Может, спуститься, начать работы, а там... опять же видно будет.
      Но вот это-то "видно будет" меня никак и не устраивало.
      Я сказал:
      - Смотреть надо здесь, а не там. В подкопе немного увидишь.
      Несвоевременное открытие горловины могло погубить титанический шестимесячный труд, убить в людях веру в освобождение, привести, наконец, прямиком к виселице. Я пытался все это втолковать товарищам, даже пробовал отшучиваться - в тяжелые минуты прибаутки нередко помогают. Но всему приходит конец, шутить больше было нельзя, люди изнервничались, все были раздражены. Только Роман казался стойким, но внутри, наверно, и у него все клокотало.
      После двенадцати часов ночи Роман ничего не спрашивал, он только изредка подходил ко мне, молча смотрел в окно на светлый двор блока и снова тихо уходил к себе. В последний раз он подошел, заглянул мне в глаза, опять в окно. Что думал в эту минуту - не знаю.
      После долгого тяжелого молчания я сказал тихо, но твердым, уверенным голосом:
      - Идти нельзя. Надо распустить людей до завтра. Скоро утро, теперь не поможет темнота.
      Роман покачал головой, я услышал протяжное:
      - Да-а... Он спросил:
      - А завтра? .
      - Посмотрим.
      Кто-то из наших незаметно приблизился к окну и, вероятно, слышал наш разговор. Он сказал ни к кому не обращаясь:
      - А завтра нас могут угнать в Германию, могут немцы обнаружить подкоп и тогда - прощай, жизнь...
      Товарищу никто не ответил. Роман только покосился на него.
      Я пожал им обоим руки со словами:
      - До завтра.
      Попрощались и разошлись мы не весело.
      Однако злоключения этого дня, как выяснилось, еще не кончились. Предстояло незаметно выбраться из второго блока, пройти, а местами проползти двор и до подъема занять свое место на нарах. Со мной шел бывший начфинотдела одной из приволжских областей. Он был немного моложе меня, но грузный и малоподвижный.
      Был второй час ночи, обычно дежурные санитары палат в такое время спят. Мы, не задумываясь, открыли дверь, вошли в большую палату второго блока и уже наполовину прошли ее, как вдруг услышали громкий голос:
      - Микола, а Михола, проснись! Пришли чужаки пайки воровать!
      Послышались шаги санитаров, два человека погнались за нами. Была большая опасность, что они подымут шум, с нар послезают десятки голодных людей и устроют нам самосуд, как ворам, или поймают и передадут лагерным полицейским, а те - немцам и начнется кутерьма.
      Нам и в голову не приходило, что так угрожающе может закончиться наше мирное шествие через палату.
      Положение осложнялось тем, что оба мы были из других блоков. Нас сразу спросят:
      - Зачем и как попали ночью во второй блок?
      Не задумываясь, мы бросились бежать из палаты на лестницу. Надо было замести следы. Мы поднялись на третий этаж и уже на площадке услышали возмущенные голоса снизу:
      - Гляди, Микола, их черт принес за чужими пайками, аж с третьего этажа!
      Дальше погони за нами не было, мы вошли в общую уборную, передохнули а через некоторое время, наконец, выбрались во двор.
      Днем я пробовал уснуть, мне казалось, что после ночных треволнений я просплю весь день. Товарищу по нарам - Филиппу я сказал:
      - Филипп, кажется, я крепко заболел, ты не буди меня.
      Филипп ни в чем не усомнился:
      - Известно - простуда, одежда-то у нас плохонькая. До обеда я лежал, но сон не шел, покоя не давали мысли: что будет ночью?
      День был очень томителен, к обеду время двигалось медленно, а после, похоже, - совсем остановилось. Когда человек занят, быстрей проходят недели, чем прошел этот день.
      С полудня похолодало, мог даже выпасть снег, но это было бы весьма некстати - на снегу остаются следы. Черные тучи закрыли небо, поднялся ветер. Мы опасались, как бы он не разогнал тучи и не повторилась бы вчерашняя история, но... шел дождь и было темно.
