Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Роковой выбор

ModernLib.Net / Холт Виктория / Роковой выбор - Чтение (стр. 4)
Автор: Холт Виктория
Жанр:

 

 


      Однажды перед уроком с мистером Гори, нашим учителем танцев, Анна сидела у себя в комнате за письмом к Фрэнсис – задача для нее, как всегда, необычайно трудная – и прежде чем она успела закончить письмо, ее позвали в танцкласс.
      Она не хотела оставить письмо незапечатанным, поэтому она взяла его с собой и, когда наш урок кончился, шепотом попросила меня запечатать ее письмо вместе с моим, так как Сара обещала доставить их оба Фрэнсис.
      Я вернулась к себе в комнату и принялась за письмо к Фрэнсис, и как раз, когда я его заканчивала, вошла Сара Дженнингс.
      – Я сейчас ухожу, – сказала она. – Так я возьму письма.
      – Письмо моей сестры не запечатано. Запечатайте его, пожалуйста, пока я кончу свое.
      Я как раз передавала Саре письмо, когда вошла леди Фрэнсис, и, я полагаю, она слышала часть нашего разговора.
      Я почувствовала, что краснею. А вдруг она захочет взглянуть на письмо? Я не могла вынести мысли о том, что эти холодные глаза будут читать исполненные страсти строки. Такой практичной особе они покажутся глупостью.
      Сара оставалась спокойна. Ей в любом случае было нечего бояться. Она просто стояла на месте с письмом Анны в руке.
      Когда леди Фрэнсис вошла в комнату, я ужасно смутилась. Я пробормотала что-то о своем новом платье и спросила, нравится ли оно ей. Я повернулась к шкафу и открыла его, чтобы оказаться к ней спиной и не дать ей увидеть мое разгоряченное лицо.
      – Леди Мэри, чем вы занимались, когда я вошла? – спросила леди Фрэнсис.
      Сара продолжала стоять с небрежным видом, держа в руке письмо Анны.
      – Я… я позвала мистрис Дженнингс, чтобы она показала мне новый способ запечатывания писем, – сказала я.
      Леди Фрэнсис взглянула на письмо в руках Сары и после небольшой паузы заметила:
      – Мистрис Дженнингс очень искусна в этом.
      После последовавшего за этим неловкого молчания она вышла.
      Сара пожала плечами.
      – Давайте запечатаем письма, – сказала она, – и я сразу же передам их мистрис Эпсли.
      Мне показалось, что после этого леди Фрэнсис стала особенно пристально наблюдать за нами с Анной.
      Случилось так, что следующее мое письмо, поскольку ни учителя рисования, ни Сары рядом не оказалось, мне пришлось переслать Фрэнсис с лакеем. Хотя она и просила меня передавать мои послания ей только с доверенными людьми, мое желание поскорее послать ей весточку, пересилило все опасения.
      Но, видимо, леди Фрэнсис ни на секунду не выпускала меня из виду, потому что мое письмо сразу попало ей в руки.
      Я пришла в ужас, когда она сказала, что хочет поговорить со мной. Как обычно, она была почтительна, но по суровым складкам, появившимся у ее рта, я поняла, что на снисхождение мне рассчитывать не приходится.
      – Вы послали это письмо мистрис Эпсли, – сказала она, держа в руках послание, отданное мной лакею.
      – Вы прочли его? – выговорила я, задыхаясь от волнения. – Леди Мэри, ваш отец поручил мне вас. Поэтому мой долг знать все, что происходит в этом доме.
      Я пыталась вспомнить, что в этом письме. Я была очень возбуждена, когда писала его, слова так и лились из-под моего пера, и, хотя прошло всего полчаса, я уже не помнила большей части того, что в нем содержалось.
      Потом я вспомнила, что коснулась там сплетен о герцоге Монмутском и Элинор Нидхэм и упомянула о том, что герцогиня приняла всю эту историю близко к сердцу.
