На дворе уже стоял апрель. Дочери Карлотты исполнилось два месяца, так что ей о Лондоне думать не приходилось. Харриет тоже не поехала. Должно быть, она впервые в своей жизни пропускала такого рода событие, но, мне кажется, тут начал давать знать о себе возраст, все-таки она была на несколько лет старше моей бабушки.
      Никогда еще из Эверсли не отправлялась столь большая компания: бабушка с дедом, мои родители, дядюшка Карл и я.
      - Дамми, - заметил дядюшка Карл, - тебе будет весьма полезно увидеть хотя бы кусочек жизни.
      - Она еще слишком мала, Карл, - сказала матушка. - И зовут ее, между прочим, Дамарис.
      - А я разве спорю? - парировал дядюшка Карл. - Еще с тех пор, когда держал ее, совсем кроху, на руках, я помню, что нельзя называть маленькую Дамми "Дамми"
      Матушка раздраженно щелкнула языком, но не рассердилась. Было в дядюшке Карле что-то невыразимо привлекательное. Он на несколько лет младше матушки, и иногда, вспоминая былые дни, она рассказывала мне, как безумно любил ее отец Карла и как, казалось, почти не замечал ее.
      "Но пришло время, и все переменилось", - проговорилась она как-то. Я почувствовала недосказанность в ее словах, но когда спросила, что она имела в виду, матушка лишь сжала губы и ни единой фразой не обмолвилась больше на эту тему. "Тайны, - подумала я. - Семейные тайны. Вероятно, и я в один прекрасный день буду посвящена в них".
      Итак, мы двинулись в Лондон. Отъезд наш сопровождала веселая суматоха. Если бы Эдвин был дома, он, несомненно, сыграл бы немаловажную роль в этой церемонии. Бабушка горевала, что он сейчас на службе, за границей. Мы, однако, восторга своего не скрывали.
      - Если не веселиться на коронации, то когда же? - заметил дед. - У тебя появился новый монарх, и ты с чистой совестью можешь тешить себя мыслями о том, как хорошо будет теперь жить. Так что такой момент, как коронация, упускать нельзя.
      Выехали мы в самом приподнятом состоянии духа, вся семья плюс шестеро слуг, да вдобавок три лошади с поклажей - надо же нарядиться, когда пойдем ко двору.
      Я во все глаза смотрела на птиц. Я знала, где и кого можно увидеть: иволгу - на открытом пространстве, свиристелей - всегда возле деревьев, горлиц - в лесу. В это время года я любила слушать их веселое пение бедняжки так радуются, что зима, наконец-то, кончилась.
      Я сказала матушке, что для меня счастье просто слышать птиц. Она ответила мне теплой одобрительной улыбкой. Позже я расслышала, как она негромко шепнула бабушке:
      - Дамарис, я уверена, никогда не даст мне повода для беспокойства.
      А бабушка ответила:
      - Не зарекайся, Присцилла. Беда иногда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь.
      - У вас сегодня странное настроение, матушка.
      - Ты права, - согласилась бабушка. - Это, должно быть, оттого, что мы все едем в Лондон. Мне невольно вспоминается побег Карлотты.
      - О, как я благодарна Господу, что все уже позади!
      - Да, с Бенджи она в безопасности.
      - И теперь у нее есть ребенок, а он способен образумить даже Карлотту.
      Они замолчали и всю дорогу, покуда не показались серые стены лондонского Тауэра, не проронили больше ни слова.
      Прибытие в Лондон - событие, всегда волнующее. На улицах бурлит жизнь, кругом шум, гам. Я никогда еще не видела столько народу, сколько в Лондоне, не похожих друг на друга людей, об образе жизни которых мы, деревенские, можем лишь догадываться. Тут были джентльмены в элегантных платьях, блистающих то ли настоящими, то ли фальшивыми алмазами; леди, напомаженные и напудренные; продавцы и их ученики, стоящие в дверях лавок и зазывающие прохожих купить товары на любой вкус. Тут была восхитительная река, по которой плавали самые разнообразные лодки и суда. Мне бы никогда не надоело смотреть на лодочников, покрикивающих гребцам: "Раз, и раз, и раз!" доставляющих пассажиров с берега на берег, либо предлагающих им увлекательное путешествие мимо достопримечательностей Вестминстера и Тауэра. Мне нравились песни, которые они пели, а когда не пели, то громко бранились между собой.
      Матушка меня к реке и близко подпускать не хотела. Я слышала, как она говорила, что люди, едва ступив в лодку, напрочь забывают свои манеры и происхождение и даже представители высшего света допускают грубость, которая вряд ли приемлема в добропорядочном обществе.
      Пусть Карлотта с какой угодно насмешкой называет меня "деревенской девочкой", я ничего не могла с собой поделать: Лондон меня очаровал. Здесь было много того, чего никогда не увидишь в деревне. Кареты на улицах, в которых восседали царственные дамы и кавалеры, ошеломляли меня ничуть не меньше, чем уличные сценки. Мне довелось увидеть в балаганчике на Чаринг-кросс героев кукольного представления, а на Чип-сайде на каждом шагу встречались шпагоглотатели и фокусники, проделывавшие свои трюки на потеху прохожим. Попадались гиганты и карлики, показывающие "представление всем на удивление"; продавцы баллад, распевающие свои песни хриплыми голосами, пока какой-нибудь доброхот не позовет их в дом и не накормит.
      Самым главным аттракционом была, конечно, казнь через повешение в Тайберне, но вот чего-чего, а ее я смотреть никак не хотела, да если бы и захотела, мне б не позволили. Карлотта однажды видела, как вешают, и потом описала все это мне - не то чтобы ей очень уж это понравилось, а просто она иногда любила меня напугать.
      Гранвиль взял ее на церемонию казни с той целью, чтобы, как он говорил, она поняла "почем фунт лиха". По ее словам, ужасно смотреть на то, как на специальной повозке доставляют к месту казни приговоренных; как она старалась не упустить ни одной детали, хотя глаза сами по себе зажмуривались. Она рассказывала, как несчастные, обреченные на такую смерть, произносят последние слова и каются...
      Я сказала: "Перестань! Я не хочу этого слышать". Но она продолжала рассказывать, уснащая свой рассказ такими жуткими подробностями, что они, я полагаю, делали казнь еще более жестокой, чем на самом деле.
      Во время других поездок в Лондон я вместе с родителями ходила на Мэлл <Пэлл-Мэлл - знаменитый бульвар, обсаженный платанами, на который выходил северным фасадом Сент-Джеймский дворец Некогда, до застройки домами, служил для принятой у итальянцев игры пэлл-мэлл (род крокета), введенной в Англии Карлом I (1600 - 1649) С реставрацией Стюартов игра эта вновь вошла в моду, и Карл II выложил новую аллею (Мэлл) внутри Сент-Джеймского парка, обсадив ее липами> - поистине замечательное место, которым не гнушались самые респектабельные леди и джентльмены. Они важно ходили, раскланиваясь с друзьями и знакомыми, и иногда останавливались, чтобы побеседовать либо условиться о встрече. Я любила Мэлл. Дед рассказывал, что он несколько раз играл тут в пэлл-мэлл с самим королем Карлом. Теперь здесь стояли цветочницы, девушки с корзинами апельсинов, которые они предлагали прохожим, можно было даже запросто столкнуться лицом к лицу с молочницей, приведшей сюда свою корову и продающей только что надоенное молоко, так что покупатели могли не сомневаться в его свежести. Гулять и наблюдать за людьми было очень волнующе. Это всегда приводило меня в восторг.
      "А ты ночью на это взгляни", - подзадоривала меня Карлотта и рассказывала про кавалеров, которые рыскают в толпе в поисках девочек, способных удовлетворить их похоть. По ночам на Пэлл-Мэлл высыпают "дамы" в отрепьях и заплатках, а иногда в масках. Вот тогда бы здесь погулять... "Бедная маленькая Дамарис! Тебе этого никогда не позволят!" А когда я сказала, что и ей никто бы этого не позволил, она лишь расхохоталась.
      Наверное, я никогда не смогу не думать о Карлотте, а здесь, в этом городе приключений, и подавно она будто стала еще ближе мне.
      Мы остановились в городском доме Эверсли, что расположен в двух шагах от Сент-Джеймского дворца. Матушка заявила, что я должна как следует выспаться перед завтрашним днем: если хотим успеть к началу церемонии, то встать придется рано.
      Проснувшись поутру, я с трепетом обнаружила, что лежу в незнакомой постели. Я подошла к окну и выглянула на улицу, где уже начал собираться народ. Люди собрались сегодня со всей округи. Было двадцать третье апреля, день Святого Георгия. Царило всеобщее возбуждение. "Каково сейчас королеве?" - подумалось мне. Что она чувствует, принимая корону, которая по праву не принадлежит ей? Англичане, конечно, никогда не посадили бы на трон католичку. Я слышала, как дед растолковывал, что к чему. И король Яков сохранил бы корону, сменив веру. Он отказался и в результате все потерял, а на небосклоне взошла звезда протестантов Вильгельма и Марии, ныне покойных, и вот теперь сестра Марии, Анна, - наша королева.
      Якобиты возмущались, но народ, судя по настроению, был за Анну или, возможно, просто хотел праздника коронации.
      В одиннадцать часов мы въехали и увидели Ее Величество, направляющуюся из Сент-Джеймского дворца в Вестминстер. Королева восседала на носилках, поскольку из-за водянки и распухших вследствие этого ног не могла ходить. Ей было тридцать семь лет от роду, возраст небольшой для таких мучений, но она родила столько детей, и никого из них не было уже в живых, последним умер Дюк Глочестер, на которого она возлагала все свои надежды, а это не могло не сказаться на ней.
      Принц Георг Датский, преданный ей муж, шествовал перед носилками, следом за архиепископом Кентерберийским. Их свита являла собой грандиозное зрелище: кавалеры Ордена Подвязки, главнокомандующие армии, служители церкви в черных капюшонах во главе с Верховным распорядителем Англии.
      Королева выглядела спокойной и удивительно прекрасной, несмотря на свою полноту, что вообще-то наводит на мысль о недостатке физических упражнений и чревоугодии; на голове у нее сиял усеянный изумрудами золотой обруч, и это украшение очень шло ей.
      У нас были свои места в монастыре, куда мы и последовали за процессией, прокладывая себе дорогу среди толпы.
      Был напряженный момент, когда Томас Теннисон, архиепископ Кентерберийский, представил королеву собранию и вопросил:
      - Господа, я имею честь представить вам королеву Анну, бесспорную королеву нашего государства. Готовы ли вы вручить ей свои владения и судьбы и послужить, когда наступит день?
      Мне показалось, что после этих слов наступила долгая неловкая пауза, но скорей всего пауза эта - лишь плод моего воображения: я слишком много слышала о якобитах.
      - Да благословит Бог королеву Анну! - прокатилось по рядам.
      После этого архиепископу надлежало еще трижды повторить свой вопрос, и, поворотясь лицом попеременно к востоку, западу, северу и югу, он сделал это.
      Самый волнующий момент был, когда хор затянул:
      - Возрадуйся же новой королеве, о, Господь! Пусть счастлива будет она, согреваема заботой Твоею! Даруй же ей благословение свое и возложи на голову корону злата чистого!
      Когда я услышала, как слились в едином порыве голоса поющих, только тогда окончательно поняла, Анна избрана на царство, и заокеанский король отныне не властен над этой землей.
      Грустно, однако, было видеть, что королеве потребовалась помощь, дабы приблизиться к алтарю, но когда она заговорила, голос у нее был громкий и .чистый.
      - Обещаешь ли ты употребить власть, данную тебе Господом, в согласии с заповедями Его и честно следуя Евангелию и протестантской вере, угодной закону?
      - Обещаю! - молвила Анна твердо.
      Этот ответ и хотели услышать от нее. Слишком свежа еще была в памяти людской участь ее отца, не пожелавшего принять протестантство и поплатившегося за это троном.
      Вслед за тем началась церемония помазания в точном соответствии с древними обычаями. На пояс королеве повесили меч Святого Эдуарда, который она, подойдя к алтарю, должна была возложить. После этого ей были преподнесены шпоры, которые она также положила на алтарь рядом с мечом, а затем ей вручили кольцо и прочие атрибуты королевской власти.
      Кольцо это, пояснил мне отец, называется Обручальным кольцом Англии, и на нем выгравировано изображение креста Святого Георгия. Когда надеваешь его на палец, то как бы само королевство вверяет тебе свою честь и достоинство, которые ты обязуешься защищать. "Это - как свадьба", - добавил отец.
      Церемония целиком захватила меня, как и должно было случиться, и, когда королева заняла место в своем кресле, а настоятель Вестминстера принес корону, чтобы архиепископ Кентерберийский возложил ее на голову королевы, я с воодушевлением присоединилась ко всеобщему крику:
      - Да хранит Господь королеву!
      Здорово был слышать ружейный салют из бойниц монастыря и как ответил ему залп в Тауэре!
      Затем я увидела, как придворные, ведомые супругом Анны, принцем Датским, засвидетельствовали новой королеве свою верность, опускаясь перед ней на колени и целуя ее в щеку.
      Мы были приглашены и на обед, даваемый по случаю коронации. Мои родители сомневались, сможет ли присутствовать на нем Ее Величество, ведь церемония, должно быть, так утомила ее. Дед, однако, немедленно заявил, что королева будет там во что бы то ни стало, вне зависимости от усталости, иначе эти хитрые якобиты не преминут заметить, что эта королева не посмеет показаться на глаза на традиционном обеде.
      Я наслаждалась каждым моментом. Восторг охватывал меня при мысли, что я могу видеть саму королеву. На мой взгляд, она выглядела вполне по-королевски и умело скрывала усталость. Ее муж мне тоже понравился такой добрый, милый и видно, что заботится о супруге.
      Торжества заняли почти весь день. К восьми обед закончился, и королева, к огромному своему облегчению, которое ясно читалось у нее на лице, получила, наконец, возможность покинуть Сент-Джеймский дворец. Толпа на улице взвыла от восторга, когда показались ее носилки.
      Обед в Вестминстере подошел к концу, но народ собирался гулять всю ночь напролет. Дед сказал, что нам нужно поспешить домой, пока улицы еще не запружены людьми.
      - Если у вас есть желание посмотреть на все, что будет происходить, заметил он, - достаточно выглянуть в окна.
      Так мы и сделали.
      ***
      Назавтра утром я с матушкой и бабушкой отправилась в "Пиаццу", что в Ковент-Гардене, за покупками. Толпы гуляющих все еще праздновали коронацию. Матушке очень понравились фиалки - это были одни из ее любимейших цветов, и мы совсем уже было решили их купить, но отвлеклись, внимание наше переключилось на что-то другое, и мы про них забыли.
      Я заметила, как в магазин вошла молодая женщина. Она была совсем еще юная и весьма пестро одетая, но что-то в ней напомнило мне Карлотту. Разумеется, сходство было мимолетное, она не шла ни в какое сравнение с сестрой. Вслед за ней вошел и остановился молодой человек. Я догадалась, что он давно идет за нею, и она, зная это, теперь ждет, что он ей предложит.
      Конечно, я знала, что это весьма распространенный способ ухаживания и что женщины, как правило, ночью, подыскивают себе мужчин, но чтобы это происходило так откровенно, мне не приходилось видеть.
      Парочка вышла вместе.