      Вечером мы снова собрались во втором блоке. Роман Александрович был выдержанно спокоен. Поздоровавшись со мной, он сказал:
      - Хорошо, что вчера не пошли, сегодня и бог перешел на нашу сторону, темно как по заказу!
      Когда часовая стрелка перевалила за 21 час, Лопухин, не спрашивая меня, сказал Павлу Антоновичу:
      - Спускайтесь вниз, готовьте выход!
      Через час и мы с Романом направились к подкопу. И тут на меня надвинулась серьезнейшая опасность.
      Мы спустились вниз, вошли в подсобную кладовку, откуда начинался подкоп, Роман спросил:
      - Кто пойдет первым? Я ответил:
      - Положено мне, но я не вижу входа. Стоявший тут же санитар сдвинул кадушку, и в глиняном полу обнаружилась, небольшая дыра. Роман сказал:
      - Вот вход.
      При моих габаритах было просто немыслимо поместиться в этой дыре.
      Я усомнился, решив, что наш врач шутит, и стал рассматривать небольшое отверстие, стараясь уразуметь - как я туда пролезу? Заглянул вниз, там было темно, тянуло сыростью подземелья. Я просто растерялся.
      Лопухин сказал:
      - Давайте, я пойду первым.
      Я попробовал спустить в дыру ноги, но санитар остановил меня и сказал:
      - Надо вытянуть руки и в подкоп спускаться вниз головой.
      Я попробовал так сделать, но мой крупный корпус все равно не вмещался в дыру.
      У меня ноги подкосились - что же делать? Они уйдут, а я должен остаться?
      Товарищи тоже заволновались. Отчаявшись, я сбросил шинель, сунул голову и руки в подкоп, стал, как крот, буравить землю. Песок за ворот сыпался, но земля не резиновая, и отверстие не расширялось. Я решил: "Всю одежду сброшу, хоть и стужа и дождь. Голый, да уйду".
      В следующий натиск я перекосил туловище, вытянул руки, Роман подтолкнул меня, корпус подался вниз, и я очутился в подземелье. Кругом было темно и сыро. Я пополз вперед и через некоторое время очутился в первой подземной "станции" славутского "метро". Горел тускловатый свет, можно было разминуться двум ползущим навстречу людям, можно было посидеть, по-восточному подобрав ноги под себя. Немного передохнув, я почувствовал руки и голову ползущего за мной Романа. Стало чуточку веселей, я снова пополз вперед.
      Всего проползти надо было девяносто метров. Я двигался, пока не уткнулся в чьи-то ноги. Уткнувшись, остановился, прислушался. И вдруг услышал странно измененные земной толщей голоса. Наверху говорили, но кто - немцы или полицаи - в подкопе трудно разобрать.
      Да, признаться, оно было и неважно. И те и другие были для нас одинаково опасны. Продвигавшееся впереди меня первое звено отряда "Восток" во главе с Павлом Антоновичем потому и залегло, что тоже услышало голоса охраны. В подкоп они спустились часом раньше, а к работам по открытию горловины все еще не приступали.
      Лежавшие впереди люди молча тяжело дышали. Наверно, не у одного меня мелькнула страшная мысль: а вдруг засада? Вылезешь из подземелья, а тебя стук по голове! - и потащат в гестапо. А утром для устрашения и назидания на воротах "Гросс-лазарета" повесят.
      Когда в подкоп спустились еще несколько десятков человек, доступ воздуха почти совсем прекратился и люди стали задыхаться. Надвигалась катастрофа, мы без всякого гестапо могли погибнуть под землей от удушья. Свет в подземелье погас. Я передал в хвост:
      - Двоим последним выйти к проволоке и посмотреть, что происходит.
      Ответа мне не передали. А разговор над нами не прекращался, слышался и смех. Как же горько было его над собой слышать!
      Тянулись бесконечно долгие минуты тяжкого томления, многие были близки к обмороку. Казалось, мы в подземелье лежим уже целую, вечность. Я слышал стоны:
      - Задыхаюсь... дайте воздуха...
