Глава 6

Теперь, когда солнце стояло в зените и окутывало землю горячим маревом, обратный путь показался Колычеву намного труднее. К тому же и взятая на себя неприятная миссия не добавляла хорошего настроения. Конечно, хотелось бы верить, что убитая женщина – не жена Феликса, а совсем посторонняя особа, но внутреннее чутье подсказывало Колычеву, что подобные совпадения бывают крайне редко.

Когда Дмитрий, утирая пот со лба, вошел в ворота усадьбы, оказалось, что Феликса дома по-прежнему нет, никто со вчерашнего вечера его не видел и матушка княгиня, обнаружившая утром несмятую постель обожаемого сыночка, уже подняла панику.

Слуги метались по дому, по парку и по окрестностям в поисках его сиятельства, а сама госпожа княгиня удалилась в свою комнату рыдать...

Колычев попросил не распрягать лошадь, наскоро умылся холодной водой и отправился в город разыскивать жилище Алексея Заплатина.

Адрес Заплатина был Дмитрию неизвестен, но в маленьком приморском городке, где все жители знают друг друга, найти человека обычно не составляет никакого труда.

Прикинув, как бы побыстрее справиться с задачей, Колычев остановил лошадь возле кофейни, в которой собирались рыбаки. Его новый знакомый, Христо Амбарзаки, сидел за столиком на открытой террасе и играл с приятелями в домино. Как и многие другие рыбаки. Христо предпочитал выходить на лов к ночи (видимо, местные позволяли себе немного побраконьерствовать, а ночью это делать сподручнее). Возвращались они на рассвете, отсыпались, пока жены управлялись с уловом, разнося рыбу в корзинах по рынкам, лавкам и ресторанчикам, либо торгуясь с перекупщиками, а после полудня городские кофейни превращались в своего рода рыбацкие клубы.

– О, Дмитрий Степанович! День вам добрый, – поприветствовал рыбак Колычева. – Надумали с нами идти на лов кефали или что?

– Спасибо, Христо, но мне рыбалку пока придется отложить...

– Ну для вас, может, оно и рыбалка. Для нас оно лов, – неопределенно высказался Христо. – Бухта полна кефалью, как банка маслинами. Если уж идти ставить дифаны, так нынче вечером...

Дифанами рыбаки называли тонкие сети о трех полотнищах в сажень высотой. Еще пару дней назад Колычев дорого дал бы, чтобы поучаствовать в таком увлекательном занятии.

– Прости, голубчик, – перебил Дмитрий неторопливую речь рыбака, – сегодня у меня тут важное дело. Ты помнишь того господина, что в прошлый раз гулял вместе с князем?

Конечно, пьяное хождение Феликса и Заплатина по городку назвать прогулкой можно было весьма условно, но Христо понял, что подобное слово Колычев подобрал из деликатности, и молча кивнул.

– Ты говорил, что он хорошо тебе известен. Будь другом, скажи мне, где этот господин живет, – попросил Дмитрий.

– Ну, если оно вам нужно, – протянул Христо, показывая всем своим видом, что не одобряет подобных знакомств. – Спуститесь по этой улице вниз, к морю, у аптеки Липиади сверните налево, там дальше, за бубличной лавкой мадам Левицкой, увидите колодец, а за ним высокий дом с зеленой крышей. Спросите кого-нибудь во дворе, где квартира Заплатина, вам укажут. Если, конечно, оно вам и вправду надо...

По указанным Христо ориентирам Колычев разыскал дом с зеленой крышей, но, как оказалось, – не тот.

Старуха в темном платке, встреченная им в тихом тенистом дворике дома, отправила внука, чтобы он провел приезжего господина в соседний дом (и тоже с зеленой крышей!), где проживал Заплатин.

– Ой, смотрите, это же Костик, внук мадам Айвазовой, – загалдели женщины, жарившие во дворе нужного дома на каменной печурке рыбу. – Костик, ну что, бабушка здорова?

