Это был здоровый ребенок, вскоре ставший и красивым. Я с самого начала отвергла предположение, что у меня может родиться неполноценный ребенок, хотя такая мысль изредка и мелькала. Представляю, как переживал Ричард. Страшный призрак, должно быть, витал над ним с тех пор, как родился его чудовищный сын, и я уверена, что он постоянно думал, не кроется ли в нем самом какой-то порок.
      Как только мне положили на руки мою дочурку и я осмотрела ее чудесное маленькое тельце, меня наполнила радость. Через несколько недель стало ясно, что девочка очень сообразительна. Я знала, что все родители считают такими своих детей, но, даже сделав поправку на материнскую необъективность, можно было уверенно сказать: Арабелла была нормальным ребенком.
      Элла обожала ее. Люк посматривал на нее с некоторой подозрительностью, но этого и следовало ожидать; что же касается меня, то я стала почти идолопоклонницей, так что моя маленькая девочка просто купалась в любви.
      Анжелет, взяв ее на руки, пришла в неописуемый восторг. Она стала выискивать общие черты у девочки, у нашей матери и у нас обеих. Бедняжка Анжелет, вероятно, была бы гораздо лучшей матерью, чем я увидев ее с моим ребенком на руках, я почувствовала угрызения совести: этот ребенок должен был принадлежать ей.
      Я радовалась тому, что родилась девочка. Мальчик, мог бы внешне сильно напоминать своего отца, а я не хотела, чтобы Люк страдал из-за этого. Он так много сделал для меня и нравился мне все больше и больше.
      Мы часто спорили, и нужно признать, что иногда я отстаивала противоположную точку зрения только ради того, чтобы спровоцировать его. Он это понимал, и ему это нравилось. Как ни странно, наш брак оказался счастливым, что было почти чудом, если принять во внимание разницу наших характеров. Я знала, конечно, что этот успех объясняется физической стороной наших отношений, о чем ему, пуританину, хотелось бы забыть.
      Это был знаменательный год для Англии. Погрузившись в семейную жизнь, я мало думала о политике. Даже такая женщина, как я, меняется, становясь матерью, и в течение нескольких месяцев до и после рождения Арабеллы меня занимал главным образом этот вопрос.
      Одним из первых актов нового парламента стало требование об отставке Томаса Уэнтворта, графа Страффорда, который был главным советником короля в тот период, когда возник конфликт с Шотландией и шотландцы после ряда побед пересекли границу Англии, захватив часть ее северных территорий. Страффорд энергично рекомендовал королю такие нежелательные способы справиться с ситуацией, как заграничные кредиты, снижение ценности монеты и привлечение ирландской армии к борьбе с Шотландией, чтобы одновременно припугнуть и некоторых англичан, проявляющих признаки непокорности. Король тесно сотрудничал со Страффордом, и граф получил звание генерал-лейтенанта.
      Слушая все это, мне часто хотелось усесться с Ричардом в библиотеке и хорошенько обсудить назревшие проблемы. Я понимала, что они должны глубоко волновать его.
      Итак, Страффорд был смещен, его судили, признали виновным и приговорили к смерти за измену, заключавшуюся в умысле ввести в страну ирландскую армию для расправы над англичанами. Король оказался в затруднительном положении. Он изо всех сил пытался защитить друга, с политикой которого был согласен, и когда перед ним положили на подпись смертный приговор, он стал увиливать от решения.
      Расхаживая взад и вперед по комнате, Люк говорил:
      - Страффорд должен умереть. А в день, когда он умрет, король окажется в щекотливой ситуации.
      Наконец король подписал приговор, и Страффорд был казнен.
      Это случилось в мае, за три месяца до рождения Арабеллы. Я достаточно хорошо разбиралась в происходящих событиях, чтобы понять, что все это будет иметь далеко идущие последствия и что туча, до сих пор едва заметная на горизонте, нависла у нас над головой.
      Но в то время я была женщиной, которой через три месяца предстояло стать матерью, и это мне казалось важнее всего остального.
      ***
      События не позволяли Ричарду бывать дома. Впрочем, возможно, он задерживался дольше, чем это было необходимо. Он больше не предлагал Анжелет жить с ним в Уайтхолле. Она сказала мне, что ситуация слишком серьезна для того, чтобы думать о каких-то развлечениях, и что ее муж постоянно проводит совещания с другими генералами.
      Однажды он все-таки появился и подъехал к ферме. Думаю, он уже довольно давно находился где-то поблизости и ждал меня. Заметив его, я, как и в первый раз, вышла ему навстречу. Это было в мае 1642 года. Арабелле исполнилось девять месяцев, и никто из родителей не мог бы желать лучшего ребенка.
      - Я должен был увидеть тебя, - сказал он. - Мы находимся на грани войны. Бог знает, что будет с нами потом.
      - Я знаю об этом. И о том, что ты и мой муж будете противниками.
      Он махнул рукой, давая понять малозначительность этого обстоятельства.
      - Ребенок... - сказал он.
      - Это самый красивый в мире ребенок.
      - Совершенно нормальный? - с тревогой спросил он.
      - Подожди немножко.
      Я бросилась к дому и вынесла ему девочку. Он смотрел на нее с обожанием, а она вела себя с каким-то серьезным достоинством.
      - Идеальный ребенок, - сказал он, и я поняла, что он вспоминает чудовище, запертое в замке. - Это на тебя похоже, - продолжал он, - продемонстрировать мне, что у меня может быть прекрасный ребенок.
      - Я никогда не сомневалась в том, что мой ребенок будет именно таким.
      - О, Берсаба, я благодарю тебя за эти мгновения счастья.
      - Это было счастьем?
      - На несколько часов - да, - ответил он.
      - Ну что ж, все-таки было, - сказала я, - но теперь кончилось. Она всегда будет напоминать мне о минувшем.
      Покрепче прижав к себе девочку, я подумала - это мое утешение, моя поддержка. И еще: бедный Ричард, у него нет этого утешения.
      - Ты довольна своим браком?
      - Довольна настолько, насколько возможно быть довольной браком не с тобой.
      - Берсаба.., твои слова наполняют меня радостью.., и одновременно чувством безнадежности.
      - У тебя есть Анжелет. Это частица меня. В отличие от меня, она хороший человек. Постарайся помнить это.
      - Я стараюсь быть добрым с ней. Но я предпочел бы, чтобы она не напоминала тебя. Всякий раз, как я смотрю на нее...
      - До свиданья, Ричард...
      - Я не знаю, когда мы вновь встретимся. Вскоре начнется кровавая война.., худшая из всех возможных войн, Берсаба... Я с радостью отправился бы воевать с испанцами или французами. Совсем другое дело - драться со своими соотечественниками. Страна расколота. Север и Запад, Уэльс и Корнуолл стоят за короля, но здесь, на юго-востоке и в промышленных районах, сильно влияние парламента. Рано или поздно мы победим врага, но предстоит жестокая битва. Попрощавшись с ним, я унесла ребенка в дом. Я потеряла Ричарда; больше никогда мне не испытать того экстаза, который был способен вызвать у меня только он; этот печальный и одинокий мужчина собирался ввязаться в конфликт, который вызывал в нем отвращение. Но я не смогу забыть его лицо, когда он смотрел на нашего ребенка, на нашу чудесную девочку Арабеллу.
      Ну что ж, по крайней мере, я сумела что-то сделать для него.
      ***
      В августе Арабелле исполнился год, а король водрузил свой штандарт в Ноттингеме. К тому времени я была беременна от Люка.
      Люк постоянно пребывал в возбуждении. Все, против чего были направлены его горячие молитвы, рушилось. Он был уверен в успехе дела парламентаристов точно так же, как Ричард - в победе роялистов.
      Пошли разговоры о "кавалерах" и "круглоголовых". Прозвище "кавалеры" ввели в обиход те, кто осуждал придворных военных, вращавшихся в Уайт-холле. Это определение считалось оскорбительным, оно предполагало, что эти люди бездельники, лишенные моральных принципов. Прозвище "круглоголовые" возникло, говорят, во время подавления беспорядков, когда некий офицер обнажил свой меч против толпы и прокричал, что перережет глотки этим круглоголовым псам, осмелившимся рычать на епископов.
      В данное время ситуация, похоже, складывалась в пользу роялистов. В руках роялистов была регулярная армия, а на стороне парламента - лишь те, кто пошел бороться добровольно, с твердым убеждением в правоте своего дела. Будучи пуританами, они верили в то, что Господь поможет им, поскольку они - Божьи люди, но Бог оказался не слишком отзывчивым. Битвы при Эджхилле и Брентфорде не дали перевеса ни одной из сторон, а следующей весной роялисты Корнуолла объявили, что весь запад страны - за короля.
      Сын Люка родился в феврале. Я назвала его Лука-сом. Он был похож на своего отца. Меня полностью поглотили радости материнства. Анжелет использовала любую возможность, чтобы приехать ко мне, хотя никогда не могла быть уверена, что именно в этот момент не приедет Ричард. Впрочем, приезжал он нечасто. Военные дела отнимали почти все его время.
      Как обычно бывает в таких случаях, восторги и надежды, сопровождающие начальные стадии конфликта, вскоре уступили место подавленности и осознанию реальности. Стало ясно, что ни одна из сторон не может рассчитывать на скорую победу. Мне трудно было занять ту или иную позицию. Инстинктивно я поддерживала роялистов. Я знала, что король слаб, что он принимает глупые решения, что он упрям и его надо бы проучить; но я не хотела, чтобы нашей страной правили те, кто считает, что радоваться - грешно. В то же время я ощущала необходимость поддержать Люка, причем сама этому удивлялась. Он сумел заразить меня энтузиазмом, с которым отстаивал дело своей жизни; именно это мне и нравилось. Я разрывалась между двумя крайними точками зрения и чувствовала, что не могла бы стать на сторону какой-либо из этих партий с той внутренней убежденностью, которая необходима для победы.
      Люк был подавлен тем, как развивались события. Он говорил, что их солдаты неопытны, что нужна армия, способная справиться с дисциплинированными королевскими войсками. Он был увлечен идеей создания собственных вооруженных сил. Многие были готовы присоединиться к нему. Подобное желание изъявили и работники всех окрестных ферм. Они маршировали по нашим полям и изучали военное искусство.
      Много было разговоров о человеке по имени Оливер Кромвель, который вступил в армию капитаном, но занял такое положение, с которым все вынуждены были считаться. Люк говорил о нем с восторгом. Кромвель реорганизовал армию. Она уже не была беспорядочной толпой, не обладавшей ни оружием, ни мастерством, а лишь горячо верящей в свою правду. Вера в правоту своего дела необходима, но необходимо и умение ее отстоять. "Офицеры должны быть хорошими, честными людьми, - цитировали Кромвеля, - тогда за ними пойдут хорошие честные солдаты. Офицера в грубом коричневом плаще, умеющего и любящего воевать, я всегда предпочту человеку, которого называют джентльменом и который ничего из себя не представляет". Такие речи вызывали вспышки энтузиазма, и по всей стране люди, верящие в справедливость дела, за которое они стояли, превращались в солдат.
      Шли месяцы, и война разгоралась все жарче. Люк вместе со своим подразделением отправился воевать, и никто не мог предположить, как дальше пойдут дела.
      Эти ужасные, отвратительные годы войны! Страна попала в западню: война не принесла пользы ни одной из сторон. Пустовала большая часть угодий. Первые месяцы мы жили в состоянии постоянного возбуждения, ожидая известий. Потом возбуждение сменилось апатией. Большая часть урожая погибла. Пуритане занимались уничтожением произведений искусства, полагая, что красота сама по себе уже является достаточным злом и люди не должны смотреть на что-либо, вызывающее у них восторг: ни на произведения архитектуры, ни на скульптуры или живопись. Это доставляет удовольствие, а значит, человек грешит.
      Слыша о таком варварстве, я ощущала себя преданной роялисткой. Думая о расточительстве двора и упрямстве короля, я становилась на сторону парламентариев. Но чаще всего мне хотелось проклинать и тех, и других.
      Я вспоминала Ричарда, постоянно подвергавшегося опасности. Каждый день я боялась получить известие о том, что он убит или попал в плен.
      Думала я и о Люке, который отправился воевать. Возможно, им придется встретиться на поле боя.
      - Как глупо, - воскликнула я, - сражаться, убивая друг друга из-за разногласий.
      - А разве есть другой выход? - спросила Анжелет.
      - Да, ведь у нас есть слова, разве нет? Почему бы ими не воспользоваться?
      - Они никогда не придут к согласию. Они уже пробовали, и им это не удалось.
      Да, Люк пытался действовать посредством своих памфлетов. Но Люк способен был видеть лишь одну сторону проблемы, так же, как и Ричард.
      Вот так мы жили, ждали, скучали, и дни тянулись бесконечно. Изредка к нам кто-нибудь заезжал, но все разговоры крутились около войны: одна сторона вроде бы одержала верх, но вскоре проиграла; головы Кромвеля и Фэйрфакса скоро будут висеть на Лондонском мосту; король в ближайшее время потеряет трон.
      И все время мы ждали новостей.
      Мы с Анжелет часто виделись. Чаще она приезжала ко мне, потому что мне с детьми было сложнее посещать ее. Она обожала их. Арабелла становилась похожей на меня - своенравной и целеустремленной. Лукас был еще слишком мал, чтобы делать какие-то выводы, он был просто очаровательным херувимчиком.
      Бедняжка Анжелет! Ей, должно быть, страстно хотелось иметь детей, и, конечно, она гораздо больше, чем я, годилась на роль матери. Какую все-таки злую шутку сыграла судьба, сделав меня, чувственную женщину, матерью и в то же время одарив необходимыми для этого чертами характера Анжелет.
      Как ни странно, дети меня обожали. Едва Лукас научился кое-как ходить, он начал виснуть у меня на юбке и очень расстраивался, когда я отцепляла его ручки. Разумеется, они любили и тетю Анжелет, но центром, вокруг которого вращалась их жизнь, была я.
      Когда Лукасу исполнился год, ко мне зашла Феб, и сообщила, что Томас Греер, один из батраков, хочет на ней жениться, и если я не возражаю, она согласится. Я сказала, что и мечтать не могла о лучшем варианте: она останется у меня в услужении, и разница только в том, что теперь она будет ночевать в своем доме. Итак, Феб вышла замуж и вскоре забеременела.
      Мы с Анжелет очень волновались по поводу того, что может происходить в Корнуолле, хотя эта часть страны контролировалась роялистами. Писем оттуда мы давно не получали, да и трудно было рассчитывать на то, что послание доберется до нас через всю страну, охваченную пламенем гражданской войны.
      Итак, мы ждали новостей и жили надеждой. Конечно, кое-что до нас доходило, но дела, судя по всему, шли по-прежнему: верх брала то одна, то другая сторона, и конца войне не предвиделось.
      Шел июль 1644 года. Лукасу исполнился год и пять месяцев, а Арабелле - три года. Этот день начался, как и все остальные. Небо было свинцового цвета, в воздухе стояла духота. В этот день мы виделись с Анжелет, я занималась детьми и думала, что будет с урожаем зерновых. В довоенное время нас беспокоила погода, теперь появился гораздо более опасный враг - армия роялистов для нас и армия парламентаристов - для Анжелет. Имя Люка было широко известно его врагам как имя человека, усердно работавшего на идею парламентаристов. Его памфлеты воспламеняли умы людей из народа. Я помнила о том, что он - приметный человек и однажды ему могут отомстить. По ночам я держала детей при себе. Да и днем ими приходилось заниматься мне, так как Феб, ночевавшая теперь в доме мужа, сама должна была скоро родить. Я постоянно была готова к тому, чтобы схватить детей и бежать, если явятся враги Люка.
      У меня выработалась привычка спать очень чутко, как у всех людей, которые в любое время суток ждут опасности. И в эту ночь меня разбудили перешептывавшиеся голоса за окном.
      Я встала с постели, взглянула на детей, спящих в колыбелях, и подошла к окну.
      Внизу стояли люди.
      Я подумала: "Господи, это "кавалеры" пришли мстить".
      Едва я хотела схватить детей, как вдруг раздался стук в дверь. Путь к отступлению был отрезан. Мне придется встретиться с ними лицом к лицу и сказать, что генерал Толуорти - мой зять, что я сама не пуританка, хотя и замужем за пуританином, и что мои дети не пуритане...
      Я смело подошла к двери.
      У двери стоял человек. По его простой одежде и коротко стриженным волосам в нем сразу можно было узнать "круглоголового".
      - Вы миссис Лонгридж?
      - Да.
      - Здесь ваш муж.., мы добирались сюда из-под самого Мура. Он ранен и просил доставить его к вам.
      Я выбежала на улицу. Люка поддерживали под руки двое мужчин. Его камзол был залит кровью, а лицо смертельно бледно.
      - Люк! - воскликнула я.
      На его лице появилась слабая улыбка.
      - Берсаба... - прошептал он.
      - Внесите его в дом, - скомандовала я, - он тяжело ранен.
      - Это так, госпожа.
      Я пошла впереди, указывая дорогу, а они понесли моего мужа. Его поместили в одну из спален. Вошла Элла, и я сказала:
      - Они привезли Люка домой. Он тяжело ранен. Друзья уложили его на кровать. Один из них, покачав головой, промолвил:
      - Он потерял много сил, госпожа. Я заявила:
      - Нельзя терять время. Разбудите слуг. Нам нужна горячая вода.., бинты.., я за всем прослежу.
      - Останься с ним, - сказала Элла. - Ты ему нужна. Остальным займусь я.
      На Эллу можно было положиться. Добрая, спокойная Элла!
      Люк протянул мне руку, и я взяла ее.
      - Люк, - прошептала я, - ты дома. Ты поправишься. Я тебя выхожу. Ты останешься дома и не пойдешь больше на эту проклятую войну.
      - Хорошо... - прошептал он.
      - Тебе хорошо дома?
      - Хорошо с тобой, - пробормотал он. Я наклонилась к нему. Кожа у него на лбу была влажной и холодной.
      - Ты у нас быстро поправишься. Мы с Эллой будем ухаживать за тобой. Он закрыл глаза. Один из мужчин сказал мне:
      - Мы из-под Марстон-Мура, госпожа. Там мы многих потеряли. Но это победа.., наша победа.., и победа Кромвеля.
      - Марстон-Мур!.. - вскрикнула я.
      - Да, долгонько нам пришлось добираться, но уж очень он просил. Сказал, что обязательно должен увидеться с вами перед смертью.
      - Он не умрет, - сказала я, - мы вылечим его. Они ничего не отвечали, печально глядя на меня. Только сняв с него камзол, мы увидели, как ужасны его раны. Элла, взглянув на меня, прошептала:
      - Такова воля Господня. Он боролся за дело, которое считал правым.
      Но я была в ярости от того, что мужчины уничтожают друг друга смертоносным оружием, в то время как им даны мозги, чтобы рассуждать, и языки, чтобы объясняться между собой.
      - Я спасу его! - закричала я. - Спасу! Казалось, будто я погрозила кулаком судьбе и самому Богу. Я не подчинюсь Его воле. Я не позволю Ему забрать Люка, потому что глупо забирать такую молодую жизнь.
      Но я была просто дурой, ибо сражаться с законами природы невозможно.
      Я осталась рядом с Люком, поскольку мое присутствие было единственным, что могло хоть как-то облегчить его страдания, а Элла, хорошо знавшая своего брата, оставила нас вдвоем.
      В агонии он говорил слегка бессвязно, беспорядочно, но я понимала, что он хочет сказать.
      - Мы побеждаем... Это войдет в историю... Битва при Марстон-Муре... Кромвель.., победа.., конец власти зла... Берсаба.., любовь моя... Берсаба...
      - Да, Люк. Я здесь. Я всегда буду рядом, пока нужна тебе.
      - Нам было хорошо.., правда? Я тихо прошептала ему на ухо:
      - Да, нам было хорошо.
      - Наш мальчик, маленький Лукас. Люби его...
      - Он мой сын, Люк.., мой и твой.
      - Такое счастье... Быть может, это грех...
      - Ни в коем случае! - горячо воскликнула я. - Как это может быть грехом, если это подарило нам Лукаса?
      Он улыбнулся.
      - Наше дело победило, - сказал он. - Это стоило.., всего.., а ты, Берсаба...
      - Да, Люк, я здесь.
      - Я любил тебя. Возможно, это было не правильно...
      - Это было правильно.., очень правильно. Я тоже люблю тебя, Люк.
      - Останься со мной, - сказал он. И я осталась рядом с ним до конца.
      ***
      Итак, я стала вдовой, и моя ненависть к войне увеличилась. Видимо, мои чувства к мужу были очень глубокими, поскольку я была вне себя от горя.
      Какая разница, кто победит, лишь бы все это кончилось...
      Я оплакивала Люка и думала о Ричарде, который находился в самой гуще схватки.
      Разделить со мной горе приехала Анжелет.
      - Бедная, бедная моя Берсаба. Я так тебя понимаю. Ты же знаешь, есть Ричард...
      - Да, - с иронией подхватила я, - есть Ричард.
      - Но мы не должны показывать детям наше горе. И она была права. В детях было наше спасение. Для бедняжки Эллы все случившееся стало, конечно, ужасной трагедией. Она любила брата, вместе с которым прожила всю жизнь. Но ее поддерживала вера в правоту дела, за которое он погиб.
      - Он потерял жизнь в битве при Марстон-Муре, - сказала она, - но потерял ее в борьбе за правое дело, а эта битва была решающей.
      Я подумала: "А Ричард? Что с Ричардом?"
      ***
      Анжелет пригласила нас в гости на Рождество, но я не хотела ехать: нельзя же было просить Эллу провести праздник под крышей дома одного из роялистов, одного из тех, кто убил ее брата.
      - А ты, Берсаба? - спросила Анжелет.
      - Я не поддерживаю ни тех, ни других, - ответила я, - и ты мне сестра. Мне интересны люди, а не идеи. Не сомневаюсь, что у обеих сторон есть масса недостатков, и кто бы ни победил, нам нечего надеяться на Утопию. Даже не знаю, что бы я предпочла: слабое правление короля или строгости парламента. Видимо, все-таки первое, поскольку я не пуританка. Но пока не попробуешь - не узнаешь наверняка. Нет, я хочу одного - окончания этой бессмысленной войны, этой междоусобицы.
      - Да, Берсаба, ты права. Ты всегда права. Ты очень умна. Хорошо бы, чтобы власть имущие прислушались к твоим словам.
      Я рассмеялась:
      - Нет, я такая же глупая, как все. Я предложила ей приехать к нам на Рождество и пообещала, что позже, когда настанет весна, я на несколько дней приеду в Фар-Фламстед и возьму с собой детей и Феб, а значит, и ее маленького Томаса - в такие времена не стоит разлучаться, даже если есть на кого оставить ребенка.
      - Тебе надо завести другую горничную, ведь у Феб теперь есть муж и ребенок, - посоветовала Анжелет.
      - Никто не сможет заменить мне Феб. Я буду удерживать ее до тех пор, пока это возможно. Дети будут рады поездке в Фар-Фламстед. По-моему, они растут маленькими роялистами.
      Ричард приехал домой в мае. Я с ним не виделась, да и пробыл он дома всего несколько дней. После его отъезда Анжелет приехала к нам. Она сияла от радости, вызванной его визитом.
      - Я не пригласила тебя в гости, Берсаба, - сказала она, - но обязательно сделала бы это, если бы Ричард мог остаться подольше. Его дела плохи. Он говорит, что положение королевской армии критическое. Люди вроде Фэйрфакса и Кромвеля готовят своих сторонников в солдаты, и религиозное рвение дает им то, чего не хватает профессиональным военным. Так он и сказал. Когда ты приедешь в Фламстед? Ты же обещала привезти детей, помнишь?
      Мы обговорили детали, и через несколько дней я с детьми и Феб отправилась в Фар-Фламстед.
      ***
      Мы все находились в розарии, когда туда вбежал один из слуг. У него было такое выражение лица, что еще до того, как он открыл рот, я поняла: на нас обрушилась новая беда.
      Он воскликнул:
      - Здесь один из работников Лонгриджа, госпожа. Он говорит ужасные вещи.
      Я предчувствовала, что что-то произойдет. В моей памяти еще жива была та ночь, когда в дом внесли умирающего Люка. Я знала, что случиться может все что угодно и надо быть готовой к худшему. Теперь было ясно, что на ферме произошло несчастье, и я возблагодарила Бога за то, что мои дети находятся в безопасности во Фламстеде.
      Прибывшего мужчину я сразу узнала. Это был наш батрак Джек Требл.
      Увидев меня, он закричал:
      - Они пришли, хозяйка. Они были на ферме и все разрушили, хозяйка. Я спрятался и убежал. Все кончено, хозяйка.., все кончено...
      - Успокойся, Джек, - сказала я, - расскажи, что случилось.
      - Это были "кавалеры", хозяйка. Они приехали, и я слышал, как они кричали, что это, мол, дом Люка Лонгриджа, который писал памфлеты, и надо его проучить.
      - О, Господи! - невольно воскликнула я. - Он уже получил свой урок.
      - Да, я думаю, они это знали, хозяйка. Они там все разрушили.., а эти все.., кто хотел остановить их.., они мертвые...
      - А миссис Лонгридж?
      - Да я и не знаю, хозяйка. Я там спрятался в кустах.., лег на землю и не шевелился.., кто знает, что они сделают, если найдут. Я и не шевелился. Я их слышал... Шум страшный и крик, хозяйка. Они всех поубивали, кто пытался ферму защищать. Небось, теперь уже уехали. Это с утра сегодня было... Я там лежал добрых полчаса, хозяйка, не смел вылезти: вдруг, думаю, увидят меня и прикончат. А после пошел сюда.., пешком. Лошадей не осталось. Лошадей они всех забрали... Все забрали, что могли унести.
      - Я возвращаюсь, - решительно заявила я. Анжелет подошла ко мне.
      - Нет, - сказала она, - ты не должна возвращаться. Вдруг они еще там?
      - Я еду, - настаивала я, - мне нужно найти Эллу. Они пытались удержать меня. Бедняжка Феб была в панике. Там оставался ее Томас Греер.
      - Почему он не пришел вместе с Джеком Треблом? - спрашивала она, и трагический ответ напрашивался сам собой.
      Я твердо решила одно, я отправляюсь в Лонгридж.
      Анжелет потребовала, чтобы я взяла ее с собой. Я не смогла разубедить ее, так что мы поехали вместе, прихватив с собой двух конюхов.
      Перед нами предстала картина опустошения. Неужели это ферма Лонгриджей? Да, дом стоял на месте, как бы бросая вызов врагу, но приблизившись, мы увидели страшный разгром. Перед домом лежали два тела работников фермы; я узнала в одном из них Томаса Греера и тут же бросилась к нему. Он был мертв. Бедная, бедная Феб!
      Элла лежала на полу среди разбросанных в беспорядке вещей. В руке у нее был зажат топор. Должно быть, она пыталась защитить свой дом. Бедная храбрая Элла! Как беспомощна была она перед этими солдатами!
      Бочонок эля был опрокинут, и его содержимое вылилось на пол. "Кавалеры" сломали все, что смогли, даже вывернули потолочные балки. Лишь стены остались целыми.
      Я стояла на коленях возле Эллы, и во мне вскипал бешеный гнев и ненависть ко всем тем, кто убил вначале Люка, а потом Эллу. Я была по горло сыта этим конфликтом.
      - Никакие цели не должны достигаться такими средствами! - кричала я, и мне становилось дурно от боли и гнева.