      Но никто никому не мог помочь, все лежали плашмя, впритык, ни повернуться, ни подняться не позволял диаметр норы. Выход был один: открыть горловину, но мы медлили и ждали, никому не хотелось попадать в лапы гитлеровцев. Я сам боялся потерять сознание и, прильнув губами к сырому песку, пытался высосать из земли хоть чуточку воздуха и свежести.
      В такую тяжелую минуту ни в коем случае нельзя терять управления своими чувствами, и я старался рассуждать: "Разговор и смех охраны... Значит, это не засада. В засаде должна быть тишина. Да, но вдруг они так уверены в успехе, что даже не считают нужным скрывать? Может быть, и так..."
      Вся жизнь, что любил, за что боролся, - все промелькнуло в уме, пока мучились мы в подземелье.
      Наконец голоса вверху умолкли, почему-то стало легче дышать. Потом выяснилось - десятки людей выползли назад, тоннель опустел и стал поступать воздух. Я передал Роману: "Узнайте, кто ушел и что происходит у проволоки". Ответа снова не последовало. Спустя немного времени мне передали: "Сзади осталось не больше пяти человек, остальные уползли в корпус".
      Наверху было тихо. Я передал команду: "Приступить к работам!" Прошло еще много тяжелых минут, но дышалось уже легче. Наконец, Павел Антонович сообщил: "Горло открыто, иду наверх".
      Я передал Роману: "Все наверх!" Словно дрожь прошла по тоннелю. Как только открыли горловину, люди ожили. Жизнь возвращалась! Мы поползли вперед.
      Уткнувшись головой в земляную стену, я почувствовал струю свежего холодного воздуха. Я уже приподнял было голову, как вдруг чья-то рука цепко схватила меня за ворот и с силой толкнула вниз. По телу у меня мурашки поползли.
      Еще раз попробовал поднять голову - нет, держат за шиворот цепко!
      И вдруг эта же рука сильно потянула меня теперь уже наверх. Последней мыслью было: "Будь, что будет..." Я подтянулся последний раз, встал на ноги и - очутился наверху. Холодный ветер, дождь и много свежего свободного воздуха.
      Нащупав рядом Павла Антоновича, я вздохнул облегченно. Кругом было темно, от забора доносились удаляющиеся шаги охраны.
      Я спросил Павла Антоновича:
      - Где люди?
      - Пробираются к лесу, - ответил он.
      Вылез наверх и Роман.
      Мы поползли. Миновав шоссе, встали и насколько могли быстро и бесшумно зашагали к лесу. Лагерный голод и нервные потрясения подействовали на мое зрение, я плохо видел. Зная это, Роман Александрович смотрел за двоих и старался на ходу рассказать мне обо всем, что нас окружало.
      Пройдя метров четыреста, мы стали выдыхаться, надо было остановиться и передохнуть, Я спросил Романа:
      - Ну, как?
      - Да как в плохой бане, - не мылся, а мокрый.
      Но все же невероятное напряжение последних суток понемногу спадало - самое опасное было позади.
      Мы подошли к сборному пункту первого отряда. Там, настороженно оглядываясь, уже сидели человек шесть, Из подкопа подходили все новые и новые люди. Я сказал Роману, что нужно послать двух товарищей для обследования места и проверки последнего забора.
      - Помните, через забор может быть пропущен ток высокого напряжения!
      Два человека направились к забору на разведку.
      Подошли еще несколько товарищей. Неожиданно в воздух взвилось несколько ракет, осветивших все поле. Мы попадали на землю. По лагерному валу шли два вооруженных немца. О захвате оружия сейчас нечего было и думать. Одна была мысль - лишь бы нас не обнаружили. Ракеты неверным мерцающим светом освещали темную землю, но немцы, видимо, пустили их просто для острастки. Так мы и расстались с ними благополучно.
      Мы ждали еще несколько десятков человек, которые должны были подойти из подкопа на сборный пункт, но люди не шли. Близился рассвет, дорога была каждая минута; я посоветовал Роману Александровичу послать надежного товарища к подкопу - возможно, люди просто заблудились в темноте..