      Случившееся в тот же день возымело на меня определенное действие. Мне опять вспомнилась Карлотта, потому, должно быть, что та женщина была на нее похожа. Я подумала, что будь Карлотта сейчас с нами, она наверняка не стала бы сидеть дома. Что она мне однажды сказала? "Дамарис, ты - зрительница. С тобой никогда ничего не случается, ты только наблюдаешь, как что-то случается с другими. А знаешь, почему? Потому что ты боишься, всегда хочешь чувствовать себя в безопасности, поэтому с тобой со скуки помереть можно". Жестокая Карлотта, она так часто причиняет мне боль! Иногда я даже диву даюсь, почему она столь много значит для меня?
      Затем, однако, мысли мои перескочили на другое. "Вот был бы приятный сюрприз для матушки, - подумалось мне, - если б я достала ей фиалок". Действительно, почему бы мне не выйти на улицу и не купить их? Для этого и в "Пиаццу" возвращаться не нужно. На улицах полно продавцов цветов, даже больше, чем в обычные дни, а виновата в том коронация, торговцы норовят не упустить момент, когда в город нахлынуло столько народу.
      Для меня это поначалу было немыслимо - выйти из дому одной, без спросу, но я будто услышала смех Карлотты: "Дойти-то всего до конца улицы!" Ясно, что меня не похвалят, но.., но матушке будет так приятно, что я вспомнила про цветы.
      Я уверена, что, не попадись мне на глаза та женщина и не подумай я о Карлотте, у меня так бы и не хватило смелости совершить этот поступок. Я накинула на плечи бархатный плащ, сунула кошелек в карман и вышла на улицу.
      Ни одна цветочница не попалась мне на глаза до самого перекрестка, а едва я свернула за угол, как угодила в настоящее столпотворение. Сгрудившиеся вокруг мужчины в высокой черной шляпе люди выкрикивали в его адрес всяческие оскорбления.
      Кто-то прижался ко мне сзади, но я была начеку и не отнимала руки от кошелька. Рядом со мной оказалась женщина, и я спросила:
      - Что здесь происходит? Что он сделал?
      - Продавал шарлатанские пилюли, - ответила она. - Говорил, будто бы они возвращают молодость, не дают волосам седеть и все недуги как рукой снимают. Якобы двадцатилетним опять становишься... Шарлатан он!
      - И что с ним сделают? - запинаясь, произнесла я.
      - Да что сделают - в реку бросят! Все к тому идет.
      Я вздрогнула. Вдруг я заметила, что притягиваю к себе взгляды толпы, и от этого мне стало не по себе. И угораздило же меня выйти из дому одной. Надо побыстрей выбираться отсюда, найти фиалки и возвращаться.
      Я сделала попытку пролезть сквозь толпу, но это оказалось не так-то просто.
      - Эй, да кто тут толкается? - воскликнула женщина со свисающими на лицо сальными волосами.
      - Я не толкаюсь, я... - запинаясь, выдавила я, - я просто смотрю.
      - Просто смотришь, да? Эта леди, видите ли, на нас, простолюдинов, посмотреть пришла!
      Я попробовала протиснуться мимо, но она не пустила и начала кричать мне в лицо оскорбления.
      Не знаю, чем бы все это кончилось, если б не та женщина, что стояла возле меня. Одета она была бедно, но опрятно. Она взяла меня за руку и сказала:
      - А теперь оставьте леди в покое, ясно вам?
      Моя обидчица, видимо, не ожидала подобного вмешательства, да так и осталась стоять с открытым ртом, что позволило нам с моей спасительницей ретироваться. Вскоре мы выбрались из толпы.
      Не передать словами, как я была благодарна этой женщине. Ведь я просто не знала, что делать и как отвязаться от той злюки.
      Толпа между тем немного поредела. Я была вовсе не уверена, в каком конце улицы нахожусь. Пора отбросить мысль о фиалках и как можно скорее вернуться домой. Теперь-то я понимала матушку, которая не хотела, чтобы я выходила на улицу одна.
      Моя спасительница улыбнулась.
      - Тебе не следовало бы гулять одной, дорогая, - заметила она. - Вон у тебя какой прелестный бархатный плащ, того и гляди, кого-нибудь на дурное надоумит. Надо побыстрее отвести тебя домой. Что же заставило тебя выйти на улицу одну? С кем ты приехала?
