- Думаю, надо вернуться к гостям, кто-нибудь уже нашел "сокровище".
      - Не мы должны его найти, - ответил Колум. - Это будет не правильно, скажут, что подстроено. Достаточно уже того, что я нашел серебряный пенни и стал "Королем на Ночь". Король на одну ночь.., все, что я захочу сегодня мое! Все, что я попрошу, да?
      - Разве ты не всегда король в своем замке?
      - Неужели ты, наконец, это поняла?
      И мы пошли к гостям...
      Коннелл и его подружка, маленькая дочь одного из сквайров, нашли "сокровище" - два маленьких золотых амулета в ящичке. Ящичек принесли Колуму, а он передал его детям со словами, что содержимое ящичка защитит их от проклятых злых духов, призраков, болезней, колдовства и чар. Коннелл был очень доволен. Это было утешением за то, что он не нашел серебряный пенни.
      Но что-то обязательно должно было произойти. На сей раз это была Сенара. Она почувствовала себя плохо, и Тамсин сказала, что уложит ее в кровать.
      Я пошла в свою спальню и стала записывать в дневник все происшедшее за этот день. Я любила делать записи в тот же день, пока память была свежа. Вдруг я услышала шаги за дверью и поспешно спрятала бумаги.
      Это была Тамсин. Она каждую ночь приходила проведать меня.
      - Сенара очень больна, - сказала она. - Она хочет, чтобы я сегодня была с ней. Она говорит, что ей лучше, когда я рядом.
      Иди к ней, дорогая!
      - Тебе сегодня лучше, мама?
      - Да, любовь моя! Не волнуйся обо мне. Она прильнула ко мне.
      - Ты уверена, мама, что без меня с тобой все будет в порядке?
      - Конечно, моя дорогая! Спокойной ночи! Иди и присмотри за Сенарой.
      Я крепко ее поцеловала, и она вышла. Я продолжила записи. Закончу тем, что я поцеловала Тамсин и пожелала ей спокойной ночи, потом спрячу бумаги и лягу спать...
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ТАМСИН
      МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО МОРЯКА
      Рождество никогда не приносит мне радости. Я не могу забыть, что именно тогда умерла моя мать, и, хотя это случилось шесть лет тому назад, я это помню так же ясно, как в первое же;
      Рождество после ее смерти.
      Мне было тогда десять лет. Был очень веселый рождественский день. В замке были артисты, мы играли пьесу, все танцевали, пели и играли на музыкальных инструментах.
      Я часто думаю, что, если бы я была с матерью в ту ночь, ничего бы не случилось. Несколько ночей до этого мы спали вместе, а потом заболела Сенара, и я осталась с ней.
      Я вспоминаю те ночи, когда мама так радовалась, что мы вместе. Я тогда была совсем маленькая, а дети не все понимают. Я вспоминаю, как она прижимала меня к себе, как для нее было важно, что я с ней рядом.
      А на следующее утро она была мертва. Нашла ее Дженнет. У меня в голове прокручивается вся кар тина: как я услышала крик Дженнет, как она прибежала ко мне, и я не могла добиться ничего от нее. Я побежала в мамину комнату, а там она.., лежала на кровати. Мать была не похожа на себя - такая неподвижная и холодная, когда я потрогала ее лицо. И странно: ничто не указывало на причину ее смерти.
      Приехал доктор и сказал, что не выдержало ее сердце: другого объяснения ее смерти он найти не смог.
      Отец говорил, что последние недели она недомогала, и он очень беспокоился за нее. Мы все это подтвердили, но я очень на себя сердилась. Я внушила себе, что, если б я была с ней, этого не произошло бы. Я ведь чувствовала в те дни, перед ее смертью, что она чего-то боялась. Потом мне подумалось, что, может быть, я вообразила это? Ведь в десять лет ума немного.
      Слуги шептались, но при моем появлении замолкали и начинали говорить о какой-нибудь ерунде.
      Приехала бабушка из Лайон-корта. Она была ошеломлена и озадачена, как и я. Она обняла меня, и мы вместе заплакали.