      - Сходи-ка, Коля,- просто сказал Роман одному пареньку-фельдшеру, как будто речь шла о том, чтоб лекарство из аптеки принести.
      Николай встал и ушел.
      Прошло минут пятнадцать, раздался выстрел, за ним другой. Несколько человек вскочили, собираясь бежать, но, услышав команду: "Ни с места, садись!", - снова опустились на землю.
      Кто-то сказал с тоской:
      - Неужели погоня?
      Но прошло еще некоторое время, в лагере было тихо. Мы уж подумали, что, возможно, оставшихся схватила охрана. Жалко было отчаянно и Колю, и Павла Антоновича, дежурившего у горловины.
      Люди стали беспокоиться, торопить с уходом в лес. От проволочного забора вернулся один разведчик и сообщил, что ток через забор не пропущен.
      Мы все-таки решили еще подождать и, наконец, услышали шаги. Подошли Павел Антонович, Коля, а с ними еще три или четыре человека.
      - Все, - сказал Николай как ни в чем не бывало.
      - А где ж остальные?
      - Вот этих я стащил с нар, - так же спокойно пояснил Николай. - Тоже никак не хотели лезть обратно в подземелье. А остальных не нашел.
      - Я ведь не мог там долго оставаться, - закончил он едва ли не извиняющимся тоном.
      Оказалось, Коля - ни мало ни много! - не только вернулся к подкопу, но снова пролез через всю "трассу" и даже во втором блоке побывал. О выстрелах он сказал, что, очевидно, выпалил случайно кто-то из охраны.
      Дальше ждать было невозможно и бессмысленно. Мы двинулись к последнему забору. Впереди - разведчик, за ним я с Романом и остальные. Хвост небольшой колонны замыкали Павел Антонович и Коля. На колючий забор накинули шинель, и, помогая один другому, все перебрались.
      Вошли в рощу, нас обдало свежим запахом сосны и хвои. Ночь была темная, ветер утих. Как просторно, как душисто было в роще!
      За все шестнадцать месяцев плена я первый раз радостно вдыхал свежий, свободный воздух и не мог надышаться. В роще мы вырезали палки, оставив на них сучки, в карманы набрали песку. Это было наше первое оружие на случай встречи с врагом. Теперь предстояло перебраться через реку Горынь, войти в лес, затем раздобыть настоящее оружие и расстаться с сучками - оружием древних времен.
      Из рощи наш маленький отряд двигался уже по-военному, с мерами охранения. Впереди метрах в семидесяти - ста шел парный дозор, позади на расстоянии видимости двигалась охрана тыла. Каждый знал, что ему делать при встрече с врагом. Одни должны были нападать и сыпать песок в глаза фашистам, другие обезоруживать.
      По плану мы намеревались пройти мост через приток Горыни, куда немцы, по словам жителей, иногда высылали засаду. Обойти его было невозможно.
      После небольшой разведки установили, что верхний настил из досок снят, часовых или засады не заметно. С большой опаской стали мы пробираться по скользким балкам моста. Прошли благополучно. Огородами обогнули небольшую деревню и по проселку двинулись на юго-запад.
      Дышать легко, морозный ноябрьский воздух придавал бодрости, свобода преумножала силы. Пока все шло хорошо, лагерь остался далеко позади. Похоже, у людей даже походка, даже лица сразу изменились.
      Шли быстро. Один пожилой мужчина стал отставать - открылась старая рана на ноге. Он сказал, что не хочет быть помехой, и просил его оставить. Но люди подхватили товарища под руки и потащили на себе. Решили: если уж совсем не сможет двигаться, помочь ему добраться до ближайшей деревни и там сдать на попечение жителей.
      Перед рассветом нам попались женщины, видимо местные колхозницы. Они-то и рассказали нам, где перейти реку Горынь и как пробраться в лес,
      Занимался рассвет.
      За рекой Горынью
      Реку Горынь мы прошли беспрепятственно. Было уже почти светло, когда произошла встреча, стоившая всем нам немало нервов.
