Анна появлялась в обществе значительно реже, чем раньше, и оставила государственные дела Людовику и его министрам. Как и невестка, она тратила время на еду и карты, хотя в то же время любила и театр. В обязанности ее приближенных входило собирать для нее последние сплетни и сообщать их каждый вечер перед сном.

Был вечер. Людовик прогуливался по садам Версаля в обществе нескольких придворных кавалеров и их дам. С ними была и Ла Вальер. Все они вели ничего не значащие разговоры; будь здесь Генриетта, она непременно завела бы разговор о литературе и музыке, но она здесь не присутствовала, а потому шутки были тривиальны и плоски, и самая скучная реплика короля приветствовалась дружным и натянутым смехом. Ему снова страстно захотелось, чтобы Генриетта находилась рядом и избавила его от общества этих пустозвонов-льстецов.

Он взглянул в лицо Ла Вальер. Ему стало известно, что она искренне влюбилась в него, и короля тронуло простодушие девушки, не умевшей даже скрывать своего увлечения; она походила на юную лань, зачарованную приближением охотника.

Людовик осознал, что оставался преданным Генриетте с того мгновения, когда обнаружил, что любит ее, и все это время обходился без любовниц, несмотря на то что после посвящения в таинства сладкого греха ощущал в них непреходящую потребность. Сексуальные влечения томили его как жажда — путника, заблудившегося в пустыне, или голод — человека, выдержавшего длительный пост. И сейчас, когда он стоял посреди благоухающего сада рядом с де Ла Вальер, желание захлестнуло его.

Он еще раз посмотрел на девушку и ощутил к ней острую жалость. Бедняжка! Он впервые испытал такую же жалость, как некогда испытывал к Генриетте, и решил, что она заменит ему Генриетту — не ту, которая сейчас, не блистательную и всепобеждающую мадам, а робкую принцессу из Англии, с которой он однажды отказался танцевать. Он не слышал, как их обступила тишина; застывшими глазами он продолжал смотреть на Ла Вальер.

Потом он заговорил обычным, как ему казалось, тоном, но окружающие, приученные предвидеть повороты его настроения, немедленно уловили, что король взволнован до глубины души.

— Мадемуазель де Ла Вальер, вы видели новую беседку, которую я выстроил рядом с декоративным гротом?

Ла Вальер оробела, как обычно в тех случаях, когда к ней обращался король.

— Н-нет, сир!.. Ой, да, кажется да, сир!

— Тогда пойдемте, чтобы вы убедились в этом наверняка.

К тому мгновению, когда они достигли грота, их спутники разбрелись кто куда, и король с Ла Вальер остались одни. Они вошли внутрь беседки и сели на золоченые стулья с бархатной обивкой, украшенной золотыми лилиями.

— Теперь вам ее видно? — спросил он, притягивая ее за руки и целуя.

Ла Вальер затрепетала. Испуганная лань страстно томящаяся лань… подумал Людовик. Конечно же, я люблю Генриетту, но она жена моего брата, а эта маленькая робкая Ла Вальер так хочет быть любимой!..

Арман де Гиш вскоре вернулся ко двору, почувствовав, что желание видеть Генриетту слишком сильно, чтобы он мог находиться в отдалении от нее. Он попросил прощения у Филиппа, тот милостиво извинил его, и они снова стали близкими друзьями, а он вновь получил возможность видеть Генриетту.

Генриетта, улучив момент во время танца, сказала королю:

— Итак, мы произвели желанный эффект. Теперь говорят исключительно о тебе и малышке Ла Вальер.

— Вот как? — поднял брови Людовик.

— А мое имя постоянно упоминается в связке с именем де Гиша.

— Что меня вовсе не радует, — сказал Людовик.

— Как меня не радуют разговоры о твоей любви к Ла Вальер.

— Не верь, если будут говорить, что я кого-то люблю, что я способен на подобное чувство, после того, как полюбил тебя!

— Хотелось бы верить, Людовик. Надеюсь, ты любишь меня по крайней мере так же, как я тебя.

— Моя любовь к тебе вечна, — торжественно произнес король, избегая при этом встретиться с ней взглядом.

Ему хотелось сейчас уйти от соблазна, связанного с существованием Ла Вальер, хотелось забыть ее маленькие трепещущие ручки, крики протеста и удовольствия. Это не должно повториться, строго сказал он себе. Он не желал, чтобы это повторялось во второй и третий раз, но так трудно было отказаться от этого! Она была сама готовность, такая робкая, такая соблазнительная! Было бы просто бесчеловечно после случившегося пренебречь ею. И вообще, речь шла не о любви к малышке, уверял он себя, а всего лишь о жалости… об уважительном отношении к ней.

Генриетта снова заговорила:

— На днях Арман де Гиш пробрался ко мне в покои, переодевшись гадальщиком. Он ведет себя вызывающе-безрассудно, и я запретила ему подходить ко мне при любых обстоятельствах. Мне кажется, того, что было, хватит с избытком, и я не хочу новых скандалов. И вот моя фрейлина Монталэ приходит ко мне и объявляет, что пришел гадальщик с важным известием для меня. Я разрешила его привести и с первого же взгляда определила, кто это, едва он поднял на меня свои печальные глаза. Я сразу же прогнала его. Спасибо, никто из фрейлин не распознал, что это был де Гиш.

— Какой наглец! — воскликнул король.

— Не будь к нему слишком суров, Людовик. Мы сами втянули его в эту игру, вспомни.

Людовик, чувствующий вину из-за происшествия с Ла Вальер, понял, что его гнев против де Гиша выглядит несколько преувеличенно. Но Генриетта лишь нежно улыбнулась: ей было приятно получить подтверждение того, что Людовик любит ее так пылко.

На улицах распевали песенки об амурных похождениях при дворе. Сердечный дружок месье влюблен в мадам, король позабыл про жену и увлекся фрейлиной мадам.

Мадемуазель Монталэ, страстная интриганка, посвященная в дела госпожи гораздо глубже, чем та подозревала, шепнула ей однажды:

— Ла Вальер последнее время очень рассеянна… А все, говорят, из-за ухаживаний короля. Как все набожные девушки, она мучается, утратив невинность, и пытается сама себя убедить, что лучше нарушить законы церкви и отдаться королю в беседке, чем пойти против воли своего царственного владыки.

— Сплетни, больше ничего, — отмахнулась Генриетта.

— Боюсь, что не совсем, — покачала головой Монталэ. — Я случайно услышала, о чем молится Ла Вальер. Она сначала молилась, чтобы Бог дал ей решимости устоять в следующий раз, а потом, не переводя дыхания, молилась, чтобы этот следующий раз настал поскорее… Вот уж кого не терплю, так это набожных шлюх.

— Ла Вальер?.. Ни за что не поверю!

— Мадам, но это правда. Весь двор только об этом и говорит, просто от вас скрывают происшедшее, зная вашу дружбу с его величеством.

Генриетта отослала сплетницу. Возможно ли это? Малышка Ла Вальер!.. Менее чем кто-либо претендовавшая на короля!.. И вот ее почти невероятная застенчивость тронула сердце короля! Ей ли, Генриетте, не понять, в чем движущие мотивы поступка короля.

И тем не менее она все еще не могла поверить в случившееся.

Все же она решилась послать за Ла Вальер, и когда девушка, трепеща, предстала перед ней, сказала:

— Мадемуазель де Ла Вальер, до меня дошли слухи о вас. Мне не хотелось бы верить, что это может быть правдой. Вы — моя фрейлина, на мне лежит ответственность за ваше поведение, и я не хотела бы думать, что вы способны вести себя безнравственно.

Еще до того, как девушка набралась сил заговорить, Генриетте все стало ясно. Сначала ее охватил безудержный гнев — на Людовика, на эту девчонку, на себя, что оказалась такой дурой, сама приведя девушку к нему, на судьбу, столь жестокую к ней.

Она стояла, лихорадочно дрожа, лицо пылало от гнева, пальцы судорожно переплелись, и не имела сил даже взглянуть на девушку.

Ла Вальер бросилась перед ней на колени и зарыдала.

— Мадам, — всхлипывая, оправдывалась она, — я не хотела этого. Я и думать не могла, что его величество когда-либо обратит на меня внимание. Я знаю, что поступила плохо. Но его величество так настаивал и… я не смогла отказать.

— Вы не смогли отказать? — закричала Генриетта, отталкивая ее от себя. — Ложь! Вы… вы соблазнили его своей невинностью! Вы прикинулись робкой, скромной… порядочной!

— Его величество такой… такой красивый! — со стоном сказала Ла Вальер. — Мадам, я очень старалась, но не смогла устоять перед ним. Никто не в силах устоять перед ним, если он хотя бы однажды обратит на тебя внимание. Даже вы… Вы сами не смогли бы устоять перед ним, окажись вы на моем месте!..

Генриетта взорвалась от ярости:

— Замолчите, негодяйка! Лживая, безнравственная лицемерка! Замолчите!..

— Мадам, умоляю вас!.. Если вы обратитесь к королю… если попросите его рассказать, как все это случилось…

Генриетта засмеялась.

— Я?.. Говорить с королем о вас?.. Вы ничего не значите для его величества! Вы одна из множества… таких…

Генриетта попыталась представить Людовика вместе с этой девицей, Людовика, домогающегося у сопротивляющейся жертвы… и поскорее прогнала это видение. «О, Господи! — думала она, — я не перенесу этого! Я способна убить эту тихоню, имеющую теперь то, к чему она так стремилась! Ненавижу! Ненавижу ее! Ненавижу Людовика за то, что он предал меня. Ненавижу себя за глупость! Какой же дурой я была! Я своими руками отдала его ей!»

Но она должна сохранить внешнее спокойствие. Всю жизнь она училась не показывать окружающим свои страдания. Она не должна стать посмешищем для двора.

— Встаньте, мадемуазель де Ла Вальер, — холодно сказала она. — Идите к себе и приготовьтесь к отъезду. Я не позволю вам хотя бы еще ночь оставаться под крышей моего дома. Неужели вы решили, что я позволю вам оставаться здесь и развращать других? Вам… с вашим притворным смирением! Приготовьтесь, чтобы уехать немедленно.

Ла Вальер подняла на Генриетту глаза, полные слез.

— Мадам, куда же я пойду? Мне некуда пойти. Пожалуйста, мадам, позвольте мне остаться здесь, пока я не смогу увидеть короля. Пожалуйста, спросите сами у его величества. Он скажет, как сильно он настаивал…

Генриетта отвернулась; она боялась, что девушка заметит выражение непереносимой муки на ее лице.

— Вам сказано: уезжайте немедленно! — сказала она. — Я не желаю больше видеть вас.

Ла Вальер поднялась, сделала реверанс и торопливо вышла из комнаты. Едва она удалилась, Генриетта бросилась на подушки. Она не плакала, слез не было. Только что она обошлась жестоко с Ла Вальер, но ею руководила ревность обманутой женщины. Она ненавидела себя и весь свет. Она понимала, что Людовик все равно бы не смог сохранить верность, он не создан для такой возвышенной любви. Он молод и полон сил, ему жизненно необходимо физическое удовлетворение. Несправедливо во всем винить Ла Вальер. Но как ей, обманутой возлюбленной короля, переносить каждодневное лицезрение соперницы?

— Я хочу умереть, — шептала она. — Жизнь ничего не значит для меня.

Ее беспокойные пальцы ощупывали вышитые золотом лилии на бархате подушки, но она этого не замечала, она видела только одно: Людовик и Ла Вальер, сомкнувшиеся в любовном объятии.

Монталэ принесла очередные новости.

— Король в отчаянии, мадам. Он услышал о бегстве Ла Вальер и лично отправился на поиски ее. Кто бы мог подумать, что его величество проявит столько участия к нашей бедной малышке Ла Вальер!

— Итак, — сказала Генриетта, — он отправился на ее поиски!

— Он во что бы то ни стало хочет найти ее, — сказала Монталэ, — и настоял, чтобы все его друзья подключились к поискам. Тому, кто укажет место, где прячется возлюбленная короля, его величество обещал вознаграждение.

— Его величеству известно, что она покинула дом по моему приказу?

— Разумеется, — сказала Монталэ без тени сомнения на лице.

— Тогда это и в самом деле странно.

— Кое-кто полагает, что вам стоило бы сказать королю, где находится беглянка, ведь вы как ее бывшая хозяйка должны иметь об этом представление.

— Очевидно, он забыл спросить меня об этом при последней встрече.

— Очевидно, мадам, — сказала Монталэ. Они все знают, поняла Генриетта. Они все знают о моей любви к королю. И они теперь знают, что он пренебрег мной ради какой-то фрейлины.

У Тюильри остановилась коляска. От нее отделился человек в длинном плаще с капюшоном, он вел за руку съежившуюся девушку. Человек потребовал аудиенции у мадам. Кто-то из лакеев возмутился, что случайный прохожий смеет нарушать покой Тюильри в такой час, да еще требует встречи с герцогиней Орлеанской.

Но тут капюшон был сброшен, и лакеи повалились на колени. К мадам тотчас послали, чтобы передать: к ней идет король. Когда Генриетта вошла в гостиную, там уже был Людовик, а в сгорбившемся жалком создании рядом с ним она узнала Ла Вальер.

Людовик, отставив церемонии, остановил Генриетту, когда та собралась встать на колено. Взяв ее руку, он проникновенно посмотрел в глаза хозяйки.

— Я отыскал нашу малышку мадемуазель де Ла Вальер, — сказал он. — Она пряталась в одном из монастырей неподалеку от Сен-Клу. Бедное дитя! Она была просто убита. Я знаю, вы мне поможете, Генриетта.

— Я?.. Я помогу вам, ваше величество.

— Прошу вас взять ее обратно в услужение. Я хочу, чтобы дело обстояло так, будто никакого побега не было и в помине.

Он повернулся к Ла Вальер, и у Генриетты заныло сердце при виде той нежности, которой осветилось его лицо. Людовик был предельно искренен. Он не способен на обман. Он не мог скрыть своей влюбленности в эту девушку.

«Это невыносимо, — подумала Генриетта. — Неужели он не понимает? Неужели он и в самом деле такой ограниченный, каким иногда кажется?»

— Ваше величество, — сказала она, пытаясь сохранить сдержанность и говорить спокойно. — Я не могу взять эту девушку назад. Она призналась, что замешана в любовной интриге с высокопоставленной особой двора.

— Это не ее вина, — сказал Людовик.

— Ваше величество, я не поверю, что она стала жертвой изнасилования.

Лицо Людовика исказилось болью. Он любил Генриетту, она для него не просто женщина, а само совершенство. Если бы она стала его женой, он не желал бы ничего большего в жизни. Но она — жена брата, и между ними не может быть любви того рода, которая так остро необходима ему. Их глаза встретились.

— Пойми меня, Генриетта. Я люблю тебя. Наши отношения совершенно особого порядка, их ни с чем нельзя сравнить. Ты — моя любовь. А все мои дела с этой девочкой — это ничто… Это произошло сегодня, и забудется завтра. Но я привязан к ней. Она такая маленькая и беспомощная. Я соблазнил ее, и я не могу бросить ее на произвол судьбы.

Бедный Людовик! Он так искренен, он так полон желания поступать правильно. «Помоги мне, Генриетта! — молят его глаза. — Прошу тебя, покажи, как велика твоя любовь, приди на помощь в этот нелегкий для меня момент. Все равно наша любовь выше всех этих мелких дрязг!»

«Как я люблю его! — думала Генриетта. — Я люблю его за искренность. Он еще не повзрослел. Наш великий король-солнце — еще дитя».

— Людовик, — прошептала она растерянно. — Людовик…

Он положил руки ей на плечи и мягко поцеловал в щеку. Затем повернулся, и, притянув к себе Ла Вальер, обвил ее рукой.

— Не бойся, моя крошка, — сказал он. — Ты ведь больше не убежишь? Неужели ты рассчитывала спрятаться от своего короля?

Даже теперь, когда он просто смотрел на нее, его желание было очевидно.

