— Следует — что?
— Следует обменять Тоуд-Холл на эту вот бумажку…
Крот и Барсук были готовы взорваться.
— …которая представляет собой лишь копию списка многочисленных документов, которые мне — и
намвсем — предстоит подписать. Я же не могу оставить за бортом тебя, Барсук, видя, как уничтожают твой дом и дома остальных прибрежных обитателей, будь они молодыми или старыми.
— А эти многочисленные документы — предположим, что они существуют, — что они удостоверяют? — настойчиво спросил Барсук.
Тоуд уткнулся носом в бумагу и, поводив по ней пальцем, зачитал:
— «Кроме вышеупомянутого участка земли мистер Тоуд (бывший владелец Тоуд-Холла), его родственники, подопечные или названные им близкие… — это все Мастер Тоуд надоумил меня написать так витиевато, — из числа обитателей Берегов Реки (имена которых указаны ниже) данным документом получают во владение участки территории, не используемые в хозяйстве и известные под названием Латберийской Заводи, а также Латберийских угодий… — так, там перечисляется еще много чего, а вот пункт, который, как сказал Мастер Тоуд, имеет большое значение: — А также тот, что обыкновенно именуется и именовался со времен начала летописания этих мест как Латберийский Лес». Вот так-то!
— Подожди, Тоуд, — не унимался Барсук, чувствуя какой-то подвох. — Значит, ты обменял Тоуд-Холл на какие-то три-четыре деревца, даже не разглядев их как следует в тумане?
— Туман или не туман — какая разница? — отмахнулся Тоуд. — Да будь погода ясной и солнечной, я все равно не смог бы оглядеть эту территорию за такое короткое время.
— Это почему же? Неужели участок такой большой?
— Примерно двести пятьдесят тысяч акров,
насколько мне известно. Это крупнейшее землевладение во всем графстве, не считая самого крупного из имений, принадлежащих короне. Говорят, отличная территория для пеших прогулок и дальних походов. Единственная проблема, — как бы невзначай обронил Тоуд, — это то, что туда нет права свободного доступа.
— Нет доступа?! — зарычал Барсук.
— Извините меня, ребята, что я вас перебиваю, — вступил в разговор Крот, видя, что Барсук и Тоуд готовы вцепиться друг в друга. — Но я хотел бы выяснить, что конкретно обозначает отсутствие этого самого «права свободного доступа».
— Это обозначает, — замогильным голосом ответил Барсук, недобро сверкая глазами, — что наш болван Тоуд обменял усадьбу с особняком и прочими постройками на кусок заболоченного, неухоженного пустыря, куда он не сможет попасть по той причине, что для этого ему пришлось бы пересечь территорию, находящуюся в частной собственности кого-то другого, и скорее всего этот кто-то никогда, ни под каким видом не даст разрешения на проход по своей земле. Вот что это значит!
— Ну и дела! — ошарашенно сказал Крот и даже присвистнул.
— Ты хоть побеспокоился узнать, кому принадлежит земля, по которой ты не можешь не пройти, чтобы попасть к своему приобретению? — с последней надеждой в голосе, почти ласково спросил Тоуда Барсук.
— Ну разумеется, — невозмутимо ответствовал Тоуд. — Это собственность его чести господина судьи…
— Судья! — в отчаянии взвыл Барсук. Он прекрасно понимал, что нет во всем графстве человека, который
недаст Тоуду (бывшему владельцу Тоуд-Холла) права прохода по своей земле с большей радостью, чем его честь господин судья, столько раз сталкивавшийся с Тоудом в зале судебных заседаний и неизменно находивший его виновным, а его поступки — неимоверно опасными для общества деяниями.
— Слушай, Тоуд! — рычал Барсук, грозно наступая на него. — Как, скажи мне,
какты сумел сотворить такую глупость?
— Не беспокойтесь, ребята. У меня есть план!
— Еще один план! Учти, плохо тебе будет, если он не окажется хорош.
