Лукреция замужем

Недели, последовавшие после свадьбы, Лукреция вспоминала с удовольствием! Она совсем мало виделась с мужем, зато ее братья всегда были рядом. Между ними вспыхнула старая вражда, и хотя Лукреция понимала, насколько нынешнее соперничество опаснее, чем в годы детства, она не могла удержаться от того, чтобы не подогревать его.

Ситуация сложилась вполне обычная — жених и невеста равнодушны друг к другу, а ее братья важничают перед ней, словно пытаясь ухаживать за собственной сестрой, и каждый старается убедить ее, что он лучше другого.

Братья и днем и ночью чувствовали себя в комнате Лукреции как в своей собственной. Каждый планировал спектакли, в которых отводил себе ведущую роль, сестре досталась роль почетной гостьи.

Адриана стала возражать, но Джованни не обращал на нее никакого внимания, а глаза Чезаре заблестели от гнева.

— Дерзость этой женщины просто выводит из себя! — кричал он, в его словах слышалась угроза.

Джулия увещевала Лукрецию:

— Твои братья навещают тебя, как будто ты для них больше чем сестра. Такое поведение кажется странным, — заявила она.

— Ты не понимаешь, — объясняла девочка, — мы вместе росли.

— Братья и сестры часто растут вместе.

— Наше детство не было похоже на детство других детей. Мы чувствовали, что нас окружает какая-то тайна. Мы жили в доме матери, но не знали, кто наш отец. Мы любили друг друга, мы нуждались друг в друге, а потом нас надолго разлучили. Вот почему нас связывает более сильное чувство, чем другие семьи.

— Я бы скорее предпочла, чтобы ты завела любовника.

Лукреция добродушно улыбнулась; она была слишком незлобивой, чтобы сказать Джулии, что понимает причину ее заинтересованности в этом — папа по-прежнему обожал ее, она оставалась его возлюбленной, но все любовницы и любовники членов семьи Борджиа должны были испытывать чувство ревности к самим членам этого семейства. Джулия считала, что теперь, когда Чезаре и Джованни в Риме, любовь Александра к ним и к дочери превосходила силу страсти к ней самой, и она дружески ревновала девушку.

Лукреция очень привязалась к Джулии и понимала ее чувства, но никто не сумеет разорвать узы, связывающие ее с братьями.

Незаметно проходили недели. Она присутствовала на рыцарском турнире с участием Джованни, а вскоре Чезаре там же устроил бой быков, выступая в качестве отважного матадора. Он привлек на свое представление толпы зрителей, и на почетном месте среди них сидела Лукреция, трепетавшая каждый раз, когда ее брат находился на волоске от смерти, и замиравшая от восторга, когда видела его триумф.

Никогда в жизни не забудет она тот момент, когда в ужасе увидела атакующего быка и услышала вздох толпы; она почти потеряла сознание от страха, на мгновение представив мир без Чезаре. Но ее брат вышел победителем. Легко, словно танцор, он отступил в сторону, и разъяренный бык промчался мимо. Как прекрасен был Чезаре! Как изящен! Он словно исполнял старинный танец farraca, в котором изображается игра человека с быком, — так непринужденно он выглядел. Позже, сама танцуя farraca или наблюдая за исполнением этого танца другими, она всегда вспоминала эти мгновения страха и восторга; она навсегда сохранила в памяти палящее солнце на Кампо ли Фьоре и сознание того, что для нее Чезаре — самый главный человек во всем мире.

Она оставалась внешней спокойной, не переставая все время молить:

— Мадонна, сохрани ему жизнь. Пресвятая Богородица, не дай нас разлучить.

Ее молитвы были услышаны. Он убил быка и подошел к сестре, чтобы все собравшиеся узнали, что свою победу он посвящает ей.

Она взяла его руку и поцеловала ее, глаза ее утратили свойственное им мягкое выражение, когда она подняла их на брата. Никогда прежде не видела она его таким счастливым, как в тот миг. Он забыл, что он — архиепископ, а Джованни — герцог, позабыл все свои обиды. Толпа приветствовала их, а Лукреция говорила ему, как сильно и глубоко любит она его.

Лукреция собиралась устроить бал в честь отважного матадора.

— А как насчет героя рыцарского турнира? — поинтересовался Джованни.

— Ив честь него тоже, — мягко произнесла Лукреция.

