У Пекина не оставалось выбора, и он предоставил Германии в аренду на 99 лет и базу, и соответственные угледобывающие и железнодорожные концессии. В ходе последующих столкновений выгодные концессии заполучили Англия и Франция, а Россия, изображая из себя защитника Китая, получила незамерзающую военно-морскую базу Порт-Артур и прилегающие внутренние районы. Несколько позже Россия добилась еще одной важнейшей стратегической уступки — согласия связать железной дорогой Порт-Артур с наполовину законченной Транссибирской магистралью. Соединенные Штаты также ввязались в дальневосточную схватку, приобретя в 1898 году Гавайи, Уэйк, Гуам и Филиппины, на овладение которыми претендовали также Россия, Германия и Япония.

Пока все это происходило на периферии Большой Игры, в самой Индии произошло событие, оказавшее большое влияние на саму Игру. Вице-королем Индии был назначен отъявленный русофоб Джордж Керзон. Успевший к 39 годам получить звание пэра, он достиг тем самым воплощения своей детской мечты. Само собой разумеется, «ястребы» пришли в восторг: взгляды Керзона по поводу российской угрозы Индии были прекрасно известны. Он был убежден, что конечная цель устремлений Санкт-Петербурга, к которой русские двигались шаг за шагом, — господство во всей Азии. Это был безжалостный процесс, которому следовало противостоять на каждой стадии. «Если Россия имеет право на эти амбиции, — писал Керзон, — то Британия имеет еще большее право, нет, она просто обязана защищать свои приобретения и противостоять даже незначительным вторжениям, которые являются только частью большого плана». Он был уверен, что остановить российский паровой каток можно только твердым противостоянием. «Я не считаю, — объявлял он, — что неодолимая судьба влечет Россию к Персидскому заливу, Кабулу или Константинополю. К югу от определенной линии в Азии ее будущее в большей степени зависит от наших, а не от ее собственных действий». Едва ли надо говорить, что его назначение вице-королем встревожило Санкт-Петербург.

Персию, особенно район Персидского залива, Керзон рассматривал как область, особенно уязвимую для дальнейшего российского проникновения. Санкт-Петербург уже стал проявлять интерес к приобретению там порта и даже к постройке для шаха железной дороги от Исфахана до побережья. «Мы обеспокоены, — писал Керзон в апреле 1899 года министру по делам Индии лорду Гамильтону, — тем, что к необходимости защиты Индии от российского сухопутного нападения добавляется угроза нападения морского». Он убеждал кабинет: надо дать совершенно ясно понять и Санкт-Петербургу, и Тегерану, что Англия не потерпит никакого — кроме ее собственного — иностранного влияния в Южной Персии. Проявляли интерес к Персидскому заливу не только русские — вызов британскому превосходству там начинали бросать и Германия, и Франция. Кабинет, однако, не проявлял чрезмерной озабоченности, что побудило Керзона написать Гамильтону: «Надеюсь, лорда Солсбери все Же можно убедить пошевелить мизинцем, чтобы сохранить Персию… Мы медленно — нет, я думаю, что надо уже говорить стремительно, — движемся к полному исчезновению нашего влияния в этой стране ». Волновал Керзона и Афганистан, несмотря на давнишнее британское соглашение с Абдур Рахманом и урегулирование северной границы с Россией. Причина заключалась в том, что в Калькутту начали поступать сведения о том, что российские чиновники в Транскаспии, в частности губернаторы Ашхабада и Мерва, пытались — наверняка с ведома Санкт-Петербурга — связываться с эмиром напрямую, а не через Министерство иностранных дел в Лондоне. В конкретном случае Абдур Рахман русским отказал, и кризис был предотвращен. В то же время центр Большой Игры переместился в Тибет. В Индии стало известно, что дважды за двенадцать месяцев эмиссар далай-ламы посетил Санкт-Петербург, где был тепло принят царем. Русские всегда утверждали, что приезды и передвижения этого эмиссара — бурят-монгола по имени Агон Дорджиев — вызваны только религиозными причинами, без какого-то политического подтекста. Действительно, нельзя отрицать, что среди подданных царя, в частности бурят Южной Сибири, было немало буддистов тибетской школы. Что же может быть естественнее, чем духовные контакты между христианином — главой многоконфессионального государства — и буддистом? Но Керзон полагал, что не все так просто. Он был уверен, что Дорджиев — далеко не просто монах-буддист, и от имени царя Николая он действует против британских интересов в Азии. Когда подтвердилось, что Дорджиев — близкий друг Петра Бадмаева, который стал теперь советником царя по тибетским делам, подозрения Керзона окрепли. Вся правда, скорее всего, так никогда и не станет известна, хотя большинство ученых нынче полагают, что опасения англичан были в значительной степени необоснованными: Николаю досаждало слишком много его собственных проблем, чтобы думать о Тибете. Однако респектабельный немецкий путешественник и знаток Средней Азии Вильгельм Фильчнер утверждал, что между 1900 и 1902 годами Санкт-Петербург использовал любые средства, чтобы склонить Тибет к союзу с Россией. В книге «Буря над Азией: из жизни секретного дипломатического агента» (издание 1924 года) Фильчнер подробно описал действия бурят-монгола по имени Церемпил, человека даже более таинственного, чем Бадмаев или Дорджиев, с которыми, оказывается, он был тесно связан. Среди прочего Фильчнер утверждает, что Церемпила активно использовал «индийский отдел» российского генерального штаба для организации поставок оружия в Тибет. Если Церемпил, который, как считают, действовал под разными именами и личинами, существовал на самом деле, то он сумел остаться неразоблаченным британскими разведывательными службами — упоминания о нем в архивах того времени отсутствуют.