— Хорош, хорош, вот увидишь. Итак, изрядную часть вчерашнего вечера я провел в «Шляпе и Башмаке» по приглашению и за счет некоторых жителей Латбери, среди которых я числюсь кем-то вроде героя.
— И что дальше?
— А то, что многочисленная группа достойных джентльменов, увидев во мне прирожденного лидера, не только умеющего вести за собой народ, но и самоотверженно сражающегося с любым проявлением несправедливости, попросила меня возглавить акцию по массовому проникновению в Латберийские угодья — как раз те самые земли, через которые я пока что не могу добраться до своих новых владений.
Крот с Барсуком застыли в изумлении, раздираемые сомнениями в осуществимости этой идеи, с одной стороны, и восхищением перед отчаянной дерзостью такого плана — с другой. Тем временем Тоуд встал в позу, наиболее соответствующую, по его мнению, образу прирожденного лидера. Физиономия Крота вновь выразила уважение к неунывающему удальцу, смело идущему навстречу любым трудностям и опасностям. Мало-помалу, глядя на уверенного в себе Тоуда, Крот и сам стал подумывать о реальности воплощения в жизнь этой идеи.
— Я с тобой, Тоуд! — воскликнул он. — Уверен, будь Рэт с нами, он тоже присоединился бы к тебе!
Барсук, склонный все обдумывать тщательно и подробно, медленно ходил взад-вперед по оранжерее. Выждав момент, когда он отвернется, Тоуд подмигнул Кроту, словно говоря: «Подожди, вот увидишь, и он согласится».
Вслух же он сказал:
— Разумеется, если у Барсука есть более реальный план выбраться из этой заварухи, в которую мы попали, я с удовольствием присоединюсь к нему, оставив всякие авантюры.
Барсук остановился и, глядя Тоуду в глаза, сказал:
— Лучшего плана у меня действительно нет, да и просто другого тоже нет. Мне остается лишь присоединиться к твоим планам и добавить вот что: как бы стар и немощен я ни был, как бы сильно ни коснулась эта напасть и тебя, Тоуд, как бы заметно ни поседел наш старина Крот, я полагаю, что если уж нам суждено проститься навеки с Дремучим Лесом и Берегами Реки — а в том, что это прощание будет, я нисколько не сомневаюсь, — то Рэтти первым бы согласился с тем, что уйти мы должны сражаясь!
— Ура! — воскликнул Крот, а Тоуд сделал несколько яростных выпадов и нанес серию неотразимых уколов воображаемому противнику.
— Тем временем, — остановил его Барсук, — прежде чем мы займемся осуществлением нашего нового плана, думаю, я имею полное право сказать последнее прости Дремучему Лесу?
Времени для этого у Барсука оказалось предостаточно, ибо процедура переоформления Латберийского Леса на имя Тоуда заняла у Тоуда-младшего почти месяц, к концу которого все формальности были исполнены и оставалось лишь зарегистрировать передачу Тоуд-Холла и прилегающей земли судье и его компаньонам.
За это время Барсуку довелось увидеть, как падали последние деревья еще недавно могучего леса, как бульдозеры сначала вскрыли, а затем беспощадно засыпали и заровняли все те бесчисленные подземные ходы, которые он вслед за своим отцом выкапывал под корнями деревьев Дремучего Леса. Впрочем, недюжинный ум и сила воли не позволили мудрому Барсуку впасть в истерику и депрессию. Наоборот, усилием воли он заставил себя сосредоточиться сначала на переезде в Тоуд-Холл; где ему вместе с Внуком предстояло пожить некоторое время, а затем — на обдумывании того, как пойдет его жизнь, если план Тоуда увенчается успехом.
Он нашел неожиданную поддержку в лице Выдры. Тот, оказывается, уже давно решил уходить с обжитых берегов, но все стеснялся сказать об этом Барсуку, не желая расстраивать его. Узнав о том, что замышляет Барсук в компании с Тоудом и Кротом, Выдра решил, что настало время открыть секрет.