Она хотела видеть их вместе. Когда она видела соперничество братьев между собой, она чувствовала, что возвращается в детство.

Так и на балу — если Лукреция танцевала с Джованни, то Чезаре с хмурым видом смотрел на них; если танцевала с Чезаре, Джованни бросал на нее ревнивые взгляды. На подобных балах часто присутствовал папа, и наблюдавшие за ним удивлялись, что святой отец может с улыбкой смотреть на то, как его сыновья и дочь исполняют странно-эротические испанские танцы, что он может спокойно взирать на братьев, охваченных страстью и ревностью, и на сестру, которая находит в этом удовольствие.

Лукрецию часто видели едущей верхом в компании братьев в Монте Марио, куда все направлялись посмотреть на состязания соколов, молодые люди смеялись, заключали пари, которая из птиц станет победительницей в состязании.

Что же касается Джованни Сфорца, то он, всеми позабытый, жил в этом странном доме. Он не стал мужем девочки. При мысли о подобных вещах его пробирала дрожь. Его не особенно интересовали такие удовольствия, он удовлетворял свои потребности, время от времени навещая куртизанок. Но бывали моменты, когда ему надоедало постоянное присутствие невыносимых молодых людей, и как-то он осмелился высказать свое недовольство жене. Она только что вернулась с прогулки, на которую ездила вместе с братьями, и когда она направилась в свою комнату, Джованни Сфорца пошел следом; жестом он велел слугам оставить его наедине с женой. Они подчинились приказанию.

Лукреция несмело улыбнулась мужу. Испытывая желание со всеми жить в мире, она всегда вела себя с мужем вежливо.

Сфорца обратился к ней со словами:

— Странную жизнь ты ведешь. Ты не расстаешься со своими братьями — один из них всегда рядом с тобой.

— Что же тут странного? — спросила она. — Ведь это мои братья.

— О твоем поведении говорит весь Рим. Глаза юной супруги расширились от удивления.

— Ты понимаешь, что о тебе говорят?

— Я ни разу не слышала.

— Однажды ты в самом деле станешь моей женой, — сказал Сфорца. — Я считаю своим долгом напомнить тебе, что этот день наступит. И прошу тебя реже встречаться со своими братьями.

— Они никогда не согласятся, — ответила Лукреция. — Если бы я и хотела этого.

Из-за двери послышался смех, и в комнату вошли оба брата. Они стали рядом, расставив ноги, но не их очевидная сила и мощь вызвали чувство тревоги у Сфорца. Он ощущал, что есть что-то неуловимое, чего он должен бояться, и любой человек, сделавший этих юнцов своими врагами, будет жить в вечном страхе за свою жизнь.

Они не произнесли ни одного ругательства, и Джованни подумал, что было бы лучше, если бы они дали волю своему гневу. Оба брата улыбались.

— Этот человек женился на нашей сестре… До меня дошли слухи, что он против нашего присутствия в ее доме, — сказал Джованни и коснулся рукой меча.

— Ему следует вырвать язык за такое чудовищное предложение, — медленно проговорил Чезаре.

— И непременно дождется этого, — добавил первый, наполовину вынув меч из ножен и опустив его обратно. — И кто же он такой?

— Слышал я, что он незаконный сын тирана из Пизаро.

— А Пизаро — где это?

— Небольшой городишко на побережье Адриатики.

— Нищий… или чуть богаче, да? Я помню, что он явился на собственную свадьбу, напялив на себя взятые напрокат драгоценности.

— Что мы с ним сделаем, если он станет проявлять дерзость?

Джованни Борджиа мягко улыбнулся:

— Он не станет плохо себя вести, брат мой. Он, может быть, нищий; в том, что он ублюдок, сомневаться не приходится, но он не такой уж дурак.

После чего они засмеялись и направились к двери.

Лукреция и Сфорца слышали, как они смеются, шумно удаляясь. Девочка подбежала к окну. Странное зрелище — видеть братьев, идущих рядом, словно они друзья.

Сфорца так и остался стоять на том самом месте, где застали его братья. Пока они разговаривали, он просто не мог пошевелиться, так было сильно ощущение охватившей его тревоги.

Лукреция отвернулась от окна и теперь смотрела на мужа. Ее глаза светились сочувствием — сочувствием к нему. Впервые с тех пор, как она увидела его, у Лукреции в душе шевельнулось какое-то чувство к нему, так же как у него — к ней.

