ГЛАВА ПЕРВАЯ

Маленькая девочка стояла на коленях на диване перед окном в своих покоях в замке Плесси-ле-Тур; она печально смотрела на залитый солнечным светом двор. Она ненавидела этот замок, казавшийся ей мрачным и безрадостным.

— Я — пленница, — произнесла она вслух.

Женщина, поглощенная вышиванием, лишь причмокнула в ответ; она сидела спиной к окну и девочке, чтобы солнечные лучи падали на вышивку. Она не хотела вступать в спор с Жанной; двенадцатилетний ребенок обладал столь хорошо подвешенным язычком, что даже ее репетитор воздерживался от словесных баталий с маленькой говоруньей; умная и находчивая Жанна всегда выходила из них победительницей. Что касается мадам де Силли, бейлифа Кана и наставницы Жанны, то она знала, что не в силах соревноваться с девочкой в красноречии.

— Я слышу иногда по ночам, — продолжила Жанна, — как воет ветер в лесу. Я думаю, это стонут души тех, кто умер в мучениях, не успев помириться с Господом. Ты согласна со мной, Эйме?

— Ерунда! — воскликнула Эйме де Силли. — Ты сама только что сказала, что это воет ветер.

— Мы находимся в тюрьме, Эйме. Неужели ты этого не чувствуешь? Этот замок был свидетелем многих страданий, я не могу быть здесь счастливой. Вспомни о пленниках моего предка, о железных клетках, в которых он держал их… столь тесных, что узники не могли двигаться; они оставались там долгие годы. Подумай о мучениках, подвергавшихся пыткам в этом мрачном и ужасном месте. Посмотри на эту живописную реку. В ней безжалостно топили людей. Когда я выхожу из замка в сумерки, мне мерещатся тела повешенных на деревьях.

— Ты слишком много думаешь, — сказала Эйме.

— Как можно слишком много думать? — презрительно спросила Жанна. — Я решила, что не останусь здесь. Сбегу отсюда к моим родителям. Почему я должна находиться вдали от них?

— Потому что такова воля короля Франции. Что, по-твоему, произойдет, если ты убежишь? Если бы тебе удалось добраться до наваррского двора твоего отца, в чем я сильно сомневаюсь, что, думаешь, случилось бы? Я могу сказать тебе. Тебя отправили бы назад.

— Возможно, нет, — сказала Жанна. — Если бы мой отец, король Наваррский, оказался там, он бы спрятал меня. Я знаю, что он хочет, чтобы я находилась рядом с ним.

— Но твой дядя желает, чтобы ты жила здесь. Ты забыла о том, что он — король Франции?

— Вот уж это дядя Франциск никому не позволит забыть.

Жанна улыбнулась; она любила своего дядю, хотя и обижалась на него. Он был красивым, очаровательным; когда она просила вернуть ее к родителям, он лишь улыбался, но не сердился на девочку. Она знала, что он хотел, чтобы она оставалась в замке.

— Когда я вижу крестьянских детей, живущих со своими матерями, я завидую им, — сказала Жанна.

— Ничего подобного! — возразила Эйме. — Тебе лишь кажется, что ты завидуешь им. Представь себе, какие чувства ты испытала бы, услышав, что завтра ты потеряешь свое положение? Тебе бы это понравилось?

— Вовсе нет. Но тем не менее я хочу увидеть маму. Расскажи мне о ней, Эйме.

— Она очень красива; король Наваррский любит и уважает ее…

— Король Франции тоже обожает ее, — перебила женщину Жанна. — Когда я была маленькой, я часто просила тебя рассказать мне о том, как моя мама отправилась в Мадрид и выходила больного дядю Франциска, пленника испанского короля.

— Я хорошо это помню, — улыбнулась Эйме.

— Но, — продолжила Жанна, — ты считаешь, что женщина должна любить брата сильнее, чем мужа и собственного ребенка?

Внезапно лицо Эйме стало розовым; она поджала губы. Она делала так всегда, когда не желала отвечать на заданный ей вопрос.

— Твоя мать — великая королева, — сказала Эйме. — Она — самая благородная женщина Франции…

— Знаю, дорогая Эйме, но мы говорили о другом. Должна ли женщина любить брата больше, чем мужа и ребенка? Вот что я спросила. И ты не осмелилась ответить мне. Если бы моя мама проявила настойчивость, она могла бы оставить меня у себя. Дядя Франциск уступил бы ее мольбам, он не может отказать ей ни в чем. Но она любит брата и больше всего на свете желает радовать его, поэтому, когда он говорит: «Я хочу, чтобы твоя дочь была узницей в моем ужасном мрачном замке», моя мама отвечает: «Пусть будет так». У нее нет собственной воли. Ты сама так говорила.

— Все подданные короля должны ему подчиняться. Даже королева Наваррская является подданной короля Франции.

Жанна в раздражении вскочила с дивана. Иногда привычка Эйме уклоняться от ответа бесила ее. Жанна была эмоциональной девочкой; она легко выходила из себя и быстро успокаивалась. Глупо притворяться, когда всем известно, как обстоят дела в действительности!

— Ненавижу неискренность! — воскликнула она.

— Мадемуазель, — строгим тоном произнесла наставница, — я не люблю, когда дети развиваются слишком быстро. Ты знаешь гораздо больше, чем тебе полезно знать.

— Любые знания полезны человеку. Эйме, ты сердишь меня своим притворством. Мои родители любят меня; дядя желает мне добра. Все эти годы я тосковала по маме и папе, но меня держали вдали от них. Теперь ты пытаешься представить дело так, будто мой дядя, король Франции, и мой отец, король Наваррский, — лучшие друзья. Посмотри правде в глаза. Они ненавидят и боятся друг друга. Король Франции подозревает моего отца в том, что он пытается выдать меня замуж за Филиппа Испанского. Поэтому дядя Франциск держит меня здесь. Сейчас он может не бояться, что меня отдадут его врагу.

Увидев растерянность в глазах наставницы, Жанна засмеялась.

— О, Эйме, ты не виновата. Ты сделала все, чтобы скрыть от меня эти факты. Но ты знаешь, что я ненавижу притворство. И не потерплю его здесь.

Эйме пожала плечами и снова занялась вышиванием.

— Жанна, — сказала она, — почему бы не забыть обо всем этом? Ты молода. Тебе здесь хорошо. Ты можешь ни о чем не беспокоиться. Ты счастлива. В один прекрасный день ты окажешься со своими родителями.

— Послушай! — закричала Жанна. — Я слышу звуки рожка.

Эйме, встав, подошла к окну. Ее сердце билось учащенно. Останавливаясь в Амбуазе, король Франциск обычно заезжал в Плесси-ле-Тур. Иногда он наносил короткий неофициальный визит своей племяннице в сопровождении нескольких приближенных. В такие дни Эйме испытывала страх, поскольку Жанна, похоже, забывала о том, что ее великолепный и очаровательный дядя был еще и королем Франции. Она могла быть дерзкой, держаться неуважительно, демонстрировать чувство обиды. Если король находился в хорошем настроении, он относился к такому поведению девочки снисходительно. Но кто знает, что произойдет, если он возмутится?

— Двор сейчас в Амбуазе? — спросила Жанна.

— Я этого не знаю.

Они постояли несколько секунд, глядя на лес, начинавшийся за зелеными склонами холма. Увидев всадников, приближавшихся к замку, Жанна повернулась к своей наставнице.

— Король действительно остановился в Амбуазе. Сейчас он направляется сюда, чтобы нанести мне визит.

Эйме положила дрожавшую руку на плечо своей подопечной.

— Веди себя прилично…

— Если ты хочешь, чтобы я сказала ему о том, как я счастлива здесь, как довольна своей жизнью вдали от родителей, то знай — я не буду вести себя прилично. Не собираюсь лгать.

Король поздоровался со своей племянницей в роскошном зале, который пробудил в нем воспоминания. Здесь Франциск был обручен с французской принцессой Клаудией. Тогда он не был уверен в том, что со временем сядет на трон. Его сестра Маргарита, самая дорогая ему женщина, ободряла в те дни брата. Какой была бы его жизнь без Маргариты? Он всегда думал об этом, глядя на ее дочь. Он должен любить этого ребенка. Он бы любил Жанну, даже если бы она не была дочерью Маргариты. Несмотря на свои резкие манеры и непосредственность в разговоре, девочка не была лишена обаяния. Франциску хотелось бы, чтобы она в большей степени унаследовала красоту матери. Он сожалел о том, что Жанна походила на этого старого хитрого негодяя, своего отца, короля Наваррского.

Девочка преклонила колено и поцеловала руку короля; у Франциска дернулись губы. Он вспомнил историю, рассказанную Маргаритой. Однажды эта девочка, находясь в дурном настроении, срезала с вышивки лица святых и заменила их лисьими головами. Этот проступок позабавил Франциска и его сестру.

— Встань, малышка, — сказал он. — Ты прекрасно выглядишь. Воздух Плесси, похоже, идет тебе на пользу.

Он заметил, как вспыхнуло лицо девочки. Ему нравилось поддразнивать ее.

— Нет, Ваше Величество, он вовсе не идет мне на пользу!

Франциск видел замершую в отдалении мадам де Силли; женщина дрожала от страха. Что еще скажет эта девчонка?

— Ты удивляешь меня, племянница. Я хотел поздравить мадам де Силли с тем, что у тебя очень здоровый вид.

— Воздух родной Наварры подошел бы мне лучше, Ваше Величество.

— Когда ты услышишь хорошую новость, которую я привез тебе, ты перестанешь тосковать по воздуху Наварры. Я приехал из Амбуаза только ради того, чтобы сообщить тебе ее. Что ты скажешь, узнав, что я нашел тебе мужа?

Жанна в ужасе перестала дышать.

— Мужа… мне, Ваше Величество?

— Я вижу, что ты счастлива. Это хорошо. Ты взрослеешь, моя дорогая; пришло время подумать о браке. Ты хочешь выйти замуж?

— Не очень, Ваше Величество. Разве что за какого-нибудь великого короля.

Франциск нахмурился, и Эйме вздрогнула. Похоже, Жанна намекала на брак, которого желал для девочки ее отец. Речь шла о союзе с человеком, которому предстояло стать королем Испании.

— Ты дорого себя ценишь, — заметил холодным тоном Франциск.

— Меня привлекает лишь такой брак, который делает мне честь, — сказала Жанна. — Многие мужья оказывают ее женщинам, не являющимся их женами. Поэтому девушка должна вступать только в такой брачный союз, который делает ей честь. Позже она может не получить ее от мужа.

Король всегда любил тех, кто забавлял его; не по годам развитая Жанна напоминала ему сестру Маргариту. Его минутное раздражение развеялось, и он засмеялся.

— Моя дорогая племянница, я не сомневаюсь в том, что ты сумеешь держать герцога Клевского под контролем.

— Герцога Клевского! — воскликнула Жанна. — Что… что вы имеете в виду, Ваше Величество?

— То, что он должен стать твоим мужем.

Жанна забыла о том, что она говорит с королем. Ее рот окаменел.

— Вы отдадите меня в жены герцогу из какого-то маленького королевства?

— Послушай, герцог Клевский — более важная персона, чем ты полагаешь. Похоже, здесь, в Плесси, ты мало осведомлена об окружающем мире. А теперь встань на колени и поблагодари меня за то, что я, заботясь о твоем благе, подыскал для тебя такого супруга.

— Боюсь, Ваше Величество, — надменно произнесла девочка, — я не могу поблагодарить вас за подготовку этого брачного союза.

Мадам де Силли шагнула вперед; свита короля замерла в ожидании его гнева. Но он лишь с улыбкой на лице повернулся к придворным.

— Оставьте меня наедине с моей племянницей, — сказал он. — Думаю, нам необходимо поговорить наедине.

Свита, а также слуги Жанны и Эйме, поклонившись, покинули зал.

Жанна, напуганная и униженная предложением дяди, гордо подняла голову, показывая всем своим видом, что не боится последствий своей дерзости.

Когда они остались вдвоем, король сказал:

— Сядь у моих ног. Вот так. Положи свою голову мне на колени.

Он погладил ее волосы; она ощутила запахи мускуса и юфти, исходившие от его костюма. Я буду ненавидеть эти запахи до конца моей жизни, подумала Жанна.

— Мне больно, — сказал король, — делать тебя несчастной. Тебе известно, что твоя мать — самый дорогой мне человек на свете; ты — дочь Маргариты, и уже поэтому я люблю тебя. Но мы, люди с королевской кровью, не можем противиться брачным союзам, которые готовят для нас. Ты — умная девочка и должна понимать это. Ты вправе иметь свое мнение и выражать его без страха. Мне это по душе. Но ты также знаешь, что обязана подчиниться твоему королю. Тебе нечего бояться. Герцог будет очарован тобой; он не лишен привлекательности.

— Ваше Величество, я слишком молода для замужества, верно?

— Нет. Тебе двенадцать лет… в этом возрасте принцесса может вступать в брак.

— Но разве я не имею права выбора?

— Моя дорогая девочка, мы лишены такой привилегии. Утешься тем, что все мужья очень похожи друг на друга. Если все начинается со страсти, то она быстро исчезает. К тому же, дорогая Жанна, брак — не помеха для поисков любви. Счастье иногда обретается вне семьи. Ты мудра не по годам, и я вижу, что могу говорить с тобой, как с твоей матерью.

— Но… герцог Клевский! Вы обещали мне вашего сына Генриха.

— Да, но Генрих женился на юной итальянке… к тому же он не понравился бы тебе.

— Он мне нравился.

— Как кузен. Но не как муж. Он неловок и молчалив. Он изменяет своей жене. Бедная Катрин! Она вполне привлекательна, но он проводит все время с Дианой де Пуатье. Ты бы не пожелала выйти за Генриха, ноя дорогая.

— Возможно, если бы он женился на француженке, а не на итальянке, он проводил бы больше времени со своей супругой.

— Ты слушаешь сплетни. Значит, они дошли до Плесси? Нет! Генрих давно привязан к мадам Диане; он верный любовник. Скучный и верный. Не жалей о Генрихе. А теперь я, отдавая должное твоей смелости, расскажу тебе, почему этот брак должен состояться. У нас есть причины для беспокойства, моя маленькая Жанна. Мой коннетабль проводит политику, которая мне не по вкусу. Я с грустью отмечаю, что он работает на дофина Генриха в большей степени, чем на короля Франциска. Ты видишь, что у меня тоже есть причины для печали. Император Карл отдал Милан своему сыну Филиппу; это рассердило меня, потому что Милан должен стать моим. Ты еще слишком молода, чтобы разбираться в политике, но попытайся все понять. Я должен продемонстрировать Испании мое недовольство. Я хочу, чтобы ты помогла мне сделать это твоим браком с герцогом Клевским, который, восстав претив императора, превратился в моего друга. Понимаешь, мы должны сохранять баланс сил. Это достигается посредством браков младших членов нашей семьи. Надеюсь, ты проявишь благоразумие; ты согласишься на этот брак, зная, что таким образом послужишь своему королю.

— Ваше Величество, умоляю вас не использовать меня подобным образом. Вы обладаете большой властью. Вы всемогущи. Вы способны справиться с вашими врагами без моей помощи.

— Увы, я не всемогущ! И у меня целый легион врагов. Мой главный недруг — император; я должен постоянно сохранять бдительность по отношению к нему. Затем — коварный английский лицемер. Я не чувствую себя в безопасности, дитя мое. Поэтому ты, моя верная подданная, должна помочь мне. Послушай, маленькая Жанна, брак — это не слишком важно. Я был дважды женат, но это не мешало мне радоваться жизни. Оба мои брака заключались в интересах государства, были официальными; твой будет таким же. Жаловался ли я? Нет. Я с уважением отнесся к моему долгу, предназначению. Сначала я женился на бедной Клаудии, которая позволила мне выполнять мои обязанности перед страной, родив многочисленных наследников. Когда она умерла, я, заботясь об интересах государства, взял вторую супругу. Она — славная женщина и не доставляет мне хлопот. Поверь мне, можно состоять в браке и при этом жить в свое удовольствие.

— Но я бы не хотела вести такую жизнь, Ваше Величество. Я хочу, чтобы мой брак, если я вступлю в него, был настоящим, хорошим. Я хочу любить своего супруга, служить ему и знать, что он верен мне.

Король усадил Жанну на колени, обнял девочку и прижал ее к себе.

— Ты вправе мечтать об этом. Будь уверена, я сделаю все, чтобы помочь тебе. А сейчас ты должна подготовиться к немедленному отъезду из Плесси. Я хочу, чтобы ты отправилась в Аленсон к своей маме. Ты рада?

— Да, Ваше Величество, но… я не хочу вступать в этот брак.

Он сочувственно улыбнулся.

По дороге в Аленсон Жанне предстояла остановка в Париже. Обычно она ждала с нетерпением очередного приезда в столицу. Она получала удовольствие от долгого путешествия, которое кому-то казалось скучным и утомительным. Ей предстояло ехать верхом в сопровождении слуг; поклажу везли ослы. Жанну всегда поражало великолепие двора ее дяди; она любила встречаться со своими двоюродными братьями и сестрами, обожала балы и маскарады; празднества, устраивавшиеся при дворе, являли разительный контраст с однообразной жизнью, которую девочка вела в Плесси-ле-Тур.

Но это путешествие отличалось от предыдущих; у него была недобрая цель.

Даже радость от прибытия в Фонтенбло не избавила девочку от ее страхов. Она всегда считала Фонтенбло одним из красивейших мест на земле. Его сады, дикие и ухоженные, были неповторимы; картины, которые коллекционировал Франциск, заполняли просторные залы и галереи. Жанна не увлекалась произведениями искусства, но ее восхищала роскошь двора. Она предвкушала радость от возобновления старых знакомств.

Ее беспокоила лишь скорая встреча с кузеном Карлом, любителем неприятных шуток. Ложась вечером в постель, ей придется быть внимательной — там вполне может оказаться дохлая летучая мышь или жаба. Она относилась к Карлу с презрением, что было неразумно с ее стороны — Карл не терпел людей, не умеющих ценить его розыгрыши, и преследовал их с удвоенной дерзостью и жестокостью. Но Жанна отказывалась смеяться, когда ей не хотелось этого делать; она охотнее соглашалась платить за свою непреклонность, чем притворяться, будто ей весело.

Ее кузен Генрих был добрее своего брата, хотя ему было практически нечего сказать ей — как и всем другим, за исключением его любовницы. Он был теперь более важной фигурой, чем в прошлый приезд Жанны — герцог Орлеанский стал дофином Франции. Она бы хотела поговорить с ним о ее браке, поскольку он сам женился, когда ему было чуть больше лет, чем сейчас Жанне. Но, конечно, это невозможно.

Есть еще Катрин, ну конечно, — дофина Катрин. С ней Жанна никогда не смогла бы обсуждать свое будущее замужество; в итальянке было нечто отталкивающее, хотя Жанна не сумела бы сформулировать, в чем оно заключалось. Катрин была нелюбимой женой. О ней ходила масса слухов, поскольку она не имела детей после шести лет брака. Говорили, что бесплодной была Катрин, потому что дофин во время пьемонтской кампании подарил дочь девушке, которую он недолго любил во время разлуки с Дианой. Бедная Катрин! Жанна хотела бы подружиться с ней. Да, ей исполнилось лишь двенадцать лет, а Катрин было двадцать; однако в данный момент они обе испытывали растерянность и страдали. Но подружиться с Катрин было невозможно. Жанна наблюдала за тем, как Катрин принимает Диану, улыбается, беседует с ней; холодное, бледное лицо Катрин не выдавало ее унижения. Я никогда не буду такой! — сказала себе Жанна. Никогда не буду кроткой. Если этот Гийом осмелится обращаться со мной подобно тому, как Генрих обходится с Катрин, я немедленно расстанусь с ним, пусть даже это приведет к войне между Испанией, Францией и Англией.

Но когда до нее дошли слухи о Катрин, Жанна решила, что она поняла, почему ее кузен Генрих не любит свою жену и предпочитает проводить время с любовницей.

Одна из девушек, раздевавших Жанну перед сном, сказала:

— Я не люблю итальянцев, моя принцесса. Они — искусные отравители; их яды столь неуловимы, что кажется, будто человек умер естественной смертью. Говорят, что мадам дофина желала стать королевой Франции и поэтому добилась назначения своего соотечественника на должность виночерпия дофина Франциска; итальянец дал наследнику престола смертельную дозу яда.

— Ты не должна говорить подобные вещи! — заявила Жанна. — Если кто-то услышит это и передаст королю, у тебя будут неприятности.

— Это все говорят другие, моя госпожа. Не я. Я просто передала вам то, что слышала. Виночерпий дофина был итальянцем; вот все, что я сказала.

Жанна вздрогнула. Она никогда не подружится со своей кузиной Катрин. Неужели ей могло прийти в голову довериться итальянке?

Однажды она встретила Катрин гуляющей в одиночестве по саду Фонтенбло.

— Добрый день, кузина, — сказала Катрин.

— Добрый день, кузина, — ответила Жанна.

— Кажется, ты скоро выйдешь замуж?

Жанна невольно сжала губы и покраснела; она никогда не умела скрывать свои чувства. Это свойство раздражало девочку, особенно когда она сталкивалась с людьми, подобными Катрин, которая ничем не выдавала того, что происходит в ее голове.

— Похоже, ты не рада этому браку, кузина.

— Я не хочу вступать в него, — ответила девочка.

— Почему?

— Я не хочу ехать в чужую страну. Не хочу выходить замуж.

Жанна никогда не успевала подумать, прежде чем раскрыть рот. Мадам де Силли часто указывала ей на это. Девочка продолжила:

— Ты поймешь меня. Браки бывают порой ужасными. Мужья пренебрегают женами ради других женщин.

Они обе помолчали. Лицо Катрин ничего не выражало, но она смотрела на Жанну. Девочке не хотелось, чтобы их глаза встретились, но это произошло помимо ее желания.

— О, Катрин, я бы не потерпела, чтобы со мной обращались так, как Генрих обращается с тобой. Все говорят о нем и мадам де Пуатье. Генрих не отводит от нее взгляда! Ты, верно, несчастна.

— Я несчастна? Ты забываешь о том, что я — дофина.

— Знаю. Но тебя так унижают! Мадам д'Этамп управляет королем. Трудно поверить, что Генрих способен на такую жестокость. Я рада, что не вышла за него. Одно время меня собирались выдать за Генриха. Я считала, что это неизбежно, и внушала себе, что не имею ничего против этого — в конце концов, он — мой кузен, мы давно знакомы. Но если бы я была его женой, я бы не позволила ему обращаться со мной так, как он обращается с тобой. Я бы проявила твердость. Я бы…

Катрин засмеялась.

— Ты весьма добра, коль беспокоишься за меня. Как забавно! Это я жалела тебя. Я замужем за наследником французского престола, а ты — принцесса — выходишь за жалкого герцога. Это тебя, дорогая принцесса, оскорбляют. Какое мне дело до того, что король заведет сотню любовниц, если я стану королевой Франции? А ты будешь всего лишь герцогиней… герцогиней Клевской…

Жанна залилась краской. Прежде она не понимала, сколь унизителен для нее этот брак.

Катрин повернулась и покинула Жанну, еще более растерянную и несчастную, чем в тот момент, когда король сообщил ей о ее замужестве.

Жанна попала в немилость, король рассердился на нее. Она познакомилась со своим будущим супругом, двадцатичетырехлетний герцог был вдвое старше девочки; его можно было назвать красивым, но Жанна возненавидела жениха в тот миг, когда она услышала его имя; она не могла освободиться от этого чувства. Король намекнул на то, что ее неприветливость ставит его в неловкое положение. Она, в свою очередь, решила не изображать радости, которую не испытывала. Что касается герцога Клевского, то он был смущен манерами своей нелюбезной будущей невесты. Гнев короля главным образом объяснялся тем, что он считал, будто отец девочки тайно поддерживает ее в желании сорвать этот брак. Это было не простым отказом девушки претенденту, а сознательным бунтом подданной против короля.

Франциск написал своей сестре; мать встретила Жанну в Аленсоне весьма сурово; это стало новой трагедией для девочки. Она обожала свою мать; она много слышала о ее красоте и остроумии; они давно не виделись; теперь, когда Жанне наконец позволили встретиться с ней, девочка почувствовала, что ею недовольны.

Мягкой, доброй Маргарите, существовавшей в собственном мире, населенном такими образованными людьми, как Ронсар и Маро, писателями, художниками и архитекторами эпохи Возрождения, очень не хотелось отвлекаться от духовной жизни ради такого скучного, прозаичного дела, как усмирение непокорной дочери. Маргарите не приходило в голову, что она может не поддержать в чем-то брата; его воля всегда становилась ее волей.

Она провела несколько долгих бесед с печальной и растерянной Жанной, которая, однако, сохраняла способность отстаивать свою позицию с четкостью и язвительностью.

— Королю следует подчиняться, — объясняла Маргарита. — Мы должны с радостью исполнять каждый его приказ.

— Он может совершать ошибки, — возразила Жанна.

— Только не наш король, дочь моя.

— Но он ошибался. Серьезно ошибался. Ты помнишь, какой промах он допустил в Павии?

Красивые глаза королевы Маргариты в ужасе округлились.

— Павия! Фортуна изменила ему. Он не был виноват. На свете нет более смелого солдата, более великого полководца.

— Но великие полководцы не терпят поражений от менее талантливых.

— Есть вещи, в которых ты не разбираешься. Девушка не имеет право на собственную волю.

— Тогда как она может отличить добро от зла?

— Ее направят родители и король.

— А если родители и король расходятся во мнениях?

— Ты говоришь глупости. Мы обсуждаем твой брак с герцогом Клевским. Это хороший брак.

— Как он может быть хорошим? Я, принцесса, которая могла выйти за Генриха, сына короля, стану женой какого-то герцога! На мне мог жениться сын испанского короля…

— Это хороший брак, потому что его желает король, — сухо перебила Жанну Маргарита. — Ты, моя дочь, должна любить своего дядю и подчиняться ему, как это делаю я.

— Но, — не сдавалась Жанна, — твои рассуждения далеки от того, что меня учили считать логичным.

— Жанна, — грустно промолвила Маргарита, — моя дорогая девочка, ты не должна бунтовать. Король желает этого брака, поэтому он должен состояться. Если ты не согласишься, мне придется бить тебя каждый день — у меня нет иного выбора. Послушай меня, моя девочка. Это будут самые жестокие порки из всех, какие тебе доводилось выносить. Даже твоя жизнь окажется в опасности.

— Неужели? — презрительно сказала Жанна. — Я думала, ты хочешь выдать меня замуж, а не похоронить.

Она не сдастся. Не согласится на этот брак. Бросит вызов всем. Она постоянно думала о герцоге Клевском и вспоминала при этом улыбку Катрин. Жанна понимала, что она обидела Катрин, но ей не было до этого дела. Дофина проявила неискренность; она притворялась, будто не замечает унижений, которым подвергает ее муж, держалась с мадам Дианой столь любезно, словно испытывала благодарность к этой женщине за то, что она была любовницей ее мужа. Жанна ненавидела подобное притворство, она считала его признаком коварства. Она сама в подобных обстоятельствах ударила бы мадам Пуатье по лицу. И все же… она не могла стереть из памяти невозмутимую усмешку Катрин, которая, похоже, подстрекала Жанну к неповиновению, укрепляла решимость избежать этого брака.

Она решила зафиксировать на бумаге свое отвращение к нему; если он состоится, пусть мир узнает, что это произошло вопреки ее воле.

Она долго сидела в своей комнате, сочиняя документ. Из-под ее пера вышел следующий текст:

«Я, Жанна Наваррская, подтверждая мои ранее высказанные протесты, настоящим заявлением свидетельствую о моем нежелании вступать в брак с герцогом Клевским; я не соглашалась и никогда не соглашусь на него; любые мои будущие слова и поступки, могущие быть истолкованными как выражения согласия, на самом деле станут лишь следствием страха перед королем, моим отцом и моей матерью, которая угрожала мне физической расправой. Исполняя указание королевы, моей матери, моя наставница, бейлиф Кана, неоднократно заявляла, что если я не буду исполнять все пожелания короля, касающиеся этого брака, то меня подвергнут жестокому наказанию, представляющему опасность для моей жизни. Мне было сказано, что мой отказ может привести к гибели моих отца и матери, а также их дома. Подобная угроза побудила во мне такой страх, что я обратилась к Господу с просьбой сделать так, чтобы мои родители простили меня. Им обоим известно, что я никогда не полюблю герцога Клевского. Таким образом, я заранее заявляю: если мне придется стать невестой или женой вышеупомянутого герцога Клевского, то это произойдет вопреки моей воле. Он никогда не станет моим настоящим мужем, во всяком случае, я не буду считать его таковым. Я прошу Господа стать моим свидетелем при подписании этого документа и запомнить, что меня подталкивают к этому браку посредством насилия и принуждения».

Когда Жанна кончила писать, она вызвала к себе четырех своих фрейлин; с помощью красноречия маленькой девочке, на теле которой были следы порки, удалось пробудить в женщинах жалость и восхищение ее мужеством. Они пренебрегли страхом и поставили подписи под заявлением Жанны.

После дневной порки Жанна сумела отнести доку мент в собор; она потребовала, чтобы прелаты прочитали его; девочка сказала им, что рассчитывает на их помощь.

Но, увы, для всех существовала лишь воля короля. Приготовления к браку Жанны д'Альбре и герцога Клевского продолжались.

Король назвал поступок Жанны глупым и детским. Он рассердился. Впервые Франциск отказался понять шутку. Его племянница — глупая, дерзкая и упрямая девчонка.

Последнее время ее не били, поскольку дальнейшая порка могла представить угрозу для жизни Жанны. Платье из позолоченной ткани, расшитой бриллиантами, уже ждало девочку. Оно было таким тяжелым, что она с трудом поднимала его. Она ненавидела эти драгоценные камни и горностаевый шлейф.

Как она завидовала всем в утро своей свадьбы! Да всем без исключения. Женщины, половшие сорняки в саду, были счастливее печальной маленькой принцессы; она завидовала посудомойкам и служанкам, завидовала Катрин, которой пренебрегал ее собственный муж, завидовала дофину Франциску, лежавшему в могиле.

Обремененная тяжестью платья бледная девочка с заплаканными глазами и разбитым сердцем шествовала в составе брачной процессии. Она видела великого коннетабля, Анна де Монморанси; ее тянуло к нему, потому что он, по слухам, тоже находился в опале и был несчастен. Его обвиняли в том, что он допустил просчеты в отношениях с Испанией. Именно из-за ошибок Монморанси Жанне предстояло стать супругой герцога Клевского. Но Монморанси не смотрел на девочку; он был поглощен своими проблемами.

Король Франциск, великолепный в белом атласе, расшитом рубинами и изумрудами и прекрасно оттенявшим его мрачное, сардоническое лицо, уже был готов повести Жанну к алтарю. Сегодня он смотрел на невесту неласково. Он был раздражен документом, который она отнесла в собор. При другие обстоятельствах он мог улыбнуться отметив оригинальность поступка, восхититься смелостью девочки. Но он устал от ее непокорности.

Она почувствовала его пальцы на своей руке; он слегка ущипнул ее. Но в душе девочки не угасала надежда. Еще есть несколько минут. Она должна найти способ, как избежать этого брака. Она не смирилась с поражением. В отчаянии посмотрев по сторонам, девочка тихо промолвила:

— Мне дурно. Я сейчас потеряю сознание. Я не могу идти. Платье слишком тяжелое.

Король посмотрел на нее, прищурив глаза. Затем он сделал знак Монморанси.

— Отнесите принцессу к алтарю, — сказал Франциск.

Получив такой необычный приказ, коннетабль Франции побледнел; Жанне показалось, что сейчас он ответит отказом на сухую команду короля. Она знала, что король Франции оскорбил величайшего солдата страны, предложив ему отнести маленькую девочку к алтарю. Она пожалела о том, что стала причиной унижения Монморанси. Но что-либо изменить было уже поздно. Поколебавшись с мгновение, Монморанси поднял ее своими могучими руками и шагнул вперед. Если бы он ослушался короля, то немедленно оказался бы в тюрьме. Ему приходилось терпеть немилость; точно так же она, Жанна, должна принять этот брак с человеком, которого она не знала и которого собиралась ненавидеть.

Жанна вышла замуж… за незнакомца с неприятным гортанным акцентом. Он сидел возле нее во время пира, танцевал с ней в большом зале. Он старался быть внимательным к девочке, но она не могла заставить себя улыбнуться ему. Ее лицо было бледным, губы — стоически поджатыми; блестящие черные глаза Жанны запали. Король говорил с девочкой приветливо и не сердился на нее за то, что она отвечала ему сухо, холодно. Ей даже показалось, что в его глазах мелькнуло сочувствие.

Музыканты исполняли бодрые мелодии; после банкета состоялся бал, затем — новый банкет. Сильнее всего Жанна боялась ночи и торжественного ритуала, во время которого ее должны были уложить в постель с мужем.

Король знал о ее страхах; танцуя с Жанной, он пытался успокоить девочку. Поскольку она подчинилась ему, он больше не сердился на нее; она снова стала его дорогой племянницей.

Он ласково пожал ее руку во время танца.

— Улыбнись, милая. Невеста должна улыбаться. Господин Клевский обладает определенными достоинствами. Он не окажется худшим мужем, чем дофин, который мог достаться тебе. Улыбнись, моя маленькая Жанна. Ты исполнила свой долг. Теперь пришло время удовольствий.

Но она не улыбалась и была весьма нелюбезна со своим дядей, однако он не укорял ее за это.

Она не знала, как ей удалось пережить ужас церемонии возложения на брачную постель. Фрейлины утешали ее; наставница поцеловала девочку, и Жанна спросила себя, подвергнут ли ее порке, если она откажется лечь в постель с мужем; кто займется этим? Муж?

Даже сейчас она искала возможность бежать. Ей приходило в голову множество безумных идей. Может ли она выбраться из дворца? Отрезать волосы и одеться, как одеваются странствующие менестрели или нищие? Она завидовала им всем; они порой голодали, но не были женами герцога Клевского.

Как глупо мечтать о бегстве! Оно невозможно. Она слышала негромкую музыку. Одна из фрейлин, раздевавших Жанну, шепнула девочке, что король ждет ее в спальне, чтобы увидеть, как невесту уложат в постель.

Жанну отвели в спальню. Увидев мужа и его свиту, она отвернулась от них. Затем бросила на Франциска взгляд, полный отчаяния. Ее губы дрожали, глаза молили; король подошел к ней; его лицо выражало сочувствие. Он подхватил ее на руки, нежно поцеловал и произнес:

— Твой жених — счастливый человек, Жанна. Клянусь честью! Я хотел бы оказаться на его месте.

Когда он опустил Жанну, ей показалось, что она увидела улыбку заговорщика в его глазах. Король Франциск подвел ее к кровати. Она легла рядом с мужем. Фрейлины Жанны и приближенные герцога накрыли супругов роскошным одеялом.

Затем король заговорил.

— Господа, этого достаточно. Брачные отношения осуществлены в нужной степени; невеста слишком молода для полного исполнения супружеских обязанностей. Она и ее муж были уложены в постель. Запомните это. Не стоит торопить события. Когда девочка станет старше, брачные отношения будут осуществлены полностью. Дамы, отведите принцессу в ее покои. А вы, мой герцог, возвращайтесь в ваши апартаменты. Да здравствуют герцог и герцогиня Клевские!

С присущей ей непосредственностью Жанна вскочила с постели и, опустившись на колени, поцеловала руку короля. Она долго не хотела отпускать ее. Она забыла, что он являлся королем Франции; она видела в нем своего спасителя, благородного рыцаря, избавившего ее от того, чего она боялась сильнее всего.

Изящные благоухающие пальцы ласкали волосы Жанны. Франциск называл ее своей любимицей; казалось, женихом был король, а не смущенный герцог. Но сцена в спальне была характерной для Франциска. Он хотел всегда оставаться главным лицом, героем всех событий. Даже невеста могла оказаться в тени. Франциск желал видеть проявления ее любви и преданности королю.

Год, когда Жанне исполнилось пятнадцать лет, стал для нее счастливейшим благодаря двум событиям, которые впоследствие она сочла важнейшими в ее жизни.

После бракосочетания она жила со своими родителями — иногда при дворе Нерака, иногда в Пау; она совершила одно или два путешествия ко двору Франциска. Жанна наслаждалась общением с матерью, о котором всегда мечтала; три года ее обучением руководили великие ученые, Фарел и Рассел. Жанна все схватывала на лету, хотя отсутствие у девочки художественного вкуса огорчило Маргариту. Жанна не унаследовала приверженности своей матери к реформистской вере и оставалась, как ее отец, католичкой. Она обожала мать, хотя порой Маргарита вызывала у дочери легкое раздражение своей оторванностью от реальной жизни, склонностью видеть слишком много сторон одного вопроса; ее непостоянная натура не гармонировала с душевной прямотой Жанны. Идеализируя мать, Жанна ощущала близость к более суровому отцу. Генрих Наваррский не обладал утонченностью манер, приобретенной Маргаритой при дворе брата, где она была фактической королевой. Грубоватое поведение и прямодушие отца объединяли его с дочерью; неудивительно, что она искренне уважала Генриха Наваррского.

Жанна не могла забыть того дня, когда отец вошел в покои ее матери и застал их молящимися. Присутствовавшим там Расселу и Фарелу удалось ускользнуть. На лбу Генриха Наваррского от гнева разбухли вены; он возмутился тем, что его дочь приобщают к протестантской вере. Он ударил Маргариту по щеке, что впоследствии вызвало гнев короля Франции, и затем повернулся к Жанне. Ее он мог наказать, не боясь последствий. Генрих приказал подать ему плетку. Ожидая ее, он заявил дочери, что сейчас задаст ей самую безжалостную порку, чтобы впредь она не забивала свою голову нелепыми религиозными доктринами. Она должна исповедовать ту же веру, что исповедовали ее отец и дед.

Генрих положил девочку на стул и выпорол ее. Она лежала с плотно сжатыми губами, не смея плакать. Она знала, что слезы усугубят ее положение. Отец не выносил плаксивых девочек. Закончив экзекуцию, он предупредил дочь, что, если подобное повторится, она будет наказана еще более жестоко.

Склонив голову, Жанна ответила ему:

— Я запомню это, папа.

После этого случая Маргарита никогда больше не пыталась заинтересовать дочь реформистской верой, хотя сама продолжала изучение новых теорий.

Жанне хорошо жилось в эти годы — она почти забыла о том, что она замужем за герцогом Клевским. Она всегда хотела жить с родителями в ее родном Беарне; в течение трех последних лет ее желание осуществлялось.

Для Жанны наступил замечательный год.

Он также оказался счастливым для дофины Катрин; промозглым, ветреным февральским вечером был крещен ее первенец.

Какое празднество устроили при дворе! Как ликовал король Франциск! Внуку дали его имя. Весь день люди молились за благополучие маленького принца Франциска. Его мать постоянно носила при себе талисманы, способствующие здоровью малыша; она консультировалась с самыми знаменитыми колдунами и астрологами страны. Для Катрин де Медичи было необходимо, чтобы этот ребенок жил и чтобы она родила новых детей. Жанна слышала о том, что Катрин едва не развели с мужем из-за того, что она долгое время не могла родить.

Пятнадцатилетняя принцесса Наваррская была счастлива в день крещения. Она находилась в любимом ею Париже. Могла ли пятнадцатилетняя девочка, обожавшая веселье, маскарады, балы и празднества, равнодушно относиться к Парижу? Правда, она постоянно жила в страхе перед грядущим несчастьем. Война, в которой участвовал ее супруг, не могла длиться бесконечно; по завершении кампании он вернется к жене. Тогда ей не удастся избежать осуществления брачных отношений, от которых ее избавил добрый дядя в тот миг, когда она уже почувствовала рядом с собой горячее тело мужа. Она уже не была ребенком. Ей исполнилось пятнадцать; другие в этом возрасте легли на брачное ложе. Например, Катрин, Генрих. А сейчас… у них родился первый сын.

Пока что она не могла не думать о возвращении Гийома де ла Марка, герцога Клевского. Война оказалась неудачной для Франции; значит, она была неудачной и для ее мужа, который являлся союзником Франции и врагом императора. Разве не поэтому ее выдали замуж за герцога?

Он сражался на войне, а здесь, в чудесном Фонтенбло, состоялось радостное торжественное крещение малыша, который мог в будущем занять французский трон.

Фонтенбло был прекрасен даже в феврале. Нежная голубая дымка окутывала деревья; воздух был холодным и сырым, но он не мешал Жанне радоваться жизни. Ее фрейлины шептались, одевая девочку для церемонии. Свечи оплывали воском; в зеркале с позолоченной каймой отражалось почти красивое лицо Жанны; полумрак льстил девочке, сглаживая резкие линии подбородка и контур лица, придавал ей более взрослый облик — прелестный и загадочный.

Позже она сказала себе, что заранее знала о том, что в этот вечер случится нечто замечательное.

На ней было роскошное платье — более дорогое, чем на других дамах, поскольку она являлась принцессой. Жанна была самой юной из принцесс; волосы свободно падали на плечи девочки.

Она прислушалась к разговору женщин.

— Господь вовремя спас ее. Если бы не этот маленький принц, нам пришлось бы попрощаться с мадам Катрин.

— Да благословит Господь этого малыша. Я рада, что он появился на свет, но было бы совсем неплохо, если бы итальянке пришлось собирать свои вещи.

— Тише! Говорят, она способна слышать даже через стены. Ты хочешь погибнуть? Выпить стакан воды и распроститься с жизнью?

— Тсс! Принцесса нас слышит…

— Ну и пусть слышит. Ей следует быть настороже. Всем надо остерегаться итальянки.

Остерегаться итальянки? Жанна боялась только одного — возвращения собственного мужа с войны.

Она не переставала думать об этом печальном событии, даже идя от дворца к церкви Матурин, мимо трех сотен факелов, освещавших дорогу.

Церковь была убрана так роскошно, что ее интерьер поразил Жанну, привыкшую к великолепию дядиного двора. Она увидела великолепные гобелены. Кардинал Бурбон стоял на круглом помосте, накрытом серебристой тканью. Он ждал появления кортежа, чтобы крестить маленького принца.

Стоя рядом с королевой Франции и Маргаритой, дочерью короля, Жанна смотрела по сторонам округлившимися глазами. Она видела своего отца и молодого Карла — герцога Орлеанского. Затем наступил радостный миг, когда ее глаза встретились с глазами одного из принцев. Молодой человек улыбнулся, и Жанне показалось, что она никогда прежде не видела такой очаровательной улыбки. Это был Антуан де Бурбон, герцог Вендомский. Она вдруг поняла, что он — самый красивый мужчина Франции.

Принц Бурбон стоял возле Генриха Наваррского, но Жанна не замечала присутствия отца. Для нее имело значение лишь то, что Антуан де Бурбон смотрит на нее; похоже, он интересовался принцессой Наваррской гораздо сильнее, чем новорожденным принцем.

Больше Жанна ничего не видела и не слышала. Она вернулась по освещенной факелами улице во дворец, словно во сне; когда процессия достигла зала, где гостей ждал великолепный банкет, она принялась искать Антуана де Бурбона.

Она знала, что он занимает высокое положение при дворе; он был старшим из принцев Бурбонов, имевших право претендовать на трон в случае отсутствия наследников из рода Валуа. Антуан и младший из двух его братьев, принц Конде, считались красивейшими мужчинами двора; они пользовались огромным успехом у женщин. Но Жанна не верила сплетням об Антуане, относя их к числу легенд, которые всегда окружают столь привлекательных мужчин.

Она огорчилась тому, что во время банкета ей не удалось сесть рядом с ним; она не могла наслаждаться деликатесами, стоявшими на столе. Но позже, когда банкет закончился и начался бал, Жанна обнаружила Антуана де Бурбона возле себя.

— Я заметила вас в церкви, — сказала прямодушная девушка. Она всегда говорила то, что было у нее на уме, и ожидала того же от других.

Красивый ловелас, вечно искавший новых побед, был очарован юной принцессой, чья забавная искренность являла разительный контраст с привычным ему кокетством.

— Я польщен. Это для меня честь. Скажи, твой интерес ко мне оказался сильнее интереса к новорожденному принцу?

— Да, — ответила Жанна, — хотя мне нравятся маленькие дети.

— Я надеюсь, что сумею понравиться тебе сильнее их.

Он поцеловал ее руку, и Жанна прочитала в его нахальных глазах восхищение ее изящной фигурой.

Они танцевали вместе. Его остроумие было весьма смелым; если бы с Жанной разговаривал так кто-то другой, девушка бы возмутилась, но она не могла критиковать Антуана. Ей нравилось в нем все.

— Рождение этого ребенка меняет для вас многое, — со своей обычной непосредственностью заявила она.

Он согласился с этим.

— И для мадам дофины тоже, — добавил Антуан.

Он лукаво улыбнулся. Молодому человеку нравилось быть героем сплетен, ходивших среди придворных. Эта маленькая принцесса, племянница короля, оставалась сельской простушкой, воспитанной вдали от Парижа; ее неискушенность и искренность были качествами, редкими при дворе. Антуан находил Жанну необычной, очаровательной.

Антуан привык к женской лести, но комплименты этого ребенка показались ему особенно приятными.

— Как бы тебе понравилось оказаться на месте мадам Катрин, маленькая принцесса? Муж не любит ее. Любовница заставляет его ложиться в постель жены. Ты бы потерпела такое положение? Скажи мне!

Глаза Жанны сверкнули.

— Я бы не вынесла этого.

— У тебя есть характер. Но если бы ты оказалась на месте Катрин, ты бы не имела иного выбора.

— Я бы попросила, чтобы меня избавили от такого брака.

— Что? Ты бы променяла французский двор, общество королей и принцев, на нищую Флоренцию и общество торговцев?

— Не думаю, что Катрин бедствовала во Флоренции. Ее семья очень богата — возможно, Медичи богаче французского королевского дома. Я бы предпочла потерять эту роскошь ради избавления от унижений, которые сопутствуют ей.

— Не трать свою жалость на итальянку. Посмотри на нее. Разве она нуждается в сочувствии?

Жанна поглядела на дофину. Катрин казалась абсолютно счастливой, но если Антуан не замечал холодного блеска ее глаз, то Жанна видела его. Никто из придворных не понимал, что происходит в душе итальянки. Поэтому люди предпочитали думать, что там не происходит ничего.

— Ей еще повезло, — продолжил Антуан. — Она успела спасти себя. Ты знаешь, уже поговаривали о разводе. Король избавил ее от этого.

— Король очень добр, — сказала Жанна. — Он пожалел меня, когда я нуждалась в этом.

Антуан приблизился к ней.

— Любой мужчина будет добр к тебе, дорогая принцесса. Я бы хотел, чтобы мне представилась такая возможность, какая представилась королю.

Это была обычная придворная лесть, легкий флирт. Пятнадцатилетняя Жанна прекрасно сознавала это. Тем не менее слова, слетавшие с губ Антуана де Бурбона, казались ей волшебными; если бы их произносил кто-то другой, девочка назвала бы все это неискренностью. Прикасаясь к его руке во время танца, встречаясь с ним взглядами над бокалами вина, она испытывала восторг; позже она страдала, видя его танцующим с другими, бросающим на них нежные взгляды и, несомненно, делающим комплименты, совсем недавно кружившие голову Жанне Наваррской.

Это было первым важным событием года. Жанна влюбилась в Антуана де Бурбона, будучи замужем за герцогом Клевским, которого плохая политика Франции заставляла воевать.

В течение этого богатого событиями года Жанна следила за ходом войны; никогда еще навязанный девочке брак не казался ей таким постылым. Мысли о Гийоме де ла Марке повергали ее в состояние ужаса; она преувеличивала его недостатки, он превращался в ее сознании в монстра, угрожавшего ее возможному счастью.

Ей легко мечталось, когда она вернулась ко двору своего отца. Она бродила по окрестностям, лежала на траве возле дворца и думала об Антуане де Бурбоне. Обладая практичной натурой, она мечтала не только о Антуане-любовнике, ласкающем ее, говорящем комплименты, которые могли быть неискренними, сколько о счастливом, благополучном браке, о том, как они вдвоем будут править Наваррой. Она боялась, что ей придется подчиниться внезапному приказу короля встретить мужа и отправиться с ним в чужую для нее страну. Протесты ей не помогут; она уже пыталась сопротивляться, но ничего не добилась. Снова и снова она мысленно переживала те минуты, когда ее укладывали в постель; она вздрагивала, представляя, от чего избавило ее вмешательство дяди. Как ей повезло! Но она должна помнить о том, что Франциск проявлял доброту, когда он не забывал сделать это и когда она не угрожала нанести вред ему или его политике.

В течение месяцев, последовавших за крещением маленького Франциска, Жанна с жадностью ловила каждую весть о войнах, продолжавшихся в Италии и Голландии. Она радовалась, узнав, что император нанес поражение ее мужу в Ситтарде, в то время как король и дофин продолжали победоносное шествие вдоль Самбры. Успешное завершение войны было не за горами; Жанна разрывалась между верностью дяде и страхом за себя; она знала, что удачное окончание кампании сулит ей соединение с мужем. Император Карл, разгневанный таким развитием событий, возложил управление Испанией на своего сына Филиппа и отправился в Геную. Его ярость была обращена главным образом против мятежного герцога Клевского, мужа Жанны, он видел в нем своего вассала. Могущественный император должен немедленно усмирить и подвергнуть унижению своего неверного подданного. Жанна слышала о том, что герцог просит короля оказать ему военную помощь, но Франциск, нерешительный в мгновения, требовавшие смелых действий, и безрассудный, когда ему следовало проявить осторожность, уже распустил большую часть своей армии и не собирался предпринимать срочных военных акций.

Это определило судьбу герцога Клевского; его поражение означало для Жанны избавление от того, чего она боялась сильнее всего. Когда король Франции бросил Гийома Клевского на произвол судьбы, герцогу не оставалось ничего другого, как броситься к ногам императора и молить его о пощаде.

Франциск вызвал Жанну и сам сообщил ей новость. Его глаза гневно сверкали; король имел привычку, потеряв по собственной вине важного союзника, объяснять происшедшее вероломством этого лица.

— Жанна, моя девочка, — сказал он, — у меня есть для тебя плохая весть. Я выдал тебя замуж за предателя.

Жанна почувствовала, что ее сердце забилось чаще, руки стали дрожать; она испугалась, что Франциск заметит в ее глазах искорки радости.

— Он предал нас, Жанна. Перешел на сторону нашего врага. Ты не можешь любить такого человека. Не захочешь разделить его жалкую судьбу.

Жанна никогда не была дипломатом.

— Я и прежде не желала жить с ним, — выпалила она. — Даже если бы он был вашим другом, все равно я бы не захотела этого.

Король поднял руку.

— Твой язычок дорогая, когда-нибудь погубит тебя. Умоляю тебя, следи за ним. Моя девочка, с тобой обошлись дурно. Тебе пришлось в раннем возрасте выйти за предателя; это было сделано в интересах государства, но я не могу допустить, чтобы ты оставалась женой такого человека.

Жанна радостно произнесла:

— Да, Ваше Величество. Я не могу оставаться женой такого человека.

Франциск положил руку на плечо девочки.

— Я попрошу папу расторгнуть этот брак.

Она схватила его руку и поцеловала ее, потом опустилась на пол и поцеловала ноги короля. Запах юфти, всегда исходивший от его одежды, показался ей самым чудесным ароматом на земле. Она всегда будет испытывать волнение, вдыхая его.

— Увы! Увы! Подлый герцог бросил свои владения и жену. Я потерял человека, которого считал своим другом, а ты, мое дитя, лишилась мужа.

Он улыбнулся ей.

— Жанна, ты меня удивляешь. Я не вижу на твоем лице огорчения.

— Ваше Величество, я молилась об этом.

— Что? Ты молилась о том, чтобы друг короля бросил его?

— Нет… не об этом. Но он никогда не нравился мне, Ваше Величество.

Король поцеловал Жанну.

— Я рад, моя девочка. Я бы легче пережил победу императора, чем угрозу твоему счастью.

Конечно, это было ложью, но Франциск умел говорить приятные нелепости; он верил в свои слова, когда произносил их, и поэтому заставлял других верить ему.

В этот год, когда Жанна влюбилась в Антуана де Бурбона, милосердная судьба распорядилась согласно желанию короля и по разрешению папы расторгнуть номинальный брак принцессы Наваррской и герцога Клевского.

После развода Жанна вернулась к своей спокойной жизни в Плесси-ле-Тур в обществе мадам де Силли. Она постоянно думала об Антуане де Бурбоне. С жадностью слушала о его военных успехах, которые были значительными. Он стал для нее героем; она идеализировала его, как прежде — свою мать.

Жанна взрослела, однако никто не заводил речь о новом замужестве. Она все реже и реже видела короля Франциска, здоровье которого ухудшалось. Когда Жанне исполнилось девятнадцать, она узнала, что король умер в своем замке Рамбуйе. Жанна поняла, что смерть дяди серьезно повлияет на ее будущее; она оказалась права.

Ее отец, Генрих Наваррский, вызвал Жанну к себе; ввиду кончины Франциска она поступала в распоряжение родителей. Ее мать изменилась. Она потеряла вкус к жизни, проводила много времени в монастыре. Маргарита объявила, что ждет момента, когда она соединится с братом. Она утверждала, что мечтает последовать за ним на небеса, как когда-то последовала в Мадрид.

В Париже появился новый король — кузен Жанны, за которого она могла выйти замуж — Генрих Второй. Итальянка Катрин де Медичи стала французской королевой. Вскоре Генрих отправил послание в Нерак; он велел Жанне прибыть к его двору.

Приехав в Париж, Жанна тотчас заметила разницу между дворами Генриха и его отца. Генрих был сдержаннее короля Франциска. Он не обладал обаянием своего отца. Он находил время лишь для одной женщины — Дианы де Пуатье, которую он сделал герцогиней де Валентинуа.

Жанна знала, что ее вызвали ради определенной цели. Генрих, не менее прямолинейный, чем сама Жанна, не замедлил объяснить ей это.

Она почтительно преклонила колено согласно этикету и поцеловала его руку. Кузен не счел нужным приласкать ее, как это делал ее дядя. Он обошелся без ласковых слов. Но Генрих был добр и относился к своей кузине с нежностью, которая не исчезла, когда он стал королем.