— Знаешь, Барсук, я часто говорил с Рэтом о том, как было бы хорошо попутешествовать по Реке дальше, чем мы привыкли, например вниз по течению, к самому морю.
— Понятия не имел, честное слово. А теперь, когда Рэт уехал, ты снова задумываешься об этом?
Выдра кивнул и с тяжелым вздохом сказал:
— Река без него совсем не та, но она сама захотела, чтобы он уехал. Вот так же и со мной. Кстати, Сын Морехода тоже склоняется к тому, чтобы присоединиться ко мне. Портли, надеюсь, уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, и знаешь, я думаю, без меня ему даже будет лучше. Я хотел бы обследовать Реку ниже плотины, Сын Морехода поможет мне на этом участке, а потом решит, отправляться ему вновь за отцом в далекое путешествие по морю или же возвращаться и устраивать свою жизнь с вами, в вашем новом доме.
— Разумный ты зверь, Выдра, и всегда был таким, — сказал Барсук и добавил: — А Сыну Морехода действительно стоит посмотреть мир еще немного, прежде чем устраиваться на одном месте, а не то будет всю жизнь суетиться, нервничать, стремиться куда-то. Ему повезло: с таким спутником, как ты, он сумеет принять правильное решение насчет своего будущего.
Через несколько дней Выдра и Сын Морехода отбыли вниз по течению. Берега Реки и Ивовые Рощи вдруг показались совсем опустевшими.
С Кротом и его домом в Кротовом тупике судьба обошлась менее жестоко, чем с жилищем Барсука, что не помешало Кроту, никогда не предполагавшему, что ему когда-либо придется куда-то переезжать, окончательно запутаться с упаковкой вещей и приведением дома в нежилое состояние.
Наконец один из живших неподалеку кроликов — наиболее спокойный и разумный из них, поддерживавший с Кротом приятельски-соседские отношения, — согласился с предложением Племянника взять на время ключи от дома Крота до тех пор, «пока мистер Крот не вернется или не решит, что ему делать с домом и вещами».
Такая формулировка позволяла Кроту сохранить надежду на то, что когда-нибудь — может быть — они еще вернутся сюда и его дом окажется точно таким, как и раньше, в отличие от большей части Берегов Реки. Несколько успокоенный, Крот покинул свой тупик в то утро, на которое Тоуд запланировал отъезд на катере к Латбери, где и намечалось осуществить массовое проникновение в Латберийские угодья.
— До свидания, мистер Крот! До свидания! — кричали кролики вслед отъезжавшему на тележке извозчика с одной лишь корзиной для пикников, узловатой дубинкой да еще парой дорогих ему вещей в багаже.
— До свидания! — сказал Крот, обернувшись назад, не скрывая залитых слезами глаз.
Еще раз он посмотрел на оставляемый за спиной дом, еще один раз, а затем, резко отвернувшись, приказал себе больше не оборачиваться.
— Поехали! — сказал он извозчику. — И побыстрее!
Много лет спустя, когда Племяннику приходилось вспоминать тот момент, в который он понял, что его дядя — самый мужественный и решительный Крот из всех когда-либо живших на земле, он вспоминал этот день: седеющий, немолодой уже Крот, проживший большую часть жизни в своем Кротовом тупике, оказался достаточно молод душой и разумом, чтобы найти в себе силы порвать со столь дорогим прошлым и шагнуть навстречу будущему — с интересом и нетерпением, пусть даже оно, это будущее, было еще очень и очень неопределенным.
XI ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС ТОУДА
Отъезд Тоуда из родового имения был обставлен с большой помпой — к изрядному неудовольствию Крота и Барсука, которые, несомненно, предпочли бы покинуть Ивовые Рощи тихо и незаметно.