      Это было, конечно, нескромно, и я не должна была этого касаться. Я бы и не стала, если бы знала, что письмо прочтет кто-то другой, а не Фрэнсис. Я была очень горда своим красноречием и даже запомнила конец письма: «Я люблю вас любовью, непостижимой для мужчин. Я испытываю к вам более сильное чувство, чем жених может чувствовать к невесте, и люблю вас больше, чем самый преданный муж любит свою жену. Я не могу даже выразить всю любовь к вам вашей покорной служанки, которая желала бы целовать землю под вашими стопами, быть вашей собачкой на поводке, вашей рыбкой в сетях, вашей птичкой в клетке. Ваша смиренная Мэри-Клорина».
      Я так гордилась этими словами, когда их писала; теперь я краснела при одном воспоминании о них.
      Леди Фрэнсис смотрела на меня очень странно. Я заметила в глазах у нее неуверенность. Я поняла, что она не знала, как ей поступить.
      – Его высочество, ваш отец… – начала было она. Потом она покачала головой, и губы у нее шевелились, как будто она говорила сама с собой.
      – Эта чрезмерная дружба… – сказала она наконец. – Я думаю, нам лучше не говорить о ней… А леди Анна?..
      – Моя сестра пишет мистрис Эпсли, потому что это делаю я.
      – Я должна это обдумать, – сказала она как бы про себя.
      – Я не понимаю, разве плохо дружить… любить?
      – Может быть, будет лучше, если вы не будете встречаться какое-то время.
      – Не встречаться?
      – И не писать… такие письма.
      – Я не понимаю…
      – Конечно, не понимаете, – быстро сказала леди Фрэнсис.
      – Не видеться с ней… – прошептала я в смущении.
      – Вы можете встречаться по воскресеньям. Тогда вы будете в обществе других. И может быть, по праздникам.
      Я смотрела на нее в отчаянии. Я привыкла пользоваться каждой возможностью побыть с Фрэнсис Эпсли.
      – Леди Фрэнсис, вы вернете мне мое письмо? – спросила я.
      Она взглянула на меня настороженно. Я знала, что она боялась вызвать мое неудовольствие. Правда, мачеха была беременна, но кто мог предвидеть, каков будет результат? И если ситуация не изменится, леди Фрэнсис в данный момент навлекала на себя неудовольствие будущей королевы Англии.
      – Забудем об этом, – сказала она медленно и протянула мне мое послание. – Я думаю, леди Мэри, нам неплохо было бы быть немного осторожнее.
      Она улыбнулась мне. Я с серьезным видом взяла у нее письмо, и она вышла.

* * *

      Стоял сумрачный январский день 1675 года. Скоро мне должно было исполниться тринадцать лет. Отец был очень разочарован тем, что вместо ожидаемого мальчика Мария-Беатриса родила девочку. Он старался не показывать своего разочарования и заявлял, что очень счастлив появлением на свет нашей маленькой сестры.
      Сама же Мария-Беатриса была в превосходном настроении. Она сказала мне по секрету, что хотела бы крестить девочку по католическому обряду, но боится, что против этого будут возражения.
      – Ваш отец тоже этого желает, – сказала она. – И я возьму на себя смелость. Я прикажу отцу Голлису окрестить ребенка прежде, чем кто-нибудь сможет мне помешать.
      При общей нелюбви к католикам это был очень смелый поступок. Я знала, что отца очень огорчало то, что нас с Анной воспитывали протестантками, и если он и пошел на это, то только потому, что иначе нас вообще могли отобрать у него.
      Меня изумила отвага обычно кроткой Марии-Беатрисы; но я уже начинала понимать, что люди способны на многое ради своей веры.
      Разубеждать ее было бесполезно, и отец Голлис окрестил маленькую Катарину-Лауру. Катариной ее назвали в честь королевы, а Лаурой в честь матери Марии-Беатрисы.
      Мария-Беатриса не сомневалась в своей правоте. Я думаю, это было потому, что, какой бы проступок она ни совершила в глазах двора, она была права перед Богом.