— Кузина, — сказал Генрих, — ты созрела для брака. Я вызвал тебя, чтобы обсудить этот вопрос.

Жанна настороженно ждала продолжения; ее уже однажды выдали замуж насильно, сейчас она ломала голову над тем, как избежать второго нежеланного брака. Она чувствовала, что молчаливый Генрих способен быть не менее упрямым, чем его отец.

— Ваше Величество, я уже была замужем, — сказала она, — и мой опыт заставляет меня проявить некоторую осторожность. Поступив однажды в соответствии с интересами государства, я бы хотела в дальнейшем иметь право выбора.

Генрих не улыбнулся; он смотрел на нее настороженно.

— Два человека выразили желание соединиться с тобой брачными узами. Они занимают высокое положение; думаю, они оба имеют право на твою благосклонность к ним. Один из них — Франциск, герцог де Гиз; второй — Антуан де Бурбон герцог Вендомский.

— Антуан де Бурбон! — воскликнула Жанна, забыв об официальном характере аудиенции. — Я… я хорошо его помню. Я впервые обратила на него внимание во время церемонии крещения маленького дофина.

— Я бы отдал предпочтение месье де Гизу, — сказал Генрих. — Кузина, он — великий принц и храбрый солдат.

— Но… герцог Вендомский также великий принц и отважный воин, Ваше Величество.

Генрих не любил спорить. Его любовница Диана выбрала в мужья Жанны своего свояка де Гиза; дочь герцогини была замужем за его братом; если бы Жанна Наваррская вышла за Франциска де Гиза, между домами Валуа и де Гизов образовалась бы новая связь, полезная для последнего. Жанна пережила мгновение страха. Она знала, что, если любовница Генриха хочет заключения этого союза, король поддержит ее; будучи разумной двадцатилетней женщиной, а не своенравной двенадцатилетней девчонкой, она не верила в жалость королей.

Она попросила Генриха отпустить ее, дать ей время на размышления.

Франциск де Гиз, величайший воин и честолюбец этой страны! Редкая женщина не обрадовалась бы перспективе стать его супругой. В то же время многие находили элегантного, всегда изысканно одетого Антуана немного женственным. Придворные обсуждали даже то, как он снимает свою украшенную перьями шляпу, здороваясь с дамой. Генрих считал, что Жанна поступит глупо, выбрав любвеобильного красавца и отказавшись от союза с одним из могущественнейших мужчин Франции. Провозгласив себя самым либеральным монархом Европы, Генрих предоставил Жанне несколько недель на размышления, однако дал ясно понять, что она должна предпочесть герцога де Гиза. Жанна знала, что это было желанием Дианы. Эта женщина подозревала Бурбонов в симпатиях к реформистской вере; во Франции самые мелкие вопросы, казалось, вращались вокруг оси религиозного противостояния. Де Гиз был непоколебимым католиком; он также являлся другом и свояком Дианы. Король хотел способствовать женитьбе де Гиза на девушке, выбранной его любовницей.

Волнения и раздумья заполнили последующие недели. Франциск де Гиз был уверен в своем успехе; он не знал о том, какую радость доставляло Жанне общество Антуана де Бурбона. Антуан заявил Жанне, что, если король решит отдать ее герцогу де Гизу, они — Жанна и Антуан — убегут вдвоем. Жанна не верила в то, что он способен совершить столь дерзкий поступок, но такое предложение усилило ее любовь к молодому человеку.

Постепенно Жанна стала замечать присутствие королевы — тихой, спокойной, державшейся с достоинством, ни единым словом или взглядом не выдававшей своих пристрастий, всегда приветливой с любовницей мужа, благодарной Диане за то, что она все-таки предоставляла ей Генриха для зачатия наследников французского трона. Жанна поняла, что эта женщина, Катрин, также наблюдает за ней. Жанна часто ловила на себе взгляд ее бесстрастных глаз; Жанна, в отличие от большей части двора, не могла видеть в Катрин кроткую и безликую женщину, с равнодушием принимавшую свою роль самой пренебрегаемой и унижаемой королевы Франции.

Однажды Катрин пригласила Жанну к себе; придя в покои королевы, девушка застала ее одну, без фрейлин и слуг.

Катрин предложила ей сесть. Жанна сделала это, заметив, что она не в силах отвести взгляд от холодных, змеиных глаз королевы.

— Если тебе безразлично, — сказала Катрин, — тебя выдадут замуж за Франциска де Гиза. Я помню твой брак с Гийомом де ла Марком, герцогом Клевским. Помню сочиненный тобой документ. Тогда ты проявила мужество, кузина.

— Оно мало помогло мне, мадам. Я все равно вышла замуж; спасла меня от этого брака война, а не моя изобретательность.

— Ты веришь в чудеса? — Катрин улыбнулась одними губами. — О, я не имею в виду чудеса, совершенные нашим Господом и святыми. Я говорю о чудесах, совершаемых простыми смертными.

— Я никогда не слышала о них, мадам.

— Они вполне реальны. Чудо способно избавить тебя от нежелательного брака. Избежав его, ты можешь сама выбрать себе супруга.

— Я не понимаю.

— Почему Франциск де Гиз хочет жениться на тебе? Потому что он честолюбив. Он желает вступить в брачный союз с кузиной короля. Приблизиться к трону.

— Я знаю, вы правы, но…

— Ты можешь обратить на это внимание короля. Сказать ему, что, соединяя наваррский дом с Лорреном, он укрепляет положение человека, который может оказаться его главным врагом; лишь хитрость мадам де Пуатье мешает ему увидеть это. Напомни Генриху о последних словах его отца, обращенных к нему: «Остерегайся дома Гизов. Дом Гизов и Лоррена — враг дома Валуа». Спроси его, не забыл ли он это.

— Вы правы, мадам. Но король должен сам знать об этом.

— Ты поможешь себе, напомнив ему то, что он склонен забывать. Я забочусь о твоем благе. Я бы хотела, чтобы ты вышла замуж за человека, выбранного тобой. Почему ты улыбаешься, кузина?

— Я думаю, мадам, о совпадении наших желаний, — искренне призналась Жанна. — Я не хочу выходить за Франциска де Гиза. Вы не хотите этого, потому что этого желает мадам де Пуатье.

— Я не думала о мадам де Пуатье, — сухо произнесла Катрин. — Я думала о тебе.

— Я благодарна вам, мадам. Я хочу сказать, что на вашем месте поступила бы точно так, как вы — сделала бы все, чтобы унизить эту женщину.

Катрин словно внезапно вспомнила о том, что она — королева Франции, а Жанна — ее подданная. Она протянула девушке руку.

— Ты можешь идти, — сказала Катрин.

Жанна слишком поздно поняла, что она глубоко оскорбила королеву. Она проявила бестактность и глупость. Но так трудно притворяться, когда речь идет о чем-то столь очевидном. Она лишь хотела подчеркнуть, что она понимает стремление Катрин свести счеты с Дианой и одобряет его.

Жанна воспользовалась советом Катрин.

Когда король снова вызвал к себе девушку, она решила обратить его внимание на то, что, по мнению Катрин, он был склонен забыть.

— Герцог де Гиз — великолепный мужчина! — сказал Генрих. — Во всей Франции ему нет равных. Ты будешь гордиться им, выйдя за него замуж.

Жанна подняла голову.

— Что, Ваше Величество? — сказала она. — Вы действительно допустите, чтобы герцогиня д'Омаль, которая сейчас чувствует, что должность моего пажа делает ей честь, стала моей свояченицей?

Она увидела, что король багровеет от гнева — мадам д'Омаль была дочерью его возлюбленной, Дианы де Валентинуа.

В голосе Жанны зазвучал праведный гнев:

— Вы сочтете возможным, Ваше Величество, чтобы герцогиня, дочь мадам де Валентинуа, посредством брака, в который вы советуете мне вступить, обрела право идти рядом со мной вместо того, чтобы нести шлейф моего платья?

Генрих растерялся; как всегда в подобных случаях, он не мог найти нужных слов. Ему не часто приходилось выслушивать недвусмысленные нападки на свою любовницу.

Жанна решила воспользоваться своим шансом.

— Ваше Величество, Франциск де Гиз хочет взять в жены не столько меня лично, сколько мою корону принцессы. Если его племянница, Мария Шотландская, выйдет за дофина, а он сам, женившись на мне, станет королем Наварры, то, пожалуй, Франция получит не одного, а двух монархов.

Генрих недоверчиво посмотрел на кузину. В его сознании возник образ смелого воина; Генрих слышал крики парижан: «Де Гиз! Де Гиз!» Франциск де Гиз уже был героем Парижа. Генрих уважал кузину за ум. Сам он не мог похвастаться блестящим интеллектом, но восхищался теми, кто обладал им. Он помнил о том, что мать Жанны была одной из самых одаренных женщин своего времени.

— Вы забыли слова вашего отца, произнесенные им на смертном ложе? «Остерегайся дома де Гизов…» О, Ваше Величество, король Франциск понимал амбиции этой семьи.

Генрих подумал, что в сказанном ею было много правды. Диана желала этого брака, но ему придется напомнить ей о предостережении отца и об опасности усиления власти де Гизов.

Он отпустил Жанну, не сердясь на нее; вскоре он объявил, что одобряет брачный союз между своей кузиной Жанной д'Альбре Наваррской и Антуаном де Бурбоном, герцогом Вендомским.

Генрих нашел выход из положения. Франциск де Гиз получит в жены девушку, которая подойдет ему не хуже, чем Жанна. Он, Генрих, сам публично подпишет брачный контракт между Франциском и Анной д'Эст, дочерью герцога Феррарского и внучкой Людовика Двенадцатого. Это будет хороший королевский брак. Менее опасный, чем союз де Гиза с наваррским домом.

Франциск де Гиз согласился с решением короля; Диана также смирилась с волей любовника. Жанна Наваррская была обручена со своим избранником.

Счастливейшая девушка Франции выходила замуж. Ее фрейлины говорили, что им еще не доводилось видеть, чтобы невеста так много и часто улыбалась. Жанна объясняла им: «Понимаете, я, принцесса, выхожу замуж по любви!»

Со дня крещения маленького Франциска, когда Жанна влюбилась в Антуана, прошло пять лет, но что значили теперь эти годы ожидания?

Когда женщины разбудили Жанну утром в день бракосочетания, они увидели, как она счастлива. Она постоянно напевала, говорила о своем возлюбленном. Когда, снова и снова спрашивала она, принцессе позволяли выйти замуж по любви? Ей повезло больше, чем любой другой принцессе. Она часто вспоминала свой первый, чисто номинальный, брак; она заново переживала тот ужасный момент, когда ее уложили на брачное ложе с Гийомом Клевским. Какой ужас! И какое чудесное избавление! Неудивительно, что она считала себя счастливейшей принцессой мира.

Ее мать улыбалась, видя состояние дочери, однако этот брак не радовал Маргариту. Она надеялась на лучшую партию для Жанны. Она бы активнее выступала против этого замужества, если бы не ее апатия и равнодушие ко всему. Маргарита ощущала свою оторванность от мира. Отец Жанны также был настроен против брака с Антуаном, но король Франции подкупил короля Наварры увеличением его доходов и обещанием отвоевать Верхнюю Наварру, несколько лет тому назад захваченную испанцами.

Жанна обрадовалась, узнав о согласии отца, этого ревностного католика, который побил ее, когда она молилась с матерью, на брак дочери с протестантом Бурбоном. Она всегда знала, что он мечтает о возвращении Верхней Наварры, о ее освобождении от испанцев.

Как ей повезло! Жанне не было дела до бурь, которые могли в дальнейшем разразиться над ее браком. Пусть мать недовольна им. Пусть отец смирился, потому что Генрих подкупил его. Все это не имело значения. Антуан станет ее мужем. Он объявил, что еще не знал такой любви.

Антуан радовался этому браку. Его смущали лишь один-два момента. Семья Бурбонов долгое время находилась в немилости; когда король обласкал графа д'Энгема; трагически погибшего во время игры в снежки в Ла-Рош-Гийоне, всем показалось, что Бурбонов ждет возвышение. Но после смерти графа милость короля не распространилась на семью; стараниями Дианы в фаворе оказались де Гизы.

Теперь же принц Антуан, глава дома Бурбонов, женился на кузине короля Генриха. Антуан был доволен этим; более того — будучи пылким и чувственным мужчиной, он увлекся своей молодой невестой. Нет, она уже разменяла третий десяток и не была очень юной, но и старой ее нельзя было назвать. Этот брак имел и другой приятный аспект: казалось почти определенным, что Генрих Наваррский не оставит наследников мужского пола. Значит, Жанна после смерти отца станет королевой этой провинции. Жанна не была красавицей по меркам парижского двора. Выражение ее лица было довольно суровым, но непосредственность и искренность девушки выделяли ее из окружения; Антуан обожал все новое. Во время беседы лицо Жанны оживлялось, и она становилась привлекательной. Она обладала умом и сильным характером. Слабого Антуана притягивали сильные натуры.

Он не мог не радоваться браку, сближавшему дома Валуа и Бурбонов. Дети Жанны и Антуана имели шанс подняться на французский трон. Молодой Франциск — теперь уже дофин — обладал слабым здоровьем. Катрин имела другого сына, Луи, но он, похоже, явился в этот мир не надолго. Казалось, что королю Генриху и Катрин не удастся завести физически крепких детей. Возможно, они расплачивались за грехи дедов. Оба деда по отцовской и материнской линиям, Франциск Первый и Лоренцо, жестокий герцог Урбино, умерли от болезни, которая во Франции называлась «английской», а в Англии — «французской». Генрих и Катрин производили впечатление здоровых людей, однако казалось, что дети не унаследуют их здоровье… Если дом Валуа останется без наследников, корона по закону перейдет к Бурбонам. Гизы попытаются перехватить ее, но народ Франции, несомненно, этого не допустит. Бурбоны были полноправными наследниками престола, следующими за Валуа. Невеста Антуана доводилась кузиной нынешнему королю Генриху Валуа. Да, это хороший брак.

Маленькая Жанна обожала его, Антуана, а он обожал ее. Он уже несколько недель не проявлял интереса к другим женщинам.

Но затем, вспомнив о браке Жанны с герцогом Клевским, Антуан забеспокоился. Тогда брачные отношения не были осуществлены полностью, но молодоженов положили в постель. Король Франциск заявил тогда, что для признания брака действительным этого достаточно.

Король Генрих сначала возражал против женитьбы Антуана на Жанне, а потом внезапно передумал. Почему? Мадам Диана была связана с де Гизами браком дочери и общей верой. Что, если его бракосочетание с Жанной Наваррской было частью дьявольского плана? Вдруг их сыновей объявят незаконнорожденными?

Антуан расхаживал по своим покоям. Он любил маленькую Жанну, обожал ее, но не настолько сильно, чтобы подвергать опасности будущее своего дома.

Поэтому за день до свадьбы Антуан попросил аудиенцию у короля. Придя к Генриху, он поделился с ним своими страхами относительно того, что его женитьба на Жанне не может состояться из-за первого брака невесты.

Жанна не знала, как близка она к тому, чтобы потерять жениха.

К началу церемонии король и церковные иерархи успокоили Антуана. Теперь он мог полностью отдаться любви. К радости Жанны, он прекрасно владел этим искусством.

Пусть продлится счастье, молилась она, хоть и была уверена в этом. Жанна испытывала абсолютное счастье. Она напоминала себе о том, что ей удалось избавиться от ненавистного супруга и обрести желанного. После такого чуда она не сомневалась в том, что жизнь и дальше будет замечательной.

После свадьбы отец отвел ее в сторону. От него пахло луком, король Наваррский залил вином свою одежду. Теперь, когда Жанна познакомилась с изысканными манерами элегантных Бурбонов, грубоватость родителя стала сильнее бросаться ей в глаза. Однако он был ее отцом, Жанна больше походила на него, чем на мать. Король Наварры считался храбрым солдатом; если ему недоставало изящества, присущего парижскому двору, то Жанна относилась к этому с пониманием. Она помнила его порки, но испытывала к нему почтение.

— Я хочу внука, дочь моя, — сказал Генрих Наваррский. — Не заставляй меня ждать его слишком долго. Ты получила в мужья красивого, привлекательного мужчину. Проследи за тем, чтобы он дарил детей тебе, а не разбрасывал свое семя по свету. Несомненно, он относится к числу тех молодых людей, что не могут обходиться без женщин, хотя до настоящего времени он не страдал от отсутствия жены.

Глаза Жанны сверкнули, упрямый подбородок взлетел вверх.

— Я знаю, что он вел жизнь придворного повесы. Но теперь, отец, он — муж. Мой муж. Со мной он начал жить по-новому.

Слова дочери заставили отца засмеяться.

— Не требуй физической верности, дочь моя. Проси сыновей. Не заставляй меня долго ждать внуков, иначе я не посмотрю на то, что ты женщина, носящая фамилию Бурбонов, и возьму в руки розги.

Она ласково улыбнулась ему. Она уважала отца за мужество, прощала ему грубость, жестокость и многочисленные внебрачные связи: он был мужчиной, ее мать не питала к нему сильного чувства. Она, Жанна, должна помнить о том, что не всем судьба дарит такую любовь, какая связывала ее и Антуана — вечную, нежную, идеальную. Возможно, не было еще на свете более совершенного союза.

Антуан соглашался с ней.

— Я даже не мечтал о подобном счастье. Милая Жанна, моя дорогая жена, как бы я хотел, чтобы моя прежняя жизнь была такой же чистой, как твоя!

Жанна ласково поцеловала его.

— Прошлое закончилось, Антуан. А будущее принадлежит нам.

— Все женщины подурнели в моих глазах, — растроганно заметил Антуан. — Почему это произошло, моя Жанна? Ни одна из них не кажется мне красивой. В тебе заключена вся земная красота. Да, вся прелесть мира сосредоточена в этом чудесном лице и фигурке. Один твой поцелуй дороже мне всех сокровищ.

Жанна верила ему. Что касается Антуана, то он забыл о том, что еще недавно его приходилось уговаривать вступить в этот брак.

В душе Жанны страх перед первой болью любви боролся с желанием доставить мужу удовольствие, стать достойной партнершей многоопытного Антуана. Ему не раз приходилось иметь дело с женщинами, выдававшими себя за девственниц, но на самом деле уже потерявшими невинность. Антуан знал, что даже он способен ошибиться в этом вопросе. Но девственность Жанны не вызывала у него сомнений. Прямодушие не позволило бы ей обманывать супруга.

Антуан страстно желал, чтобы первая интимная близость осталась в памяти Жанны как нечто прекрасное. Он понимал, что многое в их дальнейших отношениях будет зависеть от его чуткости и деликатности в эти часы. Он мог не торопиться — у них впереди вся жизнь.

В первую ночь он ограничился нежными ласками. Целуя тело жены, Антуан спускался от шеи и плеч к упругим грудям с розовыми сосками, твердевшими у него на глазах. Сладко помучив Жанну, он раздвинул ей бедра. Его взору открылся свежий весенний цветок; ему хотелось трогать пальцами розовые лепестки; они блестели, точно были покрыты капельками утренней росы. Постепенно бутон начал оживать, раскрываться. Палец Антуана массировал плотную завязь, расположенную внизу под зарослями густого вереска. Жанна дышала все чаще и громче. Антуан сжал руками ягодицы жены и слизнул языком соленую капельку, выступившую на разбухшем бугорке. Потом принялся целовать ее прелести, иногда слегка проникать внутрь. Наконец из горла девушки вырвался сдавленный стон. Все оргазмы, пережитые самим Антуаном в прошлом, не казались ему столь восхитительными, как испытанное им сейчас наслаждение. Он мог сделать любимую счастливой!

На третью ночь Жанна окончательно потеряла голову от ласк мужа. Отбросив застенчивость, она сама оседлала Антуана и медленно ввела в себя его горячее, твердое естество.

Это имело символическое значение. Супруги еще не подозревали, что в такой позиции им суждено провести большую часть их совместной жизни.

Жанна уже два года была счастливой женой. Любовь между ней и ее супругом стала более глубокой; Антуан не мог не замечать искренность жены, ее неколебимую веру в то, что они проживут в согласии до конца их дней.

Антуан часто уезжал из дома; Жанна сопровождала его в военный лагерь, когда это было возможно; в других случаях она терпеливо ждала мужа. После каждого его возвращения их счастье как бы обновлялось.

Им довелось пережить горе. Потеряв вкус к жизни после кончины короля Франциска, умерла мать Жанны.

За этой бедой последовала новая.

В сентябре Жанна к огромной радости обоих супругов родила мальчика. Она хотела поехать с Антуаном в военный лагерь. Помня о преданности своей старой наставницы, Эйме де Силли, бейлифа Кана, Жанна оставила первенца на попечение этой женщины. Ответственная мадам де Силли горела желанием оправдать оказанное ей доверие и позаботиться о ребенке наилучшим образом. Но за последние годы она постарела, ее суставы стали малоподвижными, еле заметный сквозняк усиливал болезненные ощущения в них. Она не раскрывала окон, утепляла комнаты с помощью висевших на стене толстых гобеленов, круглые сутки поддерживала огонь в каминах. Она утверждала, что ее организму требуется тепло. Что было хорошо для нее, то она считала полезным и для маленького принца Наваррского. Его держали в духоте, не выводили на свежий воздух, кутали в теплую одежду. Благодаря подобной заботе принц стал чахнуть, увядать. Наконец его состояние ухудшилось так сильно, что об этом известили Жанну. Вернувшись к сыну, она была потрясена увиденным. С горечью упрекнув старую наставницу, она забрала у нее малыша. Но было уже поздно. Маленький принц умер, прожив чуть больше года.

Это было большим несчастьем, но Жанна снова забеременела; она поклялась, что будет сама нянчить ребенка. К ее ликованию, на свет появился здоровый мальчик. Ее заботами — отличными от опеки мадам де Силли — он с каждым днем становился крепче.

В один счастливый день перемирия Жанна, Антуан, малыш и их свита отправились в замок ее отца, где они собирались провести Рождество.

Антуан тоже был счастлив. Его мысли вращались вокруг жены; он не знал второй такой женщины. Она была очаровательна в своей прямоте и наивной непосредственности; она всем сердцем любила его. Антуан гордился своим обаянием; женщины любили принца не меньше, чем его брата, принца Конде, и он отлично сознавал это. Высокое положение братьев, их привлекательность, романтический образ жизни, которую они вели до женитьбы, — все это приводило к тому, что их постоянно пытались соблазнить. Однажды, уехав из дома, Антуан написал жене: «Я никогда не думал, что когда-нибудь буду столь равнодушен к женскому вниманию. Не знаю, в чем тут причина — то ли в ласковом ветре, дующем из Беарна, то ли в переменах, происшедших с моим зрением, не желающим более обманываться».

Мужское тщеславие! — с нежностью подумала Жанна. Значит… он принимает ухаживания женщин! Ну и что? С его аморальным прошлым покончено.

Жанна продолжала радоваться своему браку; она полюбила родных мужа — особенно его невестку, принцессу Элеонору, жену принца Конде. Через Элеонору она сблизилась с ее родственниками Колиньи — Гаспаром, Одетом и Анделотом. У Жанны и Элеоноры было много общего; они обе любили мужей, которые являлись родными братьями. Элеонора казалась Жанне святой; себя Жанна не считала безгрешной, она мало изменилась с той поры, когда срезала лица святых с вышивки своей матери и заменяла их лисьими головами; она была несдержанной, вспыльчивой.

В первые годы брака Жанна увлекалась религией своих новых друзей. Когда муж уезжал, она чудесно проводила время во дворце Конде. Здесь собирались сторонники новой веры. Среди них были изгнанники, богачи и бедные люди. Гонцы приносили устные послания, которые нельзя было доверить бумаге. После Антуана Жанна больше всего восхищалась Гаспаром де Колиньи. Он был сильным, добрым человеком, способным отдать жизнь за свои убеждения. Жанна испытывала желание сойтись с этими людьми поближе, разделить их веру. Но она понимала, что это невозможно, пока жив отец. Она помнила, как он выпорол ее за то, что она молилась вместе с матерью. Она не боялась экзекуции, в любом случае отец не мог высечь ее сейчас, но в сознании Жанны осталось чувство, что девушка должна уважать желания отца. Могла ли от пойти наперекор его воле в вопросе религии? Нет! Она всегда будет помнить о дочернем долге. Она ограничивалась участием в дискуссиях, изучением новой веры, но не принимала ее… пока.

Отец Жанны обрадовался гостям. Внук очаровал его, однако Генрих Наваррский не преминул упрекнуть Жанну в том, что она не сберегла первенца. Однако он был готов простить ей это — второй ее сын, похоже, обладал отменным здоровьем.

Генрих собирался развлечь гостей грандиозной охотой и говорил практически только о ней. Он настороженно поглядывал на Антуана, этого щеголя с безвольным лицом.

— Беарн — это не Париж, — сурово напомнил зятю Генрих Наваррский, — но нам, здешним жителям, нравится это место.

Жанна заметила, что ее отец держится более грубо, чем обычно, не желая подстраиваться под лощеного Бурбона.

Она испытывала облегчение, когда они отправились на охоту; Антуан ехал рядом с женой, ее отец ускакал вперед.

Вернувшись в замок после охоты, Жанна услышала плач сына, маленького принца. Она послала за нянькой и спросила ее, что мучает малыша.

Няня, слегка дрожа, ответила:

— Он немного раскапризничался, мадам. Ничего серьезного.

Но ребенок проплакал всю ночь.

Катрин де Медичи лежала в просторной спальне Фонтенбло, думая о Жанне. Почему ее мысли снова и снова возвращаются к этой женщине? Увидев впервые Жанну д'Альбре при дворе, Катрин испытала к ней сильную неприязнь; странное, необъяснимое чувство заставило королеву насторожиться. Но почему? Жанна была глупа в своей прямоте, у нее отсутствовал всякий дипломатический такт. Однако она проявила силу характера, когда ее заставляли выйти замуж за герцога Клевского. Своим заявлением она продемонстрировала упорство и непосредственность. Жанна не желала вступать в этот брак, и у нее были на то основания. Племяннице короля Франциска, кузине короля Генриха подсовывали какого-то жалкого герцога-иностранца! Катрин улыбнулась; она сама была бы довольна своим браком, если бы Генрих хотя бы притворялся, что любит ее так, как любит свою жену Антуан де Бурбон.

Но как глупа эта Жанна, не сознающая хрупкости своего семейного счастья. Неужто она совсем слепа? Неужели она не видит врожденную слабость Антуана? Сейчас он хранит ей верность. Сейчас! Катрин громко засмеялась — она позволяла себе это, находясь одна. Как долго Антуан будет полностью принадлежать глупой супруге? То, что он столь длительное время не изменял ей, казалось чудом. И когда он начнет погуливать, девушка будет не в силах скрыть свою боль и гнев, потому что она не прошла суровую школу Медичи. Как повела бы себя Жанна д'Альбре, если бы муж изменял ей с одной любовницей на протяжении двадцати лет? Смогла бы она улыбаться и ждать своего часа?

Нет! Она бы пришла в ярость. Такой женщины можно не бояться. Однако Катрин нахмурилась, снова вспомнив лицо Жанны, которое было несовершенным, но явно говорило об исключительной силе характера его обладательницы. Она, Катрин де Медичи, будет следить за Жанной д'Альбре; ей следует знать о каждом шаге девушки. Она должна понять, почему Жанна внушает ей страх.

Не потому ли, что когда-то Жанну собирались выдать за Генриха? Как бы понравилась ему кузина в роли жены? Сумела бы она разорвать узы, соединявшие его с неувядающей Дианой? Не в этом ли кроется причина чувства, которое испытывала Катрин? Завидует ли она девушке, которая, возможно, сумела бы добиться большего успеха в этом деле?

Катрин захотела, чтобы ей принесли ее последнего ребенка. Мысли о нем смягчили лицо любящей матери. Теряя надежду отнять Генриха у Дианы, Катрин уделяла больше внимания сыну.

Почему она должна бояться Жанны д'Альбре? Три сына королевы не позволят единственному чаду Жанны завладеть короной Франции. Неужели страх Катрин связан с этим единственным сыном Жанны?

Теперь она не могла обходиться без своего маленького Генриха. Ей хотелось взять его на руки, любоваться красивым личиком сына, радоваться тому, что после стольких лет постоянных унижений, став циничной от множества разочарований, она могла так сильно любить.

Катрин вызвала Мадаленну.

— Принеси мне малыша Генриха.

— Хорошо, мадам.

Мадаленна замерла в нерешительности. У нее были новости, способные заинтересовать госпожу.

— Говори, — сказала Катрин. — Что такое?

— Есть вести из Беарна.

— Из Беарна?

Катрин приподнялась; ее глаза сверкнули. Новости о Жанне д'Альбре. Неудивительно, что она, Катрин, думала о ней.

— Ну же, Мадаленна, — нетерпеливо произнесла Катрин. — Что произошло?

— Печальное известие, мадам. Ужасное. Маленький принц умер.

Катрин удалось скрыть радостную улыбку. Мадаленна знала свою госпожу, как никто другой, но и этой служанке не следовало доверять слишком многое.

— Умер!

Из горла Катрин вырвался не то смех, не то всхлип.

— Эта женщина не умеет растить детей. Два ребенка… и оба мертвы.

— Мадам, произошел несчастный случай. Виновата нянька. Она разговаривала через окно со своим поклонником и ради забавы бросила ему ребенка. Он не смог поймать малыша.

— О! — воскликнула Катрин. — Значит, слугам мадам д'Альбре разрешено играть в мяч ее сыном. Неудивительно, что она теряет детей.

— Мадам, у ребенка оказались сломанными ребра; нянька, боясь гнева госпожи, пыталась успокоить принца и ничего не сказала матери, пока бедный мальчик не умер; когда его распеленали…

Внезапно разволновавшись, Катрин закричала:

— Принеси мне моего Генриха. Быстро. Не теряй времени.

Мадаленна убежала и вскоре вернулась с ребенком; она положила его на руки матери. Катрин прижала малыша к своей груди — ее дорогой, любимый сын Генрих станет вознаграждением за то, что она терпит холодное отношение к себе Генриха-мужа.

Теперь, когда ребенок Катрин оказался в безопасности, у ее груди, она засмеялась над несчастьем женщины, которую она продолжала считать своим врагом.

Жанна снова забеременела.

Она молилась каждый вечер и каждое утро о том, чтобы ей удалось вырастить следующего ребенка. Она вела тихую, размеренную жизнь; Жанну навещали родственники мужа. Антуан приезжал домой из военного лагеря, когда ему представлялась такая возможность. Он был по-прежнему влюблен в жену. Люди изумлялись этому постоянству, но Жанна находила его естественным. У них были разногласия, порой случались вспышки ревности, но это, как подчеркивала Жанна, лишь свидетельствовало о силе их любви. Несчастье с ребенком — бедный малыш долго лежал со сломанными ребрами; страдая от боли, — могло погубить счастье Жанны, если бы Антуан не утешал ее.

— Отдай мне свое горе, — сказал он. — Умоляю тебя, не терзай свою душу воспоминаниями о нем.

Потом он философски добавил:

— Господь, забрав что-то, может дать человеку гораздо большее.

Отец Жанны пришел в ярость; она испугалась, что он учинит над ней расправу; она помнила, как однажды он порол ее до тех пор, пока она не потеряла сознания. Он был несдержанным человеком. Он назвал ее плохой матерью, заявил, что ей вряд ли удастся вырастить наследника, что, очевидно, ему самому придется снова жениться. Он пригрозил жениться на своей фаворитке, которая уже родила ему сына и умело воспитывала мальчика. Он сделает его законным наследником. Лишит Жанну права на трон; она бесчеловечна и недостойна такой чести.

Они серьезно поссорились; Жанна встревожилась. Как отразится на ее будущих детях угроза отца?

Однако перед отъездом Генрих Наваррский забыл о своем гневе и взял с дочери обещание при следующей беременности приехать в его замок Пау и родить ребенка там, под присмотром отца.

Она дала ему слово, и они расстались, недовольные друг другом.

Теперь она снова забеременела. Антуан находился в лагере. Жанна, не теряя времени, отправилась в замок отца. Генрих Наваррский тепло принял дочь.

Он подготовил для нее покои матери — самые роскошные в замке. На стенах висели восхитительные картины и чудесные гобелены из малинового атласа с вышитыми на них самой Маргаритой сценами из ее жизни.

В течение следующих недель отец приглядывал за Жанной; он не позволял ей слишком много отдыхать. Он не был сторонником праздности, царившей при французском дворе.

За несколько недель до родов он серьезно поговорил с дочерью. Если она не даст ему внука, он оставит все своему внебрачному сыну и сделает его законным наследником.

— Я не хочу поступать так, — сказал он, — но если ты, моя дочь, неспособна растить детей, мне придется пойти на это.

Он показал ей золотую цепь, длина которой позволяла обмотать ее двадцать пять раз вокруг горла Жанны; к концу цепи была прикреплена маленькая золотая коробочка.

— Послушай, девочка, — сказал Генрих Наваррский. — Здесь хранится мое завещание, по которому все достанется тебе. Но при одном условии. После моей смерти ты получишь всю мою собственность, но взамен я хочу обрести кое-что сейчас. Мне нужен внук. Боюсь, ты не дашь мне такого внука, какого я хочу иметь. Мне ни к чему плаксивая девчонка или хилый слюнтяй. Этот мальчик должен появиться на свет не под стоны его матери. Она не должна стонать, рожая малыша. Его приход в этот мир станет великим событием, о котором возвестят подобающим образом. Ведь это — мой внук. Пусть первыми звуками, которые он услышит, будет пение его матери, и пусть это будет наша песня… сочиненная в Беарне или Гасконии. Не изысканный женственный романс французского двора, а баллада нашей земли. Понимаешь меня, девочка? Позволь мне услышать песню в момент рождения моего внука; за это ты получишь все, чем я владею. Да, дочь, как только я умру, все мое станет твоим. Ты сохранишь это для моего внука. Ты выполнишь мою просьбу?

Жанна засмеялась.

— Да, отец, выполню. Я буду петь, когда мой сын появится на свет, и ты со своей маленькой золотой коробочкой будешь находиться возле меня.

— Клянусь честью! — сказал он и торжественно расцеловал Жанну в обе щеки. — Я отправлю Котена, моего верного слугу, спать в твоей приемной. Он придет ко мне, когда начнутся роды. Я смогу поприветствовать моего внука и убедиться в том, что ты сдержала свое обещание.

Во время этих недель ожидания Жанна была счастлива настолько, насколько это было возможно в отсутствие Антуана. Она гуляла с отцом, поскольку он настаивал на необходимости физической нагрузки для дочери. Если она отдыхала, он поднимал ее. Он боялся, что она родит ему ребенка, похожего на болезненных, хилых сыновей короля Франции. Пусть все увидят, что его внук — настоящий уроженец Беарна.

Хмурым зимним утром Жанна поняла, что этот час близок. Она велела Котену ждать ее вызова. Когда начались схватки, она вспомнила о муках, дважды перенесенных ею, и усомнилась в том, что сможет петь, превозмогая боль.

Но она должна петь, от этого зависело, получит ли она наследство.

— Котен, — крикнула она. — Котен… быстро… позови моего отца. Я скоро рожу.

Пот бежал по ее лицу; она согнулась от боли. Услышав шаги отца, Жанна запела местную песню «Наша Госпожа на краю моста».

Ликующий Генрих не отводил глаз от роженицы. Превозмогая боль, Жанна обращалась к «Госпоже на краю моста». Генрих был доволен. Именно так следует появляться на свет его внуку.

И наконец ребенок родился.

Генрих растолкал женщин, стоявших у кровати; ему хотелось поскорей взять малыша в свои руки.

Мальчик! Торжество Генриха было полным.

— Настоящий гражданин Беарна! — воскликнул король. — Какой другой ребенок родился под пение матери? Скажите мне! Что вы делаете с моим внуком? Он — мой. Я назову его Генрихом; его ждет великое будущее. Дайте его мне! Дайте его мне! О… погодите.

Он достал золотую цепь и обернул ее вокруг шеи своей обессилевшей дочери. Улыбнувшись ей почти нежно, он вложил в ее руку золотую коробочку.

Генрих Наваррский забрал малыша у женщин и завернул его в подол длинной мантии. Он отправился с мальчиком в свои личные покои, громко крича:

— У меня родился внук. Овечка принесла льва. Благословенного льва! Мой внук! Генрих Наваррский, тебя ждет большое будущее.

Придя в себя после родов, Жанна почувствовала на шее цепочку и попыталась открыть маленькую золотую коробочку. Но она оказалась запертой. Отец не дал ей ключ и ничего не сказал о нем.

Жанна поняла, что он не хотел, чтобы она прочитала документ до его смерти. Она не узнает, какое наследство ждет ее и сына; ей придется довольствоваться надеждой.

Жанна рассердилась; отец провел ее; постепенно злость ослабла. Отец совершил типичный для него поступок. Формально он выполнил свое обещание. Ей осталось только унять собственное нетерпение.

Тем временем Генрих Наваррский любовался внуком. Он провел по его губам долькой чеснока — гасконским противоядием. Затем приказал слугам:

— Дайте мне вина.

Когда ему принесли вино, он налил его в личный золотой бокал и дал новорожденному отпить жидкость. Малыш сделал глоток; дед, повернувшись к слугам и придворным, засмеялся от радости:

— Он — настоящий гражданин Беарна!

Интерес Генриха Наваррского к внуку не исчерпался в день его рождения. Король решил, что мальчик не должен расти изнеженным баловнем; чтобы этого не случилось, его следует отдать на воспитание жене простого работника.

Генрих тщательно выбирал женщину; он сказал ей, что, если здоровье ребенка ухудшится, ее постигнет суровая кара. Мальчика нельзя баловать, заявил король Наварры. Он и его дочь будут навещать маленького Генриха. Мальчика не стали пеленать; с ним обращались, как с сыном работника, за исключением того, что он всегда ел досыта. Бедная Жанна Фуршар, напуганная громадной ответственностью, приняла ее с гордостью — она не могла ответить отказом. Пока в их семье находится принц, они будут иметь вдоволь еды. Все знали о том, что за мальчик живет в скромном доме. Рядом разместилась охрана, состоявшая из наваррских гвардейцев.

Маленький Генрих рос сильным, закаленным — таким хотел видеть внука его дед. Но король Наварры недолго радовался этому. Меньше чем через год, готовясь к войне с Испанской Наваррой, король умер во время эпидемии, разразившейся в провинции.

Жанна стала королевой Наварры; она без промедления сделала Антуана королем.

Только теперь Жанна впервые засомневалась в муже — не в его верности ей, а в наличии у Антуана государственного склада ума. Прежде он казался ей самим совершенством.

Наваррой сейчас правила женщина; король Франции, не желавший иметь возле франко-испанской границы маленькое королевство, удаленное от Парижа на значительное расстояние, задумал обмен территориями. Он вызвал Антуана в столицу. Король Наварры почти согласился на эту акцию. Лишь узнав, что для ее осуществления, согласно завещанию Генриха Наваррского, требуется согласие Жанны, он решил посоветоваться с супругой.

Антуан поспешил к ней, чтобы сообщить о предложении короля Генриха; выслушав мужа, Жанна пришла в ужас. Они впервые всерьез поссорились; не умевшая контролировать свой язык женщина назвала Антуана глупцом, едва не угодившим в ловушку.

Между супругами появилась холодность, причинявшая боль Жанне. Антуан умел быстро приходить в себя после поражений. Именно тогда Жанна обнаружила в себе дипломатические способности. Она поехала в Сент-Жермен и встретилась там с королем Франции, хотя Антуан предупреждал ее о том, что она подвергнет себя опасности. Король мог удержать Жанну в качестве заложницы до обмена территориями. Но Жанна, знавшая, что наваррцы никогда не покорятся королю Франции, с помощью тонкой дипломатии убедила Генриха в том, что она сама согласилась бы на обмен, если бы его приняли ее подданные. Она заявила, что, если такого согласия не будет получено, королю Франции не удастся усмирить Наварру. Генрих понял мудрость ее слов и отправил Жанну назад, чтобы она проверила лояльность ее народа. Она оказалась права; она знала, что может положиться на своих подданных. Вернувшись в Пау, она с гордостью увидела демонстрацию; люди заявляли, что не признают иного правителя, кроме Жанны.

Это успокоило женщину, однако она была опечалена; Антуан в некотором смысле предал жену легкомысленным отношением к любимому ею королевству.

Позже из Парижа пришло приглашение на свадьбу дофина и шотландской королевы Марии; во время этого визита Жанна стала свидетельницей нового легкомысленного поступка ее мужа.

Когда они прибыли в Париж, но еще не явились к королю, чтобы выразить ему свое почтение, им нанес визит старый друг Антуана, слуга которого попал в тюрьму. Друг попросил Антуана посодействовать освобождению этого человека; король Наварры, польщенный этой просьбой и пожелавший продемонстрировать свое влияние, обещал выполнить ее. Поскольку его брат, кардинал де Бурбон, был в это время правителем Парижа, Антуан без труда добился желаемого.

Король Генрих пришел в ярость, узнав о происшедшем; он счел это вмешательством в его дела и весьма холодно принял Антуана и Жанну, явившихся к нему с визитом вежливости.

Повернувшись к Антуану, Генрих сказал:

— Монсеньор! Разве вам не известно, что я — единственный властитель Франции?

Антуан низко поклонился.

— Ваше Величество, мое сияние меркнет в вашем присутствии. В этом королевстве я — всего лишь ваш подданный и слуга.

— Тогда почему вы открываете двери моих тюрем без моего ведома?

Антуан пустился в долгие объяснения; лицо короля потемнело от гнева. Но в этот момент в комнату весьма бесцеремонно вбежал маленький мальчик — Генрих Наваррский, сын Антуана и Жанны. Он сделал это весьма своевременно. Розовощекий малыш с блестящими глазами огляделся, затем без колебаний бросился к королю Франции и обнял его колени. Он не знал, чьи колени он обнимает. Он лишь мгновенно почувствовал симпатию к этому человеку.

Король Генрих любил детей так же, как и они — его. Он колебался лишь одно мгновение. Король посмотрел на радостное личико, выражавшее искреннее восхищение и полное доверие.

— Ты кто? — спросил он.

— Я — Генрих Наваррский, — тотчас ответил мальчик. — А ты?

— Я — Генрих Французский.

Король поднял мальчика на руки и улыбнулся; Генрих Наваррский обхватил своими ручонками шею короля Франции.

— Кажется, ты бы хотел быть моим сыном, — сказал Генрих Валуа.

— Да! — отозвался мальчик. — Но у меня уже есть папа, вот он.

Король Франции поцеловал розовую щеку малыша и сказал:

— Похоже, мне не остается ничего другого, как сделать тебя моим зятем.

— Это будет здорово, — сказал мальчик.

После такой встречи с малышом король не мог сердиться на его отца. Вопрос был снят.

— Но, — предупредил Генрих Антуана, — вы должны знать свое место во Франции.

Наблюдая за этой сценой, Жанна гордилась сыном и стыдилась мужа. Она удивилась тому, что продолжает любить человека, которого не могла уважать, как прежде.

Как разительно отличался маленький Генрих от королевских детей! Он имел более здоровый вид, румяные щеки и манеры простолюдина. Он был свободен от комплексов; когда Марго, родившаяся на год раньше Генриха, посмеялась над ним, она тотчас оказалась на полу.

— Он еще ребенок, — объяснила Жанна; Марго преувеличила нанесенный ей вред и пожаловалась воспитательнице. — Он плохо знаком с манерами, принятыми при дворе.

Катрин услышала об этом инциденте и засмеялась.

— Старая наваррская привычка — валить дам на пол? — спросила она.

Жанна ощутила проснувшуюся в душе ненависть, которую в ней могла пробуждать только Катрин; чувства Жанны не соответствовали малому значению происшествия.

Но Генрих быстро учился; вскоре он уже копировал манеры сыновей и дочерей Катрин и маленьких принцев де Гизов, проводивших много времени с королевскими детьми.

Жанна чувствовала, что она никогда не сможет доверять обитателям королевского дворца; здесь жили неискренние люди; они кланялись, улыбались, говорили комплименты, вынашивая в душе злобу и зависть. Жанна без умиления и восторга наблюдала за королевскими детьми.

Бедный Франциск, будущий супруг, казался болезненным и страстно влюбленным мальчиком. Он постоянно говорил Марии о своих чувствах, уводя ее в укромные уголки. Любовь владела им полностью; он подвергал испытанию свои силы, пытаясь отличиться в мужских забавах; он скакал на лошади до изнеможения, чтобы показать юной королеве Шотландии, что он — настоящий мужчина. Мать смотрела на Франциска, не переживая из-за слабого здоровья. Жанне показалось, что Катрин втайне рада хилости сына. Странное отношение для матери!

Мария Стюарт была воплощением обаяния и кокетства; Жанна впервые видела столь прелестную девочку; однако она решила, что Мария была бы более привлекательной, если бы держалась не столь самоуверенно. Она как должное принимала поклонение окружающих и, казалось, думала лишь о своей красоте и обаянии. Она даже попыталась очаровать маленького Генриха Наваррского, и этот смелый малыш проявил готовность увлечься ею. Станет ли он похожим на своего родного дедушку и двоюродного деда, короля Франциска Первого? — думала Жанна.

Она смотрела на Карла. Ему было только восемь лет, однако он пробуждал в Жанне тревогу. В его глазах сверкала необузданность нрава, он легко переходил от внезапных приступов смеха к меланхолии. Он бросал красноречивые взгляды на Марию Стюарт, явно завидуя брату. Порой он казался вполне приятным мальчиком, но Жанне не нравилось, как блестят его глаза. В них таилось нечто безумное.

Генрих, любимый сын Катрин, был на год младше Карла. Он также производил странное впечатление. Несомненно, Генрих обладал умом. Рядом с ним Генрих Наваррский казался еще более грубым и диким, чем обычно. Но Жанна не хотела бы иметь такого сына. Он семенил ножками, держался жеманно, прихорашивался, как девочка, носил изысканные наряды, плакал, если не получал понравившееся ему украшение, постоянно говорил о покрое своего камзола. Он выпрашивал у Жанны ее ювелирные изделия. В отношении Катрин к сыну было нечто необычное. С ним она становилась другим человеком. Она баловала и опекала его; он получил при крещении имя Эдуард Александр, но Катрин звала его Генрихом. Это имя носил отец мальчика, которого она, несомненно, любила. Жанна не понимала Катрин. Генрих был единственным ребенком королевы, не боявшимся ее. Даже нахальная Марго сжималась от страха при появлении матери. Стоило Катрин недовольно поднять бровь, как на лице девочки появлялось испуганное выражение.

Если бы Марго была моей дочерью, говорила себе Жанна, я бы не жалела для нее розг. Жанна чувствовала, что Марго требует пристального наблюдения. Ей исполнилось только пять; она была бы красивой девочкой, если бы ее не портил крупный нос Валуа, унаследованный от деда. Марго отличалась сообразительностью, живостью характера и ранним развитием. В столь юном создании уже ощущалась чувственность. Пятилетняя Марго своими жестами и игривыми взглядами, которые она бросала на мальчиков, порой напоминала опытную, зрелую женщину. Жанна радовалась тому, что ее Генрих и Марго постоянно дрались. Она бы огорчилась, если бы испорченная Марго понравилась ее сыну так же, как хорошенькая кокетливая Мария Стюарт. Наблюдая за детьми, можно было подумать, что у пятилетней Марго настоящая любовная связь с другим Генрихом — сыном герцога де Гиза. Эта парочка постоянно куда-то удалялась; назад они возвращались раскрасневшимися и возбужденными.

Маленький Эркюль был симпатичным, однако испорченным и эгоистичным мальчиком. Ему исполнилось четыре года. Он родился на несколько месяцев позже сына Жанны.

Да, во всех этих детях было нечто неприятное; они не производили впечатление совершенно нормальных. Когда Жанна видела их в обществе матери, она ощущала, что корни этой странности находятся в ней. Катрин внушала им страх и почтение, она завораживала их; они стремились заслужить ее одобрение, боялись рассердить мать. Жанна заметила, что королева пробуждала в окружающих странные чувства, далекие от любви.

Однако рядом с отцом дети казались совершенно нормальными. Безумие исчезало из глаз Карла, Генрих забывал о нарядах, Марго забиралась на колени короля и дергала его за бороду. В обществе отца они становились обычными счастливыми малышами.

Бракосочетание дофина сопровождалось пышными празднествами. Антуан не скрывал своей радости от того, что он вновь после долгих разлук оказался рядом с женой. Они смотрели турниры, танцевали, поглощали яства. Он назвал это их вторым медовым месяцем. Жанна, замечавшая разлад в отношениях большинства супругов, говорила себе, что глупо критиковать мужа за его мелкие недостатки; опустившись на колени, она благодарила Господа за то, что он даровал ей самое ценное сокровище — любовь мужа.

Она жалела Катрин, видевшую, что любовница короля отнимает у нее все. И правда, везде виднелись переплетенные инициалы Д и Н — первые буквы французских имен «Диана» и «Генрих». Традиция требовала, чтобы в подобных монограммах соединялись начальные буквы имен королевской четы. Какое унижение! Как терпеливо сносила его Катрин!

— Если бы ты обращался со мной подобным образом, — сказала Жанна Антуану, — я бы изгнала соперницу из королевства. Я бы не потерпела такое пренебрежение.

— Моя дорогая, — сказал верный Антуан, — ты — не Катрин де Медичи, а я — не Генрих Французский. Ты — замечательная женщина, и я благодарен Господу за это. Если бы я был женат на итальянке, не сомневаюсь, я бы изменял ей.

Иногда Жанна ловила устремленный на нее взгляд Катрин; похоже, королева догадывалась, что она вызывает жалость. Когда выпуклые глаза Катрин встречались с глазами Жанны, королева Наварры невольно вздрагивала. Иногда ей казалось, что Катрин де Медичи обладает даром читать чужие мысли.

За день до свадьбы была возведена длинная галерея между дворцом епископа Парижа, где ночевали гости, и западной дверью собора Нотр-Дам. Крыльцо храма было увешано алыми гобеленами с вышитыми на них лилиями. Антуан шагал в составе процессии, занимая почетное место среди принцев королевской крови, сопровождавших дофина в собор. Сам король шествовал с шотландской королевой Марией; Жанна шла рядом с Катрин и принцессами.

Глаза всех были прикованы к невесте. Она всегда была хорошенькой, но сегодня выглядела лучше, чем когда-либо. На ней было белое платье и корона с жемчугами, бриллиантами, сапфирами, изумрудами — казалось, что там представлены все виды драгоценных камней.

Но Антуан, как заметила Жанна, почти не смотрел на невесту; Жанна верила, что его интересует сейчас только одна женщина — собственная жена. Гордость и счастье переполняли душу Жанны. Пятнадцать лет тому назад, во время крещения этого дофина, она влюбилась в мужчину, который стал ее супругом.

Жанна внезапно испытала желание принять веру Антуана и его родных; она хотела вести праведный, богоугодный образ жизни.

Это был значительный момент для Жанны. Она не видела, как кардинал Бурбон обвенчал Франциска и Марию, не слышала церковную службу. Позже на свадебном банкете она казалась рассеянной; задумчивость не покидала Жанну и тогда, когда участники праздника отправились из дворца епископа в Ле Турнель.

И затем для Жанны наступил самый радостный момент. В большом зале появились шуты и клоуны; когда представление закончилось, дети короля и де Гизов въехали на маленьких лошадках, накрытых позолоченными попонами. Они впрягли лошадок в миниатюрные экипажи, прославляя нежными голосами красоту и добродетели молодоженов. Всех ждал радостный сюрприз. В зал с помощью невидимых тросов вкатили шесть галеонов; в каждом корабле сидел принц, которому предстояло выбрать себе даму. Дофин, естественно, выбрал свою жену. Но, к восторгу Жанны и изумлению присутствующих, Антуан также увез свою супругу. Он и дофин были единственными принцами, поступившими так.

Люди улыбались, комментировали это событие; придворные дамы завидовали Жанне.

Она сидела в галеоне и улыбалась в объятиях Антуана. Циничный французский двор не мог ожидать подобного шага от мужчины, проживающего в браке больше нескольких дней.

Она запомнит этот чудесный миг навсегда. Она была абсолютно счастлива. Но впоследствии Жанна свяжет эту поездку в галеоне с окончанием счастливой, радостной жизни.

Годом позже Антуан де Бурбон готовился во дворце Нерака к очередному визиту в Париж. Жанна беспокоилась; она всегда огорчалась, когда муж покидал ее. Она все сильнее проникалась реформистской верой; ее ужасало то, что творили католики и протестанты по всей стране. Принца Конде, младшего брата Антуана, и его жену Элеонору, а также ее родственников Колиньи считали лидерами нового религиозного движения; они обладали влиянием, но кое-кто превосходил их в силе. Это были де Гизы, вечные враги и соперники Бурбонов.

Среди них главным был Франциск, герцог де Гиз — надменный, самоуверенный, жестокий. Его считали лучшим воином Франции. Если нация в целом боялась этого человека, то Париж обожал его. Он обладал обаянием и вызывал своими военными победами восхищение как друзей, так и врагов. Ни о ком французы не говорили столь часто, как о Меченом.

Затем следовал его брат Карл, кардинал Лоррен, который хотел навязать всей Франции одну веру. Герцог Франциск часто покидал двор, уезжая на войну; другие братья де Гизы пользовались меньшим влиянием, чем кардинал Лоррен. Карл являлся самым умным и хитрым членом семьи де Гизов, а также наиболее влюбчивым и красивым из братьев; несмотря на свое распутство и страсть к излишествам, он обладал благородными чертами лица, которые женщины находили неотразимыми. Скупой и алчный, он окружал себя роскошью с еще большим усердием, чем английский кардинал Уолси. Он был тщеславным и трусливым — последнее качество выделяло его из семейного круга де Гизов.

Об этих людях думала Жанна, когда ее мужа вызвали ко двору.

Она наблюдала за его приготовлениями к поездке. Антуан пребывал в нерешительности. Он отвергал планы, которые еще вчера строил с энтузиазмом.

— Антуан, дорогой, — сказала Жанна, — иногда мне кажется, что ты не хочешь ехать в Париж.

— Как я могу желать разлуки с тобой, любовь моя?

Она радостно улыбнулась; Жанне оставалось лишь подавить охвативший ее страх; она боялась за своего слабого, вечно колеблющегося супруга.