Для пущего веселья Тоуд нанял оркестр, исполнивший множество маршей на лужайке Тоуд-Холла, включая и повторенный несколько раз «Слава грядущему Герою-Победителю!». После долгих слезных прощаний он вслед за друзьями поднялся на борт катера и навсегда покинул Тоуд-Холл.
Доплыв вверх по течению до окрестностей Латбери, друзья обнаружили на берегах толпы людей, встречавших катер одобрительными криками. Тоуд горделиво надул щеки, грудь и даже живот, он уже с нетерпением ждал победы в героическом походе. Впрочем, на самом подходе к Латбери он вдруг резко изменился в лице, на котором вместо торжественной воинственности явственно отразилось предательское, трусливое желание поскорее исчезнуть из эпицентра событий.
Причиной этой перемены послужило зрелище, представшее его глазам у каменного Латберийского моста через реку.
С одной стороны моста, у стоявшей прямо на берегу таверны «Шляпа и Башмак», собралась толпа местных жителей, пришедших сюда, как и было договорено, чтобы принять участие в акции протеста. Многие привели с собой жен, сестер, матерей и даже детей. Завидев приближающийся катер, эта компания издала приветственный клич, в поднятых руках мужчин замелькали в воздухе палки, дубины и удобный в рукопашной схватке сельскохозяйственный инвентарь.
Тоуду не слишком-то понравился воинственный настрой истосковавшихся по настоящему мужскому делу людей. Но еще больше он испугался, поняв, что идею мирной акции протеста можно смело похоронить. Бросив взгляд на другой берег, он увидел, что защитники правопорядка тоже не намерены сидеть сложа руки.
На противоположном конце моста собралась немалая компания слуг судейского поместья: егеря, садовники, конюхи и прочие работники усадьбы. С их стороны над рекой разносились ответные крики — оскорбительные как для Тоуда, так и для его союзников.
Многие из судейских слуг — в основном крепкие, внушительно выглядевшие молодые мужчины — также были вооружены разным холодным оружием. Более того, у егерей в руках были охотничьи ружья двенадцатого калибра! Судя по всему, дело свое эти люди знали, были уверены в себе и без опаски отвечали на крики приветствия в адрес Тоуда свистом и бранью по тому же адресу.
Тоуд понял, что оказался в центре перепалки. С одной стороны его приветствовали и ободряли, с другой — костерили на чем свет стоит. Но еще больше его огорчил вид стройных рядов полиции, занявшей позицию на мосту, — с целью поддержания хотя бы видимости порядка и недопущения кровопролития.
Мужественны и решительны были лица хорошо вооруженных и прекрасно обученных констеблей. Но не было на них в этот раз выражения чуть презрительной безучастности. Наоборот, оказавшись между двумя враждебно настроенными толпами, они с такой злостью смотрели на Тоуда, словно он один был зачинщиком и организатором всей этой заварухи.
Отступать было некуда. Как бы ни хотелось сейчас Тоуду развернуть катер и на всех парах скрыться на речных просторах, возможности для такого маневра он не видел. Во-первых, позади его судна на реке показались плоты с поддерживающими его горожанами; пройти мимо них безопасно было бы затруднительно. Во-вторых, там же появились и полицейские ялики, которые уж точно не стали бы обеспечивать Тоуду беспрепятственный проход вниз по течению. Не видя другого выхода, Тоуд направил катер к берегу, причалив у самого моста с дружественной ему стороны. К месту швартовки тотчас же бросились несколько констеблей. Они накрепко привязали швартовые канаты, а двое из них — во главе со старым знакомым Тоуда, комиссаром полиции, — поспешили выволочь перепуганного и несчастного капитана на набережную и пригрозили ему парой сверкающих на солнце, жадно разинувших пасти наручников.
Впрочем, комиссар полиции был не настолько глуп, чтобы не понимать, что арестовывать Тоуда на глазах воинственно настроенной толпы бунтовщиков было бы не слишком разумной затеей.