      Однако несколько дней спустя она выглядела немного смущенной, когда сказала мне, что король заявил о своем намерении посетить Сент-Джеймский дворец, чтобы обсудить церемонию крещения.
      Я была в ужасе.
      – Король рассердится, – сказала я. – Вы проявили большую смелость. Самого его это не волнует, но он всегда вынужден принимать в расчет ненависть, которую народ питает к католикам.
      Мария-Беатриса высоко держала голову, но я видела, что ей не по себе. Я умоляла ее рассказать мне, что скажет король, когда приедет. Я чувствовала, что ей придется нелегко, несмотря на все королевское добродушие.
      Она сдержала слово и сразу после разговора с королем послала за мной. Поспешив к ней, я застала ее озадаченной.
      – Я рассказала королю, что я сделала, – сказала она. – Он совсем даже не рассердился. Он как-то рассеянно улыбнулся и заговорил о другом. Я вне себя от радости. Моя девочка – католичка, даже если она и родилась в этой еретической стране.
      – Не будьте слишком уверены, – сказала я. – Вокруг вас есть люди, которые еще могут навредить вам.
      На следующий день мне сказали, что ребенка будут крестить в Королевской часовне по обряду англиканской церкви и церемонию совершит один из епископов.
      Я была поражена. Мария-Беатриса сказала, что король, верно, не понял, что она ему сказала.
      – Понял, – заверила я ее. – Он просто отметает в сторону все неприятное. Он понимает, что вы сделали. Другой бы разъярился… заточил вас в Тауэр. Но король поступает по-другому. Он просто делает вид, что ничего не случилось. Но он настоит на своем и Катарину-Лауру будут крестить по обрядам англиканской церкви.
      – Но она католичка. – Мария-Беатриса чуть не плакала. Она была ошеломлена. Она не понимала обычаев нашего двора. Король так мило… с улыбкой, без всяких признаков гнева просто пренебрег ее ребяческой выходкой. Для него ее просто как бы и не было.
      Вскоре я услышала, что мы с Анной будем крестными вместе с герцогом Монмутским.
      Когда все закончилось, ко мне пришел отец.
      – Герцогиня говорила тебе, что ребенка уже крестили по католическому обряду?
      – Да, – отвечала я.
      Он нахмурился, пристально глядя перед собой.
      – Король говорил со мной очень серьезно, – продолжал он.
      – Король вел себя с герцогиней так, как будто это не имело значения.
      – Он понял ее побуждения. «Она молода, – сказал он. – Она не представляет себе значения своего поступка. Ее не приходится осуждать, но надо следить, чтобы она впредь не совершала подобных глупостей». Если бы это стало известно, Голлиса бы четвертовали. А меня и герцогиню по меньшей мере перестали бы допускать ко двору. Никто не должен знать, что такая церемония состоялась. Пожалуйста, никогда не упоминай о ней.
      Я поняла. Я быстро взрослела. Я видела, какой опасности могли подвергнуться мой отец и моя мачеха.
      Я бросилась к нему в объятия.
      – Я обещаю, обещаю, – воскликнула я.

ЗАМУЖЕСТВО

      С тех пор как нас представили ко двору, жизнь изменилась. Мы часто бывали в обществе короля. Анна и я с нетерпением дожидались таких случаев, потому что он обращался с нами ласково, без всяких церемоний, как любящий дядя.
      Однако, оглядываясь теперь назад, я вижу эти отношения совсем в ином свете!
      Тогда я думала, что все его ласковые слова и поступки вызваны только его любовью к нам. Он нас и любил, по-своему, но теперь мне известно, какова была его главная цель. Мы были на его попечении. Мы были в числе наследников престола, и дядя хотел, чтобы народ знал, что, несмотря на увлечение его брата католичеством, он позаботился о том, чтобы нас вырастили как истинных протестанток.
      Теперь я понимаю, насколько это было важно и в какой мере это предопределило мою жизнь.
      Итак, мы появлялись при дворе, и должна сказать, что нам это очень нравилось. Все относились к нам с величайшим уважением. Леди Фрэнсис всегда была почтительна. Элизабет Вилльерс была настороже и старалась сдерживать себя и Сара Дженнингс тоже. Несмотря на страсть Анны к Фрэнсис Эпсли, они были неразлучны с Сарой. Сара была alter ego1 Анны.
      Я продолжала писать Фрэнсис и виделась с ней по воскресеньям и по праздникам. В то же время мы с Анной увлеклись игрой в карты. Как мы с нею наслаждались, сидя за карточным столом! Как нам не терпелось увидеть, какие карты нам сданы и каковы наши шансы на выигрыш.
      Мы так пристрастились к игре, что нас даже осуждали.
      Маргарет Блейг находила это занятие греховным и как все добродетельные особы поспешила высказать нам свое мнение.
      – Какой кому от этого вред? – спросила я.
      – Это может повредить тем, кто играет, – настаивала она, – и особенно, если они играют по воскресеньям.
      Маргарет была пуританкой. Ей бы жилось счастливее при Оливере Кромвеле. Она и игру на сцене считала грехом.
      Но однажды о нашем увлечении завел речь мой наставник, доктор Лейк.
      – Было замечено, что вы и леди Анна почти каждый вечер проводите за карточным столом.
      – Нам это нравится, – возразила я. – Какой в этом вред? Вы считаете это грехом?
      – Не то чтобы грехом, но, я думаю, вашему высочеству следует воздерживаться от карт по воскресеньям. Народу это не понравится, если об этом узнают.
      Я знала, что нам постоянно приходилось остерегаться задеть чувства «народа», и понимала, что некоторым могла быть не по вкусу наша игра по воскресеньям.
      – Я поговорю с сестрой, – сказала я, – и мы не будем играть по воскресеньям.
      Похоже было, что доктор Лейк этим удовольствовался, а я была рада, что нас не попытались заставить отказаться от карт и в другие дни недели.
      В это время случилось неприятное происшествие, и, хотя оно оказалось вызвано злым умыслом человека с дурной репутацией, оно очень всех встревожило.
      Француз, по фамилии Люзанси, объявил, что его посетил духовник герцогини Йоркской. Этот Люзанси был католиком, принявшим протестантство. Посетивший его священник, утверждал он, с ножом в руках угрожал убить его, если он не вернется в лоно католической церкви.
      Ничто не могло больше способствовать возбуждению в народе. Люди не забывали костры в Смитфилде в царствование королевы, прозванной Марией Кровавой. Тогда сжигали протестантов, мужчин и женщин, за их приверженность своей вере. Они слышали ужасные рассказы об испанской инквизиции. Они никогда не допустят в Англии ничего подобного.
      Эта вечная тема преследовала меня с детства, и вскоре мне довелось еще острее осознать всю ее важность, как, впрочем, и многим в то время. Самое же большое влияние все эти внезапно обострившиеся антикатолические настроения оказали на жизнь моего отца.
      К делу Люзанси отнеслись настолько серьезно, что этот вопрос обсуждался в палате общин, и лорд Уильям Рассел, ревностный протестант, ненавидевший французов и порицающий распущенность двора, воспользовался случаем провести новые законы против католиков, в результате чего ни один английский подданный не мог совершать службы по католическому обряду где бы то ни было.
      Это был выпад не только против Марии-Беатрисы, но и против самой королевы, которая находилась под подозрением со времени ее приезда в Англию.
      Даже когда объявились свидетели преступлений Люзанси, совершенных им у себя на родине во Франции и он был полностью опозорен, этот закон остался в силе.
      Мне кажется, Мария-Беатриса не представляла себе, насколько она непопулярна. Она была очень молода, влюблена в своего мужа, оказавшегося таким добрым и ласковым, и очень расположена к своему деверю, королю.
      Большой трагедией стала для нее смерть маленькой Катарины-Лауры в возрасте всего лишь десяти месяцев.
      Мы говорили об этом с Анной Трелони. – Как странно, – сказала я. – У короля есть дети от других женщин, а королева бездетна. А у моего отца… у него только Анна и я, хотя у него есть и еще дети…
      – И к тому же здоровые, – напомнила мне Анна.
      – Почему это так, Анна? Может быть, это послано им в наказание?
      Я видела, что Анна была согласна со мной, но боялась сказать об этом вслух.
      – Потому, – продолжала я, – что они изменяли своим женам.
      Как это было грустно и непонятно! Король любил королеву, но и других женщин тоже. И я была вынуждена признать, что мой отец в этом отношении походил на своего брата.
      Я не хотела думать об Арабелле Черчилль и ей подобных. Но они существовали.
      Мы пытались утешить бедную Марию-Беатрису в ее потере. Это было нелегко. Я слышала шепот о том, что смерть малютки была зловещим знаком. Повторялось то же, что было и с королем. Незаконные дети доставались братьям легко, а вот законных судьба их лишила.
      Я была убеждена, что это было наказанием за их безнравственность. Надо же, чтобы двух самых чудесных людей, каких я знала, постигла одна и та же участь.
      Период траура по Катарине-Лауре был недолог, и о ней быстро забыли.
      Возможно, потому, что мой дядя решил, что теперь у его брата, как и у него самого, не будет законных наследников, он решил уделять Анне и мне больше внимания. Мы присутствовали на придворном спектакле, а потом посетили банкет у лорд-мэра и сидели рядом с королем и королевой, чтобы все могли нас видеть.
      Меня конфирмовал Генри Комптон, епископ Лондонский, чтобы показать всем, что я не разделяю веру моего отца, и мне кажется, что событие было воспринято с большим удовлетворением. Толпа бурно нас приветствовала. Короля всегда приветствовали. Я слышала, что, несмотря на его распутную жизнь, в народе его любили больше, чем какого-либо другого короля после Эдуарда IV, на которого он был немного похож. Тот, судя по описаниям, был высоким, очень красивым и таким же распутным, как и Карл. Правда, моего дядю нельзя было назвать красавцем, но все недостатки с избытком возмещало его исключительное обаяние.
      Мне понравилось, как меня приветствовала такая огромная толпа.
      – Никто так не по вкусу народу, как красивая молодая девушка, – сказал дядя.
      Все это было очень приятно.
      Но… жизнь продолжалась. Я любила Фрэнсис по-прежнему. Правда, мы встречались только по воскресеньям и по праздникам и всегда в присутствии других, но мне доставляло величайшую радость писать ей и просто знать, что она живет на свете. Мне хотелось иногда удалиться с ней от двора и жить спокойно в маленьком деревенском домике, окруженном садом, полным прекрасных цветов. Я хотела, чтобы и Анна Трелони была с нами, разумеется, и моя сестра Анна – а она не могла бы обойтись без Сары Дженнингс. И чтобы там был и мой отец, и Мария-Беатриса… и еще кое-кто.
      Я смеялась сама над собой. Я жила как в очарованном сне.
      Мария-Беатриса утешилась после потери дочки, так как она снова ожидала ребенка и в августе следующего года, всего только десять месяцев спустя после смерти Катарины-Лауры, она родила еще одну дочь.
      Это вызвало обычное разочарование у нашего отца, но, по крайней мере, девочка была здоровая, и мы с Анной были в восторге от нашей сводной сестры. Ее назвали Изабеллой в честь прабабушки Марии-Беатрисы.
      Жизнь казалась такой прекрасной, и вдруг меня постиг жестокий удар.
      В апреле мне исполнилось пятнадцать лет. Во многом я была еще очень наивна. Я была окружена любовью и считала, что так и будет всегда.
      Я знала, что в жизни были испытания, но я не воспринимала их всерьез. То и дело возникали волнения, направленные против католиков, но я думала, что и это меня не касается.
      Как я ошибалась!
      Мне было известно, что на континенте неспокойно. Постоянно шли разговоры о войнах и всяких договорах. Но я мало прислушивалась к ним. Сначала мы враждовали с голландцами, потом с французами; потом мы мирились то с теми, то с другими. Какое это имело отношение к жизни в Сент-Джеймском дворце и Уайтхолле? Очень большое, как мне пришлось убедиться.
      Однажды мы узнали, что Англию собирается посетить принц Оранский.

* * *

      Я слышала, как о нем упоминали, и последнее время все чаще. Он приходился нам родственником. Его мать была старшей дочерью моего деда, короля-мученика, так что он был племянник короля и моего отца и мой двоюродный брат.
      Его отец был голландец, а меня воспитали в ненависти к голландцам, хотя позже я узнала, что народу они нравились больше, чем французы. Мой отец и король всегда предпочитали французов, но ведь они и сами были наполовину французы.
      Мы воевали с голландцами, и поэтому принц Оранский должен бы быть нашим врагом – но вчерашние враги сегодня становились друзьями. Мы заключали договор с голландцами, и именно по этой причине принц Оранский и собирался посетить Англию.
      Наши фрейлины сплетничали о нем. Он бывал в Уайтхолле лет семь назад. Я тогда этого не помнила, но девушки постарше, такие, как Элизабет Вилльерс и Сара Дженнингс, помнили его очень хорошо.
      – Он вызвал тогда здесь некоторый интерес, – заметила Элизабет.
      – Такой добродетельный молодой человек, – добавила Сара Дженнингс. – Он был очень серьезный.
      – И истинный протестант, – сказала Элизабет. – Он просто ненавидел французского короля за то, что тот хотел обратить всю Европу в католичество.
      – Можно было подумать, – вставила Анна Трелони, – что Людовик, со всем своим могуществом, быстро восторжествует над голландцами.
      – Но принц не уступил ему, – сказала Сара, – он был решителен и тверд, и славился как талантливый главнокомандующий. Его маленькая страна выстояла против французов… и теперь он обсуждает условия мирного договора с Англией.
      – Французы будут рассержены, – сказала Анна Вилльерс.
      – Зато англичане довольны, – перебила ее Элизабет. – Принц им нравится! Не из-за своего обаяния… ему этого не хватает… но потому что он добродетельный религиозный человек, а англичан это привлекает. Впрочем, несмотря на весь добродетельный вид, в тот приезд он немало всех позабавил.
      – Чем это? – спросила я.
      – Это и впрямь было очень смешно, – сказала Сара, – хотя им не следовало этого делать. Но принц Вильгельм выглядел таким добродетельным, что искушение оказалось чересчур сильным. Ему тогда было около двадцати. Он не пил вина… только немного шнапса за обедом… нечто вроде голландского джина. А спать ложился в десять, чтобы уже рано утром приняться за работу. Вы можете себе представить, как отнеслись к этому король и придворные! Добродетель для них – это крепость, которую берут штурмом. Поэтому они и решили подшутить над ним.
      – Они могли бы постараться хоть немного походить на него, – сказала я.
      – О леди Мэри! – воскликнула Анна Вилльерс. – Как вы только могли предположить такое!
      – Подождите! Я вам расскажу, что они сделали, – продолжала Сара. – Они пригласили его на ужин к герцогу Бекингэмскому. У них был план напоить его и посмотреть, что он станет делать.
      – Он не допустил бы этого, – возразила я. – Я думала, он пил только этот голландский напиток и очень мало.
      – Да, но ведь он был не в Голландии, – возразила Сара. – Они подмешали ему что-то очень крепкое, – он не знал, насколько крепкое – и даже когда они вновь наполнили его бокал, он не понимал, что происходит, пока не было уже поздно.
      – А может быть, ему понравилось, когда он попробовал, – сказала Элизабет Вилльерс. – Вы не упомянули о том, что при этом ему весь вечер рассказывали о прелестях фрейлин королевы, как они любят ухаживания и как щедро расточают свою благосклонность. Принц никогда не слышал ничего подобного, и ему, наверно, показалось, что английские обычаи очень отличаются от голландских.
      – Значит, они его напоили! – сказала я. – Я не нахожу, что это очень остроумно и великодушно.
      – Вы не знаете, что было потом, – сказала, смеясь, Сара. – Когда он вернулся в Уайтхолл, он так распалился от выпивки и рассказов о фрейлинах, что пытался ворваться в их апартаменты. Он очень рассердился, увидев, что двери заперты и, когда старшие дамы просили его удалиться, он разбил окно и пытался влезть в него. Вот вам ваш добродетельный молодой человек. Добродетель не устояла перед вином и надеждой развлечься с девушками.
      – Я считаю, что нехорошо так шутить с гостем.
      – Он тоже так думал, – сказала Элизабет. – На следующее утро он был очень смущен и пристыжен, но это, во всяком случае, показывает, что под покровом добродетели он такой же, как все остальные.
      – Неправда, – возразила Анна Трелони. – Он сожалел о случившемся, да и на самом деле это была не его вина.
      – Но он всегда так осуждал слабости других, – настаивала Элизабет, – а оказалось, что, подвыпив, он такой же, как все мужчины.
      – Но он же не сам напился, – сказала Анна. – Его подпоили.
      Элизабет пожала плечами.
      – Я вижу, вы вознамерились защищать его. Короля же этот случай очень позабавил, и принц стал ему нравиться куда больше, чем прежде.
      – Это было давно, – сказала Анна Трелони. – Теперь, надо думать, он будет настороже.
      – О да, – согласилась Сара. – Он будет присматриваться к тому, что он пьет. Я с нетерпением жду, когда мы его увидим.
      – Без сомнения, скоро, – сказала Элизабет.

* * *

      Я удивилась, когда отец сказал мне, что меня представят принцу Оранскому. Я думала, что я встречу его так или иначе, но по тону моего отца я поняла, что он этой встрече придает какое-то особое значение. Он казался озабоченным.
      – Король желает, чтобы ты и твой кузен познакомились и стали друзьями, – сказал он.
      – Я слышала, что он очень серьезный.
      – В Европе многие восхищаются им, – сказал отец.
      Отец сам сопровождал меня на встречу с принцем. Там же был и король, и, когда отец подвел меня к ним, мой дядя выступил вперед и, взяв меня за обе руки, поцеловал в щеку.
      – Это моя милая племянница, – сказал он принцу. – Мэри, а это мой племянник Уильям, принц Оранский, желанный гость нашего двора.
      Принц довольно холодно поклонился. Я сделала реверанс.
      – Ну вот, вы и познакомились, – сказал король. – Не думаю, чтобы вы имели удовольствие встречаться с моей племянницей в ваш последний приезд. – При этих словах по лицу короля скользнула лукавая улыбка, и я поняла, что он вспомнил о том происшествии, о котором рассказывала нам Сара. На лице принца Вильгельма не отразилось ничего. Я решила, что он либо забыл тот давний эпизод, либо просто не придавал ему никакого значения.
      У него были проницательные серые глаза, от взгляда которых мало что могло ускользнуть, густые каштановые волосы, орлиный нос и тонкие губы. В целом он выглядел внушительно, хотя был невысокого роста, худощав и слегка сутулился. На лице у него были заметны следы оспы, но он держался с таким достоинством, что, несмотря на его физические недостатки, сразу чувствовалось, что это человек, с которым нельзя не считаться.
      Когда он стоял там рядом с королем, я подумала, что трудно было бы найти двух людей, менее похожих друг на друга.
      На этой встрече присутствовали очень немногие придворные, что меня удивило, но причину этого я поняла несколько позднее.
      – Милая Мэри, – сказал король, – почему бы вам не посидеть и не поговорить с кузеном? Ты могла бы рассказать ему о нашем дворе, а он рассказал бы тебе о своем.
      Отец наблюдал за мной с гордым и в то же время напряженным выражением лица. Порой мне казалось, что его глаза гневно поблескивают, но я чувствовала, что ко мне этот гнев не имеет отношения.
