Именно в этом и было все дело. Когда в последний раз он ходил на свидание с женщиной, похожей на Джули Кристи? Те, кто выглядит, как Джули Кристи, не ходят на свидания с такими, как он. Они встречаются с такими же, как они, кинозвездами, пэрами Англии или чемпионами "Формулы-1". В чем тут дело? Он решил, что дело в детях: они — своего рода дефект, как родимое пятно или чрезмерная полнота, и благодаря им у него появился шанс там, где в другом случае ему бы ничего не светило. Может быть, дети делают красивых одиноких женщин более доступными.
— Должна тебе сказать, — продолжала свои размышления Энджи, большую часть которых он пропустил мимо ушей, — если ты мать-одиночка, есть риск начать мыслить феминистскими стереотипами. Ну, типа, все мужчины — сволочи, женщина без мужчины — это как собака без пятой ноги, и все в таком духе.
— Ну еще бы… — посочувствовал Уилл. Ему это начинало нравиться. Если матери-одиночки считают, что все мужчины — сволочи, у него есть прекрасная возможность изменить эти представления. Да он мог встречаться с такими вот Джули Кристи до конца дней своих. Он кивал, и хмурился, и поджимал губы, слушая пламенную речь Энджи, а сам тем временем разрабатывал новую стратегию, призванную изменить его жизнь.
На протяжении нескольких недель он играл роль под названием "Классный Парень Уилл" или "Уилл-Освободитель", и ему это нравилось. Особых усилий не требовалось. Он так и не наладил контакт с Мэйзи, загадочно-мрачной девочкой пяти лет, которая, казалось, недолюбливала его за легкомыслие. В отличие от нее, трехлетний Джо влюбился в него практически сразу — за то, что при первой встрече Уилл подержал его за ноги вверх тормашками. Вот и все. Больше ничего не понадобилось. Ах, если бы так же запросто можно было устанавливать отношения со взрослыми!
Они сходили в Макдоналдс. Побывали в Музее техники и Зоологическом музее. Покатались по реке на катере. В те редкие моменты своей жизни, когда он подумывал завести детей (а случалось это, только когда он был пьян и переживал первые бурные дни романтических отношений), он всегда уверял себя, что отцовство — это череда сентиментальных моментов с фотокарточек. Отцовство в обществе Энджи именно таковым и было: он шел за руку с красивой женщиной, дети весело скакали впереди, за этим наблюдала публика, а когда день заканчивался, он, если хотел, мог пойти к себе домой.
И к тому же секс! Секс с матерью-одиночкой не шел в сравнение ни с чем, что было у него раньше, решил Уилл после первой ночи с Энджи. Если повезет найти подходящую женщину, которую использовал и бросил отец ее детей и у которой с тех пор никого не было (потому что из-за детей никуда не сходишь, да и многие мужчины не любят чужих детей и всю эту суету, которая царит вокруг них), она будет любить тебя уже за одно то, что ты ее выбрал. Внезапно оказывается, что ты симпатичный, классный парень и к тому же хороший любовник.
С его точки зрения, все складывалось просто отлично. Все эти второсортные романчики из мира бездетных холостяков, для которых ночь в чужой постели — просто очередная возможность с кем-то переспать… они не знают, что теряют. Конечно, многим благонравным мужчинам и женщинам его логика показалась бы неприемлемой, но для него она вполне годилась. Тем меньше конкурентов.
В конечном счете решающим фактором в его романе с Энджи являлось то, что он не был "кем-то другим". В данном случае он не был Саймоном, ее бывшим, имевшим проблемы с алкоголем и работой, и который, презрев все табу, трахал свою секретаршу. Уиллу легко давалось быть не-Саймоном, в этом состоял его позитивный шарм, и у него это великолепно получалось. Казалось даже немного несправедливым, что он вознаграждается за то, что дается ему с такой легкостью, но именно так оно и было: за то, что он был не-Саймоном, его любили больше, чем когда-либо любили за то, что он был самим собой.
