Она должна знать, что происходит. Почему она лежит, когда ее ребенок, возможно, нуждается в ней?
Герцогиня встала с постели и пошла в детскую.
Уильям был там – не похожий на себя. На лице застыла боль.
Лишь глянув на него, герцогиня все поняла.
– Нет… – начала она, но больше ничего сказать не смогла.
Уильям медленно склонил голову.
– О Боже, – прошептала Аделаида. – Как это может быть!
Она увидела дочь в колыбели… белую и неподвижную.
– Нет, – прошептала несчастная мать. Уильям схватил ее в свои объятия.
– Помогите перенести герцогиню в постель, – сказал он.
* * *
Неужели возможно такое горе? Она не могла в это поверить. Даже не хотела знать, что происходит вокруг, потому что все затмевал один трагический факт.
В эти последние несколько месяцев она поняла, что больше всего хочет, больше всего ей нужно быть матерью. Она предназначена для материнства. Ее дети были бы самим смыслом жизни для нее.
Этому ее научила ее маленькая Елизавета, и теперь дочь ушла.
Аделаида заболела, потому что полностью так и не оправилась после родов Елизаветы, а потрясение, вызванное ее смертью, оказалось ей не по силам.
Она хотела только одного, чтобы кто-нибудь пришел к ней и сказал: «Ты все это выдумала. Это неправда. Вот посмотри, твой ребенок жив и здоров».
Фицкларенсы навещали ее; они садились у постели и пытались утешить. В какой-то мере им это удалось, но это были неродные дети, а она узнала, что значит держать на руках свою собственную плоть и кровь.
Пришел Уильям.
– Ты должна поправиться, – сказал он. – Будут и другие дети.
Но в ее сердце поселился страх. Трижды она пыталась и потерпела поражение. К ней пришла ужасная уверенность в том, что она никогда не родит здорового ребенка.
Уильям сказал, что пришло письмо от ее сестры Иды, где та пишет, что приезжает в Англию, чтобы утешить ее, и везет с собой маленькую Лулу и Вильгельма.
– Понимаешь, дорогая, ты не должна скорбеть вечно, – сказал муж.
Он прав. У нее есть долг. Она обязана встать, попытаться вести нормальную жизнь, попытаться делать вид, что верит в будущее.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал Уильям. Она попробовала изобразить на лице хоть немного радости – ведь он так старался отвлечь ее.
Он привел ее в маленькую комнату, где она сидела, когда хотела остаться одна. Иногда она читала там или немного вышивала. В одном углу комнаты стояло что-то, покрытое бархатной материей.
Уильям снял бархат. Под ним оказалась скульптура ребенка – ее Елизаветы – лежавшей, откинувшись, на диване. Одна ее изящная ножка была обнажена. Великолепно изваянные малюсенькие пальчики, тело обмотано мантией. Глаза были закрыты, ребенок спал. Это Елизавета, ее дитя.
Мать стояла и смотрела не отрывая глаз, потом опустилась на колени и припала лицом к маленькой холодной ручке.
Она зарыдала так, как не могла рыдать с момента утраты своего ребенка. Герцог опустился на колени рядом с ней, и они плакали вместе.
Внезапно Аделаида осознала всю глубину своего горя. Но в то же время каким-то странным образом холодная мраморная статуя вдохнула в нее новую жизнь.
Она готова жить дальше.
* * *
Ида приехала в Англию со своими двумя детьми, и встреча с ней принесла Аделаиде утешение. Она любовалась своими племянницей и племянником, и они, чувствуя, что тетя искренне их любит, скоро стали отвечать ей тем же. Аделаида отличалась тем, что, несмотря на свою непроходящую печаль, не завидовала тем, кому повезло больше, чем ей.
Пребывание с Идой, устраиваемые в ее честь вечера и введение ее в общество оказало Аделаиде большую поддержку. Однако больше всего она наслаждалась теми часами, которые проводила одна в обществе детей. Особое предпочтение она отдавала больной маленькой Лулу, вероятно потому, что девочка вызывала у нее жалость. Герцогиня даже чувствовала, что каким-то образом ее маленькая племянница отчасти заполнила ту пустоту, которая образовалась от потери Елизаветы.