      Было крайне неловко сидеть рядом с этим молодым человеком, в то время как поодаль король и мой отец о чем-то говорили, но так тихо, что я не могла ничего расслышать. Мне не понравилось, как пристально глядел на меня принц. Он просто глаз с меня не сводил.
      Я не помню, о чем мы говорили. Я только все время думала, поскорее бы этот разговор кончился и я могла удалиться. Он спрашивал меня о нашем дворе, о наших обычаях, о том, как я провожу время. Я хотела задать ему те же вопросы, но не решилась. Ведь я была всего лишь неопытная пятнадцатилетняя девочка; ему же было двадцать семь лет, и он был глава государства, очень важная особа, иначе его бы не принимали в Уайтхолле с таким почетом.
      Я вздохнула с облегчением, когда церемония встречи наконец закончилась и мне дозволено было уйти.
      Отец проводил меня до двери и с серьезным видом поцеловал меня. Он по-прежнему казался чем-то разгневанным или огорченным.

* * *

      На следующий день после полудня ко мне пришел отец. Он прошел со мной в мою комнату, где мы могли остаться наедине. Я отчетливо видела теперь, что он был очень расстроен.
      Мы сели рядом, и он обнял меня, тесно прижав к себе. Потом он сказал: «Мэри, любимая моя доченька, я должен сказать тебе кое-что». Он остановился в нерешительности, как будто ему трудно было продолжать. Чувство страха охватило меня. Наверно, случилось что-нибудь ужасное.
      – Да, милый папа, – с трудом выговорила я.
      – Ты взрослеешь, Мэри. Ты уже не ребенок, а люди нашего положения… иногда им бывает необходимо сделать что-то, что может сначала показаться неприятным… пока…
      – Пожалуйста, папа, скажите мне, в чем дело.
      – Мы из королевской семьи, и иногда нам приходится делать то, чего бы мы не желали. Это наш долг. Долг перед страной.
      – Что я должна сделать?
      – Я… я и сам бы хотел, чтобы это случилось позднее… но… – На миг он замолчал, словно набирался решимости, и вдруг сказал: – Дитя мое, ты выходишь замуж.
      – Замуж? – воскликнула я в ужасе. – Но ведь я еще так молода!
      – Тебе уже пятнадцать лет, – возразил отец. – Твоей мачехе было почти столько же, когда она выходила за меня.
      Я как будто отупела, не в состоянии воспринять это ошеломляющее известие.
      – Кто он? – вырвалось у меня наконец. – За кого я выхожу замуж? Когда?
      – Окончательно еще не решено, – сказал отец. – Необходимо составить договора, обсудить церемонию.
      – Пожалуйста, скажи мне, кто он?
      – Это наш родственник. Ты с ним уже встречалась, и мне кажется, что вы понравились друг другу. Это Вильгельм, принц Оранский.
      Принц Оранский! Этот холодный маленький человечек с пронизывающим взглядом, которого я видела всего один раз в жизни. Выйти за него! Он так хмур и настолько старше меня. Он непохож на моего отца и на короля, и на других мужчин, которых я встречала при дворе дяди. Пока он говорил со мной, он ни разу не улыбнулся. Он приехал из далекой страны. Голландия! Эта мысль внезапно поразила меня. Мне придется уехать с ним, с этим чужим холодным человеком в чужую холодную страну, покинуть сестру, отца, Фрэнсис и Анну Трелони. Я подумала о том, как к нам приехала бедная Мария-Беатриса, чтобы выйти за человека еще старше. Но этот человек был мой добрый милый отец, а я должна была достаться Уильяму Оранскому.
      Это было слишком. Выйти за этого чужого человека – покинуть родину! Я протянула руки, как бы отталкивая от себя свою жестокую судьбу.
      – Нет, нет, нет! – закричала я.
      Отец обнял меня и стал поглаживать как ребенка.
      – Не позволяйте им отослать меня отсюда, – взмолилась я.
      – Я буду так же несчастлив, как и ты, любимая.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17