— Мистер Тоуд, — обратился комиссар к задержанному, намеренно повышая голос, чтобы перекрыть ропот толпы, — я надеюсь, что это дело будет закончено мирно и в самое ближайшее время. С вашей стороны, полагаю, было бы абсолютно неразумным дальнейшее провоцирование сил правопорядка на применение жестких мер. Я готов предоставить вам возможность поговорить с вашими сторонниками. Рекомендую вам обратиться к ним с призывом разойтись по домам и не начинать беспорядков.
Тоуд и рад был бы последовать этому совету, а затем скрыться от позора куда глаза глядят, но латберийцы поспешили сделать вывод, что их любимца уже арестовывают, и, сомкнув ряды, стали приближаться к месту, где стояли комиссар и задержанный Тоуд. Цепь констеблей, преградившая им путь, никак не успокоила, но, наоборот, еще больше разозлила бунтовщиков.
Но хуже всего было другое: именно в эту минуту Тоуд осознал, что не кто-нибудь, а сам комиссар полиции уговаривает его обратиться с речью к народу. Более того, этот его извечный враг даже приказал полицейским оттеснить людей и обеспечить Тоуду безопасный проход к середине моста, откуда его голос был бы слышен лучше всего. Все страхи мгновенно вылетели из его головы, оставив в ней лишь чувство необычайной легкости. Что могло лишить Тоуда рассудка вернее, чем предоставленная аудитория, к тому же благожелательно настроенная? Крики поддержки и ободрения с латберийского берега окончательно вскружили ему голову, напоив его допьяна гордостью и самодовольством. Забыв обо всех опасностях и страхах, Тоуд рвался выступить с речью.
— Умоляю тебя, Тоуд, будь благоразумен! — кричал ему вслед вылезший на берег Крот. — Прошу, не говори ничего слишком провокационного!
— Провокационного? — переспросил Тоуд, залезая на перила моста, откуда его должно было быть видно лучше всего. — Я
непременнобуду провокационен — как никогда!
Толпа с ликованием встретила столь глубокомысленное и благоразумное заявление, а констеблям оставалось лишь беспомощно переглядываться: стаскивать Тоуда с перил, не рискуя уронить его в реку, не представлялось возможным, а такой исход дела был чреват серьезными беспорядками.
— Кто, скажите мне, кто из обычных, самых добропорядочных граждан Латбери не будет спровоцирован зрелищем этих громил и сторожевых псов на другом берегу реки? — во всеуслышание объявил Тоуд.
Это заявление Тоуда заставило замолчать даже самых неугомонных слушателей. Все задались вопросом: станет ли смельчак и дальше говорить в том же духе? Сам Тоуд, которого распирало от гордости за самого себя еще секунду назад, вдруг оглянулся и увидел мрачно-угрожающие физиономии судейских слуг по другую сторону моста. На сей раз они показались ему излишне близко стоящими, излишне сильными, излишне решительными… На миг в голове у Тоуда мелькнуло: один отчаянный прыжок — и при некоторой доле везения ему, быть может, удастся если не с достоинством покинуть поле боя, то хотя бы спасти собственную жизнь.
В этот самый момент с дружественного берега до него донесся ободряющий возглас, заставивший Тоуда вновь забыть об опасности:
— Вы — мужественный и благородный джентльмен, мистер Тоуд! Вот здорово, что вы решили высказать правду в глаза этим свиньям!
Эта не слишком обдуманная и корректная реплика принадлежала Старому Тому, давнему приятелю Тоуда по пирушкам в «Шляпе и Башмаке». Такие слова, разумеется, были поддержаны одобрительными возгласами, которые, как мы прекрасно знаем, пьянили Тоуда сильнее, чем самый крепкий эль, подававшийся посетителям таверны.
— Свиньи и негодяи — вот они кто! — завопил Тоуд, не нуждавшийся больше ни в каких одобрениях. — Скоты душой и телом, думающие только о том, как нагнать на людей страху своими ружьями и дубинами.