Возможно, скорее поведение самих тибетцев, чем русских, убедило нового вице-короля, что между Лхасой и Санкт-Петербургом происходит нечто закулисное. Дважды он писал далай-ламе, поднимая вопрос о торговле и прочих делах, но каждый раз письмо возвращалось нераспечатанным. Похоже, тибетский богоравный властитель в самом деле был в превосходных отношениях с русскими, так начинали утверждать даже санкт-петербургские газеты. Керзон искренне переживал, что за его спиной готовится некое секретное соглашение, да еще и оскорблен был тем пренебрежением, которое выказал если не к его персоне, то к его посту «политический миф » — так называл он далай-ламу. К началу 1903 года он пришел к убеждению, что единственным способом узнать правду о российских действиях и перевести британские отношения с Тибетом на твердую и надлежащую основу будет посылка в Лхасу специальной миссии, даже если индийскому правительству придется применить силу.

Керзон понимал, что правительство метрополии, которое только что выпуталось из унизительной и непопулярной войны с бурами, откажется предпринимать какие-либо серьезные действия на дальних задворках Российской империи. Но в апреле ему удалось получить санкцию кабинета на отправку для начала переговоров сопровождаемой эскортом небольшой миссии в Хамба Джонг, в самое сердце Тибета. Выбирая кандидатуру политического советника, который возглавит миссию, Керзон остановился на ветеране Большой Игры майоре Френсисе Янгхасбенде, который теперь в сорок лет занимал полковничью должность. Майор с огромным удовольствием принял предложение. Однако тибетцы не впустили миссию, отказались вести переговоры — разве что на британской стороне границы — и вернулись в свою крепость, или джонг. После нескольких месяцев бесплодных попыток миссию пришлось отозвать в Индию, не добившись ничего, кроме существенной потери престижа.