Она была сейчас более счастливой, чем когда-либо, и часто напоминала себе об этом. Теперь, кроме сына Генриха, она имела еще и восхитительную дочь. Ее назвали Катрин, потому что крестной матерью девочки стала королева. Спасибо Господу, снова и снова думала Жанна, за это семейное счастье.

Двор готовился к большим торжествам. Элизабет, дочь королевской четы, выходила замуж за Филиппа Испанского. В церемонии примет участие доверенное лицо жениха. Сердце Жанны обливалось кровью; ей казалось, что Катрин и Генрих выдают дочь за монстра. Но такова судьба королевских детей. Она снова вспомнила о своем везении. Отец Жанны когда-то пытался выдать ее за человека, который теперь должен был стать мужем Элизабет. А после этого бракосочетания состоится свадьба Маргариты, сестры короля, и герцога Савойского.

— Тебе следует присутствовать на этих церемониях, — сказала она Антуану.

— Нет! — заявил он. — Я хочу провести время дома с моей женой и детьми.

Жанна наслаждалась семейной идиллией, она забывала об окружающем мире, о том, что человек, принадлежащий к королевскому роду, не может остаться в стороне от великих потрясений.

Антуан все еще тянул со сборами, когда в замок прибыли гонцы. Они доставили важные известия из Парижа.

— Король мертв! — возвестили они. — Да здравствует король Франциск!

Эта новость казалась невероятной. Еще недавно, во время свадьбы Франциска, король чувствовал себя прекрасно. Он погиб на турнире, пояснили гонцы. Король сражался с молодым Монтгомери, капитаном шотландской гвардии. Боец нанес Генриху удар в латный воротник; копье треснуло, и щепка вонзилась в глаз короля.

— Это заговор! — сказал Антуан.

— Нет, месье, — промолвил гонец. — Король не хочет, чтобы так считали. Он заставил Монтгомери сражаться с ним вопреки воле шотландца; он заявил, что молодой человек ни в чем не виноват.

Посланники отправились есть; Жанна и Антуан вышли в сад поговорить об этом важном событии. Жанна, которая становилась все более проницательной и дальновидной, сказала, что Антуану следует немедленно выехать в Париж. Происшедшее серьезно отразится на всей стране.

— Муж мой, — произнесла она, — не забывай о том, что ты — принц и глава дома Бурбонов. Ты — основной претендент на трон после детей Валуа. Франциск слаб здоровьем; Карл — тоже. Генрих и Эркюль? — Она пожала плечами. — Да, между тобой и престолом стоят несколько человек. Но каким образом шестнадцатилетний юноша может править Францией? Опытные мужи вроде его деда и отца сталкивались с сотнями проблем, им приходилось принимать тысячи рискованных решений. Наша страна разделена, повсюду льется кровь… во имя веры. Король нуждается в советниках, Антуан; ты должен стать одним из них.

— Ты права. Я должен как можно скорее отправиться в Париж. Если мне придется остаться там, ты присоединишься ко мне, дорогая?

— Да, вместе с детьми. Мы можем быть счастливы в Париже так же, как и в Нераке.

Она нахмурилась, потом добавила:

— Я боюсь де Гизов. Жена нового короля — их племянница, через нее они смогут влиять на Франциска. Антуан, я боюсь, что сторонников реформизма ждут новые преследования.

— Не бойся, моя дорогая. Мой брат Конде и я… вместе с Гаспаром… мы перехитрим де Гизов.

Она нежно поцеловала Антуана; любовь к мужу помогала ей не замечать его недостатков.

Прежде чем он собрался в дорогу, один из гонцов попросил разрешения поговорить с ним; Антуан согласился без колебаний.

— Ваше Величество, — сказал мужчина, — мне стало известно, что король Испании следит за вашими действиями. Его шпионы находятся везде — даже в вашей стране. Он знает о вашем отношении к новой вере и поэтому считает вас своим врагом. Отправляйтесь в Париж, это необходимо, но сделайте это без лишнего шума и помпы. Возьмите с собой лишь нескольких спутников, покиньте тайно этот дворец. Соглядатаи испанского короля не должны знать о том, что вы покинули Нерак.

Имя Филиппа Испанского нагоняло страх на многих; Антуан не был исключением. Испания уже аннексировала часть Наварры, вернуть которую было невозможно. Антуан боялся, что однажды испанец решит захватить всю территорию Наварры.

Антуан не усомнился в искренности гонца, хотя он знал, что этот человек был прислан французским двором. Антуану следовало спросить себя, не выбрал ли посланников один из братьев де Гизов.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Одетая в простое черное платье и укутанная с головы до пят в черную вуаль Катрин расхаживала по своим луврским покоям. Лишь две восковые свечи освещали комнату, стены которой были задрапированы тяжелыми черными шторами. Этой же тканью были накрыты ее кровать и алтарь.

Сорок дней и ночей траура истекли; Катрин стала яснее сознавать, что означала для нее смерть мужа. Она обнаружила, что смотрит в будущее с энтузиазмом.

Больше не будет унижений, тщетных попыток завоевать любовь Генриха. Она не увидит его занимающимся любовью с Дианой. Генрих, причинявший ей столько страданий, уже никогда не сможет сделать это. Она любила мужа, жалела его; смерть Генриха стала для нее трагедией, однако Катрин наконец обрела свободу.

Она бросила мимолетный взгляд на прошлое — оглядываться назад было ей несвойственно. Мысленно увидела мужа с любовницей. Катрин внезапно рассмеялась, вспомнив о том, что сцены любви, казавшиеся чудесными их участникам, часто вызывают у невидимого наблюдателя улыбку, комично выглядят со стороны. Когда почти шестидесятилетняя женщина и сорокалетний мужчина ведут себя, как юные любовники, тайный соглядатель, даже мучимый ревностью, имеет право на недобрую усмешку. Не примешивалось ли к ее ревности и злости удовольствие от непристойного зрелища? Какое это имело теперь значение? Не стоило оглядываться назад — ее ждало будущее.

Франциск стал королем, хотя ему было всего шестнадцать лет. Он не блистал умом и страдал заболеванием крови, которое проявлялось в виде гематом. В своем официальном обращении к подданным он попросил их подчиняться его матери. На всех государственных документах он писал: «Настоящее решение одобрено моей матерью». Он поддерживал любые ее начинания.

Такое почтительное отношение сына к Катрин поначалу радовало ее, но она быстро поняла, что оно менее лестно, чем могло показаться.

Как жаль, что Генрих и Диана женили Франциска на шотландке! Эта девочка не выходила из головы Катрин. Мария заставляла мужа подчиняться ей, а сама слушалась во всем хитрых де Гизов, доводившихся ей дядями.

Как я ненавижу непокорных детей! — думала Катрин. Что бы ни заявлял Франциск, он был непокорным сыном, подчинявшимся не матери, а де Гизам.

Катрин ненавидела де Гизов, они внушали ей страх. Надменный герцог Франциск и коварный кардинал Лоррен показывали ей, что они являются властителями страны. Она пыталась умиротворить де Гизов и одновременно искала способ их устранения. Катрин клялась им в своих дружеских чувствах, она настояла на том, чтобы Франциск издал указ, требовавший от граждан подчинения герцогу и кардиналу. Сделав это, Катрин принялась ломать голову над тем, как она может подставить и погубить их. Как и в те дни, когда ею владела мечта об убийстве Дианы, она с упорством думала о ядах, хранившихся в Блуа. Но люди, чьей смерти она желала, были слишком могущественны, их надежно охраняли. Ей следовало ждать подходящего часа. Она могла использовать содержимое своего шкафчика и искусство, в котором она постоянно совершенствовалась, лишь для устранения менее значительных фигур. В настоящий момент от нее требовалась осторожность. Строя планы, направленные против де Гизов, она могла быть уверена в том, что братья внимательно следят за ней. Один неверный шаг способен погубить ее.

Катрин уже увидела, что она совершила ошибку, предприняв слишком поспешные действия. Она повергла в немилость коннетабля Монморанси, добившись того, что молодой король отобрал у этого человека королевские печати. Желая задобрить де Гизов, она предложила отдать их им. Франциск заявил коннетаблю, что обязанности, связанные с хранением печатей, слишком обременительны для старого человека, но предложил ему остаться членом Тайного Совета. Коннетабль запальчиво ответил: «Вряд ли вам пригодится совет слабоумного старика». Разгневанный Монморанси удалился в замок Шантили. Катрин поняла, что она нажила себе опасного недруга, который, очевидно, станет союзником Бурбонов.

Она не могла решить, стоит ли ей сделать своими друзьями Бурбонов, пожертвовав де Гизами. Она выбрала де Гизов, потому что не могла прощупать отсутствующего Антуана де Бурбона, узнать его настроение. Она не сомневалась в том, что долгое отсутствие Антуана подстроено де Гизами, но это не повышало его акции в ее глазах; она считала Антуана слабым, вечно колеблющимся человеком, который не мог решиться даже на такой простой шаг, как прибытие ко двору. Принц Конде был галантным и красивым; она всегда симпатизировала ему, но не доверяла этому человеку роль своего союзника в опасной политической игре, которую затевала. Де Гизы же были под рукой и казались всемогущими; через свою племянницу Марию Стюарт они оказывали большее влияние на короля, чем его мать. Поэтому в настоящий момент Катрин пришлось принять де Гизов в качестве своих союзников.

Она раздвинула тяжелые шторы и посмотрела в сад. Там находилась молодежь; Катрин всегда получала удовольствие от тайного наблюдения за людьми, не видевшими ее.

Она нахмурилась, поглядев на своих детей. Франциск гулял по огороженному саду, обнимая свою жену. Время от времени он останавливался, чтобы страстно поцеловать ее. Издали он казался маленьким старичком. Катрин внезапно улыбнулась, вспомнив о том, как он изнуряет себя спортом и исполнением супружеских обязанностей. Когда его силы окончательно иссякнут, власти де Гизов придет конец. Им будет гораздо труднее манипулировать Карлом. Или нет? Но у Карла нет хитрой жены, способной отнять сына у матери. Она, Катрин, будет единолично управлять Карлом.

Карл подошел к Марии и попытался взять ее за руку; он бросал на девушку страстные взгляды. Его глаза излучали любовь. Глупый Карл! Он, конечно, просит, чтобы она разрешила ему сыграть для нее на лютне или прочитать посвященные ей стихи. Катрин должна положить конец этому безумию второго сына; судя по внешнему виду Франциска, ему предстояло быстро покинуть этот свет. Если это произойдет, нельзя допустить сближения Карла с Марией Стюарт. Вдова Франциска не должна стать женой Карла.

Она должна присматривать за своими детьми; от них будет зависеть многое. После смерти Генриха их значение сильно возросло. С ними связано будущее, ждавшее Катрин на ее второй родине.

Взгляд Катрин упал на Марго. Девочка вытянулась на траве. С одной стороны от нее находился маленький принц Жуанвиль, сын герцога де Гиза, с другой — маркиз де Бопро, отпрыск принца де Рош-сюр-Ёна. Игривый взгляд Марго перескакивал с темной головы де Бопро на светлую, принадлежавшую юному де Гизу. В ее глазах горело недетское желание. Марго умолкала лишь в присутствии матери. Внезапно она вскочила и затанцевала на траве, подол ее платья развевался весьма смело. Молодые принцы пытались поймать Марго, чтобы потанцевать с ней.

В покои Катрин вошел ее дорогой Генрих, его сопровождал Эркюль. Малыш подурнел из-за оспы, на его лице остались щербинки; его больше не будут называть «красавчиком Эркюлем». Но Генрих, напротив, хорошел с каждым днем.

Увидев его, она не смогла удержаться от ласковой улыбки. Он любил одеваться ярко, но цвета его нарядов всегда сочетались идеально — Генрих обладал вкусом. В его ушах висели сапфировые серьги; он пришел показать их матери. Девятилетний мальчик обладал глазами Медичи — блестящими, темными. Как заурядно выглядели другие дети рядом с Генрихом! В них не было тонкости. Франциск не блистал умом, Карл был истеричен, Элизабет и Клаудия — тихими, послушными. Восьмилетняя непоседа Марго постоянно нуждалась в твердой родительской руке. Эркюль, утративший красоту, превратился в обычного капризного ребенка. Но ее дорогой Генрих был самим совершенством. Даже сейчас, глядя на него, она думала: «Почему он не стал моим первенцем?»

Он хотел показать ей свои новые серьги. Правда, они красивые? Она тоже считает, что сапфиры идут ему больше, чем изумруды?

— Мой дорогой, — сказала Катрин, — они великолепны. Но разве мальчики носят серьги?

Он поджал губы. Эркюль посмотрел на брата с тем удивлением, которое появлялось на лицах детей, когда они видели, как ведет себя Генрих с матерью, которую они все боялись.

— Но мне нравятся серьги, мама; поэтому я буду носить их.

— Конечно, будешь, мой дорогой. Вот что я тебе скажу: мужчины поступают глупо, не нося серьги. Они красят всех.

Генрих обнял ее. Он сказал, что хотел бы иметь в дополнение к серьгам сапфировое ожерелье.

— Ты — тщеславное создание, — заметила Катрин. — Кажется, ты надушился моими духами?

Генрих возбужденно ответил:

— Это твои лучшие духи, мама. Запах мускуса очаровывает меня. Космо или Рене могут приготовить их для меня?

Катрин обещала подумать об этом; он воспринял ее слова как обещание. Генрих затанцевал по комнате — не так жизнерадостно, как Марго, а изящно, чарующе. Затем он пожелал прочитать матери последнее сочиненное им стихотворение; услышав его, Катрин решила, что оно выдерживает сравнение с лучшими творениями Ронсара. О, подумала она, мой талантливый сын, мой красивый маленький итальянец, почему ты не стал моим первенцем?

Она обняла его и поцеловала. В очередной раз сказала себе, что воспользуется всей своей властью, чтобы возвысить любимого сына. Она была необходима ему так же, как и он — ей.

Но теперь он пожелал покинуть ее, отправиться в свои покои и заняться стихосложением; он хотел видеть свое отражение в новом венецианском зеркале, любоваться элегантными нарядами и серьгами, которые он носил.

Катрин отпустила его — в противном случае он бы закапризничал; когда Генрих ушел, Катрин с неприязнью подумала о других своих детях, мало походивших на него.

Она не захотела оставить Эркюля у себя; Катрин послала его в сад сказать сестре Маргарите, чтобы она срочно зашла к матери. Эркюль, похоже, испугался; когда Катрин называла Марго не этим уменьшительным именем, придуманным Карлом, это означало, что девочка в немилости.

— Ты можешь не возвращаться вместе с ней, — добавила Катрин. — Останься в саду.

Эркюль удалился; Марго незамедлительно выполнила приказ матери.

Перед Катрин стояла маленькая девочка, совсем непохожая на веселую кокетку из сада. Она сделала реверанс; большие темные глаза выдавали овладевший ею страх. Марго всегда боялась вызовов к матери.

Она шагнула вперед, чтобы поцеловать руку Катрин, но рассерженная женщина не протянула ее девочке.

— Я наблюдала за тобой, — холодным тоном произнесла Катрин, — и нахожу твое поведение постыдным. Ты валяешься на траве, как последняя служанка, пытаешься глупо кокетничать сначала с месье де Жуанвилем, потом с месье Бопро.

Катрин внезапно рассмеялась, напугав Марго. Девочка не знала, почему мать внушала ей страх. Да, она догадывалась, что ее ждет порка, которую осуществит воспитательница; но девочку секли часто, и Марго научилась уклоняться от розг. Она сама изобрела оригинальный способ и обучила ему других детей. Ее пугала не порка, а сама мать. Марго боялась разгневать Катрин. Однажды девочка сказала, что сделать это — все равно что рассердить Бога или дьявола. «Мне кажется, — заявила Марго, — ей известно все, что мы делаем; она видит нас, находясь далеко, и знает наши мысли. Вот что пугает меня».

— Ты не просто глупа, — продолжала мать. — Ты развратна и порочна. Я бы не поручилась за твою невинность. Хорошенькое дело! Твой отец умер совсем недавно, а ты считаешь допустимым развлекаться в саду с двумя кавалерами.

При упоминании об отце Марго заплакала; она внезапно ясно вспомнила большого, доброго человека с серебристыми волосами и ласковой улыбкой; она всегда видела в нем прежде всего отца, а лишь затем — короля. Она забыла о нем, заставляя Генриха ревновать ее к глупому юному Бопро. Кажется, она забывала обо всем, находясь рядом с Генрихом де Гизом.

— Ты французская принцесса… ведешь себя постыдным образом. Скажи кому-нибудь из женщин — пусть найдут твою воспитательницу и пришлют ее ко мне.

Дожидаясь прихода наставницы, Марго успокаивала себя. Это пустяк, всего лишь порка. Но девочка не могла унять дрожь.

— Заберите принцессу, — сказала Катрин женщине. — Устройте ей порку и проследите за тем, чтобы она оставалась в своей комнате до конца дня.

Марго, по-прежнему дрожа, ушла от матери, но, оказавшись в коридоре с наставницей, вновь обрела присутствие духа; слезы внезапно остановились, девочка хитро посмотрела на бедную женщину, для которой экзекуция была более тяжким испытанием, чем для Марго.

В покоях принцессы наставница с розгой в руке пыталась настичь верткую, шуструю проказницу; редкие удары достигли подвижного маленького тела. Время от времени Марго насмешливо показывала женщине свой красный язычок; когда силы воспитательницы иссякли, Марго заплясала по комнате, любуясь своей расцветающей красотой и жалея о том, что Генрих де Гиз не может сейчас восхищаться ею.

Отпустив Марго, Катрин отправила служанку в сад за Карлом.

Как и Марго, он явился в страхе. Девятилетний Карл казался относительно здоровым мальчиком. Лишь после истерических припадков его глаза наливались кровью, а на губах выступала пена.

— Заходи, сын мой, — сказала Катрин.

— Вы звали меня, мадам.

— Я наблюдала за тобой, когда ты находился в саду, Карл.

В его глазах появился тот же испуг, что и у Марго. Он, как и его сестра, боялся всевидящего материнского ока.

— Что ты говорил Марии, Карл?

— Я спросил, можно ли мне почитать ей стихи.

— Стихи… написанные тобой для Марии?

Он вспыхнул.

— Да, мадам.

— Что ты думаешь о своей невестке? Скажи мне правду, Карл. Ты не можешь утаивать ее от меня, сын мой.

— Я думаю, — сказал Карл, — что на свете еще не было более красивой принцессы.

— Продолжай, продолжай.

— Мне кажется, мой брат Франциск счастливее всех, потому что ему досталась в жены Мария.

Катрин сжала запястье сына.

— Это измена, — тихо произнесла она. — Франциск — твой король.

— Измена! — закричал мальчик, пытаясь освободиться. — О нет, это не измена.

— Ты вынашиваешь нечестивые мысли относительно его жены.

Она говорила тихо, словно ситуация была слишком шокирующею, чтобы ее можно было обсуждать в полный голос.

— Вовсе не нечестивые, — воскликнул Карл. — Просто я хотел бы быть старшим сыном моего отца и оказаться на месте Франциска — не ради престола, а чтобы Мария была моей женой.

— Это гадкие, порочные мысли, сын мой. Предательские мысли.

Он хотел возразить ей, но взгляд Катрин лишил его дара речи.

— Ты знаешь, мой сын, что случается с изменниками? Когда-нибудь я свожу тебя в тюрьму и покажу тебе, как обращаются с ними. Их подвергают пыткам. Ты не знаешь, что это такое, но раз в твоей голове завелись такие мысли, мой долг — показать тебе, как мучают изменников.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился Карл. — Я не смогу… смотреть на это. Я не в силах глядеть на такие вещи.

— Но тебе следует знать, малыш, что даже принцев подвергают пыткам, если они предают своих королей.

Его губы зашевелились; Катрин увидела выступившую на них пену; его глаза округлились, белки налились кровью.

— Я скажу тебе, что случается с предателями, — продолжила она. — Это станет частью твоего образования. В темницах Консьержери — ты знаешь эту тюрьму — томятся преступники. Они кричат от ужаса. Они мечтают потерять сознание, но им не позволяют сделать это. Их приводят в чувство с помощью трав и уксуса. У некоторых выколоты глаза, у других — отрезаны языки или уши. Одних подвергают водяной пытке, иных мучают «испанским сапогом». Особенно жестоко истязают тех, кто предал короля. Их плоть рвут раскаленными докрасна щипцами, а в раны заливают расплавленный свинец, воск, смолу, серу…

Карл начал кричать:

— Нет… Нет! Я не пойду туда. Не хочу, чтобы меня пытали. Не хочу… мама… Ты не позволишь им забрать меня?

Катрин взяла мальчика на руки. С него достаточно. Вероятно, он теперь поумнеет. Будет думать о камере пыток каждый раз, когда Мария Стюарт взглянет на него своими блестящими глазами.

— Карл, Карл, мой дорогой сын. Твоя мама здесь, она защитит тебя. Не допустит, чтобы тебе причинили вред. Ты — мой сын, мой принц. Ты знаешь это.

Он уткнулся лицом в грудь Катрин.

— Да, мама. Да, мама.

Карл крепко вцепился в рукав ее платья, ища защиты, точно маленький ребенок.

— Ну, мой малыш, — успокаивающе произнесла она. — С тобой ничего не случится. Ты — мой маленький принц, и я буду гордиться тобой. Ты ведь никогда не предашь своего короля, верно? Никогда не пожелаешь жену другого человека — тем более собственного брата?

— Да, мама, да!

Карл дрожал. Катрин предотвратила припадок. Она сделала это, поскольку не любила видеть его в безумном состоянии.

Она успокаивала сына, гладила своей прохладной рукой его лоб; Катрин положила Карла на кровать, села рядом с ним, взяла его за руку.

— Не бойся, сын мой, — сказала женщина. — Поступай так, как тебе советует мать, и она примет меры к тому, чтобы с тобой все было хорошо.

— Да, мама, я обещаю.

— Всегда помни это, Карл.

Он кивнул, Катрин стерла капельки пота с его лба. Она сидела с ним до тех пор, пока он не успокоился окончательно.

Какие трудности ждут ее! — подумала Катрин. Она должна провести самоуверенных де Гизов и нерешительных Бурбонов, а также постоянно направлять собственных детей, следить за каждым их шагом. Она не знала, что труднее — обмануть соперников или совладать с кровью Валуа.

Франциск готовился к охоте. Ему нездоровилось, но он был счастлив. Он получал удовольствие от охотничьих вылазок, когда в них участвовала Мария. Он всегда радовался обществу Марии. Ему никогда не надоедало смотреть на нее, говорить ей о том, как она красива. Это делало их обоих счастливыми.

Он хотел избавиться от матери и кардинала, постоянно быть наедине с Марией. Он жалел о том, что любимый им отец умер. Он был готов убить Монтгомери, капитана шотландских гвардейцев. Франциск не хотел быть королем; он чувствовал себя гораздо лучше, будучи дофином. Тогда он мог все время танцевать и играть с Марией. Став королем, он потерял свободу, постоянно находился под присмотром матери и кардинала.

Он боялся их обоих. Он знал, что никогда не сравняется с ними в уме. Ему приходилось подчиняться им; это было трудно делать, поскольку иногда их желания расходились. Кардинал открыто насмехался над ним, делая остроумные, обидные, безжалостные замечания, причинявшие Франциску боль, в которой он не смел признаться. Король хотел бы устранить кардинала, но Мария называла его своим дорогим дядей; кардинал умел радовать девушку. Франциск не мог прогнать прочь дядю Марии.

Что касается матери, то он был готов предоставить ей полную свободу действий, поскольку она лучше его разбиралась в том, как следует править Францией. Но рядом с ним постоянно находился кардинал с тонкими, красивыми чертами лица и жестокими губами, с которых срывались недобрые слова.

Кардинал бесцеремонно вошел к королю, когда Франциск одевался для охоты, и повелительным жестом отпустил помогавших юноше слуг. Франциск хотел выразить протест, но тогда он непременно начал бы заикаться; кардинал смеялся над заиками, и Франциск боялся раскрыть рот в его присутствии.

— Мы выезжаем через полчаса, Ваше Величество, — сказал кардинал.

— Я не знаю, будет ли готова королева, — ответил Франциск.

— Королева должна быть готова, — раздраженно сказал кардинал.

— О… еще есть время, — выдавил из себя Франциск. — Мы встретим принца Бурбона в месте, расположенном в получасе езды от дворца.

— Нет, Ваше Величество, сегодня… мы не встретим Бурбона.

— Нет… но он едет сюда. Я слышал об этом.

Кардинал Лоррен посмотрел на свои длинные белые пальцы.

— Ваше Величество, Бурбон действительно едет к нам. Его сопровождает скромный эскорт, потому что ему стало известно о том, что он представляет интерес для испанского короля. Шпионы этого монарха не должны знать о передвижениях Бурбона. Он прибудет ко двору как простой человек.

Франциск не улыбнулся. Он не выносил, когда над кем-то насмехались; Антуан де Бурбон занимал более высокое положение, чем кардинал. Франциск ненавидел хитрое, красивое лицо кардинала, его вкрадчивый голос.

— В любом случае мы должны встретить принца, — сказал король.

— Зачем, Ваше Величество?

— Зачем? Этого требует вежливость. Более того, это — наша традиция. Разве мы не встречаем всегда наших гостей… во время охоты… как бы случайно?

— Если гость — важная персона — да.

— Но это принц Бурбон.

— Тем не менее он должен понять, что он не слишком важен для нас.

— Я не могу так поступить, господин кардинал. Не могу столь невежливо обойтись с моим родственником.

Кардинал сел; он с улыбкой глядел на свои пальцы до тех пор, пока к мужчинам не присоединилась Мария. Она была радостной, улыбающейся; молодой король снова восхитился красотой жены.

— Ты готов, любовь моя? — спросила Мария. — Кого мы ждем?

Франциск шагнул к супруге и поцеловал ей руку.

— Мы ждали тебя.

— К сожалению, дорогая племянница, — сказал кардинал, — мы поедем не той дорогой, которую выбрала ты. Король приказал ехать на юг и встретить Бурбона.

Мария перевела взгляд с мужа на дядю. Она, как всегда, тотчас поняла намек кардинала.

— О, Франциск, но я не хочу ехать на юг. У меня другие планы. Я собиралась показать тебе кое-что к северу от дворца.

Она сделала очаровательную гримасу.

— Этот Бурбон! Он носит серьги. Он щеголь и дурак, я устаю от него. Франциск, пожалуйста, давай сделаем вид, что мы разминулись с ним. Поедем в другую сторону. Франциск… дорогой… сделай это ради меня.

— Мы поедем туда, куда ты поведешь нас, моя дорогая, — пробормотал Франциск.

Кардинал ласково улыбнулся своей красивой племяннице и ее юному королю.

Антуан находился всего в нескольких милях от дворца Сент-Жермен. Он думал о новом положении, которое он обрел после смерти короля Генриха. Он был принцем королевских кровей, юному Франциску исполнилось лишь шестнадцать лет. В таких случаях важно иметь сильный и влиятельный Тайный Совет. Разумеется, он, Антуан, в соответствии со своим положением, займет в нем высокий пост.

Антуан размышлял о том, что он сделает для преследуемых протестантов, которым сочувствовал вместе с братом. Он заранее гордился собой — все протестанты Франции признают его своим лидером; они обрадуются, узнав, что он находится при дворе. Он почти слышал крики: «Да здравствует Бурбон! Сделаем его нашим вождем. Все наши надежды связаны с ним!»

Он говорил об этом с Жанной перед отъездом; жена все сильнее сочувствовала сторонникам новой веры; скоро она публично заявит об этом. Дело было не в том, что она боялась открыть свои религиозные пристрастия; ее не страшила враждебность де Гизов и Филиппа Испанского; она скрывала свою веру из уважения к чувствам отца.

О, Жанна, подумал он, как я люблю тебя! Восхищаюсь тобою, моя дорогая! Ты больше, чем женщина… больше, чем жена. Я рад тому, что вел распутную жизнь до встречи с тобой, потому что общение с пустыми, легкомысленными женщинами помогло мне лучше оценить тебя.

Жанна хотела, чтобы он возглавил движение реформистов и помог им избавиться от периодических гонений. В глазах Жанны он уже был вождем. Он вернется в Нерак, к Жанне и детям; она сможет гордиться его достижениями.

Он сказал своим спутникам:

— Мы с минуты на минуту встретим короля и его свиту. Будьте готовы.

Но они так и не увидели короля; когда Антуан и его эскорт достигли Сент-Жермена, придворные, похоже, удивились их появлению.

Антуан, возмущенный таким приемом, произнес холодным тоном:

— Отведите меня немедленно в мои покои.

— Принц, — сказали ему, — для вас не приготовлены покои.

— Это абсурд. Меня не ждут? Отведите меня к королю… нет, к королеве-матери.

— Мой господин, они уехали на охоту и вернутся к вечеру.

Антуан понял, что это не случайное недоразумение, а преднамеренное пренебрежение; он догадался, кто стоял за этим. Происшедшее могло значить только одно. Его давнишние враги де Гизы контролировали ситуацию.

Антуан заколебался, проявил нерешительность: он знал, как поступил бы на его месте Франциск де Гиз. Герцог выхватил бы свою шпагу и обрушил бы на людей поток брани; он потребовал бы немедленно приготовить для него покои. А кардинал? Антуан представил себе полное презрения лицо с холодными, красивыми чертами; он услышал четкий, резкий голос, внушавший страх всем, кто слышал его.

Но Антуан не был де Гизом. Он не знал, как ему поступить. Будучи смелым воином, он робел в ситуациях, требовавших моральной стойкости, не умел быстро соображать и правильно реагировать на неожиданные обстоятельства. Он храбро дрался в бою, но это было не военное сражение.

Его друг, маршал де Сент-Андре, пришел ему на помощь; он предложил Антуану свою комнату во дворце и пообещал найти жилье в деревне для спутников Антуана. Принц с благодарностью согласился. Он понял, что все подстроено де Гизами, пожелавшими, чтобы, приехав ко двору, он оказался один среди своих врагов, в то время как его немногочисленный эскорт будет разбросан по деревне. Он знал, что поступал неразумно, долго откладывая визит в Сент-Жермен; ему следовало явиться ко двору на несколько недель раньше; возможно, тогда власть де Гизов еще не была столь полной. Он, Антуан, должен был прибыть с помпой и надежной собственной охраной. Он совершил глупость, вняв недоброму совету, и теперь понял это. Антуан полностью осознал, какие силы работали против него, когда по завершении охоты вошел в комнату для аудиенций.

Король Франциск — смущенный, но явно подчинявшийся приказам — стоял неподвижно, не пытаясь поприветствовать гостя. Кардинал Лоррен, замерший возле короля, повел себя точно так же. Это было серьезным оскорблением, поскольку Антуан занимал более высокое положение, чем кардинал, и даже если король желал унизить принца, то Лоррен определенно не имел права держаться подобным образом. Но Антуан был лишен собственного достоинства. Он неуверенно обнял короля и кардинала, которые никак не отреагировали на этот жест.

На аудиенции присутствовали Катрин и юная королева; наблюдая за Антуаном де Бурбоном, Катрин испытывала желание рассмеяться. Слава Богу, что она не доверилась Бурбону. Ему отвели роль камеристки, подумала Катрин. И он безропотно смирился с этим! Глупец! Неужели он не видит, что сейчас ему нельзя показывать слабость?

Он должен был потребовать почтения от кардинала; если бы Антуан сделал это, бедный юный король дрогнул бы, и кардинал понял бы, что имеет дело с сильным человеком. Но, увы, у Антуана не было чувства собственного достоинства, уверенности в себе.

Кардинал говорил с ним весьма высокомерно; Антуан улыбался, радуясь хоть какому-то вниманию.

Бедный жалкий щеголь! — подумала Катрин. Появился человек, использовать которого не составит труда.

Антуан вернулся к жене; Катрин с улыбкой рисовала себе их встречу. Она больше не завидовала их взаимной любви, поскольку была уверена, что Жанна когда-нибудь разочаруется в этом браке. Жанна была сильной, она должна презирать слабость. Катрин с удовольствием представляла себе, как Антуан возвращается к жене, чтобы рассказать ей о том, как его приняли при дворе, что он смог сделать для протестантов, надеждой которых являлся с тех пор, как принца Конде преднамеренно отправили с миссией за границу — Антуан не добился ровным счетом ничего.

Конде был человеком другой породы. Его нельзя было игнорировать с такой же легкостью, как Антуана, старшего брата Конде. Но сейчас он находился в отъезде, и о нем можно было забыть. Борьба за власть — сложное дело, поглощающее человека целиком; здесь нельзя предвидеть будущее дальше, чем на расстояние нескольких ходов.

Она, однако, располагала временем представить себе Антуана, с поджатым хвостом возвращающегося к супруге, чтобы поведать ей историю своего унизительного поражения. Когда-нибудь мадам Жанне придется понять, за какого человека она вышла замуж.

Катрин часто преследовали мысли о Жанне; она всегда будет ненавидеть ее, считать своей политической противницей, а также женщиной, счастливой в любви — хотя с каким партнером! В будущем ей следует остерегаться Жанны.

Катрин было о чем поразмышлять дома. С помощью братьев Руджери, а также ее парфюмера Рене, державшего лавку на набережной напротив Лувра, она убрала одну или две второстепенные фигуры, мешавшие ей. Такие действия позволяли Катрин ощутить свою власть; она с удовольствием улыбалась намеченным ею жертвам и обещала им свое расположение. Затем следовала ликвидация — мгновенная или длительная, в зависимости от целей, которые преследовала Катрин. Это действовало на нее, точно обезболивающая мазь, приложенная к ранам, нанесенным когда-то Дианой, а в последнее время де Гизами. Иногда ей казалось, что следует подсыпать что-нибудь в бокал Франциска де Гиза — какое-нибудь ядовитое вещество, улучшающее вкус вина, поскольку герцог обладал даром дегустатора; в другие моменты она думала о том, что с радостью подарила бы кардиналу Лоррену книгу, обработанную особым образом Рене или одним из братьев Руджери; она охотно преподнесла бы этому денди, Антуану де Бурбону, пару надушенных перчаток, которые убивали надевшего их. Но это сулило лишь мгновенное удовлетворение. Неразумно поступать так с людьми влиятельными или имевшими высокое звание. Кроме того, она начала видеть, что живые де Гизы и Бурбоны полезнее для нее, чем мертвые, — она может с выгодой для себя столкнуть два соперничающих дома. Иногда могло показаться, что она приняла сторону де Гизов, но она не собиралась делать это всегда. Когда представлялся удобный случай, Катрин давала понять слабому, тщеславному Бурбону, что она — его союзница, хотя и тайная, поскольку власть де Гизов велика; она напоминала принцу о том, что Франциск не вечен.

Когда Франциск умрет, корона перейдет к Карлу; истеричный, неуравновешенный Карл был приучен во всем полагаться на мать. Он обладал слабым характером, но ей следует помнить о его склонности к бунту. Катрин уже видела, как Мария Стюарт увела из-под ее контроля Франциска.

Она решила осуществить план, который давно вынашивала. Казалось невозможным заставить Карла выбросить из своей головы Марию Стюарт. Когда Катрин говорила с ним, пробуждая в его душе самое сильное чувство, которое он мог испытывать, а именно страх, он уступал ей. Увидев на следующий день Марию, он пожирал ее взглядом, как влюбленный мальчик.

Катрин послала за двумя итальянцами из ее свиты, которым она могла доверять так же, как своим астрологам.

Когда они явились в ее покои, она закрыла за ними двери и убедилась в том, что никто не прячется в шкафах или приемной. После этого она объяснила, чего она хотела от них. Она могла говорить откровенно-в той мере, в какой она была способна на это, — с Бираго и Гонди, графом де Ретцем; итальянцам приходилось подчиняться королеве-матери, они знали, что их положение во Франции зависит от Катрин.

— Я тревожусь за моего сына, — сказала она. — Я имею в виду не короля, а Карла, которому предстоит занять трон в случае ранней кончины Франциска. Он не по годам сильно… увлекся женой брата. Это не полезно для маленького мальчика. Французы…

Она доверительно улыбнулась своим соотечественникам.

— Французы не видят ничего опасного в плотской любви… даже между детьми. Это естественно, говорят они. Какой любовник вырастет из этого мальчика!

Катрин внезапно рассмеялась.

— Но в том возрасте, в каком находится мой сын, по-моему, более естественно любить лиц своего пола.

Ее большие, выпуклые глаза смотрели вперед, в пространство; мужчины пристально глядели на Катрин.

— Вы считаете, мадам, — осмелился произнести граф де Ретц, — желательным, чтобы он поддерживал обычную тесную дружбу с… мальчиками своего возраста.

— Как хорошо вы меня поняли! Да, именно так. Я не хочу ломать его врожденные наклонности.

Они обменялись улыбками. Итальянцы знали, что королева-мать имеет привычку говорить обратное тому, что она думала.

— Я хочу, чтобы он наслаждался дружбой с лицами его пола. Он весьма слаб, и я полагаю, что вы, джентльмены, способны сделать для него многое. Пусть он не думает в столь юном возрасте о женщинах.

Итальянцы снова улыбнулись. Им стало ясно, что они выбраны на роль воспитателей Карла из-за их извращенных наклонностей, а не вследствии образованности.

Они поняли королеву-мать. Принц Генрих был «дорог ей, как правый глаз» — так говорили люди, Франциск, похоже, имел мало шансов дожить до старости; у него пока что не было собственного сына. Если юная королева Мария родит ему наследника, несомненно, решили итальянцы, Катрин найдет способ устранения этого маленького препятствия. И после Франциска… Карл. Надо свести к минимуму опасность появления детей у Карла. Он был слабым и неуравновешенным; им не составит труда изменить природные наклонности Карла.

Кто-то мог удивиться такой беседе с королевой-матерью, но только не новые воспитатели Карла. Они все отлично поняли и взялись за порученное им дело.

Обнаженный Бираго лежал на кровати лицом вниз; его руки и ноги были прикованы к четырем ее стойкам кандалами.

Маленький Карл сидел в глубоком кресле, крепко сжав пальцами подлокотники; ему хотелось убежать из покоев графа де Ретца, но мальчика охватил странный паралич, ноги не слушались его. Он не знал, что зелье, подмешанное в утренний чай, отняло у него и без того слабую волю. Он боялся своих наставников, особенно де Ретца, и не смел возражать ему. На бледном лице Карла блестела испарина, его губы судорожно подергивались.

— Еще! Еще! — закричал Бираго. — Не останавливайся! Делай со мной все что хочешь, мой господин!

Плетка-семихвостка, управляемая искусными пальцами графа, снова опустилась на спину мазохиста. Из его горла вырвался сладострастный стон.

Бираго рано остался без матери, умершей при очередных родах. Молодая мачеха, которую его старый отец не мог удовлетворить, бросала томные взгляды на двенадцатилетнего мальчика. Скоро с ее помощью он стал мужчиной. Открыв для себя мир чувственных наслаждений, он связал его исключительно с молодой женой отца и быстро превратился в ее послушного раба. Отец Бираго, не без оснований ревнуя похотливую супругу, частенько избивал ее. Находясь в зависимости от грозного мужа, двадцатипятилетняя Клаудия отыгрывалась на сыне, мстя его отцу: она стала допускать его к своему великолепному, искушенному телу лишь после изощренной, обстоятельной порки. Постепенно истязания начали нравиться юноше, он уже не мог обходиться без них.

Когда рука графа устала хлестать «друга», де Ретц посадил его в корзину без дна, подвешенную с помощью веревки к потолку. Истерзанные ягодицы Бираго торчали из отверстия возле пола, устланного толстым ковром. Де Ретц лег на пол, расстегнул штаны и смазал свой член каким-то маслом. Потом он ввел его в задний проход Бираго и стал вращать корзину руками.

Карл смотрел на происходящее с отвращением, однако он не смел и не мог подняться с кресла. Когда тело графа задрожало в экстазе, юный принц исторг на ковер непереваренный завтрак.

Катрин занималась подготовкой коронации Франциска, которая, по традиции, должна была состояться в Реймсе. Сколько времени, спрашивала она себя, этот юный король проведет на троне? Он доставлял ей много беспокойства в детстве. На первом году жизни Франциска его тело периодически покрывалось алыми пятнами, с которыми доктора не могли справиться. Они не знали их происхождения. В его носу образовался абсцесс, который, как считали, мог привести к смерти малыша; он выжил, но у него осталась неприятная на слух гнусавость речи. Всегда казалось, что он проживет недолго. Сейчас, глядя на него, можно было подумать, что он не дотянет до коронации. Катрин чувствовала, что может действовать смело — все пойдет так, как она хотела.

За несколько дней до отъезда в Реймс Катрин сидела со своими фрейлинами; речь зашла об Анне дю Бурге, которого муж Катрин, покойный Генрих Второй, отправил в тюрьму за еретические взгляды. Сейчас Анн дю Бург ждал суда; этот человек стал причиной волнений, прокатившихся по стране. Во время беседы Катрин поняла, что окружавшие ее дамы — герцогиня де Монпансье, мадемуазель де Гогир, мадам де Крюссоль и мадам де Мейлли — сочувствуют гугенотам. Катрин воспряла духом, интуиция интриганки подсказывала ей, что эти женщины собрались вместе не случайно. Она позволила им говорить.

— Но, — произнесла наконец Катрин, — мне кажется, во Франции уже есть две партии гугенотов: одна занята вопросами веры — ее я уважаю, — а вторая сосредоточена на политическом аспекте религии. Мадам де Мейлли, не перебивайте меня. Я имею основания полагать, что часть второй партии состоит в сговоре с Элизабет Английской. По-моему, они стремятся сбросить с трона моего сына и посадить туда принца Конде.

Подумав о Конде, Катрин не смогла сдержать еле заметной улыбки. Конде! Какие странные мысли пробуждал в ней этот человек! Она знала, что могла без колебаний, использовать его, могла подсыпать яду в его вино, если бы появилась такая необходимость. Но она всегда испытывала волнение, слыша имя принца. Это было безумием. Для женщины ее возраста, тем более не слишком нуждавшейся в физической близости. Однако вопреки своему желанию она не могла унять возбуждение, охватывавшее ее перед очередной встречей с ним. Он обладал большой жизненной силой, его магнетизм действовал на всех женщин, хоть раз видевших принца. Несомненно, это было так, если он тронул сердце Катрин де Медичи. Она слышала, что многие дамы влюблены в него. Он был невысоким, но обворожительным мужчиной, обладал вспыльчивым темпераментом, легко обижался. Она полагала, что у него неуравновешенный характер. Он нуждался в руководстве, но, по слухам, Конде получал его в избытке от жены Элеоноры, страстной защитницы реформистов. Он был опытным соблазнителем, как и его брат Антуан де Бурбон. Два ловеласа в цепких руках заботливых жен!

Мысли о Конде отвлекли Катрин на время от беседы, что показывало, как сильно менялась она, слыша его имя.

— Вы не можете ожидать, что я поддержу тех, кто желает зла моему сыну! — продолжила Катрин.

— Мадам, — сказала мадам де Монпансье, — гугеноты абсолютно лояльны короне.

Катрин пожала плечами.

— Кое-кто, — заметила она, — желает, чтобы не было никакого короля. Они предпочитают монархии республику… управляемую Кальвином!

— Нет, мадам, это ложные слухи.

— Возможно, вы правы, — сказала Катрин.

Когда Катрин отпустила женщин, отставшая мадам де Мейлли шепнула ей:

— Мадам, адмирал Франции хочет поговорить с вами. Могу я привести его к вам?

Катрин кивнула.

Гаспар де Колиньи… Катрин изучала мужчину, преклонившего перед ней колено. Глядя на его суровое и красивое лицо, она решила, что такого человека, вероятно, нетрудно использовать. Она многое знала о нем; Катрин познакомилась с Гаспаром Колиньи, когда впервые приехала во Францию. Он был ровесником Катрин, его мать доводилась родной сестрой Монморанси, коннетаблю Франции. Его красота отличалась от красоты Конде.

Колиньи обладал строгими, благородными чертами лица. Однако в молодости он слыл веселым повесой, делившим свое время между двором и полем брани. Катрин хорошо его помнила. Гаспар везде появлялся со своим лучшим другом, Франциском де Гизом; теперь лучший друг стал главным врагом. Франциска считали номинальным главой католической партии; протестанты возлагали надежду на Гаспара. Колиньи обладал реальной властью; будучи адмиралом Франции, он контролировал Нормандию и Пикардию. Он был верным католиком до тех пор, пока не провел три года в плену во Фландрии. Там он увлекся протестантизмом. Он стал тихим, серьезным человеком, женился на некрасивой и умной жене, которая боготворила его; он был предан ей. Находясь рядом с этим человеком, Катрин ощущала его силу; она волновала ее. Как использовать Колиньи? — думала женщина.

Когда Колиньи поднялся, она спросила его, что он хочет сказать ей. Протестанты с надеждой смотрят на королеву-мать, ответил он. Катрин улыбнулась, довольная тем, что ей удается успешно скрывать от окружения свое истинное лицо.

— Они ощущают ваше сочувствие, мадам, — серьезным тоном произнес Колиньи.

Она сказала ему то же, что и дамам, о заговоре с англичанами, о интригах Кальвина. В ответ он заверил ее в своей лояльности короне. Когда Колиньи говорил о преданности, ему следовало верить.

— Мадам, — сказал он, — вы собираетесь в Реймс. Встреча может быть устроена там… или где-то рядом. Нам надо многое обсудить с вами.

— Что будут обсуждать со мной, адмирал?

— Мы хотим ходатайствовать об устранении де Гизов, захвативших много должностей; мы попросим о перераспределении постов, о созыве Синода. Все это отвечает интересам короны.

— О, месье адмирал, когда я вижу, как бедных людей сжигают на кострах не за убийство или воровство, но за верность своим убеждениям, моя душа обливается кровью. И когда я вижу, с каким мужеством они принимают мученическую смерть, мне кажется, что в их вере есть нечто необъяснимое разумом.

— Наши люди ждут от вас помощи, мадам, — взмолился Колиньи.

— О, мадам, — воскликнула мадам де Мейлли, — не позволяйте осквернять правление вашего сына насилием. Та кровь, что уже была пролита, взывает к отмщению.

Катрин холодно посмотрела на женщину.

— Вы имеете в виду то, что произошло, когда на троне находился мой муж?

Женщина упала на колени и попросила королеву-мать простить ее.

Катрин перевела взгляд на Колиньи.

— Думаю, — медленно произнесла она, — вы хотите сказать следующее: многие пострадали по вине моего мужа, и поэтому его постигла ужасная смерть.

Катрин горестно рассмеялась.

— Вы хотите предупредить меня, что в случае новых смертей могу пострадать я? О, мадам, месье адмирал! Господь забрал у меня того, кого я любила и кто был мне дороже жизни. Что еще он может сделать со мной?

Катрин заплакала, ей нравилось казаться Колиньи слабой женщиной. Адмирал и мадам де Мейлли принялись утешать ее. Плача, Катрин думала о том, разумно ли соглашаться на встречу с протестантами. Она решила, что сделать это стоит, поскольку она не возьмет на себя никаких обязательств и узнает их секреты.

Она обещала принять любого священника Реформистской Церкви; Колиньи и мадам де Мейлли ушли, довольные беседой.

Оставшись одна, Катрин стала думать о протестантах; с них мысли перескочили на Конде; она ощущала его привлекательность и слабость. Она размышляла об Антуане и Жанне, Конде и Элеоноре. Когда явились фрейлины, чтобы уложить Катрин в постель, она заметила, как красивы некоторые из них. Две женщины обладали незаурядной красотой — это были Луиза де ла Лимодьер и Изабелла де Лимей.

Отпустив остальных фрейлин, Катрин сказала:

— Вы помните, что в дни правления моего свекра, Франциска Первого, существовал круг женщин — очаровательных, остроумных, прекрасно ездивших верхом — словом, женская элита двора?

Красавицы слышали об Узком Круге. Они сказали об этом Катрин.

— Я задумываю воссоздать этот круг. Я соберу вокруг себя очаровательных, элегантных женщин, которые будут готовы сделать для меня так же много, как избранницы Франциска делали для него. Критериями отбора станут красота, смелость, остроумие; попасть в Летучий Эскадрон будет столь же почетно, как и в Узкий Круг.

По совету королевского хирурга Амбруаза Паре двор отправился в замок Блуа. Заболевание крови, мучившее Франциска, обострилось; климат Блуа, более мягкий, чем парижский, мог принести королю пользу.

В эти нелегкие дни Катрин ощущала, что она в опасности. Встреча с протестантскими священниками, которую она запланировала, не состоялась. Кардинал Лоррен услышал о подготовке к ней и вместе с братом, герцогом де Гизом, в своей надменной манере дал Катрин ясно понять, что ей не удастся служить двум господам. Если Катрин хочет сделать ставку на Колиньи и протестантов, она немедленно и автоматически превращается во врага сторонников де Гизов. На троне находился ее сын Франциск, которым руководила его жена, слушавшаяся своих близких родственников де Гизов; поэтому Катрин не могла позволить себе такую роскошь, как ссора с герцогом и кардиналом.

Если бы дело закончилось на этом, все было бы нормально, но преследования протестантов усилились. Дю Бурга приговорили к сожжению на костре; многие стали свидетелями его казни, состоявшейся на площади Мятежников.

Протестанты роптали — Катрин не сдержала своего обещания. К какому бы сословию или партии ни принадлежали французы, они были всегда готовы обвинить итальянку.

Неспособность добиться желаемого бесила Катрин; кардинал Лоррен и герцог де Гиз последовали за двором в Блуа. Они были настороже. Катрин знала, что они пристально следят за нею.

Только дети не замечали напряжения. Король ничего не знал о происходившем вокруг него. Он наслаждался семейным счастьем. Мария тоже была счастлива: она могла танцевать, болтать и принимать всеобщее восхищение. Ее радовала роль самой красивой французской королевы; могущественные дяди Марии ухаживали за юной королевой, заботились о ней.

Карл не был счастлив. Какие причины для счастья он мог иметь? Воспитатели смущали мальчика вещами, которым они учили его. Он по-прежнему тянулся к Марии — королеве и жене брата; он хотел посвящать ей стихи и весь день играть для нее на лютне.

Генрих был счастлив общением со своими собаками и мальчиками, товарищами по играм. Это были славные, симпатичные дети королевского двора, не похожие на хулиганов повзрослей вроде Генриха де Гиза, которые постоянно говорили о драках и о том, что они будут делать, когда вырастут; друзья Генриха Валуа читали и сочиняли стихи, любили живопись и красивые вещи.

Марго была счастлива, потому что Генрих де Гиз находился в Блуа. Они гуляли вдоль берега Луары, говорили об их будущем; они решили, что когда-нибудь поженятся.

— Если меня попытаются выдать замуж за другого человека, — сказала Марго, — я уеду с тобой в Лоррен, и мы будем править им вдвоем; возможно, когда-нибудь я захвачу всю Францию и сделаю тебя королем.

Но мысль о том, что кто-то может воспротивиться их браку, показалась Генриху нелепой.

— Не говори об этом никому, дорогая Марго, но я уже беседовал с отцом.

Марго посмотрела на него.

— О нас?

Он кивнул.

— Мой отец одобряет наши намерения.

— Генрих, а если король…

— Мой отец — могущественнейший человек Франции. Если он говорит, что мы поженимся, значит, так оно и будет.

Марго подумала об отце Генриха, влиятельнейшем герцоге де Гизе, Меченом, шрам на лице которого делал его более привлекательным, потому что был получен в сражении. Многие могли бы согласиться с его сыном в том, что Франциск де Гиз являлся величайшим гражданином Франции; если он желал отдать сына в мужья Марго, девочка могла верить в то, что они действительно поженятся.

Юная пара гуляла в окрестностях замка, говоря о будущем, о дне их свадьбы, давая друг другу клятвы верности, убеждая себя в том, что никто не сможет помешать их союзу.

Франциск де Гиз созвал в замке Блуа Совет. Лицо герцога было серьезным, мрачным, но его глаза сверкали в предвкушении приключения; ничто не радовало Франциска так сильно, как перспектива схватки; чем больше крови прольется, тем лучше.

— Мадам и месье, — сказал он, обращаясь к Совету, состоявшему из молодой королевы, королевы-матери, самого монарха, кардинала Лоррена и самых влиятельных придворных. — У меня есть новость — готовится заговор. Мне сообщили об этом мои английские шпионы. Король в опасности. Планируется вооруженное восстание с целью захвата короля, королевы, королевы-матери и всех ее детей. Предатели намереваются посадить на трон нового короля, если нынешний откажется принять протестантскую веру. Как вы уже догадались, предводителями изменников являются братья Бурбоны. Они вступили в переписку с Элизабет Английской, которая обещала им помощь. Необходимо защитить короля. Мы должны охранять замок.

После этого сообщения всем было запрещено покидать замок. Для Марго и Генриха де Гиза кончились их прогулки по берегу Луары. Они не переживали из-за этого; они были счастливы, потому что находились вместе; они оба относились к числу людей, которые радуются близкой опасности. Этого нельзя было сказать о Франциске и его брате Карле. Приступы последнего участились, он кричал во сне, что его убивают; спать он ложился со страхом, что убийца притаился за шторами. Он все сильней и сильней боялся за свою жизнь, нервничал. Мать посматривала на него пристальным взглядом; ей казалось, что воспитатели влияют на Карла; она была довольна этим.

Но сейчас ей следовало переключить свои мысли с детей на более важные дела — на войну между католиками и протестантами, в которой она не хотела участвовать, разве что если это будет сулить ей личную выгоду. Порой она смеялась над людскими страстями, бушевавшими вокруг нее. Катрин было безразлично, кто одержит верх — католики или протестанты, если победитель останется покорен воле королевы-матери. Она не верила ни в католицизм, ни в протестантизм, желала бороться только за то, чтобы Валуа оставались на французском троне, в подчинении у королевы-матери.

Слушая планы сторонников де Гизов, она разрабатывала собственные.

Она тайно послала за Колиньи. Однажды она уже предала его, но чувствовала, что, подав сигнал тревоги, сможет снова провести адмирала. Как и многим прямодушным людям, ему недоставало дипломатического чутья. Она написала Колиньи, что англичане собираются напасть на французские корабли. Колиньи мог вступить в сговор с англичанами против де Гизов и католиков, но его понятия о чести заставили бы адмирала тотчас примчаться на помощь Франции; и верно, получив послание Катрин, он немедленно прибыл к ней. Катрин приняла его со слезами на глазах; она назвала себя слабой женщиной, полностью находящейся в руках де Гизов, и попросила защитить короля.