      Идем мы, вдруг - навстречу двое в добротной защитной форме. Хорошая одежда, упитанный вид свидетельствовали о том, что это не наши люди. Оружия на них мы не заметили, но пистолеты, гранаты могли быть и под шинелями. Сама по себе встреча с двумя людьми - по виду охранниками или власовцами - никого не испугала. Нас было много больше, мы справились бы с ними даже без помощи нашего несовершенного оружия - палок. Пугало другое: а вдруг это только разведка, "наводчики", и где-нибудь поблизости, может быть даже на опушке леса, нас ждет гитлеровская засада. Тяжело было думать, что побег наш, осуществленный с такими трудностями, приведет нас не на волю, а в тоже гестапо на пытки и муки.
      Встретились. Остановились. Обе стороны принялись выведывать друг у друга: кто куда путь держит.
      Мне надоела эта дипломатия, да и утро подстегивало, очень уж не хотелось встречать его на открытом месте. Я взял да и чуть прикрикнул на них. Услышав тон приказа, оба подтянулись по-военному и доложили уже вразумительно, что они были в охране у гитлеровцев, чтоб жизни свои спасти, при удобном случае сбежали, идут в Шепетовку.
      Второй, правда, поправил докладывавшего:
      - Чего уж там брехать, идем куда глаза глядят.
      - А где оружие?
      - В полку осталось. Ушли не из казармы, а с гауптвахты. Ночью выбрались в окно и убежали.
      Положение создалось трудное. Все могло быть и правдой и ложью. Ясно было одно - отпускать их сейчас от себя нельзя. Я приказал им пристроиться к нам, а Роману сказал тихонько:
      - Займитесь.
      - Вот, пойдем рядом, потолкуем, - обещал Роман.
      Наконец, вошли мы в лес за рекой Горынью. И вовремя. Занималось утро, ночная темь уступила место свету, только в лесу было сумрачно и прохладно. Родным, просторным домом показался нам этот лес, словно бы каждый шаг сейчас версты прокладывал между нами и проклятым пленом. Я, конечно, понимал, что еще много горя придется хлебнуть, и все-таки радостное чувство освобождения нарастало с каждым часом, несмотря на присутствие нежданных спутников и усталость, которая давала себя знать. Ведь при нашей болезненной истощенности мы не спали уже вторую ночь.
      Начинал мучить и голод. Остановились, решили устроить перекур. Одежонка у меня была немудрая - старый слежавшийся ватник и летнее обмундирование, - а все-таки, несмотря на холодное ноябрьское утро, я был весь в поту. Очень хотелось раздеться и брякнуться прямо на землю.
      Многие, обессилев, так и сделали. Лопухин всех поднял, запретив сидеть и лежать на сырой земле. Люди стали пристраиваться на пеньки, на сучья и ветки. Курящие задымили, некурящие взялись за сухари.
      Роман Александрович позаботился, и каждый имел двести граммов сухарей неприкосновенного запаса. На войне "НЗ" расходуют в крайнем случае. Мы решили, что сейчас можем позволить себе такую роскошь - пожевать несколько сухариков. Нашлось и две фляжки воды. Не обошлось, конечно, и без высказанных вслух мечтаний:
      - Теперь бы стаканчик чайку, да еще с сахаром, да печеной картошки, скажем, по две или три штуки на каждого - вот бы кутнули!
      Какой-то безудержный фантаст даже про водку вспомнил.
      Только мы размечтались, как в лесу раздался резкий свист. Все насторожились, свист повторился. Мы вскочили на ноги. Огляделись, но в лесу никого не было видно. Мелькнула мысль: а вдруг погоня? Может, охранники только представились беглецами, а на самом деле за их следом наблюдают немцы?
      Многие хотели бежать врассыпную. Я .скомандовал:
      - Стой! Без паники!
      Сняв охранение, мы ускоренным шагом двинулись в лес, в обратную сторону от свиста.
      Свист утих, но подозрение осталось.
