дыхание, будто боясь разрушить покой, который обнимал их.

Это счастье — быть тут, с ним, думала Саванна. Она любила его так сильно, что это пугало ее. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком хорошо для нее. С ним все совеем иначе, чем с другими. С другими она была необузданной, порочной. С Купером это не было развратным и беспутным. С ним она чувствовала то, что искала, к чему стремилась всю свою жизнь и не находила. Она немного дрожала при этой мысли: слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Ты женишься на мне, Куп? — Слова выплеснулись из сердца, которое билось так сильно, что, казалось, выскочит из груди, и мгновенно она пожалела о них, захотела взять их обратно, потому что знала, абсолютно точно знала, что он ответит.

Несколько мгновений в воздухе звенела тишина, потом послышалось электрическое жужжание цикад, а затем повисло напряжение невысказанного ответа. В глазах Саванны стояли слезы, горечь которых доходила до сердца, заставляя ее чувствовать то, что говорили о ней все — она была проституткой, шлюхой, не заслуживающей любви хорошего человека.

— … Почему ты убиваешь себя таким образом?

— Потому, что это то, что делают проститутки, беби… Куп вздохнул и сел, прижавшись к изголовью кровати, тогда как Саванна встала с постели.

— Я не могу обещать тебе этого, Саванна, — грустно сказал он. — Ты же знаешь, у меня есть жена.

Она натянула шорты, пальцы справлялись с застежкой, и она опалила его взглядом из-под ресниц:

— Да, да.

— Я не могу оставить ее, Саванна. Не проси меня об этом.

Отчаяние, растекаясь по телу, отравляло и поражало ткани и мышцы. Она обхватила голову руками, и дикий животный стон, разрывая горло, вырвался наружу.

— Она даже не знает, кто ты! — всхлипывала она. А он сидел, очень красивый и грустный, и смотрел на нее так, будто видит ее в последний раз и хочет запомнить каждую ее черту.

— Но я знаю, кто я, — прошептал он. В ровном, низком голосе звучали пустота, понимание тщетности всех попыток, сознание неизбежности. Все это она почувствовала, но не хотела слышать.

Он не оставит Астор, пока она жива. И Саванна знала, что он никогда не женится на ней, потому что она не подходит ему на роль жены в его настоящей, полной трудностей жизни на Юге. Пока она не изменится, не станет чище, не избавится от прошлого, от того, что составляло ее суть все эти годы. А это оказалось столь же невозможным, как навсегда отделить от океана какую-то его часть.

Несколько мгновений она смотрела на него полными слез глазами, чувствуя, что ее сердце разбивается, как стеклянная мозаика. Затем она повернулась и молча направилась к выходу, ненавидя его, ненавидя себя за то, чем была, ненавидя ту, кем никогда не станет.

Глава ПЯТНАДЦАТАЯ

«Френчи» превратился в сумасшедший дом. Энн не показывалась на работе, другая официантка болела, и Ти-Грейс обслуживала столики сама. Она, как ураган, крутилась вокруг бара на маленьком освещенном пятачке, в буквальном смысле метала тарелки с красной фасолью и рисом на столы, подавая пиво, принимая заказы, на ходу беседуя с посетителями. Жара и духота, помноженные на ее характер, делали ее измотанной и опасной. Глаза готовы были вылезти из орбит на лоснящемся от жары лице. Она остановилась, убирая что-то между столиками, и тыльной стороной руки отбросила кудряшки со лба, обдувая лицо, когда подошла Лорел.

— Ну, ты засадила за решетку этого проклятого Джимми Ли или что, chere? [46] — спросила она без предисловия.

— Он официально предупрежден, — повышая голос, ответила Лорел, чтобы быть услышанной сквозь шум игры, голосов и музыкального автомата.

Ти-Грейс выразительно хмыкнула и подперла руками костлявые бедра.

— Овид уже предупредил эту скотину, что в следующий раз, если он заглянет, получит заряд дроби в задницу.

— Я бы не советовала делать это, — спокойно ответила Лорел, про себя благодаря Бога, что Делахаусы не сделали этого до сих пор. Это был их собственный кодеки справедливости, в традициях которого было самим вершить суд, не дожидаясь вступления в силу закона. — Если он побеспокоит вас опять, вызовите шерифа и предъявите обвинения.

— Если он побеспокоит нас опять, — сказала Ти-Грейс, хитро улыбаясь уголком тонкогубого рта, — мы должны будем нанять еще кого-нибудь, чтобы помогал нам. Все эти его напыщенные, пустые слова и неистовые речи, которые он произносил по телевидению, обернулись для «Френчи» бесплатной рекламой. Мой Овид просто в панике, стараясь обслужить всех.

Лорел обернулась, чтобы посмотреть на Овида, который, как всегда, спокойно нес свою службу за стойкой бара, открывая бутылки и наполняя пивные кружки. Пот, как роса, мелким бисером покрывал его лысину. Леон помогал хозяину. Его панама едва держалась на затылке. Когда он ловко подавал посетителю бутылку через прилавок, он ухмылялся, широко и приветливо. Улыбка пробегала через коротко стриженную бороду и растягивала красный шрам на щеке.

— Чем отличается мертвый адвокат от мертвого скунса на дороге? — спросил посетитель.

— Перед скунсом выставляют знаки, предписывающие снизить скорость.

Леон усмехнулся, услышав старую шутку, и направился к холодильнику взять еще пива. Джек, восседавший на стульчике у бара, усмехнулся при виде Лорел. Его красная рубашка была расстегнута — он сделал уступку девизу «Френчи»: «Долой рубашки, башмаки к чертям», который висел на стене перед баром.

Ти-Грейе потрепала Лорел по щеке, горящие глаза смотрели то на нее, то на Джека.

— Merci, ma petite[47]. Ты все чудесно сделала. Теперь иди садись, моя крошка, и поужинай, пока не налетел ветер и не унес тебя, ты же такая маленькая!

— Она взяла Лорел за руку с силой, которой вполне хватило бы, чтобы расколоть орех в ладони, и потащила ее к бару, где приказала Тори Хеберту поискать другое место для своей ленивой задницы, и усадила ее рядом с Джеком.

— Эй, Овид! — позвал Джек и сатанински посмотрел на Лорел. — Как насчет шампанского для нашей героини?

Чтобы не смотреть на Джека, Лорел принялась поправлять юбку. Овид поставил перед ней кружку пенящегося пива. Джек заговорщически наклонился к ней и зашептал: