Глава 19

После того как пожилая дама удалилась, обстановка за столом сделалась более непринужденной и языки у мужчин развязались. Пить кофе компания перешла на любимый князем открытый балкон – море, даже укрытое пеленой дождя, было вполне впечатляющим видом, а натянутый над просторным балконом тент хорошо защищал не только от солнца, но и от дождевых струй.

Ованесов вновь, в который уже раз, выразил князю свои соболезнования, изложенные в проникновенной восточной манере. Феликс принял их со скорбным выражением лица и слезами, застывшими в глазах.

Колычев решил, что беседа приняла подходящий оборот, чтобы приступить к расспросам о происходившем в поезде.

– Тигран Георгиевич, вы были последним человеком, кто видел княгиню живой. Не откажите, постарайтесь припомнить все, что сможете, об этой поездке. Для князя каждое ваше слово будет иметь особый вес, – Дмитрий решил не петлять, а действовать сразу напрямик.

– Ах, если бы я знал, что ваша дорогая супруга, пусть упокоит Господь ее душу, путешествует вместе со мной в одном вагоне! Но я этого не знал и почти не видел княгиню в пути, она уединилась в своем купе. А я, признаться, после Харькова тоже перестал выходить, потому что черт нанес в наш вагон супругу здешнего земского начальника. Появление мадам Куропатовой было крайне неприятным сюрпризом. Видите ли, я не хотел говорить о некоторых вещах, но сейчас, после беседы с судебным следователем, правда все равно вылезла. И неприятный разговор со своей женой я уже имел, так что теперь скрывать нечего... Я возвращался из Петербурга не один. То есть, не в том смысле, что мы ехали вместе с Ашотом (Ованесов кивнул на своего молчаливого приказчика), мы всегда ездим в Петербург за товаром вместе, так надежнее... Но в этот раз с нами были барышни... Мои знакомые из Петербурга. Надеюсь, вы по-мужски меня понимаете? В столице мне приходится бывать часто, и я там очень скучал, пока не стал вхож в салон одной генеральши... Это совершенно замечательное место, очень веселое. Обращение там свободное, для своих, конечно, и всегда можно познакомиться с какой-нибудь барышней легкого нрава... Вы только не подумайте, это совсем не публичный дом, отнюдь, до такой низости я никогда не опущусь. Просто салон, довольно тонный, где принимают и развлекают благородных господ. Все очень прилично, никаких безобразий, но барышень там много на любой вкус. Развлекают гостей приятной беседой, музицируют, поют, представляют живые картины, в общем, весело. Ну и предложишь какой-нибудь из них досуг с тобой разделить, так отказом не обидят. В столице приезжему человеку одиноко, а в театр пойти, в ресторан или на гулянье с хорошенькой барышней приятнее, чем одному. Тем более, красавицы у генеральши такие, что всеобщее внимание привлекают, и завистливые взгляды со всех сторон ловишь... Лестно. А после ресторана можно и в отель, в свой номер ее на бокал шампанского пригласить...

Ованесов мечтательно вздохнул, помолчал и продолжил:

– Вы понимаете, я человек еще молодой, люблю деликатное обращение, в Петербурге особых связей не имею... Ну и привязался я к одной девице из салона. Очень она мне по вкусу пришлась – блондиночка тоненькая, глазки светленькие, прозрачные почти... Милая такая, хотя и, что называется, этуаль. Я каждый раз, как в столицу приезжаю, стараюсь с ней пару-тройку дней провести, иначе никакой радости от поездки не будет... А в этот раз уговорил ее проводить меня поездом сюда, до места, дорога долгая, все-таки еще пару дней вместе повеселиться можно.

Ованесов снова замолчал и смял в руке салфетку. Колычев подлил ему в рюмку коньяка – употребление этого напитка способствовало откровенности.