Теперь, когда не стало соперницы Виктории, герцогиня Кентская стремилась проявлять сочувствие к своей невестке. Когда она смотрела на здоровенькую Викторию и думала о том, что случилось с кузиной девочки, ее охватывал страх, который быстро переходил в жалость к герцогине Кларенской, так как она отказывалась – разве что на пару секунд – допускать мысль о том, что и Виктории может угрожать смерть. Виктория – избранная, любимица богов. Было предсказано, что она должна стать великой королевой, и, следовательно, судьба не допустит иного.
– Мы были глупыми, воображая, что что-то может встать на пути Виктории, – сказала она Лезен. – О Боже, мне так жаль бедняжку Аделаиду. Я послала ей письмо с соболезнованиями и написала, что не стала привозить к ней маленькую Викторию из опасения, что вид ребенка может ее расстроить.
– Как вы заботливы, Ваше Высочество, – пробормотала фрейлейн Лезен.
Аделаида, однако, скоро ответила своей невестке, поблагодарив за ее письмо и написав, что ей будет очень приятно повидать маленькую Викторию, так что она будет очень рада, если герцогиня Кентская привезет к ней свою дочь.
– Вот! – сказала герцогиня Джону Конрою, ставшему ее главным советником. – Герцогиня Кларенская хотела бы видеть Викторию.
– Она будет ужасно ревновать.
– Говорят, она не ревнива, хотя, потеряв свою дочь и увидев мою… Я, конечно, поеду. Делать нечего, и хорошо, если Виктория будет в добрых отношениях со всеми своими дядями – в особенности с теми, кто в один прекрасный день может надеть на себя корону.
Джон Конрой счел это разумным.
– Конечно, я не возьму ее в Буши. Не подобает ей находиться вблизи выводка незаконнорожденных Кларенса. Я ни за что не позволю ей встречаться с ними. Значит, мы нанесем визит, когда герцогиня будет в Сент-Джеймсском дворце.
– Отличная идея, достойная Вашего Высочества.
Герцогиня с нежностью посмотрела на него; они так хорошо работали вместе, и он был таким утешением для нее после смерти Эдварда. Конечно, всегда можно обратиться к Леопольду. Каждую среду он приезжал в Кенсингтонский дворец повидать ее и Викторию. Она не знала, что бы она делала без него. Виктория так его любит. Кажется, что ребенок любит мужчин. Ей нравится сидеть на коленях у Леопольда, рассматривая его награды и называя его дядей на своем очаровательном детском языке.
– Я возьму с собой Феодору. Пора сделать так, чтобы ребенка заметили. Скоро нам придется подумать о ее будущем. Как быстро летит время! Знаете, ей уже четырнадцать.
– Примерно через год… – сказал Конрой.
– А пока она должна время от времени появляться в обществе. Визит к герцогине Кларенской послужит началом – ведь после смерти герцогини Йоркской она стала первой леди. Каролину можно не принимать в расчет. Уверена, что герцогиня будет очарована моими дочерьми… обеими.
Конрой заверил ее в том, что придерживается такого же мнения, и когда Кларенсы были в Сент-Джеймсском дворце, герцогиня Кентская решила нанести визит.
Викторию нужно одеть в один из самых красивых ее нарядов – из мягкого голубого шелка с широким поясом более глубокого синего цвета. Светлые волосы завить с особой тщательностью. Маленькие белые туфельки с голубым бантом будут едва выглядывать из-под ее платья.
– Ангелочек! – прошептала герцогиня, когда к ней привели ребенка.
Феодора была потрясающе хороша. Несомненно, это две самые красивые девочки в королевстве!
Виктория дала понять, что хочет, чтобы Феодора взяла ее на руки, и та немедленно выполнила желание. Очаровательная картина, подумала удовлетворенно герцогиня.
– Мы собираемся встретиться с герцогиней Кларенской в Сент-Джеймсском дворце, – сказала мать.
– Сисси? – спросила Виктория, глядя на Феодору.
– Да, Сисси идет с нами. Я полагаю, карета готова. Феодора передала Викторию ее няне, которая понесла ее вниз к ожидавшей карете. Всю дорогу из Кенсингтонского дворца до Сент-Джеймсского Виктория смотрела то из одного окна, то из другого на улицы, по которым они проезжали, или подпрыгивала на обитых сиденьях кареты. Не слишком пристойное поведение для будущей королевы, подумала герцогиня. Ясно, что скоро придется ограничивать неуемное веселье Виктории, а пока так приятно видеть саму жизнерадостность ребенка, что Виктория может и дальше развлекаться так, как хочет.
Прохожие на улицах бросали лишь беглый взгляд на пассажиров кареты. Казалось, они не знали, думала герцогиня, что мимо проезжает их будущая королева.
Когда они приехали в Сент-Джеймсский дворец, их тепло встретила Аделаида, которая, как с удовольствием отметила герцогиня Кентская, не могла оторвать глаз от Виктории.
Когда детей отослали поиграть – бедную калеку Луизу, ее брата Вильгельма, Феодору и Викторию – Аделаида сказала невестке:
– Ваша маленькая дочь просто очаровала меня. Герцогиня вспыхнула от гордости.
– Я боялась привозить ее раньше…
– И напрасно. Моя утрата не мешает мне радоваться при виде нее. Она так полна жизни и выглядит такой здоровой. Надеюсь, вы позволите ей часто приезжать ко мне.
– Вам достаточно только пожелать, дорогая, – сказала Виктория Кентская с поклоном.
Когда дети вернулись, Виктория села Аделаиде на колени и наслаждалась ее восхищением, одновременно с интересом рассматривая кольца и медальон Аделаиды, висевший у нее на шее. Он был похож на медальон ее мамы, и она хотела посмотреть изображение, находящееся внутри, оказавшееся портретом герцога Кларенского.
Это понравилось ей, и какое-то время она закрывала медальон и смотрела, как отскакивает крышка, когда он открывается. Сердце Аделаиды переполнялось материнскими чувствами, когда она смотрела на то, как работают эти пухленькие пальчики.
Уильям, услышав, что его невестка находится у Аделаиды, заглянул, чтобы выразить свое уважение, и Виктория, посмотрев на него с восхищением, протянула к нему руки и закричала:
– Папа! Папа!
Уильям подхватил ее и поднял над головой, после чего она залилась смехом. «О Боже, – подумала ее мать, – не очень-то это прилично. Но думаю, что ничего страшного не произошло, потому что он может стать королем, если скоро умрут нынешний король и герцог Йоркский».
После визита все решили, что он прошел с большим успехом. И Аделаида стала относиться к маленькой Виктории с особым восхищением и часто виделась с ней.
Очаровательный ребенок доставлял ей большое удовольствие. Она думала, что если сумеет окружить себя детьми, то сможет почувствовать себя хоть немного счастливой, хотя и никогда не перестанет скорбеть по своей Елизавете.
КОРОНАЦИЯ – И СВОБОДА
Коронация была назначена на 19-е июля, и по мере проведения подготовки к ней росло волнение.
В мае того года произошло важное событие, которое, по мнению многих, сулило их новому королю мирное правление. На острове Святой Елены умер от рака желудка Наполеон. Исчез страх перед тем, что он может бежать и принести боль и страдания тысячам людей, как он бежал с острова Эльба. Известие о его смерти обещало надежную безопасность.
Люди чувствовали, что могут отдаться удовольствиям от этой величественной церемонии и забыть о войнах. Несомненно, приближалось торжественное событие. Они всегда могли быть уверены в том, что старина Георг не лишит их яркого зрелища. Что же касается утверждений королевы о том, что она примет участие в церемонии, и заявлений короля о том, что ей ни за что не позволят в ней участвовать, то все это, казалось, походило на сцену из комической оперы.
Теперь леди Конингхэм постоянно находилась в обществе короля. У нее был дом на Марлборо-роу, и когда она хотела выехать, то пользовалась каретой и лошадьми из королевских конюшен. Каждый день леди обедала с королем; ее дочери никогда не уходили далеко, и король обращался с ними так, будто они члены его собственной семьи, относясь к ним, как заметили люди, намного благосклонней, чем когда-либо относился к своей собственной дочери, принцессе Шарлотте. Они получали от него красивые подарки, и поскольку у него была привычка проходить по своим апартаментам после обеда, демонстрируя последние приобретенные им произведения искусства, то он часто делал это, держа под руку с одной стороны леди Конингхэм, а с другой – одну из ее дочерей.
Рассказывали, что однажды леди Конингхэм отдала приказ зажечь все свечи – а их сотни – в зале, и когда король вошел и, казалось, слегка опешил от такого яркого освещения, она сказала извиняющимся тоном: «Сир, я приказала осветить зал, так как собирались гости». На что король, взяв ее руку, с глубокой любовью ответил: «Спасибо, дорогая. Вы всегда делаете то, что нужно. Делайте все, что хотите, все, чтобы показать, что вы здесь хозяйка. Большего удовольствия вы мне доставить не можете».
Многие слышали это и сказали, что не видели короля, влюбленного так сильно, со времени Марии Фитцерберт. А ведь ему почти шестьдесят, хотя он и не выглядит на столько, несмотря на свое громадное тело и постоянные болезни. Его обаяние, которому в значительной мере способствует его ненапудренный парик, помогает ему сбрасывать годы.
В те недели, которые предшествовали коронации, король чувствовал, что его популярность немного растет. Он испытывал уверенность в будущем. Наполеон мертв, впереди период мира, долгожданная корона принадлежит ему, и люди, возможно, начинают понимать, что он хочет служить им верой и правдой. У него есть постоянная спутница, леди Конингхэм, и он влюблен – он никогда не мог бы быть счастливым, если бы не был влюблен, – так что будущее казалось безоблачным, если бы не одна туча. Королева!
Он никак не мог выбросить ее из головы. Что собирается сделать эта ужасная женщина, чтобы сорвать его коронацию? Этого он не мог знать до самого последнего момента.
* * *
Вечером 18-го июля король поехал в дом спикера, готовясь к церемонии на следующий день. Он рано ушел в свою комнату и сел у окна, глядя на реку, мирно текущую мимо дома.
– Завтра, – шептал он, – меня коронуют. – И он подумал о тех днях, когда он был молодым Принцем-Само-Очарование, и люди говорили о том, как будет отличаться его правление от правления его отца, и с нетерпением ждали, когда он взойдет на трон. Это происходило до того, как они научились ненавидеть его, в те времена, когда он был красивой и романтичной фигурой, когда он ухаживал за Марией Фитцерберт и тайно женился на ней в гостиной ее дома на Парк-стрит.
И вот теперь он старый человек, изношенный в результате излишеств и страдающий от множества болей, мучимый болезнями, которых он не мог понять. Все эти годы он ждал короны. Жаждет ли он ее теперь, когда она пришла к нему? Не будет особой разницы между положением короля и регента, а этот титул и сопутствующие обязанности он принял на себя десять лет назад.
Но завтра он должен вернуть себе славу своей молодости. Он должен очаровать свой народ той непринужденностью, какой обладал в прошлом. Сделать это не так легко, когда тебе почти шестьдесят, когда твои члены распухли, когда ты толст как бочка, и твои подданные на протяжении тридцати лет отпускали озорные шуточки в твой адрес, создав для себя такой его образ, который не вызывает у них восхищения. Каким они его видят? Стареющим сластолюбцем? Они, конечно же, правы. Наверное, он шел на поводу у своих чувственных аппетитов, которые не имели границ. Все могло бы быть по-другому, если бы он мог открыто жениться на Марии. Он всегда верил в это. Если бы она не держалась так за свою религию… если бы…
Но какой смысл думать об этом?
Ему почти шестьдесят, и завтра его коронуют. Нужно забыть прошлое и смотреть в будущее – в то, которое у него еще осталось. Иногда он думал, что его не так уж много.
Внезапно Георг улыбнулся. Завтра он наденет свои коронационные одежды, блестяще сыграет свою роль на церемонии в аббатстве. Он – великий актер и сейчас играл отведенные самому себе роли с такой же силой, с какой делал это в двадцатилетнем возрасте.
Наконец-то завтра его народ не разочаруется в нем.
* * *
И народ не разочаровался. Король мог быть старым, толстым и больным, но все-таки был великолепен. Никто не мог затмить его величия, а его очарование сквозило в каждом его слове, в каждом жесте. Он даже выглядел красивым.
С того самого момента, как появились женщины с травами – следуя старинному обычаю рассыпать их на пути, по которому пойдет король, – всем зрителям стало ясно, что это представление, где главную роль играет Георг IV, будет грандиозным.
Конечно, он выглядел величественно, конечно, он выглядел именно так, как должен выглядеть король, и, конечно, его коронация стала блестящим, ярким, красочным зрелищем.
Но королева твердо решила принять в нем участие. Она не отличалась благовоспитанностью и не признавала правил приличия. Была полной противоположностью королю. Но у них одно общее качество – решимость. Он твердо намеревался не допустить ее к коронации, а она – принять в ней участие.
Пока король шел из дома спикера к аббатству, королева отправилась туда же из Бранденбург-хауса.