      - Нет, только не Линнет! - все повторяла она. - Она была такая молодая! Как это могло случиться?
      Никто не знал. Доктор сказал, что иногда человеческое сердце не выдерживает, приходит его время. Бог видит, что пора человеку уходить, - и он уходит.
      Дедушка был в море, как и мои дяди - Карлос, Жако и Пени, но Эдвина приехала. Она выглядела напуганной и сказала, что должна была что-нибудь сделать, что она предвидела это! Она не захотела объяснять, а мы не поняли, что она имела в виду. Эдвина была в таком исступлении, что не могла больше ничего говорить, но я почувствовала к ней симпатию, потому что она винила себя почти так же, как я.
      В старой нормандской часовне отслужили службу и похоронили мать на нашем кладбище, возле башни Изеллы. Ее положили рядом с могилой неизвестного моряка, который был выброшен на берег, когда в начале года было кораблекрушение. С другой стороны была могила первой жены отца.
      Больше всех - даже больше, чем Сенару - я любила свою мать. Ее смерть стала самой большой трагедией моей жизни. Я сказала бабушке, что никогда не утешусь. Она погладила меня по голове:
      - Боль утихнет, Тамсин, и у тебя, и у меня, но сейчас нам трудно поверить в это!
      Бабушка сказала, что возьмет меня с собой в Лайон-корт, что там мне будет легче. Я все думала о маме, как в последний раз видела ее. Я никогда этого не забуду: когда я вошла, она встала, и можно было подумать, будто она что-то спрятала. Но, может быть, мне это показалось? Мне было тревожно, что я не с ней. Я чувствовала, что очень нужна ей. А может быть, в тот момент я и не чувствовала этого, а подумала так уже потом? Ведь была еще и Сенара, которая выпила очень много вина, и ей было плохо. Я должна была остаться с ней. Если бы не это, я была бы с мамой!
      Сенара сказала, что я не должна винить себя: она была очень больна и естественно, что я осталась с ней. А мама не была больна или, если и была, никто об этом не знал.
      - Кроме того, - сказала Сенара, - что ты могла бы сделать?
      Ей было тогда всего восемь лет, и я не могла ей объяснить того жуткого чувства, какое было у меня. Это потому, что между мамой и мной была гармония. Я чувствовала, что она знает о чем-то, чего мне не говорила. Если бы она сказала, может быть, я поняла бы. Я помню, как сердилась на себя за то, что еще такая маленькая.
      Когда бабушка предложила мне поехать с ней, я сказала, что не могу оставить Сенару, поэтому она разрешила взять Сенару с собой. Сенара с радостью согласилась. Она хотела уехать из замка, и отец не возражал. Я никогда раньше не видела отца таким тихим.
      В Лайон-корте я немного успокоилась. Мне всегда нравилось туда приезжать. Лайон-корт был "молодым" домом по сравнению с замком, он казался открытым, искренним... Хотя это слова не для описания дома, но я пользуюсь ими, чтобы противопоставить его замку - хитрому, полному тайн, такому старому: замок стоял еще во времена норманнов, а потом, в годы Плантагенетов, его все улучшали и перестраивали. Бабушка же сказала, что Лайон-корт был выстроен напоказ: Пенлайоны хотели, чтобы все знали, какое у них состояние. Это был дом, который "гордился собой", если можно так говорить о домах (а я думаю, что каждый дом - личность), а будучи "гордым" домом, он был счастлив.
      Его сад славился в округе своей красотой. Дедушка любил, чтобы сад содержали в порядке. В это время года сад, конечно, не цвел, но нес в себе обещание весеннего и летнего великолепия.
      Нам был виден Плимутский мыс и даже пролив Зунд, где проходили корабли. Сенара любила туда смотреть, а так как она не так страдала, как я, - хотя тоже любила маму - ей начинала нравиться жизнь в Лайон-корте. Иногда она даже громко смеялась, а потом смотрела на меня в испуге. И я говорила ей, что она не должна смущаться, если иногда забывалась, потому что это понравилось бы маме. Она не хотела бы, чтобы мы горевали больше, чем надо.