– Моя барышня еще подругу с собой в путь прихватила, чтобы Ашоту тоже было не скучно. У нас была с ними договоренность, что мы с Ашотом сойдем на станции Сухой Кут, а девочки поедут дальше, до конечной, и оттуда уже вернутся домой в Петербург. Я им все расходы с лихвой оплатил и богатые подарки сделал, они не должны быть в обиде. И до Харькова все у нас шло чудно. А там, глядь, на перроне мадам Куропатова с детьми, гувернанткой и прислугой топчется. И в наш вагон – шмыг! Нет, прислугу, кроме гувернантки, она третьим классом из экономических соображений отправила, а сама с детьми – в наш вагон. Ну все, думаю, пропала поездка! Куропатова – первая сплетница по нашему уезду, сейчас же всем знакомым про наших питерских барышень раззвонит. Мы их стали прятать, да разве им, дурочкам, объяснишь? Все так и норовили по вагону поболтаться. И Вера моя что-то закапризничала...

– Вера?! – в один голос переспросили Колычев и Рахманов.

– Барышню мою так зовут – Вера, – пояснил Ованесов. – То есть в салоне генеральши ее называют Дуду, а настоящее имя – Вера. Я ее только Верой зову – что там мудрить с именем? Дуду, Хурду-Мурду – это не по-людски. А Вера – хорошее имя. Так вот, она ночью из купе сбежала, пришлось идти ее искать по вагону. Я туда, я сюда – нет нигде девочки моей и все тут. Стал в чужие купе стучать, думал, она забежала к кому...

Купец тяжело вздохнул, видно, воспоминания его не слишком радовали:

– В одном купе мне послышался вроде бы ее голос, я спрашиваю: «Вера, ты здесь?» А из-за двери, Господи прости, мадам Куропатова как рявкнет! «Ну, – подумал я, – нужно скорее ноги уносить. И как я мог так ошибиться, что сам в пасть к зверю полез? Не иначе спьяну». И, не дожидаясь скандала, к себе пошел. А Куропатова дверь распахнула, голову, всю в скрученных бумажках, высунула и по-змеиному мне вслед зашипела. Настоящая змея, по-другому не скажешь.

– Так это вы были тем господином в панаме, который так напугал мадам Куропатову? – спросил Колычев. – Не тревожьтесь, в тот момент она вас не узнала спросонья, а теперь подозревает, что к ней ночью ломился убийца.

– Еще чего не хватало! Меня пока ни один человек не заподозрил в том, что я – убийца! – вскинулся Ованесов.

– Так и наша почтенная дама заподозрила совсем не вас, а некоего страшного человека в панаме. А кстати, зачем вы ночью в поезде разгуливали в шляпе?

Ованесов задумался.

– Не знаю, – растерянно сказал он наконец. – Я был не совсем трезв и, наверное, просто по привычке, выходя за дверь купе, взял с полочки шляпу и кинул на голову. В поезде появляется чувство, что купе – твой дом, а выходя за порог дома я обычно надеваю головной убор.

– Ну, а как же ваша Вера? Так и сбежала от вас в ту ночь? – заинтересованно спросил Феликс, быстро подмигнув Колычеву – вот сейчас показания господина Тесленко должны найти свое подтверждение.

– Да нет, вскоре вернулась, – ответил Ованесов, не зная, как сильно разочаровал собеседников. – Но вернулась что-то уж совсем не в духе. Все наше веселье сразу насмарку пошло, и простились мы плохо... Что с ней случилось, не понимаю.

– То есть, вы хотите сказать, что ваша Вера вернулась в купе и доехала до конечной станции, как и собиралась? – уточнил Дмитрий.

– А как же? Так и доехала. И потом, насколько я знаю, благополучно отбыла в Петербург. У меня такие сведения. А почему вы об этом спрашиваете, Дмитрий Степанович?

– Да просто один почтенный господин рассказал нам, что из поезда чуть ли не на ходу выпрыгнула молодая барышня в смятенных чувствах. Он потом отвез ее в город. Мы, было, решили, что это – ваша сбежавшая Вера, – заметил Рахманов.

– Ваше сиятельство, я никогда бы не позволил женщине прыгать из поезда, – с достоинством ответил Ованесов. – Как такое возможно допустить? Это дикость, с ней могло случиться несчастье.

– А если бы она не спросила на это вашего позволения? – поинтересовался Феликс.

– Значит, я тоже выпрыгнул бы из поезда и отправился ее искать. Нельзя же бросить женщину одну в степи – в дороге случается всякое, и женщина по глупости может попасть в тяжелое положение...

– Ваши чувства делают вам честь, – польстил купцу Колычев. – Скажите, Тигран Георгиевич, а если мы с князем попросим вас пригласить Веру сюда, наша просьба не покажется вам неучтивой?

Ованесов замялся.

– Видите ли, я женатый человек. Моя связь с Верой была для всех тайной, а теперь из-за следствия у меня и так возникли лишние неприятности. Жена обиделась, вы же понимаете. Я ей объяснил, что семья для меня – святое, но я – мужчина и могу иметь мелкие слабости на стороне, на которые лучше вовсе не обращать внимания. Но если я привезу Веру в наш город, я снова буду иметь неприятные разговоры, и, боюсь, уже не с женой, а с ее отцом или братом. Она грозилась им пожаловаться. Зачем мне лишние ссоры в семье? Семья – это святое!

– Я прекрасно понимаю ваши чувства. Но эта девушка может оказаться очень важным свидетелем. Сами, без вашей помощи, мы ее не найдем, да и никто ее из Петербурга без вашего ручательства не отпустит. Барышни из салона, как я понял, имеют дело только с проверенными господами. А мы могли бы, чтобы не компрометировать вас, пригласить Веру сюда, в имение к князю. Здесь семейный дом, князь проживает с матушкой-княгиней и вашей протеже нечего будет бояться. Поселим ее в уединенном флигеле для гостей. И вы, под предлогом визита к князю, иногда смогли бы навестить вашу Веру. А в городе никто (и уж тем более, ваша жена!) не узнает, что за дама гостила у князя Рахманова. Мы не будем афишировать визит Веры. Мало ли кого из друзей или родственников князь принимает у себя в имении?

– Ну что ж, извольте, – согласился Ованесов. – Убийство – это не шутки, может быть, Вера и окажется вам полезной.

– Надеюсь, вы позволите мне взять все расходы по приглашению девушки на себя? – спросил купца Феликс. – Помимо дорожных и, так сказать, прогонных, барышня, полагаю, захочет заработать на этой поездке? Судя по всему, ее время стоит дорого...

– Нет-нет, этого я вам, ваше сиятельство, никак позволить не могу, – возразил Ованесов. – Я, слава Богу, еще пока в состоянии оплатить поездку своей... г-хм... приятельницы на юг, тем более, если вы позволите мне иногда навещать ее в вашем имении.

– И все же, я считаю более уместным самому все оплатить, – продолжал настаивать Феликс, но Колычев перебил его:

– Господа, всем известно, что вы люди состоятельные и не будете мелочиться из-за подобной суммы. Давайте такие незначительные вопросы оставим на потом, тем более, мы еще даже не получили согласия барышни на визит в имение князя...

– Вот видишь, Митя, наши зацепки оказались пустышками – и зловещий господин в «панаме», и вопрос «Вера, ты здесь?» не имеют отношения к делу. Все мимо, – расстраивался Феликс, провожая глазами коляску Ованесова, скрывшуюся в мутной пелене дождя.

– Ничего, друг мой, это только к лучшему. Пусть наносная шелуха отпадет, все лишнее, не имеющее отношения к делу, отсеется, тогда и картина убийства прояснится, – ответил Дмитрий.

Глава 20

Княгиня была отнюдь не рада известию, что в имение прибудет некая, никому не известная особа из Петербурга и поселится в домике для гостей. Феликс счел нужным скрыть от матери любые сведения о характере занятий девушки, сказав лишь, что приедет чрезвычайно важная свидетельница, путешествовавшая в одном вагоне с Верой в роковой день убийства.

Но княгиня, проявив редкую проницательность, принялась предполагать все самое худшее.

– Феликс, мальчик мой, а ты уверен, что это – порядочная, благородная женщина, которая может быть принята в аристократическом доме? Вдруг у нее такие манеры, что нам будет совестно глядеть в глаза знакомым, узнавшим, с кем мы дружбу водим? И кто она вообще такая? Неизвестная женщина может оказаться кем угодно, например, этуалью и даже воровкой.

– Матушка, ну почему вы считаете, что наша гостья окажется воровкой?

– А что ты прикажешь мне думать, Феликс? Говорят, здешний купчишка Ованесов, с которым ты теперь решил дружить, путешествовал в том поезде в компании особ легкого поведения. Уж не из этих ли дам будет и наша гостья? Дитя мое, что о нас станут думать люди, если ты примешься тащить в наш дом всякий сброд?

– Ну почему непременно сброд? – устало отвечал Феликс. – И потом, я же не пригласил эту даму поселиться в нашем доме. Она расположится во флигеле на дальней окраине парка.

– А какая, в сущности, разница? Она расположится в нашем имении, – плаксиво говорила княгиня. – В доме или во флигеле, это не имеет принципиального значения. Подумай, что будут говорить люди? Нет, дитя мое, как хочешь, а я не могу одобрить этот безумный шаг...

Колычеву пришлось вмешаться и попросить княгиню уделить ему несколько минут для конфиденциальной беседы.

Оставшись с матерью Феликса с глазу на глаз, он постарался ей объяснить, что положение ее сына не столь уж лучезарно, он оказался в числе подозреваемых и теперь нет иного важного дела, кроме как доказать, что князь Рахманов не причастен к убийству собственной жены.

Стараясь быть убедительным, Колычев немного сгустил краски, чтобы у княгини не было повода усомниться в серьезности положения.

Результатом его стараний оказалось лишь то, что, проникнувшись драматизмом ситуации, нервная дама впала в отчаяние.

– Феликс, мальчик мой, почему, почему ты не рассказал мне, как обстоят дела в действительности? Я ведь твоя мать, с кем, как не со мной, ты можешь поделиться своей бедой? Слава Богу, что Дмитрий Степанович поставил меня в известность о грозящей тебе опасности. Я не допущу, чтобы тебя сослали на каторгу или посадили в тюрьму. Тем более что это была бы величайшая несправедливость, ты ведь совершенно невиновен. Сынок, я уже все решила – нужно срочно зафрахтовать какую-нибудь шхуну с надежными людьми и пусть они ночью тайно вывезут тебя за границу. Немного терпения, и ты доберешься до Франции, где сможешь благополучно затеряться! Париж, например, такой большой город, в нем совсем нелегко найти человека. А я буду каждую копейку переводить на твой счет в каком-нибудь надежном французском банке, чтобы ты ни в чем не нуждался. «Лионский кредит», например, все очень хвалят...

Колычеву снова потребовалось все его красноречие, чтобы доказать княгине, что вариант с тайным бегством ее сына за кордон чреват непредсказуемыми последствиями, а то, что судебный следователь только укрепится после этого в своих подозрениях, можно сказать заранее с большой долей уверенности...

В конце концов княгиня вынуждена была согласиться с его доводами и в расстроенных чувствах удалилась в свою спальню, взяв с Колычева слово заранее связаться с самым лучшим из известных ему адвокатов, чтобы тот был готов в любой момент оказать бедному Феликсу помощь.

Вера Коноплянникова, барышня из Петербурга, вызванная господином Ованесовом, благополучно добралась до станции Сухой Кут, где ее поджидал княжеский экипаж. Господин Ованесов не рискнул оставить дела в городе и поехать на станцию, чтобы встретить барышню. Эту щекотливую миссию возложили на Колычева.

Дмитрий, встречавший петербургскую этуаль на станции, ожидал увидеть разбитную особу из тех, на которых, что называется, кожица горит.

Он хорошо представлял этот тип столичных красоток, каждая улыбка которых имеет свою цену по прейскуранту. У подобных барышень все рассчитано на привлечение внимания, и все чересчур – и вызывающая элегантность, даже вычурность наряда, и красота, в самой своей безупречности скрывающая некую чрезмерность, и излишне смелые манеры...

Но на станционный перрон из вагона петербургского поезда вышла во всех смыслах обычная, хотя и не лишенная красоты девушка, стройная, сероглазая, с пепельными волосами, стянутыми узлом под маленькой шляпкой с крапчатой вуалеткой. Одета она была в дорожное пальто из легкого шелка, называемое «пыльник». В таких пальто часто путешествуют практичные дамы, чтобы поберечь спрятанную под ним одежду.

Дмитрий боялся, что, увидев на перроне вместо Ованесова совершенно незнакомого ей господина, Вера испугается и не захочет ехать с Колычевым в чье-то загородное имение, где ее должны разместить.

Но девушка восприняла все, что говорил Дмитрий, с вежливым равнодушием, ни одной искорки тревоги не мелькнуло в ее глазах, и она покорно, сопровождаемая Колычевым, направилась к княжескому экипажу.

Похоже, ей было совершенно все равно, что произойдет дальше...

«Пока наши женщины не научатся проявлять хоть какую-то осмотрительность, их так и будут безжалостно убивать, – невольно подумал Дмитрий. – На счастье этой пигалицы, я не душегуб и не собираюсь лишать ее жизни. Но нот так, не задумываясь, почему ее не встретил знакомый, и даже не прислушиваясь к тому, что ей объясняют, отправиться куда угодно с первым встречным человеком... Осмотрительной эту барышню не назовешь. И ведь знает, вероятно, что здесь недавно при невыясненных обстоятельствах убили молодую женщину. Удивительное легкомыслие».

Станционный жандарм, с которым Дмитрий познакомился в день убийства молодой княгини, окинул приезжую оценивающим взглядом и, козырнув Колычеву, вступил в разговор:

– День добрый, господин Колычев. Я смотрю, вы опять молодую даму поджидали? Ну, слава тебе Господи, эта хоть благополучно добралась. Вы, мадемуазель, тоже в имение к князю, погостить?

Дмитрий собирался было представить Веру как свою собственную знакомую, но не успел.

– Да, его сиятельство вызвал меня из Петербурга, – равнодушно ответила Вера.

– Ну что ж, оно и понятно, его дело вдовое, – усмехнулся жандарм и вновь козырнул.

Вера казалась совсем не разговорчивой и по пути в усадьбу лишь немногословно отвечала на те вопросы, что задавал Дмитрий, никак не стараясь поддержать разговор. Единственное, о чем она посчитала возможным высказаться, была погода.

– А здесь прохладно, – заметила Вера, придерживая от ветра шляпку. – Я думала, на юге будет теплее.

– Погода испортилась только неделю назад, – попытался развить погодную тему Колычев. – А до того стояла страшная жара. Я, когда собирался на юг в бархатный сезон, совершенно не ждал такого изнурительного пекла. Сейчас хотя бы посвежело и стало легче дышать...

Вера молча устремила взгляд на дорогу, никак не реагируя на слова Колычева.

Княгиня Рахманова, как дама, получившая в свое время хорошее воспитание, сумела сделать над собой усилие и, несмотря на все недовольство, приняла Веру Коноплянникову вполне милостиво. К тому же скромный дорожный пыльник Веры совсем не походил на одеяние жрицы свободной любви и никак не выдавал свою хозяйку.

А на Веру сильное впечатление произвела роскошная, утопающая в южных розах княжеская усадьба. Как ни старалась барышня сохранить на лице прежнюю маску невозмутимого равнодушия, все равно ей трудно было скрыть удивление и восторг.

Увидев, наконец, молодого князя, владельца всего этого великолепия, Вера заговорила с ним гораздо более почтительно, чем с Дмитрием Степановичем на станции.

Колычев дал Вере время устроиться на новом месте, привыкнуть к усадьбе и ее обитателям, а потом стал заводить с ней беседы, пытаясь осторожно выведать о том, что происходило в петербургском поезде в день убийства. Но как только он подступал в разговоре к теме дорожных впечатлений, Вера тут же замыкалась, отвечала односложно, а то и вовсе отмалчивалась, и всячески демонстрировала нежелание говорить о своей поездке в компании Ованесова и том, что случилось в вагоне первого класса...

Дмитрий не раз сетовал на характер упрямой девицы, но Феликс Рахманов не хотел его слушать – он был от Веры в восторге и все время пытался оказать ей какие-то знаки внимания – приказал садовнику ежедневно приносить во флигель Веры букеты роз и корзинки с фруктами, сам отобрал для нее в библиотеке несколько популярных у дам переводных романов, посылал слуг в город за пирожными «птифур» и шоколадом...

Вера при виде Феликса буквально расцветала и теряла всю свою замкнутость.

Через пару дней в усадьбу прибыл господин Ованесов, желавший навестить гостью. Ему указали на флигель, в котором разместилась Вера. Девушка вышла из домика к нему навстречу, не приглашая его войти. Под ревнивым взглядом князя, наблюдавшего за происходящим из окна большого дома, Вера с Ованесовым сделали несколько кругов по аллеям парка, оживленно беседуя о чем-то, после чего купец, впавший в плохое настроение, откланялся и отбыл восвояси.