Он догадался, что она слишком хорошо понимает, какое недоброе начало таится в ее братьях.

Выйдя из дома Лукреции, братья знали, что она наблюдает за ними из окна.

— Мы заставим этого глупца дважды подумать, прежде чем он станет говорить о нас с таким неуважением, — сказал Чезаре.

— Ты заметил, как он струсил? — с улыбкой произнес Джованни. — Говорю тебе, что я едва удержался, чтобы не вынуть меч и не проучить этого наглеца.

— Ты проявил большую выдержку.

— Ты тоже.

Джованни искоса взглянул на Чезаре. Потом сказал:

— На нас странно поглядывают, ты не замечаешь?

— Мы редко появляемся, идя вот так дружески вместе. Потому и смотрят.

— Прежде чем ты снова начнешь ругать меня, позволь сказать мне следующее: бывают моменты, когда мы должны держаться друг друга. Иногда все Борджиа вынуждены так поступать. Ты ненавидишь меня за то, что я любимец отца, что я герцог и что у меня есть невеста. Невеста далеко не красавица, если это может тебя в какой-то мере утешить. У нее длинное лошадиное лицо. Ты стал бы за ней ухаживать не больше, чем я.

— Я бы согласился взять ее и титул герцога в обмен на мой сан архиепископа.

— Конечно, конечно, Чезаре, ты бы согласился. Но я оставлю и ее, и герцогство себе. Я не хочу быть архиепископом, даже если в будущем меня ждет папский трон.

— У нашего отца еще долгая жизнь впереди.

— Я молю об этом небеса. Но быть архиепископом… Нет, не смотри так сердито . Архиепископом!.. Давай останемся друзьями хоть на час. У нас общие враги. Давай подумаем о них и решим, что с ними делать?

— И эти враги?

— Проклятые Фарнезе. Эта женщина, Джулия Фарнезе, заявляет, что она имеет все права на нашего отца. Мы позволим ей так вести себя?

— Согласен с тобой, брат, что неплохо положить этому конец.

— Тогда, мой дорогой архиепископ, давай теперь вместе подумаем, как нам поступить с этой особой.

— Как же?

— Она всего лишь женщина, и есть еще другие женщины. У меня в услужении есть одна монашенка из Валенсии. Она хороша собой, обладает очарованием монашки. Она доставила мне огромное удовольствие. Я полагаю определить ее в служанки к отцу. У меня также есть мавританская рабыня, смуглая красавица. Они составят подходящую пару — монашка и рабыня; одна — сама сдержанность, другая ненасытна в страсти. Мы пойдем к отцу, ты и я, и я расскажу ему о достоинствах обеих. Он захочет убедиться… И кто знает, убеждаясь, он может забыть Джулию. По крайней мере, не она одна будет развлекать и ублажать его в часы досуга. Как раз их будет столько, сколько безопасно иметь; когда же только одна — и крайне редко еще одна — тогда впереди поджидает опасность.

— Давай зайдем к нему прямо сейчас, расскажем о твоих монашке и невольнице. Во всяком случае, он наверняка захочет их увидеть, чтобы убедиться в правдивости твоих слов, и если они окажутся именно такими, как ты говорил, может случиться, что Фарнезе потеряет свое влияние на святого отца.

Молодые люди пересекли площадь и направились к Ватикану, в то время как множество глаз провожали их, дивясь их новой дружбе.

В народе говорят, что одна свадьба порождает другую, на этот раз так оно и оказалось. Джованни должен был жениться в Испании; Чезаре стал священнослужителем и не мог иметь жену; Лукреция вышла замуж за Джованни; теперь пришел черед маленького Гоффредо.

Ваноцца, счастливо живущая со своим мужем, просто голову потеряла от радости. Ее дети часто навещали ее, и ничто не доставляло ей такого удовольствия, как вечеринки для узкого круга друзей, чтобы развлечь их. Большей частью она говорила о своих детях: мой сын — архиепископ, мой сын — герцог, моя дочь — графиня Пезарская. А теперь она с такой же гордостью сможет говорить о Гоффредо. Он станет герцогом или князем, и это произойдет совсем скоро, раз папа собирается устроить ему выгодную партию.

Совершенно очевидно, думала Ваноцца, что Александр больше не сомневается, что Гоффредо его сын. Она ошиблась Александра по-прежнему мучили сомнения. Но он считал, что чем больше Борджиа устроят удачных браков для своих детей, тем выгоднее это всем Борджиа; он лишь сожалел, что у него не дюжина сыновей; вот почему было целесообразно отбросить сомнения и, по крайней мере для света, признать Гоффредо своим сыном.

А тут как раз представился подходящий случай устроить новую свадьбу. Ферранте, король Неаполитанский, с интересом наблюдал за растущей дружбой между Ватиканом и миланскими Сфорца.

Александр, по натуре очень чувствительный, был тонким дипломатом. Он предпочитал поддерживать дружеские отношения между враждующими домами Милана и Неаполя. Более того, Испания всегда относилась с большой симпатией к неаполитанскому правящему дому, который имел испанские корни и поддерживал при дворе испанскую моду.

Ферранте был в курсе устремлений папы и послал своего сына Федерико в Рим к Александру с рядом предложений.

У старшего сына Ферранте Альфонсо, который должен будет унаследовать неаполитанский трон, была незаконная дочь Санчия, и предложение короля заключалось в том, чтобы Санчия стала невестой Гоффредо, младшего сына святого отца. Разница в возрасте не являлась помехой, хотя Гоффредо исполнилось всего одиннадцать лет, а Санчии — шестнадцать. То, что она была незаконнорожденной, не имело никакого значения, поскольку в Италии пятнадцатого века это не считалось позорным, хотя, конечно, законные дети имели преимущества. Но ведь и сам Гоффредо был незаконнорожденным, так что со всех сторон брак казался выгодным.

Маленький Гоффредо был в восторге. Едва услышав новость, он поспешил к Лукреции поделиться радостью.

— Я тоже, сестра, я тоже скоро буду женат. Разве это не великая новость? Я поеду в Неаполь и женюсь на принцессе.

Лукреция обняла его и пожелала счастья, маленький мальчик побежал по комнате, потом закружился в танце с воображаемой невестой, словно участвуя в церемонии, которую он наблюдал на свадьбе своей сестры.

К Лукреции зашли Чезаре и Джованни, и мальчик подбежал к ним, чтобы сообщить новость. Девушка знала, что братья уже обо всем слышали. Она поняла это по мрачному лицу Чезаре. Ему снова напоминали о том, что он единственный, кто остался неженат.

— Какой жених из тебя получится! — воскликнул Джованни. — Одиннадцатилетний жених шестнадцатилетней невесты, которая, если верить слухам… впрочем, неважно. Твоя Санчия — красавица, она необыкновенно красива, братец, так что если кто увидит ее, никогда не сможет забыть. И что бы она ни сделала, ей простят все.

Гоффредо принялся расхаживать по комнате на носочках, чтобы казаться выше ростом. Неожиданно он остановился, в глазах его застыл вопрос; потом он посмотрел на Чезаре.

— Все довольны, — сказал мальчик, — кроме его светлости брата.

— Ты знаешь, почему он недоволен? — спросил Джованни. — Потому что как служитель церкви он не может иметь невесту и жениться.

Мальчик задумался и шагнул к Чезаре.

— Если вы хотите иметь невесту, — сказал он, — я отдам вам свою. Мне не доставит никакого удовольствия обладать ею, если это доставит вам огорчение.

Чезаре смотрел на Гоффредо ярко блестящими глазами. До этого момента он не знал, как сильно мальчик восхищается им. Стоявший перед ними малыш ясно давал понять, что считает Чезаре самым чудесным человеком в мире. И, видя Лукрецию и своего младшего брата, искренне восхищавшихся им, Чезаре почувствовал себя счастливым.

Он не обращал внимания на насмешки Джованни. Он торжествовал свою победу в их соперничестве, потому что решил, что однажды Джованни заплатит за каждое оскорбление, равно как и любой мужчина и любая женщина.

— Ты хороший мальчик, Гоффредо, — сказал он.

— Чезаре, ты веришь, что я твой настоящий брат, да?

Чезаре обнял мальчика и уверил его, что, конечно же, верит. Лукреция, наблюдавшая за братом, видела, как с его лица улетучились злоба и суровость. Когда он такой, думала она, он бесспорно самый красивый юноша на свете.