Даже конец их отношений во многом подтвердил это. Уиллу всегда было трудно поставить точку: он не хватал быка за рога, поэтому ему всегда приходилось оправдываться перед бывшими за то, что он заводил новых подружек. Но с Энджи все было просто — настолько просто, что он даже готов был заподозрить подвох.
Они встречались уже шесть недель, и кое-что стало его раздражать. Во-первых, Энджи не проявляла особой гибкости, а потом — все эти дела с детьми подчас очень мешали: на прошлой неделе он взял билеты на премьеру нового фильма Майка Ли
, а она появилась через полчаса после начала, потому что, видите ли, у нее опоздала няня. Его это просто взбесило, хоть он был уверен, что сумел это скрыть, и в итоге вечер получился неплохой. Она никогда не оставалась у него на ночь, поэтому ему всегда приходилось ехать к ней, а у нее не было ни приличной музыки, ни видика, ни кабельных каналов, так что в субботу вечером им вечно приходилось смотреть сериал из жизни нью-йоркской полиции и дурацкие телефильмы про больных детей. Он уже начал задумываться, действительно ли Энджи — то, что ему нужно, как вдруг она сама решила все закончить.
Они сидели в индийском ресторане на Холлоуэй-роуд, когда она сказала ему об этом.
— Уилл, мне очень жаль, но, думаю, у нас ничего не получится.
Он промолчал. Обычно такое начало разговора предвещало то, что его на чем-то поймали, или означало, что он поступил бесчувственно и глупо, или на что-то резко среагировал, но в данном случае он просто не мог понять, в чем могло быть дело. Он молча тянул время, выискивая в памяти забытые неблаговидные поступки, но ничего не находил. Его бы постигло огромное разочарование, обнаружь он, скажем, забытую неверность или походя оброненную жестокую фразу. Его положительность была краеугольным камнем их отношений, и любое подобное пятно означало бы, что он настолько испорчен, что даже не может себя контролировать.
— Дело не в тебе. Ты просто замечательный. Дело во мне. Ну, то есть в моем положении.
— А что такого особенного в твоем положении? По крайней мере, я в нем ничего такого не нахожу. — Он испытал облегчение, и ему захотелось проявить великодушие.
— Ты кое-чего не знаешь. О Саймоне.
— Он тебя донимает? Если дело в этом, тогда…
"Тогда что? — спросил он себя с презрением. — Тогда ты придешь домой, скрутишь себе косяк и забудешь о них обо всех? Ты начнешь встречаться с кем-нибудь попроще?"
— Да нет, не то чтобы… Со стороны это, наверное, так и выглядит. Он не приветствует, что я с кем-то встречаюсь. Я знаю, это звучит ужасно, но мне понятно: он все еще не может свыкнуться с мыслью, что мы расстались. И, если уж быть до конца честной, и я не могу. Я просто не готова к новым отношениям.
— У тебя здорово получалось.
— Беда в том, что я встретила подходящего мне человека в самый неподходящий момент. Мне, видимо, хотелось ни к чему не обязывающего романчика с… не с таким…
Он почувствовал в этом иронию судьбы. Если бы она только знала, что как раз с таким, как он, и следовало бы завести ни к чему не обязывающий романчик. Если есть на свете кандидатуры более подходящие, то он и сам не пожелал бы с ними встретиться. "Это все напускное! — хотелось ему признаться. — Я ужасный! Я намного хуже, чем кажусь, честно!" Но было уже поздно.
— Я и сам подумывал, не слишком ли тороплю события. Я начал давить на тебя, да?
— Нет, Уилл, совсем нет! Ты просто чудесный. Мне так жаль…
Казалось, у нее вот-вот выступят слезы, и она нравилась ему такой. Никогда прежде он не видел, чтобы женщина плакала не по его вине, и за этим, признаться, было приятно наблюдать.
— Тебе не в чем, абсолютно не в чем себя винить. На самом деле.
На самом деле. Так оно и было.
— Брось, конечно же, есть в чем.
— Нет, не в чем!
Когда в последний раз он имел возможность кого-нибудь великодушно прощать? Ни разу после окончания школы, а может, и до. Из всех вечеров, проведенных с Энджи, больше всего ему понравился последний.
Уилл был на крючке. Он знал, что у него будут другие женщины, похожие на Энджи: сначала им просто захочется секса, но под конец они решат, что никакое количество бурных оргазмов не стоит спокойствия тихой жизни. И, поскольку он почти разделял эти чувства, хоть и по совершенно иной причине, ему было, что им предложить. Классный секс, подогретое самолюбие, временное беспроблемное отцовство и легкое расставание — чего еще может желать мужчина? Матери-одиночки — умные, привлекательные, доступные женщины; в Лондоне их тысячи — и это самое лучшее изобретение, известное Уиллу. Так для него началась карьера серийного "классного парня".
Глава 5
Как-то в понедельник утром мама начала плакать еще до завтрака, и Маркус испугался. Слезы по утрам — это что-то новенькое, и это явно, плохой, очень плохой знак. Это значит, что слезы могут начаться ни с того ни с сего в любое время дня; теперь безопасных периодов не существует. Вплоть до сегодняшнего дня по утрам все было вполне нормально; она просыпалась с надеждой на то, что причины ее несчастий улетучились за ночь, пока она спала, как порой проходит простуда или боль в животе. Утром, когда она разбудила его и велела собираться, голос у нее был вроде нормальный — не грустный, не веселый, не злой, — просто нормальный, как у всех мам. И вот, на тебе — она сидит в халате, уронив голову на кухонный стол, недоеденный кусок тоста валяется рядом на тарелке, все лицо распухло, из носа течет.
Маркус никогда ничего не говорил, когда она плакала. Он не знал, что сказать. Он не знал, почему она плачет, и поэтому не мог ей помочь, а так как не мог помочь, то просто застыл, уставившись на нее с открытым ртом, но тут она заговорила, как ни в чем не бывало.
— Хочешь чаю?
Ему оставалось только гадать, что она сказала, потому что у нее был сильно заложен нос.
— Да. Если можно.
Он взял чистую миску из сушилки и пошел к шкафчику выбрать хлопья. Это его приободрило. Он уж и забыл, что в субботу утром мама разрешила ему купить пачку ассорти. Он переживал обычные муки сомнения: было ясно, что сначала надо съесть скучные вещи, то есть обычные хлопья и те, что с фруктами, потому что если не съешь их сразу, то не съешь никогда, и они останутся стоять на полке, пока не испортятся; мама на него рассердится, и потом несколько месяцев придется довольствоваться огромного размера упаковками чего-нибудь ужасного. Все это он знал, но все равно, как всегда, потянулся к шоколадным подушечкам. Мама не обратила на это внимания — первое преимущество ее ужасной депрессии, которое он смог заметить. Но преимущество не ахти какое; по нему, так уж лучше бы она радостным голосом заставила его поставить пачку на место. Он бы тоже с радостью пожертвовал шоколадными подушечками, если бы от этого она перестала все время плакать.
Он съел хлопья, выпил чай, взял рюкзак, поцеловал маму так, как обычно это делал (а не сопливым, понимающим поцелуем), и пошел. Никто из них не сказал ни слова. Что еще ему оставалось делать?