– Спасибо, здорова, – степенно кланялся Костик. – Только ноги что-то пошаливают.

– Ой, а что вы хотите, еще бы ноги не шалили, – всплеснув руками, многозначительно воскликнула одна из пропахших рыбой женщин в кокетливом шелковом тюрбане и грубом переднике. – Если вот-вот подует норд-ост, то что вы хотите от тех ног?

– Ну прямо уж сразу и норд-ост, вы тоже скажете, – перебила ее другая особа, в легком платочке, повязанном бантиком надо лбом. – Костик, а что твои папа с мамой еще не вернулись с Севастополя?

– Да мы их еще и не ждем, – удивленно ответил Костик.

– Скажите, пожалуйста, – вы не ждете! А мне тетя Фая сказала, что уже ждете. Вот же ж брешут люди! – возмутилась особа в платочке.

Колычев терпеливо ожидал, когда обитатели дома утолят свое любопытство касательно жизни знакомого им семейства, и, соблюдая определенный ритуал, сочтут возможным обратить внимание на пришельца. Южных людей никогда нельзя торопить, чтобы не вызвать их раздражение и гнев...

Ожидание затягивалось, но воспитанный Костик выручил чужого дядю.

– Тетечки, тут до Алексея Антоновича господин пришел, квартиру ихнюю ищет. Меня бабушка проводить послала.

Женщины с учтивыми улыбками повернулись к Колычеву:

– Ах, так вы до Алексея? Вон туда, по лесенке, на второй этаж будьте любезны. Вход к Алексею Антоновичу с галерейки.

Когда Дмитрий поднимался по стертым ступеням, за его спиной раздался шепот.

– Ну, и что вы на это скажете? Снова гости к Заплатину. Мало ему гостей! И так сегодня полночи колобродили, только утром разошлись – и, пожалуйста, снова гости! Табунами ходят! А соседям не жизнь, а одно сплошное беспокойство...

– Да уж. Просто кошмар! И после такого свинства этот наглец Атешка имел совесть мне заявить: «Мадам, весь дом провонял вашей рыбой!» А что рыба? Можно подумать – тухлая... Рыба как рыба, свежая, с естественным ароматом. В следующий раз я ему отвечу: «Не моей рыбой дом провонял, а вашими, пардон, собутыльниками, дорогой Алексей Антонович!»

Жилище Заплатина представляло собой маленькую веранду, стекла которой смотрели на опоясывавшую дом галерею, и две комнаты, выходившие окнами на ту же веранду, из-за чего у них был несколько сумрачный, лишенный южного солнца вид.

Повсюду здесь царил тот особый беспорядок, который оставляют после себя большие развеселые компании. Грязная посуда, пустые бутылки, пепельницы и просто блюдца, полные окурков, огрызки яблок, скатерти в пятнах... Из-за задвинутого в угол кресла торчал гриф гитары, украшенный голубым бантом.

Заплатин до сих пор, хотя было уже далеко за полдень, пребывал в постели, причем не один – в сумраке его спальни мелькнула какая-то полуодетая женщина. Накинув халат и нацепив на нос очки, он пригласил Дмитрия пройти в соседнюю комнату, представлявшую нечто среднее между кабинетом и гостиной, но с теми же следами ночного кутежа.

– Ну, здравствуй, Колычев. Не ждал, признаюсь. Ты, по слухам, меня игнорируешь. А старые дрязги можно было бы уже и забыть, столько лет прошло.

– Прости, Заплатин, но я к тебе по делу, – перебил его Дмитрий.

– Ладно, излагай, – согласился Заплатин, – только попроще, я после пьянки. Башка трещит.

– Я разыскиваю Феликса. Он был вчера у тебя?

Заплатин наморщил лоб.