Лукреция страстно желала мира между братьями. Сейчас они были все вместе, и Чезаре восхитили безыскусные слова мальчика. Если только Джованни присоединится к их счастливому кружку, они смогут покончить с соперничеством и будут жить, как она мечтает, в полном согласии друг с другом.

— Я сыграю свадебные песни на своей лютне, и мы все вместе споем, — предложила она. — Представим себе, что мы на свадьбе Гоффредо.

Она хлопнула в ладоши, и раб принес ей лютню, после чего она уселась на подушки. Волосы падали ей на плечи. Ее пальцы коснулись лютни, и Лукреция запела.

Гоффредо встал позади нее и, положив руки ей на плечи, подпевал.

Братья смотрели на них, слушая песню. На короткое время между ними воцарился мир.

По случаю официальной помолвки Гоффредо и Санчии Арагонской в Ватикане царило невероятное веселье. Гости, в том числе Федерико, князь Арматурский и дядя невесты, собрались в апартаментах папы. Событие отпраздновали в присутствии Александра с соблюдением всех свадебных обрядов.

Все много смеялись, потому что маленький Гоффредо выглядел ужасно нелепо радом с князем, который занял место невесты. Скоро посыпались скабрезные замечания, присутствовавших не сдерживало то, что радом сидит папа — он смеялся шуткам сильнее и искреннее, чем другие, и даже иногда прибавлял кое-что сам.

Ничего больше Александр так не любил, как то, что он называл хорошей шуткой, но под словом» хорошая» он подразумевал «непристойная». Федерико, видя, что он оказался в центре внимания и что все шутки метят в него, выказал актерские способности — стал развлекать компанию, изображая отчаянно кокетничавшую невесту, хлопал ресницами и делал непристойные жесты, и все веселье в Ватикане больше походило на маскарад, чем на торжественную церемонию.

Федерико продолжал разыгрывать свою роль на празднествах и балах, которые последовали за обручением. Казалось, от этой шутки никто никогда не устанет. Стало еще веселее, когда одному из свиты Федерико удалось выбрать удобный момент и шепнуть папе, что он получил бы большее удовольствие, если бы видел Санчию.

— Как это? — Я слышал, что она красавица.

— Она настолько красива, святейшество, что другие кажутся радом с ней некрасивыми. Но наш князь ведет себя как застенчивая девственница. Никакой застенчивости нет в мадонне Санчии… и никакой девственности. У нее тьма любовников.

Глаза папы блеснули.

— Это делает шутку еще забавнее, — сказал он. Он позвал к себе Чезаре и Джованни. — Вы слышали, сыновья мои? Вы слышали, что говорят о нашей скромнице-невесте?

Братья от души посмеялись над шуткой.

— Очень жаль, что Гоффредо едет в Неаполь, а не Санчия предстанет перед нами здесь.

— Ну а если вы приударите за ней, бедняжке Гоффредо мало что останется, дети мои.

— Мы станем соперниками, ухаживая за дамой, — пошутил Чезаре.

— Вот уж действительно интересно получается! — сказал папа. — А может, она такая любезная, что согласится быть женой трех братьев?

— И возможно, еще и их отца, — добавил Джованни.

Эти слова невероятно рассмешили Александра, и его глаза с любовью обратились на Джованни.

Чезаре решил, что если когда-нибудь Санчия приедет в Рим, она станет его любовницей раньше, чем брата.

Глаза его превратились в щелки, и он резко произнес:

— Значит, Гоффредо должен жениться. Сам я вынужден отказаться от подобного удовольствия. Странно, что Гоффредо станет женатым раньше тебя, брат.

Глаза Джованни блеснули гневом. Он мгновенно понял, что имел в виду Чезаре.

Александр опечалился. Он повернулся к сыну:

— Увы, — сказал он, — вскоре ты должен возвращаться в Испанию, чтобы жениться, мой дорогой мальчик.

— Моя женитьба подождет, — угрюмо ответил Джованни.

— Нет, сын мой, время не ждет. Я буду рад услышать, что твоя жена — мать здорового мальчика.

— В свое время… В свое время, — кратко сказал Джованни.

Но Чезаре улыбался. Александр поджал губы так, что они превратились в узкую полоску. Когда дело касалось честолюбия папы, он умея быть твердым, и так же, как Чезаре принужден служить церкви, так и Джованни против собственной воли поедет к своей испанской жене.