По дороге в школу он пытался понять, что с ней происходит. Что такого могло с ней происходить, о чем бы он не знал? У нее была работа, поэтому они не бедствовали, хоть и не были богатыми — она работала музыкальным терапевтом, то есть, типа, учительницей для детей-инвалидов, и всегда жаловалась, что зарплата у нее просто мизерная, жалкая, сущие гроши, как только у людей хватает совести! Но им хватало на квартиру и на еду, на отпуск один раз в год и даже иногда на компьютерные игры. Из-за чего же ты плачешь, если не из-за денег? Кто-то умер? Но он бы знал, если бы умер кто-то важный. Она стала бы так плакать только по бабушке, дедушке, дяде Тому и его семье, а они с ними всеми виделись только на прошлых выходных, когда праздновали четырехлетие его двоюродной сестренки Эллы. Из-за мужчин? Он знал, что она хочет иметь друга, потому что она иногда шутила на эту тему, но сложно было представить, что вот так легко можно перейти от шуток к бесконечным слезам. Ведь это она бросила Роджера, а если бы ей был так нужен хоть кто-нибудь, то она бы его так не отшила. В чем же еще может быть дело? Он попытался вспомнить, почему обычно плачут герои сериала "Ист-Эндерз", кроме как из-за денег, ухажеров или если кто-то умер, но это не очень-то помогло. Там обычно плакали, если попадали в тюрьму, или из-за нежелательной беременности, или СПИДа — всего того, что не могло иметь никакого отношения к его маме.
Дойдя до школы, он обо всем этом и думать забыл. Не то чтобы он решил не думать об этом. Просто инстинкт самосохранения взял верх. Если у тебя проблемы с Ли Хартли и его дружками, то тут уже не важно, что твоя мама съезжает с катушек. Но в это утро ему повезло. Маркус видел, что его компания стоит у стены спортзала на безопасном расстоянии, сгрудившись над каким-то сокровищем, и поэтому добрался до класса без приключений.
Его друзья Ники и Марк были уже там и играли в "Тетрис" на "геймбое"
Марка. Он подошел к ним.
— Ну как?
Ники поздоровался, а Марк был настолько увлечен, что не заметил его. Он попытался встать так, чтобы видеть, как продвигается игра, но Ники занял единственное место, с которого было видно, что происходит на крошечном экранчике "геймбоя", поэтому он просто сел на парту и стал ждать, когда они закончат. Они все не заканчивали. Нет, просто заканчивали одну игру и начинали другую; они не предложили ему сыграть и не отложили игру в сторону после того, как он пришел. Маркусу казалось, что его нарочно не замечают, но он не понимал, в чем дело.
— Вы пойдете в компьютерный класс на большой перемене?
Там он и познакомился с Ники и Марком, в компьютерном клубе. Вопрос был дурацкий, потому что они всегда туда ходят. Если они не пойдут, то им, как и ему, придется ходить на цыпочках всю перемену, чтобы их, не дай бог, не заметил какой-нибудь задира с модной стрижкой.
— Не знаю. Может быть. Как ты думаешь, Марк?
— Не знаю. Наверное.
— Хорошо, тогда увидимся.
Они увидятся гораздо раньше. Сейчас, например. Да и уходить он вроде не собирался. Ему просто нужно было что-то сказать.
На перемене — то же самое: Ники и Марк играют на "геймбое", Маркус ходит кругами вокруг них. Конечно, они не были ему настоящими друзьями, уж точно не такими, какие были у него в Кембридже, но обычно они ладили, хотя бы потому, что Ники и Марк тоже были непохожи на остальных детей в классе. Маркус даже был однажды у Ники дома после школы. Они знали, что их считают "зубрилами", "уродами" и что некоторые девчонки награждают их и другими оскорбительными прозвищами (все трое носили очки, им было наплевать на одежду, Марк был рыжий и весь в веснушках, а Ники выглядел на добрых три года младше, чем все остальные в седьмом классе), но их это не очень-то волновало. Главное — они вместе и на перемене каждому из них не приходится ходить по стеночке, боясь быть замеченным.
— Эй, придурок, спой-ка нам! — Парочка восьмиклассников стояла в дверях.
Маркус их не знал: ясно — слава шагает впереди него. Он попытался сделать занятой вид: изогнул шею, словно бы весь сосредоточился на "геймбое", но ему все равно ничего не было видно, а Марк и Ники начали пятиться, пытаясь оставить его одного.
— Эй ты, рыжий! Крис Эванс!
Очкарик! — Марк начал заливаться краской.
— Да они все очкарики.
— Точно, я и забыл. Эй ты, рыжий очкарик! Это что у тебя, засос на шее?
Шутка показалась им просто отпадной. Они всегда шутили на тему девчонок и секса, непонятно почему. Наверное, потому, что помешались на сексе.
Марк сдался и выключил "геймбой". Последнее время такое случалось часто, и деваться было некуда. Приходилось молча выносить все это, пока им не надоест. Трудность заключалась в том, чтобы решить, что в это время делать и какую мину держать. Маркус последнее время пытался мысленно составлять списки предметов; у его мамы есть такая игра, где на карточках написаны названия категорий, например "пудинги", и команда соперников должна угадать двенадцать названий пудингов, написанных с другой стороны на карточке, а потом ваша команда должна угадать двенадцать названий с их карточки, например в категории "футбольные команды". Он не мог играть в эту игру прямо здесь, потому что у него не было карточек, да и команды соперников тоже не было, поэтому он придумал свой вариант: он задумывал категорию, в которой было много предметов, например "фрукты", и перечислял их до тех пор, пока те, кто приставал, не уходили.
"Шоколадные батончики". Конечно, "Марс". "Сникерс". "Баунти". А батончики с мороженым есть? Забыл. "Кит-Кэт", "Марс".
— Эй, Маркус, а кто твой любимый рэппер? Тупак? Уоррен Джи?
Имена были знакомые, но Маркус не знал, кто это такие, не слышал их песен, да и понимал, что ему можно даже не пытаться ответить на этот вопрос. Ответь он, его бы просто засмеяли.
Он забыл, о чем думал, но в этом-то и заключался весь смысл игры. Вспомнить кучу названий шоколадных батончиков, сидя дома, было бы легко, а тут, когда эти парни над тобой издеваются, практически невозможно.
"Милки Уэй".
— Эй, карлик, а ты знаешь, что такое минет?
Ники делал вид, что смотрит в окно, но Маркус-то знал, что он ничего не видит.
"Кит-Кэт". Нет, уже было.
— Пойдем, надоело.
Они ушли. Всего шесть батончиков. Слабаки.
Все трое какое-то время сидели молча. Потом Ники с Марком переглянулись и Марк сказал:
— Маркус, мы не хотим, чтобы ты ошивался рядом с нами.
Он не знал, как реагировать, поэтому спросил:
— Да? А почему?
— Из-за них.
— Да какое им дело до меня?
— Такое. Пока мы с тобой не познакомились, у нас не было никаких проблем, а теперь такое происходит каждый день.
Маркус мог их понять. Он понимал, что, если бы они не подружились, Ники и Марк имели бы такое же отношение к Ли Хартли и его шайке, как коалы к пираньям. А теперь из-за него коалы свалились в воду и пираньи начали проявлять к ним интерес. Пока еще их не тронули, но было ясно, что вслед за обзываниями последуют щипки и укусы. И если задуматься, то оскорбления похожи на пули, потому что случайные прохожие, оказавшиеся на пути, тоже становятся их жертвами. Нечто подобное и случилось с Ники и Марком: он привлек к ним внимание, превратил их в мишени, и если он был им хоть отчасти другом, то должен был держаться от них на безопасном расстоянии. Но проблема заключалась в том, что ему просто некуда было пойти.
Глава 6
Я отец-одиночка. Моему сыну два года. Я отец-одиночка. Моему сыну два года. Я отец-одиночка. Моему сыну два года.Сколько бы Уилл это ни повторял, он все равно имел основания себе не верить; да у него в голове — не ахти какое важное место, но все же! — не укладывалось, что он отец! Он для этого слишком молодой, слишком старый, слишком глупый, слишком умный, слишком бесшабашный, слишком непостоянный, слишком эгоистичный, слишком невнимательный, слишком осторожный (он всегда пользовался презервативами, как бы ни предохранялась та, с кем он встречался, и даже в те дни, когда без этого можно было обойтись); он ничего не знает о детях, слишком любит вечеринки, слишком много пьет, слишком часто употребляет наркотики. Глядя на себя в зеркало, он не видел в нем — просто был не в силах увидеть — отца, и уж тем более отца-одиночку.
А причиной, по которой он пытался разглядеть в себе отца-одиночку, было то, что у него не осталось матерей-одиночек, с которыми можно было бы переспать. Вообще-то, Энджи оказалась первой и последней в этом списке. Конечно, здорово решить, что будущее — за матерями-одиночками, что по всему миру миллионы печальных и беззащитных Джули Кристи, которые только и ждут его звонка, но грустная правда заключалась в том, что у него просто не было номера телефона ни одной из них. Где же они все?
У него ушло больше времени, чем следовало, на то, чтобы понять: у матерей-одиночек, по определению, есть дети, а наличие детей, как известно, исключает возможность посещать вечеринки. Он попытался ненавязчиво навести справки у друзей и знакомых, но далеко в этом направлении не продвинулся. Его приятели либо не были знакомы с матерями-одиночками, либо не желали его с ними знакомить, будучи наслышаны о паршивой репутации Уилла на романтическом поприще. Но тут вдруг он обнаружил идеальное решение проблемы нехватки добычи. Он выдумал себе двухлетнего сына по имени Нед и вступил в клуб родителей-одиночек.
Не многие стали бы так себя утруждать, чтобы удовлетворить собственную прихоть, но Уилл частенько утруждал себя и шел на то, на что другие не пошли бы, просто оттого, что у него была на это масса времени. Ежедневное ничегонеделание открывало перед ним бесконечное пространство, чтобы мечтать, строить планы и притворяться тем, кем он на самом деле не был. Как-то раз, чтобы побороть приступ раскаяния, охватившего его после особенно бурно проведенных выходных, он записался волонтером по раздаче обедов бездомным, и, хоть на работу он так и не явился, сам факт заявки позволил ему несколько дней чувствовать, что, в принципе, он на это способен. То он подумывал завербоваться в "ВСО"
и даже заполнял соответствующие анкеты, то вырезал из местной газеты объявления о том, что требуются учителя для дополнительных по чтению с отстающими, то звонил агентам по недвижимости с планами по открытию сначала ресторана, а потом книжного магазина…
Просто дело в том, что для человека, у которого уже есть опыт притворства, перспектива вступить в клуб родителей-одиночек, не будучи родителем-одиночкой, не является такой уж пугающей и не состовляет особой проблемы. Если это не получится, то просто придется попробовать что-нибудь другое. Ничего особенного.
"ОРДА" ("Одинокие родители" — добровольная ассоциация) собиралась в первый четверг месяца в местном образовательном центре для взрослых. Сегодня Уилл шел туда в первый раз. Он был почти уверен, что первый раз станет для него последним: он обязательно что-нибудь перепутает, например имя любимой кошки почтальона Пэта или цвет машинки Нодди
(или, что хуже всего, имя собственного ребенка — он почему-то все время мысленно сбивался на Теда, а ведь только сегодня утром окрестил его Недом), будет раскрыт и изгнан под всеобщее улюлюканье. Но, если у него есть хоть один шанс встретить кого-нибудь, вроде Энджи, игра стоит свеч.
В центре парковки стояла одна-единственная машина — старый раздолбанный "ситроен", побывавший, судя по наклейкам на окнах, в Чессингтонском луна-парке и Евродиснейленде. Новенький двухместный спортивный автомобиль Уилла к таким местам и близко не подъезжал. Почему? Он не мог привести ни единой причины, кроме той, что у него — бездетного мужчины тридцати шести лет — никогда не возникало желания тащиться за сотни миль, чтобы покататься в гигантской чайной чашке с пластиковой волшебной горы.