      Наверх подняться было невозможно, потому что они разломали и лестницу. В потолке образовалась дыра, сквозь которую высовывалась ножка кровати. Дом, служивший нескольким поколениям Лонгриджей, был разрушен в один день.
      Анжелет стояла рядом, и по ее щекам струились слезы.
      - Берсаба, милая моя сестра, - всхлипывала она. Я обняла ее, чтобы утешить, но она продолжала рыдать, а я смотрела на свой разрушенный дом. Потом я сказала:
      - Дети в безопасности. Будем радоваться хотя бы этому. Мой муж убит, его сестра убита, мой дом в руинах, но я благодарю Тебя, милосердный Боже, за то, что Ты оставил мне детей.
      - Не богохульствуй, Берсаба.
      - Нет! - закричала я. - Я что, должна стоять здесь и благодарить Бога за его милосердие? У меня недавно убили мужа, ты это понимаешь?
      - Ты всегда сердишься, когда у тебя горе.
      - Как все это жестоко! Ты понимаешь, Анжелет, я потеряла мужа. Я потеряла свой дом... Я потеряла слишком многое из того, что любила.
      - У тебя есть я, Берсаба, - сказала она, - и пока я здесь, у тебя всегда будет дом.
      Я повернулась к ней и, по-моему, тоже плакала, не сознавая этого.
      Анжелет сказала:
      - Пойдем, моя милая сестра, пойдем со мной. Я хочу забрать тебя к себе. Мой дом будет твоим домом. Мы никогда не расстанемся, пока ты сама не захочешь.
      Она увела меня оттуда, и мы вместе вернулись в Фар-Фламстед.
      Когда мы переступали порог, она сказала:
      - О, как это жестоко.., жестоко. И я твердо ответила:
      - Это война.
      Часть пятая
      АНЖЕЛЕТ
      СТРАХ В ДОМЕ
      Вчера Берсаба вернулась, чтобы опять жить вместе с нами в Фар-Фламстеде. Я все время вспоминаю разграбленную ферму и выражение ее глаз, когда она с такой горечью говорила о свалившихся на нее несчастьях. Бедная моя Берсаба! Видимо, она действительно любила Люка. Я часто сомневалась в этом, их брак казался мне таким нелепым...
      Люк сильно любил ее. Однажды он сказал мне:
      "Когда Берсаба входит в комнату, в ней становится светло". Я понимала, что он имеет в виду. Не думаю, чтобы он мог точнее выразиться, говоря о своей любви к ней.
      Мне кажется, что не бывает событий совсем плохих. Даже после всего случившегося у нас остались милые малыши - Арабелла, Лукас и Томас, сын бедняжки Феб. Мне нравится наблюдать, как они с криками бегают по саду. Это должно исцелить сердечные раны Берсабы.
      Я так рада тому, что она здесь. Этот дом временами пугает меня и всегда пугал. Когда приехала Берсаба, я перестала бояться. Вскоре она уехала, но недалеко, и мы часто могли встречаться. Теперь она вновь здесь, и уже это одно меня радует.
      В этом доме всегда было что-то пугающее. Вот, например, замок. При виде окружающих его стен на ум приходят разные мысли. Никогда мне не забыть того ночного кошмара. Я была убеждена, что видела там лицо человека, но все твердили, что это страшный сон, и постепенно я сама в это поверила.
      Тем не менее я пришла к выводу, что в замке что-то прячут, и чем больше я думала об этом, тем больше мне становилось не по себе. Я пыталась расспрашивать Ричарда, но он начинал раздражаться и говорил, что там опасно и именно поэтому он обнес замок высокой стеной. Иногда мне хотелось опять заговорить с ним об этом, но я не решалась.
      Теперь у меня есть тайна, о которой я никому не говорю, даже Берсабе, хотя думаю, что сейчас, когда она живет здесь, ей все равно удастся выпытать мою тайну. Впрочем, мне даже хотелось бы этого.
      Дело в том, что у меня, возможно, будет ребенок. Когда Ричард в последний раз приезжал сюда и мы были вместе, я молилась о том, чтобы у меня появился ребенок, и мне кажется, молитвы мои были услышаны.