      Я рассказала, что приехала с семьей из провинции на коронацию и как выскользнула из дома, чтобы купить матушке фиалок.
      - О, фиалки! - воскликнула она. - Фиалки! Я знаю женщину, которая продает самые лучшие в Лондоне фиалки, и, между прочим, это всего в двух шагах отсюда. В общем, если они тебе нужны, предоставь это "Доброй миссис Браун". Тебе несказанно повезло, дорогая, что ты меня встретила. Я знаю ту особу, что стояла у тебя за спиной, она бы в мгновение ока вытащила у тебя кошелек, если бы меня рядом не оказалось.
      - Ужасная женщина! Я ведь ничего ей не сделала.
      - Конечно, не сделала. Кстати, кошелек все еще при тебе?
      - Да, - ответила я. Наслушавшись всевозможных историй про ловкость лондонских воров, я приучила себя постоянно держать руку на кошельке.
      - Вот и прекрасно, слава Богу! Тогда мы купим фиалок, а потом, думаю, самое время будет отвести тебя домой, пока ты не потерялась, а?
      - О, спасибо! Это так добросердечно с вашей стороны!
      - Ну что ты, мне просто нравится делать людям добро, где это возможно, хотя бы капельку, поэтому-то меня и прозвали "Добрая миссис Браун". Мне же это ничего не стоит, а людям какая-никакая польза.
      - Спасибо вам, А вы знаете, где находится дом Эверсли?
      - Отчего же нет, дорогая? Разумеется, знаю. И вряд ли найдется в этой части города уголок, который был бы неизвестен "Доброй миссис Браун". Не бойся, я доставлю тебя в дом Эверсли, не успеешь ты произнести "королева Анна", и причем с самыми лучшими фиалками, которые только можно найти в Лондоне.
      - Как мне выразить вам свою благодарность?
      Видите ли, меня не хотели выпускать из дому.
      - И правильно делали! Вспомни хотя бы, чего только что избежала? Это злой город, и в нем полно воров и проходимцев, дорогая, которые навострились облапошивать таких наивных деточек, как ты.
      - И почему я не послушала матушку?
      - Ну, разве не все девочки так говорят, когда влипнут в историю? А мать ведь плохому не научит.
      Разговаривая таким образом, мы окончательно выбрались из толпы. Я понятия не имела, где мы, и не видела поблизости ни малейшего признака цветов. Мы свернули на узкую улочку с мрачными ветхими Домами.
      - Кажется, мы идем слишком длинной дорогой? - выдавила я из себя.
      - Уже близко, дорогая, доверься "Доброй миссис Браун".
      Мы свернули в переулок. Прямо на мостовой сидели на корточках ребятишки, какая-то женщина выглянула из окна и бросила:
      - Ловко сработано, миссис Браун!
      - Чтоб Господь и тебе так помог! - ответила миссис Браун. - Сюда, цыпочка.
      Она втолкнула меня в какую-то дверь, которая сразу же за нами захлопнулась.
      - Что все это значит? - воскликнула я.
      - Доверься "Доброй миссис Браун", - сказала она. Она крепко схватила меня за руку и потащила вниз по лестнице. Я оказалась в комнатушке наподобие подвала или погреба. Кроме меня тут были еще три девочки, одна моего возраста, две постарше. У одной на плечи было накинуто коричневое шерстяное пальто, и она щеголяла в нем перед остальными, а те хохотали. Но едва мы вошли, смех прекратился и девочки уставились на меня.
      Теперь мне стало ясно, что мы попали отнюдь не домой, и все страхи, которые впервые закрались ко мне в душу, когда мы блуждали по переулкам, охватили меня с новой силой. Я, кажется, попала в куда более плачевную ситуацию, нежели когда схлестнулась с той каргой в толпе.