Что она может дать ему, чего не могу я? — спрашивала саму себя Генриетта. Ответ был предельно ясен: все, что так необходимо мужчине его темперамента.

— Мадам — достойнейшая и замечательнейшая дама в мире, — говорил Людовик. — Вручаю тебя ее заботам. Она будет любить тебя и заботиться… Ради меня.

— Мое единственное желание — служить вам, ваше величество, — сказала Генриетта.

И она подумала: «Я способна сделать для него даже это! Боже, как же сильно я его люблю!»

Она почти не спала, стала мало есть, ею овладела глубокая апатия.

Мать, навестив ее, пришла в ужас от вида дочери.

— Что случилось, — без обиняков спросила она. — Ты выглядишь бесконечно уставшей, и даже похудела еще больше. И что это за новость: говорят, ты отказываешься от еды? Не надо этого делать, дитя мое. Я вижу, ты нуждаешься в моем присмотре.

Генриетта-Мария встревожилась не на шутку. Она еще не забыла, как буквально разом потеряла сразу троих своих детей.

— Ты так сильно кашляешь? — поразилась она. — Давно ли это?

Генриетта слабо мотнула головой, пытаясь сдержаться, но вид рассерженной матери, скоропалительные упреки, ее раздраженное топанье ногами, острое поблескивание глаз лишили ее остатков самообладания, и она, не пролившая и слезинки в течение этих недель мучений ревности, зарыдала в голос.

И тут же ощутила себя в заботливых материнских объятиях.

Из всех детей Генриетта-Мария больше всего любила младшую дочь. Генриетта стала самой дорогой с тех пор, как была привезена из Англии во Францию и стала католичкой.

— Боже, мама, мама!.. Как бы мне хотелось уехать вместе с тобой и чтобы жить рядом с тобой, как это было раньше. Ты помнишь, как мы зимовали в Лувре, и я лежала в постели, потому что вставать было слишком холодно? О, мама, как бы я хотела вновь стать маленькой девочкой!

— Дорогая моя, хорошая моя, — успокаивала ее королева. — Ты переедешь к маме. Мы будем вместе, и эти руки вновь, как когда-то, будут ухаживать за тобой, и королева, твоя мать, будет прислуживать тебе. Слишком уж много было веселья… слишком много балов, да еще в твоем положении. Но мама все равно будет ухаживать за тобой, моя дорогая. Ты будешь с мамой, и больше ни с кем. Ни с Филиппом, ни с кем другим… Да, моя дорогая?..

— Да, мама, ни с кем, кроме тебя!..

Генриетта-Мария послала за паланкином и перевезла дочь из Сэн-Клу в Тюильри, чтобы ухаживать за ней.

В течение этих недель у Генриетты не было желания видеть кого-либо, кроме матери. Еще она часто думала о Чарлзе. Вторая ее любовь, точнее, первая! Она призывала брата к себе.

Чарлз!.. И Людовик!.. Какие они разные, эти двое мужчин, которых она любила больше остальных. Чарлз — такой зрелый и мудрый, и Людовик — совсем еще мальчишка; Чарлз — безобразный, как Пан, и Людовик — самый красивый мужчина христианской части мира; Чарлз — умный и даже коварный, и Людовик — воплощение наивности. При всем своем величии, мужчина с разумом мальчишки, духовно и морально недозревший ни до своего возраста, ни до своего положения.

Только одно могло бы сделать меня счастливой сейчас, размышляла она. Поездка в Англию. Общение с Чарлзом.

За время болезни он прислал ей несколько писем. Для нее эти исписанные листочки стали бальзамом на ее раны; он единственный смог заставить ее в эти дни рассмеяться.

Он писал:

«Не страдаешь ли ты от болезни проповедей, как мы здесь? Это что-то! Какая набожность окружает нас! Дорогая Минетта, надеюсь, ты, как и все сохранившиеся представители нашего славного семейства, вовсю дрыхнешь в те часы, когда полагается слушать в благоговейной тишине божественные наставления. Но на днях мне пришлось пожалеть о своей привычке. Саут — наш проповедник, прямой малый, из тех, что рубят правду-матку прямо в глаза — ив самом деле имел все основания порицать Лодердейла во время субботней проповеди. Лодердейл если захрапит, то и мертвого разбудит, неудивительно, что Саут прервался в середине проповеди и приказал растормошить его.