Это показалось Чезаре даже более приятной шуткой, нежели пародия Федерико на Санчию. Когда-то он стремился оказаться на месте Джованни, чтобы поехать в Испанию, стать герцогом и получить различные милости; его заставили забыть мечтания и стать священником. Теперь Джованни больше всего на свете хочет остаться в Риме, но его принудят уехать, это так же очевидно, как то, что Чезаре заставили принять сан.

Он невольно улыбнулся, видя нахмуренные лица отца и брата.

Джованни был зол. Жизнь в Риме больше импонировала ему, чем образ жизни испанцев. В Испании знать была скована рамками этикета;

Джованни совсем не тянуло ухаживать за бледнолицей невестой Марией Энрике, которая досталась ему от покойного брата. Правда, Мария приходилась кузиной испанскому королю, и этот брак даст ее мужу возможность породниться с испанским королевским домом и получить поддержку и защиту самого короля. Но какое дело до всего этого Джованни? Он хочет остаться в Риме, который считал своим домом.

Он предпочитал, чтобы его считали законным сыном папы, чем после женитьбы стать кузеном короля Испании. Джованни очень тосковал по родине вдали от нее. Он представлял, как едет верхом по улицам Рима, и хотя на многие вещи смотрел не без цинизма, слезы наворачивались ему на глаза, когда вспоминал о Порта дель Пополо или Пьяцца Венеция во время карнавальной недели. В Испании не было ничего подобного — по сравнению с живыми, веселыми итальянцами испанцы казались людьми меланхоличными.

Он испытывал громадное наслаждение и печаль, вспоминая о толпах народа, сходившихся на Пьяцца дель Пополо посмотреть состязания коней без всадников. Как он любил эти соревнования, как кричал от радости, видя, что коней выпустили на арену, к каждому привязаны куски металла, чтобы создать шум, пугающий животных и понуждающих их все быстрее скакать галопом; еще сильнее подгоняло коней адское изобретение — шпоры, сделанные в форме груши, тяжелые, прикрепленные между холкой и лопатками, более тяжелый конец которых имел сеть острых шипов, причинявших животным при малейшем движении боль. Обезумевшие лошади, мчащиеся по арене, представляли собой незабываемое зрелище, которое никак нельзя было пропустить. Ему очень хотелось прогуляться по Виа Фунари, где жили веревочники, по Виа Канестрари, где жили корзинщики, по Виа деи Серпенти; он мечтал взглянуть на Капитолий и вспомнить о героях Рима, которых увенчали там славой, увидеть скалу, с которой сбрасывали осужденных; посмеяться над старой пословицей, что слава — не больше чем краткий путь к бесчестью, и ответить, что это так, но только не для Борджиа, не для сына папы!

Все это называлось Римом, городом, в котором он вырос. Каким же несчастным он чувствовал себя, когда его отсылали отсюда!

Джованни горел желанием отложить отъезд. Он безудержно предался удовольствиям. Он бродил по улицам с компанией близких друзей, и не было ни одного человека — будь то женщина или мужчина — который остался бы в безопасности, если вдруг привлек внимание Джованни.

Он посещал самых скандальных известных куртизанок. Посещал район Понте в их сопровождении. Ему нравились куртизанки; они были многоопытны, как и он; но он не оставался равнодушен и к молоденьким девушкам. Самым же любимым его занятием было соблазнять или брать силой невест перед свадьбой. Он понимал, что никогда не станет хорошим воином, и инстинкт подсказывал ему, что Чезаре, сам далеко не трус, знает, что в характере брата есть подобная черта, и негодует по поводу несправедливости, заставившей его стать священнослужителем, а Джованни — солдатом.

Всеми силами Джованни старался скрывать свою слабость, а как же можно сделать это лучше, чем проявить жестокость по отношению к тем, кто не может дать такой же ответ? Если он насильно увезет невесту накануне ее свадьбы, кто осмелится пожаловаться на любимого сына папы? Подобные приключения помогали забыть свое чувство неполноценности и, он чувствовал, создавали у жителей города представление о нем как об искателе приключений.

Среди его приятелей был один, который вызывал у Джованни особый восторг. Это был турецкий принц, которого папа держал в Риме как заложника. У Джема была необычная внешность; его азиатские манеры забавляли Джованни; он носил живописный турецкий костюм; из всей компании он был самым хитрым и расчетливо жестоким.