Уязвленный повторным отказом мелких соседей, вице-король убедил Лондон согласиться на новую попытку. На сей раз миссию сопровождал военный эскорт из 1000 солдат, что позволяло без риска продвинуться в Тибет гораздо глубже. Керзон верил, что подобная демонстрация силы непременно заставит тибетцев покориться. Однако было настрого приказано не заходить дальше крупной крепости в Джангдзе, на полпути до Лхасы. Одновременно и Санкт-Петербург, и Пекин — последний номинально оставался правителем Тибета — были официально уведомлены относительно намерений британской акции. Русские немедленно заявили решительный протест. Но Лондон твердо указал, что эта единовременная акция никоим образом не сопоставима с российской практикой постоянных аннексий обширных областей Центральной Азии. Миссию снова воз

главил полковник Янгхасбенд, конвоем из гуркхов и сикхов командовал бригадный генерал. Отряд, возглавляемый знаменосцем-сипаем, державшим Юнион Джек, преодолел перевалы и 12 декабря 1903 года вступил в Тибет. Позади, в снегах, за ними двигалась колонна из 10 000 кули, 7000 мулов и 4000 яков, тащивших багаж экспедиции, включая шампанское для офицеров. Так началось последнее наступление Большой Игры и, как впоследствии оказалось, один из наиболее спорных эпизодов в британской истории. В это время русские, достигшие вершины своего азиатского могущества, оказались на пороге целого ряда бедствий. Два из них послужили началом конца англо-российского противостояния в Азии.

Пока миссия Янгхасбенда двигалась на север к Джангдзе, в других регионах Азии, особенно в Китае, много чего произошло. Летом 1900 года в Китае началось «восстание боксеров », захватившее врасплох европейские державы. Оно стало выражением крайней ненависти китайцев к «чужеземным дьяволам», которые, пользуясь слабостью их страны, вынуждали открывать по договору их порты для внешней торговли и получали множество коммерческих и дипломатических привилегий. Восстание началось в Тяньцзине с резни христианских миссионеров и линчевания французского консула и было наконец подавлено лишь с помощью объединенных войск шести держав, которые заняли (и разграбили) Пекин. В Маньчжурии восстание привело к далеко идущим последствиям. Там русские всерьез опасались за безопасность своей недавно построенной железной дороги, поскольку, помимо всего прочего, мятежники были убеждены, что прокладка железных дорог разрушила естественную гармонию природы и человека и, следовательно, повинна в недавней засухе и наводнении. Для защиты своей крупнейшей зарубежной инвестиции Санкт-Петербург приказал перебросить в Маньчжурию 170-тысячную армию. Эта едва ли не самая крупная концентрация военной силы в Азии всерьез встревожила другие имеющие там свои интересы страны, особенно Японию.

В ходе длительных переговоров, которые проходили после разгрома «восстания боксеров», на Санкт-Петербург было оказано серьезное давление, чтобы теперь, когда опасность исчезла, заставить его вывести войска. Русские, конечно, сильно возражали, но в конце концов согласились сделать это в три этапа. В полном соответствии с договоренностями первый этап эвакуации был выполнен в срок. Но затем и граф Витте, и множество других «умеренных» чиновников были отстранены от власти теми приближенными царя Николая, которые одобряли более агрессивную внешнюю политику. «Россия была создана не дипломатией, а штыками, — объявил новый министр внутренних дел, — и мы должны решать разногласия с Китаем и Японией со штыками, а не с перьями в руках». Становилось очевидным, что русские, как не раз и прежде случалось в Азии, намеревались остаться на захваченных позициях. Для британцев это было просто еще одно нарушенное Санкт-Петербургом обещание, но для японцев оно оказалось последней каплей.

В течение многих месяцев японцы с нараставшим беспокойством наблюдали, как растет российское военное и военно-морское присутствие на Дальнем Востоке, которое начинало все ощутимее угрожать их интересам. С особой тревогой в Токио отметили неустанное проникновение русских в Корею, что приближало опасность к самым берегам Японии. Кроме того, японцы знали, что время работает против них. Как только Транссибирская железная дорога будет закончена, русские получат возможность в случае войны быстро доставлять большое количество войск, тяжелой артиллерии и других военных материалов из Европы. После долгих колебаний японское высшее руководство принимает решение сделать то, на что Британия, возможно, проявляя мудрость, никогда не рискнула в Центральной Азии. Было решено встретить российскую угрозу в лоб. 8 февраля 1904 года японцы без предупреждения нанесли удар. Их целью была крупная российская военно-морская база в Порт-Артуре. Началась русско-японская война.

Новость о ее неожиданном начале в миссии Янгхасбенда узнали, когда приближались к маленькому кишлаку Гуру, лежавшему на полпути к Джангдзе, в пятидесяти милях от нее. Не пролив еще ни капли крови тибетцев, Янгхасбенд с конвоем успешно преодолели три главных препятствия — 14 000-футовый перевал Джелап, защитную стену, которую тибетцы построили поперек дороги, и крепость в Фари, которая стоит на высоте 15 000 футов и считается самой высокогорной в мире. Все преграды пали без борьбы. Но в этот момент настроение тибетцев начало меняться: в Гуру прибыла из столицы Лхасы группа воинов-монахов с приказом остановить наступление англичан. Их сопровождали 1500 воинов, вооруженных фитильными ружьями и священными амулетами, у каждого был оттиск личной печати далай-ламы. Амулет сей, как обещали священнослужители, сделает их неуязвимыми для пуль.

Командующий конвоем Янгхасбенда бригадный генерал Джеймс Макдональд быстро перестроил своих гуркхов и сикхов, полностью окружив тибетцев. Затем офицер разведки, переводчик миссии капитан Фредерик О'Коннор отправился к ним с предложением сложить оружие. Но тибетский командир предложение игнорировал, пробурчав себе под нос что-то непонятное. Тогда Макдональд отдал приказ разоружить тибетцев в случае необходимости силой, и выделенные для этого сипаи начали отбирать мушкеты, преодолевая явное нежелание подчиняться. Это переполнило чашу терпения тибетского командира. Выхватив револьвер, он размозжил челюсть ближайшему сипаю, одновременно скомандовав своим солдатам: «К бою!» Тибетцы бросились на конвой и были расстреляны хорошо обученными гуркхами и сикхами. Меньше чем за четыре минуты средневековая армия рассыпалась под убийственным огнем современного оружия, и почти 700 плохо вооруженных и оборванных тибетцев остались лежать на поле брани мертвыми или умирающими.

«Это был ужасное и неприятное дело», — писал Янгхасбенд, выражая чувства всех офицеров и солдат. Как глава миссии, он не принимал никакого участия в расстреле и надеялся на другую, бескровную победу. Непонятно, почему Макдональд не приказал немедленно прекратить огонь, когда увидел, что творится. Стрельба продолжалась, а тибетцы, возможно, просто не понимая, что происходит, медленно отходили в долину. Возможно, Макдональд пытался остановить смертоубийство, но не был услышан за пулеметными очередями, ружейной трескотней и криками. Вот что написал один из младших офицеров, командовавших пулеметным взводом, в письме родителям: «Надеюсь, мне никогда больше не придется стрелять в отступающих людей». Когда известие о расстреле дошло до Лондона, оно не могло не вызвать возмущения среди либералов, даже с учетом сведений о том, что врачи миссии, выбиваясь из сил, старались спасти как можно больше раненых тибетцев. Последние же демонстрировали замечательный стоицизм, хотя многие из них были ужасно искалечены. Некий бедолага, потерявший обе ноги, жалобно шутил с хирургами: «В следующий раз мне придется стать героем, ведь убегать я больше не смогу». «Раненым трудно было понять, — отметил Янгхасбенд, — почему в один день мы стараемся лишить их жизни, а на другой стараемся ее спасти ». Они ожидали, что их сразу же расстреляют…