– Насколько я помню, нет. Феликс Веру из Петербурга телеграммой вызвал и в ожидании дражайшей супруги пребывал в полной растерянности. Ему было не до меня, что и понятно. А я, со своей стороны, тоже как-то скис – хоть и расстались мы с этой мерзавкой давно, а сердчишко-то, знаешь, взыграло. Эх, сколько зла от баб! Воспоминания беспокоят, будь они неладны. Вот и решил напиться в хорошей компании, завить горе веревочкой.

– Значит, ты не видел Феликса ни вчера вечером, ни сегодня утром? – уточнил Колычев.

– Значит, не видел. А что случилось-то? – поинтересовался наконец Алексей.

– Да вот, матушка его разыскивает, – покривил душой в ответ Дмитрий.

– А-а, – протянул Заплатин и сладко зевнул. – Матушка... Ну это ничего, матушка потерпит. У старой княгини, как только она дорвалась до денег, проявилась склонность к тиранству. Скоро всю кровь из сына высосет, старая ведьма.

– Ты слишком уж строг к ней. Ладно, прости, что побеспокоил.

Дмитрий встал и взял со столика свою фуражку.

– Ничего, люди свои. Ты, Дмитрий, заглядывай как-нибудь.

– Да, как-нибудь, непременно.

Порасспросив в ресторанах на главных улицах и на набережной, не видел ли кто молодого князя Рахманова, но так ничего и не узнав, Колычев вернулся в имение.

Феликса к тому времени уже нашли слуги – он с ночи сладко спал в своем винном погребе.

Как оказалось, накануне, чтобы справиться с волнением, он спустился в погреб «промочить горло». И так увлекся, что и сам не заметил, как свалился там между винных бочек и уснул.

– Боже, Митя, мне так стыдно, – заговорил Феликс слабым голосом при виде Колычева. – Я просто свинья. Я не встретил Веру. Она, наверное, жутко на меня обижена. И поделом! Кстати, ты не догадался случайно съездить вместо меня на станцию?

– Догадался.

– Я всегда знал, что ты – настоящий друг! – улыбнулся Рахманов. – Ангел, просто ангел! Ты устроил Веру где-нибудь в гостинице?

– Она не приехала.

– Почему? Что же могло случиться?

– Феликс, случиться могло все что угодно. И особых поводов для оптимизма у нас нет. Мне следовало бы тебя как-то подготовить, но времени на психологические экзерсисы уже не осталось. Собирайся, нужно ехать – станционный жандарм зарезервировал нам два места на вечернем поезде.

– Митя, что ты такое говоришь? Куда ехать, зачем? На поезде? Ты что, с ума сошел?

– Я тверд в уме как никогда. Прости, но, боюсь, надо настраиваться на худшее. В ста верстах отсюда на полотне железной дороги найден труп молодой женщины. Тебе предписано явиться на опознание. Собирайся, нужно поторопиться.

Феликс вскочил с дивана, на котором валялся с книгой, и стал натягивать на себя одежду. Пальцы его так сильно дрожали, что он не мог самостоятельно справиться с пуговицами и пришлось обратиться к помощи лакея, чего в обычные дни Феликс совсем не любил...

Рахманов и Колычев уже спускались с крыльца, когда услышали крик княгини, стоявшей на балконе:

– Феликс, куда ты? Вернись, я тебя умоляю! Ты же обещал мне! Дмитрий, куда вы его увозите? Он же провел всю ночь в холодном погребе, это чревато воспалением легких. Феликс, ты обещал мне отлежаться и принять меры против простуды! Не веди себя, как ребенок! Дмитрий Степанович, Митя, остановите его, умоляю! Уж от вас я не ожидала подобного легкомыслия.

– Когда ты, наконец, расскажешь матери обо всем? – тихо спросил Колычев.

– Только не сейчас, ради Бога, Митя, не сейчас! Ты же понимаешь...

Крикнув матери несколько успокоительных слов, Феликс уселся в экипаж.