      Моя тетя Дамаск, которой было всего пятнадцать лет, по просьбе бабушки смотрела за нами, но она тоже была подавлена, потому что очень любила мою маму, как и все, кто знал ее.
      Вспоминая то посещение, я думаю о нашей печали. Мы не смогли убежать от горя, уехав из замка. Лайон-корт был родным домом моей мамы. Она сидела за большим столом в просторном зале, поднималась по лестницам, ходила по галерее, здесь ела, спала и смеялась. Память о ней была здесь так же жива, как и в замке.
      Наше подавленное настроение немного скрасили Лэндоры. Они приезжали к бабушке на Рождество, а когда она услышала о смерти мамы и поехала в замок, Лэндоры уехали из Лайон-корта, чтобы навестить других членов торговой компании. Теперь, по пути к себе домой, в Тристан Прайори, они опять ненадолго остановились в Лайон-корте. Я слышала имя Лэндор и знала, что эта семья связана с делом дедушки, большим торговым товариществом, о котором теперь говорили с трепетом. Я догадывалась, что мой отец скептически относился к нему, потому что всякий раз, когда об этом говорили, губы его кривились.
      Сенара и я были в саду с Дамаск. Она пела песню, которую выучила. Бабушка сказала ей, чтобы она отвлекала меня от мысли о смерти моей мамы, и она это пыталась сделать. Послышался топот копыт, голоса, значит, кто-то приехал. Дамаск перестала петь, а Сенара уже готова была бежать и смотреть, кто это. Она была такая быстрая и импульсивная, что мне приходилось всегда одергивать ее. Я сказала:
      - Мы должны ждать, когда нас позовут, правда, Дамаск?
      Дамаск согласилась со мной.
      - Сюда часто приезжают, - сказала она. - А у вас часто бывают гости в замке Пейлинг?
      Я подумала о гостях - сквайрах-соседях, которых приглашали на Рождество и другие праздники. Были, конечно, те, кто приходил неожиданно, но они не были обычными гостями. Они разговаривали о делах с отцом, и я помню, что мама всегда казалась встревоженной, когда они были в доме.
      - Нет, не очень, - сказала я.
      - Нет, к нам приезжает много гостей! - заявила Сенара, которая любила, чтобы у нее все было самое большое и самое лучшее. Она обманывала себя, думая, что так оно и было, и это вошло у нее в привычку. Я всегда ее поправляла, когда могла.
      - Когда твой дедушка здесь, дом всегда полон гостей, - сказала Дамаск.
      Я была рада, что дедушки сейчас не было. Его горе было бы очень шумным. Он рассердился бы, что мама умерла, и искал бы виноватых: он всегда искал виноватых, когда что-нибудь было не так. Он спрашивал бы, почему не звали докторов, и обвинил бы отца, а я не хотела, чтобы ругали моего отца.
      Теперь я убеждена, что встреча с Фенном Лэндором в то время помогла мне лучше всего. Ему тоже было десять лет, он был всего на несколько месяцев старше меня. Это был симпатичный мальчик с темно-синими глазами, очень серьезный. Может быть, потому, что мы были одного возраста, он выбрал меня для компании - Сенара была еще маленькая, Дамаск слишком взрослая. И, благодаря ему, я опять стала интересоваться жизнью; в моем десятилетнем неведении я думала, что плохого уже никогда не будет.
      Он любил, когда мы были одни и могли долго разговаривать. Его раздражал возраст, он не мог дождаться, когда станет мужчиной. Мы вместе ходили к морю, лежали на утесах, глядя на морскую гладь. Внимательно посмотрев на нас, бабушка разрешила нам вместе кататься. Наверное, она понимала, что Фенн мог для меня сделать больше, чем любой другой. Он не был частью моей старой жизни, как все остальные, и был совершенно новым человеком, и когда я была с ним, переставала думать о своей трагедии.
      Фенн рассказал мне о своем отце Фениморе, - по его словам, лучшем человеке в мире.