      Углубляясь в лесную чащу, мы шли долго и быстро. Пасмурное утро сменилось днем. Через хмурые облака пробивалось солнце. Все устали. Пришлось остановиться. Быстро наломав веток и выставив два сторожевых поста, мы улеглись и уснули. Мне хотелось подумать, что делать дальше, как и всех меня очень беспокоили охранники, но глаза сами закрылись, и я мгновенно забылся.
      Сколько длился наш сон, трудно сказать. Проснулись мы от возгласа: "Немцы!" Это магическое слово вмиг подняло всех на ноги. Вскочили и охранники.
      С северо-востока слышался шум моторов и трескотня мотоциклов. Не задумываясь, как вспугнутые зайцы, мы поднялись и бегом бросились в глубь леса. Ветки хлестали по лицу, люди ничего не замечали, только опускали голову, прикрывая глаза.
      Бежали мы долго, почти до изнеможения. Думалось, - а вдруг в лес въехала большая группа гитлеровцев из Славуты. От дорог, от торных тропинок мы шарахались в сторону, зарываясь в самую чащу. Все кошмары фашистского плена преследовали нас.
      Только во второй половине дня мы решились остановиться.
      Всех ужасно тревожили приставшие к нам охранники. Если бы мы твердо знали, что это враги, а не люди, которые честной борьбой у партизан хотят искупить свою вину перед советским народом, мы быстро с ними расправились бы...
      Надвигался вечер, подкрались сумерки. Мы достали карту, компас, сориентировались, посовещались, как быть дальше. Решено было заночевать здесь и в течение ночи разведать в ближайших деревнях все, что возможно, о немцах и партизанах.
      На ум пришла хорошая идея - послать в разведку именно двух охранников. Они, дескать, знают эти места, их одежда не вызовет подозрения.
      Кто-то из наших запротестовал, говоря, что посылать их надо только по одному и с нашими людьми. Я успокоил говорившего:
      - Не волнуйтесь, товарищ. Задание получите и вы, но самостоятельное.
      Мне хотелось этими словами несколько замаскировать подозрительность и недоверие, выказанные по отношению к охранникам нашими людьми. Но, вероятно, охранники и сами понимали, что мы можем их только ненавидеть.
      Уж не знаю, в общем, что они думали, но внешне держались так, словно бы и не замечали недоброжелательства. Я же про себя решил: как только они отойдут на значительное расстояние, мы сейчас же сменим стоянку. Это будет самая безболезненная форма расставания с этими подозрительными людьми.
      Так и сделали. Едва беглецы-охранники удалились на почтительное расстояние и мы убедились, что они за нами не наблюдают, мы снова двинулись в глубь леса в направлении большого озера, которое привлекло наше внимание на карте еще на чердаке второго блока лагеря.
      Стемнело, идти стало много трудней. Быстро двигаться теперь можно было только по дорогам и тропам, а они петляли, уводя нас с нужного направления.
      Подул северный ветер, пошел снег с дождем. От ветра нас лес еще кое-как защищал, но укрыться от ледяных крупинок снега было невозможно. Немудрящая наша одежонка стала быстро намокать. Остановились на ночлег. Как ни хотелось костер разжечь, обогреться хоть немного, - не решились.
      Все-таки точно на местности мы сориентироваться не могли, кто есть в лесу - не знали, оружия не было,
      В плену каждый из нас наслышался о том, как люди, убежавшие из лагерей, снова попадались гитлеровцам из-за простой неосторожности.
      Жались друг к другу, мерзли, но костра не зажигали. Скоро услышали голоса петухов. Поняли, что наступила полночь и где-то поблизости от нас деревня, но кто там? Могла быть там засада немцев или полиции, а может, и наши хорошие люди живут. Будь у нас оружие, мы бы, не задумываясь, рискнули пойти ночью в деревню, хоть бы от непогоды укрыться. Но у нас, кроме суковатых палок и песка, ничего не было.
      Да и песок-то пришлось выбросить. В карманах он намок и уже не мог сослужить службу.