— Мистер Тоуд, — перебил оратора комиссар полиции, который не мог не признаться себе в том, что попытка избежать неприятностей привлечением Тоуда на сторону блюстителей порядка потерпела полнейшую неудачу. — Мистер Тоуд, я вынужден немедленно вас арестовать…
— Слушайте все! Вы слышите голос самой коррупции! — воззвал Тоуд, в безумном порыве решивший полюбоваться собой, сколько удастся. — Слушайте того, кто пытается при помощи стражей порядка, подчиненных ему по службе, защитить тех, кто присвоил себе общественные земли!
Крики, встретившие это заявление, заглушили все вокруг. С одной стороны моста раздавались вопли праведного гнева, с другой — рев ярости и злобы. Обе толпы двинулись на мост и так сдавили полицейское охранение, что руки констеблей, потянувшиеся к Тоуду, чтобы стащить его с перил, бессильно опустились.
— Но, друзья мои, — патетически завывал Тоуд, — их темницы не подавят нас, ибо свобода она и есть свобода, а их кандалы не смогут остановить нас, ибо свободная воля не ведает ограничений!
— Свобода! Воля! Избавление от гнета и произвола! — слышалось с одной стороны на фоне глухого, угрожающего ропота с другой.
Уловив общее настроение, Тоуд повел еще более дерзкую речь:
— Ружья, защищающие трусость, не остановят нас, ибо нельзя срубить вечное дерево свободы. Даже сама смерть не сможет отнять у нас мечту о свободной стране!
— Ура! Да здравствует мистер Тоуд!
Этот последний возглас, пусть не столь громогласный, как многие другие, но все же достаточно звучный, чтобы быть услышанным почти всеми присутствующими, был издан не кем иным, как Кротом. Он был так потрясен дерзким красноречием друга, что вслед за ним потерял всякое чувство осторожности и пиетет перед стражами закона.
Это неожиданное проявление поддержки мятежного Тоуда со стороны того, кого комиссар полиции не без оснований считал вполне законопослушным гражданином, переполнило чашу терпения полицейского начальника. Совершив одну ошибку и показательно не арестовав Тоуда, когда это следовало сделать, а затем усугубив ошибку позволением этому несносному животному и опаснейшему рецидивисту выступить прилюдно и раззадорить своих сподвижников, комиссар полиции решил устроить показательный арест как нельзя лучше подходящего для этой цели Крота, а для большего эффекта — и его Племянника, Барсука с Внуком, и, разумеется, Мастера Тоуда.
Сам же Тоуд, которого время от времени бросала в дрожь трусость и желание спасти собственную шкуру, не мог терпеть несправедливости по отношению к тем, кого он любил едва ли не больше, чем себя самого, — к его друзьям по Берегам Реки и Ивовым Рощам. Арестовать его самого — пожалуйста, если вам так это надо, но трогать друзей не должен никто!
Тоуд обернулся и величественным жестом указал лапой поверх голов констеблей в сторону главного холма Латберийских угодий. Его вершина, поросшая вереском, пылала под лучами солнца пурпурным пламенем, ни дать ни взять — воплощение маяка свободы и надежды!
— Смотрите все! — заливался Тоуд. — Моего верного друга Крота хотят лишить права видеть этот пейзаж свободы, хотят навеки заточить в подземелье, как будто мало им, что его, несчастного, уже изгнали из родного дома в Кротовом тупике! Смотрите, как они подсылают своих шакалов схватить племянника отважного Крота и внука Барсука, которым суждено теперь расти и стареть в подвалах городского Замка!
— Позор констеблям!
— Долой егерей!
— Сбросить их в реку!