Но сопротивление тибетцев отнюдь не шло на убыль, напротив, по мере британского продвижения к Джангдзе оно становилось все ожесточеннее. Продолжали расти и потери тибетцев. В живописном ущелье Красного Идола, за двадцать миль от Джангдзе, обеспечивая безопасный проход миссии через дефиле, пришлось перебить больше 200 человек. Возможно, самым высокогорным сражением стала жестокая схватка за перевал Каро (16 000 футов), в котором погибло 400 тибетцев. Британские потери составили только 5 убитых и 13 раненых. В Лондоне полагали, что неожиданное (или, согласно версии немецкого путешественника Фильчнера, организованное таинственным Церемпилом) сопротивление тибетцев ставит под сомнение переговоры с Янгхасбендом в Джангдзе. Поэтому Янгхасбенд получил приказ предупредить тибетцев, что, если те немедленно не согласятся на переговоры, англичане будут наступать прямо на Лхасу. Стратеги сочли, что угроза вступления чужеземцев в священную столицу непременно приведет тибетцев за стол переговоров. Но срок ультиматума истек, а их не было и следа. Через десять дней, 5 июля 1904 года, был дан приказ выступить на Лхасу. Всех офицеров взволновала перспектива войти в самый недоступный город на свете, а внезапное начало войны между Россией и Японией рассеяло любые опасения относительно возможности ответных действий Санкт-Петербурга.

Однако путь дальнейшему наступлению преграждала крупная крепость Джангдзе, возвышавшаяся на крутой голой скале высоко над городом. Ее предстояло штурмовать. Генерал Макдональд приказал начать штурм в четыре утра. После того как интенсивным огнем артиллерии были разрушены стены, штурмовая группа во главе с лейтенантом Джоном Грантом в темноте поползла вперед и начала опасный подъем к пролому. Однако вскоре тибетцы их обнаружили и обрушили град огромных валунов. Грант с револьвером в руке почти добрался до пролома, но был сражен сильным ударом камня в спину. Несмотря на рану, юный офицер гуркхов предпринял новую попытку. На сей раз, видный снизу всем британским войскам, он бесстрашно ринулся в адские врата. С несколькими не отстающими от него гуркхами он ворвался в крепость, перебив множество защитников. Мгновением позже в проем ринулись остальные бойцы штурмовой группы. Началась жестокая схватка за считавшуюся неприступной тибетскую цитадель. Бой продолжался до позднего вечера, когда сопротивление тибетцев было наконец сломлено. В крепости осталось более 300 убитых и раненых защитников, которые сражались до последнего. Остальные сбежали через известные только им тайные подземелья или через стены по веревкам. Британские потери составляли только 4 убитых и 30 раненых. Грант — единственный из участников тибетского похода, кто позднее был представлен к Кресту Виктории.

Когда весть о падении Джангдзе достигла Лхасы, она вызвала чрезвычайную тревогу. Древнее поверье гласило: если крепость попадет в руки захватчиков, страна обречена. И вот это произошло… Преодолев последний рубеж обороны тибетцев, англичане вышли на берег широкой и быстрой реки Цангпо, остававшейся единственным препятствием между ними и Лхасой. Переправа с использованием брезентовых лодок продолжалась целых пять дней, офицер и два гуркха утонули. Но дорога к тибетской столице, столь долго скрытой от внешнего мира, была открыта. Через два дня, 2 августа 1904 года, англичане впервые увидели священный город с соседней вершины. Оборотясь в седле к своему офицеру разведки, Янгхасбенд сказал просто: «Ну, О'Коннор, вот наконец и она». Пятнадцать лет назад он, юный младший офицер, под видом торговца из Яркенда мечтал проникнуть в Лхасу, но начальство отвергло эту идею как слишком рискованную. Сюда пробовали добраться многие европейские путешественники, но все поворачивали обратно. На следующий день с небольшим эскортом и при полных дипломатических регалиях Янгхасбенд въехал в священный город…