Центр подействовал на него угнетающе. Уже лет двадцать его нога не ступала в заведения с классами, коридорами и самодельными плакатами на стенах; он и забыл, что английское образование воняет хлоркой. Он и не предполагал, что с трудом сможет найти комнату, где "ОРДА" устраивает свою вечеринку. Он был уверен, что просто сможет идти на гул оживленных голосов всех тех, кто пытается забыть о проблемах и напиться до поросячьего визга. Но оживленного гула слышно не было; вместо этого вдалеке печально громыхнуло ведро. Наконец он обнаружил кусочек тетрадного листа, прикрепленный к двери, на котором фломастером было нацарапано "ОРДА!" Восклицательный знак его несколько смутил. Слишком уж напористо.
В комнате была одна женщина. Она доставала бутылки белого вина, пива, минеральной воды и колы местного разлива из картонной коробки и расставляла их на столе в центре комнаты. Все остальные столы были сдвинуты назад, а стулья составлены один на другой за ними. Это была самая пустынная вечеринка, на которой Уиллу доводилось бывать.
— Я туда попал? — поинтересовался он у женщины. Краснощекая, с резкими чертами лица, она напоминала огородное пугало.
— Это "ОРДА". Заходите. Вы Уилл? А я Фрэнсис.
Он улыбнулся и пожал ей руку. Утром он говорил с Фрэнсис по телефону.
— Жаль, что еще никто не подошел. Мы частенько задерживаемся с началом. Приходящие няньки, знаете ли.
— Ах да.
Значит, он допустил ошибку, придя вовремя. Он уже практически выдал себя. И, конечно же, ему не следовало отвечать "Ах да", означавшее: она поведала ему нечто, чего он не знал. Ему следовало закатить глаза и сказать что-нибудь, вроде: "Могу себе представить!" или "Только не говорите мне о няньках!" утомленным тоном заговорщика.
Может быть, еще не поздно. Он закатил глаза:
— Только не говорите мне о няньках, — сказал он, горько засмеялся и покачал головой для пущего эффекта. Фрэнсис не обратила внимания на долгую паузу, предшествовавшую его реакции, и подхватила разговор.
— У вас тоже были проблемы сегодня вечером?
— Нет. За ним присматривает моя мама. — Он был горд тем, что упомянул о ребенке вскользь. В этом был намек на близость. С другой стороны, для человека, у которого не было проблем с няней, он слишком уж закатывал глаза, тряс головой и горько смеялся.
— Но у меня были проблемы в прошлом, — поспешно добавил он. Разговаривали они не больше двух минут, но он уже оказался на грани нервного срыва.
— У кого их не было! — сказала Фрэнсис.
Уилл громко рассмеялся:
— Да, — сказал он. — У меня-то уж точно были.
Ему казалось, ей абсолютно ясно, что он или врун, или ненормальный, но от еще более низкого падения его спасло то, что начали собираться другие члены клуба — все, за исключением одной, женщины за тридцать. Фрэнсис представила ему их по очереди: Сэлли и Мойру с суровыми лицами — они решительно его проигнорировали, взяли по бумажному стаканчику с белым вином и отошли в самый дальний угол комнаты (на Мойре, как Уилл с интересом заметил, была футболка с портретом Лоренны Боббит
); маленькую, милую, болезненного вида Лиззи; Хелен и Сюзанн, которые явно считали, "ОРДА" ниже их достоинства, и отпускали грубые комментарии по поводу вина и места проведения встречи; Саскию, которая выглядела лет на десять моложе всех остальных и смахивала скорее на чью-то дочь, чем на чью-то мать; и Сьюзи, высокую бледную блондинку, слегка нервную и прекрасную. "Эта подходит", — подумал он и перестал смотреть на остальных входивших. "Красивая" и "блондинка" — вот два качества, которые он искал; "бледная" и "нервная" были двумя другими качествами, которые давали ему на это право.
— Привет, я Уилл,— сказал он. — Я новенький и никого тут не знаю.
— Привет, Уилл. Я Сьюзи. Я старенькая и всех тут знаю.
Он засмеялся. Она засмеялась. За вечер он провел с ней столько времени, сколько позволяли приличия.