      - Ничего не бойся, дорогуша, - сказала миссис Браун. - Если будешь хорошо себя вести, ничего плохого с тобой не случится. Делать людям плохо не в моем характере. - Она повернулась к девочкам. - Взгляните-ка на нее. Ну, разве не маленькая красавица? Вышла из дому, чтобы купить фиалок мамочке. Посмотрите, что на ней. Настоящий бархат! За него не одно пенни выручить можно... А ручку-то, гляньте, все время на кошельке держит, как мило с ее стороны! А отпусти она его, уплыл бы кошелечек, и так чуть не свистнули в толпе.
      - Что все это значит? - воскликнула я. - Почему вы меня привели сюда?
      - О, - заметила миссис Браун, - слышите, как красиво она говорит? Вам бы у нее поучиться, - обратилась она к девочкам постарше. - Черт меня побери, если б это не помогло вам в вашей работе! - Она расхохоталась. Удивительно, как быстро "Добрая миссис Браун" превратилась в "Злую миссис Браун".
      - Что вы от меня хотите? Возьмите мой кошелек и отпустите меня!
      - Прежде всего, - сказала миссис Браун, - мы хотим этот чудный плащ. Сними-ка его!
      ..Я, и пальцем не пошевелила, стояла: ни жива ни мертва, вцепившись в плащ.
      - Давай, давай! - поторопила миссис Браун. - Ведь мы не хотим неприятностей, правда? Неприятности - это то, от чего я всегда стараюсь держаться подальше. - Она железной хваткой взяла мои руки и оторвала их от плаща. Еще секунда, и он полетел с моих плеч. Одна из девочек подхватила его и закуталась.
      - Ну-ка, ну-ка, - одернула ее миссис Браун. - Не испачкай его, смотри. Ты же знаешь, как щепетилен на этот счет Дэйви Ему подавай прямо с плеча леди.
      - Я вижу, вы привели меня сюда затем, чтобы отнять мой плащ? Теперь он у вас, позвольте мне уйти!
      Миссис Браун повернулась к девочкам, - и они дружно рассмеялись.
      - Какая симпатичная, а? - сказала миссис Браун. - Эдакое доверчивое маленькое создание. Должна вам сказать, она покорила сердце "Доброй миссис Браун". "Добрая миссис Браун" готова следовать за ней хоть на край света.
      Я повернулась к двери. Ладонь миссис Браун легла мне на руку:
      - Это еще не все, цыпочка!
      - Я знаю, что не все, - заплакала я. - Вы хотите еще и мой кошелек?
      - Ты ведь так старалась, чтобы сохранить его для нас в целости и сохранности. Грех не воспользоваться твоей предусмотрительностью, не так ли? :
      Все продолжали давиться хохотом, да так, что я испугалась. Я достала кошелек и бросила его на пол.
      - Вот и хорошо. Наша гостья, оказывается, тоже не любит неприятностей.
      - Теперь у вас есть и мой плащ, и мой кошелек. Позвольте же мне, наконец, уйти!
      Миссис Браун пощупала материал, из которого было сшито мое платье.
      - Замечательная ткань, - смотри-ка, - заметила она, - такую только богатые могут себе позволить. Давай-ка, дорогуша, снимай это!
      - Но я не могу снять платье!..
      - За нее это всегда делают служанки, - хихикнула одна из девочек.
      - Сегодня мы будем ее служанками, - заявила миссис Браун. - Мои друзья должны чувствовать себя в гостях, как дома!
      Происходящее все больше напоминало кошмар. Они стали стаскивать с меня платье.
      - Что же мне делать? - закричала я. - Вы забрали всю мою одежду. Я.., я же голой останусь!
      - Ой, какая скромная маленькая девочка! Послушай, дорогая, неужели мы похожи на людей, которые хотят сделать из тебя потаскушку?
      Взрыв хохота. Я буквально онемела от страха. Как бы я хотела повернуть время вспять и снова очутиться возле окна, не поддавшись на соблазн выйти из дома.
      Нет, это действительно какой-то кошмар. Это не может происходить на самом деле. Такого вообще не бывает.
      Меня раздели до сорочки. Как ненавистны были мне эти грязные пальцы, щупающие мою одежду. Мне была противна их радость - сколько денег можно загрести за то, что с меня сняли.