Феликс бегом спустился по мраморной лестнице, прыгая через две-три ступени, разыскал Веру в саду и увел ее куда-то к морю.

– Дмитрий Степанович, вы знаете хотя бы что-нибудь об этой девушке? – озабоченно спрашивала Дмитрия старая княгиня. – Я не уверена, что могу одобрить излишне близкое знакомство моего сына с этой особой. Нет, я, конечно же, не имею склонности к тиранству и не могу диктовать мальчику свою волю, даже руководствуясь наилучшими намерениями, но Феликс порой проявляет неподобающее легкомыслие! Все-таки он – князь Рахманов и должен осмотрительно относиться к своим дружеским связям.

Сидя после обеда в беседке парка, Дмитрий услышал, что из открытого окна флигеля Веры доносятся звуки гитары и женский голос надрывно, со слезой поет:

К удивлению Колычева, баритон Феликса стал подтягивать слова романса, и вскоре из флигеля уже доносился вокальный дуэт.

Вечером Вера сама разыскала Колычева, сидевшего с книгой в беседке у моря. На ее лице было непривычно благожелательное выражение.

– Дмитрий Степанович! Я хочу вам обо всем рассказать. Ну, о том, что тогда случилось в поезде... Вы ведь интересуетесь. Я думала, всю жизнь молчать об этом буду. Но мне так князя Феликса жалко. Он о жизни своей говорил, так у меня просто сердце рвется, как его послушаю. Такая у него судьба была горькая, так еще и жену любимую потерял. Я вчера весь вечер плакала, как от него обо всем узнала... Вот ведь жизнь у человека сложилась, похлеще всякого романа будет.

Глава 21

– Знаешь, Колычев, а эта Вера, в сущности, очень славный человечек, – рассуждал Феликс, сидя на балконе рядом с Колычевым и потягивая легкое вино. – Я к ней даже привязался. Конечно, она многое повидала на своем веку, в ней есть эта... искушенность, назовем так... Но поверишь, она мне кажется от этого только притягательнее.

– Уж не влюбился ли ты, друг?

– Не знаю, кажется, это что-то другое, Понимаешь, я чувствую к ней глубокую жалость. В Вере есть что-то от героинь Достоевского. Девушка из хорошей дворянской семьи, но отец разорился, в доме – почти нищета, а вокруг столько соблазнов. Мне это так хорошо знакомо. Может быть, если бы не тетка, то и моя покойная сестра не избежала бы подобной участи... Эта мерзкая сводня, генеральша, содержательница салона, выискивала хорошеньких девочек, попавших в тяжелые обстоятельства. Знаешь, как это делается? Одна подачка, другая, потом девчонка уже запуталась в силках и должна отслужить благодетельнице все, что для нее было сделано из милости...

– Да, эта дорога известная. Знаешь, мне однажды довелось вытащить с панели молоденькую проститутку, причем не такую даму полусвета, как Вера, а бедную уличную замарашку. Трудно с ней поначалу было, но ничего, удалось направить на путь истинный и даже замуж удачно выдать за владельца зеленной лавки. Потом благодарная Ванда каждую неделю присылала мне из своей лавки гостинцы – моченые яблоки, клюкву, огурчики малосольные.

– Митя, сколько, оказывается, у тебя было пикантных приключений – и падшие девицы, и малосольные огурчики...

– Ну, я-то ничего пикантного в этом не вижу. Просто пожалел девочку, забрал ее с улицы, попытался пристроить прислугой в знакомые дома – нигде не берут. Помучились мы с Петькой Бурминым, помучились и решили – пусть пока у нас в квартире будет прислугой на половинном жаловании, не выкидывать же ее обратно на панель. Мы, если ты помнишь, с Петей квартиру на паях снимали и все расходы пополам делили. Да и в спасении Ванды Петр тоже посильную помощь принял. А потом, когда я в Демьянов по службе перебрался, взял ее с собой. Там на Волге, ее никто не знал, слово плохого о ней сказать не мог, а девица она красивая, ну и жених ей нашелся, к счастью...