Глава 7

Увы, подтвердилось самое худшее – убитая женщина и вправду оказалась женой Феликса, Верой Рахмановой. Ее мертвые, искаженные смертью черты все еще сохраняли, несмотря ни на что, следы яркой, молодой красоты.

Дмитрию, у которого вроде бы за годы службы судебным следователем должна была образоваться стойкая привычка к виду мертвых тел, и то стало нехорошо и тягостно на душе. А Феликс совершенно раскис.

Пассажирских поездов в обратную сторону до утра не было. Можно было дождаться петербургского поезда, который проходил эти места на рассвете, но Феликс настаивал на немедленном возвращении домой, пусть даже и на дрезине. Одна из паровозных бригад сжалилась над овдовевшим князем и подвезла их до нужной станции на товарняке.

Всю обратную дорогу Феликс рыдал, невнятно твердя о наказании Господнем за его грехи, а уже под утро, на подъезде к Сухому Куту, обратился к Колычеву с неожиданной просьбой – на всякий случай подтвердить его алиби.

– Митя, я уверен, что меня никто не заподозрит в убийстве, я ведь так любил Веру... Но все же, как юрист, я понимаю, что до конца быть спокойным нельзя. Ты не мог бы сказать следователю, когда тот станет тебя расспрашивать, что тебе твердо известно – я был всю ночь и все утро в усадьбе. Тем более – это чистая правда, я никуда дальше усадебного парка и винного погреба не уходил.

– Феликс, я не имею привычки лгать. Мне это известно только с твоих слов. Все утро я терялся в догадках, где ты можешь быть, даже ездил в город и разыскал там Заплатина, чтобы узнать, не на его ли вечеринке ты так загулял.

– Проклятье! Митя! Ты привлек внимание людей к тому, что я – неизвестно где... А я был все это время в усадьбе. Послушай, ты ведь сам не думаешь, что я ночью отправился на станцию, сел во встречный состав, перебрался где-нибудь на узловой станции в поезд Веры и, придушив ее, выкинул из вагона? Скажи, ты в это не веришь? Это все так дико звучит!

– Не так уж и дико! Ну-ну, успокойся, лично я в это не верю. Просто потому, что хорошо тебя знаю. К тому же у тебя еще не зажила рана на руке, а задушить человека, даже слабую женщину, не так просто, нужно бороться, делать физические усилия, беспокоить при этом рану... Ты же всегда не в силах был терпеть боль.

– Ты говоришь, как судейский сухарь! Дело не в том, зажила ли у меня рана, а в том, что я никогда не смогу поднять руку на женщину. Что за дикость – предполагать, что я не убил Веру только из-за собственной царапины!

– Прости, служба в суде, вероятно, и вправду наложила отпечаток на строй моих мыслей. Так вот, что касается меня – я не верю, что ты – убийца. Но судебный следователь, которому поручат это дело, наверняка услышит от кого-нибудь о непонятной ситуации в твоем доме: мать два года не знает о свадьбе собственного сына, с которым живет под одной крышей. И твое патологическое стремление скрывать правду может насторожить следователя, ведь обычному человеку трудно уразуметь нечто подобное. «А вдруг, – скажет он себе, – этот князек, запутавшийся в домашних проблемах, предпочел убить жену, чтобы правда о венчании так и не вылезла наружу?»

Дмитрий нарочно добавил последнюю безжалостную фразу, чтобы заставить наконец Феликса задуматься о серьезности положения. Рахманов буквально взвыл:

– Черт, что ты говоришь, Митя? Не рви душу! Мне такое и в голову не пришло! А ведь это, и вправду, вполне логичный вывод! Неужели я окажусь главным подозреваемым?

– Ну, пока судить об этом рано. Мы еще не знаем никаких обстоятельств дела. В предварительном порядке можно предложить такие гипотезы: во-первых, это могло быть заурядное вагонное ограбление, отягченное убийством...

– Ограбление? Митя, боюсь, у Веры с собой было не так уж много денег или дорогих вещей... Я, конечно, помогал ей и она ни в чем не нуждалась, но прельстить вора дорогими брильянтами или туго набитым портмоне Вера вряд ли могла.