Каролина не заметила, что приветственные крики в ее честь раздавались не так громко, как обычно. Она не сомневалась в том, что когда выедет, толпа последует за ней к аббатству и, если понадобится, силой пробьется туда вместе с ней. Но жена короля не знала англичан. Они поносили короля; он был старым распутником; он плохо обошелся с миссис Фитцерберт; его долги огромны; он жил в чрезмерной роскоши, в то время как в стране царила ужасная бедность. Но это его коронация, и он играет свою роль с мастерством, вызывающим у них восхищение. Он может быть равнодушным правителем, но он великолепный актер, а сегодняшнее мероприятие это пышное представление. Они не намерены позволять испортить его, и королева ошиблась, пытаясь навязать свое присутствие там, где ее не хотели видеть.
Таков был вердикт большей части толпы. Сегодня людям не нужны неприятности, они хотят зрелища. Они пришли приветствовать короля, а не освистывать его. Кто когда-либо слышал, чтобы короля освистали во время коронации, если все скоро собирались напиться в тавернах, провозглашая тосты за его здоровье?
Так что Каролина проехала по молчаливым улицам к аббатству, куда ее не пустили по приказу Его Величества. Не смущаясь, она направилась к другим дверям, но лишь для того, чтобы получить от ворот поворот еще раз.
Каролина выглядела вульгарно в своем кричаще пышном наряде, решили люди. Как же она отличается от их славного короля, который в данный момент получал скипетр и державу под государственным балдахином.
– Убирайся домой, – раздался голос, и остальные подхватили этот клич.
Каролина пришла в замешательство. Впервые люди обошлись с ней таким образом.
Она не могла взять аббатство штурмом, ей оставалось только безнадежное ожидание, поэтому в конце концов она приказала отвезти ее назад в Бранденбург-хаус.
* * *
Король был доволен своим народом, а народ был доволен королем. Сегодня народ не подвел его, а помог прогнать отвратительную Каролину от аббатства.
Все, кто присутствовал на церемонии, говорили, что он выглядел благородно и величественно, а его очарование тронуло сердца людей. С королевским достоинством он сидел во главе стола на банкете по случаю коронации, и когда закончился этот утомительный день, народ приветствовал его на пути в Карлтон-хаус.
Приветственные крики его народа звучали сладчайшей музыкой в ушах короля.
Он закажет свой портрет в коронационных одеждах. Портрет будет напоминать ему об этом триумфальном дне.
Король Георг IV! «Старый человек, – думал он. – А кто же придет мне на смену, как не Фредерик, который болен еще больше, чем я, и может прожить не намного дольше, или Уильям, который тоже стареет, а затем этот не по летам развитой младенец из Кенсингтонского дворца». Но ему не следует недооценивать ребенка. Его раздражала не маленькая девочка, а ее мать.
Однако кто знает, еще может появиться кто-то другой, кто оттеснит ее. Аделаида может родить ребенка. Да и сам может стать отцом, если избавится от этой женщины.
Но о чем он думает? Он уже слишком стар и не хочет проходить через нелепый фарс женитьбы, даже если и мог бы это сделать… чтобы потом обнаружить, что не в состоянии иметь детей.
Он доволен дорогой, восхитительной, не очень умной леди Конингхэм с ее прекрасной материнской грудью и красивой внешностью. Очень часто она напоминала ему Марию – но без характера последней.
«Ах, Мария, – вздыхал он, – о чем ты думаешь сегодня?»
Этого он не мог знать. Да и имеет ли это значение? Король устал и хочет отдохнуть. Нужно послать за людьми, чтобы они уложили его в постель. Это был изнурительный день.
* * *
Через несколько дней после коронации король решил посетить различные районы своих владений, чтобы приобрести опыт личных бесед со своими подданными. Сначала он намерен отправиться в Ирландию, и сразу начались приготовления к этой поездке.
Народ продолжал обсуждать коронацию, о блеске которой будут говорить еще несколько месяцев. Те, кто не смог видеть ее, слушали рассказы в тавернах и всюду, где собирались люди. Управляющий театра «Друри-Лейн» решил, что вместо новой пьесы он поставит представление «Празднование коронации», которое должно быть как настоящее до последней детали.
Казалось, что идея блестящая, и когда занавес поднялся на сцене аббатства, в зале наступила тишина, и все приняли участие в церемонии, аплодируя и выкрикивая: «Боже, благослови короля».