— Источник всех неприятностей — семья де Гизов, — сказал адмирал. — Единственный способ предотвратить ужасную гражданскую войну — это издать Указ о веротерпимости.

Катрин дала слово сделать все от нее зависящее, чтобы это было осуществлено; ей представлялось важным завоевать доверие протестантов, утраченное ею, когда она не выполнила своего обещания относительно встречи возле Реймса; поэтому она издала этот указ, целью которого было остановить преследования протестантов. Документ даровал им свободу вероисповедания и надежду на прощение всех еретиков, не замешанных в заговоре против королевской семьи.

Катрин чувствовала, что она неплохо справилась с щекотливой ситуацией, но через несколько дней в ее покои ворвался Франциск де Гиз; его красивое лицо со шрамом выражало решимость; он остановился перед Катрин, насмешливо глядя на нее; на его безжалостных губах играла улыбка. Королева-мать поняла, с какой силой она столкнулась, и снова испытала страх.

— Мадам, мы немедленно покидаем Блуа, — сказал он. — Я даю вам на сборы тридцать минут.

— Покидаем Блуа!

Глаза де Гиза сверкнули; тот, под которым находился шрам, слегка увлажнился. Это случалось всегда, когда Франциск испытывал сильные чувства.

— Королю, вам и детям угрожает опасность.

— Но, — возразила Катрин, — опасность миновала. Указ…

— Ваш указ, — герцог сделал акцент на первом слове, — поможет нам одолеть врагов. Мы отправляемся в безопасный Амбуаз. Я не могу рисковать жизнью короля.

Она осознала могущество этого человека; потрясающее самообладание помогло ей пережить этот момент с обычной для нее стойкостью. Она, королева-мать, стерпит унижение и подчинится воле герцога де Гиза; готовясь покинуть Блуа, Катрин успокаивала себя тем, что такое положение не будет длиться вечно.

Король Франциск был очень напуган. Почему они не оставят его в покое? Он хотел одного — быть счастливым с Марией. Он не требовал многого — только ездить с женой верхом, танцевать с ней, дарить Марии драгоценности, слышать ее смех. Приятно быть молодым влюбленным мужем и очень страшно — королем. Многие хотели править Францией: его мать, господин де Гиз, кардинал Лоррен, Антуан де Бурбон, Луи де Бурбон… Если бы он только мог сказать: «Отлично, вот корона. Возьмите ее. Я хочу одного — чтобы меня оставили в покое с Марией».

Но это нельзя было сделать. К несчастью, он — старший сын своего отца. О, почему дорогой папа умер? Почему произошел этот ужасный несчастный случай, который не только отнял у него любимого отца, дававшего ему ощущение безопасности и благополучия, но и привел к тому, что на его голове оказалась корона?

А теперь возникли новые неприятности. Амбуаз стал тюрьмой для Франциска и его приближенных. Кардинал насмехался над ним, герцог приказывал ему что делать. О, если бы можно было избавиться от де Гизов! Ему говорили, что они хотят лишить его жизни. Он должен сохранять бдительность. В лесах, окружающих Амбуаз, поймали каких-то людей; они заявили, что будут говорить только с королем. Ему разъяснили, как он должен вести себя. Он получил инструкции от матери и де Гизов. Он даст каждому из этих людей по кроне и примет их радушно, дружелюбно, но с помощью хитрых вопросов выведает, кем они посланы в Амбуаз.

Он знал, что мать будет слушать их беседу через трубу, соединявшую ее комнату с его покоями. Он знал, что кардинал спрячется где-то рядом. Если он, Франциск, допустит какую-то оплошность или не сумеет узнать то, что интересует окружавших его людей, ему придется столкнуться с презрением кардинала, гневом герцога и самым неприятным — холодностью матери. Последнего он боялся больше всего.

Мужчин привели к королю; они склонились над его рукой.

Он попытался держаться невозмутимо, как ему велели, но у него это явно не получалось.

— Не бойтесь, добрые люди, — робко, смущенно произнес Франциск и подумал, что его голос звучит так, словно это им следует успокаивать короля.

Он дал им денег.

— Скажите мне, что вы делали в лесу?

Они переглянулись с улыбками на лицах. Чего им бояться? Король — всего лишь несчастный, болезненный юноша.

— Ваше Величество, мы пришли, чтобы спасти Вас, — прошептал один из мужчин.

Им было ясно, что король смущен и мечтает избавиться от власти де Гизов. Он завоевал доверие собеседников своей застенчивостью, и они сообщили ему о том, что присланы из Женевы. Очень скоро сюда прибудут их вожди.

Король искренне надеялся на то, что планы этих людей осуществятся; он изнемогал в плену у герцога и кардинала, захвативших всю полноту власти.

— Не бойтесь, Ваше Величество, — сказал руководитель этой группы. — К вам на помощь идут сорок тысяч человек.

Они поблагодарили короля за щедрость и, похоже, с любовью поцеловали его руку; Франциск испытывал к ним жалость, он хотел предупредить гонцов о том, что их подслушивали.

Их схватили, когда они вышли из замка. Головы этих людей, а также других, пойманных в лесу, много недель украшали бойницы замка.

Все дети, за исключением Эркюля, были вызваны на балкон. Они не посмели проигнорировать приказ. Им предстояло вместе с придворными наблюдать за казнью гугенотов.

Франциск чувствовал себя плохо; он не мог смотреть на происходящее. Мария закрыла лицо руками. Карл в ужасе глядел вниз; позже он вернется к своим воспитателям, которые будут обсуждать экзекуцию до тех пор, пока с ним не случится новый припадок. Побледневшая Марго страдала, видя, как молодых и красивых мужчин, истерзанных в камере для пыток, привязывают к столбу. Марго не выносила вида крови, которая была повсюду. Ей хотелось закричать: «Остановитесь! Прекратите!» Ее брат Генрих взирал на казнь равнодушно; ему не было дела ни до кого, кроме себя самого и своих красивых друзей. Но Генрих де Гиз наслаждался зрелищем; он слепо верил своему отцу. Убийство гугенотов организовали де Гизы; значит, эта акция — справедливая и необходимая.

Франциск де Гиз обменялся одобрительными взглядами с сыном, надеждой дома. Глаза Генриха говорили о том, что он обожает отца; между Франциском и Генрихом де Гизами царили согласие и взаимопонимание. Но герцогиня, мать Генриха, опозорила их тем, что закрыла руками лицо и заплакала.

— Что вас мучает? — спросила королева-мать, невозмутимо следившая за казнью.

— Это ужасная трагедия! — истерично закричала герцогиня. — Льется кровь невинных людей… подданных короля. Нас ждет страшная кара Господа. Не сомневаюсь, наш дом постигнет великое горе.

Герцог Франциск, рассердившись, увел жену; Генрих стыдился поведения матери.

Массовое убийство продолжалось не один день; герцог становился все более жестоким, он словно бросал вызов Господу. Повсюду стоял тошнотворный запах крови и гниющей плоти; дети видели трупы, висевшие на крепостных стенах. Они наблюдали за тем, как мучеников, только что доставленных из камер пыток, бросали в мешках в Луару.

Ни Катрин, ни де Гизы не пытались помешать детям лицезреть эти зверства. Герцог де Гиз знал, что они ожесточат его сына Генриха, и желал этого. Катрин знала, что ее Генрих воспринимает страдания других так же равнодушно, как она сама. Что касается других детей, то де Гизы и Катрин считали полезным для себя, чтобы король и его брат Карл были слабыми; ужасы истощали нервную систему Франциска и Карла.

Кровавые дни продолжались; любимый детьми Амбуаз предстал перед ними в новом свете. Они думали о мрачных темницах, в которых происходили страшные вещи; красивые стены соединялись в их сознании с отталкивающими трупами; сверкающая на солнце река стала могилой для многих.

Оставаясь в одиночестве, Франциск плакал. Он переживал, выходя из замка и замечая, что простые люди испуганно сторонятся его. Когда он приближался к деревне, женщины прятали детей в безопасность домов.

— Король идет! — кричали они. — Говорят, он болен и остается в живых лишь потому, что пьет кровь младенцев.

— Они ненавидят меня! Ненавидят! — всхлипывал Франциск. — Надо объяснить им, что все эти ужасные вещи делаются не по моей воле.

Однажды, набравшись мужества, он бросился с кулаками на кардинала и почувствовал кольчугу под его одеянием. Франциск понял, что этот человек тоже боится.

Кардинал жил в постоянном страхе. Он изменил мужскую моду так, чтобы было трудно спрятать оружие под одеждой. Люди перестали носить широкие плащи, сапоги укоротились, в них уже не помещался кинжал.

Он — трус, подумал Франциск и закричал:

— Из-за вас народ ненавидит меня. Я мечтаю о том, чтобы вы убрались отсюда!

Кардинал только улыбнулся; он боялся убийц, но не короля.

Смятение охватило малый двор Нерака. Король Наварры получил письмо от короля Франции.

Вскрыв его, Антуан прочитал:

«Мой дядя, вы, несомненно, помните содержание моих писем, где я сообщал о заговоре, имевшем место в Амбуазе и связанном с моим дядей и вашим братом, принцем Конде; многие пленники назвали его вдохновителем смуты; мне не хочется верить…»

Руки Антуана задрожали; он пробежал глазами по странице.

«…Я решил расследовать это дело, поскольку безумные амбиции некоторых людей угрожают моей безопасности. Я поручаю вам, моему дяде, доставить вашего брата, принца Конде, в Орлеан, независимо от его желания. Если вышеупомянутый принц откажется подчиниться, уверяю Вас, мой дядя, я покажу, что являюсь вашим королем…»

Наблюдая за мужем, читавшим письмо, Жанна заметила, как побледнело его лицо; она испугалась.

Последний год был так насыщен событиями, что ей пришлось изменить свое мнение о супруге, но он оставался ее любимым Антуаном, несмотря на их периодические ссоры. Они обладали весьма несхожими характерами; Антуан был слабым, нерешительным; Жанна была сильной; приняв однажды решение, она не меняла его.

Она сделала его королем Наварры, но, будучи смелой и независимой, сама правила этой провинцией. Она резко попрекала его за то, что произошло, когда он отправился к королю Франции и позволил де Гизам обойтись с ним грубо. Она объяснила ему, в сколь опасное положение он поставил себя, ее, детей и их королевство. Она видела, что принц, найдя общий язык с королевой-матерью, мог оказывать большое влияние на государственные дела. Он проявил нерешительность, упустил время, и его опередили де Гизы.

Между супругами возникло временное охлаждение, но недовольство Жанны всегда быстро утихало; Антуан, постоянно менявший свои решения, по-прежнему был ее любимым мужем. Они все еще любили друг друга; если он нуждался в ее подсказке, помощи, она могла лишь благодарить Господа за то, что он даровал ей необходимые для этого силу и ум.

Сейчас, глядя на мужа, она подумала о том, как счастливы они в своей провинции. Она могла быть абсолютно счастлива, занимаясь обучением любимых детей, радуясь их сообразительности. Протестантская вера давала ей чувство умиротворения, хотя она и не признавалась публично в том, что приняла ее. Вся Франция и Испания знали, что королевство Жанны является надежным пристанищем для гугенотов.

— Антуан, — сказала она. — Что там написано, любовь моя?

Он протянул ей послание Франциска и обнял ее.

Прочитав письмо, Жанна тотчас сказала:

— Ты не должен ехать и Луи — тоже.

— Дорогая Жанна, это — приказ. Неужели тебе это не ясно? Приказ короля!

— Короля! Больного мальчика, не имеющего собственной воли. Это приказ герцога де Гиза и хитрого кардинала, а также королевы-матери. Он звучит так: «Приезжай. Угоди в ловушку, которую мы приготовили для тебя».

— Вероятно, ты права. Да, я определенно не поеду. Я не скажу об этом Луи, он может совершить какую-нибудь глупость.

Но Антуан легко менял свои решения.

— Приказам короля необходимо подчиняться. Я думаю, Жанна, что мне следует поехать. Они не посмеют причинить вред нам — принцам крови!

— Так погибли многие принцы крови, — напомнила ему Жанна.

Граф Крюссоль, посланник, доставивший письмо в Нерак, заверил Антуана, что ему нечего бояться. Он сослался на слово, данное королем.

— Но король не может давать слово, — заметила Жанна.

— Положитесь на слово королевы-матери.

— О! — пылко и опрометчиво воскликнула Жанна. — Она собирается выполнить это обещание так же, как то, прежнее… относительно встречи под Реймсом?

— Существует еще слово герцога де Гиза и кардинала Лоррена.

— Нельзя доверять разбойникам! — заявила Жанна.

Теперь настала очередь Антуана упрекнуть ее.

Как трудно, почти невозможно, сохранять счастье! Если бы они могли жить скромно, просто! Но ей приходилось бороться с нерешительностью Антуана, а ему — с ее грубоватой прямотой; они боялись за детей, за свое королевство. Они сердились друг на друга за промахи, которые лишь позабавили бы членов простой семьи.

Антуан счел необходимым предупредить Конде о письме короля. Получив весточку от брата, Конде прибыл в Нерак со своей женой, принцессой Элеонорой, чтобы обсудить ситуацию.

Конде, бесстрашный любитель приключений, заявил, что им не остается ничего иного, как явиться к королю. Нельзя допустить, чтобы Конде назвали трусом. Жанна разозлилась на обоих братьев.

— Я советую вам с Антуаном остаться здесь, — сказала она, — потому что боюсь за ваши жизни Луи.

— Мы не можем остаться, дорогая Жанна. Они скажут, что мы боимся услышать обвинения.

Жанна в гневе закусила губу; принцесса Элеонора, не уступавшая в уме Жанне, поддержала свояченицу; братья согласились остаться, но женщины знали о непрочности их решений.

— Если вы поедете, — произнесла наконец Жанна, — вы должны явиться ко двору с войском, которое заставит де Гизов уважать Бурбонов.

— Луи, — воскликнула принцесса Конде, — неужели ты не видишь, что, приближаясь ко двору, ты идешь навстречу гибели? Король не скрывает в письме своих угроз. Возьми с собой вооруженную охрану. Если ты хочешь умереть, сделай это, командуя армией, а не на эшафоте.

— Они правы, Луи, — согласился Антуан. — Я поеду ко двору один. Главные обвинения предъявляются тебе. Позволь мне отправиться туда одному; я разведаю обстановку… и сообщу о ней тебе.

Пока они колебались, новый гонец доставил в Нерак послание Катрин.

«Приезжайте без страха, — советовала она. — Вам нечего бояться, если вы смело явитесь сюда. Не берите с собой большой эскорт. Таким образом, вы докажете свою невиновность».

— Она права, — сказал Антуан. — Если мы приедем с войском, мы будем выглядеть как виновные.

— Если королева-мать говорит «Не берите с собой большой эскорт», можно быть уверенным в том, что он вам пригодится, — сказала Жанна.

Они получили и другие письма. Герцогиня Монпансье, сторонница гугенотов, предупреждала Антуана и Конде о том, что им не следует покидать Нерак. Катрин просила Жанну поехать в Орлеан вместе с мужем. «Захватите с собой ваших детей, — писала королева-мать. — Я очень хочу увидеть их симпатичные, умные лица».

— Уж они-то, во всяком случае, не предстанут перед Мадам Змеей, — заявила Жанна.

Когда наконец Антуан и Конде отправились в Орлеан, Жанна выехала из Нерака в Пау, чтобы начать подготовку к защите своего королевства.

Антуан, король Наварры, и Луи де Бурбон, принц Конде, приближались к Орлеану. Братья послали вперед своих гофмейстеров, чтобы те объявили о их скором прибытии.

Катрин размышляла в своих покоях. В ближайшие недели от нее потребуются незаурядные хитрость и ловкость; она проверит, насколько хорошо она усвоила уроки. Способно ли самообладание, это средство совершения земных чудес, которое она так долго оттачивала, помочь ей? Она верила в это.

Она хорошо помнила слова Макиавелли, любимца Лоренцо де Медичи: «Благоразумный князь может и должен держать свое слово лишь в тех случаях, когда это ничем ему не грозит, или если сохраняются обстоятельства, вынудившие его дать обещание. Однако необходимо скрывать свое коварство и отлично владеть искусством обмана и лицедейства; люди в целом так простодушны и слабы, что любой желающий обмануть всегда найдет глупца».

Эти принципы стали ее политикой. Она усвоила уроки, преподнесенные ей дома, во дворце Медичи, обители Мюрате, Ватикане времен папы Климента. Она воспользуется ими во Франции. Она еще не насладилась властью в полную меру, еще не опробовала свои крылья, но чувствовала себя уверенно. Ни один человек в этой стране не знал ее истинного лица. Верно, порой о ней ходили слухи; когда внезапно умер дофин Франциск, старший сын Франциска Первого, многие считали, что она приложила к этому руку. Но все же для большинства она оставалась кроткой и терпеливой женщиной, на протяжении двадцати лет сносившей причиняемые ей Дианой де Пуатье унижения с безропотностью скромного, жалкого создания. Она провела всех; люди оказались простаками.

Она отправилась в маленький чулан, примыкавший к ее покоям, заперлась там и отомкнула дверцу потайного отделения, где находились слуховые трубы. Катрин приложила ухо к одной из них.

Иногда ожидание было долгим, но услышанное стоило затраченного времени. Эти трубы, установленные изобретательными Рене и братьями Руджери, шли к некоторым комнатам дворца. Сейчас она воспользовалась трубой, которая вела к личным покоям герцога де Гиза.

Она знала, что ее терпение окупится сторицей; Мадаленне стало известно, что герцог пригласил к себе юную королеву Марию.

Катрин считала королеву Франции «темной лошадкой». Она приходила в ярость при мысли о том, что эта глупая девчонка была источником истинной власти; если бы не Мария, королеве-матери не пришлось бы терпеть частые унижения, которым ее подвергали несносные де Гизы. Недалекий Франциск и кокетливая Мария стали важными для страны фигурами, хотя они и были марионетками и устами дома Лорренов.

Вскоре она услышала голос герцога:

— Моя дорогая племянница, ты поступила весьма любезно, явившись по моему вызову…

Еще бы! — подумала Катрин. Ведь Мария — королева Франции. Что давало герцогу право вызывать к себе подобным образом королеву? Но он был Меченым, человеком, которого многие находили неотразимым, воплощавшим в себе французскую силу и мужество. Красивый, дерзкий, самоуверенный, он обладал редким для француза умением сохранять спокойствие в чрезвычайных обстоятельствах. Да, он покорил свою очаровательную племянницу, как и многих других людей.

Катрин удавалось слышать лишь отдельные слова. Этот способ не был совершенным, но позволял Катрин узнавать многое. До изобретения нового она будет довольствоваться им.

— Бурбоны приближаются, Мария.

— Дядя, что должен сделать Франциск? — прозвучал высокий голос девочки.

— Они представляют угрозу нашему дому… эти принцы Бурбоны. Они не должны оставаться в живых…

Катрин мрачно кивнула головой.

— Но они будут жить, господин герцог, — пробормотала она себе под нос, — потому что без наших несчастных Бурбонов де Гизы станут еще более наглыми и заносчивыми.

Затем она услышала слова, заставившие ее побледнеть от злости.

— Мария, продолжай следить за королевой-матерью. Сообщай мне о каждом ее шаге, даже кажущемся на первый взгляд незначительным. Изображай из себя ее союзницу, насколько это возможно.

Глаза Катрин стали опустошенными, рот обмяк. Когда она выглядела так, как сейчас, люди находили ее похожей на змею.

Значит, королеве Франции поручено шпионить за королевой-матерью!

Только соглядатай мог возмутиться так сильно, узнав, что он сам является объектом слежки!

Катрин находилась в комнате для аудиенций, когда Антуан и Конде явились туда засвидетельствовать свое почтение королю. У стены сидели де Гизы и Мария.

Антуан низко склонился над рукой короля; он держался слишком скромно. Франциск, постоянно ощущавший на себе свирепый взгляд де Гиза и насмешливый — кардинала, в соответствии с полученными указаниями почти не уделил внимания Антуану, хотя король испытывал жалость к своему любимому дяде и страдал от собственной грубости, проявленной по отношению к нему.

Затем вошел Конде.

Если Антуана де Гизы презирали, то Конде они боялись. Конде держался невозмутимо, смело, он показывал своим поведением, что, даже ощущая угрозу своей жизни, он не забывал о том, что является принцем крови.

Конде, как и Антуан до него, обратился к монарху с традиционной приветственной речью; придворные и фрейлины замерли в напряженном ожидании.

Затем Катрин обратилась к Конде. Это был неожиданный, импульсивный поступок; ее подтолкнули к нему тайные чувства, в которых она не разобралась до конца. Планировалось убийство Конде; она хотела помочь ему спастись, бежать; дело было не только в том, что она собиралась использовать его против де Гизов. В ее душе происходило нечто необъяснимое. Катрин смотрела на элегантного принца с едва уловимой нежностью во взгляде.

Настороженный Конде, зная о грозившей ему опасности, повернулся к королеве-матери. Неужели у него есть друг в этом змеином гнезде?

— Господин Конде, — сказала Катрин, — я бы хотела обсудить с вами один вопрос до начала расследования вашей роли в амбуазском заговоре. Пожалуйста, пройдите в мои личные покои.

Де Гизы настороженно посмотрели на королеву-мать.

Конде низко поклонился, на его очаровательном лице появилась улыбка; глаза принца говорили о том, что беседа с Катрин стоит всех тягот путешествия и пережитого страха; он почитал ее не только как королеву, но и как женщину.

Де Гизы не попытались пресечь этот странный и неожиданный поступок королевы-матери, они позволили Катрин отвести Конде в ее апартаменты; когда эта пара удалилась, было принято решение о немедленных действиях. Принца Конде арестовали в покоях королевы-матери.

Когда его схватили, он, похоже, изумился. Он не знал, что означает дружелюбие королевы-матери, и Катрин испытала чувство торжества. Она заставила его гадать о ее намерениях по отношению к нему; ей нравилось ставить в такое положение людей, с которыми она сталкивалась.

Конде очутился в темнице, а свобода Антуана ограничивалась стенами дворца, он тоже в какой-то мере стал пленником.

Как глупо с ее стороны было смотреть на мужчину с нежностью в самом разгаре борьбы за власть, подумала Катрин.

Конде доставили из Орлеана в Амбуаз и приговорили к смертной казни.

Его несчастная жена отправилась в Орлеан; она умоляла кардинала Лоррена позволить ей увидеться с мужем. Элеонора получила грубый отказ. Братья де Гизы не любили жен Конде и Антуана. Они были сильными, прямодушными, глубоко порядочными женщинами; такие дамы не интересовали кардинала. Он знал, какой шум они способны поднять. Он прогнал Элеонору, пригрозив ей.

Эта женщина была неутомима. Она хитростью добилась аудиенции молодого короля и быстро выжала из него слезу; он заверил ее в том, что принимает близко к сердцу ее беду. Но кардинал, явившись вовремя, не дал Франциску совершить какую-нибудь большую глупость.

Конде перевезли в Амбуаз по настоянию Катрин; здесь она имела возможность доставлять себе удовольствия частыми визитами к нему.

Это были, пожалуй, самые приятные часы ее жизни; Конде, знавший о смертном приговоре, не позволял себе падать духом; он держался галантно и бодро, точно на маскараде, и развлекал себя утонченными беседами с королевой-матерью; его забавляли размышления о том, друг она ему или враг.

Что касается Катрин, то она, сидя на принесенном для нее стуле и глядя на красивое лицо Конде, на которое сквозь зарешеченное окно падал солнечный свет, говорила себе, что не позволит убить этого человека. Она каким-то способом предотвратит казнь. В конце концов она сказала ему об этом; он поверил ей, и между ними возникла надежная дружба. Катрин была еще не старой женщиной. Она никогда не предавалась излишествам и хорошо сохранилась. Вдова короля может выйти замуж за принца, хотя по происхождению он стоял выше Катрин. Принц Конде и королева-мать могут править вдвоем Францией.

Это были сладкие мечты; они могли лопнуть, как мыльный пузырь.

Однако ее забавляли размышления и беседы, насыщенные двусмысленностями, порождавшие в сердце принца надежды на то, что она добьется его освобождения и отдаст ему руку и сердце. Элеонора? Катрин распирал смех при мысли о добродетельной принцессе. Ее называли святой. Что ж, святые созданы не для этой жизни. Их место — на том свете. Устроить это несложно. Рене или Космо? До сих пор убийства сходили Катрин с рук, но если принцесса Элеонора Конде умрет и после этого королева-мать выйдет замуж за принца Конде, снова возродятся неприятные слухи, памятные ей с тех давних пор, когда дофин Франциск скончался, выпив воду, поднесенную виночерпием-итальянцем. Эта смерть сделала Катрин королевой Франции… люди заговорили о ней. Катрин не нравились эти сплетни. Позже, оказавшись вне опасности, став всемогущей, она сможет не обращать внимания на слухи. По сейчас ей следует скрывать свое владение смертоносным искусством; она должна помнить мудрые наставления Макиавелли.

Она получала удовольствие от бесед с принцем; такой галантный человек не был создан для супружеской верности; но если он когда-нибудь женится на королеве-матери, ему придется воздержаться от измен — она не потерпит вторую Диану. Не захочет снова наблюдать за мужем и его любовницей.

Когда она вспомнила пытку, которой подвергала себя, у нее почти пропал вкус к игре, затеянной с Конде.

Она оставила принца в темнице растерянным и недоумевающим, тщетно пытающимся разгадать природу странной дружбы, предложенной ему Катрин де Медичи; в покоях, расположенных над мрачными подвалами, она старалась подчинить своей воле второго брата, Антуана.

Оказывать влияние на слабого щеголя не составляло большого труда; для этого Катрин даже не приходилось использовать всю свою хитрость. Тщеславный, вечно колеблющийся, с серьгой в ухе, он прогуливался рядом с королевой-матерью, которая, держа Антуана под руку, называла его своим братом и говорила ему, что хочет, чтобы он стал ее другом.

— Мой дорогой наваррский брат, вы не должны винить меня в том, что произошло с несчастным Конде. Не сомневайтесь в том, что я сделала все от меня зависящее, чтобы помочь вам обоим. Арестовать принца Конде приказал король, а королям, даже юным, следует подчиняться.

Все знали, что король Франциск исполнял волю матери и родственников жены, однако Антуану хотелось верить в дружеское расположение королевы-матери.

— Принц, на моих слабых плечах лежит тяжкий груз. Боюсь, мой сын проживет недолго.

— Мадам, это печальная весть.

— Увы! Но не слишком неожиданная. Вы заметили, как съедает его ужасная болезнь? Дни моего бедного Франциска сочтены. Но трагедия для одних способна обернуться удачей для других. Вы любите своего брата; ни кто иной, как мой сын, поклялся, что принц Конде будет казнен за свое участие в амбуазском заговоре.

Антуан почувствовал, как бьется жилка на его виске; он мечтал о том, чтобы Жанна оказалась здесь, рядом с ним, в Амбуазе; она помогла бы ему разгадать тайный смысл намеков и авансов Катрин, Жанна не доверяла Катрин. Она сказала бы: «Не связывайся с ней. Остерегайся ее. Если она попытается заручиться твоим одобрением в отношении какой-то интриги, не иди на это, какими бы привлекательными ни казались тебе ее планы».

Катрин сжала его руку; ее лицо находилось возле лица Антуана: он вглядывался в выпуклые глаза, безуспешно пытаясь понять, что таится за ними.

— Если Франциск умрет, — медленно продолжила она, — королем станет мой сын Карл. Это бремя слишком тяжело для него. Столь юный мальчик не в силах править великой страной, тем более разделенной религиозными противоречиями. Если Карл взойдет на троп, будет установлено регентство, и вы, принц крови, обретете большое влияние. Вы знаете, что мои маленькие Генрих и Эркюль моложе их брата Карла; следующим претендентом на трон являетесь вы, а за вами идет принц Конде.

Она внезапно рассмеялась.

— Я не поручусь за разумность поведения Карла, если ему не будет помогать его мать. Он часто болеет… я имею в виду душевную болезнь… в такие моменты только мать способна справиться с ним. Какая трагедия постигнет моего сына и тех, кто попытается руководить им… если среди них не окажется меня!

Она отпустила его руку. Катрин замерла перед Антуаном, сплетя руки на груди. Она выглядела загадочно в черном платье и шапочке, которую она стала носить после смерти мужа; острие этого головного убора покоилось на ее лбу. Антуан невольно вздрогнул. В пазах Катрин таилась непонятная угроза; он помнил о загадочной гибели людей, вступавших в контакт с нею. В его голове мелькнула мысль о дофине, смерть которого, как говорили некоторые люди, расчистила ей путь к трону.

— Чего вы хотите, мадам? — спросил Антуан.

Ее ответ показался ему искренним, честным.

— Если будет назначен регент Франции, я хочу стать им. О, не думайте, что я не знаю о вашей силе, о вашем уме. Это далеко не так.

Она приблизилась к нему, и он услышал ее смех.

— Я сделаю вас наместником; все указы будут издаваться от имени нас обоих.

— Понимаю, — медленно произнес Антуан.

Она поднесла пальцы к своим губам и сделала грубый, почти непристойный жест.

— Это — секрет, дорогой Антуан, секрет, мой брат. Де Гизы не обрадуются подобным планам. Поверьте мне, они не хотят смерти Франциска, к которой может привести заболевание крови.

— Да, мадам, — сказал Антуан.

— Вы согласны?

Врожденная нерешительность Антуана пришла ему на помощь.

— Это слишком важное решение, чтобы принимать его в спешке. Я подумаю; будьте уверены — как только моя позиция определится, я тотчас сообщу ее вам.

Красивые белые пальцы Катрин снова легли на его руку.

— Мой друг, не совершайте ошибку, проявляя медлительность. Я — несчастная, одинокая вдова, которая должна заботиться о своих детях. Если я не найду поддержку в доме Бурбонов — именно здесь я обязана искать ее в первую очередь, — мне придется обратиться за помощью к дому Лорренов. Оба главы этого дома пойдут на все… чтобы отнять у принца Бурбона почетную должность наместника, которую я только что предложила вам.

Антуан поклонился Катрин. Он чувствовал себя так, словно ему протягивают чашу с ядом, чтобы ускорить принятие им нужного королеве-матери решения.

Лицо Катрин оставалось бесстрастным, но смысл ее слов казался следующим: «Сделайте меня после смерти короля регентом Франции, а сами примите должность наместника… или смерть».

Покинув ее, Антуан долго ощущал на своем теле липкий пот страха.

Катрин находилась в покоях короля. Ослабший Франциск лежал на кровати. Мария, встав, обратилась к королеве-матери.

— Мадам, Франциск очень устал. Он хочет спать.

Катрин вежливо улыбнулась.

— Я не утомлю его. Я лучше, чем кто-либо, знаю характер его болезни и как ее следует лечить. Я хочу поговорить с ним и прошу Ваше Величество оставить нас ненадолго одних.

— Мадам… — начала Мария.

Но Катрин подняла свою белую руку.

— Покинь нас… всего на десять минут. Я уверена, тебе надо многое сказать твоему дяде, герцогу. Понимаешь, мы с Франциском хотим побыть одни.

— Но Франциск сказал…

Франциск чувствовал себя плохо; он во всем уступал жене, но все же ощущал власть матери.

— Если ты хочешь, чтобы я ушла, Франциск, я сделаю это.

— Конечно, он хочет. Это всего лишь маленький разговор между матерью и сыном, дочь моя. Герцог искал тебя.

Поколебавшись, Мария поклонилась и ушла.

— О, да она — маленькая надзирательница! — сказала Катрин. — Она не желает оставлять своего племянника наедине с его собственной матерью!

— Это потому, что она хочет быть со мной, заботиться обо мне, когда я болен.

— Конечно, конечно. Не вставай, дорогой сын. Лежи спокойно. Ты можешь выслушать меня лежа. У тебя сегодня больной вид. Я должна достать для тебя целительную настойку. Космо приготовит для тебя что-нибудь. Кажется, микстура Рене тебе больше не помогает. Одну минуту.

Она подошла к двери и открыла ее. Там стояла Мария.

— О, моя дорогая дочь, — с улыбкой сказала Катрин, — не стой в коридоре. Здесь сквозняк, он вреден для здоровья. К тому же тебя ждет господин де Гиз. Не разочаровывай его.

Катрин проводила взглядом смутившуюся Марию; девушка очень медленно, с достоинством удалилась по коридору в направлении покоев герцога.

Катрин закрыла дверь к вернулась к кровати.

— Ты взволнован, мой мальчик. Тебя что-то тревожит. Скажи своей маме.

— Меня ничто не тревожит, мама.

— Дяди твоей жены не считаются с ограниченностью твоих сил. Тебе следует отправиться в самый тихий из твоих замков, отдохнуть там, гуляя по зеленым лугам с женой. Ты должен на время освободиться от государственных дел, развлечься.

— О да! — охотно согласился Франциск.

— Я все организую. Твоя мама проследит за тем, чтобы ты получил удовольствие от каникул.

— Если бы это было возможным!

— Обещаю, ты отдохнешь, сын мой.

Она положила прохладные руки на его горячую голову. Как билась жилка на виске!

Франциск поднял глаза и посмотрел на Катрин, как он делал это, когда был маленьким мальчиком.

— Мама… у меня болит голова… и все тело.

— Франциск… мой малыш!

— Мама, я так устал. Я смогу поехать… с одной Марией… и небольшой свитой? Ты устроишь это?

— Я организую твой отъезд, мой сын. Но прежде скажи, что тебя беспокоит. Скажи маме. К чему толкают тебя дяди Марии? Ты ненавидишь их, верно? Хочешь убежать от этих людей?

— Мама, герцог — прекрасный человек. Самый великий во Франции.

— О да. Меченый — великий человек. Спроси об этом парижан. Он — их герой. Они почитают его сильней, чем тебя, мой сын.

— Да, он — великий человек.

— И кардинал — тоже великий человек. Так считает Мария. Верно?

— Кардинал…

Франциск задрожал, и Катрин приблизила губы к его уху.

— Возможно, мой сын, я сумею тебе помочь. Скажи мне, что они замышляют?

Франциск проглотил слюну и плотно сжал губы. Значит, она не ошиблась. Она слышала об этом, но слуховая, я труба подводила ее, до чутких ушей Катрин долетали лишь обрывки фраз; Франциск был явно чем-то взволнован, ему не нравились последние планы родственников Марии.

— Это связано с Антуаном де Бурбоном, да?

Он посмотрел на мать широко раскрытыми глазами.

— Мама, как ты узнала? Это… тайна.

— Ты многое еще не способен понять, мой сын. Когда-нибудь ты все поймешь. А пока просто удовлетворись тем, что я кое-что знаю.

— Мама… говорят, что ты… вступаешь в контакт… с иным миром.

— Мой сын, о твоей матери говорят многое. Они хотят убить Антуана. Я ведь права?

Он кивнул.

— И каким образом ты, мой бедный больной мальчик, можешь поспособствовать осуществлению этого замысла?

— Все должно выглядеть естественно. Он бросится на меня, и я… в ярости… замахнусь кинжалом. В этот момент герцог, кардинал и маршал де Сент-Андре окажутся рядом, вбегут в комнату и сделают все остальное.

— И как ты заставишь нашего бедного Антуана напасть на короля, Франциск? Он любит тебя. Он никогда не совершит такого преступления.

— Я должен буду оскорбить его, рассердить, ударить при необходимости. Он будет думать, что находится наедине со слабым мальчиком…

— Мой несчастный сын! И ты сделаешь это?

Она пригладила его взъерошенные волосы.

— Мама, — сказал он, — мама, Бурбоны хотят погубить наш дом, сбросить нас с трона.

— Мой бедный Франциск, — прошептала она. — Бедный Антуан… слабый, беззащитный, беспомощный. Какой это тяжкий труд — носить корону!

Из-за двери донеслись звуки шагов.

— Поступай, как тебе подсказывает совесть, — прошептала Катрин, — только не говори никому о том, что твоя мама знает о дьявольском плане убийства твоего родственника… принца крови.

Мария вошла в комнату.

— До свидания, мой сын. А вот и твоя прелестная жена. Мария, сядь рядом с ним. Ему не хватало твоего блестящего присутствия. Он говорил мне о том, как много ты делаешь для него. Ты вернулась очень скоро. Ты нашла дядю?

— Герцога нет в его покоях, мадам.

— Нет?

Встав, Катрин положила руки на плечи Марии. Поцеловала одну горящую щеку девушки, потом другую.

— Спасибо тебе, моя дорогая, за все, что ты сделала для нашего дорогого маленького короля. Пусть святые хранят тебя!

Мария поклонилась; она всегда была безупречно корректна с Катрин. Королева-мать улыбнулась, глядя на очаровательную склоненную головку.

Шпионка! — подумала Катрин. Скоро ты не сможешь следить за мной, потому что покинешь французский двор.

Франциск ждал. Его ладони были липкими, он испытывал страх, трогал рукой кинжал, висевший на поясе. Он знал, что потерпит неудачу.

Он постоянно помнил, что они наблюдают за ним, презирают его. Он знал, что его губы будут дрожать и он забудет, что он должен сказать Антуану. Он запнется, не сумеет разыграть ярость или оскорбительное презрение. Почему бы дядям Марии не осуществить дьявольский план самостоятельно, без его участия?

Генрих де Гиз счел бы эту затею захватывающим приключением, если бы отец доверил ему роль, отведенную Франциску. Но юный король не выносил кровопролития и смерть. Он хотел быть счастливым, играть на лютне, читать Марии, заниматься любовью. В этом заключались его представления о хорошей жизни. Но ему не давали наслаждаться хорошей жизнью.

— Ваше Величество, король Наваррский проси аудиенции.

— Впустите его, — сказал Франциск дрожащим голосом.

Он должен сделать то, о чем его попросили. Он не смел поступить иначе.

Антуан со странным, холодным блеском в глазах, казалось, знал, что произойдет. Он приблизился к королю, в его манерах чувствовалась настороженность, он искал взглядом затаившихся где-то убийц. Он был сдержанным, необычно серьезным; Франциска не покидала мысль о том, что Антуан все знает.

Один из приближенных Антуана остался у двери.

— Вы можете уйти, — сказал Франциск. — Я хочу сказать королю Наварры нечто предназначенное лишь для его ушей.

Человек покинул комнату, но Франциск решил, что он остался по другую сторону двери, чтобы в нужную минуту броситься на помощь своему господину.

Антуан стоял спокойно, но настороженно. Он был готов к тому, о чем его предупредила королева-мать, рассказавшая ему о заговоре. Она посоветовала Антуану, как ему поступить; совет королевы-матери всегда был полезен. Если он, Антуан, выберется живым из этой ловушки, он охотно сделает ставку на Катрин, согласится на должность наместника, а после смерти Франциска одобрит ее кандидатуру при назначении регента Франции. Она, несомненно, его друг, поскольку, если ее предупреждение окажется верным, и он выйдет отсюда живым, он будет обязан этим Катрин.

Франциск неуверенно закричал:

— Вы — трус! Вы — предатель! Вы и ваш брат интригуете против нас. Вы хотите захватить престол. Вы оба — предатели… подлые предатели. Вы заслуживаете смерти.

Франциск ждал возмущения, протеста; он не услышал ничего; Франциск никогда не умел находить выход из непредвиденной ситуации.

Он проглотил слюну и начал снова.

— Вы — предатель! Как вы посмели?..

Но Антуан держался поодаль от короля, не приближался к нему, стоял между Франциском и дверью.

— Почему вы молчите? — крикнул король. — Говорите! Говорите! Почему вы не защищаете себя?

Антуан наконец заговорил.

— Я не стану ничего отрицать, если мой король объявил, что это так.

— Вы хотите сказать… хотите сказать… — выдавил из себя Франциск и повернулся в сторону двери, которая вела в прихожую. Затаившиеся там мужчины ждали его условного сигнала, крика «Помогите! Помогите! Убийца!» Но как он мог закричать, если Антуан находился так далеко от него? Будет ясно, что это — уловка. Человек Антуана, стоявший за дверью, войдет в комнату и увидит, что произошло. Он, Франциск, должен подманить к себе Антуана. Но он не знал, как это сделать.

— Ваше Величество, — спокойно сказал Антуан. — Вы сейчас не в духе. Позвольте мне оставить вас и пошлите за мной, когда вы почувствуете себя лучше.

— Да… да… — крикнул Франциск и тут же добавил: — Нет, нет. Вы — трус! Вы — предатель…

Но Антуан уже выскользнул в дверь.

— Вернитесь! Вернитесь! — закричал король. — Я… ничего не вышло.

Открылась дверь, но не та, через которую вышел Антуан, а ведущая в прихожую.

С одной стороны от короля появился герцог со шрамом, ставшим еще более заметным на его побагровевшем лице, и слезящимся глазом. Он всегда выглядел так в гневе. С другой стороны от короля остановился кардинал.

Они оба были вооружены кинжалами, и на мгновение Франциску показалось, что они заколят ими его, не сумев убить короля Наварры.

Герцог молчал, но Франциск услышал слова, сорвавшиеся с узких губ кардинала.

— Посмотрите на самого трусливого короля, когда-либо сидевшего на французском троне!

Антуан согласился с тем, что он станет наместником, а Катрин — регентом Франции. Мария Стюарт была шпионкой, следившей за каждым шагом королевы-матери и сообщавшей о нем своим дядям. Оставалось только ждать смерти Франциска; чем раньше это произойдет, тем скорее Катрин обретет желанную власть.

Бедный маленький король постепенно слабел. Катрин сама готовила ему многочисленные снадобья, но они, похоже, не столько помогали Франциску, сколько приближали развязку, Катрин проводила много времени в его покоях к неудовольствию, как она признавалась некоторым, ревнивой невестки. «Но, — тотчас добавляла королева-мать, — я ее понимаю. Они — влюбленные, но когда мальчик болен, возле него должна находиться мать, а король — еще мальчик».

Однажды Франциск пожаловался на боль в ухе. Она заставила его кричать; только травы и лекарства матери помогли Франциску. Он погрузился в глубокий сон; казалось, будто король умер; но все согласились, что это лучше невыносимых страданий.

Испуганная Мария со следами слез на хорошеньком личике заявила:

— Это не может продолжаться. Эти врачи — глупцы. Я пошлю за господином Паре. Он — самый лучший доктор.

Катрин обняла невестку и улыбнулась ей.

— Никакой доктор ему не поможет. Мы в силах лишь избавить его от боли.

— Мы должны спасти короля, — сказала Мария. — Должны сделать все возможное для этого.

— Я не допущу сюда господина Паре. Он — гугенот. Найдутся люди, которые обвинят нас в тайном заговоре.

— Но необходимо сделать что-то. Мы не можем позволить ему умереть.

— Если Господь этого желает, мы должны смириться с волей Всевышнего.

— Я не смирюсь! — всхлипнула Мария. — Не смирюсь!

— Ты должна научиться принимать горе как подобает королеве, дочь моя. О, не думай, будто я не понимаю твоих страданий. Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Разве не страдала я точно так сама? Разве не видела я, как и ты, своего мужа умирающим в мучениях?

Она вытерла глаза.

— Я любила его не меньше, чем ты любишь Франциска, но я не стала бы продлевать его страдания, чтобы подольше находиться с ним.

Испуганная и рассерженная Мария выпалила:

— Он предпочел бы страдать, находясь не с вами, а с мадам де Валентинуа.

Катрин улыбнулась.

— Ты права. Видишь, я страдала сильнее, чем ты, мое дитя, потому что твой муж верен тебе. Я мучилась по многим причинам.

Мария с ужасом посмотрела на королеву-мать, поняв, что в запальчивости сказала лишнее.

— Мадам, простите меня. Я не соображаю, что говорю.

— Не переживай, — сказала Катрин. — Беспокойство за мужа заставило тебя забыть о королевской сдержанности. Ты нуждаешься в отдыхе. Я дам тебе выпить кое-что. Это поможет тебе уснуть. Подожди. Я сама приготовлю снадобье и затем передам тебя на попечение твоим фрейлинам. Отдохни… может быть, когда ты проснешься, нашему маленькому Франциску будет немного лучше.

— Вы так добры ко мне, мадам, — пробормотала Мария.

Она покорно выпила теплую сладкую жидкость. Катрин вызвала фрейлин Марии и сказала им:

— Проследите за тем, чтобы она отдохнула. Королева измучена страданиями.

Катрин села у кровати и посмотрела на сына, усыпленного снотворным; ее мысли устремились в будущее.

Маленький Карл на троне! Десятилетний мальчик! Она уже была готова схватить своими руками власть, о которой мечтала во время долгих лет унижений.

Как долго проживет Франциск? День? Два?

Его ухо распухло, отекло; он тихо постанывал. Это означало, что действие ее снадобий заканчивалось.

Катрин казалась спокойной, но в ее душе кипела злость.

Мария договорилась со своими дядями о том, что Амбруаз Паре осмотрит Франциска. Де Гизы весьма охотно согласились удовлетворить эту просьбу королевы. Паре был гугенотом, но его считали лучшим хирургом Франции: он сделал искусную операцию графу д'Омалю, извлек кусочек копья, пронзившего глаз и вышедшего через заднюю часть шеи. Это произошло под Булонью во время войны с англичанами; граф выжил, к нему полностью вернулось здоровье; это исцеление казалось чудом. Католики Гизы были готовы закрыть глаза на вероисповедание Паре — если Франциск будет спасен, какая разница, кто это сделает?

Паре обследовал ухо Франциска.

— Господин Паре, я бесконечно верю вашему мнению. Я умоляю вас поделиться со мной результатом осмотра наедине.

— Я тоже должна знать, — властно заявила Мария.

— Дочь моя, я — его мать.

— А я, — сказала Мария, — его жена.

Катрин пожала плечами и удалила из комнаты всех, кроме врача и Марии; они остались втроем.

— Король находится в тяжелом состоянии, — сказал Паре. — Я не уверен в том, что он переживет эту ночь.

Мария закрыла лицо руками и всхлипнула.

— У короля в ухе абсцесс, — добавил врач. — Он полон гноя, который поступает в кровь и отравляет ее.

— О, мой сын, мой маленький король! — простонала Катрин. — Значит, ему осталось жить всего несколько часов?

— Мадам, если абсцесс вскрыть…

Мария испуганно посмотрела на доктора, глаза Катрин сверкнули.

— Я не позволю приносить моему сыну дополнительные страдания, — заявила королева-мать. — Я не хочу, чтобы он кричал от боли. Он и так испытал много мучений за свою короткую жизнь. Я хочу, чтобы он умер спокойно и безболезненно.

— Я хотел сказать, мадам, что если абсцесс будет вскрыт…

Мария бросилась к ногам хирурга, поцеловала его руку.

— Есть шанс? Господин Паре, есть шанс спасти Франциска?

— Я не могу обещать это Вашему Величеству. Я не знаю; возможно…

— Вы не знаете! — воскликнула Катрин. — Вы подвергнете моего сына мучениям без уверенности в успехе!

— Шанс существует, мадам, но действовать следует немедленно. С каждой минутой в кровь попадает все больше яда.

— Я не позволю мучить его, — сказала Катрин.

— Господин Паре, — истерично обратилась к врачу Мария, — вы должны спасти короля. Вы — величайший хирург Франции… всего света… вы можете спасти его.

— Я попытаюсь, мадам.

— Да. Сейчас же! Не теряйте время… дорога каждая секунда.

— Погодите, — вмешалась Катрин. Она начала расхаживать по комнате. — Надо все взвесить.

— На размышления нет времени, — рассерженно закричала Мария.

— Всегда необходимо найти время, чтобы подумать.

— Мадам, — сказал Паре, — вы помните, что наш великий славный король Франциск Первый страдал от подобного абсцесса. Каждый год он увеличивался в размере, а потом прорывался, и гной выходил наружу. Когда нарыв не вскрывался, король Франциск умер.

— Вскройте его, умоляю вас, — сказала Мария. — Я — жена короля. Я — королева. Я приказываю.

Катрин положила руку на предплечье Паре.

— Требуется мое согласие. Я не могу дать его в спешке. Не могу рисковать жизнью сына.

— Ваш сын сейчас в опасности, мадам.

— Я не вынесу его новых страданий. Если бы вы знали, что ему уже пришлось вытерпеть!

— Не слушайте ее, — попросила Мария. — Сделайте операцию… сейчас же!

Хирург перевел взгляд с Марии на королеву-мать. Какой спокойной казалась Катрин! Как сильно волновалась королева! Конечно, он должен уделить внимание сдержанной королеве-матери.

Он начал уговаривать ее, объяснять характер операции. Возьмет ли он на себя ответственность за жизнь короля? — спросила Катрин. Если ему разрешат сделать операцию и король умрет, многие спросят, а не способствовал ли этому гугенот Паре, поскольку юный Франциск был католиком. Готов ли он делать операцию, зная, что неудача способна спровоцировать серьезные волнения в королевстве? Война между протестантами и католиками была готова вспыхнуть с новой силой. Гугенот делает операцию королю-католику! Да, этот вопрос требовал всестороннего рассмотрения.

Катрин ходила по комнате с врачом. Мария бросилась на диван, она плакала, ее бессильная ярость была обращена против королевы-матери.

— Страсти накалены, — сказала Катрин. — Вы, господин Паре, — гугенот. О, не бойтесь признаться мне в этом. Я сочувствую вам. Неужели вы это не знаете? Я не хочу, чтобы вас потом обвинили.

— Мадам, вы слишком добры ко мне, слишком заботливы. Когда я вижу больного, я думаю лишь о том, что я могу для него сделать… а не о последствиях.

— Господин Паре, вы — слишком ценный подданный, чтобы вами можно было рисковать. Скажите мне честно. Вы видите, что я — женщина, умеющая переживать несчастья. Уверяю вас, их на мою долю выпало немало. Я справляюсь с новыми бедами. Мой сын серьезно болен, да?

— Очень серьезно, мадам.

— И смерть близка?

— Очень близка.

— А каковы шансы на успех?

— Они невелики, мадам. Как вы помните, ваш свекор…

— Да, расскажите мне о болезни моего свекра. Я хочу услышать все. Мне предстоит решить, могу ли я подвергнуть моего сына такому испытанию.

Паре начал говорить; когда он замолкал, Катрин тотчас задавала ему вопрос, вынуждая его продолжать разъяснения. За окнами выл декабрьский ветер; Мария Стюарт, королева Франции и Шотландии, плакала так горько, точно ее сердце разрывалось на части.

Наконец Катрин произнесла:

— Я не могу принять решение. Это слишком важное дело. О, господин Паре, это тяжелая проблема для любой матери. Если бы только мой муж был жив! Не забывайте, что я — вдова, которая должна одна заботиться о маленьких детях. Я желаю им всего самого лучшего, они дороже мне собственной жизни.

Мария встала с дивана и промчалась мимо них; Катрин тотчас поняла, к чьей помощи намерена прибегнуть девушка.

— Господин Паре, — обратилась Катрин к врачу, — давайте вернемся в комнату короля и помолимся о том, чтобы Господь и Святая Дева подсказали нам правильное решение.

Они стояли на коленях возле кровати, когда в спальню вошли Мария и ее дяди.

Катрин встала. Взглянув на лицо сына, она поняла, что вмешательство де Гизов окажется запоздалым.

— Господин Паре, вы можете спасти короля? — спросил герцог.

Паре посмотрел на юного Франциска.

— Ничто, мой герцог, уже не спасет короля; ему осталось жить несколько минут.

Мария рухнула на колени, стала обращаться к мужу, просить его улыбнуться ей, выжить ради нее. Франциск повернул голову в ее сторону, но он, похоже, не видел Марию.

Кардинал склонился над королем, и Франциск на мгновение узнал человека, омрачившего и испортившего последние годы его жизни. В глазах короля мелькнул страх, который всегда внушал ему кардинал; возможно, видя, что Франциск стоит на пороге смерти, Лоррен испытал укор совести; вероятно, он понял, что перед глазами умирающего возникают ужасные сцены амбуазской резни, свидетелем которой стал Франциск; эти зверства совершались по приказу кардинала.

Он торопливо зашептал, обращаясь к королю:

— Ваше Величество, пожалуйста, помолитесь. Говорите: «Отче наш, прости мне мои прегрешенья и не вини меня в том, что совершалось от моего имени и моей властью».

Губы Франциска зашевелились; он попытался следовать своей вечной привычке подчиняться; но, возможно, слова кардинала смутили короля так же сильно, как и всех остальных — впервые кардинал Лоррен продемонстрировал, что у него есть совесть.

Голова Франциска упала на подушку; лишь вой ветра и горестные всхлипывания Марии нарушали воцарившуюся в комнате тишину.

Несчастный Конде размышлял в амбуазской темнице о своей скорбной участи. Мерзкий тюремный запах вызывал у него тошноту. Он с нежностью вспоминал жену, двух сыновей и прелестную маленькую дочь. Возможно, он никогда больше не увидит их. Какую глупость он совершил, не послушавшись совета Элеоноры и Жанны; отправившись в Орлеан, он угодил в ловушку, подстроенную для него и брата!

Что означала странная дружба королевы-матери? Она влюблена в него? Конде пожал плечами. Многие женщины влюблялись в него. Он улыбнулся, предавшись воспоминаниям. Иногда Конде жалел о том, что судьба даровала ему в жены святую. Он знал, что Антуан испытывал такое же чувство. Как весело проводил он время до женитьбы! Всегда было какое-то легкое приключение, роман; разные женщины очаровывали его новыми оттенками страсти. И все же, могли ли братья, столь похожие друг на друга внешностью и характерами, изменять двум таким женщинам, как Жанна и Элеонора!

Он вздохнул. Сейчас не время для подобных мыслей. Что движет королевой-матерью? Могла ли она действительно видеть в нем своего будущего любовника? Да простит его Господь! Эта женщина! Иногда от одних только мыслей о ней по спине этого смелого мужчины бежали мурашки. Его всегда поражало то, как она заходит в камеру; еще одно мгновение тому назад ее не было здесь, и вот она уже безмолвно стоит в тени. Ему казалось, что она слушает за дверью его разговор с тюремщиками и затем проскальзывает в дверь, точно змея, с которой ее сравнивали.

Да, он держался галантно, любезно. Мог ли он быть с ней другим? Она могла спасти его, если это вообще возможно. Но ради чего? С какой целью?

Он стряхнул паутину со своего элегантного костюма. Эта темница внушала ему ужас. Камера пропахла потом узников. Порой он ощущал запах крови, поскольку помещение для пыток находилось поблизости. Его ждала смерть; его дни были сочтены. В последнее время визиты королевы-матери прекратились. Не перешла ли она снова на сторону его врагов, де Гизов? Сейчас они были более полезными союзниками, чем Бурбоны.

Его мысли снова вернулись к Элеоноре. Один из тюремщиков, которого принцу удалось расположить к себе, сказал Конде, что его жена находилась в Орлеане, когда он сам был там; она надеялась увидеться с ним. Милая, дорогая жена, лучшая из матерей. Он знал, что недостоин ее.

Сегодня он грустил, потому что ему было скучно. Он нуждался в новых острых ощущениях, но был вынужден лишь ждать смерти. Смерти! Прежде он никогда не задумывался о ней серьезно, хотя сотни раз сталкивался с ней вплотную. Неужели это конец принца Конде? Финал трагикомедии, которой была его жизнь, итог хитроумных интриг, имевших целью захват французского трона? Он был честолюбив и, родившись возле престола, всегда смотрел на него с вожделением.

Что происходило вверху, над мрачными подвалами? Он посмотрел на мрачный потолок камеры, потом перевел взгляд на стену, по которой стекала вода. С наступлением темноты появлялись крысы, они с жадностью смотрели на пленника; однако недалеко от этого унылого места искрились на солнце воды Луары.

Один из тюремщиков, принесший еду, прошептал тихо, чтобы второй надзиратель не услышал его:

— Господин Конде, король Франциск умер. Вы спасены!

Принц проводил его взглядом; переполненный эмоциями, он не мог говорить. Он представил себе реку, почки на деревьях, что росли возле его тюрьмы, увидел слезы на глазах жены, улыбки детей. Король Франциск умер; именно он приговорил Конде к смертной казни. Принц продолжал думать о всем том, что он уже не надеялся когда-либо увидеть.

Со своей обычной неосмотрительностью Антуан открытым текстом описывал жене происходящее при дворе.

«Моя дорогая, как переменилась наша участь! Как обрадовалась бы ты, узнав о том положении, которое я занимаю сейчас! Королева-мать советуется со мной обо всем. Почему ты считала, что она плохо относится к нам? Она собирается настоять на том, чтобы изображения Святой Девы были убраны из церквей. Моя дорогая жена, ты можешь представить себе смятение, охватившее кое-кого. Испанский посол, господин де Шантонне, в ярости. Он сообщил о происходящем своему государю. Можно догадаться, какой эффект это произвело! Королева-мать скоро объявит свою полную веротерпимость по отношению к реформизму. Подумай о том, что это значит, любовь моя, и этого добились мы. Я знаю, ты считаешь, что мне следовало требовать совместного регентства; но, моя дорогая, я — наместник, это высокая должность. Я предпочитаю сотрудничать с королевой-матерью в качестве ее друга; несомненно, приняв во внимание то, что она сделала для нашей веры, ты не сможешь отрицать, что она — наш союзник.

Я должен сказать тебе, что мой дорогой брат Луи обрел свободу и благополучие. Мог ли брат наместника оставаться узником? Нет! Им пришлось освободить его. Как ты можешь догадаться, он проявил благородство. Смерть короля позволила Катрин освободить его, поскольку он находился в тюрьме по воле Франциска. Гордый Луи сначала отказывался принять освобождение до тех пор, пока его честь не будет восстановлена. Как это похоже на брата! Однако его перевели в лучшее помещение, чем то, которое он занимал в Амбуазе, и в конце концов королева-мать добилась снятия с него обвинения. Она очень расположена к Луи, как и он — к ней. Моя дорогая жена, наконец мы, Бурбоны, обретаем уважение, которого заслуживаем. Ты бы прослезилась, увидев встречу Луи с семьей. Два мальчика и малышка бросились к нему; Луи и Элеонора расплакались, как и все окружавшие их люди. Сейчас вся семья счастлива, дом Бурбонов обрел покой.

Я обрадовался, узнав о том, что ты решила посадить тутовые деревья на склоне холма, где мы часто играли. Как хорошо я помню наши забавы!

Я надеюсь, что мой маленький дружок — сын и дорогая дочурка здоровы. Передавай им привет от меня.

Закончу мое послание заверением в том, что ни одна придворная или иная дама не имеет надо мной ни малейшей власти.

Твой любящий и верный муж Антуан».

Когда Жанна прочитала это письмо, она испытала растерянность. Что произошло при дворе? Она слишком хорошо знала Антуана, чтобы поверить в то, что он добился серьезных успехов. Каким образом использует его королева-мать? Как долго продлится ее расположение к новой вере?

Не слишком ли сильно он подчеркивает свою супружескую верность? Была ли в этом необходимость, если их отношения таковы, какими она их считала?

Маленький Карл, новый король, не знал, гордиться ему своим положением или бояться его. Он с изумлением замечал, что все улыбались ему, низко кланялись, держались с исключительным почтением — это казалось странным, он был всего лишь девятилетним мальчиком.

Ему приходилось участвовать в торжественных собраниях, подписывать указы и манифесты. Трудно не смущаться, став в таком возрасте королем Франции.

Но ему нечего бояться — так сказала мама; он должен лишь слушаться ее. Это не составляло труда, поскольку он делал это всю жизнь. Но, кроме матери, возле него находились и другие люди. Дядя Антуан стал важной фигурой; мать объяснила, что, будучи наместником Франции, он являлся вместе с ней ее правителем. Когда Карл подрастет, эта огромная ответственность будет переложена на него.

Еще существовали могущественные де Гизы. Они были сердиты, потому что Франциск умер и королем стал он, Карл. В последнее время они, казалось, притихли, но Карл боялся их всевидящих глаз, внимательно следивших за ним.

Его воспитателями были господин Бираго и граф де Ретц. Они открывали перед ним незнакомый ему мир; он с интересом узнавал много нового о жизни. Они хотели, чтобы он больше походил на своего брата Генриха. Карл тоже желал этого, потому что тогда мать любила бы его сильнее. Но изменить свою натуру трудно. Он старался изо всех сил; но воспитатели вели себя странно. Они показывали Карлу картинки, смущавшие его, говорили, что весьма приятно хлестать друг друга по голой коже. Это казалось Карлу совсем удивительным — так люди поступали, когда сердились и хотели наказать кого-то. Но итальянцы заявляли: «Вам предстоит многое понять, Ваше Величество. Это совсем иная порка.»

Если такое поведение считается нормальным, значит, этот мир безумен. Карл не понимал их; иногда, слушая итальянцев, он впадал в истерику; с ним случались припадки, во время которых он кричал бог знает что; затем его успокаивали с помощью специального напитка, приготовленного матерью.

Он не знал, почему припадки происходят все чаще и чаще — то ли дело было в том, что он становится старше, то ли их провоцировали воспитатели, то ли бремя королевских обязанностей все сильнее угнетало его.

Но обладание престолом давало ему одно преимущество: он мог жениться на Марии. Дорогая Мария! Сейчас она была несчастна. Она проводила сорок дней в уединении, которое традиция предписывала королеве Франции, потерявшей мужа. Она не покидала своих покоев в Фонтенбло, где все было затянуто черной тканью; сама Мария носила черные одежды, но и в них она выглядела великолепно. Ее прекрасные светлые волосы и белая кожа оттенялись черной материей еще лучше, чем расшитым бриллиантами свадебным платьем.

Марии исполнилось девятнадцать; ему, Карлу, было только девять. Но мир знал супругов с еще большей разницей в возрасте.

Раньше он наблюдал за своим старшим братом. Франциск не хотел быть королем, однако, имея такую жену, как Мария, он часто бывал счастлив.

Я тоже был бы счастлив, думал Карл, если бы женился на Марии.

Он заговорил об этом с матерью.

— Теперь, когда мой брат Франциск мертв — да упокоится его душа — и Мария стала вдовой, ей нужен новый муж, а мне нужна жена.

Выражение лица Катрин не изменилось.

— Это верно, мой сын, — сказала она.

Он внезапно почувствовал себя счастливым; она не назвала его помыслы «нечестивыми», как прежде, потому что Мария была уже не женой брата, а вдовой.

— Продолжай, — добавила Катрин.

Он боялся посмотреть на нее; ощущение возможности счастья переполнило его с такой силой, что ему не удавалось найти нужных слов.

— Я подумал, мама, о том, что, возможно, мой долг — утешить Марию, потерявшую Франциска, — радостно произнес Карл.

Он не замечал ярости, скрывавшейся за спокойной улыбкой Катрин.

Значит, после всего, что сделали для него и с ним воспитатели, он по-прежнему мечтает о Марии; если он позволит дядям Марии узнать об этом — вероятно, это уже произошло, — они сделают все, чтобы выдать племянницу за короля. Тогда положение королевы-матери станет невыносимым — таким, каким оно было последние два года — близким к полному бессилию. Герцог и кардинал будут править страной через Марию и Карла, как прежде они правили ею через Марию и Франциска.

Я скорее умертвлю тебя, чем допущу это, подумала Катрин.

— Не думаю, мой сын, что Мария способна быстро забыть о своем горе. Неприлично заводить с ней разговор о браке, когда она оплакивает мужа.

Мальчик легко согласился с матерью.

— Да, я понимаю. Она должна оплакивать его сорок дней и ночей. Но траур закончится, и тогда…

Катрин ласково положила руку на плечо сына и улыбнулась, глядя ему в глаза:

— Мой сын, мой маленький король, ты знаешь, что я мечтаю только об одном — чтобы ты был счастлив.

Он, как в детстве, уткнулся лицом в ее колени.

— О, мама, значит, ты разрешишь мне это?

— Мы сделаем все возможное. Не сомневайся в этом, мой сын. Но не забывай о своем положении, о королевском достоинстве. Ты должен проявлять предельную осторожность при каждом шаге. Поступать так, как хотел бы твой отец.

При упоминании об отце, смерть которого была для Карла величайшей трагедией, глаза мальчика наполнились слезами.

— Папа, — продолжала Катрин, — огорчился бы, узнав, что ты думаешь об удовольствиях так скоро после кончины брата.

— Нет, мама. Я не…

— Да, мой дорогой, ты думаешь о них. Разве нет? Ты знаешь, что не должен лгать маме.

— Но я любил Франциска. Мы были… лучшими друзьями.

Она подняла палец.

— Однако ты хочешь получить в жены его вдову, не дав телу Франциска остыть! Мой сын, быть взрослым, любить женщин, носить корону — все это сопряжено с опасностью. Не думай, что трон — надежная защита. С королями случаются ужасные вещи. Когда-нибудь я расскажу тебе о них.

Его руки начали подергиваться, он стал хватать пальцами свой костюм — Катрин были знакомы эти симптомы истерии.

— Но я не буду делать ничего дурного. Не буду подвергать себя опасности.

— Твоя мама позаботится о тебе, Карл, ты понимаешь, как тебе повезло иметь мать, которая превыше всего ставит благополучие своих детей?

— Я понимаю это.

— Тогда помни, что ты еще ребенок; разумные дети слушаются родителей. Я постоянно мысленно советуюсь с папой. Я чувствую, что он где-то рядом… он подсказывает мне. Ты хочешь делать то, что я и твой папа считаем правильным?

— Да, мама.

— Значит, ты — хороший мальчик и мудрый король. Ты должен проявлять благоразумие, иначе тебя постигнет ужасная участь. Многие короли были убиты.

— Нет, мама, нет! Не говори мне об этом. Не говори мне о страшных вещах, иначе мне приснится ночью кошмар, и тогда…

Она обняла Карла.

— Мы не будем говорить о них, но ты ведь знаешь, мой сын, мой маленький король, что ты должен быть очень мудрым? Ты виновен в том, что ты предал своего умершего брата — да, боюсь, на тебе лежит некоторая вина. Что, если Франциск забудет о снисходительности и спустится с небес, чтобы наказать тебя?

— Он не придет, чтобы наказать меня. Я люблю Франциска. Всегда любил его.

— Но ты любишь его жену…

— Нет… нет… только как сестру.

— И ты хочешь жениться на сестре?

— Только когда Мария оправится от своего горя, а я — от своего.

— Послушай меня, Карл. Веди себя осторожно. Не говори никому о твоих намерениях относительно невестки. Вряд ли кто-нибудь поймет тебя так, как я.

— Хорошо, мама.

— Кое-кто может рассердиться. А теперь запомни: если это дойдет до ушей Марии… или ее родственников де Гизов, что они подумают?

Ей показалось, что Карл лукаво улыбнулся.

— О, я не думаю, что господин герцог и господин кардинал рассердятся. Если Мария выйдет за меня, она станет королевой Франции.

— Будь осторожен, — твердо сказала Катрин. — Если французы узнают о твоих дурных намерениях относительно невестки, если люди услышат о твоих нечестивых помыслах, они восстанут против тебя. Однажды, когда ты покинешь дворец, к тебе подойдет человек и… ты будешь считать его другом, пока не увидишь блеск кинжала. Холодная сталь пронзит твое сердце, и ты не сможешь сдержать вопля. Боль будет ужасной, сын мой. Я скажу тебе…

— Нет, нет. Я знаю. Ты права, мама, я должен скрывать это. Я никому ничего не скажу.

Катрин поднесла палец к губам.

— Поклянись мне, сын мой, что ты будешь умным и ничего не скажешь Марии и ее дядям. Это — наш секрет. Никто больше не должен знать о нем. И если у тебя когда-нибудь возникнет желание заговорить, вспомни о холодной стали… в твоем сердце… вот здесь. Ты потеряешь сознание от нестерпимой боли, но потом оно вернется к тебе, ты очнешься в агонии… ужасной агонии… залитый кровью… собственной кровью… ее запах ударит тебе в нос…

Карл задрожал от страха.

— Я никому не скажу. Никому.

Он схватил ее за руку.

— Но потом… позже, ты поможешь мне? Ты должна разрешить мне жениться на Марии.

Она коснулась губами его лба.

— Я сделаю все, что будет в моих силах, ради твоего блага.

Он опустился на колени и поцеловал ее руку; она заметила, что он дрожит всем телом, ощутила его слезы на своей руке. Улыбнувшись, она подумала: я скорее умертвлю тебя, чем позволю этой шпионке вернуться на трон.

Жанна встревожилась. Вести с французского двора казались слишком хорошими для правды.

Могли ли де Гизы ослабеть настолько, что им пришлось покориться воле Бурбонов? Что произошло с королевой-матерью? Почему она внезапно стала лучшим другом Антуана и Луи Бурбонов? Почему Колиньи и вождей гугенотов принимали при дворе? Похоже, готовилось нечто неведомое и зловещее.

Но она находилась вдали от французского двора. Жанна чувствовала, что это лучше для нее и детей — а возможно, в первую очередь для мужа. Она должна оставаться в ее безопасной провинции, во главе армии, готовой выступить в случае необходимости.

Она долго беседовала со своими религиозными советниками и решила, что пришло время объявить о ее полном обращении в реформистскую веру.

Ничто не могло остановить Жанну; новый король занял французский трон; наступил самый подходящий момент.

Она была убеждена в истинности реформистской веры и хотела, чтобы вся Франция — и Испания — знали о том, что Жанна Наваррская будет поддерживать ее всеми своими силами.

Возможно, это послужит тестом на искренность для французского двора, заявлявшего о своей веротерпимости. Она чувствовала, что ее публичное признание поможет установить, действительно ли католики де Гизы утратили свое могущество.

Перед отъездом в Нерак, где она собиралась оставаться под защитой армии в ожидании новостей от мужа, Жанна нанесла официальный визит в собор Пау, где присутствовала на церемонии реформистского Святого Причастия.

Жанна Наваррская уже обрела признание в качестве одного из лидеров гугенотов, она стояла рядом с братьями Колиньи, мужем Антуаном, королем Наварры, и его братом Луи де Бурбоном, принцем Конде.

Это обрадовало всех гугенотов Франции. Теперь они считали Жанну непоколебимым защитником реформизма, однако настороженно относились к Антуану. Партия гугенотов не испытывала недостатка в таких сильных лидерах, как Жанна, Конде и Колиньи; гугенотам казалось, что на политическом небосводе забрезжили лучи новой свободы. Они утратили скромность, стали самоуверенными. Ходили слухи о расправах над католиками. Похоже, колесо истории медленно поворачивалось.

О королеве-матери также говорили многое. Люди шептали, что она постепенно обращается в протестантскую веру и хочет воспитывать в ней своих детей.

Но что произошло с де Гизами? Могла ли смерть юного болезненного короля и замена его другим, еще более незрелым и почти столь же хилым, повлечь за собой угасание их могущества?

Жанна стала получать в Нераке письма; улыбка тронула ее губы, когда она узнала почерк их автора. Жанна никогда не верила в искренность Катрин. Она видела, как невозмутимо улыбалась эта женщина. Диане де Пуатье, помнила кроткое выражение лица, казалось, говорившего: «Вытирай о меня ноги. Унижай меня. Мне это нравится». Потом Жанна вспомнила о письме, которое Катрин послала Диане, когда король Генрих, муж Катрин и любовник Дианы, лежал на смертном одре: «Верните все его подарки. Ничего не утаивайте. Я помню каждую вещь». За этой бесстрастной маской пряталось все коварство мира. Именно потому, что Катрин удавалось так искусно скрывать его, о нем следовало постоянно помнить.

Как жил Антуан при дворе? Какие оплошности допустил? Мог ли он — легкомысленный, недальновидный, слабый — противостоять коварной королеве-матери?

Ее письма были нежными, ласковыми. Катрин называла Жанну «дорогой сестрой». Жанна должна приехать ко двору, Катрин очень хочет видеть ее.

Приезжайте, моя дорогая сестра, вместе с малышами, которых я считаю моими детьми. Я хочу обсудить с вами один план. Он касается вашей дочери Катрин, моей маленькой тезки. Не забывайте о том, что я — ее крестная мать. Я бы хотела выдать ее замуж за моего маленького Генриха. Такой брак, дорогая сестра, сделает наш союз нерасторжимым. Вам не найти более любящей и искренней свояченицы, чем я.

И это писала хитрейшая женщина мира! Что это значит? Что может значить?

В Нераке воцарилась величайшая растерянность.

У юного короля Карла появился новый друг. Этот человек часто приходил во дворец после смерти Франциска; теперь он получил здесь личные покои.

Я бы хотел быть таким, как он, думал Карл.

Находиться возле Гаспара де Колиньи, адмирала Франции, было удовольствием; в обществе этого человека Карл не испытывал робости и смущения. Это даже казалось странным, потому что адмирал был гораздо более выдающейся личностью, чем любой воспитатель короля.

Они гуляли вдвоем по парку возле дворца, ездили вместе верхом. Король и адмирал — самые близкие друзья, говорили люди.

Карл поделился с адмиралом своим величайшим страхом — страхом перед ужасными пытками и смертью.

— Не стоит бояться смерти, Ваше Величество, — сказал адмирал, — потому что после нее начинается вечная жизнь, полная радости — конечно, если человек был добрым и честным на этом свете.

— Но, адмирал, если человек грешил…

Адмирал улыбнулся.

— У девятилетнего мальчика не могут быть серьезные грехи. Думаю, получить прощение не составит труда.

— Я просил святых заступиться за меня перед Господом.

— Среди нас есть люди, обращающиеся непосредственно к Богу.

Новая вера! Слушать о ней было волнительным; это не являлось грехом, потому что, по слухам, мать поддерживала ее.

Как приятно было внимать адмиралу! Он рассказывал не только о новой вере, но и о сражениях, в которых участвовал, о том, как во Фландрии, в дни плела, ему открылось то, что он называл «Светом». После таких бесед душа Карла ликовала, он испытывал прилив новых сил. Когда адмирал говорил о войнах и кровопролитиях, знакомых ему лучше, чем кому-либо, они представали перед Карлом совсем в ином свете, нежели когда король слышал о таких вещах от воспитателей и матери.

Сражаться за дело, в которое ты веришь, — достойное занятие. Честь важнее собственной жизни; если тебе придется умереть в муках, бояться нечего, потому что борец за истину окажется на небесах, где царят добро и мир. Так говорил адмирал.

Карлу хотелось поделиться с этим человеком своими надеждами, а также страхами, но он помнил предупреждение матери о том, что он не должен ни с кем говорить о любимой им Марии.

Испанский посол, наблюдая за дружбой короля и Колиньи, послал своему господину письмо, полное гнева. Де Гизы следили за происходящим; они выжидали и готовились положить конец сложившемуся положению.

Мария Стюарт была в отчаянии. При французском дворе появились люди из ее родной Шотландии, чтобы забрать с собой их королеву. Шотландия была для Марии чужой, незнакомой страной. Она знала о том, что является королевой Шотландии, но она принимала этот титул так же, как и другой — королевы Англии. Она всегда относилась к ним просто как к титулам, не более того. И теперь из Шотландии прибыли люди, желавшие увезти ее туда.

Они, эти шотландцы, напугали Марию. Они были для нее иностранцами — высокими, светловолосыми, мрачными. Французский двор нравился им значительно меньше, чем ей; они находили его шокирующим, неприличным. Элегантные наряды, изысканные манеры, очаровательная галантность кавалеров — все это шотландцы считали порочным, скандальным. Они презирали мелодичный французский язык и отказывались говорить на нем.

Почему ее дяди не пресекают планы этих людей? К кому она может обратиться? Еще совсем недавно ей было достаточно заявить о каком-то своем желании, и многие спешили удовлетворить его; придворные считали за честь служить девушке, которую все они называли очаровательнейшей из королев.

А теперь она осталась без помощи. Она знала, почему это произошло. Королева-мать решила изгнать ее из Франции.

Мария плакала, пока у нее не иссякли слезы; она заперлась в своих покоях, заявив, что болезнь не позволяет ей появляться при дворе. Кто-то должен помочь ей. Когда умер Франциск, она не поняла, что это для нее — серьезное несчастье, за которым последует еще большее.

Многие представители знати восхищались ее красотой, пожирали Марию глазами; поэт Ронсар посвящал ей стихи, написанные специально для нее. Она считала, что поклонники готовы умереть ради юной королевы. И теперь ее разлучали с ними, высылали в холодную и бедную страну, где нет веселья, балов, поэтов — только мрачные люди, похожие на этих незваных гостей, которым не по душе ее красота и жизнелюбие.

Она не верила в то, что подобное может случиться с ней — королевой Франции, всеобщей любимицей. Она вспомнила свое прибытие во Францию, отца Франциска, короля Генриха, на колене которого она сидела; Мария любила его. Она думала о внимании, которое уделяла ей Диана де Пуатье, фактическая королева Франции того времени. Тогда Мария получала удовольствие от игр с принцами и принцессами, от совместных уроков, она любила демонстрировать, насколько она сообразительней и обаятельней их. Много лет она считала эту землю своим домом, думала, что никогда не покинет ее. Почему с ней поступают так жестоко, позволяют увезти из Франции? Она любила Франциска, хотя и не так безумно, как он — ее. Было приятно видеть его обожание; она искренне горевала, когда он умер. Но она не думала, что его смерть приведет к ее изгнанию из жизнелюбивого края, где она чувствовала себя прекрасно.

Однако оставался лучик надежды. Маленький Карл любил ее. Конечно, никто не смотрит на мальчика, которому не исполнилось еще и десяти лет, как на мужа; однако помолвки — и даже бракосочетания — юных королей и королев случались в прошлом.

В ее покои приходили многочисленные посетители, они пытались утешить Марию, но она чувствовала, что никто из них не любит ее по-настоящему. Марию посещали девери, Генрих и Эркюль, но они были слишком эгоистичны, чтобы искренне переживать за нее. Эркюль в силу своего малого возраста не мог оценить ее красоту, а Генрих никогда не обращал внимание на привлекательных женщин. Марго демонстративно поплакала вместе с ней, но на самом деле она не сочувствовала Марии и обрадовалась бы ее отъезду — она видела в шотландке соперницу. Марго знала, что такое быть объектом восхищения; в восемь лет она была настоящей кокеткой. Она хотела, чтобы мужчины восхищались ею, а не Марией; поэтому, говоря Марии о том, что она опечалена известием, что Шотландия, кажется, не самая приятная страна, Марго разглаживала складки платья, поправляла свои красивые темные волосы и думала: «Когда Мария уедет, я буду самой красивой принцессой при дворе».

Что касается Карла, то видеться с ним Марии не разрешали.

Почему дяди не устроят ее брак с новым королем? Они не замечали Марию, и она поняла, что совсем недавно они уделяли внимание не своей любимой маленькой племяннице, а королеве Франции, которую они использовали, чтобы руководить действиями короля.

Она смертельно испугалась. Дело, было не только в том, что ей не хотелось покидать страну, которую она считала своим домом; Мария знала, что боится не только ностальгии, которую будет испытывать до конца жизни; ее ждало рискованное путешествие по морю, она опасалась своей грозной родственницы, сидевшей на английском троне и не гарантировавшей ей безопасность в пути. Она боялась рыжеволосой английской старой девы и имела к тому основания, потому что кое-кто утверждал, что Мария имеет больше прав на английскую корону, чем внебрачная дочь Анны Болейн.

Пока Мария предавалась этим грустным мыслям, дверь ее покоев открылась столь бесшумно, что девушка не услышала ни звука; королева-мать, очевидно, простояла, наблюдая за ней, несколько минут, прежде чем Мария заметила гостью.

— Мадам! — Мария вскочила с кровати и поклонилась.

Катрин улыбалась; ее улыбка и поза говорили Марии о том, что она, еще недавно являвшаяся королевой Франции, которую все баловали, сегодня была для королевы-матери незначительной фигурой.

— Мое дитя, ты губишь свою красоту. Тебе вредно столько плакать.

Мария опустила голову; она не могла видеть глаза, смотревшие на нее из-под остроконечной шапочки.

— Ты не должна так горевать о бедном Франциске, — сказала Катрин.

— Мадам, я очень страдаю. Сначала я потеряла мужа, а теперь… надо мной нависла угроза изгнания отсюда.

— Бедная Мария! Бедная маленькая королева! Но после такого несчастья, как потеря мужа, отъезд из Франции не покажется тебе слишком важным событием. Я думаю, что Господь посылает нам эти испытания одно за другим, чтобы мы укрепили с их помощью наши души. Разлука с Францией при жизни твоего мужа, которого, я знаю, ты любила, стала бы для тебя трагедией. Но сейчас, после большей трагедии, она покажется пустяком, поскольку Франциск, наверно, был тебе гораздо дороже второй родины. Верно, дочь моя?

— Да, я любила Франциска. И все же, мадам, думаю, если бы мне позволили остаться во Франции, я смогла бы со временем найти здесь счастье.

— О, — произнесла Катрин, — тогда очень жаль, что ты должна покинуть нас!

Мария опустилась на колени и взяла Катрин за руку.

— Мадам, вы можете сделать так, чтобы я осталась.

Сейчас, когда Мария не видела ее лица, Катрин позволила себе изменить его выражение. Перед ней находилась девушка, называвшая Катрин де Медичи «дочерью торговцев», смевшая держаться с королевой-матерью пренебрежительно, потому что она видела, что так поступают другие. Мария брала пример с мадам де Пуатье. Что ж, Катрин не удалось отомстить этой женщине, но она могла поквитаться с Марией. Катрин не делала из мести самоцель. Если бы было политически выгодно оставить Марию во Франции, королева-мать забыла бы старые обиды и унижения. Но сейчас она могла свести старые счеты и одновременно способствовать успеху новых планов. Она доставит себе удовольствие маленьким спектаклем.

— Я могу сделать так, чтобы ты осталась? — сказала Катрин. — Ты переоцениваешь мою власть.

— Нет, мадам. Вы — регент Франции. Вся власть принадлежит вам.

— Моя дорогая, я делю ее с королем Наварры; еще есть Совет; король, хоть он и мальчик, также имеет право голоса.

— Тогда мне стоит поговорить с королем. Он поймет. Поможет мне.

— Король нездоров. Я не могу позволить, чтобы его беспокоили. Тебе известно, что физическое состояние Карла оставляет желать лучшего.

— О, мадам, неужели у вас совсем нет жалости? Вы вышлете меня из Франции… моей родной страны?

— Нет, мое дитя. Это твоя приемная родина, как и моя. Я не сомневаюсь, что, когда в возрасте шести лет ты узнала, что тебе предстоит покинуть твой дом и отплыть во Францию, где твоим воспитанием займутся чужие люди, ты пролила немало слез. Теперь тебя ждет новое подобное потрясение. Через год ты будешь смеяться над твоими сегодняшними слезами. Ты полюбишь туманы своей суровой родины, как некогда — наши снега и солнце.

— Мадам, я никогда не полюблю другую страну.

— Ты — королева Шотландии!

— И Франции, мадам.

— А также Англии, — с недоброй усмешкой напомнила Катрин. — Твоя кузина не очень-то рада тому, что ты носишь этот титул!

— Вы знаете, что такова была воля вашего мужа, короля, и моего супруга. Я не хотела этого.

— Однако ты, похоже, гордишься им, очень гордишься. Бедняжка Мария! Генрих и Франциск не могут извиниться за свою ошибку перед английской фурией. Но я уверена, что она простит и полюбит тебя.

— Она будет ненавидеть меня. Она всегда ненавидела меня. Даже отказалась гарантировать мне безопасный проезд в Шотландию.

— Несомненно, твои очаровательные манеры помогут тебе наладить отношения с ней столь же успешно, как и со мной. Ты знаешь, как они покорили меня. Я уверена, Элизабет Английская полюбит тебя не меньше, чем я.

Катрин хотелось рассмеяться. Ей были известны чувства, испытываемые рыжеволосой королевой к этой девочке, чье существование грозило Элизабет потерей английского трона. Как отреагировала бы Элизабет, если бы Мария стала шпионить за ней? Это не сошло бы Марии с рук так легко. Она бы лишилась головы.

— Не вешай носа, — ободрила ее Катрин. — Ты полюбишь свое маленькое королевство. Будешь вспоминать нас, как и мы — тебя.

— Мадам, юный король Карл любит меня. Если я уеду, его сердце будет разбито.

— Ерунда. Он еще ребенок.

— Он весьма взрослый для своего возраста. Он часто говорил, что, если бы его брату Франциску не посчастливилось жениться на мне, он сам сделал бы мне предложение.

— Да, он развит не по годам. В таком возрасте думать о женитьбе!

— Он любит меня.

— Несомненно, многие будут любить тебя… в Шотландии. Не может быть и речи о твоем союзе с Карлом. Ты — вдова его брата. Это было бы… неэтичным. Ты помнишь, что случилось, когда король Англии женился на вдове своего брата? Попроси королеву Элизабет напомнить тебе. Она-то уж точно не забыла.

— Неужели вы не пожалеете меня? — сказала Мария. — Прошу вас… умоляю… не прогоняйте меня.

Катрин принялась шагать по комнате. Она позволила себе бросить взгляд на прошлое. Она увидела маленькую девочку на уроке латыни; вспомнила презрительный шепот, сорвавшийся с надменных губ Марии: «Дочь торговцев». В ее памяти возникла девочка, быстро сообразившая, что ей следует добиваться расположения Дианы де Пуатье и без почтения относиться к номинальной королеве Франции. Катрин вспомнила, как она злилась, когда ее муж Генрих вступил в связь с гувернанткой Марии Стюарт. Если бы маленькая шотландка не приехала во Францию, ей, Катрин, не пришлось бы терпеть это.

Но Бог с ней, с местью! Какой в ней прок? Она приносит наслаждение, как любимые ею дыни или как филе из телятины, при мысли о котором рот Катрин наполнялся слюной, или как бокал редкого вина. Месть — эфемерное удовольствие. Истинная причина, по которой Мария должна уехать, заключается в том, что, если она останется и выйдет за Карла, ее самоуверенные дяди снова обретут власть, и тогда повторится невыносимая для Катрин ситуация, с которой она боролась всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, включая приближение смерти Франциска.

Мария действительно глупа, если рассчитывает на подобную милость.

— Успокойся, дитя мое. Ты будешь королевой Шотландии, твоей родины. Я слышала, там чудесная природа; господин Джон Нокс ждет тебя. Я уверена, ты сможешь отлично проводить время. Что касается твоей английской кузины, то, по-моему, она для тебя не опасней, чем я. А теперь умой глаза. Я пришлю тебе средство, которое сделает их более выразительными.

Катрин повернулась к двери.

— Отдохни, дитя мое, и насладись твоими последними днями во Франции.

Опечаленная Мария отправилась на север, в Кале. Зга поездка показалась ей траурным шествием. Она постоянно горько плакала; последний раз она увидела любимую ею страну глазами, опухшими от слез.

Она имела лишь одну беседу с грустным королем, который плакал вместе с Марией; он просил ее остаться во Франции и вопреки воле матери выйти за него замуж. Но даже во время их разговора его глаза были безумными; Мария поняла, что он поможет ей не больше, чем Катрин.

Она попрощалась со своими могущественными дядями; она умаляла их оставить ее здесь.

— Я буду жить скромно, — сказала Мария, — как вдовствующая королева Франции. Я владею моим приданым, Пуату и Туреном. Я буду жить во Франции, как простая женщина. Отдам все… только не отправляйте меня в эту суровую страну. Позвольте остаться здесь… дома.

Но дяди уже посоветовались друг с другом. Они не имели точного представления о том, что произошло при дворе. Там не утихали многочисленные интриги. Прежде королева-мать напоминала безобидную спящую змею; сейчас она поднимала голову и показывала зубы — де Гизы знали, что они несут яд. Дяди заверили Марию в том, что, если бы брак с Карлом был возможен, они бы добились его заключения, поскольку прежде всего думали о ее благе. Пусть она относится к поездке в Шотландию как к временному визиту. Она должна периодически посещать страну, королевой которой является. Они не сомневаются в том, что скоро она вернется во Францию и вступит в брак не менее блестящий, чем первый.

— Король Карл хочет жениться на мне сейчас, — сказала она.

— Он еще слишком юн. Позже… мы устроим это. Положись на нас, племянница.

— Поспешите, прошу вас. Поспешите.

Они обещали ей поторопиться, нежно поцеловали, после чего Марии пришлось отправиться в безрадостное путешествие.

Апрель в этом году выдался пасмурным, холодным; весна запаздывала.

— Природа грустит вместе со мной, — сказала шотландская королева Мария. — Святая Дева, как я боюсь этого путешествия! Оно пугает меня сильнее, чем смерть.

Когда они поднялись на корабль, который должен был повезти Марию по неспокойному серому морю, прочь от земли, где она познала радость, в страну, где ее ждали беды, она вспомнила не последние часы жизни ее мужа, не улыбки поэта Ронсара, не обожание юного короля Карла, а холодный, змеиный взгляд женщины, которая могла избавить Марию от этого изгнания. Теперь Мария знала, что Катрин, которую она почти не замечала прежде, вовсе не была серым, безликим существом. Королева Шотландии поняла, почему люди называли Катрин «Мадам Змея».

Она смотрела на удаляющийся берег, пока он был виден; когда холодные брызги коснулись ее щеки, она постаралась представить себе неведомое будущее, на которое уже падали тени мрачного Джона Нокса и рыжеволосой королевы Англии, способной помешать прибытию Марии в Шотландию.

Ей было страшно и грустно; она чествовала, что ее сердце разбито женщиной, которую она по-настоящему узнала только теперь.

— И не собираюсь! — заявил Генрих де Гиз; его отец засмеялся — они оба считали, что женщины созданы для утех, но им нельзя позволять вмешиваться в серьезные дневные дела. Больше всего Генрих любил своего отца за то, что Франциск относился к сыну как к взрослому человеку.

— Разумеется! — сказал герцог, обняв Генриха. — А теперь слушай. Ты будешь играть с принцем Генрихом. Ты проследишь за тем, чтобы вы остались одни. Мы с герцогом Немурским подойдем к вам и пригласим принца на небольшую прогулку. Я заговорю о ней с тобой, а герцог Немурский предложит Генриху присоединиться к нам… так, словно мне безразлично, поедет он или нет. Но ты позаботишься об этом. Расскажешь ему о Лоррене, объяснишь, как весело будет Генриху с нами.

— Я сделаю это, отец. Когда все произойдет?

— Вечером.

— Но покои принца охраняются.

— Не беспокойся об этом. Мы вытащим его через окно; нас будет ждать экипаж.

Генрих де Гиз радостно засмеялся. Он стоял очень прямо, подражая выправке отца; он сожалел о том, что не имеет боевого шрама под глазом. Иногда он хотел сделать себе такой шрам, чтобы люди спрашивали: «Это Меченый-отец или Меченый-сын?»

Он был полон решимости справиться с заданием. Держался рассеянно с Марго. Она упрекнула его в этом, попыталась заставить Генриха приласкать ее, но юный де Гиз был холодным, отчужденным; таким, в его воображении, становился старший де Гиз перед важным сражением; сейчас не время для флирта, считал Генрих.

В назначенное время он был на своем посту, с принцем Генрихом; юный де Гиз сделал так, чтобы они остались одни.

Не следовало ожидать, что де Гизы позволят событиям и дальше развиваться так, как они развивались непосредственно после смерти короля Франциска. Герцог и кардинал поняли: подобная ситуация сложилась потому, что, как и другие окружавшие Катрин люди, они недооценили силу королевы-матери.

Неожиданно использовав Бурбонов в борьбе против де Гизов, она поймала последних врасплох, но это, несомненно, можно было изменить; де Гизы решили нанести первый удар по чувствам Катрин. Весь двор знал, что она души не чает в Генрихе; говорили, что он «дороже ей правого глаза». Значит, Генриха следует забрать у Катрин; она не получит его назад, пока не поймет, кто истинные хозяева Франции.

План герцога был простым; к его осуществлению он привлек собственного сына Генриха. Никого на свете герцог не любил так сильно, как своего старшего сына, и юноша отвечал ему взаимностью. Герцог Франциск видел в Генрихе де Гизе, в настоящее время принце Жуанвилле, копию того подростка, которым был когда-то он сам. Их внешнее и внутреннее сходство казалось удивительным даже для отца и сына. Юный Генрих охотно умер бы по приказу отца, и герцог Франциск с такой же готовностью отдал бы свою жизнь за сына. Поэтому герцог знал, что может без риска поделиться с Генрихом своим планом похищения другого Генриха, сына Катрин Медичи.

— Мы не причиним ему вреда. Только проучим его мать.

Но Генрих де Гиз не испугался бы, узнав, что она причинят вред принцу. Он не любил принца, презирал его, считал женственным созданием, полным антиподом его самого и Франциска де Гиза.

— Не говори об этом никому… даже Марго.

Он украдкой улыбнулся отцу, герцогу Франциску, когда тот, согласно их плану, подошел к детям со своим другом и сообщником, герцогом Немурским.

Герцог Немурский заговорил с маленьким принцем, в то время как герцог Франциск отвернулся и стал беседовать с сыном.

— Добрый день, принц, — сказал герцог Немурский.

— Добрый день, — ответил принц; он коснулся ушей, чтобы убедиться в том, что серьги на месте.

— Какую веру ты исповедуешь, мой принц? Ты — папист или гугенот?

Хитрые глаза Медичи внимательно посмотрели на герцога. Принц Генрих был умным мальчиком, он знал, что волнения в этой стране возникли из-за религиозных противоречий. Стоило герцогу затронуть эту тему, как Генрих насторожился.

— Я исповедую ту же веру, что и моя мама, — произнес он сухим тоном.

— Это хорошо, — сказал герцог. — Значит, ты — послушный сын.

Теперь пришел черед заговорить юному Генриху де Гизу. Подбежав к принцу, он сказал:

— Мой отец берет меня в замок Лоррен. Я приглашаю тебя поехать с нами.

Принц Генрих перевел свои итальянские глаза с герцога на юношу.

— Мама не захочет, чтобы я покинул моего брата, короля.

— В Лоррене будет весело, — не сдался Генрих де Гиз. — Там ты будешь главным лицом. А здесь ты всего лишь брат короля. У моей мамы великолепные драгоценности. Я уверен, тебе очень понравятся ее сапфиры.

— Какие сапфиры? — с интересом спросил принц Генрих.

— Самые разные. А еще у нее есть красивые итальянские наряды. Мы откроем ее шкафы и облачимся в них. Ты должен поехать с нами.

Глаза принца Генриха засверкали, потому что больше всего на свете он любил переодеваться. Он захотел услышать больше о туалетах и нарядах герцогини де Гиз.

— Поехали с нами, ты все сам увидишь, — лукаво произнес Генрих де Гиз.

— Хорошо, — сказал принц. — Только ненадолго.

Франциск де Гиз ласково, одобрительно сжал плечо сына; мальчики отбежали в сторону.

Когда взрослые уже не могли их услышать, принц недоверчиво спросил Генриха де Гиза:

— Почему мы едем без разрешения моей мамы?

— О… но это короткий визит, он быстро завершится. Нет необходимости беспокоить ее.

— Пожалуй, я не поеду, не получив разрешения у мамы.

Генрих де Гиз забеспокоился; решив сделать приключение более захватывающим, он прошептал:

— Это будет потрясающей забавой. Мы выберемся из дворца через окно; на дворе нас будет ждать карета, которая повезет нас в Лоррен.

Принц задумался; он не любил грубые мальчишеские игры так сильно, как его приятель. Генрих де Гиз был еще мальчиком; ему не пришло в голову, что такой способ бегства испугает принца. Генрих Валуа понюхал свой надушенный платок, изучающе поглядел на кольца, украшавшие его пальцы. На губах мальчика появилась хитрая улыбка, и он, улучив удобный момент, побежал к матери.

Она нежно обняла его; с ним, в отличие от других своих детей, она забывала об этикете.

— Мама, — в его глазах появилось лукавство, — я должен покинуть мои покои через окно, чтобы сесть в карету и поехать в Лоррен; там я смогу посмотреть туалеты, и драгоценности герцогини де Гиз.

— О чем ты говоришь, мой дорогой?

— Такой план они придумали.

— Кто, мой дорогой? О чем идет речь?

— Это сказал мне Генрих. Его отец находился рядом и господин де Немур — тоже. Они спросили меня, папист я или гугенот, и я ответил, что исповедую ту же веру, что и ты. Они пригласили меня к себе в Лоррен; мы должны вылезти через окно и сесть в карету. По-моему, такое поведение является неприличным для принца.

Катрин крепко обняла сына.

— О, мой дорогой. Мой мудрый и умный мальчик. Как правильно ты поступил, сразу же придя к маме!

С этого дня она не выпускала сына из своего поля зрения. Они напугали ее. Они хотели похитить Генриха. Опасные люди! Она сама поставила себя в рискованное положение, открыто заключив союз с Бурбонами.

Когда через несколько дней Катрин столкнулась лицом к лицу с Франциском де Гизом, она вновь осознала силу этого человека. Он сердился на нее, потому что его план похищения принца провалился; он перестал доверять Катрин, увидел в ней другую женщину, непохожую на то кроткое создание, которым он считал ее раньше.

Глаз Франциска над шрамом заметно увлажнился: его безжалостный, решительный рот окаменел.

— Мадам, — резким тоном произнес он, — я и мои друзья позволили вам стать регентом Франции, чтобы вы могли защищать веру. Если ваши намерения изменились, другие люди — принцы королевской крови, мудрые государственные мужи, — готовы взять на себя ответственность, лежащую на вас.

С чуждой ей прямотой Катрин спросила:

— Вы, господин де Гиз останетесь верны мне, если я вместе с моим сыном изменю веру?

— Нет, мадам, — искренне ответил герцог. — Не останусь.

— Тогда вы недостаточно преданы короне.

— Пока вы с королем храните верность религии ваших и моих предков, я готов отдать жизнь за ваше дело.

Она ни на мгновение не усомнилась в правдивости его слов. Она увидела фанатичный блеск в глазах герцога; за последние годы она познакомилась с фанатизмом. Значит, могущественный герцог, поборник строгой дисциплины, великий солдат, был так же фанатично религиозен, как и те люди, которых пытали и сжигали на костре.

Это было поразительное, но приятное открытие. Она размышляла о фанатиках, беззаветно служивших делу. Они были слабее Катрин, руководствовавшейся лишь соображениями практической выгоды, имевшей одну религию — стремление к власти. Она могла с легкостью менять курс, используя ветры судьбы; другие люди должны двигаться вперед независимо от того, какой ветер дует — попутный или встречный.

Она поняла, как ей следует вести себя с этим человеком. Она внушала ему страх. Он был лидером мощной католической партии, имел силу и власть, которых не хватало Бурбонам. Она поступила глупо, продемонстрировав слишком большое расположение к Антуану Наваррскому, Луи Бурбону — принцу Конде, Колиньи и его братьям.

— Господин де Гиз, — тихо сказала Катрин, — будьте спокойны — у меня есть только одна вера — вера моих и ваших предков. Могло ли быть иначе? Почему я должна менять веру вместе с этими… фанатиками?

— Похоже, мадам, именно это вы и сделали, — холодным тоном заявил де Гиз. — Я слышал, что вы даже разрешаете реформистам читать проповеди во дворце. Окружаете себя еретиками. Поэтому целесообразно оградить маленького принца Генриха от этих дурных влияний.

— О, господин герцог, вы поняли меня превратно: Я — ревностная католичка. Мне больно видеть, как страну сотрясают волнения на религиозной почве. Я хотела подать людям пример веротерпимости. Вернуть их к истине с помощью доброты и мягкости.

— Они не понимают мягкость, мадам. Ваша защита делает их самоуверенными, наглыми. Мы сделали вас регентом Франции не для этого.

Она приблизилась к герцогу, положила руку ему на плечо, посмотрела на него и хитро улыбнулась.

— Мой герцог, я хотела вернуть принцев Бурбонов в лоно католической церкви.

Он не скрывал своего презрения, и это испугало Катрин. Он по-прежнему не сомневался в могуществе своего дома.

— Вот что, оказывается, означает ваша дружба с ними, мадам? Вот почему вас так часто видят в обществе короля Наварры… и еще чаще — его брата?

Катрин испытала приступ гнева — она поняла значение последних его слов. Но она злилась на себя не меньше, чем на Франциска де Гиза. Она поступила глупо, позволив своему романтическому чувству одержать верх над рассудком.

Но когда она заговорила, ее голос был тихим и сдержанным.

— Вы улыбаетесь, месье, потому что вы не знакомы с моим планом. У меня есть отличный план, который, я убеждена, заставит этих двух принцев забыть о борьбе и религии.

— Неужели, мадам?

Она презрительно фыркнула.

— Антуан Наваррский, маленький щеголь, самый тщеславный мужчина Франции! Почему, думаете, он — верный гугенот? Причина — в его жене, мадам Жанне.

— Он стал гугенотом раньше, чем она.

— Любое его мнение всегда меняется раз в день или чаще. Он — ренегат, вероотступник! Нам приходится иметь дело с таким человеком… или придется… из-за его жены.

Катрин позволила себе громко рассмеяться.

— Мадам Жанна д'Альбре, королева Наварры! Она много лет была тайным гугенотом. О да, мне известно, что она недавно признала это публично, но она давно исповедует новую веру. Что касается Антуана, то он — гугенот, потому что этого пожелала его супруга. Он — марионетка. Если мы хотим подчинить Антуана нашей воле, нам следует действовать через его жену.

— У вас есть план нападения на королеву Наваррскую.

— О, я не хочу сказать, что нам следует отправиться с армией на юг. Это — не мой стиль, месье. Таким путем мы мало чего добьемся. Во Франции начнется гражданская война, гугеноты захотят освободить свою героиню. Нет, мы нанесем удар по Жанне через ее мужа. Вы видели их на свадьбе Франциска и Марии? Помните серебряные галеоны? Антуан выбрал тогда свою жену. Какой любящий муж! — говорили все. Я собираюсь сделать Антуана чуть менее преданным супругом.

— По-вашему, это возможно? Жанна весьма сильна.

— А Антуан — слаб. Поэтому мы ударим через него. У меня в голове великолепные планы; я — несчастная, слабая женщина, которая ненавидит насилие. Мои планы бесшумны, но я уверена, что они сработают так же эффективно, как ваша бойня. Мы вобьем клин между Антуаном и его женой. В конце концов для мужчины противоестественно быть таким верным супругом. Он рожден ловеласом. Мы подбросим ему соблазн. Разозлим эту святошу, его жену; она придет в ярость. Обожаемая половина, публично выбранная своим мужем, испытает на себе пренебрежение супруга, будет видеть его в обществе почитаемой им любовницы. В каком положении окажется предводительница гугенотов? Месье, вы знаете этих людей. Они — еще большие пуритане, чем мы, католики. Они не любят женщин, вступающих в адюльтеры. Любовница будет руководить Антуаном, как сейчас это делает его жена. Согласно моим планам, она вернет его в католическую веру.

Франциск де Гиз пришел в восторг. План Катрин показался ему хорошим и осуществимым. Если королева-мать с самого начала имела в виду это, то он ошибся в ней. Она так же предана католицизму, как и он. Катрин остается его союзником, как и при жизни Франциска.

Он посмотрел на нее и сказал с недоброй улыбкой на лице:

— А принц Конде?

— Принц Конде, — медленно повторила Катрин.

Она помимо желания вспомнила свои визиты в его камеру, их беседы, содержавшие намек на нежность. Она отогнала от себя подобные мысли и смело поглядела в глаза Меченого.

— Для Конде у меня есть такой же план, что и для его брата, — сказала Катрин. — Он также имеет сильную и добродетельную жену, которая, я подозреваю, наставляет его.

— Ему, мадам, вы тоже подыщете любовницу, которая вернет его в лоно католической церкви?

— Я предлагаю сделать это.

— Думаете, в случае Конде подобное реально?

— Да, месье.

— И, — в глазах герцога появилась явная усмешка, — кого вы предложите на роль соблазнительницы принца Конде?

Она была готова к этому вопросу.

— В моем Летучем Эскадроне есть подходящая особа. Не знаю, заметили ли вы ее. Это Изабелла де Лимей. Она очень красива; просто неотразима для большинства мужчин.

— Значит, ей предстоит соблазнить Конде?

— Да, месье.

— А Антуана?

— Мадемуазель де Руе.

Герцог кивнул.

— Вы выбрали двух очень красивых и безнравственных женщин.

— Именно эти качества необходимы для выполнения подобного задания — привлекательность и аморальность. Уверяю вас, нам не подошли бы такие женщины, как принцесса Элеонора и королева Наваррская.

Герцог засмеялся вместе с ней, к нему вернулось хорошее настроение.

— А как быть с Колиньи? — спросил он наконец. — Этот человек наиболее опасен.

— Верно; никакая кокетливая красотка не заставит его забыть о том, что он считает своим долгом. Когда придет время, мы найдем способ нейтрализовать Колиньи.

Герцог приблизился к Катрин, и она поняла по его глазам, что он помнит ходившие о ней слухи. Она догадалась, что его мысли перескочили на дофина Франциска, умершего после того, как виночерпий-итальянец поднес ему воду.

— Когда придет время, — повторила она, — мы найдем способ.

Он поцеловал руку Катрин, напомнив себе, что весьма полезно иметь эту итальянку в качестве союзницы.

Глядя на гордую голову, склоненную над ее рукой, Катрин пожалела о том, что она не может устранить всех мешавших ей людей. Она имела в виду не столько Колиньи, сколько герцога де Гиза.

Дамы Летучего Эскадрона собрались в гостиной, чтобы побеседовать. Они только что вернулись с утомившей их охоты. Располневшая королева-мать сохраняла бодрость и энергию.

Мадемуазель Луиза де ла Лимодьер, дочь господина д'Иль Руе, мысленно улыбалась. Она была очаровательна и делила со своей подругой и конфиденткой Изабеллой де Лимей привилегию считаться одной из двух самых привлекательных женщин этого узкого круга, критериями отбора членов которого были не только остроумие и умение ездить верхом, но и физическая красота.

Сегодня в лесу королева-мать говорила с Луизой. Катрин объяснила ей, что от нее требуется. Луизе следовало стать при первом удобном случае любовницей ни кого иного, как самого короля Наварры, Антуана де Бурбона.

Луиза улыбнулась. Антуан был восхитительным мужчиной. Поручение не удивило ее. Каждая женщина Летучего Эскадрона знала, что ее тело и душа принадлежат королеве-матери, точно так же, как все женщины Узкого Круга являлись собственностью короля Франциска Первого. Время от времени их посылали в то или иное место, им поручали влюбить в себя какого-нибудь министра, выведать у него секрет и сообщить его королеве-матери. Членство в Эскадроне было опасным и увлекательным; каждая дама знала» что покинуть его по своей воле невозможно. Как сказала Изабелла, это все равно что продать душу дьяволу. Когда она произнесла эту фразу, ее глаза сверкнули; Луиза прекрасно понимала подругу. Жизнь в подчинении у такой госпожи — которую они видели с более близкого расстояния, чем другие, — была насыщенной волнениями, физическими и духовными удовольствиями, обладала зловещей притягательностью. Все знали, что самовольное избавление от ига королевы-матери, выдача ее секретов могли привести к одному печальному концу. Они видели, как это происходило. Одна девушка пожелала покинуть Эскадрон; она решила изменить веру и уйти в монастырь.

— Пожалуйста, — сказала королева-мать, — если вы хотите оставить наше общество, уходите.

И девушка ушла из Летучего Эскадрона, однако она не успела обрести безопасность в монастыре. Она заболела, ее кожа стала дряблой, глаза запали, зубы стали крошиться.

Луиза вздрогнула; однако ее волнение было радостным. Она-то не хотела уходить в монастырь, ей нравилась жизнь Летучего Эскадрона.

Она была весьма чувственной женщиной. Она получала удовольствия от нежного прикосновения атласа к ее телу, от аромата духов, которыми парфюмеры Катрин снабжали дам из Летучего Эскадрона. Луиза знала, что эти духи разжигают страсть, обладают возбуждающим действием. Она была догадливой, сообразительной, как и все женщины Эскадрона. Луиза любила читать эротическую литературу, вошедшую в моду при дворе; она сама сочиняла стихи и превосходно пела. Эскадрон Катрин очень походил на Узкий Круг Франциска; королева-мать, как и он, собирала вокруг себя женщин, обладавших одновременно умом и красотой.