      Всю ночь, как когда-то во дворе тюрьмы, мы "проплясали" на холоде, прижимаясь спинами друг к другу.
      В деревню все-таки не пошли. К утру снег и дождь прекратились, мы снова тронулись в путь. Небольшой запас сухарей каждый съел еще вчера, хотелось есть, позднее захотелось и пить, а вода не попадалась. Но вскоре мы подошли к тому озеру, которое значилось в наших планах. За все это время никаких следов партизан мы не заметили.
      Расположились под большим дубом. Удивительная тишина стояла в предутреннем лесу, озеро большое, спокойное. Каждый, кто хоть немного любит природу, залюбовался бы ее чарующей красотой. Но наше положение было слишком незавидно. Все сидели молча, озираясь по сторонам, и каждый думал свою тяжелую думу.
      Вдруг послышался треск сучьев, легкий шум в кустах.
      Первая мысль: "Немцы! Живьем хотят захватить". Кто где сидел, так и залег.
      Из кустов вышла косуля, остановилась, чуть подняв голову, спокойно поглядела по сторонам. Какой-то миг мы любовались великолепным животным. Потом кто-то стал подкрадываться к нежданной гостье. Наивно, конечно! Косуля, почуяв опасность, мгновенно повернула обратно в кустарник и скрылась.
      Все рассмеялись.
      - Ружье бы! Хорош был бы шашлычок на завтрак.
      Только на рассвете следующего дня, голодные и предельно усталые, решились мы подойти к небольшой деревушке, как позднее выяснилось, - Хоровице. Подошли крадучись. Постучались в окно, спросили прямо, - кто в деревне? Нам ответили, что ни немцев, ни полиции нет. Мы попросили хозяина к выходу!
      Вышел пожилой украинец, поглядел на нас и сразу, конечно, понял, что мы беглые.
      - Хлопци, а де ж ваше оружие? - спросил он.
      - Наше оружие в лесу, говорим. А сами опять расспрашиваем его о немцах да о партизанах. Хозяин опять оглядел нашу одежду, палки.
      - Хиба ж вы не партизаны?
      - Будущие партизаны, - сказал кто-то из наших. - А пока просто голодные люди.
      Хозяин пригласил нас в хату.
      Хозяйка молча поставила на стол кувшин молока и положила буханку черного хлеба. У хозяина глаза округлились, когда он увидел, как набросились люди на еду, как, еле прожевывая, глотают они хлеб.
      - Наталка, нэсы последний кувшин, - сказал он, - а вы зовите и остальных в хату.
      Женщина замялась, стараясь встретиться глазами с мужем.
      - Нэсы! - строже добавил он, не глядя на жену. - Сами как-нибудь перебьемся.
      Нам принесли второй кувшин молока и еще одну буханку хлеба.
      - Кушайте, товарищи, - сказал хозяин. - Дали б больше, да больше у нас нет. Есть картошка, так ее варить, надо.
      Мы поблагодарили.
      В разговоре выяснилось, что ночью в селе были партизаны. Хозяин сказал нам об этом, подумал, вроде бы что-то вспомнил. "Погодите, - говорит, - может, и не все ушли", - и вышел из хаты.
      У нас мороз по коже прошел. Думаем - не то бежать, не то к бою готовиться. Вдруг смотрим, наш хозяин возвращается с каким-то узбеком.
      Узбек был в немецкой форме, с винтовкой на плече. Совершенно так же одевали гитлеровцы охранников, ловивших партизан.
      Мы схватились за палки и готовы были кинуться на хозяина и на узбека, когда услышали его совершенно спокойный голос:
      - Здравствуйте, товарищи!
      Он спросил нас, уж не помню о чем - нервы все же были слишком напряжены, и сказал:
      - Пойдем к нам.
      Вместе с ним мы снова вошли в лес, вначале в молодой, где между тонкими стволами пробивалось утреннее солнце, а потом в густой, глухой бор. Тревога как бы не доставили нас в руки немцев - не проходила. Мы обступили узбека, смотрели в оба и ждали - если увидим, что он нас к гитлеровцам привел, вцепимся ему в горло, отберем винтовку, а там - будь что будет.