Ни одна пьеса не могла принести такого успеха, и вечер за вечером театр был переполнен.
Королева слышала, что происходит, и подумала, что если она пойдет в театр, на сей раз никто не сможет проигнорировать ее.
Поэтому она вырядилась в странные вульгарные одежды – со слишком короткой юбкой, слишком низким вырезом на груди, головным убором с бриллиантами и перьями, развевающимися над ее париком, – и появилась в королевской ложе.
Какое-то время она была больна, отказываясь от помощи врачей и успешно скрывая свою болезнь, поглощая большие дозы настойки опия, которая давала ей утешение в виде сна. Но постепенно она обнаружила, что ей нужны все большие и большие дозы, и это вызывало тревогу у некоторых из ее дам. Им не удалось отговорить ее. Ей приходилось спасаться от боли и в то же время необходимо было чувствовать, что она живет – и опять способна вредить, – ей нужно было красить лицо румянами в более яркие тона и штукатурить свинцовыми белилами, чтобы добиваться ошеломляющего контраста.
Она делала это смеясь и говоря своей ближайшей придворной даме:
– Любовь моя, что подумают люди, увидев меня без моей боевой раскраски, а? Они подумают, что я вышла из могилы, а не из Бранденбург-хауса. Мы же не хотим шокировать добрых людей или доставлять такое большое удовольствие его высокому и могучему королевскому величеству, не так ли?
Те, кто знал, насколько она больна, беспокоились за нее. По-своему она была хорошей хозяйкой. Добрая, дружелюбная, даже слишком фамильярная, так как называла их «моя любовь» и «моя дорогая» в присутствии слуг более низкого уровня. Но если они попадали в беду, она первая приходила на помощь, и, несмотря на ее эксцентричные выходки, которые временами, казалось, граничат с безумием, они любили ее.
Накрашенная и сверкающая бриллиантами, с развевающимися перьями в волосах, королева отправилась в «Друри-Лейн».
Она собиралась вернуть популярность, которую потеряла. Король выиграл битву за коронацию; в общем-то, это была его коронация, хотя жена должна была участвовать в ней вместе с ним; но он был их король, а она – всего лишь супруга правящего короля. С этим нельзя не согласиться. Именно поэтому люди отнеслись к ней прохладно. Именно потому, что он король, они и не проложили силой дорогу для нее в аббатство.
Неважно. Коронация прошла. Теперь им станет жаль ее. Первая схватка состоится в «Друри-Лейн», где люди станут аплодировать ей и почувствуют стыд от того, что королеве приходится наблюдать за имитацией коронации из театральной ложи, в то время как в аббатстве ее лишили законных прав.
Когда она появилась в театре, люди встали и зааплодировали ей. Она ответила на приветствия, широко улыбаясь и кланяясь так энергично, что перья едва не слетели с головы. Представление началось. Не прошло и половины спектакля, как действие небольшой дозы опиумной настойки, которую она приняла, чтобы побывать в театре, начало слабеть, и ее придворная дама с некоторой тревогой посмотрела на нее.
– Я думаю… мне надо… на минутку выйти из ложи, – сказала Каролина еле слышно.
Она послала сказать управляющему, чтобы тот не прерывал представление только потому, что ей захотелось выйти из ложи на несколько минут.
И королева покинула ложу, в то время как коронация на сцене продолжалась, и после нескольких глотков настойки смогла вернуться. Но вся искусственная краска на ее лице не смогла скрыть тот факт, что она больна.
Когда зрители запели национальный гимн, глядя на ее ложу, она поклонилась, но при этом ей пришлось схватиться за переднюю стенку ложи.
Люди бурно, неистово приветствовали ее, и она пыталась ответить им, но смогла лишь прошептать:
– Отведите меня в карету.
– Королева больна, – шептали люди. – Волнение оказалось слишком сильным для нее.
Ее вывели к карете и быстро доставили домой. Дамы сняли с нее одежду, которая всегда было слишком узкой для ее массивного тела; они сняли парик, стерли румяна и белила, и обнажилось лицо усталой старой женщины с ясно различимыми признаками терзавшей ее болезни.
Лежа в кровати, она почти беспечно сказала:
– Что-то подсказывает мне, что я уже никогда не встану с постели.