С улыбкой глядя на лепной потолок ее комнаты, на восхитительно пухлые тела обнаженных купидонов, Луиза думала об Антуане. Она часто охотно поглядывала на него; ей казалось, что он тоже обращает на нее внимание; его останавливавшийся на ней взгляд был полон сожаления; она догадывалась, что за ним стояли воспоминания о строгой супруге, Жанне Наваррской.

Жанна Наваррская! Эта женщина с холодным, суровым лицом, новый лидер гугенотов. Они весьма глупы, эти строгие пуританки, считающие себя умными. Они с такой энергией организуют проповеди, готовят указы; действительно умные женщины добиваются желаемых результатов более простыми способами.

Изабелла подошла к ее кровати, легла рядом с ней и зашептала так тихо, чтобы их никто не услышал:

— Королева-мать разговаривала с тобой сегодня днем?

Луиза кивнула.

— Со мной — тоже, — сказала Изабелла.

— Кто твоя будущая жертва?

— Никогда не догадаешься.

— Готова поспорить, ему далеко до моего подшефного.

— Ты напрасно в этом уверена. Мне поручено заняться принцем.

— А мне — королем.

— Королем!

— Антуаном… королем Наварры.

Изабелла засмеялась.

— Да, верно, — сказала она. — Тебе достался король, а мне — всего лишь принц, но мой мужчина важнее твоего.

— Почему это? Антуан — самая значительная фигура при дворе после королевы-матери.

— Это только видимость, моя дорогая. Уверяю тебя, ему далеко до брата.

— Значит, ты займешься Конде?

— Ты мне завидуешь.

Луиза, рассмеявшись, запела так тихо, чтобы ее услышала только Изабелла:

— О, моя дорогая, — сказала Изабелла, — я вижу, ты ревнуешь.

— Кто не стал бы ревновать на моем месте? Но ты не соблазнишь Конде.

— Как бы не так!

— Он верен своей жене.

— Антуан — тоже.

— Думаешь, я боюсь соперницы — добродетельной гугенотки?

— Но ты, похоже, считаешь, что другая добродетельная гугенотка, святая Элеонора, помешает мне добраться до моего красавчика.

— Есть разница. Ты знаешь это, моя дорогая. Антуан — более легкая добыча.

— Возможно, дорогая, — сказала Изабелла, — именно поэтому королева-мать отдала ее тебе. Понимаешь, для меня она оставила более трудное задание.

— Не такое уж оно и трудное. Просто, вероятно, оно потребует немного больше времени.

— Как нам повезло! Они оба — очаровательные мужчины. И имеют высокие титулы! Нас ждет славное время.

— Я вся горю от нетерпения, — сказала Луиза, вскакивая с кровати. — Готова поспорить — я соблазню своего раньше тебя.

— Возможно, потому что мое задание — труднее. Желаю успеха с Антуаном.

— А я тебе — с Луи. Интересно, кто из них окажется лучшим любовником.

Изабелла щелкнула пальцами.

— Они стоят друг друга. Оба имеют большой опыт.

— Не забывай — они много лет находились в руках властных святош. Силы иссякают, техника забывается.

— Нам придется напомнить им о лучших временах, дорогая.

Они засмеялись так громко, что другие дамы посмотрели в их сторону. Никто не стал расспрашивать подруг. Все женщины Летучего Эскадрона знали, что королева-мать выбрала Луизу и Изабеллу для выполнения особого поручения. В таких случаях вопросы не задавались.

В зале для танцев было жарко. Антуан делал вид, будто наблюдает за танцующими; на самом деле он не замечал их — его внимание было приковано к даме, сидевшей рядом с ним.

Ему казалось, что он никогда еще не видел такой красавицы; она была пикантна, соблазнительна; большой вырез платья позволял видеть ее груди, соски которых были подкрашены в тон губам. Аромат ее духов волновал его; но сильнее, чем чувственная красота этой женщины, на короля Наварры действовали почтение и восхищение, которые излучали глаза дамы.

— Ваше Величество, это самый счастливый вечер моей жизни, — сказала она. — Сидеть рядом с вами, слушать вас — все это доставляет мне огромную радость. Я часто видела вас издалека, но не смела приблизиться к человеку столь высокого положения. Когда вы пригласили меня сегодня на танец, я решила, что умру от счастья.

— Моя дорогая, вам не следует проявлять почтение издалека. Вы должны выполнять этот ваш долг в непосредственной близости.

Она придвинулась к нему и положила свою кисть на руку Антуана.

— Я веду себя очень смело, — сказала она. — Что-то в моей душе освобождает меня от страха. Прошу вас, мой господин, не просите меня сесть еще ближе, поскольку тогда мои чувства заставят меня забыть об этикете, который подобает соблюдать в общении с лицом столь высокого звания.

— Вы правы — вам следует сесть ближе, — сказал Антуан. — Я не имею ничего против того, чтобы мне оказывали почтение, находясь в непосредственной близости от меня, когда речь идет о такой прелестной даме, как вы, мадемуазель де ла Лимодьер.

Она удивленно улыбнулась.

— Видите, мои руки дрожат, когда я прикасаюсь к Вашему Величеству.

— Почему, мадемуазель Луиза?

— Я буду смелой и откровенной. Это происходит потому, что я уже давно не замечаю при дворе никого, кроме вас.

Антуан сжал ее руку.

— Вы очень красивы, Луиза. Я думал о том, что ни одна из присутствующих здесь женщин не может соперничать с вами.

— Такие слова делают меня счастливой… когда их произносите вы, Ваше Величество.

— Я мог бы легко влюбиться в вас, — сказал Антуан.

Она поднесла его руку к губам и смущенно поцеловала ее.

— Если это так, как счастлива я должна быть! Ради вас я готова на все, мой господин.

— Тогда… — произнес он, и она, затаив дыхание, подалась вперед.

Антуан нахмурился, схватил бокал и выпил вина.

— Луиза, — продолжил он, — я был бы безумно рад стать вашим любовником!

— Мой господин, я бы отдала двадцать лет жизни за право принадлежать вам.

Луиза увидела вожделение в его глазах, бьющуюся на виске жилку. Она восхитилась Жанной Наваррской, столь долго безраздельно владевшей таким мужчиной. Луизу охватила решимость уничтожить власть Жанны над Антуаном. Она хотела исполнить желание не только требовательной госпожи, но и свое собственное.

— Когда, — спросила Луиза, чуть дыша, — мой господин?

Антуан растерялся. Подобные приключения часто случались с ним до брака, но сейчас, испытав соблазн, он вспомнил о жене. Он любил Жанну. Конечно, она не была так красива, как эта женщина. Чувство, которое он питал к Жанне, можно было назвать глубокой преданностью, их связывала необходимость родить и воспитать наследников наваррского трона. Акт любви, совершаемый ради этой важной цели, приносил меньшее удовольствие, содержал в себе меньше страсти, чем чисто эротические забавы, которые он так хорошо познал. Соблазнявшая его женщина прекрасна, но он должен думать о Жанне, о семейной атмосфере гугенотского дома, которой она окружила его; он вспомнил о силе характера и прямодушии жены, о прочности ее нравственных устоев. На земле не было другой столь же доброй, благородной женщины, способной дать ему покой и счастье.

Он посмотрел на Луизу, сидевшую рядом с ним.

— Мадемуазель, — сказал Антуан, — вы очень красивы и желанны. Не стану отрицать, что я испытываю большой соблазн. Но я не свободен. Я счастлив в браке с лучшей из женщин и хочу оставаться верным ей.

— Мой господин, умоляю вас простить меня, — смущенно промолвила Луиза. — Я потеряла скромность и позволила чувствам одержать верх над моим уважением к Вашему Величеству. Умоляю вас простить меня.

— Это я должен попросить прощения, — сказал Антуан. — Вы оказали мне честь. Мадемуазель Луиза, поверьте, мне было бы легче всего на свете влюбиться в вас. Наверно, это уже произошло.

Она сократила разделявшее их расстояние.

— Мой господин…

— Вы должны знать, — мягко произнес Антуан, — что я — верный супруг.

— Я была бы благодарна вам за один поцелуй, одно объятие.

Он вздохнул.

— Вы молоды. Вы не должны говорить так с мужчиной, который женат и намного старше вас.

— Я могу говорить так только с одним мужчиной, — с достоинством ответила она.

Он встал, и они начали танцевать; через некоторое время они покинули зал и отправились в сад. Вечер выдался теплый; экзотические кустарники, купленные королем Франциском за большие деньги, наполняли сад благоуханием.

Антуан обнял Луизу и поцеловал ее. Его рука осталась на теплой обнаженной груди женщины.

— Вы — само совершенство! — шепнул он. — Я теряю голову. Но, дорогая, это невозможно. Я — верный муж. Я слишком многим обязан моей жене. Только благодаря ей я стал королем.

— Я думаю, это она в долгу перед вами, — отозвалась Луиза. — Что такое титул? Что такое положение? Что все это по сравнению с любовью? Она имеет вашу любовь; за это я готова умереть.

Он снова поцеловал Луизу и позволил себе новую вольность. Не слишком большую, сказал он себе. Я должен хранить верность Жанне. Как странно, что я верен ей так долго. Я — необычный человек. Жанна верна мне, но она не ведает соблазнов. Она холодна, а я горяч. Иногда она сердится на меня. Говорит жестокие слова. Критикует мои действия. Даже сейчас ее письма полны упреков. Она считает, что я поддаюсь влиянию, что я стал орудием в руках королевы-матери и де Гизов. Она низкого мнения о моем уме. А эта женщина — восхитительная, страстная, соблазнительная Луиза — находит все мои слова и поступки замечательными. Так должна относиться женщина к мужу; король заслуживает этого.

— Давайте погуляем, — сказал он и снова обнял Луизу.

Они зашагали дальше.

— Вы обворожительны, — продолжил Антуан, — я желаю вас всей душой. О, долг! Он — суровый надзиратель, моя дорогая! Человек моего положения не может освободиться от него ни на минуту. Он должен всегда помнить о нем, постоянно отказывать себе в удовольствиях, подавлять свои желания.

Повернувшись, она прижалась к Антуану.

— Я скорее умру, чем помешаю вам исполнять ваш долг.

Он страстно поцеловал Луизу. Почему бы и нет? — думал Антуан. Только один раз. Только одна ночь.

Но ему не удалось выбросить из готовы Жанну. Если она услышит даже об одной его измене, она не простит его никогда, и их счастливой жизни придет конец. Ему следует помнить о том, что он, вместе с братом и Жанной, стоит во главе движения гугенотов. Интрижка с притворной красавицей вызовет резкое осуждение его последователей. Хотя кто о ней узнает? Нет! Узнают все! За ним постоянно следят. Несомненно даже сейчас он под наблюдением. Их поцелуи замечены. Он может довести этот эпизод до естественного завершения; даже если он воздержится от этого, многие скажут, что он поступил иначе.

Но он не мог даже в своем воображении выдержать потрясенный взгляд Жанны. Умная Жанна была все же очень примитивной женщиной. Она считала супружескую верность нормальной вещью, каковой она на самом деле, несомненно, не являлась.

А я — нормальный мужчина, рассерженно подумал Антуан, снова целуя Луизу.

Он принялся рассказывать ей о своей семейной жизни, объяснил, почему не может вступить в любовную связь.

— Моя жена — очень умная женщина, настоящий лидер и великая королева…

— Однако она не понимает ваших потребностей, — заметила Луиза.

— Да. Вы отчасти правы.

Он заговорил с ней об их ссорах, недоразумениях.

— Не понимаю, как она может выносить разлуку с вами.

— Она — королева и обязана править Наваррой. Я должен работать здесь с королевой-матерью. Людям нашего положения редко удается наслаждаться семенной жизнью.

— Если бы я была вашей королевой, я бы разрушила все разделяющие нас преграды.

Они снова обнялись. Почему бы и нет? — подумал, колеблясь, Антуан. Он мысленно говорил себе то «да», то «нет».

Но в этот вечер победа осталась за Жанной.

— Моя дорогая, — сказал он на прощание Луизе, — нам не следует больше встречаться. Соблазн слишком велик, а я должен оставаться верным мужем.

— Я бы сделала все, чтобы доставить вам удовольствие, — сказала Луиза.

Ночью, когда во дворце воцарилась тишина, девушка пробралась в покои короля Наварры.

Его камердинер удивленно поднял брови, увидев ее, но она улыбнулась и кивнула головой.

— У меня нет кинжала, — сказала Луиза, — вы можете обыскать меня.

Под платьем на ней не было ничего.

— Я пришла, — продолжила она, — по приглашению короля Наварры. Не пытайтесь остановить меня — тогда вам придется держать ответ перед ним.

Луиза проникла в спальню Антуана. Она остановилась перед его кроватью.

— Мой король, — прошептала женщина.

— Луиза!

— Я не смогла удержать себя.

Быстро сбросив платье, она юркнула под одеяло, прижалась к Антуану всем телом. У нее была нежная шелковистая кожа. Рука Луизы скользнула вниз, к бедрам Антуана. Ее острые ноготки защекотали его мошонку. Реакция Антуана не заставила себя ждать. Через несколько мгновений предмет его мужской гордости напрягся, точно тетива лука. Антуану казалось, что он помолодел лет на десять. Уже давно женщина не пробуждала в нем такого волнения. Он объяснял это возрастом. Однако все дело было в отсутствие столь соблазнительной партнерши. Опытный Антуан знал, что красота женщины еще отнюдь не гарантирует максимальное наслаждение. Луиза была для него идеальной женщиной — она сильно волновала Антуана, но не раздражала глупостью.

Тут нет моей вины, сказал себе король Наварры.

На следующий день Антуан ощутил укоры совести. Он изменил жене. Он влюбился. Луиза де ла Лимодьер была самой обворожительной женщиной из всех, кого он знал. Но он не должен встречаться с ней. Ему следует бежать от такой любви.

Он написал длинное письмо Жанне.

Моя дорогая жена, я грущу, потому что тебя нет со мной. Я постоянно думаю о тебе. Всегда помни о том, что я — твой верный и любящий муж. Другие женщины оставляют меня совершенно равнодушным. Они кажутся мне безобразными. Я скучаю без тебя… ты не представляешь, как сильно. Ты должна пожалеть меня… я не сплю по ночам и заметно похудел. Я оживу, лишь увидев тебя…

Он писал с жаром и страстью, убеждая себя в том, что он не хотел стать неверным мужем.

Луиза полностью завладела им; весь двор зная об этом. Антуан игнорировал насмешливые взгляды я шепот; он уже не мог обойтись без нее. Она была пылкой, любящей, слепо обожала его, видела лишь достоинства там, где Жанна замечала недостатки.

Однажды она сказала ему:

— Твой брат немного шокирован нашей любовью, мой дорогой.

— О, Луи благороднее меня.

— Не могу в это поверить.

— О, да. Хотя в некотором смысле он похож на меня; он тоже нуждается в женской любви, однако строго блюдет себя.

— Неужели?

— Да. Он постоянно помнит о том, что он — лидер, принц Конде — человек, в котором многие видят своего вождя.

— Я сомневаюсь в том, что он на самом деле так добродетелен, как тебе кажется. Я докажу тебе это. Давай устроим вечеринку… небольшой прием… в твоих покоях. Пригласим только твоего брата и мою подругу. Поделиться с тобой одним секретом? Моя подруга влюблена в принца Конде. Она сохнет по нему. Относится к Луи так же, как я — к тебе. Ты хочешь дать ему шанс обрести счастье?

— Нет! — воскликнул Антуан. — Он испытает соблазн, потому что он когда-то не мог устоять перед красотой. Кто эта дама?

— Ты видел ее, мой дорогой. Умоляю тебя, не смотри на нее слишком пристально, иначе меня будет мучить ревность. Она ездит верхом с королевой-матерью и другими дамами. Ее зовут Изабелла де Лимей.

— Красивая девушка.

Он поцеловал Луизу.

— Не бойся. Мне никто не нужен, кроме тебя, моя дорогая.

— Ты любишь своего брата, да?

— Он — прекрасный человек; я уважаю и люблю его.

— Тогда… подари ему радость. Ничего страшного не произойдет, если ты пригласишь его на вечеринку.

И они решили устроить вечеринку. Будет забавно увидеть, подумал Антуан, как отреагирует Луи на прелести Изабеллы де Лимей; если брат тоже вступит в любовную связь, он не сможет с осуждением смотреть на Антуана.

Вечеринка удалась; было много смеха и вина.

Никогда еще, подумала Луиза, Изабелла не выглядела столь великолепно. Кажется, Конде считал так же. Он был страстным мужчиной и слишком долго жил, как холостяк; разлука с добродетельной Элеонорой сделала его легкой жертвой соблазна. Он догадался, что Изабелла — шпионка королевы-матери, поскольку знал, что девушка является членом Летучего Эскадрона. Он отдавал себе отчет в том, в каких целях использует Катрин своих дам. Но Изабелла обладала волнующей красотой; после вечеринки она попросила Конде проводить ее: оказавшись в покоях девушки, он торопливо раздел Изабеллу. Она охотно помогала ему, не строя из себя недотрогу. Впервые за много лет пресыщенный женской любовью принц испытывал такое нетерпение. Он не знал, что его новая подруга во время вечеринки подсыпала ему в бокал «шпанскую мушку» — сильнодействующее возбуждающее средство, способное завести даже евнуха. Ему казалось, что его член вот-вот разорвется. Первый испытанный им оргазм был так силен, что Конде буквально улетел на небо. Ему потребовалась не одна минута, чтобы прийти в себя. Изабелла прекрасно владела самыми интимными уголками своего тела и умела сузить торную дорогу. Конде переполняло чувство благодарности к женщине, несравненно более изощренной в искусстве любви, чем добродетельная Элеонора. Он захотел отплатить Изабелле за испытанное наслаждение, но, похоже, снова остался ее должником. Оседлав Конде, она подвела принца к грани экстаза, затем внезапно прижала к низу его живота кожаный мешок, набитый кусками льда. В паху принца словно взорвалась бомба; он едва не потерял сознание. Из глаз посыпались искры.

«Боже, почему я лишал себя такой радости столько лет? — думал Конде, паря между небом и землей. — У меня только одна жизнь, и я не имею права приносить ее в жертву кому бы то ни было, даже Элеоноре».

Теперь весь двор смеялся над братьями Бурбонами. Катрин испытывала противоречивые чувства. Она торжествовала, видя моральное падение Антуана, не только по одной причине. Эта связь являлась первым звеном ее плана. Что скажет мадам Жанна, когда новость долетит до нее? Вспомнит ли королева Наваррская, какой самоуверенной она была в тот вечер, когда муж увез ее на испанском галеоне, чтобы заняться любовью с ней, своей женой? Сохранит ли она свою самоуверенность? Будет забавно наблюдать за Жанной. Но это не самое важное. Главное — воздействие романа Луизы и Антуана на гугенотов.

А вторая пара? Катрин нахмурилась. Конде влюбился… в шлюху! Какой он, наверно, прекрасный любовник! Катрин невольно вспомнила беседы, состоявшиеся в темнице под замком Амбуаз. Как глупа она была! Она потеряла стройность, постарела. Можно ли сравнить ее полное тело с изящной фигурой Изабеллы де Лимей, молодость Изабеллы — со зрелостью Катрин? Изабелла тоже весьма искушена в любви Катрин подумала о других любовниках — Генрихе и Диане, — за которыми она следила сквозь отверстие в потолке. Она ни за что не согласилась бы снова пережить злость и унижение тех дней. Любовь? Это счастье не для нее. Чего оно стоит? Что дает любовь, кроме минутного удовлетворения и мук ревности? Нет, она хотела не любви, а власти. Нельзя терять время, глядя на Изабеллу и Конде сквозь дыру в полу. Она не станет подслушивать их беседы с помощью трубы, идущей от ее покоев. Нет! Она покончила с такими глупостями. У нее нет на них времени.

Она послала за Луизой; когда женщина преклонила колено перед королевой-матерью, Катрин попросила ее подняться и проверила, не подслушивает ли их кто-нибудь.

— Ну, мадемуазель, — сказала она, — вы справились с заданием; я довольна вами.

— Спасибо, мадам. Я счастлива, что могу служить Вашему Величеству.

— Я думаю, вы уже завоевали доверие короля Наварры?

— По-моему, да, мадам.

— Как он держится с вами? Надеюсь, пресыщение не ослабит его желание?

Луиза была готова к допросу. Она знала, что королева-мать любит узнавать подробности амурных проделок членов Летучего Эскадрона. Слушая их отчеты, она как бы ставила себя на место развратниц и получала удовольствие от сопереживания. Следовало подчиниться ее воле, проникнуться порочностью Катрин. Иногда сделать это было легче, иногда трудней. Но Луиза была отчасти влюблена в Антуана, ей не хотелось делиться с Катрин самыми интимными моментами их свиданий. Однако королева-мать требовала подчинения во всем.

Через некоторое время Катрин сказала:

— Думаю, вы добились его доверия; теперь пора расширить вашу миссию. Король Наварры — протестант, этим он подвергает себя опасности. Я хочу, чтобы он стал католиком. Это — ваше следующее задание.

— Но… мадам… католиком! Изменить веру! Это очень трудное поручение, мадам.

— Я уверена, оно вам по силам, мадемуазель.

Девушка имела испуганный вид. Странное дело, подумала Катрин. Даже эта шлюха смущается при мысли о том, что ей предстоит обсуждать религиозные доктрины в промежутках между любовными упражнениями.

Катрин засмеялась.

— Это поможет вам найти тему для постельной беседы. Боюсь, что вы отнимете у Антуана последние силы!

Луиза не улыбнулась.

— Его вера, мадам, какая-то особенная. Я не задумывалась о ней. Он… принадлежит к реформистской церкви.

— А вы, полагаю, мадемуазель де ла Лимодьер, верная католичка?

— Да, мадам.

— Тогда вам доставит радость направить его на путь истинный.

— Я… я не думала, что мои обязанности обретут такой характер.

— Теперь вы знаете это.

— Да, мадам.

— Похоже, вам не по душе это задание.

— Оно такое неожиданное, мадам. Я никогда не думала о религии. Я… я сделаю все от меня зависящее.

— Я рассчитываю на это, — произнесла Катрин с улыбкой, заставившей Луизу вздрогнуть. — Дитя мое, не хмурьтесь. Вы знаете, что я вознаграждаю тех, кто работает со мной и на меня. Превратите вашего любовника в примерного католика, и я попробую сделать его вашим супругом.

— Супругом! Но он — король, мадам, и к тому же женат.

— Верно, он — король. Его положение значительно выше вашего. Но я не сомневаюсь в том, что, если вы заставите его захотеть этого брака, он настоит на нем; кто сможет ему запретить? Он женат, говорите вы. Да, он женат на королеве Наварры. Я не думаю, что папа откажет в разводе королю-католику, который пожелает избавиться от жены-еретички. А теперь ступайте и обдумайте мои слова. Но помните о скромности. Неразумно повторять кому-либо на данном этапе даже одно мое слово. Пожалуйста, не забывайте об этом.

Луиза покинула покои Катрин. От волнения у нее голова шла кругом. Не ослышалась ли она? Неужели Катрин и правда обещала выдать за короля Наварры ее, дочь господина д'Иль Руе? И для этого она должна была всего лишь обратить Антуана в другую веру!

Когда Луиза ушла, Катрин послала за герцогом де Гизом и кардиналом Лорреном.

Она была довольна собой. Она рассеяла страхи этих мужчин, продемонстрировав враждебность Жанне Наваррской и делу реформистов, подыскав любовниц их лидерам и спровоцировав скандал, который должен был рассердить Колиньи и поразить в самое сердце партию гугенотов — два ее самых заметных руководителя запятнали себя адюльтерами.

Пока все складывалось удачно, но Катрин не хотела заходить в этом деле слишком далеко. Она должна сохранять противоборство соперничающих домов Бурбонов и Гизов; если они объединятся против нее, она не выстоит.

Она не допускала мысли, что красавице Луизе удастся обратить Антуана в католичество, но ей было необходимо убедить де Гизов в подобных намерениях Катрин. Ей казалось, что она понимает этих фанатично религиозных людей. Они не менялись. Кто мог подумать, что жестокий и честолюбивый Франциск де Гиз окажется католиком? Они оставались коварными, хитрыми и безнравственными во всем, кроме своих религиозных убеждений.

Герцога и его брата впустили к Катрин. Они низко слюнились над ее рукой.

— Добро пожаловать, господа. Что вы думаете о поведении братьев Бурбонов?

— Я бы хотел увидеть, — злорадно улыбаясь, сказал кардинал, — лица Жанны и Элеоноры, когда они услышат о шалостях своих мужей.

— Подбросить им обоим любовниц было мастерским ходом, — со смехом добавил герцог. — Лично я считаю, что поведение Антуана не имеет большого значения. Другое дело — Конде.

— Конде сильнее Антуана, — сказал кардинал.

— Но у него не хватило сил сказать «нет» мадемуазель де Лимей, — от души рассмеялась Катрин.

— Он слабак по женской части, но все же опасный враг, — вставил герцог. — Конде следует остерегаться. Его освобождение после смерти короля Франциска было величайшей ошибкой.

Герцог посмотрел на Катрин с былой заносчивостью во взгляде.

— Лучшее место для головы Конде — на плахе, а не на его плечах.

— Я не люблю несправедливость. Конде защитил свою честь, и было решено освободить его.

— Только не нами, — напомнил ей кардинал.

Она молча кивнула и подумала: из всех моих врагов сильнее всего я ненавижу кардинала. Даже больше, чем герцога. Да поможет мне Бог устранить его!

— Возможно, вы правы в отношении Конде, господин кардинал, — миролюбиво сказала она. — Но народ любит принцев Бурбонов. Думаю, казнь привела бы к волнениям.

— Мадам, — сказал герцог, — рано или поздно религиозную проблему придется решать. Ваше отношение к гугенотам сделало их наглыми и самоуверенными.

— Полагаю, мой герцог, я доказала вам мою преданность католицизму.

Де Гизы промолчали с презрительными лицами, и Катрин, глядя на братьев, не смогла справиться с охватившим ее страхом. Бурбоны не внушали ей подобного чувства. Герцог обладал внутренней силой, кардинал — беспредельным коварством; только смерть могла остановить эту пару. Убить их можно было лишь ударом в спину.

— Я попросила вас прийти ко мне, господа, — сказала Катрин, — чтобы предоставить вам новые доказательства моих дружеских чувств и преданности нашей общей вере. Я предлагаю обратить Антуана и Конде в католичество.

— Вам не удастся это сделать. Они — ярые еретики. Жены не позволят им стать католиками.

— Жены не позволили бы им забавляться с любовницами, если бы имели над ними полную власть, господа! Но этой парочке удалось вырваться из-под опеки их добродетельных супруг.

— Но вера, мадам!

— Луиза де ла Лимодьер — очень красивая девушка, мой герцог. Она уже вынашивает ребенка, которого зачала от нашего маленького короля Наварры. Жанна не слишком обрадуется, когда услышит об этом. Она выскажет Антуану все, что о нем думает, и этому франту, привыкшему к лести и обожанию такой красавицы, как Луиза де ла Лимодьер, не понравится брань его менее привлекательной и язвительной супруги. Я допускаю, что Антуан может переменить веру. Он не способен долго придерживаться одних убеждений.

— Вера, мадам, — это святое, — сказал кардинал. — Мужчина может менять женщин, но не религию.

Катрин не стала спорить; для осуществления ее планов было важно, чтобы Антуан остался гугенотом. Но она сделала вид, будто верит в возможность его обращения в католицизм.

— Он слаб, господа. Он — тростник на ветру. Источник опасности — Жанна Наваррская; она управляет супругом, является в их семье лидером. Мы не можем ничего с ней поделать — разве что объявить ее еретичкой и передать в руки инквизиции или аннулировать ее брак и женить короля Наварры на более подходящей даме.

Теперь де Гизы, похоже, заинтересовались. Кардинал погладил длинными белыми пальцами свою яркую мантию; глаз герцога над шрамом заслезился.

— Кого вы прочите, мадам, на роль второй жены короля Наварры?

— Вашу племянницу, господа. Марию, королеву Шотландии. Что вы думаете о моем выборе?

— Он великолепен, — заявил кардинал.

— Я согласен, — сказал герцог.

Они улыбнулись королеве-матери, снова удостоверившись в том, что она — их друг. Катрин хотелось рассмеяться. Обмануть их было так же легко, как мадемуазель де ла Лимодьер. Неужели они действительно решили, что она вернет во Францию маленькую шпионку? Очевидно, да!

Святая Дева! — подумала Катрин. Могу ли я проиграть, если эти великие мужи так глупы!

Испанский посол, господин де Шантонне, был человеком, искушенным в интригах. Он с детства готовился к дипломатической карьере; он унаследовал коварство и смелость от своего отца, канцлера Николы де Гранвелля; Филипп Испанский поступил мудро, поручив этому человеку представлять его интересы во Франции.

Де Шантонне был осведомлен о ловушках, подстроенных Бурбонам, поскольку дамы, заманившие их туда, являлись членами Летучего Эскадрона; послу, знавшему о его тайном предназначении, не составляло труда догадаться, кто направлял эти козни. Королева-мать! Но он не знал, что руководило ею — страх или желание оказать услугу де Гизам.

Де Гизы были союзниками Испании; королева-мать, отличавшаяся непостоянством поведения с того момента, как маленький Карл поднялся на трон, стала героиней многих тревожных писем, посланных Шантонне королю Испании. Филипп Испанский не доверял королеве-матери, поскольку всегда принимал во внимание точные суждения посла. Шантонне считал, что сближение Катрин с де Гизами объясняется ее желанием заручиться их дружбой и воспользоваться ею в целях укрепления личной власти.

Шантонне действовал исключительно в интересах своего господина; он был шпионом и интриганом в не меньшей степени, чем послом. Он, как и королева-мать, имел своих соглядатаев и знал, что Луиза получила указание соблазнить короля Наварры и добиться его обращения в католицизм. Это устраивало Испанию, но Филипп хотел от Антуана не только перемены веры.

Поэтому де Шантонне сблизился с Антуаном; он льстил принцу, восхищался им, стал его другом. С Антуаном было легко подружиться. Для этого требовалось не скупиться на комплименты, что испанский посол делал с легкостью.

Де Шантонне беседовал и пил с Антуаном.

— О, — сказал испанец, — какое блестящее и славное будущее ожидает Ваше Величество, если вы правильно разыграете ваши карты. Я не сомневаюсь, что вам это удастся, поскольку, готов спорить, под этими красивыми локонами прячется светлая голова. Вам известно, мой король, что некоторые люди склонны отказывать красивому человеку в уме?

— О каком блестящем и славном будущем вы говорите, месье?

— Мой король, мы могли бы пойти куда-нибудь, где нас не смогут подслушать? В этом дворце слишком много глаз и ушей, я предпочел бы выйти на воздух.

В саду посол раскрыл планы, которые строил испанский король для Антуана.

— Часть Наварры, как хорошо известно Вашему Величеству, находится в руках моего господина; она завоевана в сражении.

Антуан погрустнел. Это было его больным местом. Но испанец продолжил:

— Две половины этой провинции принадлежат разным королям, что является весьма неудобным. Что, если вам предложат обменять Наварру на Сардинию?

— На Сардинию!

— Прекрасный остров, Ваше Величество. С чудесным климатом, красивыми женщинами и городами. Вы станете королем всей Сардинии. Но прежде вам придется принять католическую веру. Мой господин не захочет иметь дело с еретиком. Не сердитесь, Ваше Величество. Ваша душа в опасности. Ваше будущее — не только на небесах, но и здесь, на земле, — находится под угрозой.

— Мое будущее? Почему?

— Король Испании, ревностный католик, часто думает о вас, Ваше Величество. Он сожалеет о том, что вы возглавляете движение еретиков, несущее всем беду. Откажитесь от этой религии и спасите вашу душу. Возьмите себе три короны одновременно.

— О чем вы говорите? Что вы имеете в виду?

— Если вы станете католиком, вы не сможете остаться мужем еретички.

— Но… Жанна — моя жена.

— Папа охотно расторгнет ваш брак с женщиной, публично объявившей себя еретичкой. К тому же она была ранее соединена брачными узами с герцогом Клевским. О, Ваше Величество, вам не составит труда развестись с супругой.

— Но я не собираюсь делать это. У нас есть дети.

— Они — бастарды, потому что женщина, которую вы называете вашей женой, прежде была отдана герцогу Клевскому! У вас появятся другие дети, которые унаследуют три короны.

— Какие три короны?

— Прежде всего вашу нынешнюю.

— Но я получил ее благодаря моей жене.

— Не стоит беспокоиться из-за такого пустяка, Ваше Величество. Ваша жена лишится всех ее владений, как и прочие еретики. Вы получите собственную корону — корону Сардинии, а в дополнение к ней — короны Шотландии и Англии.

— Каким образом?

— Посредством женитьбы на королеве Шотландии. Король-католик Филипп не позволит рыжеволосой еретичке вечно удерживать английский трон. Кто заменит ее? Мария Стюарт, королева Шотландии. Вот какие блестящие перспективы я предлагаю Вам, Ваше Величество.

— Да, — протянул потрясенный Антуан. — Я понимаю, месье.

— Все, что требуется от вас — это отказаться от Наварры и взять вместо нее чудесную Сардинию. Затем вы женитесь на королеве Шотландской и Английской. Ее дяди страстно желают этого брака. О, вы — везучий человек! Три короны ждут вас; вы должны лишь спасти свою душу и развестись с женой.

Антуан задумался. Мария Шотландская? Эта юная красавица! Какая удача! Тут было над чем поразмыслить.

Де Шантонне приблизился и зашептал:

— Вы можете обрести и четвертую корону. Хотя, пожалуй, сейчас еще не стоит говорить о ней. По-моему, маленький Карл обладает слабым здоровьем. А Генрих? А Эркюль?

Испанец пожал плечами и хитро улыбнулся.

— Не думаю, что эти мальчики будут жить долго. Представьте, что вас ждет после их смерти! Это, как вы понимаете, может произойти лишь благодаря помощи Его Католического Величества.

Де Шантонне прошептал в лицо Антуану:

— Вам достанется самая желанная корона — корона Франции!

Королева-мать встревожилась. События развивались слишком стремительно, они вышли из-под ее контроля. Она недооценила де Шантонне. Он предложил обменять Наварру на Сардинию! Глупец Антуан заинтересовался его идеей, наивно поверив в то, что Сардиния такова, каким представил испанец этот остров.

Если она проявит неосторожность, де Гизы вернут свою племянницу во Францию и выдадут замуж за Антуана; Луиза сообщала, что он проявляет все большую терпимость к католической вере.

Она принялась шагать по комнате. Какую другую женщину со всех сторон окружали враги? К кому ей повернуться лицом? К де Гизам? К Бурбонам? К испанскому послу и его мрачному господину, королю Филиппу, ее зятю, тень которого постоянно преследовала Катрин? Она могла заключить с кем-то из этих людей лишь кратковременный союз. Она вела одинокую, тайную игру; они не должны догадываться о ее планах. Ей необходимо быть в одиночестве, чтобы сохранить власть и трон для Генриха, когда придет его время. Она знала, что все интригуют против нее.

Она сама в недобрый час предложила выдать Марию Стюарт за Антуана. Могла ли она догадаться о последствиях? Она показалась себе новичком в политической борьбе. Она совершила столько ошибок!

Она должна извлечь из них урок. Предотвратить женитьбу Антуана на Марии Шотландской. Каким опасным стал бы этот союз! Де Гизы успокоятся, лишь посадив Марию на французский трон; если Антуан станет католиком, они захотят, чтобы он оказался там же.

Она вела себя опрометчиво. Проявила чрезмерное расположение к гугенотам. Теперь католическая партия собиралась сделать Антуана королем и мужем Марии Шотландской. А ее дети — юный Карл, дорогой Генрих? Они должны умереть. Другие люди быстро узнали секреты ядов, привезенных Катрин и ее сторонниками во Францию. Не ухудшилось ли здоровье Карла? Генриха? Катрин считала всех такими же неразборчивыми в средствах, какой была она; поскольку она часто думала о ядах, ей казалось, что и другие готовы прибегнуть к ним.

Она не знала, куда повернуться. Следует сделать так, чтобы Жанна Наваррская явилась ко двору. Это было очевидным. Если кто-то способен предотвратить развод Антуана с женой, то это сама Жанна.

Катрин написала ей ласковое письмо. Как чувствуют себя дорогие малыши? Не думает ли Жанна, что брак маленькой Катрин, тезки королевы-матери, с ее сыном Генрихом будет удачным? «Он так свяжет нас! — писала Катрин. — А еще возможен союз между дочерью Маргаритой и вашим сыном Генрихом, предложенный моим покойным мужем. Мы должны обсудить это при личной встрече…»

Во втором письме Катрин сообщила Жанне, что ей следует отправиться на север, чтобы принять участие в заседании Совета, которое состоится в Пуасси.

«Моя дорогая кузина, вам известно, что я — ваш друг. Вы знаете, что религиозные противоречия, залившие страну кровью, огорчают меня. По-моему мнению, представителям враждующих сторон необходимо встретиться, обсудить положение, попытаться найти взаимопонимание; чего можно добиться кровопролитием?»

Катрин вызвала к себе герцогиню де Монпансье; поскольку эта дама сочувствовала гугенотам, Катрин сочла возможным использовать именно ее.

— Мадам де Монпансье, — сказала она, — я отправляю письма королеве Наваррской и думаю, что вам также следует написать ей. Я знаю, создалась не слишком приятная ситуация, но, по-моему, королева Наварры должна знать о ней. Мне кажется, если бы Жанна находилась здесь, она смогла бы удержать своего мужа от безумств. С каждым днем живот мадемуазель де ла Лимодьер становится все больше. Вы знаете, я не люблю видеть такое при моем дворе. Король Наварры без ума от этой женщины; думаю, следует сообщить Жанне об этом. Есть и другой момент. По-моему, она должна знать, что Антуан пытается обменять ее королевство на никчемный остров. Этот человек способен на любую глупость. Напишите ей обо всем.

— Я напишу ей о предлагаемом обмене, мадам.

— Также упомяните о том, что бастард Антуана портит изящную фигуру мадемуазель де ла Лимодьер.

— Мадам, я…

— Это приказ, — заявила Катрин.

Монастырь Пуасси, где собрался Совет, находился недалеко от Сент-Жермена; сюда в летнюю жару прибыли лидеры католиков и протестантов. Как позже поняла Катрин, эта встреча была обречена с самого начала.

Говоря о религии, люди становились фанатиками. Они упрямо стояли на своем. Бесконечно обсуждали догматы. Не все ли равно, как происходит причастие, думала Катрин. Однако собравшиеся без устали спорили о таких ритуалах, как посвящение в духовный сан и крещение.

Катрин, обводя взглядом великих мужей, заседавших в монастырской трапезной, спрашивала себя: почему они воюют друг с другом? Почему готовы умереть за веру, за глупые софизмы?

Все они одинаковы: хитрый кардинал Лоррен и могущественный герцог де Гиз; отсутствующий, к счастью, Кальвин; Теодор де Без; Мишель де л'Опиталь, этот благородный гугенот, к чьим мудрым суждениям прислушивалась Катрин; Жанна Наваррская и Элеонора де Конде; да, все они были фанатиками.

Каких итогов она могла ожидать от встречи, которую организовала? Никаких, ровным счетом никаких. Эти два лагеря никогда не договорятся. Она и не хотела, чтобы они нашли общий язык. Пусть они думают, что она желает этого. Сама Катрин верила лишь в практическую выгоду. Но для нее был полезен фанатизм других, делавший их уязвимыми. Человек, свободный от религиозных убеждений, мог лавировать, делать то, что полезно не для какой-то церкви, а для него самого.

Состоявшийся Совет взбудоражил страну, породил напряжение. Гугеноты считали, что королева-мать все же на их стороне. Катрин, которую охватывала тревога при мысли о том, какие беды сулит ей и ее семье обращение Антуана в католическую веру и его союз с де Гизами, начала демонстрировать свое расположение реформистам. Она хотела заручиться их поддержкой, хотя и понимала, что часть гугенотов хочет заменить монарха президентом.

Гугеноты набирали силу в Париже, Сент-Жермене и Пуасси; казалось, что у них не меньше сторонников, чем у католиков.

Катрин делала вид, будто она не замечает публичные проповеди, устраиваемые во дворце; когда разъяренный Шантонне указал королеве-матери на это, она невозмутимо ответила, что не слышала их.

Даже дети ощущали напряженную атмосферу.

Любимец Катрин, Генрих, склонялся к вере гугенотов. Она была новой и поэтому привлекала тот интеллектуальный круг, к которому принадлежал принц Генрих быстро улавливал настроение матери и следовал им; она с улыбкой слушала сына, когда он рассказывал о Безе и его блестящих проповедях.

В покоях детей вспыхивали ссоры, особенно между Марго и Генрихом. Принц ставил сестру в угол и читал ей проповедь, повторяя произнесенное Безе. Но Марго отказывалась принять новую веру.

— Я — католичка, — не сдавалась девочка. — Моя вера — истинная. Я со своим будущим мужем всегда буду поддерживать истинную веру.

— Твой будущий супруг — гугенот, — парировал Генрих.

Это замечание вызвало у Марго презрительный смех; она была полна решимости не выходить замуж за Генриха Наваррского и оставаться католичкой.

— Мой будущий муж — католик.

— Вероятно, — поддразнил сестру Генрих, — тебе неизвестно, кто станет твоим мужем, мадемуазель Марго.

— Нет, известно. Мы с ним уже договорились.

— Как его зовут? Скажи мне. Я думаю, тут произошла какая-то ошибка.

— Ты должен знать. Он — твой тезка.

— Это — Генрих. Верно. Он провел детские годы в крестьянской избе и вскормлен крестьянкой. Значит, он сам стал крестьянином.

Марго тряхнула головой, откинув со лба свои длинные темные волосы.

— Ты думаешь, я выйду за этого дикаря?

— Да, думаю; это уже решено.

— У него грязные руки и нечесаные волосы. Я не выйду за крестьянина, братец.

— Выйдешь. Этот крестьянин — будущий король Наварры, дорогая сестрица.

— Я стану женой другого Генриха.

Генрих рассмеялся.

— Де Гиза? Смотри выше, Марго.

— Генрих де Гиз стоит выше всех. Он — самый лучший мужчина на земле. Его отец — величайший гражданин Франции.

— Измена! — закричал Генрих.

Марго засмеялась.

— Все боятся Меченого.

— Тебя и твоего возлюбленного, Генриха де Гиза, необходимо высечь. Его следует прогнать прочь от королевского двора, а тебя — немедленно выдать замуж за лохматого крестьянина с грязными руками.

Марго презрительно улыбнулась.

— Я никогда не выйду за Генриха Наваррского. Я ненавижу его. Он знает об этом и ненавидит меня. Как я сожалею о том, что он прибыл ко двору со своей матерью на этот Совет!

— Ты должна стать гугеноткой, потому что ты выйдешь замуж за гугенота.

— Я никогда не стану гугеноткой и не выйду за такого человека.

Генрих схватил молитвенник сестры и бросил его в полыхающий камин.

— Я удивлена, — яростно сверкнув глазами, сказала Марго, — что Господь не убил тебя тотчас за это.

— Да? А я удивлен, что он не покарал тебя за приверженность старой вере. Если ты не переменишься, я сделаю так, чтобы тебя высекли. Попрошу об этом маму.

— Она не осмелится выпороть меня за это.

— Думаешь, она не посмеет сделать то, что сочтет нужным?

Марго помолчала, и Генрих продолжил:

— Я сделаю так, чтобы тебя убили, потому что тот, кто держится за ложную веру, заслуживает смерти.

— Отлично, — закричала Марго, — пусть меня высекут. Пусть меня убьют. Я готова пострадать ради спасения души.

Распри продолжались — в покоях детей, в монастыре Пуасси, в несчастном французском королевстве.

Жанна, обманутая жена, королева, супруг которой интриговал против нее и собирался отдать ее королевство, приехала в Париж с двумя своими детьми — Генрихом и маленькой Катрин.

Когда Жанна впервые услышала ужасные сплетни об Антуане, она не поверила им. Она знала, что он слаб, но при всех своих недостатках любит ее. Их союз совершенен и прочен. Мог ли он писать ей о своей преданности, находясь в любовной связи с мадемуазель де ла Лимодьер, которую называли Прекрасной Распутницей? Жанна отказывалась верить в это. Совсем недавно он сообщил ей о том, что другие женщины совсем не привлекают его. Конечно, он не мог так обманывать ее.

Мысль о том, что он вступил в сговор с испанцами, внушала ей ужас. Она считала это более серьезным предательством, чем супружеская неверность — с другой женщиной он обманывал бы только ее, Жанну, но с Испанией он предавал и детей, поскольку готов был пожертвовать их наследством ради собственного возвышения.

Она растерялась, не зная, к кому обратиться за советом и помощью.

Королева-мать предложила ей покои в Лувре, чтобы находиться возле своей дорогой подруги и часто видеть детей, к которым она относилась, как к своим собственным, видя в них невесту сына и жениха дочери. Но Жанна не доверяла Катрин и предпочла остановиться во дворце Конде.

Ее ждали новые открытия. Элеонора, прибывшая на Совет в Пуасси, приняла невестку.

Они обнялись; поглядев на лицо Элеоноры, Жанна поняла, что жена брата также расстроена. Непосредственная Жанна сразу заговорила о том, что волновало ее больше всего.

— Элеонора, скажи мне: это правда? Я слышала ужасные истории. Говорят, что Антуан влюблен в придворную даму.

— О, моя дорогая сестра, увы, это так.

Глаза Жанны сверкнули.

— Я никогда не прощу его. Ненавижу ловеласов! Разве нам больше нечем заняться? Работой? Нашим делом? Тем не менее он обманывает меня. Бросает тень на нашу веру. О, Элеонора.

Жанна закрыла лицо руками; она испугалась, что заплачет. Она не любила показывать слабость, но была очень несчастна.

Элеонора обняла невестку.

— Дорогая Жанна, я сочувствую тебе. Будет лучше, если ты узнаешь все от того, кто любит тебя и страдает вместе с тобой. Тебе известно, что Антуан стал любовником этой женщины. Жанна, моя дорогая, приготовься к испытанию. Несколько недель тому назад у них родился сын.

Жанна вырвалась из объятий Элеоноры.

— Я ненавижу его! — закричала она. — Я не знала, что это зашло так далеко. Он заплатит за все. О, Боже, неужели это произошло с нами? Мы были так счастливы, Элеонора. Я знала, что он любит веселье… забавы… удовольствия… лесть, но не думала, что с нами может случиться такое. О, Элеонора, я так несчастна…

— Сочувствую, моя дорогая, — сказала Элеонора, пытаясь утешить Жанну. — Я тоже сейчас несчастна. Жанна, мне понятны твои чувства — меня также унизили.

Жанна уставилась на невестку.

— Ты хочешь сказать, что Луи тоже?..

— Да, Луи тоже, — сказала принцесса Конде. — Его любовница — мадемуазель де Лимей.

Жанна взяла руки Элеоноры и прижала их к своей груди.

— Я так потрясена своими бедами, что не подумала о твоих! О, Элеонора, если бы я могла быть такой же спокойной, как ты!

— Дорогая Жанна, наши мужья слабы, но мы любим их. Мы должны простить Луи и Антуана.

— Я никогда не прощу Антуана.

— Успокоившись, ты поймешь, что это необходимо. Следует подумать о детях. Мы должны закрыть глаза на грехи мужей. Нас ждут важные дела, мы не можем расходовать силы на семейные ссоры.

— Но я считала, что вы с Луи очень счастливы. Так всегда казалось. Что касается меня и Антуана — о, ты сидишь и безмятежно улыбаешься! Ты можешь простить их. Я же — никогда!

— Но это необходимо. Все подстроили наши враги. Они подбросили наживку, и наши мужья попались на удочку. Мы должны бороться за них… вместе с ними.

— Ты можешь это делать, но я не стану. Я ненавижу Антуана. Не только за измену, но и за ложь… лицемерие.

— О, Жанна, моя дорогая сестра, я хорошо тебя понимаю, но…

— Никаких «но».

Жанна внезапно засмеялась, но в ее глазах стояли слезы.

— Мы с тобой — разные люди, Элеонора. Ты — святая, а я — просто женщина.

Ярость Жанны обрушилась на Антуана во дворце Конде.

— Итак, месье, у вас родился сын. Поздравляю. У него великолепная мать. Я слышала, что она — первая придворная шлюха. Что ждет вашего бестарда? Трон Наварры? Или трон Сардинии? Кажется, вы еще не решили, как вам поступить с моим королевством.

Антуан попытался успокоить супругу.

— Жанна, моя дорогая жена, пожалуйста, выслушай меня. Луиза де ла Лимодьер? Это пустяк. Согласен, я совершил оплошность, но и только. Ты — моя жена, моя дорогая жена. Наша жизнь важнее всего остального. Ты слишком долго жила вдали от французского двора. Твои скромные дворы Пау и Нерака… они, моя дорогая, сильно отличаются от французского.

— Разумеется; мы настолько старомодны и негалантны, что чтим наши брачные обязательства.

— Жанна, я люблю только тебя одну. Неужели ты это не видишь?

— Значит, ты считаешь возможным дарить твоих детей нелюбимым женщинам?

— Я совершил оплошность — простительную оплошность. Все, кроме тебя, поняли это. Я находился вдали от тебя. Я — мужчина.

— Ты — глупец! Тщеславный франт, с одинаковой легкостью одураченный шлюхой и испанским послом.

— Жанна!

— Сардиния! Это, полагаю, тоже оплошность. Простительная оплошность!

Она посмотрела на него, и ей показалось, что она видит незнакомца. Перед ней стоял не юный, а сорокапятилетний мужчина, находившийся в том возрасте, к которому человек уже должен обрести трезвость рассудка и понимать, когда и почему ему льстят. Его борода седела, но волосы были завиты и уложены; одежда Антуана казалась экстравагантной даже по меркам двора. Рукава его камзола были обшиты ярким атласом, на шляпе, украшенной перьями, сверкали драгоценные камни. Он обладал безмерным тщеславием. Был дураком, самоуверенным дураком, неверным супругом. Но она любила его.

Она подавила желание подбежать к Антуану, напомнить ему об их счастливых днях, о радостях простой жизни, которую они вели в скромных дворах Нерака и Пау. О Господи! — подумала она. Тогда мы были счастливы. Я могла делать Антуана счастливым, если бы оставила его возле себя, если бы ему не дали должность наместника при французском дворе, если бы он не представлял интерес для аморальных искателей власти. Но как мог этот красивый, элегантный мужчина, думавший больше о покрое камзола и фасоне шляпы, чем о политике, противостоять лести, которую он выслушивал от использовавших его людей?

Она желала его так же, как и в начале их брака. Она помнила Антуана — молодого человека, присутствовавшего на крещении бедного маленького короля Франциска. А теперь… он предал ее как жену и как королеву, предал ее семью и королевство.

Она не должна становиться слабой из-за любви к нему. Она не подпустила Антуана к себе.

— Не приближайся ко мне, — сказала Жанна. — Ты — жалкое создание. Слабое и тщеславное. Посмотри на свою шляпу! На твоем месте я устыдилась бы ее. Так вот какова новая мода! Ты можешь забавляться при дворе, ухаживать за дамами, обманывать жену, обменивать то, что тебе не принадлежит, на никчемный остров. Позвольте напомнить вам, называющему себя королем, — вашей короной вы обязаны мне!

Это было последним оскорблением. Антуан не мог стерпеть его. Он не выносил критику. Жанна смеялась над его вкусом и положением. Он мог выслушивать упреки возмущенной жены, но не самоуверенной королевы.

— Я вижу, что у нас не получается спокойного разговора. Ты стремишься к ссоре, а я не желаю ругаться с тобой.

Он изящно поклонился я покинул Жанну. Отправившись немедленно к Луизе, он рассказал ей о случившемся. Она стала утешать Антуана, льстить ему. Принимая ее ласки, он думал о Жанне. Ему показалось справедливым замечание испанского посла о том, что Жанна стоит на его пути к величию. Корона досталась ему благодаря Жанне! Что ж, она узнает, что думает о ее праве на эту корону испанский король!

Он обнимал Луизу, наслаждался ее молодостью и красотой. Рядом с ней Жанна была дурнушкой. Луиза, одна из красивейших женщин Франции, обожала его и с радостью родила ему сына. Жанна презирала его за то, что, следуя обычной для представителя французской знати традиции, он завел любовницу.

Жанна осталась во дворце Конде; Антуан по-прежнему жил в своих луврских покоях. Он принял католическую веру, Шантонне стал его лучшим другом. Они всегда были вместе; отношение де Гизов к их старому врагу смягчилось. Все знали, что Антуан собирается развестись с женой. Может ли добрый католик оставаться мужем еретички? Испания и Рим заочно приговорили ее к сожжению на костре, но это оставалось тайной, потому что Жанну еще следовало захватить в плен и передать в руки инквизиции; она имела во Франции много влиятельных друзей, готовых помочь ей избежать этой участи.

Гугеноты были возмущены поведением Антуана; даже католики презирали человека, сменившего религию по известным им причинам. Вся страна называла его за глаза «предателем». Люди знали, что Конде также изменил жене; французы относились к этому с пониманием, лишь самые ревностные гугеноты обвиняли его. Конде никогда не отрекался от своей веры и заявил, что не собирается это делать. Он был влюблен в красивую Изабеллу де Лимей, но ей не удавалось уговорить его отречься от своей веры. Конде, как и все гугеноты, возмущался поступком брата.

Что касается Катрин, то она не знала, что ей делать. Антуан встревожил ее легкостью своего обращения, но она верила в стойкость Конде. Принц Луи по-прежнему являлся силой, способной сдерживать де Гизов.

Жанна приехала слишком поздно; интриги испанцев и их заигрывание с Антуаном зашли весьма далеко; ее появление уже не могло вернуть Антуана в семью. Он был ослеплен лестными предложениями Шантонне. Однако Антуан не был лишен сентиментальности и по-прежнему любил жену. К тому же он славился переменчивостью своих настроений. Не удастся ли помирить его с Жанной? Мысль о возвращении Марии Стюарт во Францию оставалась для Катрин невыносимой.

Катрин вызвала к себе Жанну; она сказала, что хочет обсудить с ней важные дела.