– Слушай, а может быть, и для Веры приезд сюда, на юг – шанс начать новую жизнь? Ее тут тоже никто, кроме Ованесова с его приказчиком, не знает, а эти будут молчать, я уверен. Я оплачу Верины долги владелице петербургского салона, чтобы Вера могла никогда туда не возвращаться... И на ее прошлой жизни будет поставлен крест.

– Ну и жениха тогда искать придется.

– Зачем жениха искать?

– Как – зачем? Нужно же Вере как-то устроить свою жизнь, не сможет же она век тянуть приживалкой в твоем имении. Или ты уже сам решил предложить ей руку?

– Нет, об этом пока говорить рано. Тем более, я совсем недавно похоронил жену, перед которой был сильно виноват... Но Вера так скрасила мою жизнь! Особенно теперь, когда я заперт в имении и не вижу никакого общества, она кажется мне лучом солнца, случайно проникшим в мою темницу. Во всяком случае, зимой мы с ней вместе планируем отправиться в Ниццу и Монте-Карло, а там поглядим, как жизнь распорядится...

Колычев не стал напоминать о том, что расследование еще не завершено, Феликс по-прежнему на подозрении у следователя и, стало быть, планировать отъезд за границу несколько преждевременно. По расчетам Дмитрия, это состояние теперь не должно было долго продлиться. Поэтому он заговорил о другом:

– Феликс, превращать эту несчастную девочку в свою содержанку было бы бессовестно с твоей стороны!

– Да я понимаю...

– Ваше сиятельство, к вам прибыл господин судебный следователь, – доложил вышедший на балкон лакей.

Князь Рахманов принял визитера в большой гостиной. Следователь держался в этот раз намного суше, чем обычно.

– Ну, как прошла ваша поездка в Петербург, господин следователь? – поинтересовался Феликс. – Удалось ли узнать что-либо важное?

– Кое-что удалось, ваше сиятельство, – ответил следователь, усаживаясь в удобное кресло. – И сразу скажу, уж простите за откровенность, что вы теперь превратились в основного подозреваемого. Как мне стало известно, у вас имелся очень веский повод для ревности. Если вы интересовались петербургской жизнью вашей супруги, то вполне могли счесть себя оскорбленным и запланировать убийство неверной жены.

– Что вы хотите этим сказать? – вскочил Феликс.

– Сядьте, ваше сиятельство! Эти театральные эффекты ни к чему. К тому же сразу по возвращении у меня побывал господин Заплатин, который отказался от своих показаний касательно вашего алиби. Он утверждает, что вы вынудили его солгать...

– Какой негодяй, – пробормотал князь.

– И тем не менее, у меня нет оснований не верить ему. И еще одна загадка меня беспокоит – из Петербурга самым необъяснимым образом пропала весьма важная свидетельница, с которой мне необходимо было побеседовать о деле. Как выяснилось, она направилась куда-то в наши края.

– Вы случаем не о Вере Коноплянниковой говорите, господин следователь? – невинным тоном поинтересовался Колычев. – Если о Вере, то побеседовать с ней не составит для вас никакого труда. Она в настоящее время гостит в имении князя.

– Хм, прелестно! – хмыкнул следователь. – Надеюсь, господа, вы еще не успели подкупить или запугать ее и склонить к даче ложных показаний? Это было бы в вашем стиле, любезный князь!

– Простите, – снова вмешался Колычев. – Но вы обвиняете князя в несвойственных ему грехах. Ничем, кроме непростительного легкомыслия, он не страдает...

– Благодарю вас за мудрое замечание, господин Колычев, но если это возможно, мне в настоящий момент хотелось бы поговорить с князем с глазу на глаз.

– Я с удовольствием предоставлю вам такую возможность, господин следователь, но сперва позвольте мне сказать несколько слов...

– Извольте, но прошу вас, короче. У меня мало времени.

– Короче просто невозможно, – улыбнулся Колычев и добавил: – Мне удалось раскрыть убийство княгини Веры.

– Да? Интересно-с! – скептически заметил следователь. – А вы, милостивый государь, никогда не страдали излишней самоуверенностью?

– Случалось порой, – пропустил мимо внимания эту шпильку Колычев, – с кем не бывает. Но сейчас отнюдь не тот случай. Прошу вас ознакомиться с бумагами в этой папке, и вам многое станет ясно.