* * *
Король находился на пути в Ирландию в ходе первого официального визита своего царствования на борту королевской яхты в порту Холихэд, когда ему сообщили эту новость.
Королева умерла меньше чем через две недели после посещения театра.
«Свободен! – подумал он. – Наконец-то». На протяжении двадцати шести лет он был прикован к этому отвратительному существу, а теперь свободен! Больше никогда не сможет она досаждать ему. Больше никогда ему не придется гадать, что она выкинет в следующий раз.
Георг стоял на борту «Ройял Соверен» и наслаждался ветром с моря.
Многие годы он находился в рабстве у отца и почти столько же был привязан к этой женщине. Теперь только впервые по-настоящему ощутил вкус свободы. Он – король, правитель своей страны, но что самое главное – свободный человек. Больше никогда его не будет мучить самая вульгарная женщина в мире, на которой, по иронии судьбы, был женат он, самый изысканный джентльмен.
Свободен… в пятьдесят девять лет. Скоро наступит его шестидесятый год рождения.
«Слишком поздно, – с грустью подумал король. – Ах, слишком поздно».
Но так ли это? Он преодолел свое меланхолическое настроение. «Я свободен, – продолжал твердить самому себе. – Она больше не может мне досаждать. Больше нет нужды искать доказательства для развода. Вмешалась судьба со своим самым последним разъединением, самым окончательным разводом».
– Ваше Величество желает установить какой-то период траура? – спросили его.
Король не собирался притворяться. Возможно, что кое-кто хотел бы, чтобы он сыграл роль скорбящего мужа, но для этого он слишком хороший актер. Это была бы роль, в искренность исполнения которой никто бы не поверил. Поэтому, коль скоро было бы нелепо играть роль скорбящего вдовца, он будет вдовцом, который слишком честен, чтобы притворяться, будто смерть Каролины принесла ему что-либо, кроме облегчения.
Двор может соблюдать траур на протяжении шести недель. Этого ожидают; но было бы глупо устанавливать более длительный траур. Что до него, то он наносит официальный визит. Король намерен посетить своих ирландских подданных. Он хочет понравиться им. А им не нужен несчастный человек.
Георг подумал о том, что всегда любил ирландцев. Он надеялся, что сейчас они это вспомнят. Его самым большим другом был Ричард Бринсли Шеридан, остроумный ирландец, умерший четыре или пять лет назад. И даже его нынешние лучшие друзья Конингхэмы тоже ирландцы. Он предвкушал счастливое время.
И разве может быть иначе? Если пустить в ход все свое громадное обаяние, они не смогут устоять. Он уже репетировал то, что скажет им. «Я чувствую, что нахожусь среди близких мне людей», – бормотал он.
Король оделся с особой тщательностью в голубые цвета – голубой галстук, голубые штаны и голубой камзол – все это, конечно, безупречного покроя. А голубой цвет шел ему, пожалуй, больше всех остальных. Единственным контрастом служили желтые пуговицы на его камзоле – очень эффектные, но ничуть не нарушавшие общее впечатление элегантности.
Нужно говорить с ними искренне, как будто слова льются сами собой. Они никогда не заметят, насколько тщательно он их продумал. Если его английские подданные отвергают его, то с ирландцами этого не произойдет.
Они не разочаровали короля. Его эмоциональный подход, его сентиментальные слова подходили к данному случаю наилучшим образом. Толпы пришли, чтобы приветствовать его и сопровождать карету в охотничий домик в Феникс-Парке.
Там он обратился к массе собравшихся людей – величественная, импозантная и, несомненно, царственная фигура.
– Сегодня один из счастливейших дней в моей жизни. Сердцем я всегда был ирландцем. Я всегда любил Ирландию, и теперь я знаю, что мои ирландские подданные любят меня.
Он сказал им, что собирается выпить за их здоровье, и надеется, что они выпьют за него. Это будет пунш из ирландского виски.
Как же они аплодировали ему! Как же они любят его! Он наделен даром оратора. Он знал, как завоевать их сердца.
Настоящий король, говорили они.
Так начался его официальный визит. Просто нельзя было добиться большего успеха. Они любят своего короля, а король любит своих подданных. Как же давно он не слышал таких аплодисментов!
Любимый монарх. Свободный человек. Как же счастлив он мог бы быть, будь он на двадцать лет моложе! Но даже на гребне триумфа внутренний голос постоянно напоминал ему: «Слишком поздно. Успех пришел слишком поздно».