Две королевы, не доверявшие друг другу, встретились. Бледная, с холодными глазами, Жанна сумела скрыть свои страдания. Ее случайные свидания с Антуаном во дворце Конде заканчивались ссорами. Он стремился к этому. Он обвинял ее в ереси и, что было хуже всего, грозил забрать детей к себе. Жанна знала, что ей угрожает опасность, что против нее строят заговоры; друзья советовали ей как можно быстрее покинуть Париж и отправиться в свои владения. Она не могла сделать это, не могла уехать, пока между нею и мужем сохранялись подобные неприязненные отношения. Она боялась, что, если она начнет готовиться к отбытию, Антуан потребует, чтобы она оставила детей. Она редко виделась с ним, большую часть времени он проводил с любовницей и друзьями. Иногда он приходил во дворец Конде, чтобы затеять ссору с женой; он казался Жанне удовлетворенным, улыбающимся украдкой, вспоминающим утехи последней ночи. Такое положение было неприемлемым для гордой женщины, для королевы, которой Антуан был обязан своей короной, о чем Жанна не стеснялась напоминать ему.

На бледном лице Катрин появилось сочувственное выражение. Познав унижение, которое королева-мать испытывала, видя привязанность мужа к любовнице, она могла понять чувства Жанны. Но она, Катрин, держалась тогда невозмутимо. Научилась улыбаться, не замечать пренебрежения. Непосредственность, прямодушие Жанны мешали ей успешно скрывать страдания.

Глупая королева Наварры, кажется, считала искренность достоинством; в глазах королевы-матери это качество всегда являлось проявлением безумия.

Катрин знала, что Жанна в опасности. За ней внимательно следил не только Шантонне, но и папский легат, прибывший в Париж, чтобы шпионить за Жанной и подготовить ее похищение, если она будет упорствовать в своей ереси. Эти замыслы будут осуществлены после тщательной подготовки. Наличие у Жанны многочисленных друзей затрудняло ее арест. Для его осуществления требовалась хитрость. Рим и Испания понимали, что эта женщина была могущественным лидером; один ошибочный шаг мог привести к кровопролитию и даже войне.

Катрин знала, что гофмейстер и врач Антуана были шпионами легата, сообщавшими ему о каждом, самом незначительном поступке и слове короля Наварры. Но Антуан не пользовался таким уважением, как его жена, и поэтому она находилась в большей опасности, чем он. Если она потеряет бдительность, то скоро услышит треск хвороста у своих ног; пламя опалит кожу королевы, а затем поглотит ее целиком.

Катрин оставалась равнодушной к возможным страданиям Жанны, но хотела уберечь ее от испанцев и папы римского. Королева-мать считала, что примирение Жанны и Антуана поможет ей противостоять де Гизам и Испании.

— Моя сестра, — ласково промолвила Катрин, — я услышала о ваших несчастьях с большим сожалением. Я помню, как вы и король Наварры любили друг друга в начале вашего брака, какой пример подавали другим. Я скорблю, видя вас в ссоре. Неужели нет надежды на примирение?

— Кажется, нет, мадам.

— Конечно, я понимаю, что вы должны предотвратить нелепый обмен территориями. Вы в силах сделать это, потому что подобная сделка не может состояться без вашего согласия. Но разве нельзя умиротворить при этом вашего мужа? Делайте вид, будто вы соглашаетесь с его указаниями. Сохраняйте спокойствие. Дождитесь более удобного времени для того, чтобы настоять на своем.

— Мы сильно расходимся с ним по вопросам религии и политики, мадам.

— Вам известно, с какой целью находится здесь папский легат? Вы знаете, что Шантонне замечает каждый ваш поступок и каждое произнесенное вами слово и обо всем докладывает моему свекру, испанскому королю. Проявите мудрость. Вернитесь в католицизм. Тогда вам не смогут причинить вред. Вы отнимете у них предлог для осуществления враждебных вам планов. Только так вы сохраните королевство для вашего сына.

— Мадам, — яростно закричала Жанна, — если бы сейчас я держала в моих руках сына и все королевства мира, я бы скорее бросила их в морскую пучину, нежели рискнула бы потерять надежду на спасение моей души.

Катрин пожала плечами. Очень хорошо. Пусть она попадет в лапы инквизиции. Пусть спасает свою душу в пламени костра. Другие поступали так до нее. Что такое забота о неумирающей душе? Они рассчитывали на вечную власть? Катрин стремилась к земной власти. Одно желание ничуть не менее эгоистично, чем другое. Жанна была готова потерять наследство сына ради спасения своей бессмертной души. Ее собственной бессмертной души. Вот в чем заключается их слабость. Они заботятся о себе, как и она, но если она идет на все ради земной власти, то они готовы заплатать любую цену ради спасения своих душ.

Какие глупцы! Жанна к тому же являлась помехой, поскольку явно не собиралась помочь Катрин.

— Я желаю вам, — мягко сказала Катрин, — выйти из этой неприятной ситуации и снова стать счастливой. Вы знаете, дорогая кузина, как вы близки мне; я готова отдать мою маленькую Марго вашему сыну Генриху, а моего Генриха — вашей крошке Катрин. Это еще сильнее свяжет нас.

Когда Жанна ушла, Катрин села писать письмо королю Испании. Она очень хотела устроить браки двух ее детей — дочери Марго и сына Генриха. Она должна смотреть в будущее; в настоящий момент перспективы получения Генрихом Наваррским королевства его матери были весьма туманными. Катрин собиралась выдать Марго за сына Филиппа, дона Карлоса, а Генриха женить на старшей сестре юного испанца Хуане, вдовствующей королеве Португалии.

Своим посланием, выдержанным в елейном тоне, она убеждала мрачного свекра, ревностного католика, в ее преданности католицизму и в общности интересов Испании и Франции.

«Я хочу, чтобы Господь забрал к себе королеву Наварры, — писала она. — Тогда ее нынешний супруг сможет жениться без промедления».

Весь двор говорил о короле и королеве Наварры. Между ними вспыхивали публичные ссоры; Жанна не скрывала своих чувств. Король пытался заставить Жанну ходить на мессу. Он был с ней то груб и раздражителен, то безразличен и холоден.

Луиза де ла Лимодьер, знавшая, что в случае развода король Наварры женится снова, видела себя его будущей женой и держалась весьма самоуверенно.

Она решила, что является не менее важной персоной, чем королева Наварры. Она сама может в один прекрасный день стать королевой Наварры — или Сардинии. Королева-мать обещала ей такую награду за то, что она, знатная незамужняя женщина, родила Антуану бастарда.

Она проявляла надменность и даже дерзость в присутствии королевы Наварры.

— Почему, мадам, — спрашивала Луиза, когда они встречались на людях, — вы не следуете моде двора? Такое платье сделало бы вашу фигуру менее угловатой. И этот цвет не идет вам. Он делает вас похожей не на королеву, а на служанку.

Жанна отвернулась; она не хотела ронять свое достоинство, вступая в перепалку с такой женщиной. Но Луиза не отставала от нее; все смотрели на них.

— Поверьте мне, мадам, я знаю, какие качества ценит в женщине король, ваш нынешний муж. Он часто говорит мне, что я ими обладаю.

— Меня не интересует, что ищет мой муж в женщинах, — сказала Жанна, — потому что он сам меня не интересует, как и вы.

— О, мадам, но Антуан — такой замечательный любовник. Я уверена, что вы не сумели раскрыть его достоинства.

— Возможно, он кажется вам таковым, если ради него вы еще сильнее пятнаете свою и без того дурную репутацию, — парировала Жанна. — А теперь оставьте меня. Я должна заняться более важными делами.

— Мадам, я, родила королю сына.

— Да, бастарда. Мадемуазель, в этой стране бастардов так же много, как и шлюх, которые рожают их, поэтому еще один ничего не меняет, уверяю вас.

Разъяренная Жанна удалилась.

Антуан ждал жену в ее покоях.

— Я желаю, чтобы ты отравилась вместе со мной на мессу, — заявил он холодным тоном.

— Мне нет дела до твоих желаний, — отрезала Жанна.

Она огорчилась, увидев сидящего у окна сына Генриха; мальчик отложил книгу в сторону, чтобы понаблюдать за сценой между родителями.

Антуан проигнорировал присутствие мальчика. Он сжал запястье Жанны.

— Ты пойдешь со мной на мессу. Ты забываешь о том, что я — твой господин.

Вырвавшись, она засмеялась ему в лицо.

— Ты… мой господин? Побереги такие речи для мадемуазель де ла Лимодьер. Пожалуйста, не забывай кто я.

— Ты — моя жена.

— Весьма любезно с твоей стороны помнить об этом. Я хотела сказать — не забывай о том, что я — королева Наварры.

— Хватит дурить. Ты пойдешь со мной на мессу… немедленно.

— Нет. Я никогда не буду присутствовать на мессе и любой другой папистской церемонии.

Маленький Генрих медленно поднялся с дивана и подошел к родителям.

— Ваше Величество, я прошу оставить мою маму одну, — дерзко произнес мальчик.

Антуан повернулся к сыну; достоинство мальчика рассердило короля, он почувствовал себя слабым, жалким.

— Как ты смеешь? — закричал он.

— Смею, — ответил Генрих; он показался Жанне похожим на своего деда, другого Генриха Наваррского. — Я никому не позволю грубо обращаться с моей мамой.

Антуан схватил мальчика и отшвырнул его в другой коней комнаты. Генрих удержался на ногах, уцепившись за штору. Придя в себя, он с достоинством произнес:

— Меня тоже никто не заставит пойти к мессе!

Антуан приблизился к сыну и взял его за ухо.

— Ты, мой господин, пойдешь туда, куда тебе прикажут.

— Если это сделает мама, — выпалил Генрих.

— Нет. Ты пойдешь туда, куда тебе прикажет отец.

— Я не пойду к мессе, — повторил Генрих. — Я — гугенот, как моя мама.

Антуан ударил сына по лицу. Жанна с гордостью наблюдала за происходящим, любуясь мальчиком, который стоял, широко расставив ноги и с ненавистью глядя на отца. «Настоящий уроженец Беарна!» — сказал бы его дед.

Антуан не был злобным человеком, его огорчала сцена, вызывавшая у сына чувство торжества; король хотел поскорее закончить ее. Он любил мальчика, гордился им, несмотря на отсутствие элегантности в облике сына. Генрих обладал острым умом и несомненным мужеством.

Антуан вызвал слугу и приказал ему:

— Пришли ко мне воспитателя моего сына.

Когда наставник явился, король приказал ему сурово выпороть Генриха за его дерзость.

Покидая комнату, мальчик закричал:

— Я не пойду к мессе. Не пойду к мессе.

Его возбужденно сверкающие глаза выражали любовь к матери.

За мальчиком и наставником закрылась дверь.

— Отличная сцена, — сказала Жанна, — и вы, Ваше Величество, сыграли в ней ту роль, в которой я ожидала вас увидеть. Мой сын пристыдил вас, и я поняла, что вы это почувствовали. Какая жалость, что мадемуазель де ла Лимодьер не присутствовала при этом! Я не уверена в том, что у бастарда нашлось бы столько мужества.

— Замолчи! — приказал Антуан.

— Я буду говорить, когда захочу.

— Ты, дура, Жанна.

— А ты подлец.

— Если ты немедленно не станешь католичкой, я разведусь с тобой.

— Как тебе это удастся, мой господин?

— Папа обещал мне. Он не хочет, чтобы я остался с еретичкой.

— Ты хочешь развестись и отказаться от моей короны? Это тебя не устроит.

— В случае развода корона останется у меня.

— Каким образом? Я получила ее от отца.

— Часть Наварры завоевана Испанией; я могу получить ее всю целиком. Испания не любит еретиков, даже коронованных. Испания хочет видеть меня мужем католички.

— Мадемуазель де ла Лимодьер? — спросила Жанна и задрожала, подумав об отважном мальчике, который мог остаться в будущем без королевства из-за подлости своего отца.

— Не будь дурой, — сказал Антуан.

— Это ты поступаешь как дурак. Неужели ты не видишь, что эти люди интригуют против нас обоих? Они хотят ослабить и унизить не только меня, но и тебя тоже. Сардиния! Голый, бесплодный остров. Они внушают тебе, что это — рай.

Ее голос дрогнул.

— Антуан, я думаю о наших детях. Что станет с ними? Твой отказ от меня приведет к моей гибели, но он также погубит наших детей.

Антуан увидел редкую картину: Жанна разрыдалась. Она не могла остановить хлынувшие слезы. Они тронули его. Он вспомнил, кем она была для него. Бедная Жанна! Казалось невероятным, что с ними может произойти такое. Беда подкралась так медленно, что он не заметил ее приближения. Он подумал о счастье, которое они делили, о днях, проведенных с ней в военном лагере» о его возвращении домой после сражений. Он, как обычно, заколебался. Даже сейчас он не был уверен, как ему поступить — отказаться от Жанны или от Прекрасной Распутницы, остаться католиком или вернуться к реформизму. Его, как всегда, терзали сомнения. Он никогда не мог выбрать правильный путь.

— Жанна, — сказал Антуан, — ты избавишь меня от необходимости совершить этот шаг, если подчинишься мне и помиришься с Римом и Испанией. Что касается меня, то я не решил, какая религия истинная. Просто, Жанна, пока я пребываю в сомнениях, я буду следовать традиции моих предков.

Она горестно засмеялась.

— Если ты одинаково относишься к обеим верам, я прошу тебя выбрать ту, которая принесет тебе наименьший ущерб.

Она еще раз посмеялась над ним. Антуан окаменел, потом отвернулся от жены. Так было всегда. Она не облегчала его положения, не шла ему навстречу.

Он снова вспомнил о том, что она стоит на его пути к величию.

Катрин испугалась. Она чувствовала, что ее первая настоящая авантюра в области внешней политики может стоить ей жизни. Она наконец раскрылась, хотя прежде действовала тайно. Ее окружали могущественные враги, шпионы Рима и Испании. Де Гизы были настроены против королевы-матери, католики подозревали ее в связях с гугенотами, а последние не доверяли ей. Она пыталась следовать наставлениям Макиавелли, но не добилась в этом успеха. Змея выползла из укрытия, развернулась во всю длину; поняв, какой яд несут ее зубы, обе стороны приготовились раздавить холодную, безжалостную тварь.

Король Наварры присоединился к католическому триумвирату, образованному с целью подавления опасности, исходившей от гугенотов. Антуан прошел по Парижу во главе католической процессии и публично присутствовал на мессе в церкви Святой Женевьевы. Это свидетельствовало о его официальной приверженности католицизму.

Катрин знала, что Жанне угрожает серьезная опасность. А ей самой? В стране бушевали религиозные бунты. Гугеноты разоряли католические церкви, ломали изображения святых, жгли алтари, а когда им представлялась такая возможность, убивали католиков. Последние яростно мстили, нападая на молящихся гугенотов и истребляя их; они предавали огню дома, где собирались реформисты. Мать, несшая ребенка с реформистского крещения, подверглась нападению; ребенок был убит на ее глазах. Совет в Пуасси, который должен был способствовать большей веротерпимости, похоже, только усугубил ситуацию. Раскол охватил всю страну, вражда между католиками и протестантами нарастала. В Париже — оплоте католицизма — гугенотов казнили на каждом углу; но еще существовали такие города, как Ла Рошель, где протестанты были в большинстве; там совершались зверства над мужчинами, женщинами и детьми во имя реформистской веры.

Катрин слушала заседание триумвирата через трубу, один конец которой находился за гобеленом в комнате для совещаний, а другой — в луврских покоях королевы-матери.

— Вмешательство королевы-матери в государственные дела становится невыносимым, — отчетливо услышала она голос Франциска де Гиза. — Я предлагаю избавиться от нее.

Катрин в страхе напрягла слух, чтобы ничего не пропустить. Она думала о четырех мужчинах, составлявших триумвират, который назывался теперь неправильно; присоединение к нему Антуана сделало его советом четырех. Там были братья де Гизы — герцог и кардинал, — а также маршал де Сент-Андре и Антуан.

— Надо лишить ее регенства! — заявил Антуан.

— Почему не освободиться от Катрин Медичи, утопив ее в Сене? — сказал Сент-Андре. — Это можно сделать тайно. Думаю, во Франции нет человека, который пожелал бы расследовать исчезновение этой женщины.

Катрин перестала слушать. Она не поняла, что предложение утопить ее в Сене было шуткой. На месте этих людей она воспользовалась бы любой возможностью устранить врага; она вообразила, что они готовятся поступить именно так.

Не теряя времени, она отправилась в покои короля и сказала ему, что они должны немедленно выехать в Фонтенбло. Этим же вечером они тайно ускакали туда.

Совет перестал обсуждать поведение королевы-матери и перешел к более важному вопросу, связанному с Жанной Наваррской.

— У нас есть только один выход, — сказал Франциск де Гиз. — Она должна быть арестована как государственная преступница при первом удобном случае.

Услышав это, Антуан побледнел. Жанна… государственная преступница, узница мрачной тюрьмы! Гордая Жанна! И что потом? Ее передадут испанцам, страшной инквизиции. Подвергнут пыткам… ужасным пыткам испанской инквизиции. Он мог представить Жанну перед инквизицией. Она не сдастся. Вытерпит дыбу, водяную пытку, любые другие мучения, которые придумают для нее. Она не сдастся, если они будут рвать раскаленными щипцами ее плоть и лить в рану расплавленный свинец.

Кардинал де Лоррен положил руку на плечо Антуана.

— Иногда, — мягко сказал кардинал, — возникает необходимость сделать ради истинной веры нечто неприятное для нас.

Антуан склонил голову. Он попытался прогнать от себя образ Жанны-мученицы. Он хотел попасть на Небеса. Там для него найдется хорошее, почетное место, потому что он избрал истинную веру, заблудшая овца вернулась в стадо, и ей все будет прощено.

— Значит, все согласны с тем, что необходим ордер на арест Жанны Наваррской, — сказал герцог де Гиз.

Антуан не возразил, и его молчание было принято за знак согласия.

— По обвинению в ереси, — добавил кардинал и обнял Антуана. — Вы, Важе Величество, поступили достойно. Пусть Господь дарует вам долгую и счастливую жизнь.

— Да будет так! — произнес герцог.

Совет закончил свою работу.

Антуан покинул зал заседаний, пытаясь успокоить себя. Это было нелегко — он чувствовал себя Иудой.

Вскоре Жанна услышала, что подписан ордер на ее арест — у королевы Наваррской было много друзей при дворе. Потрясенная новым предательством мужа — Жанна знала, что тут не обошлось без триумвирата, членом которого он стал, — королева Наварры обрадовалась тому, что необходимость срочных действий избавит ее от грустных размышлений.

— Немедленно бегите, — предупредили ее, — нельзя терять ни часа. Вы обретете безопасность лишь в ваших владениях. Если вас схватят, это станет серьезным ударом по всему делу гугенотов, не говоря уже о пытках, которые вам придется вынести.

Она поняла справедливость этих слов и, взяв с собой четырехлетнюю дочь, в сопровождении свиты без промедления отправилась в путь.

После того случая, когда ее сын Генрих вступился за мать перед отцом, он был отнят у Жанны и помещен в Сент-Жерменские покои Антуана. Она не могла уехать без сына. Ей предстояло прежде всего отправиться в Сент-Жермен повидаться с Генрихом и при возможности забрать его с собой.

В дороге ее преследовали горькие мысли. Отняв Генриха у Жанны, Антуан не остановился на этом. Король Наварры проявил жестокость, отдав сына на попечение иезуита Винсента Лауро. Враги хотели отнять у нее не только мужа, но и сына.

Друзья предупредили Жанну о том, что заезжать в Сент-Жермен — настоящее безумие, поскольку ей все равно не отдадут мальчика. Несомненно, его надежно стерегли; она лишь подвергнет себя опасности. Но Жанна пренебрегла этим советом. Она должна увидеть Генриха. Сказать ему несколько слов, напомнить об обязательствах перед мамой и его верой. Даже если ей не удастся забрать сына, она сделает хотя бы это.

Она прорвалась к нему мимо его новых воспитателей и слуг, на самом деле являвшихся охранниками. Маленький мальчик подбежал к матери и крепко обнял ее.

— О, мама, ты приехала, чтобы забрать меня домой в Беарн?

Антуан, тотчас предупрежденный о ее приходе, ворвался в покои; сплетя руки на груди, он глядел на жену холодно, неприязненно, а на сына — строго.

— Ты должен остаться здесь со мной, — ответил Антуан на вопрос мальчика. — Я — твой отец; ты подчиняешься мне.

— Но я хочу уехать с мамой! — закричал смелый малыш.

— Постарайся быть разумным, — сказал Антуан. — Я не хочу снова наказывать тебя.

— Мама, я должен остаться?

Она кивнула, помня о многочисленной дворцовой охране и не желая рисковать здоровьем сына. Он был отважным и мог оказать сопротивление. Но он подчинится матери.

— Боюсь, что да.

Она прижала его к своей груди.

— Генрих, мой дорогой сын…

— О, мама… дорогая мама.

Жанна шепнула ему:

— Не забывай моих советов, дорогой. Будь всегда верен мне и моей религии.

— Клянусь, мама, — ответил он шепотом.

— Скоро все будет хорошо, и мы окажемся вместе.

— Да, мама.

— Но некоторое время мы поживем раздельно.

Он кивнул.

— Мой дорогой, никогда не ходи к мессе. Что бы они ни сделали… всегда отказывайся. Если ты уступишь им, ты перестанешь быть моим сыном.

— Я знаю, — сказал мальчик.

— Значит, ты будешь верным и сильным мой дорогой?

— Да, мама, я буду верным и сильным. Я — гугенот. Я никогда не забуду этого, что бы они ни делали. Я всегда буду помнить тебя и то, что со временем я окажусь рядом с тобой.

Расставание было грустным. Они снова и снова целовали друг друга. Антуан взволнованно наблюдал за ними. Он не хотел причинять боль им обоим. Он помнил о связывавших их отношениях. В случившемся виновата Жанна. Почему она не может стать католичкой? Тогда бы все наладилось.

Он вызвал с помощью колокольчика наставника Генриха; горько плачущего мальчика увели.

Антуан обратился к Жанне:

— Прошу тебя, не задерживайся здесь. Тебя собираются арестовать. Умоляю тебя, беги. Самый безопасный путь в Беарн лежит через Вендом. Там ты сможешь передохнуть в моем замке… но не оставайся в нем надолго. Это твой единственный шанс на спасение.

Жанна изумленно посмотрела на него.

— Но ты же на их стороне. Разве ты не должен задержать меня… арестовать?

— Уходи! — крикнул Антуан. — Уходи, прежде чем ты заставишь меня сделать это… как ты заставила меня сделать многое другое. Твой острый язычок невыносим. Не вынуждай меня…

— Бедный Антуан! — сказала она. — Это твой главный недостаток. Ты никогда не можешь решить, на чьей ты стороне.

Жанна в последний раз бросила взгляд на красивого, элегантного Антуана, одетого по последней моде. Она страдала от того, что по-прежнему любила его… даже теперь, когда он предал ее!

Она покинула Сент-Жермен и отправилась в парижскую гостиницу, где провела ночь, пока шли приготовления к ее отъезду в Беарн; под окном Жанны стояли гугеноты. Люди, получившие приказ арестовать ее, не смогли ничего сделать; она получила возможность выбраться из столицы.

Но ей не было суждено добраться до безопасного места: Де Гизы, заметив колебания Антуана, предложили ему дать указание гражданам Вендома арестовать Жанну по ее прибытии в город; братья быстро выведали у него, что Жанна собирается остановиться там перед утомительным путешествием на юг.

Проведя немало тяжелых дней в дороге, усталая Жанна прибыла в Вендом. Отдыхая в величественном замке, принадлежавшем предкам мужа, она готовилась к скорейшему продолжению переезда в Наварру.

Маленькая дочь Жанны, Катрин, была ей большим утешением. Четырехлетняя девочка, развитая не по годам, понимала, что мать страдает, и пыталась успокоить ее. Жанна чувствовала, что, если бы маленький Генрих находился при ней, она не слишком переживала бы из-за всего остального. Как она могла продолжать любить мужа, который предал ее подобным образом? Это была не быстротечная измена с Прекрасной Распутницей, не преходящая любовная связь. Ее она еще могла со временем простить. Но то, что он стал участником заговора, имевшего целью погубить ее, отнять королевство и даже подвергнуть опасности саму жизнь Жанны, было такой легкомысленной жестокостью, которую она запомнит навсегда.

Жанна отдыхала на кровати возле своей дочери, когда один из ее приближенных захотел поговорить с ней. К Жанне впустили мужественного гасконца, верного гугенота, готового с оружием в руках защищать королеву от любого числа врагов.

Он был сильно взволнован и обратился к Жанне, не тратя время на формальности.

— Мадам, извините за вторжение, но мы в серьезной опасности. Мы угодили в ловушку. Король Наварры приказал горожанам не выпускать нас из Вендома. Мы останемся пленниками до прибытия стражников, которые доставят нас назад в Париж.

Жанна закрыла глаза. Это было последним предательством. Ловушку подстроил человек, которого она любила; она шагнула в нее с закрытыми глазами — возможно, потому что во время беседы в Сент-Жермене она поверила, что в Антуане осталась доброта, что он действительно хочет помочь ей скрыться от его друзей.

Но правда заключалась в том, что ему не хватило мужества задержать ее там. Как только она скрылась из виду, он принял меры к тому, чтобы погубить ее.

— Каковы будут ваши приказы, мадам? — спросил гасконец.

Она покачала головой.

— Нам остается только ждать.

— На улицах полно стражников, мадам. Но, может быть, нам удастся прорваться.

— Мы не готовы к схватке. Вся моя свита будет перебита за десять минут.

— Мадам, неужели мы сдадимся без борьбы?

— Они схватят меня, — сказала она. — Вас всех, несомненно, отпустят на свободу. Отвезите мою дочь в Беарн, если сможете.

— Мама, я хочу остаться с тобой, — сказала маленькая Катрин. — Я готова предстать перед инквизицией, если это ждет тебя.

Жанна обняла дочь. Милая Катрин! Что она знает о камерах пыток, об ужасных страданиях, причиняемых Святой Инквизицией тем, кого она считает еретиками? Что ей известно о дыбе и аутодафе, об агонии и смерти? Слышала ли она вопли мучеников, ощущала ли запах опаленной кожи?

— Этого, — твердо заявила Жанна, — я никогда не сделаю.

Она повернулась к гасконцу.

— Стойте на страже. Не забывайте мои указания. Помните… о моей дочери.

Он поклонился, выражая покорность, но его глаза горели. Он хотел драться за свою королеву.

Всю долгую ночь Жанна лежала без сна в ожидании звука шагов, криков стражников, которые могли ворваться в замок и схватить ее. Она не сомневалась, что это будут люди Антуана; Гизы и Шантонне пожелают, чтобы именно гвардейцы мужа заковали ее в цепи и повезли к костру.

Дочь заснула рядом с Жанной. Королева Наварры нежно поцеловала девочку. Четырехлетняя Катрин была слишком мала, чтобы остаться одной. Всего четыре года тому назад она радовалась вместе с Антуаном рождению их дочери.

Этой долгой ночью она услышала странный шум, донесшийся из города. Она подошла к окну; небо порозовело, но это была не заря, а отсвет пожара. Она почувствовала запах дыма. Всматриваясь в темноту, Жанна услышала крики.

Она начала торопливо одеваться; у двери появился гасконец.

— Мадам, — сказал он, — в городе грабежи. В Вендом вошла банда наемников. Об этом нам сообщил один из ваших доброжелателей. Горожане заняты защитой своих жизней и собственности. Мы можем ускользнуть незаметно… никому нет сейчас до нас дела. Но если мы упустим время…

Жанну охватило ликование. К ней вернулась вся ее былая энергия.

— Наши молитвы услышаны, — закричала она. — Мы должны как можно быстрее покинуть город. Мы поблагодарим Господа… позже. Сейчас на это нет времени. Прежде всего необходимо воспользоваться шансом, дарованным небесами. Мы должны незаметно выбраться из Вендома до рассвета…

Она повернулась к дочери.

— Катрин, проснись, моя дорогая. Мы едем сейчас.

— В инквизицию? — сквозь сон спросила девочка.

— Нет, моя любимая. На свободу.

Двигаясь на юг от Вендома, спутники Жанны говорили о том, что они только что стали свидетелями чуда. Господь послал банду наемников-грабителей в Вендом, чтобы помочь королеве бежать. Жанна невозмутимо улыбалась. Она догадалась, что принца Конде предупредили об угрожавшей ей опасности, потому что эти бандиты были гугенотами, очевидно, получившими приказ: «Займите Вендом. Создайте панику и поддерживайте ее всю ночь, пока королева не удалится от города настолько, что преследование станет невозможным».

Браво, Конде! Он был таким же ненадежным и ветреным, как его брат, но хранил верность делу, которое считал правильным. Она должна поблагодарить Господа за поступок ее деверя.

Они ехали дальше на юг; к каждому вечеру они уставали от верховой езды и проваливались в глубокий сон; утром они продолжали двигаться к границе, за которой их ждала безопасность.

Достигнув города Комонта, они обнаружили, что католическая армия, возглавляемая Монтлуком, находится всего в нескольких милях позади них. Долгое утомительное путешествие, проделанное в тяжелых условиях, прерываемое отдыхом в замках, где у Жанны имелись друзья — хотя кому она могла доверять теперь, после предательства человека, на которого она полагалась больше, чем на кого-либо? — истощило ее силы, она страдала не только от физической усталости, но и от душевной опустошенности.

Но она должна без промедления двигаться дальше; она сделала это и достигла границы, имея в запасе всего час. Там она испытала радость, обнаружив, что ее верные подданные приготовились принять и защитить свою королеву.

Бегство завершилось; Жанна одержала победу. Она думала обо всем том, что осталось позади — о муже, к которому она так тщетно старалась относиться безразлично, об обожаемом ею сыне, — и триумф казался Жанне горьким, бессмысленным.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ярость и страх переполняли душу Катрин. Франциск де Гиз прибыл в Фонтенбло в сопровождении короля Наварры и маршала де Сент-Андре; герцог заставил ее и короля вернуться в Париж, где их поместили в Мелун. С ними обращались в соответствии с их положением, однако им дали ясно понять, что они не имеют права покидать Мелун без сопровождения.

Катрин полностью раскрылась. С ученицы Макиавелли сорвали маску. Письма, которые она посылала Конде, были перехвачены и прочитаны людьми, которые не должны были их видеть — в этих посланиях Катрин объясняла, сколь невыносимо положение королевы-матери и юного монарха Карла под властью триумвирата, и умоляла Конде спасти ее. Она обещала ему свою поддержку; поймав ее на слове, Конде развязал в стране гражданскую войну — войну, о которой герцог де Гиз постоянно говорил Катрин, что она вызвана двуличием королевы-матери.

Он объявил, что она не является настоящим католиком. С одной стороны, она вступила с ними в тайный сговор, имевший целью отречение Антуана де Бурбона от реформистской веры; с другой стороны, она интриговала вместе с Конде. Именно она поощряла гугенотов в такой степени, что они осмелились взяться за оружие.

Гугеноты, в свою очередь, заявили, что она обманула их, что она — лживая и коварная женщина; успокаивая реформистов сладкими речами, она якобы вступила в направленный против них союз с католическим испанским королем.

Катрин тщетно пыталась оправдаться в глазах герцога и кардинала, Антуана и испанского посла. Она уверяла их, что они неправильно поняли зашифрованные письма к Конде. Она признавала, что они содержали обещание помощи, но истинный их смысл был совсем иным. Тут, давая объяснения, Катрин смутилась. Ей пришлось признать, что она питает симпатию к галантному принцу Конде.

Глаза герцога были холодными, безжалостными; кардинал скривил тонкие губы; испанский посол не выбирал выражений и был весьма груб; это сильно напугало Катрин, поскольку свидетельствовало о том, что ее больше не считают важной персоной.

О ней и Конде поползли слухи. Люди говорили, что она без ума от него, хочет «жениться на принце» и сделать его королем Франции в ущерб своим детям.

Катрин удивлялась самой себе. Она вела себя крайне безрассудно по отношению к этому человеку, что было непохоже на нее. Но теперь, осознав угрожавшую ей и детям опасность, она захотела погубить Конде — вместе с де Гизами, Антуаном и прочими. Какой дурой она была, поставив на первое место свое увлечение галантным принцем! Можно ли сравнить радость, получаемую от любви, с той, что давала борьба за власть?

Она в страхе ждала какого-то ужасного поворота судьбы. Больше всего она боялась герцога де Гиза. Его нельзя оставлять в живых. Когда на троне был Франциск, де Гиз являлся самым могущественным человеком во Франции, и сейчас он быстро восстанавливал это свое положение. Но как трудно будет умертвить его! Это необходимо сделать, но не с помощью яда. Если герцог умрет от отравления, люди обвинят в этом Катрин. Они будут шептаться об итальянке и ее шкафчике с ядами. Однако он должен уйти из жизни. Он являлся ее главным врагом; он наконец понял, что имеет дело не со слабой женщиной, а с коварной интриганкой, чье поведение было непредсказуемым.

Тем временем в стране бушевала гражданская война; Конде одерживал победы. Он захватил Орлеан, Блуа, Тур, Лион, Валенсу, Руан и многие другие города. Королевство раскололось. Католики, тревожась все сильнее, просили помощи у испанского короля.

На какую безопасность для себя и детей могла рассчитывать Катрин? Ей не доверяли ни католики, ни гугеноты. Теперь ее ненавидела вся страна — как после гибели дофина Франциска. Она уверяла себя, что ей просто не повезло. Катрин не понимала, что она проявила скорее коварство, нежели ум, и ошиблась в окружавших ее людях, потому что судила о них по себе самой.

Гугеноты набирали силу по всей Франции. Они шагали по дорогам страны, распевая свои песни, высмеивавшие Антуана де Бурбона, еще недавно считавшеюся одним из их лидеров: «Франт, который часто меняет свои цвета». Они презирали предателя, не доверяли королеве-матери. Но если над Антуаном они смеялись, то ее они ненавидели.

Антуан лежал под Руаном. Он получил серьезное ранение в сражении за этот город. Несколько недель гугеноты удерживали его, отбивая атаки войска, возглавляемого Антуаном. Даже сейчас, находясь на походной кровати, он слышал доносившееся из-за городских стен пение: «Франт, который часто меняет свои цвета…»

Они презирали его; они насмехались над ним, даже зная, что он находится рядом со своей армией. Антуан де Бурбон, предатель, жалкий щеголь, который поменял костюм ради своего удобства.

Антуан упал духом. Его мучила болезненная рана; он постоянно переворачивался с боку на бок. Рядом с ним, по обе стороны от его кровати, находились личные хирурги короля Наварры. Внезапно он с усмешкой осознал, что и в этом проявил свой характер двурушника: один врач был иезуитом, другой — гугенотом.

«Это смерть», — подумал Антуан. Перед ним мелькали картины прошлого. Иногда он бредил. Порой ему казалось, что он ощущает теплое дуновение беарнского ветра, что Жанна, сидящая рядом, обсуждает с ним домашние дела, как это бывало в начале их брака.

В лагере с Антуаном находилась женщина; она последовала сюда за королем и заботливо ухаживала за ним. Сейчас она сидела у постели раненого, подносила бокал вина к его губам. Он чувствовал аромат ее духов, ощущал близость нежного, податливого тела Прекрасной Распутницы, скрывавшегося под дорогим парчовым платьем. Он взял руку Луизы и поцеловал ее. Она на самом деле любила его, она родила ему сына не потому, что он был королем. Почему Жанна не приехала, когда его ранили? Это было ее долгом.

На лице Антуана выступил пот — он злился на Жанну; слезы заполнили его глаза, потому что он разочаровал ее, не оправдал представлений Жанны о нем.

Последний раз он видел жену в Сент-Жермене, куда она приехала, чтобы повидать сына. Она не знала о том, что в тот миг Антуан был готов отказаться от всего обещанного испанским королем и своего места в триумвирате. Да, неуверенно сказал себе Антуан, он едва не убежал с Жанной в Беарн. Но затем он передумал — этого следовало ожидать от Предателя; он распорядился задержать ее в Вендоме.

Она отказалась от него, напомнил он себе. Уехала в Беарн и принялась оттуда поддерживать реформистов. Она послала подкрепление войскам Конде. О, его брат! Что думает о нем теперь Луи? Они были так близки. Но религия, как это часто случается, разорвала узы крови, сейчас братья сражались друг против друга.

Он жестоко отомстил Жанне, когда маленький Генрих оказался в Сент-Жермене на грани между жизнью и смертью. Тогда за мальчиком ухаживала Луиза. Он заболел оспой; услышав об этом, Жанна ужасно встревожилась. Она умоляла Антуана и королеву-мать отдать ей сына. Но Катрин отказала Жанне. Она заявила: «Это наш единственный рычаг для давления на мать мальчика». Однако Катрин разрешила отправить Генриха на попечение герцогини де Феррара; это было все, чего добивалась Жанна. Если бы Антуан проявил настойчивость, он мог бы договориться с королевой-матерью и отправить сына к Жанне. Иногда он собирался поступить так, но, когда королева-мать ясно заявляла о своих желаниях, было легче уступить им, нежели спорить с ней.

Слезы резали его глаза. Он грустил, страдал от боли. Врачи уверяли, что рана не смертельна. Он увидит взятие Руана.

— Луиза! — позвал он; женщина тотчас подошла к нему. — Пусть звучит музыка, давай устроим веселье, танцы — иначе я сойду с ума.

Она обрадовалась перемене в его настроении. Позвала самых остроумных мужчин и женщин, сопровождавших его армию, — друзей Антуана по двору. Луиза легла на кровать рядом с ним, обняла его. Звучала музыка, люди танцевали, рассказывали последние сплетни двора. Антуан чувствовал себя плохо, но благодаря такому отвлечению он мог обманывать себя мыслями о том, что так же полон жизни, как и его гости.

Врач уговаривал Антуана:

— Ваше Величество, вы нуждаетесь в отдыхе. Надо дать ранам зажить.

— В отдыхе! — воскликнул он. — Я не хочу отдыхать. Бездействие вынуждает меня думать, а я не желаю думать. Я хочу слышать смех и шутки. Видеть, как танцуют мои друзья. Слышать их пение. Замолчите, или я велю вырезать вам язык. Не мешайте мне жить, как я желаю.

Развлечения продолжались. Он не отпускал от себя Прекрасную Распутницу.

— Почему бы и нет? — говорил он. — Моя жена не приезжает ко мне. Мужчина должен жить. Мужчина должен любить.

— Нет, Ваше Величество, — заявили доктора. — Ваше состояние не позволяет делать это.

— Пошли вы к черту! — закричал Антуан. — Я знаю, как мне развлечься.

Его армия взяла Руан. Он объявил о своем желании быть внесенным в город в паланкине вместе с Луизой. Он хотел позабавиться, спросить гугенотов, готовы ли они и теперь петь песню о франте!

Его поместили в паланкин, но он не увидел город, поскольку потерял сознание, не добравшись до стен.

Придя в себя, он обнаружил, что снова находится в лагере.

Над ним склонился Лауро.

— Ваше Величество, вам следует приготовиться к встрече с вашим Господом.

— Значит, это так? — сказал Антуан и задрожал, вспомнив о своем состоянии. Он велел очистить палатку от всех, кроме врачей, священника и любовницы.

Открыв глаза, он растерянно посмотрел на оставшихся.

— Я… я…

Ему было трудно говорить.

— Я принял католическую веру, но сейчас, когда мой конец близок…

Ему казалось, что улыбающаяся Жанна пристально смотрит на него своими карими глазами. Я не виноват, Жанна, мысленно произнес он. Я любил тебя. Сначала. Если бы мы были простыми людьми… если бы могли жить в Беарне… вдвоем обрабатывать землю, сажать тутовые деревья, растить их, мы были бы счастливы. Я был бы весел, ты была бы благоразумной супругой. Тебе не следовало отпускать меня от себя. Но ты, королева, сделала меня королем. Я испытывал слишком сильный соблазн. Я стал желать большей власти. Я не знал, чего я хотел. Метался из стороны в сторону.

Наконец он произнес:

— Теперь, когда конец близок, моя душа возвращается к протестантской вере.

— Покайтесь, — поторопили его. — Подумайте о ваших грехах, Ваше Величество. Покайтесь, чтобы войти в Царство Небесное.

Он посмотрел на говорившего и узнал его.

— О, Рафаэл, — медленно промолвил Антуан. — Ты служил мне двадцать лет и лишь сейчас впервые предупредил своего господина о его прискорбных ошибках.

Антуан начал думать о своих грехах, мысленно перечислять их, просить у Бога прощения.

— О, Господи, — сказал он, — если я поправлюсь, я пошлю лютеранских миссионеров проповедовать Евангелие по всей Франции.

Антуан услышал чей-то шепот:

— Уже поздно говорить это.

Да, он понимал. Уже поздно.

— Жанна, — простонал он, — почему ты не пришла? Ты должна была совершить путешествие и находиться возле меня.

Он умер не сразу. К нему пришел его брат, кардинал Бурбон; Антуан попросил этого человека вымолить для него прощение у другого брата, Луи, принца Конде, которого он горячо любил, пока между ними не встала религия.

— Я умру гугенотом! — воскликнул Антуан, думая о Луи и Жанне. — Пусть люди считают меня неискренним. Я хочу умереть в согласии с верой Лютера!

Было решено перевести его в более удобные покои; туманным ноябрьским днем Антуана подняли на борт корабля и повезли по Сене в сторону Сент-Мора. Это было ошибкой, потому что качка усиливала боль; когда его спускали на берег, он понял, что настал последний момент.

Де Гизы послали монаха прочитать молитву; будучи не в силах возражать, Антуан слушал ее. Когда монах смолк, Антуан пробормотал: «Аминь».

Из-за этого де Гизы сказали, что он умер католиком; если бы перед самой смертью он объявил себя гугенотом, это сочли бы естественным поступком Предателя.

В своем укрытии, в Беарне, Жанна получила известие.

Она тупо уставилась в пространство. Это ничего не значит для меня, убеждала себя женщина. Между нами все было кончено. Когда он отказался отдать мне сына, я поняла, что никогда больше не смогу относиться к мужу с любовью.

Однако она должна думать не об Антуане-двурушнике, неверном муже, но о жизнерадостном принце, присутствовавшем на крещении короля Франциска, о ее возлюбленном в серебряном галеоне, похитившем сердце Жанны. Она должна помнить Антуана — возлюбленного и мужа.

По щекам вдовы короля Наварры покатились слезы.

Катрин находилась в ее любимом замке Блуа. Жизнь здесь стала немного более безопасной, чем несколько месяцев тому назад. Города, захваченные гугенотами, постепенно освобождались; она сама уже не была пленницей де Гизов. Она знала, что так и было недавно, хотя они старались замаскировать этот факт.

Теперь она внушила им ощущение безопасности; ей следует сохранять его в де Гизах. Она должна действовать крайне осторожно. Она сделала выводы из важного урока. Она всю жизнь получает горькие уроки, но этот вряд ли забудет.

Катрин радовалась тому, что Франциск де Гиз поглощен войной. Она чувствовала себя лучше в его отсутствие. Сейчас он сражался за Орлеан. Кто знает, что может случиться с ним! Да, он был величайшим воином Франции, но и главным врагом Катрин.

С герцога де Гиза мысли Катрин перескочили на ее сына Карла, короля Франции.

Карл взрослел. Ему исполнилось только тринадцать лет, но этот возраст уже считался немалым для королей из рода Валуа. Скоро придется женить его. Катрин мрачно улыбнулась. Мальчик все еще думал, что он получит в жены Марию Шотландскую. Хотя, возможно, его воспоминания о ней стали смутными. Он менялся. Это следовало ожидать. Он не мог оставаться прежним. Он должен расти. Карл был странным мальчиком с неоднозначным характером. В нем присутствовали черты безумца, они усиливались с годами, нервные припадки случались все чаще.

Однако он, несомненно, обладал умом. Он мог иногда проявлять красноречие, но был излишне впечатлителен. Катрин видела, что лицо мальчика приходит в движение от эмоций, переполнявших Карла во время проповеди или чтения нравившихся ему стихов; его губы подергивались, из глаз текли слезы. Он сам сочинял стихи и из скромности называл их никчемными. Карл проводил много времени в обществе Ронсара. Он дружил с музыкантами — например, со скромным юным слугой герцога Баварского, искусно игравшим на лютне. Король Франции сделал этого мальчика своим хорошим приятелем. Король не отказывал себе в радостях; он мрачнел, хмурился, если кто-то, даже мать, отвлекал его от музицирования или чтения стихов. Он просиживал до глубокой ночи с писателями и музыкантами и бывал в эти часы очень счастлив. Тогда не было следов безумия — только отсутствующий, зачарованный взгляд. Катрин заглядывала к Карлу, окруженному друзьями, и заставала их беседующими тихими, серьезными голосами возле коротких оплывших свечей. Король смотрел на неожиданного гостя и не узнавал свою мать, присутствие которой в любых других обстоятельствах он всегда остро ощущал.

В такие часы воспитатели не могли ничего поделать с ним.

Потом это настроение проходило, и Карла охватывала глубокая меланхолия. Иногда он проводил в постели весь день. Это было верным признаком приближающегося безумия. В полночь его вдруг переполняло неистовое веселье, он будил друзей — не поэтов, а других — и требовал, чтобы они следовали за ним. Он заставлял их надевать маски и брать в руки горящие факелы. Его вид тогда внушал тревогу — глаза Карла сверкали сквозь маску, рот дергался, им овладевало безумие, страсть к насилию. Он выбирался с компанией из дворца и шел в дом одного из своих приятелей, которого избивали до потери сознания. Такое времяпрепровождение мало подходит тринадцатилетнему королю Франции, думала Катрин.

Если не было вечеринки с бичеванием, он охотился с таким безрассудством, что никто не мог сравняться с королем. Он хлестал коня и собак с той же яростью, что и друзей. Более безобидным проявлением безумия была игра в кузнеца — он бил по железу до изнеможения.

Затем Карл снова превращался в нормального человека; он становился мягким, любящим, податливым; всегда казалось, что, придя в себя, он почти не помнил о своих ужасных выходках.

Что следует делать с таким сыном? Катрин не ломала голову над этим. Она знала ответ. Она не хотела, чтобы Карл оставался на троне, когда Генрих сможет занять его. Поэтому она смотрела сквозь пальцы на приступы сумасшествия. Скоро периоды спокойствия станут более короткими, потом исчезнут совсем. Кем будет тогда Карл Девятый Французский? Маньяком! Маньяков следует ликвидировать; им нельзя иметь потомство. Это даже к лучшему; кое-кто ждет освобождения французского трона.

Вопреки стараниям воспитателей Карл почти не проявлял склонности к сексуальным извращениям. Он не был похотлив и влюбчив. Он не походил ни на Марго — за этой распутницей требовался глаз да глаз — ни на юного Генриха де Гиза, ни на маленького грубияна Генриха Наваррского. Эти трое скоро станут настоящими сластолюбцами. Нет! Он отличался от них, а также от своего брата Генриха. Его чувство к Марии Стюарт было вполне нормальным, здоровым; похоже, что искусное наставничество извращенцев не дало желаемого результата.

Ничего! Карл становился все более неуравновешенным; каждый приступ безумия отнимал у него физические и душевные силы.

Раздумья Катрин о короле были прерваны прибытием гонца. Она увидела, как он въехал во двор — топот копыт тотчас заставил ее подойти к окну.

Что-то готовилось. Гиз взял Орлеан. Это было причиной того, что везде виднелись цвета де Гизов. Она разыграет великое ликование — необходимо, чтобы католики считали ее их единоверцем. Она вернет себе их уважение, они снова поверят ей, доброй католичке.

Она спустилась, чтобы встретить гонца; его лицо было мрачным; он явно принес весть не о победе.

— Какие новости? — спросила Катрин.

— Печальные, мадам, — ответил он. — Мой господин герцог ранен. Он при смерти.

Марго находилась рядом с матерью. Эта девочка не ведала, что такое сдержанность. Она бросилась к гонцу, вцепилась в его рукав.

— Он жив! Он не должен умереть! Генрих этого не вынесет. О, мадам, моя мама, мы должны послать… хирургов… мы должны…

— Успокойся! — приказала Катрин, и Марго в страхе перед матерью забыла о своем волнении за отца мальчика, которого она любила.

— Расскажите мне все, — попросила Катрин.

— Мадам, мой господин герцог объезжал с инспекцией войска перед возвращением в замок к жене. Сражение закончилось, и он был без доспехов. И тут из-за забора выстрелили. Мой господин упал без сознания на землю. Мы доставили его в замок, но он истекает кровью… мадам.

— Мы должны послать хирургов! — закричала Марго. — Немедленно. Да, немедленно. Нельзя терять время.

— Убийцу поймали? — спросила Катрин.

— Да, мадам.

— Кто он?

— Полтро де Мерей.

— Важно лишь то, успеем ли мы спасти герцога, — закричала Марго.

— Я немедленно отправлю к нему хирургов, — сказала Катрин. — Возвращайтесь к герцогу и передайте ему, что помощь близка. Я пошлю моих лучших хирургов, спасти герцога.

Марго повисла на руке матери.

— О, спасибо… спасибо тебе. Мы должны спасти герцога.

Катрин сжала руку дочери так сильно, что Марго едва не закричала. Сдержавшись, она позволила увести себя.

Катрин отвела ее в свои покои и заперла в приемной. Марго легла на диван и заплакала. Отец Генриха ранен, возможно, он умрет. Она боялась матери — Катрин считала дурным тоном проявление чувств и могла сурово наказать дочь. Но сейчас Марго думала лишь о Генрихе, которого безумно любила, о его преданности отцу, о горе, которое постигнет мальчика, если герцог умрет.

Катрин говорила со своим хирургом тихо, почти не раскрывая рта. Он знал, что от него требуется в отношении герцога де Гиза. Он должен был поехать к великому воину и помочь ему так, как это сделала бы королева-мать, если бы обладала нужным умением и могла бы отправиться к раненому вместо врача.

Хирург поклонился и ушел. Вскоре он уже скакал во весь опор в Орлеан.

Катрин подошла к дочери и собственноручно высекла ее.

— Тебе уже десять лет! — сказала она. — Ты ведешь себя, как невоспитанная крестьянка.

Марго не смела уклоняться от ударов матери, как она делала с другими. Она лежала, вздрагивая от боли, но душа девочки не ощущала ее; Марго молча молилась: «Святая Дева, не дай отцу Генриха умереть. Ты не можешь причинить такое горе Генриху. Герцог не просто его отец, он — величайший человек Франции. Святая мать, спаси герцога».

Катрин не молилась ни Богу, ни Святой Деве. Но она тоже думала о герцоге. Видела перед собой его красивое лицо со шрамом, искаженное гримасой страдания; в надменных глазах человека, которого она считала своим главным врагом, таилась близкая смерть.

Марго ехала верхом рядом с красивым юношей, который был теперь главой дома Лорренов, и беззвучно плакала.

Он был так красив, этот Генрих де Гиз; светлые вьющиеся волосы являли разительный контраст с его мужественным лицом и отличной фигурой. В нем уже проявлялись черты мужчины, которым он обещал стать. Марго хотела утешить его, сказать ему, что принимает беду Генриха как свою собственную, что так будет всегда.

— Говори об этом, Генрих, — сказала она. — Говори, мой дорогой. Тебе станет легче.

— Почему это должно было случиться с ним? — спросил Генрих. — Думаю, тут пахнет заговором. Я не успокоюсь, пока не увижу убийцу мертвым у моих ног.

— Убийца умер ужасной смертью, Генрих. Его подвергли пытке. Приятно сознавать, что убийца Меченого мертв.

— Мой отец не был отмщен так, как это сделал бы я, — сердито заметил Генрих. — Этот жалкий простолюдин был лишь орудием других. Я не считаю, что месть состоялась. Я знаю, что он сказал под пыткой. Знаешь, кого он обвинил?

— Колиньи. — Глаза Марго сверкнули. — Доброго, набожного Колиньи! Именно его обвинил Полтро де Мерей.

— Этот негодяй — истинный убийца моего отца. Мерей сказал, что Колиньи заплатил ему за убийство. Для меня этого достаточна.

— Но Колиньи сказал моей матери, что он дал ему эти деньги на покупку коня, а не в качестве платы за убийство, — заявила Марго.

Генрих вонзил шпоры в бока лошади и ускакал вперед, чтобы скрыть от Марго свои слезы. Он никогда не забудет, как несли отца; его великого, благородного отца, которого он боготворил. Он не мог думать о том, как некогда самоуверенный, грозный человек лежал на носилках, истекая кровью, не в силах четко говорить. Генрих поклялся тогда: «Я не успокоюсь, пока не увижу перед собой труп убийцы. Я буду презирать себя, если не добьюсь этого». Это было торжественным обещанием. Кто его враг? Он мог догадаться об этом. Гаспар де Колиньи, добродетельный человек, якобы давший Полтро де Мерею деньги на покупку коня.

Хитрый дядя Генриха, кардинал Лоррен, серьезно поговорил с мальчиком.

— Генрих, мой племянник, не забывай о том, что это означает для тебя… для нашего дома. Ты — его гла-ва. Ты горяч, молод и несдержан. Гаспар де Колиньи — главный враг нашего рода. Он — лидер еретиков. Генрих, мой дорогой племянник, мы должны защищать нашу веру и наш дом. Кто знает, может быть, когда-нибудь принц Лоррен сядет на французский трон. Вдруг это будешь ты, мой племянник? Твой отец был великим человеком, сильным и отважным. Могущественнейшим во Франции. Сказать тебе, почему? Потому что он обладал редкой выдержкой и осторожностью; он знал, когда следует действовать, а когда, и это важнее, — нет. Мы должны следовать его примеру. Подражай во всем отцу. И тогда, племянник, кто знает? Валуа? Бурбоны?

Кардинал засмеялся.

— Дорогой племянник, кажется, ты такого же мнения об этих принцах, что и я.

— Дядя, — сказал юный Генрих, — вы правы; но я хочу одного — отомстить за отца.

— Ты отомстишь за него наилучшим образом, сделав то, что он ждал от тебя. Будь спокоен — когда придет время, мы не пощадим убийцу. Оно еще не настало, но, клянусь тебе, ты успеешь увидеть труп адмирала у твоих ног. Ты сможешь пнуть его.

Генрих закрыл лицо руками, забыв о мести, забыв о короне, помня лишь человека, которого он любил сильнее, чем кого-либо на свете, включая Марго, и которого потерял навеки.