      Я стояла, дрожа, и с ужасом осознавала, что даже если очень захочу сбежать, я не смогу выйти на улицу раздетой. И тем не менее я не в силах была терпеть больше эту жуткую комнату с грудами одежды, разбросанной на полу. Теперь-то до меня дошло, что для женщин, вроде миссис Браун, это дело всей жизни - заманивать ничего не подозревающих людей, главным образом детей, в свои берлоги и отнимать у них одежду.
      - Ну вот и все, дорогая, - сказала миссис Браун. - Ты была просто очаровательна. А теперь послушай: я не хочу неприятностей. Ты понимаешь? Неприятность и миссис Браун - две вещи несовместимые.
      - Вы - воровка! - произнесла я. - В один прекрасный день вас схватят и посадят в Тайберн за то, что вы делаете!
      - А она не такая маленькая, как мы думали, а? - подмигнула она девочкам, млевшим от восторга. - Но мы осторожны, мы добры, по крайней мере, я. Я не хочу, чтобы меня называли "Доброй миссис Браун" просто так. Дайте-ка мне вон тот плащ, цыпочка, - кивнула она одной из девочек. Та протянула ей какую-то рваную тряпку, уже мало похожую на плащ. - Возьми, закутайся в это.
      Я с отвращением посмотрела на тряпку.
      - Да, дорогуша, он не из тех, которые ты обычно носишь, я знаю это. Но все лучше, чем идти голой, как-то приличнее.
      .Я завернулась в предложенный плащ, и на секунду отвращение, поднявшееся во мне, даже пересилило страх.
      - Теперь слушай, дорогуша, сейчас мы выйдем отсюда. Я выведу тебя обратно на улицу, но учти, я не хочу неприятностей, не хочу, чтобы меня выследили. "Добрая миссис Браун" держится в стороне от неприятностей. Все, что ей нужно, - это платье богатых леди и джентльменов. Для них это не слишком большая потеря, у них есть еще, но для "Доброй миссис Браун" это означает, будет у нее сегодня что-то на обед или придется голодать. Сейчас я тебя выведу, и можешь кричать сколько угодно, что тебя обокрали, никто тут и ухом не поведет. Потом я уйду и предоставлю тебе самой искать дорогу домой. Я отпущу тебя, как почувствую, что это мне ничем не грозит. Поняла?
      Я кивнула. Единственным моим желанием было выбраться отсюда как можно быстрее, не навлекая новых бед на свою голову.
      Миссис Браун взяла меня за руку. Мы поднялись по лестнице. Непередаваемо то чувство облегчения, которое охватило меня, когда мы вышли на свежий воздух.
      Все время, пока мы брели по узким улочкам, она разговаривала со мной. На нас никто не обращал внимания. Туфли у меня тоже забрали, так что я не могла босиком быстро идти по булыжникам.
      Она только хихикала, когда я спотыкалась.
      - Да, хорошие были у тебя туфельки, - заметила она, затем продолжила:
      - Послушай меня, цыпочка. Можешь считать, что ты счастливо отделалась, всего-навсего лишилась одежды, а ведь могла лишиться куда большего, дорогуша. Миссис Браун преподала тебе урок. И угораздило же выбрать богатой маленькой девочке денек для прогулок в одиночестве! Нынче, дорогуша, в городе побольше прощелыг и проходимцев, чем обычно, а нас, признаться, и без этих залетных гостей хватает, видит Бог. Они все сюда слетаются на коронации, венчания королевские и прочие празднества и рта не разевают, между прочим. Вот и ты попалась, голубка моя, и благодари звезды, что угодила в руки "Доброй миссис Браун". Я не хочу неприятностей. Тебе ведь не сделали больно, правда? Я даже дала тебе плащ, чтоб накинуть на плечи. Тебя, разумеется, завалят вопросами. Ты расскажи, что, мол, это все "Добрая миссис Браун", но не говори, где я тебя нашла, поняла? Да ты и не захочешь обо мне рассказывать, не до этого тебе будет. Тебя так отчитают! Глупая маленькая голубка.