      Томимые тревогой, не, доверяя человеку в немецкой форме, мы двигались лесом. По пути задавали всяческие вопросы, узбек отвечал сдержанно, не обращая на нас особого внимания. Его беспечность, с одной стороны, успокаивала, с другой - настораживала. Лесная тропа кончилась, мы свернули влево и снова молча зашагали по лесу. Минут через сорок - пятьдесят из кустов бесшумно появились несколько вооруженных человек. Со всех сторон на нас глядели винтовки, автоматы.
      Однако узбек сказал какой-то пароль, и нас повели в партизанский лагерь. Кроме провожатого, только один человек и пошел с нами к командиру отряда.
      Мы переглядывались, шагали молча, все еще не в силах поверить, что дошли, что - на свободе, что - среди своих.
      Минут через десять - пятнадцать нас ввели в небольшую землянку. Все уместиться в землянке не смогли. Часть людей осталась снаружи.
      Высокий стройный молодой человек поздоровался с нами и спокойно сказал:
      - А мы вас ждали.
      Искренне удивленный, я спросил:
      - Откуда же вы могли о нас знать? Он так же спокойно пояснил:
      - Вчера наши люди доставили двух охранников, они говорили, что двигались вместе с вами, да растерялись...
      В землянке было темновато, посреди горел небольшой огонек, лежала гитара и рядом - винтовка и автомат. Странное это сочетание мне чем-то понравилось уверенно люди живут, как дома.
      Хозяин расспросил коротко, кто мы и что мы, и сказал автоматчику, находившемуся в землянке:
      - Федор, разведи товарищей по землянкам, скажи, чтоб накормили, и пусть поспят. Мне и Роману он предложил:
      - Оставайтесь здесь. Когда люди отдохнут, надо будет соорудить пару новых землянок.
      Но меня не землянки сейчас тревожили. Оружие бы достать! Я сказал об этом командиру. Тот ответил:
      - С оружием у нас плохо. Несколько винтовок мы вам дадим, а остальное вместе добывать придется.
      К вечеру мы получили четыре винтовки и штук тридцать патронов.
      Так началась наша новая партизанская жизнь.
      В первый раз после долгих месяцев люди наелись досыта, напились горячего чая. С непривычки даже тяжело стало. Казалось, вот теперь-то и выспаться вдосталь. Все улеглись, попробовали заснуть, прийти в себя от всего пережитого, но нервы были так взбудоражены, что сон не шел.
      Я встал, мы побеседовали немного с командиром отряда и несколькими партизанами. Люди были хорошие, как видно, боевые и смелые.
      Товарищ Иван Музылев - так звали командира отряда - на слова был скуп, больше слушал, расспрашивал о побеге из лагеря, о жизни в плену. Мы с ним осмотрели Лагерь, подошли к повозкам, на которых партизаны подвозили продовольствие. Белая лошадь флегматично посмотрела на нас и снова принялась обгрызать повозку. Музылев любовно потрепал ей гриву и сказал:
      - Придется тебе до вечера подождать сена, а может, и до ночи, а там покормим не только сеном, но и овсецом.
      На павозке стоял пулемет максим, покрытый какой-то дерюгой. Я осведомился - почему пулемет стоит на повозке? Музылев рассказал:
      - Неисправный. Недавно его откопали. Спрятан был в земле. Наши части, когда отходили летом в 1941 году, оставляли не только пулеметы, но и пушки и другое оружие. Мужики подбирали и прятали. Иной зароет и забудет, заржавеет оружие. Этот пулемет почти исправный, только внутри у него чего-то не хватает. Сам-то я, жаль, не пулеметчик.
      Я в гражданскую войну был начальником пулеметной команды на фронте и знал пулеметы разных систем. Осмотрел максим. Пулемет действительно был весь исправный, не хватало только в замке боевой пружины и хвост ладышки был сломан. Я разъяснил Музылеву в чем дело. Он сказал, что попытается эти части достать.