      - Отец не был грубым и хвастливым, как большинство мужчин, - говорил он. Он был хороший и благородный. Он ненавидел убивать людей и не убил ни одного человека в своей жизни. Он хотел приносить людям добро.
      - Когда он умер?
      - Говорят, что он пропал, но я не верю: однажды он вернется. Он должен вернуться домой. Мы ежедневно ждем его. Каждое утро, проснувшись, я говорю себе: "Сегодня он приедет!" Но дни идут, идут...
      Я видела его взгляд, полный отчаяния, и хотела успокоить его. Я знала: хотя он и верил в то, что его отец жив, на самом деле он боялся, что это не так.
      - Его корабль назывался "Лэндор Лайон". Это было совместное предприятие Пенлайоны и Лэндоры, понимаешь? Моя семья и семья твоего дедушки!
      - Корабли часто задерживаются на несколько месяцев.
      - Да, но, понимаешь, этот корабль уже видели с берега в октябре, но был большой шторм.
      - Надо надеяться! - сказала я. - С кораблями это случается, а может быть, видели не его корабль? Ведь нельзя быть таким уверенным?
      Потом он мне рассказал о новой Ост-Индской компании, которая была уже основана, с жаром говорил об ее успехах, о том, какую важную роль играл в ней его отец.
      - Понимаешь, это была его идея. Дело было начато давно, еще до моего рождения, после поражения Армады. Мой отец верил, что мирная торговля - это еще не решение всех наших проблем!
      Я с печалью заметила, что он говорил об отце в прошедшем времени, значит, в глубине сердца он все-таки считал его мертвым.
      - Когда ты сможешь плавать вместе с отцом? - спросила я, чтобы вновь зажечь его веру.
      Он внезапно ослепительно улыбнулся. Когда он был счастлив, лицо его становилось красивым.
      - С шестнадцати, наверное. Еще целых шесть лет!
      Я рассказала ему о смерти мамы, которая явилась причиной моего пребывания в Лайон-корте, у бабушки. Я могла говорить с ним на эту печальную тему спокойно: он тоже потерял любимого человека. Между нами сразу же установилась связь. Я видела, что он больше всех любил отца и восхищался им, как и я любила свою мать и восхищалась ею. Мы были друг для друга утешением.
      Я настояла, чтобы он рассказал мне о кораблях и о компании: его отец очень много говорил с ним об этом. Я могла представить, каким отцом был Фенимор Лэндор: дети его никогда не боялись, испытывали к нему глубочайшую любовь, привязанность и, что очень важно, уважение - идеальный отец! Иметь такого отца - благословение Божие, но, увы, потерять его было величайшей трагедией.
      Однажды Фенн сказал мне:
      - Почему мы раньше никогда не встречались? Мы часто приезжаем сюда, ты тоже, наверное потому, что это дом твоих дедушки и бабушки.
      Я согласилась, что это было странно, потому что мы тоже часто приезжали.
      - Наверное, наши приезды не совпадали? Без сомнения, Фенн и я сослужили друг другу хорошую службу, и бабушка была очень довольна. Выл, однако, один странный инцидент во время этого визита, который я не смогла забыть.
      Сенара, Дамаск и я жили в Лайон-корте в одной комнате. Это была большая комната, в ней стояли три кровати. Однажды ночью я лежала, не в состоянии заснуть: после смерти мамы я плохо спала. Она мне снилась все время, я внезапно просыпалась, воображая, что она меня зовет, потому что чего-то боится. Этот сон повторялся постоянно. Во время сна я стремилась к маме, но не могла дойти, кричала в отчаянии - и просыпалась.
      Вот что случилось в ту бессонную ночь. Я проснулась в ужасном состоянии и села на кровати, не понимая, где нахожусь. Потом из мрака стали выступать знакомые очертания - сундук, стол с украшенной резьбой столешницей, две другие постели, на которых спали Дамаск и Сенара.
      Мне послышался чей-то плач. Я встала с кровати, надела халат, открыла дверь и вышла в коридор. Плач слышался из соседней комнаты.
      Я тихо постучала в дверь, и, так как мне никто не ответил, открыла ее. У окна неподвижно сидела бабушка Фенна, слезы лились у нее по щекам. Она порывисто встала, когда я вошла. Я торопливо сказала:
      - Извините, я услышала, как вы плачете. Я могу вам помочь чем-нибудь?
      - Это Тамсин! - узнала она. - Я разбудила тебя?
      - Я плохо спала.
      - Ты тоже горюешь, - сказала она. - Бедное дитя, ты потеряла мать, а я дочь и сына.
      - Может быть, он не утонул?
      - Утонул. Он приходит ко мне во сне: вместо глаз - пустые глазницы, рыбы плавают вокруг него. Он достался морю, лежит глубоко на дне, и я никогда не увижу своего любимого сына.
      Было что-то тревожное в безумном выражении ее глаз. Ее горе было болезнью, и болезнь была тяжелая.
      - Оба.., и сын, и дочь, - сказала она.
      - И дочь тоже?
      - Моя дочь была убита, - сказала она.
      - Убита! - прошептала я.
      Она вдруг в ужасе замолчала, а потом сказала:
      - Ты - маленькая Тамсин Касвеллин. Я не должна говорить с тобой о моей дочери.
      - Вы можете говорить со мной обо всем, если это утешит вас.
      - Дорогое мое дитя! - сказала она. - Мое бедное дорогое дитя.
      У меня выступили слезы на глаза, потому что Фенн помог мне забыть о моем горе, а она вернула его во всей остроте. Я опять переживала то ужасное утро, когда вошла в мамину спальню и увидела ее там лежащей на кровати. Я снова слышала лепет Дженнет, и мое несчастье навалилось на меня снова.
      Бабушка Фенна обняла меня и стала покачивать.
      - Жизнь была к нам с тобой жестока, дитя мое.., жестока.., жестока.
      - Когда умерла ваша дочь?
      - Еще до того, как ты родилась... Это должно было случиться до того, как родилась ты.
      Я не поняла ее слов, но уже заметила, что она говорила бессвязно.
      - Ее убил муж. Он - убийца. Придет день, и судьба его накажет. Вот увидишь, так и будет, я уверена. А теперь море забрало моего красивого мальчика. Он был еще такой молодой. Почему это должно было случиться с ним? За несколько миль от берега...
      - Может быть, он вернется.
      - Никогда я не увижу больше его лица.
      - По крайней мере, у вас есть надежда. И я подумала, что у меня нет надежды: я видела, как маму опустили в могилу. И вдруг, как молния, в моей голове пронеслась картина нашего семейного кладбища - могила первой жены моего отца, могила неизвестного моряка и могила мамы.
      Старая женщина начала рассказывать о Фениморе, своем сыне, и его планах.
      - Ни у одной матери не было лучшего сына. Он был благородный, добрый. Он был большой человек. А моя дочь.., моя доченька! Она была нежная. Ей нельзя было выходить замуж, но ведь это казалось естественным, и вот этот.., этот, ее голос упал до шепота, - это чудовище!
      Я попыталась успокоить ее и снова уложить в постель, но она не могла успокоиться, громко плакала, и все мои усилия были напрасны. Я не знала, что делать, потому что у нее начиналась истерика, и я подумала, что она, наверное, очень больна. Она не отпускала меня от себя, но мне удалось освободиться. Я пошла в комнату бабушки, разбудила ее и рассказала, что случилось.
      - Бедная женщина! Она в таком плачевном состоянии. Ужасное исчезновение сына вернуло в памяти трагическую утрату дочери. Она не может справиться с горем, и я боюсь, что рассудок ее не выдержит.
      Мы вернулись вместе. Она сидела там же, закрыв лицо руками и раскачиваясь в кресле.
      - Пойдем, Джейн, - сказала ей бабушка, - ты должна лечь. Я принесу тебе что-нибудь, чтобы ты уснула.
      Мы взяли ее под руки, и повели ее к кровати.
      - Лежи тихо, - успокоила ее бабушка, - попытайся уснуть, ни о чем не думай. Ни к чему хорошему это не приведет. Лучшая помощь себе и другим - это сдерживать свое горе.
      Я гордилась бабушкой, потому что знала, как она сейчас страдала, и хотела быть похожей на нее. Вдруг прозвучал вопрос:
      - Мать этой девочки.., она тоже была убита? Бабушка быстро взяла меня за руку.
      - Она бредит, - прошептала она. - Теперь, Тамсин, иди к себе. Постарайся не разбудить никого, а я посмотрю за ней. Спокойной ночи, дитя мое!
      И я ушла, размышляя о бедной Джейн Лэндор. В голове у меня вертелась фраза: "Мать этой девочки, ее тоже убили?" Наверное, она говорила о моей маме. Что она имела в виду? Бабушка сказала, что она бредит, и, конечно, это было так. Она не могла иметь в виду мою мать!
      Несколько дней я не видела Джейн Лэндор, а когда увидела, она уже была спокойна, и, хотя я тогда забыла об этом ночном случае, я вспомнила о нем позднее.
      Сенара и я остались у бабушки до весны. В мае мы вернулись в замок. Нас ожидал сюрприз: отец снова женился, а моей мачехой стала мать Сенары - Мария.
      ***
      После возвращения из Лайон-корта замок Пейлинг казался чужим, что было странно, потому что он был моим родным домом. Все, казалось, изменилось с тех пор, как мы уехали. Ничто уже не напоминало о моей маме, а появилось что-то новое, неуловимое, хотя трудно было сказать, что именно.
      Правда, мебель была заменена. Спальня родителей приняла совершенно другой вид: появились богатый бархатный полог у кровати и занавеси на окнах. В этом было что-то чужеземное. Я заглянула в Красную комнату: она была оставлена в том же виде. Я помнила все истории о ней. Гостиная мамы, в которой она часто бывала, тоже была нетронута: ее резной деревянный стул и стол, на котором стояло бюро из сандалового дерева, которое ей очень нравилось.
      Сенара втайне гордилась тем, что ее мать из таинственной гостьи замка превратилась в бесспорную его хозяйку. Раньше, я думаю, она чувствовала себя посторонней, поэтому я постоянно напоминала ей, что считаю ее своей сестрой.
      Слуги изменились. Они все время шептались о чем-то и крестились, будто защищаясь от злого глаза. Я знала, что они боялись моей мачехи, Марии. Иногда мне казалось, что даже отец немного боялся ее.
      Я не могла подавить в себе возмущения. Во-первых, я не хотела видеть кого-то на месте мамы; во-вторых, я считала, что это произошло слишком быстро: только три месяца, как умерла мама, а отец уже женился, а тот факт, что Мария до этого жила в замке, был отвратителен.
      Отец и раньше почти не замечал меня - его любимцем был Коннелл - ему не нужны были девочки, по крайней мере, в качестве дочерей. А после моего возвращения он старался не попадаться мне на глаза, словно мое присутствие смущало его: он знал, как мы с мамой любили друг друга.
      Сначала Сенара заважничала, но скоро это прекратилось. Наша дружба оказалась слишком крепкой, чтобы что-нибудь могло поколебать ее. То, что ее мать заняла место моей, могло бы привести к разрыву, но только не между нами.
      Отец нанял учителя, чтобы давать нам уроки, потому что раньше это делала мама. И он уже поселился в замке - некий господин Эллер. Ему, наверное, было не более сорока пяти Лет. Был он строгий, серьезный, и даже Коннелл вынужден был быть внимательным, хотя ненавидел уроки и в двенадцать лет считал, что уже вырос для этого.
      Дженнет почти не изменилась, только чуть постарела. Я думаю, смерть мамы явилась для нее большим ударом. Она была только на год младше моей бабушки, и я знала, что она относилась к маме, как к своей дочери. Она ходила, что-то бормоча про себя, затаив неприязнь к моей мачехе, но боялась это показать.
      Очень многие боялись Марии. Это было оттого, что она появилась в замке в ночь Хэллоуина - время для ведьм! То, что она отличалась от других людей, было ясно. Она никогда не сердилась, но если ей что-то не нравилось, в ее глазах появлялся странный блеск, который был так же странен, как открытое и громкое недовольство отца. Все изменилось. Замок казался полным теней, слуги боялись, когда наступала темнота. Дженнет, раньше такая говорливая, довольная жизнью, уже была другой, на ее лице было постоянное выражение замешательства. Однажды она не выдержала и заплакала.
      - Я знала твою маму с пеленок, - сказала она мне. - Я держала ее на руках, когда ей было всего день от роду. Твоя бабушка была добра ко мне, но и резка, не раз поднимала на меня руку, но мисс Линнет... - И мы уже плакали вместе.
      Потом Дженнет вдруг перекрестилась и сказала глухим голосом:
      - Боже, помоги нам всем! Место моей доброй госпожи.., моей маленькой госпожи Линнет.., занято... - Она посмотрела через плечо и после длинной паузы прошептала:
      - ..другой!
      Как и все, Дженнет боялась моей мачехи, но я удивлялась отцу: глаза его следовали за Марией, где бы она ни была. Я слышала, как одна из служанок сказала:
      - На него наслали чары.
      Временами я чувствовала на себе взгляд Марии. Она ожидала, что я обижусь на нее за то, что она заняла место мамы: мачех никто не любил. Но я знала, что ненависть к ней не вернет мою маму, и она была матерью Сенары, а Сенара считала ее замечательной. Мое несчастье не вызвало желания кого-то винить. Когда Мария это поняла, она просто перестала меня замечать, и я была рада этому.
      Все-таки она была странная. Хотя она никогда не демонстрировала своих чувств к Сенаре, ее беспокоило будущее дочери. Она потребовала, чтобы господин Эллер сделал из нее образованную леди. Кроме того, она наняла молодого человека учить нас танцам и пению. Его звали Ричард Грейвл, а мы звали его просто Дикон. Он играл на лютне и клавесине так, что мог заставить смеяться или плакать, и сердце таяло. Он так красиво танцевал, что, когда показывал нам разные движения, невозможно было оторвать от него глаз. Сенара была от него в восторге и старалась превзойти всех и в музыке, и в танцах. Мы разучивали сельские танцы, шуточные народные, но в основном те, которые танцуют на балах. Я догадалась, что мачеха хотела сделать из своей дочери благородную даму, а так как я была ее подругой, меня тоже учили по необходимости. Она не хотела, чтобы Сенара всю жизнь прожила в сельской местности, цель этих занятий была сделать из нее придворную даму.
      Но мы были так далеко от королевского двора, хотя в глубине души я знала, что если мачеха захотела этого, то так и будет. Я слышала, как одна из служанок заметила, что она обладала "силой". Я никогда раньше не слышала этого выражения, но сразу поняла, что она имела в виду.
      Удивительно, как быстро молодежь приспосабливается к жизни! Не прошло и года, а мой дом уже не казался мне странным, чрезвычайное становилось обычным. Это, конечно не значило, что я забыла маму, я не забуду ее никогда. Я ходила на кладбище и клала цветы на ее могилу, а так как мне казалось несправедливым не обращать внимания на другие две могилы, я клала цветы и на них.
      Конечно, на кладбище было похоронено много Касвеллинов, но эти три могилы были рядом, и мне жаль было первую жену отца, Мелани, и неизвестного моряка тоже. Чтобы как-то выделить мамину могилу, я посадила на ней куст розмарина для памяти. Когда я сажала его, мне в голову пришла мысль, что мама не потеряна для меня: она все время рядом со мной, особенно тогда, когда мне нужна ее помощь. Как бы на небесах ни было хорошо, она никогда не оставит меня одну. Я чувствовала, как она наблюдает за мной, охраняет от всякого зла. Эта мысль меня успокоила и, раз навестив, осталась, и мне снова стало хорошо.