– Мы с тобой не знаем, что именно могло показаться вору соблазнительным, лихие люди порой убивают свои жертвы за малое. Ладно, второй вариант – знакомство со случайным дорожным попутчиком, приведшее к трагедии. Случается, что добродушный с виду человек оказывается психопатом, склонным к убийству... Потом, нельзя исключать, что у молодой женщины, брошенной мужем...

– Не говори так!

– Почему, это ведь правда. У женщины, брошенной мужем, в Петербурге могла появиться какая-нибудь привязанность. Молодая красавица тоскует в одиночестве, а муж жить с ней не хочет и даже скрывает ото всех свой брак. В таких обстоятельствах утешитель не замедлит явиться. Допустим, он безумно ревновал и, узнав, что Вера уезжает к мужу, отправился следом... Кстати, на роль ревнивца мог бы подойти и Заплатин – но у него-то как раз неоспоримое алиби: принимал гостей в собственном доме, а после ухода компании разделил постель с некоей дамой. Когда я ворвался к нему, застал их вместе и было чертовски неудобно. Так что целая куча народу может поминутно рассказать, чем он занимался ночью и под утро...

– Митя, хорошо, что ты напомнил о нем. Я пока не вернусь домой, а сразу поеду в город к Заплатину. Нужно предупредить его обо всем, пока с ним не успел поговорить следователь. А то ты, узнав об убийстве, метался и искал меня у Заплатина, Бог знает, что он может по этому поводу ляпнуть на допросе. Мне лишние проблемы вовсе не на руку. Да и матушке пока ничего о Вере не говори, придумай что-нибудь о том, где мы были.

Высадив Колычева у ворот усадьбы и предоставив ему самому объясняться с княгиней о причинах их долгого отсутствия, Феликс погнал экипаж в город. У Заплатина он, как и следовало ожидать, задержался надолго.

За это время в усадьбу успел приехать судебный следователь, который побеседовал обо всем с княгиней. Долго и тщательно скрываемая правда вылезла наружу, причем самым неприглядным образом. Княгиня слегла с сердечным приступом, и Дмитрий распорядился послать за врачом.

Следователь прождал часа три, невероятно удивляясь тому, что безутешного вдовца невозможно застать дома, и уехал, попросив передать князю Рахманову вызов в Окружной суд.

Феликс, вернувшийся поздно и изрядно подшофе, остался доволен, что беседа с представителем власти отложилась еще хотя бы на сутки.

– Ты мог бы хоть сегодня не пить, – укоризненно заметил Колычев.

– Да брось, Митя, я так, немного, на помин души убиенной рабы Божией Веры. Ты не знаешь, как мне сейчас горько!

– Почему же не знаю, мне тоже доводилось терять любимых...

– Ладно, давай сейчас не будем спорить, чья боль больнее. А мои дела, кстати, устроились как нельзя лучше. Заплатин подтвердит, что я провел всю ночь у него в гостях.

– То есть как?

– Да вот так! И Алексей и все его гости скажут, если потребуется, что я был с ними, веселился до рассвета, а потом устроился в доме Заплатина поспать. Алешка клятвенно мне это обещал! Это – алиби! Теперь я могу спокойно предаваться горю, не думая, что меня ко всему прочему еще и затаскают по судам.

– Господи, Феликс! Ты просто сошел с ума! Если ты ни в чем не виноват, лучше всегда говорить правду.

– Всегда говорить правду – очень мило для маленького мальчика, который без спросу взял у маменьки из кладовки банку варенья. А если речь идет об убийстве... Ты, Митя, не хуже меня знаешь, как много невиновных людей у нас попадает под суд и потом на каторгу. И даже прямых улик никто из присяжных не требует, вполне довольствуются косвенными, ловко подобранными следователем, а также красноречием прокурора...