— Сударь мой! — загремел он на весь зал, — вы храпите так громко, что можете разбудить короля».

«Боже, как я хочу быть с ним, — думала Генриетта, — как хочу вновь услышать его голос».

Она родила до срока, и родила дочь. Как и Филипп, она мечтала о сыне. Мария-Тереза родила дофина — наследника Франции, и Филипп черной завистью завидовал брату, ибо Людовик имел сына и наследника, а у него была всего лишь дочь.

А вдруг, подумала Генриетта, моя маленькая дочь в один прекрасный день выйдет замуж за сына Людовика? И тогда, возможно, я обрету покой, и эти годы мучений и переживаний покажутся мне смешными и навсегда отойдут в прошлое?

А пока она находила утешение в мыслях о Чарлзе. Она мечтала оказаться рядом с ним, услышать его веселый смех, ловить его остроумные замечания, наслаждаться его внешним цинизмом, под которым скрыта нежнейшая в мире душа. ***

Через несколько недель после рождения ребенка Монталэ передала Генриетте, что де Гиш умоляет о свидании с ней. Его отец, маршал де Грамон, выхлопотал для него командировку в действующую часть, и он вот-вот должен покинуть двор.

Генриетта, ценившая в красивом молодом человеке его образованность и тонкий ум, выразила сожаление по случаю его отбытия и согласилась принять его.

Он вошел, упал перед ней на колени и поцеловал руку.

По его словам, он был в отчаянии, прослышав про ее болезнь. Он очень огорчен тем, что вынужден покинуть двор, и ему известно, что это дело рук его врагов. Он хотел, чтобы Генриетта знала: где бы он ни оказался, он будет носить в душе память о ее великодушии и любезности и всегда будет любить ее превыше всех остальных.

Для Генриетты такое выражение привязанности и преданности оказалось бальзамом на душу. Она со всех сторон слышала слухи о все возрастающей увлеченности короля Ла Вальер. Говорили даже, что застенчивая фрейлина ждала от короля ребенка. Так что Генриетта не могла без сочувствия слушать объяснения графа.

Он ушел от нее, заверив в вечной преданности; но в доме Генриетты оказались шпионки, и не успела за де Гишем закрыться дверь, как к ней пришел Филипп с разговором о том, что поступок Генриетты вызвал раздражение ее свекрови, королевы Анны.

— До ее ушей дошло, что ты принимала в своих покоях молодого человека.

— Молодого человека?

— Кто-то увидел де Гиша, выходящего по задней лестнице.

— Это смешно, Филипп. Де Гиш — твой друг.

— И кажется, больше чем просто друг.

— Отнюдь. Он видит во мне всего лишь жену любимого друга.

— Так это не правда, что ты и де Гиш — любовники?

— Разумеется, нет! Будь я женой кого угодно, а не тебя, он бы оставил меня без внимания.

— Он так сказал?

— Я так предположила, — сказала Генриетта.

Филипп улыбнулся.

— Бедный де Гиш! Быть удаленным от двора! Он в отчаянии. Ничего, скоро он вернется, а это станет хорошим уроком для него. Генриетта, ты просто искусительница. Мне начинает казаться, что наш брак — подарок судьбы. Это так славно — быть отцом. Хотя… я бы хотел иметь сына.

— Тебе непереносимо, что у Людовика есть что-то, чего нет у тебя, Филипп?

— Людовика? — переспросил он. — Королева — заурядное создание. Он ненавидит ее. А Ла Вальер… она тоже некрасива. Может быть, он клюнул на нее потому, что хотел бы другую, но не рискует предложить ей сделаться его любовницей. У него сын… но кто знает, со дня на день ребенок может… У меня будет сын. Моя жена — самая обольстительная женщина двора. Почему бы мне не иметь еще и сына, а, Генриетта?

Он улыбнулся, и она отпрянула от него. «О, Чарлз, — мелькнуло у нее в голове, — брат мой, если бы я могла быть рядом с тобой в Уайтхолле».