Тоуд взмахнул лапой, уверенный, как искусный римский оратор, что одного его жеста хватит, чтобы успокоить аудиторию. И толпа действительно стихла. Да, если и суждено было Тоуду пережить миг триумфа, стать на какое-то время похожим на статую Тоуда-императора, изваянную его кузиной мадам Флорентиной д'Альбер-Шапелль и стоявшую (до недавних пор) на въезде в усадьбу Тоуд-Холл, то этот миг настал.
Крики стихли. Замерли уже занесенные кулаки и оружие. Молчали все — и друзья, и противники. Все ждали, что скажет Тоуд. И Тоуд говорил:
— Более того, им зачем-то понадобилось хватать дорогого мне Мастера Тоуда, мою надежду и опору, которого они собираются заточить в одиночной камере, где он, со своей ранимой душой, долго не протянет и скончается в страшных мучениях. Но еще более страшная судьба уготована Барсуку. Все вы знаете его как мудрого, уважаемого, необыкновенно рассудительного и законопослушного джентльмена. И вот, чтобы выбить из него ложное признание в участии в несуществующем заговоре, я уверен, в Замке уже заготовлены для него раскаленные щипцы и дыба!
Этого было достаточно! Даже если бы Тоуд захотел сказать что-нибудь еще, его уже никто бы не услышал. Его слова окончательно пробудили граждан Латбери, подтолкнув их к активным действиям. Толпа навалилась на шеренги констеблей, один за другим люди в синих мундирах стали падать в реку, сброшенные с моста толпой или спрыгнувшие добровольно во избежание получения града оплеух. Пока мужчины расправлялись с преграждавшим путь противником на мосту, их жены и дети устроили настоящий обстрел оказавшихся в воде полицейских. В синие мундиры и сверкающие каски летело все, что попадало под руку: кувшины и горшки, швабры и ведра, старые башмаки и вполне еще новые тарелки, булыжники из мостовой и огромное число пустых бутылок из-под пива, любезно предоставленных новой хозяйкой таверны, решившей таким образом заодно очистить кладовку своего заведения от ненужного барахла.
Констебли были оттеснены и смяты, Крот, только-только арестованный, — освобожден, восставшие поднялись на мост, где стоял на перилах их вдохновитель. Тоуд успел только охнуть и невнятно пробормотать: «Остановитесь, друзья мои, я думаю, настало время перевести дух и… и…» Но не прошло и нескольких секунд, как, бережно снятый со своей трибуны, он оказался на плечах воодушевленных и благодарных латберийцев.
Тут Тоуд понял, что стал невольным заложником собственного красноречия. Теперь он мог кричать что угодно, барахтаться изо всех сил, но ничто уже не могло остановить толпу, бегущую вниз по мосту навстречу людям судьи. Невольным знаменем, предводителем, тараном и флагманом этой воинственной силы оказался Тоуд.
— Нет, нет… я думаю… — лепетал он, — наверное, было бы лучше…
Помогите! Все было напрасно. Отчаянно покрутив головой, Тоуд понял, что ждать помощи от друзей бесполезно, ибо они тоже оказались заложниками собственной популярности и теперь масса людей несла их на своих плечах вперед — к чему: к победе или горькому поражению?
Каждый по-своему реагировал на столь необычное положение. Крот, о котором шла слава, что, если суметь разозлить этого миролюбивого и доброго по натуре зверька, он будет сражаться наравне с лучшими бойцами Ивовых Рощ, не разочаровал тех, кто доверился ему. Сжимая в руке свою знаменитую дубинку, он размахивал ею, плывя над головами толпы, и раз за разом издавал свой персональный боевой клич:
— Кр-р-рот! Кр-р-рот!
Племянник Крота, в нормальной жизни ничуть не более воинственный, чем его дядюшка, сжав в лапе доставшуюся ему маслобойку, с энтузиазмом обрушился на противника, сопровождаемый ни на шаг не отступавшим от него внуком Барсука.