Разговор с Фрэнсис заставил его собраться, и теперь он лучше справлялся с детской темой. В любом случае, Сьюзи хотелось поговорить, а в этих обстоятельствах он был рад послушать. Тем более, послушать было что. Ее муж, некий Дэн, завел роман, когда она была на шестом месяце беременности, и бросил ее за день до родов. Дэн видел свою дочь лишь однажды, случайно, в магазине "Бодишоп"
в Ислингтоне. Желания увидеть ее вновь он не выразил. Сейчас Сьюзи была бедна (она пыталась переквалифицироваться в диетолога) и озлоблена на жизнь, Уилл ее понимал.
Сьюзи оглядела комнату.
— Одна из причин, по которой мне нравится сюда приходить, — здесь можно быть злой и никто не станет из-за этого хуже о тебе думать, — объяснила она. — Здесь практически всем есть на что обозлиться.
— Правда? — Они не показались Уиллу такими уж обозленными.
— Ну, посмотрим, кто там у нас… Вон та женщина в джинсовой рубашке? От нее ушел муж, потому что считал, что их сын не от него. Хм… Хелен… Неинтересно… Он ушел от нее к кому-то с работы… Мойра… Он оказался голубым… Сюзанна Кертис… Кажется, он имел одновременно две семьи…
Последовали нескончаемые остроумные вариации на тему. Мужчины, которые ушли, только раз взглянув на своего ребенка, которые ушли, только раз взглянув на свою коллегу, которые ушли и пустились во все тяжкие. Вдруг Уилл понял, почему Мойра так боготворит Лорену Боббит. Когда Сьюзи закончила летопись обманов и предательств, ему тоже захотелось отрезать себе пенис кухонным ножом.
— Неужели у вас тут совсем нет мужчин? — спросил он у Сьюзи.
— Есть один. Джереми. Он уехал в отпуск.
— Так, значит, женщины тоже иногда оставляют семьи?
— Жена Джереми погибла в автокатастрофе.
— Хм. Да.
Уиллу было настолько стыдно за свой пол, что он решил внести некий баланс.
— Значит, я один такой, — начал он, попытавшись придать своему голосу загадочную печальность.
— Ой, простите, — отреагировала Сьюзи, — я ничего не спросила о вас.
— Да… не важно.
— Так, значит, вас бросили?
— Можно и так сказать, да. — Он изобразил мученическую улыбку.
— А ваша бывшая видится с Недом?
— Иногда. Она не очень-то им интересуется.
Ему становилось лучше; приятно иметь возможность сообщить нелицеприятные факты о женщинах. Конечно, эти факты были его выдумкой, но в них имелась и какая-то правда чувств, и он заметил, что в его притворстве возник некий элемент театральности. Да, он играл, но в самом благородном и глубоком смысле слова. Он не самозванец. Он — Роберт де Ниро.
— А как он с этим справляется?
— Ну… он славный мальчишка. Такой сильный.
— В детях скрыты огромные ресурсы, не правда ли?
К своему изумлению, он понял, что пытается сморгнуть набежавшую слезу, а Сьюзи ободряюще кладет ему руку на плечо. Он блестяще играл свою роль, это точно.
Глава 7
Кое-что в его жизни продолжало идти своим чередом. В эти выходные Маркус ездил к отцу в Кембридж и много смотрел телевизор. В воскресенье они с папой и с Линдси, папиной подружкой, поехали к маме Линдси в Норфолк, там гуляли по пляжу, а мама Линдси ни с того ни с сего крикнула ему: "Дай пять!" Ему нравилась мама Линдси. И Линдси тоже. Даже его маме нравилась Линдси, хотя она иногда и говорила про нее гадости. (Он не защищал ее. Он даже запоминал глупости, которые Линдси сделала или сказала, а потом, вернувшись домой, пересказывал их маме. Так было проще.) В общем-то, дела шли нормально. Просто сейчас в его жизни было слишком много людей. Он хорошо ладил со всеми. Они не считали его странным, по крайней мере, не показывали этого. В школу он пошел с мыслью, что, должно быть, он просто раздувает проблему.