– Но этот Заплатин – весьма скользкий тип, он давно уже балансирует где-то за гранью закона. Ты не думаешь, что его слову не будет веры?

– Думаю или не думаю, особого выбора у меня нет – ты же у нас не привык лгать. К тому же, кроме Алексея мое алиби подтвердят еще человек десять его гостей.

– А если кто-нибудь из этой толпы случайных, вовсе не знакомых тебе людей проговорится на допросе? Или будет вести себя настолько глупо, что возбудит подозрения следователя? Да и Заплатин может использовать тебя в какой-то своей игре.

– В какой еще игре? Ну да, это он с компанией своих гостей напал на поезд в ста верстах от нашей станции, прикончил мою жену, а теперь предоставил мне ложное алиби, чтобы покрепче запутать в своей паутине. Тебе самому не кажется, что такие предположения абсурдны? Он, конечно, не ангел, но и не воплощение зла. И вообще, Митя, прекрати ко мне цепляться – сколько можно? Ты меня старше всего на один год, но как начнешь мусолить: «А зачем?», «А почему?», «А если да кабы?», кажется, что годишься мне в деды. От тебя веет унылой житейской мудростью, как от столетнего старца...

– Ваше сиятельство, ее сиятельство госпожа княгиня просит вас к себе, – доложил вошедший в комнату лакей.

– Ну вот, мало мне тебя, брат Колычев, сейчас еще милая матушка стружку с меня снимать начнет!

– Будь осторожен, у княгини был сегодня сердечный приступ, – напомнил Колычев.

– Ах, когда маман нужно чего-нибудь от меня добиться, у нее всякий раз случается сердечный приступ. Верное средство. Я уже привык к этому ей-богу.

Глава 8

На следующее утро Феликс с матерью сидели каждый в своей комнате и, похоже, рыдали. Во всяком случае, из-за двери княгини слышался время от времени громкий плач.

Феликс спустился в столовую только в двенадцатом часу, выпил кофе и попросил Колычева проводить его в губернский Окружной суд к следователю.

Дмитрий, сильно тревожившийся за приятеля, начавшего, по его мнению, делать сплошные глупости, конечно же, согласился.

До губернского города нужно было добираться либо часа два морем, либо часов пять, если не шесть, поездом – железная дорога делала большую петлю, станций было множество, да к тому же тоннели в горах пробиты только под одну колею и поезда подолгу стояли на горных отрезках, пропуская встречные составы.

Поскольку путешествие поездом обещало так много минусов, решено было отправиться пароходом – ко всем прочим плюсам, с моря все-таки дул свежий, прохладный ветер и путь от дома до причала был много короче, чем до железной дороги.

Колычев и Рахманов уселись в экипаж (княгиня на этот раз не только не кричала им вслед никаких слов, но даже не вышла из своей комнаты попрощаться) и отправились в город на пристань, откуда уходил пароход «Державин».

Когда они подъехали к причалу, старенький пароход с двумя колесами и двумя черными трубами уже стоял под погрузкой. Пассажиры давно поднялись на борт, но грузчики по-прежнему таскали бесконечные ящики с помидорами и баклажанами и обернутые дерюгой ивовые корзины с виноградом.

В первом классе, куда направились князь и Колычев, было почти пусто и роскошные каюты с бархатными диванами стояли запертыми. Только в одной из них расположился некий господин с могучими бакенбардами. Стюард предложил новым пассажирам открыть любую каюту на выбор и, кланяясь, поинтересовался – не желают ли господа прохладительного?

Феликс прилег на диванчик в каюте, а Дмитрий отправился прогуляться по пароходу.

Во втором классе народу было намного больше – билет во второй класс стоил не три рубля, как в первый, а рубль двадцать копеек (что тоже, по мнению многих пассажиров, кусалось), но экономным местным помещикам и чиновникам путешествовать в третьем классе казалось все-таки совершенно унизительным, и они раскошеливались на второй.