Мастер Тоуд, прибывший на запланированное увеселительное мероприятие в рыцарском облачении, к счастью, почти сразу же выронил шпагу и так и не смог вновь чем-нибудь вооружиться в сумятице сражения. Ему пришлось ограничиться размахиванием кулаками, чем он и занялся с немалым воодушевлением. Справедливости ради следует заметить, что лапы у него были довольно короткими, а самого его восставшие подняли довольно высоко и в результате воинственные телодвижения Тоуда-младшего были не столько эффективны, сколько эффектны.
Барсук, слишком слабый для того, чтобы предпринимать какие-то активные действия, просто-напросто позволил поднять себя над головами наступавших, словно полковое знамя. Когда стало ясно, что на такой высоте ему мало что угрожает, Барсуку даже понравилась вся эта затея.
Тоуд одним из первых достиг передовой шеренги неприятеля, получил едва ли не наибольшее количество оскорбительных выкриков в свой адрес, равно как и изрядное число весьма чувствительных ударов. Азартный по натуре, Тоуд знал, что нужно использовать любой шанс добиться своей цели или, на худой конец, размяться и развлечься. Говорить так говорить, драться так драться, и он стал прокладывать себе путь вперед, орудуя любезно предоставленной ему одним из горожан садовой мотыгой.
О ходе этого исторического сражения осталось не так много свидетельств, да и те изрядно расходятся друг с другом. Достоверно известно лишь, что в конце концов Тоуд был отправлен в нокаут, получив от одного из судейских егерей сильнейший удар по голове. Но случилось это уже тогда, когда ничто не могло остановить наступавших. Смяв оборону противника, они бросились вверх по склону Латберийского холма.
Большую часть битвы Тоуд пролежал в полубессознательном состоянии в вересковых зарослях, едва отдавая себе отчет в том, что происходит вокруг него.
Он не видел, как полиция, перестроившись у моста, бросилась в погоню за нарушителями, решив непременно взять реванш за поражение в первой стычке. Не видел он и того, как с вершины холма стали спускаться наперерез горожанам спрятавшиеся в засаде работники и егеря усадьбы судьи, который благоразумно не стал выставлять все свои силы у моста.
Опьяненные первым успехом, оставшиеся без командира восставшие беззаботно бежали к вершине холма, где и попали в хитро подстроенную судьей ловушку, были избиты, остановлены и обращены в бегство.
Ни о чем этом Тоуд еще не знал, когда, придя в сознание, попытался выбраться из вереска и осмотреться. Когда ему это наконец удалось — несмотря на болевшую и кружившуюся голову, — он понял, что сражение можно считать проигранным, и со стоном вновь повалился в вересковый куст.
— Теперь меня точно арестуют, — сказал он себе. — Арестуют и на веки вечные посадят в городскую тюрьму, из которой мне уже никогда не выбраться!
Лежа на спине и глядя в небо, Тоуд чувствовал себя очень странно. Голова сильно болела, но это нисколько не занимало его. Ныло все тело, но и это было не важно. Более всего волновал тот факт, что, пожалуй, не было во всей его жизни дня, когда ему удалось бы сделать что-то столь же значительное и достойное похвалы, как сегодня.
Столько народу слушало его; столькие последовали за ним. А ведь в его арсенале было только слово, его собственное красноречие и гордость.
Некоторое время Тоуд пролежал, размышляя о собственной значимости, и пролежал бы так до тех пор, пока констебли не наткнулись бы на него, если бы не душераздирающий стон, раздавшийся где-то неподалеку.
Вновь заставив себя привстать, Тоуд увидел то, что вынудило его забыть о собственной боли и оторваться от честолюбивых размышлений. Стонал, оказывается, бедный Крот, голову которого украшала наспех сооруженная повязка. Его поддерживал Племянник, сам получивший несколько основательно кровоточащих ссадин. Чуть поодаль внук Барсука деловито накладывал повязку на лапу деда.
— Тоуд, помоги Кроту, — буркнул Внук, увидев вылезшего из кустов «предводителя восстания».