      Жизнь потекла по новому руслу. Уроки с господином Эллером, песни и танцы с Диконом занимали большую часть нашего времени. Мы ездили в Лайон-корт, но бабушка никогда к нам не приезжала, и мы не настаивали. Я знала, что она не хотела приезжать в дом, где раньше жила мама, и видеть новую жену отца, но я могла ездить к ней, когда хотела, и всякий раз меня сопровождала Сенара: мы даже подумать не могли, что расстанемся. Временами мы ссорились, конечно, но обе знали, что эти разногласия быстро разрешатся. Мы были очень разные по темпераменту: я была спокойная, серьезная, меня нелегко было рассердить, и я с удовольствием помогала людям. Временами Сенаре не хватало терпения дружить со мной, хотя она любила, когда я ухаживала за ней. Она была полна жизни и ненавидела уроки. Господин Эллер был в отчаянии от нее, но зато она играла на клавесине и лютне с большим чувством и вкусом. У нее был хороший голос, а танцевала она так грациозно, что было приятно на нее смотреть. Я была серьезная, любила читать, а Сенара ревновала меня к книгам. "Неужели это интереснее, чем говорить со мной?" - спрашивала она. И когда я отвечала, что интереснее, она пыталась вырвать книгу из моих рук. Я хотела заинтересовать ее тем, что читаю, но внимание ее быстро рассеивалось. Несмотря на эти различия, мы были счастливы друг с другом.
      Так проходило время. Когда мне было тринадцать лет, умерла королева. Тогда я жила в Лайон-корте, был март 1593 года. Я помню мою подавленность, но не столько из-за смерти королевы, сколько потому, что мне пришла в голову мысль, что мои дедушка и бабушка уже старые, и если королева, которая казалась бессмертной, умерла, то могли умереть и они. Моя прабабушка Дамаск, которой дали имя в честь розы, умерла в очень преклонном возрасте, почти сразу же после смерти мамы. И для моей бедной бабушки это был двойной удар, ибо хотя она мало видела свою мать, потому что та жила в Лондоне, между ними существовала такая же связь, какая была между ней и дочерью. Смерть витала в воздухе.
      - Смерть одна не приходит, - пророчески сказала Дженнет.
      Мой дедушка, когда-то сильный морской капитан, больше не ходил в море. Ему было уже за семьдесят, а бабушке шестьдесят три. Он любил сидеть на мысу целыми часами, глядя на море и вспоминая, наверное, свои приключения. Ходил он с палочкой, потому что одна нога у него плохо сгибалась. Его громкий голос все еще не умолкал в доме, и бабушка продолжала браниться с ним, но я чувствовала, что они вели себя так не потому, что между ними была вражда, а потому, что хотели, чтобы все продолжалось, как раньше. Дяди - Карлос и Жако - часто бывали в Лайон-корте, когда не были в море: они сидели с отцом и говорили ему о своих последних "подвигах". Они были так преданы ему! Эдвина часто приезжала в Лайон-корт, и вместе с нею - ее сыновья. Дамаск собиралась замуж за одного из капитанов "Трейдинг компани". С грустью я поняла, как все изменилось.
      В день, когда умерла королева, мы сидели за столом в большом зале, потому что в доме были гости: приехали жених Дамаск с родителями и еще несколько человек, служивших в компании. Разговор, естественно, был о королеве: о долгом ее правлении, о переменах, которые, конечно, повлечет ее смерть. Королева давно недомогала, и нам следовало бы подготовиться к этому печальному событию, но все думали, что она вечно будет править нами. Ведь всю мою жизнь люди говорили о королеве, как могли бы говорить о земле, и невозможно было вообразить Англию без нее.
      Мой дедушка обожал ее, для него она была символом Англии. Однажды она призвала его, и он поплыл вверх по Темзе и прибыл в Гринвич, где она милостиво приняла его. Это было перед поражением Армады, а королева сознавала, какими полезными для нее могли оказаться такие люди, как Джейк Пенлайон. Она похвалила его за подвиги и намекнула, что была бы не против, если бы он продолжал грабить испанцев, отнимая у них сокровища и привозя их домой, но чтобы значительная доля поступала и в кошелек государства. В то же время она уверяла испанцев, что сделала предупреждение своим морякам-пиратам. Это отвечало интересам дедушки, и он постоянно всем говорил, что жизни не пожалеет ради своей королевы.