Марго подъехала к нему.

— Генрих, — крикнула она, — не стесняйся своих слез. Посмотри! Я тоже плачу. Я люблю тебя, Генрих, твое горе — мое горе. Мы поженимся, и так будет до конца наших дней.

Он сжал ее руку; они поехали рядом.

— Ненавижу Колиньи, — сказал Генрих, не в силах прекратить разговор на эту тему.

— Я — тоже, — промолвила Марго.

— Он признал, что слышал, как обсуждали план убийства. Признал, что, будучи осведомлен о нем, ничего не сделал. Правда, это похоже на Колиньи? Он такой правильный, добродетельный… не может соврать.

— Он ханжа и еретик! — заявила Марго.

— Он сказал: «Слова, которые я произношу в свою защиту, не означают, что я сожалею о смерти господина де Гиза. Провиденье не могло лучшим образом послужить королевству и Церкви Божьей; оно сотворило благо для меня лично и моего дома». Таковы были его слова.

— Он умрет за них, — сказала Марго.

— Да, умрет! Пусть мне придется ждать этого годы, но именно моя рука вонзит кинжал в его сердце.

Юную пару узнавали на улицах города. Пожилая торговка закричала:

— Да здравствует молодой герцог де Гиз!

Другие подхватили крик: «Гиз! Гиз!»

Их лошадей окружила толпа. Марго с гордой улыбкой смотрела на людей. Она видела в их глазах восхищение эффектной фигурой юноши; он обладал красотой, которой поклонялись парижане. Возможно, они думали об их короле, подверженном безумным припадкам, или о его брате Генрихе, который мог когда-нибудь стать королем. Да, Генрих был красив, но он имел удлиненные, хитрые глаза Meдичи и говорил в итальянской манере; этот женственный юноша носил серый, бусы и экстравагантные наряды. Возможно, они думали о Эркюле, маленьком принце со следами оспы на лице. Это были дети итальянки, хоть их отцом и являлся славный король Генрих. Но этот мальчик с мужественной красотой внушал парижанам любовь и восхищение. К тому же его горе трогало их. Его отец — кумир Генриха — был недавно убит. Люди радовались, видя юного де Гиза в обществе принцессы из королевского дома. Со слезами на глазах и любовью в сердцах они приветствовали молодого герцога де Гиза и принцессу Марго.

Генрих унаследовал у отца умение вести себя в подобных ситуациях.

Он снял шляпу и обратился к толпе:

— Добрые люди Парижа, дорогие горожане, всегда любившие и уважавшие моего отца и наш дом…

Его голос слегка дрогнул, и кто-то крикнул:

— Да хранит тебя Господь!

— Мой отец, — продолжил Генрих, — мой благородный отец лежит теперь в могиле; но знайте, что я не позволю убийце оставаться на свободе.

Толпа ликующе зашумела. Чувствительные парижане восторгались их маленьким герцогом.

— Власть — в ваши руки! — кричали они. — Да сохранит вас Господь. Вся власть — Лорренам. Гиз! Гиз!

Многие подходили к мальчику и целовали ему руку, словно он был королем Франции.

Когда они с Марго въехали за ограду дворцового парка, Генрих слегка улыбался, Марго ликовала; эпизод, ослабил его душевную боль.

— О, Генрих, — воскликнула она, — как они любят тебя! Кто знает, может быть, когда-нибудь мы станем королевской четой Франции.

Поднявшись в свои покои, девочка застала там мать.

Катрин улыбалась, но Марго не доверяла ее улыбкам. Однако это была радостная улыбка — Катрин считала, что ее положение улучшилось. Антуан Наваррский умер; Франциск де Гиз умер; она могла не тревожиться по поводу этих людей; это было громадным облегчением. Монморанси находился в плену у гугенотов, Конде — в руках католиков. Да, ее дела определенно повернулись к лучшему. Если бы кто-то устранил кардинала Лоррена и испанского посла, исчезли бы последние люди, знавшие Катрин слишком хорошо для ее спокойствия.

— Ну, дочь моя, — сказала она, — ты насладилась прогулкой с королем Парижа?

Марго не знала, что ответить. Она ожидала наказания, но оно не последовало. Королева-мать продолжала улыбаться своим тайным мыслям.

Двор Франции торжественно продвигался к испанской границе, где король Карл и королева-мать должны были встретиться с Элизабет Испанской и посланником Филиппа, хитрым герцогом де Альвой.

Они путешествовали медленно; свита состояла почти из тысячи мужчин и женщин; каждого знатного человека сопровождал отдельный эскорт. Везли домашнюю утварь, включая кровати и кухонную посуду, а также запас продовольствия и туалеты для торжественных церемоний. Катрин и два ее сына, Карл и Генрих, нуждались в большом гардеробе; тщеславная Марго, не успев повзрослеть, уже становилась законодательницей моды и также взяла с собой много вещей.

Генрих Наваррский ехал с ними, часто возле Марго. Почему, думала Марго, это был не любимый ею король Парижа, а другой Генрих, юноша с настороженными черными глазами и заросшей по безобразной неракской моде головой, который не замечал, что его руки порой бывают грязными, и временами переходил на грубый беарнский диалект?

Марго смотрела на него почти презрительно, но он не обижался. Она ничего для него не значила. Он интересовался девушками, но если он не нравился Марго, то были другие, которым он нравился. Его не интересовало, к какому классу они принадлежат; он одинаково относился к крестьянкам, торговкам, принцессам, всех их Генрих Наваррский считал просто девушками. Если он не по вкусу Марго, французской принцессе, то она является редким исключением.

Король Карл был молчалив в пути. Он начал понимать, что никогда не женится на Марии, королеве Шотландии. Она стала для него всего лишь воспоминанием — красивым, но далеким, почти нереальным; мать пыталась устроить его брак с королевой Англии. Он не хотел жениться на этой женщине, поскольку слышал о ней много плохого. По слухам, она была злой, грубой мегерой. Но мать сказала, что это чепуха. Он — король Франции; если он женится на английской королеве, то станет также королем Англии. Ей придется жить во Франции, он сможет потребовать этого. Они назначат наместника Англии, так что жизнь Карла мало изменится, просто у него будут две короны, а не одна.

Карлу не хотелось вступать в этот брак, но мать считала его хорошим, значит, он должен состояться. Иногда ему казалось, что мать хочет видеть на троне его брата Генриха. Все, что делал Генрих, было правильным. Из всех детей Катрин только один Генрих не боялся ее; она обожала его, хотела, чтобы он получил в жизни все. Возможно, она желала устранить Карла, отправить его в Англию, чтобы брат Генрих поднялся на французский трон! Карл не был в этом уверен, но его мучили подозрения.

Он хотел воспротивиться браку с англичанкой. Английская королева тоже, кажется, не желала этого союза, как и ее посол, долго беседовавший с Карлом и Катрин. Ехавший в составе огромной процессии Карл все еще слышал голос матери, вкрадчивый и настойчивый, видел холодное лицо английского посла.

«Первым препятствием, по-вашему, является возраст моего сына. Но если королева Элизабет смирится с ним, я смирюсь с возрастом королевы». — сказала его мать, и Карл произнес то, что ему велели: «Я надеюсь, что нашей госпоже мой возраст понравится так же, как мне нравится ее». Английский посол заявил, что королева никогда не согласится жить во Франции. «Ее королевством может управлять наместник», — заметила мать Карла. «Англичане не будут подчиняться наместнику, к тому же наместники, как считает моя королева, часто становятся слишком самоуверенными». «О, — вздохнула Катрин, — моя дорогая сестра Элизабет уже называет себя королевой Франции, но сейчас это только слова. Этот брак сделал бы ее настоящей королевой Франции». Посол напугал Карла, обратившись к нему с английским акцентом, придававшим французскому языку комичное звучание; он словно стыдился языка своих собеседников. «Если бы вы были старше на три-четыре года, если бы вы видели королеву и были влюблены в нее, я бы не удивлялся этой спешке». Карл, чувствуя на себе взгляд матери, ответил: «Но я на самом деле люблю ее». Английский посол улыбнулся и заявил с прямотой, которой так гордятся британцы: «Ваше Величество, юноша вашего возраста не может знать, что такое любовь». Карл пришел в ярость.

Он обрадовался, когда беседа закончилась. Его ждала приятная встреча с сестрой. Он не видел ее пять лет. Тогда она грустила, уезжая из родной Франции в чужую страну, к мужу, которого она никогда не видела.

Браки людей королевской крови часто сопряжены с трагедией, особенно для принцесс; выходя замуж за иностранцев, они теряют родину, национальность. Его сестра Элизабет была теперь испанкой.

Он надеялся, что переговоры с Англией закончатся безрезультатно. Кто знает, может быть, когда-нибудь состоятся переговоры с Шотландией. Тогда он сможет сказать честно: «Я люблю королеву Шотландии».

Они ехали дальше, останавливаясь по дороге в разных замках, где в их честь устраивались банкеты, балы и маскарады.

Марго получала от этого удовольствие, сожалея лишь об отсутствии Генриха де Гиза. Однако она могла, не таясь, поддразнивать Генриха Наваррского. Она покритиковала его манеру ездить верхом.

— Ты делаешь это, как крестьянин, — сказала она ему.

— Я обгоню тебя.

— Когда-нибудь мы посоревнуемся.

— Давай сейчас, — предложил он.

— Сейчас я не хочу.

— Послушай, ты сама сказала это. Давай проверим.

— И нарушим процессию? У тебя манеры крестьянина. Тебя не учили этикету в Нераке?

— Я учусь тому, что мне полезно. — Генрих Наваррский сверкнул глазами.

Отдохнув в очередном замке, они отправились на охоту; Генрих напомнил Марго о брошенном ему вызове.

Марго заколебалась, оценивая силу мальчика. Он понятия не имел о галантности. Генрих де Гиз не сделал бы такого предложения принцессе.

— Я не хочу скакать с тобой наперегонки. Ты мне не нравишься.

Генрих рассердился; он заявил, как настоящий прямодушный уроженец Беарна:

— Тебе придется полюбить меня, потому что когда-нибудь я стану твоим мужем.

— Не смей говорить мне такие вещи.

— Я всегда буду говорить правду.

Марго лукаво улыбнулась; она знала, что одной из целей этого путешествия к испанской границе было возобновление переговоров о ее браке с доном Карлосом, а также о женитьбе ее брата Генриха на вдовствующей сестре короля Филиппа. Но Генрих Наваррский и его суровая мать не знали об этом. Марго не напрасно была наполовину Медичи; она умела великолепно подслушивать, особенно когда говорили о ней.

Она не выдала своей осведомленности. Пусть он думает, что когда-нибудь станет ее мужем. Это забавляло Марго. Пусть он дрожит, представляя, какие проблемы обрушатся на него тогда!

— Значит, ты полагаешь, что женишься на мне?

— Это решено.

— Посмотрим. Все равно еще пройдут годы.

— Но браки принцев и принцесс готовятся заранее, когда партнеры еще очень молоды.

— Вам, месье Наваррский, оказана большая честь, если достигнута договоренность о вашей женитьбе на французской принцессе. Даже если она не состоится сам факт соглашения для вас весьма лестен.

— Мне оказана честь? — Кровь залила его лицо. — Если ты — принцесса, то я — принц.

— Мой отец был великим королем, Генрихом Вторым Французским.

— Мой отец был королем Наварры.

Марго запела: «Франт, который меняет свои цвета».

Генрих повернулся к девочке; он ударил бы ее, если бы она не ускакала и не присоединилась к свите своего брата Карла. Оттуда Марго показала Генриху язык.

Катрин шагнула на палубу корабля, который должен был перевезти ее на другой берег реки. Ее окружало великолепие, подчеркивавшее важность события. По пути к реке были возведены арки, оплетенные зеленью. Располневшая Катрин с трудом переносила жару. Она побледнела от волнения, ее глаза казались более крупными и выпученными, чем обычно. Это была встреча не просто с девятнадцатилетней дочерью, которую Катрин не видела пять лет, а с королевой Испании, супругой человека, внушавшего королеве-матери страх. Дочь? Она не любила никого, кроме сына Генриха. Но Катрин гордилась дочерью, ее положением жены самого могущественного в мире монарха. Другая ее дочь, Клаудия, которую она навестила во время путешествия по Франции, мало значила для Катрин. Послушная, очаровательная Клаудия была всего лишь женой герцога Лоррена; встреча лицом к лицу с королевой Испании — совсем другое дело.

На противоположном берегу реки уже находились королева Испании и ее спутники. Филипп не соизволил приехать; он занимался более важными делами; его представлял великий герцог Альва.

Летний зной был невыносимым; несколько солдат Катрин задохнулись в своих доспехах, ожидая прибытия королевы Испании.

Катрин тепло поздоровалась с дочерью; Элизабет держалась сухо, официально, строго; за пять лет французская девочка превратилась в испанскую даму. Однако даже в первый момент официальной встречи Катрин заметила, что Элизабет не забыла полностью страх, который внушала ей когда-то мать.

Они торжественно пересекли реку и на следующий день прибыли в Байонн. Такого величественного зрелища горожане еще не видели. Элизабет ехала между ее братом Генрихом и кардиналом Бурбоном, за ними следовала сотня мужчин. Знатные жители Байонна в алых одеждах, держа над королевой Испании балдахин, проводили ее в собор; послушав там музыку и молитву, она отправилась в королевский дворец, где разместился юный король Карл. Катрин отметила, что испанская свита ехала на ослах; дворяне были одеты в обычные цивильные костюмы; она поняла, что Филипп Испанский хотел унизить ее; отсутствием должного уважения он говорил ей о том, что ему не нравятся последние шаги Катрин в отношении партии гугенотов; посол держал его в курсе всех событий.

Карл подарил сестре коня с седлом, украшенным драгоценными камнями и жемчугом; после обмена прочими подарками начались турниры, балы, маскарады и банкеты, которые должны были продолжаться несколько дней. Крестьяне развлекали именитых гостей и их свиту народными танцами; уроженцы разных областей страны играли на музыкальных инструментах, популярных в их родных краях. Провансальцы музицировали на цимбалах, выходцы из Шампенуа и бургиньонцы демонстрировали свое искусство игры на гобое, пуатевинцы использовали волынки. Подчеркивалось все испанское; во время увеселений звучала испанская музыка, исполнялись испанские танцы; Ронсар заранее сочинил стихи, воспевавшие величие Испании.

Но две стороны собирались не только танцевать и нахваливать друг друга. Эти празднества служили крышей для встречи соперников по политической игре — Катрин с юным королем Карлом представляла Францию, а Элизабет с искушенным герцогом Альвой — Испанию.

Герцогу Альве было пятьдесят пять лет; этот изящно сложенный мужчина обладал величественным достоинством испанского дона. Его худое желтоватое лицо напоминало лицо мертвеца, но Катрин видела проницательные глаза герцога и хитрость, скрывавшуюся за ними. Она знача, что ей потребуется большая изворотливость, что Карл не сумеет быть полезным в их игре умов.

Они встретились вчетвером, и Катрин рассердилась на испанскую королеву. Она не любила детей, не подчинявшихся ей; похорошевшая Элизабет с густыми темными волосами, унаследованными от отца, черными глазами и ослепительно белой кожей больше походила на испанку, чем на француженку; она была прежде всего женой Филиппа Испанского, а уж потом дочерью Катрин Медичи. Элизабет ненавидела «еретиков» так же сильно, как и ее супруг; было странным видеть гримасу ненависти на лице девушки всякий раз, когда звучало слово «гугенот».

Элизабет заговорила с Катрин о религиозных распрях во Франции, но королева-мать не хотела обсуждать эти вопросы с дочерью, ставшей не менее ревностной католичкой, чем ее сиятельный муж.

— Твой супруг подозревает меня в сочувствии к гугенотам.

— Какие основания вы, мадам, имеете для того, чтобы думать, что король не доверяет Вашему Величеству? — спросила Элизабет. — Только злонамеренные люди могли подбросить вам такие мысли.

Катрин вздохнула. Она сама была искусной лицемеркой.

— О, дорогая дочь, ты совсем стала испанкой, — сказала королева-мать.

— Вы боитесь войны с Испанией. — Элизабет словно не расслышала замечания Катрин. — Если это так, почему бы вам не поговорить с герцогом? Для этого он и находится здесь — чтобы вы могли прийти к соглашению, которое обеспечит мир между нашими странами.

Катрин повернулась к герцогу и заговорила о брачных союзах, которые она хотела заключить. Принцесса Марго — просто прелесть, они сами могут в этом убедиться; Дон Карлос будет, несомненно, очарован ею. Второй брак свяжет узами сестру Филиппа Хуану и принца Генриха. Да, верно, Хуана несколько старовата для Генриха, но различие в возрасте не является препятствием, когда речь идет о государственном браке.

Герцог Альва тонко улыбнулся.

— Я заметил, что вы не коснулись религии, мадам. Она должна стать главным предметом нашей беседы.

Не имея иного выхода, Катрин заговорила о том, что происходило во Франции в течение последних лет; она излагала собственное видение событий; но Альва настаивал на своей версии, отличавшейся от точки зрения Катрин.

— Какое средство, — произнесла наконец Катрин, — разрешит наши проблемы? Назовите его.

— Но, мадам, — уклончиво сказал Альва, — кому это известно лучше, чем вам? Разве не вы должны сказать, что следует сделать? Говорите, и я передам ваши пожелания Его Величеству.

— Его Величеству лучше, чем мне, известно все происходящее во Франции! — недовольно заявила Катрин. — Скажите мне, каким способом он предлагает подавить движение гугенотов.

— Нет надобности применять другие, — сказал Альва. — Решительных шагов окажется достаточно. Изгоните секту из Франции.

— Почему бы моему брату, королю Карлу, не подвергнуть порке всех, кто восстанет против испанского бога? — вставила Элизабет.

Карл испуганно посмотрел на мать, которая произнесла резким тоном:

— Он делает все возможное.

Она увидела фанатичный блеск в глазах дочери и герцога Альвы. Чтобы уйти от разговора о религии, она снова упомянула ранее предложенные браки, но Альва остановил ее. Отбросив обычный этикет и испанскую церемонность, он прямолинейно заявил:

— Мадам, мы должны решить религиозный вопрос. Обдумайте его; мы вернемся к этой теме позже. Я сообщу вам пожелания Его Величества; думаю, вы согласитесь с ними.

Спустя некоторое время в тихой галерее байоннского дворца между герцогом Альвой и Катрин состоялся серьезный разговор. В затененном помещении было сравнительно прохладно. Альва в строгом испанском костюме и Катрин в длинном черном платье прохаживались взад-вперед; полы их одежд хлопали при ходьбе, точно крылья огромной птицы.

— …Головы Конде и Колиньи, мадам, должны быть отсечены от их тел, — тихо сказал Альва. — Многие могут последовать за Конде, но он — плохой человек. Пока мы не избавимся от него, нам будет угрожать опасность со стороны еретиков. Адмирал Франции также должен умереть. Он — прирожденный лидер, который умеет привлекать людей на свою сторону. Он — великий воин, а вы позволяете ему вести за собой ваших врагов!

— Господин герцог, как я могу убить такого человека?

— Мадам, господин де Гиз был могущественным человеком, однако его застрелил убийца, подосланный Колиньи. Пока вы колеблетесь, Колиньи действует решительно. Не объясняются ли ваши колебания симпатией к гугенотам?

— Вы наслушались клеветы обо мне. Я не люблю гугенотов. Я — истинная католичка.

— Я сомневаюсь, что Ваше Величество способно вершить правосудие, пока оно отправляется руками вашего канцлера, Мишеля л'Опиталя… гугенота!

— Он — не гугенот, господин герцог.

— Вы — единственный человек во Франции, который так считает. При жизни вашего мужа Мишель л'Опиталь слыл протестантом; пока он является канцлером, гугеноты будут в милости. Мой католический король хочет знать, что вы предлагаете для решения этих проблем. Именно для этого я прибыл с королевой в Байонн.

Катрин могла произнести в ответ лишь следующее:

— Я — верная католичка. Вы не должны сомневаться в этом.

— Вашему Величеству придется доказать свою преданность католицизму.

— Я сделаю это. Но… моим способом. Я не стану ввергать мою страну в гражданскую войну. Подобные дела осуществляются медленно, постепенно и осторожно. Я полагаю, что мне удастся под тем или иным предлогом собрать в одном месте всех влиятельных гугенотов, их лидеров и тысячи последователей.

— И тогда, мадам?..

Глаза Катрин сверкнули.

— Тогда, мой герцог, я предложу католикам поймать их врасплох и расправиться с ними.

Герцог кивнул.

— Его Католическое Величество нуждается в подобном доказательстве вашей верности католицизму.

Катрин продолжала говорить так, словно не слышала его:

— Это произойдет в Париже, поскольку этот город верен мне и является католическим. Да, нужен предлог… пока я еще не придумала его. Придется подождать. Все должно произойти как бы само собой, непреднамеренно, естественно… внезапное истребление еретиков ревностными католиками. Все главные лидеры обязательно должны умереть — Конде, Колиньи, Рошфуко… они и их последователи, парижские гугеноты.

— Я сообщу о вашем плане Его Католическому Величеству.

Она поднесла пальцы к губам.

— Не доверяйте эту тайну бумаге. Она предназначена лишь для ушей нас двоих и Его Величества. Не знаю, когда это станет возможным, но даю вам слово — это произойдет. Я должна дождаться удобного случая… идеального момента. Возможно, он настанет скоро. Его Величество король должен до этого времени доверять мне.

— Если ваш замысел осуществится, — сказал Альва, — я не сомневаюсь в том, что Его Величество признает вас в качестве своего друга. Тогда он никогда не захочет воевать с вами.

— Он увидит это, — сказала Катрин. — Я прошу лишь терпения и сохранения тайны.

Альва был так доволен беседой, что остальное время потратил на обсуждение предлагаемых браков; наконец для двух сторон пришло время попрощаться.

Королева-мать нежно поцеловала дочь. Что касается Карла, то расставание заставило его горько расплакаться. Ему казалось ужасным положение принцессы королевских кровей, вышедшей замуж и уехавшей из родного дома в чужую страну, к незнакомым людям. Он не мог сдерживать слезы, хотя и знал, что они шокируют таких строгих поборников этикета, как испанцы. Мать и священники холодно посмотрели на короля.

— Но я ничего не могу с собой поделать, — сказал Карл. — Мне нет дела до того, что она — королева Испании. Прежде всего она моя сестра. Я помню, как я любил ее; я не хочу расставаться с ней.

Карл не отрывал взгляда от берега; сестра и ее свита уехали. Он плакал так горько, словно, как сказали позже люди, его съедало предчувствие того, что он больше никогда ее не увидит.

Катрин ошиблась, думая, что ее беседа с герцогом Альвой, состоявшаяся в галерее, никем не подслушивалась.

Юный Генрих Наваррский испытывал угрызения совести. Он был надолго разлучен со своей матерью, но помнил ее наставления. Он воспитывался вместе с маленькими принцами и принцессами французского королевского дома. Изредка он видел мать — например, когда они ездили в Байонн; он знал, что она мечтала забрать его к себе в Беарн и воспитывать в духе ее веры. Но это было запрещено королем Карлом, а значит, и королевой-матерью. Генрих, как и все, боялся Катрин и старался не попадаться ей на глаза. Она не была с ним излишне строга; она даже давала понять, что ее забавляет его остроумие. Иногда ему казалось, что она сравнивает его с Карлом и Эркюлем. «Этот маленький Генрих Наваррский весьма занятный и смешной», — говорила Катрин. Или: «Видела бы сейчас Жанна своего Генриха!» Она громко смеялась, и он понимал, что сделал что-то, способное вызвать осуждение у матери. Его охватывала грусть, пока он не забывал об этом моменте.

Он с огорчением думал, что он не очень хороший мальчик. Он подражал принцам, важничал, произносил бранные слова, слушал и рассказывал грубые анекдоты. Мать предпочла бы, чтобы он оставался в неведении относительно многих вещей, о которых он знал; в то же время он не учился тому, что она сочла бы полезным и необходимым. Он уже понял, что обладает чем-то, пробуждающим у лиц противоположного пола большой интерес к нему. Женщины любили ласкать и целовать его; по правде говоря, они нравились ему не меньше, чем он — им. Генрих мечтал, чтобы ему поскорее исполнилось четырнадцать и он стал настоящим мужчиной.

Когда мать увидела его в последний раз в Масоне, во время путешествия к границе, она испытала большее потрясение, чем прежде. Он подслушал, как она делилась своими опасениями с королевой-матерью, которая, рассмеявшись, сказала: «Вы хотите, чтобы он вырос ханжой и скромником? Он — принц, который будет жить среди мужчин и женщин. Пусть он взрослеет. Пусть становится мужчиной… не в наших силах предотвратить это».

И мать сказала ему:

— Генрих, сын мой, старайся не подражать распущенным людям, которых ты видишь вокруг себя. Это порочный образ жизни. Всегда помни, что ты — гугенот.

Он кивнул, желая нравиться ей, сожалея о том, что он такой, какой он есть, что ему нравятся многие дурные вещи.

— Меня заставляют ходить к мессе вместе с принцами, — сказал он.

— Знаю, мой сын.

— Я делаю это вопреки моему желанию, но помню то, что ты говорила мне.

— Они могут посылать тебя к мессе, но не могут заставить твою душу участвовать в ней.

— Да, мама. Это им не удастся.

Она отчасти удовлетворилась этим, и Генрих захотел показать матери, как сильно он любит ее и как хорошо помнит все, чему она учила сына.

Он был умным мальчиком и проявлял интерес ко всему окружавшему его; он понимал, что иногда матери угрожала серьезная опасность. Он знал также, что все происходившее с матерью способно серьезно отразиться на нем самом. Времена были опасными, он ничего не пропускал мимо своих ушей.

Папа римский отлучил его мать от церкви, он хотел объявить Генриха и его сестру незаконнорожденными на том основании, что брак Жанны с Антуаном является недействительным из-за ее первого замужества. Также имел место заговор с целью похищения его матери и выдачи ее инквизиции; Жанну хотели посредством пыток обратить в католицизм и в конце концов сжечь на костре. Этот замысел не был осуществлен из-за того, что слух о нем достиг ушей королевы Испании. Элизабет хоть и была католичкой, но все же не могла допустить, чтобы ее близкую родственницу постигла такая участь; она вовремя предупредила Жанну.

Генрих хотел, чтобы его мать знала о том, что он никогда не забывает ее и остается верен реформизму, хоть и вынужден ходить к мессе и сильно похож на французских принцев.

Он был знаком с некоторыми методами шпионажа во дворцах; маленькому мальчику не составляло труда спрятаться в огромной галерее, где, как ему стало известно, королева мать должна была совещаться с герцогом Альвой.

Генриха взволновало это приключение, он представлял, что с ним случится, если его поймают. С отчаянно бьющимся сердцем он спрятался в чулане, накрыл себя старой одеждой, которую нашел там, и, прижав ухо к двери, подслушал обрывки короткой беседы между Катрин и Альвой. Потом Генрих выбрался из чулана и отправился к человеку из его свиты по фамилии Калиньон; мальчик рассказал ему то, что узнал.

Де Калиньон назвал Генриха ловким маленьким дипломатом; позже в тот же день он показал мальчику шифрованное письмо, которое он немедленно отправил королеве Наварры.

Генрих ликовал. Он чувствовал, что теперь он имеет право ругаться, важничать и целоваться с кем угодно, к своей радости. Ловкому дипломату простительны маленькие пороки.

Овдовев, Жанна полностью посвятила свою жизнь делу гугенотов. Энергичная от природы, она нуждалась во всепоглощающем занятии, которое позволило бы ей забыть горечь семейной жизни. Теперь она наконец освободилась от Антуана, от вечных мыслей о нем, которые долго мучили ее. Жанна связывала все свои надежды с детьми; наибольшее беспокойство вызывал Генрих, ее наследник. Он был очаровательным мальчиком, но очень напоминал своего деда и ее дядю, короля Франциска Первого. Сходство бросалось в глаза; в Генрихе уже ощущалась чувственность, присущая этим мужчинам. Если бы она могла присматривать за ним лично — о чем Жанна мечтала, — эта черта беспокоила бы ее меньше. Его мужское начало было бы направлено в нужное русло. Но что может случиться с таким ребенком в аморальном дворе Валуа? Жанну тревожил цинизм королевы-матери. Катрин сочтет шалости Генриха забавными, обрадуется им, будет поощрять их.

Славная маленькая дочь Жанны не вызывала у нее подобных волнений. Катрин была хорошенькой и умной, однако послушной, домашней. Ею можно было гордиться. Жанна, конечно, гордилась и Генрихом — гордилась им и тревожилась за него.

Жанна знала, что после смерти Антуана она оказалась в опасности. Поскольку гражданская война временно затихла, преследование Жанны осуществлялось другими методами — более коварными, подлыми, хотя ей не угрожала физическая расправа.

Ее отлучили от церкви. Велика беда! Папа римский внушал ей презрение. Но, вспоминая о том, что она едва не оказалась в лапах инквизиции, Жанна невольно вздрагивала. Она не была трусихой, но знала кое-что о пытках святых отцов. Иногда ей снилось, что она попала к ним, что безжалостные глаза палачей смотрят на нее; она видела грубые руки, сжимающие раскаленные щипцы, слышала треск хвороста у ее ног.

Везде таилась опасность. У Жанны отняли сына; их королевство было в опасности. Если бы Франции стало выгодным поддержать Испанию, Жанна потеряла бы свою землю; она оказалась бы в мрачных подвалах инквизиции. В этом вопросе Катрин, как ни странно, являлась ее союзницей; она защищала Жанну от испанцев; но королева Наварры ни на мгновение не забывала о том, что это объяснялось личным интересом Катрин, не желавшей дальнейшей аннексии наваррских территорий испанцами.

Жанна похолодела, думая о замысле объявить ее детей незаконнорожденными, схватить ее и увезти в Испанию. Она постоянно ощущала неприятное внимание испанцев. Она немного знала о характере мадридского тирана, правившего большой империей. Однажды он просил руки Жанны, но брак не состоялся. В глазах его Католического Величества смерть стала бы недостаточным наказанием для Жанны, совершившей дерзкий проступок. Подобное отношение он проявлял также к Элизабет Английской. Он желал полного краха Жанны Наваррской и Элизабет Английской, поскольку обе они отвергли его руку.

Заговор потерпел неудачу, но лишь случайно. Жанну хотели бросить в темницу Святой Инквизиции, а ее детей заточить в испанскую тюрьму. Умертвив королеву и ее потомство, испанцы захватили бы Нижнюю Наварру. В этом заговоре, кроме Филиппа Испанского, участвовали многие другие люди, в том числе распутный, хитрый кардинал Лоррен Жанна горячо верила в то, что Господь на ее стороне, поскольку некто Диманш, гонец, посланный с сообщением в Испанию, заболел и в бреду раскрыл тайный план. Это долетело до ушей Элизабет Испанской, которая пренебрегла возможным гневом мужа — никто другой не поступил бы так, — и вовремя предупредила Жанну; королева Наварры успела укрепить границу и предотвратить осуществление замысла.

В каком враждебном мире она жила! Многие жаждали ее гибели.

В конце концов она победит. Она была уверена в этом. Фанатизм занял в сердце Жанны место, которое еще недавно занимали любовь к мужу и жажда семейного покоя.

Теперь ничто не имело значения, кроме Веры; Жанне казалось не важным, каким путем она и ее сторонники дойдут до цели. Главное — достичь ее.

Франциск, герцог де Гиз, был убит. Колиньи заявил, что он не платил Полтро де Мерею за убийство герцога. Но если бы он и сделал это, что с того? Что значит подобная ложь, произнесенная во имя праведного дела? Что такое убийство? Если Колиньи поспособствовал смерти врага, все настоящие гугеноты должны только радоваться.

Жанна постепенно менялась. Ее любовь к искренности слабела. Горькие унижения, разочарования, несчастья, опасности… и Вера… сделали глубоко порядочную женщину фанатичкой, улыбкой реагировавшей на убийство.

И теперь прибыло сообщение о том, что подслушал ее маленький Генрих в галерее Байонна. Планировалось массовое убийство гугенотов — бойня более грандиозная, чем все предыдущие.

Не теряя времени, Жанна написала Колиньи и Конде; она предупреждала их о том, что услышал ее сын во время беседы королевы-матери и герцога Альвы. Она знала, что это приведет к новым смертям; весьма вероятно, что опять разгорится кровопролитная война.

Это не имеет значения. Важна лишь борьба за дело гугенотов. Пусть ее сын продолжает жить при развратном дворе Валуа, пусть он обретает дурные привычки. Где еще он сможет так эффективно шпионить?

Принцесса Элеонора болела в замке Конде; она знала, что конец близок.

Ее муж уже не был пленником католиков, она могла вызвать его, но не спешила сделать это. Она с грустью думала о нем, о начале их совместной жизни, о его жизнелюбии и оптимизме, о том, как Луи учил ее быть такой же, как он. Они могли жить счастливо, как и Жанна с Антуаном, если бы не их положение в этой неспокойной стране.

Она и ее муж когда-то значили все друг для друга; она пробудила в нем желание сражаться за Веру. Она всегда знала, что ему недостает ее религиозности, что прежде всего он был воином, нуждавшимся в приключениях. Но, приняв ее Дело всей душой, он хранил верность ему. В отличие от брата Конде не отрекся от веры и обязательств перед собственной женой. Бедная Жанна, как она, должно быть, страдает! Какому унижению подверг ее Антуан!

В замке Конде постоянно молились. Рядом с Элеонорой находились ее дети; она просила Господа о том, чтобы они жили честно и достойно. Она пыталась выкинуть из головы мысли о Луи и его красивой шлюхе, Изабелле де Лимей.

Почему он изменил ей? Как он мог проявить такую слабость, зная, что Изабелла — шпионка королевы-матери? Какими чарами околдовала его эта женщина в подобных обстоятельствах? Он не был в отличие от Антуана глупцом. Возможно, именно любовь к приключениям, к опасностям придворной жизни сделала ее мужа легкой жертвой интриг королевы-матери.

Катрин Медичи сознательно разрушила счастливую семью — не только принцессы Конде, но и Жанны Наваррской. Бедный Луи! Он так красив, женщины находили его неотразимым. Так было всегда — даже в большей степени, чем с Антуаном. Возмущение народа принцем Конде вызвала не только его связь с Изабеллой де Лимей — кроме нее, были и другие женщины. Кальвин писал Конде, Колиньи умолял его одуматься. Луи вечно хотел сделать это, он сожалел о своей слабости; но затем — бокал вина, веселая песня, пара ярких глаз, и он снова попадал в женские сети.

Она не спала от волнений; ее переполняли недобрые предчувствия; однажды утром, когда она появилась из своих покоев, стало ясно по выражению ее лица, что она обрела покой; она поняла, что скоро навсегда избавится от земных тревог.

Она отправила гонца к принцу с известием о том, что ее дни сочтены; она велела вестнику передать новость деликатно, осторожно, чтобы уберечь Конде от внезапного потрясения.

— Вы должны сказать ему, — промолвила Элеонора, — что меня переполняет одна надежда. Я верю, что наши души останутся связанными. Скажите также принцу, что я прошу его воспитывать наших детей в духе моей веры, в страхе перед Гневом Господним.

Когда Конде принял гонца и узнал о болезни жены, он сильно опечалился. Этот человек с нетвердым, переменчивым характером целиком погрузился в отчаяние. Он поспешил в замок Конде; там он бросился на пол у кровати жены и стал осуждать себя и свое поведение.

— Ты должна жить, моя любимая; тогда я смогу доказать тебе, что для меня не существует никого, кроме тебя. Дай мне шанс показать, как глубока моя любовь к тебе.

Его слезы были искренними, но она также знала, что через неделю его настроение может измениться. Такими уж были Луи и его брат Антуан; поэтому не только их жены и дети обречены на страдания, но и подвергается опасности великая Вера.

Элеонора погладила его волосы.

— Мой дорогой, — сказала она, — ты дал мне огромное счастье. Я не хотела бы, чтобы ты был другим. Смогла ли бы я любить тебя тогда?

— Ты заслуживаешь больше любви, чем моя. Я — подлец. Скажи мне это. Скажи, что ненавидишь меня. Я это заслуживаю. Я заслуживаю того, чтобы оставаться несчастным до конца жизни.

Он был так красив со слезами на щеках и отброшенными назад волосами, говорил так убежденно, искренне. Но много ли времени пройдет, прежде чем он будет клясться в вечной верности Изабелле де Лимей или мадам де Сент-Андре? Не скоро ли они, да и другие тоже, услышат срывающиеся с этих красивых губ признания в любви?

Очаровательный Конде, непосредственный в эмоциях, неистовый в битве! Почему эти Бурбоны, наделенные обаянием и привлекательной внешностью, так ненадежны? Не в характерах ли этих мужчин таится причина поражений Реформизма во Франции? Они не могли оказывать сопротивление женщинам, даже известным как шпионки королевы-матери.

Но что толку сожалеть об этом сейчас? Кончина Элеоноры была близка.

— О, моя дорогая! — воскликнул Луи. — Моя дорогая жена! Да будет благословен тот миг, когда Господь соединит наши души на небесах!

— Не кори себя, моя любовь, — сказала Элеонора. — Заботься о детях и помни, что я любила тебя. Помни о наших счастливых днях. Помни застенчивую, чопорную девушку, на которой ты женился и которую научил смеяться. Обещай заботиться о наших детях, и я обрету покой.

Она велела привести к ней ее сына и попросила его чтить короля Карла, королеву Наварры, своего отца и дядю Гаспара.

— Никогда не предавай Веру, которую я открыла тебе.

Мальчик заплакал; она попросила мужа увести его и оставить ее ненадолго одну. Когда они ушли, она с улыбкой откинулась на подушки, ее губы зашептали слова молитвы: «Господи, моя зима прошла, наступает моя весна…»

Когда Конде понял, что она мертва, он не смог скрыть своего горя. Ему казалось, что его измены всплыли в памяти, чтобы посмеяться над ним. Он помнил многое, вызывавшее у него стыд.

— О, какой я негодяй! — стонал Луи.

Его маленькая дочь подошла к нему и попыталась утешить отца. Он взял ее на руки и сказал:

— Постарайся, дорогая, походить на маму. Если это тебе удастся, я буду любить тебя еще сильнее. Говорят, что девочки наследуют черты отца, но ты должна брать пример с матери. У нее не было недостатков, пусть она станет твоим идеалом.

Он провел недели траура в замке Конде; он не отпускал от себя детей и постоянно говорил об их матери; он заявлял, что хотел бы начать жизнь сначала, повернуть назад стрелки часов.

Но настроения Конде менялись часто; самобичевание и так длилось дольше обычного. Его ждут дела, так он сказал. Он больше не может оставаться с семьей.

Его ждала Изабелла — соблазнительная и красивая, как никогда прежде. Он поделился с ней своей решимостью стать лучше, исправиться. Изабелла слушала его с сочувствием. Она знала, что ей не составит труда похоронить новые намерения самого очаровательного грешника Франции.

Вернувшись ко двору после поездки в Байонн, Катрин обнаружила, что вражда между Колиньи и Гизами стала опасной. Юный Генрих де Гиз, которого она считала просто мальчиком, обретя новое положение и ответственность, похоже, стал мужчиной. Несмотря на молодость, он был главой дома и не мог ни забыть, ни простить убийство отца. Катрин понимала, что, как и всегда, подобная взаимная ненависть была не просто следствием ссоры двух семей; тут проявлялось противоречие двух религий, как и во время конфликтов между Дианой де Пуатье мадам д'Этамп в годы правления Франциска Первого; они стали искрами, от которых разгорелось пламя гражданской войны, бушевавшее по всей Франции.

Катрин отправилась с визитом к Гаспару де Колиньи в его шатильонский дом, где он наслаждался временным уединением в кругу семьи. Здесь, находясь с женой и детьми, окруженный домашним теплом и покоем, Гаспар казался совсем другим человеком. Катрин понимала, что эти радости, которым он предавался с явным удовольствием, были смыслом его жизни, но он имел свое Дело, свою Веру; если бы его призвали сражаться за них, он бы немедленно покинул семью. Он был еще одним фанатиком.

При первом удобном случае Катрин раскрыла Колиньи цель ее приезда. Она подошла к нему, когда он трудился в саду. Он любил сады и создал в Шатильоне настоящее произведение искусства.

— Господин Колиньи, — сказала Катрин, оставшись наедине с адмиралом, — вы причинили нам серьезные неприятности, вступив в отношения с убийцей, которого звали Полтро де Мерей!

Лицо Колиньи окаменело. Действительно ли он организовал этот выстрел, сваливший Франциска де Гиза с коня на землю? Гаспар явно не был похож на убийцу, но разве не мог он убить ради Веры? Да, решила Катрин, он способен сделать это, заручившись в душе прощением Господа. «Я совершил это ради тебя, Господи…» Имея право с чистой совестью произнести подобные слова, он мог решиться на все; Катрин уже не сомневалась в этом.

— По-моему, — сказал Колиньи, — то дело было закрыто.

— Боюсь, я не могу этим удовлетвориться. Я хочу поговорить с вами о нем. Де Мерей был вашим человеком, верно?

— Да, он был моим человеком.

— Вашим шпионом, месье?

— Он работал на меня.

Катрин улыбнулась, и Колиньи продолжил:

— Мадам, чем вызван ваш интерес? Разве я не ответил исчерпывающе на все вопросы?

— Это просто мое личное любопытство, только и всего.

Катрин надеялась, что он пожелает обсудить с ней убийство Гиза. Было бы интересно сравнить их точки зрения.

— Вы слышали о том, что этот человек намерен убить герцога, и ничего не предприняли?

— Верно.

Катрин кивнула. Несомненно, он намекнул де Мерею о том, что хотел бы видеть Гиза мертвым, но не пожелал сам взять грех на душу. Возможно, Колиньи предложил деньги этому человеку, чтобы тот нес бремя вины в глазах Господа. Методы этих людей вызывали у нее смех. Де Мерей, говоря с Колиньи о планах убийства герцога, безмолвно спрашивал: «Мой господин, вы одобряете это?» Молчание Колиньи означаю согласие. Вероятно, снова подумала Катрин, эти люди не слишком сильно отличаются от меня.

— Я приехала, однако, не для того, чтобы говорить о событиях прошлого, — сказала Катрин, — юный Гиз — отчаянная личность. Боюсь, что в нем мы обрели второго герцога Франциска. Он еще молод, но поэтому еще более безрассуден и дерзок. Он объявил войну вашему дому; хотя нам известно, что вы непричастны к убийству герцога Гиза, — ваше чистосердечное признание о том, что вы знали о намерениях преступника, полностью обеляет вас, — этот горячий молодой челочек придерживается иного мнения. Вы понимаете, адмирал, что эта враждебность мне не по душе. Я желаю мира нашему королевству.

— Что вы хотите от меня, мадам?

— Я не могу допустить, чтобы мой адмирал подозревался в убийстве. Я предлагаю устроить банкет в Амбуазе, — нет, лучше в Блуа; там я объявлю о вашей невиновности. Вы лично вместе с Гизами будете почетными гостями. Я хочу, чтобы вы продемонстрировали взаимные дружеские чувства, обменялись рукопожатиями и поцелуями мира. Пусть все видят, что вы — друзья, что дом Гизов не подвергает сомнению вашу невиновность в трагической гибели их родственника.

— Мадам, это невозможно. Мы только что воевали друг с другом, находились в разных лагерях.

— Поэтому это следует сделать, адмирал. Я не хочу, чтобы этот несдержанный юнец говорил о своих подозрениях, подстрекая сторонников. Сейчас мы обре ли мир — правда, неустойчивый — и должны сохранить его.

— Вы думаете, что, пожав мне руку и поцеловав меня в щеку, Генрих де Гиз станет моим другом, мадам?

— Я хочу показать всем, что между вами нет вражды. Вы должны сделать это. Я настаиваю. Приказываю, наконец.

Колиньи поклонился.

— Вы приедете в Блуа и сделаете то, что я хочу? — спросила Катрин.

— Это ваш приказ, мадам.

Внушительный замок Блуа возвышался над деревней. Его окна-амбразуры смотрели на широкую Луару, обрамленную холмами и виноградниками Турейна. Местные жители испытывали растерянность; все знали, что королева-мать устроила в замке банкет с целью примирения Колиньи и Гизов. Это внушало беспокойство, поскольку, если в замке вспыхнет сражение, оно перекинется на близлежащие селения. Гугеноты с дрожью вспоминали о резне в Васси, где Франциск де Гиз убит многих их единоверцев во время богослужения, когда они стояли на коленях. Католики были готовы поддержать юного герцога.

Люди видели красивого, удивительно похожего на отца Генриха де Гиза, скакавшего верхом возле замка. Он внушал страх гугенотам и вызывал ликование католиков. Местным жителям попадался на глаза адмирал — человек с суровым лицом. Он тоже обладал красотой, однако совсем другой, нежели самоуверенный, дерзкий Генрих де Гиз. Колиньи считали добрым и сильным мужчиной, но если он причастен к убийству отца мальчика, сегодня в замке могла начаться резня.

Катрин осталась довольна своими приготовлениями. После обмена дружескими поцелуями юный герцог перестанет угрожать адмиралу. Прибытие Колиньи в Блуа покажет Генриху, что адмирал хочет дружить с ним. После того как Колиньи обнимет герцога, он должен будет видеть в нем не сына своего старого врага, а просто мальчика, потерявшего отца.

Еще один человек занимал мысли Катрин в этот день — овдовевший принц Конде. Говорили, что Луи глубоко скорбит по принцессе, хотя жил он весело, как прежде. Катрин смутилась, вспомнив свое былое легкомыслие; когда-то она слишком часто с нежностью думала об этом мужчине. Как легко было наделать глупостей из-за него! Больше безумие не повторится. Король Генрих изменял ей только с одной любовницей, Катрин знала, кто ее враг.

Мудрость сделала ее более сильной. Да, уроки приносили ей горечь, но она усваивала их на всю жизнь. Никаких нежных чувств. Мужчины существуют не для того, чтобы любить ее, но чтобы служить ей.

Люди собрались в Блуа, чтобы послужить Катрин. Ей удобно, чтобы они были друзьями… хотя бы внешне. Она не хотела новых гражданских войн, опасных для нее и детей. Она не должна сожалеть о том, что распутство Конде наносит ущерб репутации его партии; слабость Конде увеличивает силу Катрин. Именно так следует использовать мужчин, не для короткого эротического удовольствия. Она перестала думать, что любовник смог бы доставить ей наслаждение. Она радовалась пришедшей с годами мудрости, которая погасила тягу к тому, что в лучшем случае было преходящим. Теперь она держалась обеими руками за то, что должно отныне стать главной любовью ее жизни — за власть.

В огромном зале Блуа собрались мужчины и женщины, занимавшие самое высокое положение. Солнечный свет проникал в помещение сквозь цветные стекла окон-амбразур, заставляя сверкать роскошные туалеты гостей, расшитые драгоценными камнями. Катрин решила лично объявить о невиновности Колиньи и приказать мужчинам расцеловаться в знак дружбы.

Анна д'Эст, вдова Франциска де Гиза, держалась возле сына. Несомненно, ей не было нужды являться в столь глубоком трауре. Катрин мысленно рассмеялась. Бедная Анна! Кроткая, как ягненок. Она обрадуется примирению, если ее сын и деверь пойдут на него. Анна ненавидела кровопролития. Катрин помнила, как она протестовала против резни в Амбуазе. Она не выносила, когда людей пытали и казнили у нее на глазах. Такая женщина казалась неподходящей супругой Меченого, однако говорили, что он любил ее за доброту, что их брак был относительно счастливым. К тому же ее титул служил для честолюбивого герцога компенсацией за мягкотелость. Катрин чувствовала, что на этом демонстративном трауре настояли ее сын и деверь.

Герцог Генрих, уже заявивший всем в своей надменной манере о том, что он является главой великого дома Гизов и Лорренов — самого грозного и могущественного, в стране, — не отходил от матери. Марго неприлично пялилась на него; за это она будет позже наказана. Встречаясь взглядами с Катрин, Марго невинно улыбалась, но глаза королевы-матери становились холоднее, когда она наблюдала за дочерью; Катрин знала, что способна вызвать дрожь в теле Марго, еще мгновение назад трепетавшем от близости красивого, самоуверенного Генриха де Гиза.

Там же присутствовал кардинал Лоррен, чья несравненная красота уже была отмечена печатью порока. Говорили, что его жажда разврата не знала насыщения; эротические запросы этого человека удовлетворялись так же часто, как и потребности его желудка. Его любовницам не было счета. Расшитая великолепными бриллиантами кардинальская мантия привлекала всеобщее внимание. Распущенный церковник поклонился Катрин и смерил ее надменным взглядом.

— Добро пожаловать, господин кардинал, — сказала Катрин. — Я рада видеть ваше благочестивое лицо.

— Могу я набраться смелости и сказать, что рад видеть ваше честное лицо? Мадам, вы — свет нашего двора. Ваши блестящие добродетели — пример каждому; ваша искренность — укор всем нам.

— Вы льстите мне, кардинал.

— У меня и в мыслях нет ничего подобного, дорогая мадам.

— А я не стану льстить вам, дорогой кардинал. Я лишь скажу, что вся Франция должна подражать набожности и душевным качествам такого богоугодного человека, как вы.

Она повернулась, чтобы поприветствовать другого гостя. Когда-нибудь этот распутник, думала Катрин, выпьет бокал вина, отведает жареного павлина или коснется великолепного бриллианта — и не станет господина кардинала!

Но какая польза от таких мыслей? Она должна постоянно сдерживать свое желание уничтожить известных людей. Франциск де Гиз умер. Она должна довольствоваться этим. Кто знает, к чему могла привести кончина кардинала?

Если какая-нибудь дама из Летучего Эскадрона становилась слишком дерзкой, если государственный деятель не первой значимости проявлял несговорчивость, следовала простая процедура. Но работать с выдающимися личностями необходимо тайно, двигаясь окольными путями, не оставляя следов. Она должна повременить с ликвидацией кардинала.

К ней приближался Колиньи. Прочитать мысли этого человека было так же легко, как книгу. Сейчас его лицо было суровым, оно ясно говорило: я здесь не по своей воле. Я не ищу дружбы католиков Гизов. Мне приказали явиться сюда. Я дал слово, что приеду, и сдержал его.

— Добро пожаловать, адмирал, — сказала Катрин — Рала видеть вас здесь.

— Я подчинился вам, мадам.

Катрин попыталась придать своему лицу то выражение искренности, которое стало предметом насмешек кардинала. Но прямодушный, честный Колиньи сильно отличался от хитрого Лоррена. Адмирал не усомнился в искренности Катрин.

— Простите слабой женщине ее желание видеть мир в королевстве, дорогой адмирал.

Он поклонился.

— Я стремлюсь к одному: выполнять волю Вашего Величества.

Адмирал проследовал дальше, и Катрин поглядела вокруг себя. Она не видела среди собравшихся герцога д'Омаля, хотя он получил приказ явиться сюда.

Королева-мать обратилась к герцогине де Гиз:

— Мадам, я не вижу здесь вашего брата д'Омаля.

— Да, мадам. Его тут нет.

— Почему?

— Мадам, у него жар.

Катрин сузила глаза.

— Жар гордыни! — сердито произнесла она и подозвала к себе юного Генриха де Гиза. Как он красив! Что за мужчина из него вырастет!

— Я огорчена отсутствием твоего дяди Омаля, — сказала она.

— Я сожалею о том, что Ваше Величество огорчены.

— У него жар? — спросила Катрин.

— Мадам, он не получил от вас приказа явиться сюда.

— Я сказала, что хочу видеть всю вашу семью.

— Мадам, он решил, что, поскольку Ваше Величество хотели, чтобы наша семья была представлена здесь, вам понадобятся только я и кардинал.

— Я хотела, чтобы д'Омаль приехал сюда, — сухо заявила Катрин. — Жар — это не оправдание.

— Мадам, — сказал юноша, — членам нашей семьи неприятно демонстрировать дружеские чувства по отношению к их врагам.

— Осторожно, Генрих, — сказала Катрин. — Я велю выпороть тебя за дерзость. Ты еще не стал мужчиной. Недавно ты находился в детской. Не забывай это.

Многие присутствующие отметили, что лицо юною герцога заалело.

— Мой дорогой герцог, — продолжила Катрин более мягким тоном, — тебе полезно помнить о твоем возрасте и необходимости проявлять послушание.

Генрих холодно поклонился и отошел от королевы матери.

Будет ошибкой, подумала Катрин, усадить Колиньи и де Гизов за столом рядом друг с другом; она на всякий случай разделила их другими гостями. По завершении банкета королева-мать встала и обратилась к собравшимся:

— Дамы и господа, вам известно, с какой целью я пригласила вас сюда. Я хочу положить конец недобрым слухам; любой слух — дурная вещь, но особым злом является ложный слух. Мы оплакиваем безвременную кончину нашего дорогого и любимого герцога Франциска де Гиза, величайшего воина, убитого рукой подлого преступника. Это был гнусный поступок; мы выражаем наши искренние соболезнования безутешной семье погибшего и скорбим вместе с ней по человеку, которого мы любили, как родного брата. Но со дня его смерти стали распространяться слухи столь же низкие, как и совершенное кровавое злодеяние. Среди нас есть человек — один из лучших, уважаемый всеми, — которого называли соучастником этого преступления.

Дамы и господа, подобные слухи — большое это. Они оказались клеветой. Сам убийца назвал их лживыми. Поэтому я вызвала сюда многоуважаемого адмирала Франции и другого человека, вероятно, сильнее всего пострадавшего от этого трагического происшествия. Я имею в виду, разумеется, сына герцога Франциска, герцога Генриха де Гиза, нынешнего главу дома Гизов, который, я знаю, умножит честь и славу своего рода, как это делал прежде его отец. Адмирал Гаспар де Колиньи и Генрих де Гиз, подойдите ко мне.

Они медленно приблизились к королеве-матери: губы бледного адмирала были сурово стиснуты, лицо герцога горело, он держал голову высоко поднятой.

Катрин встала между ними.

— Дайте мне вашу руку, адмирал. И вы тоже, господин герцог.

Она соединила их правые руки. Кисть Генриха была вялой, безжизненной; его левая рука лежала на рукоятке шпаги.

Воцарилась тишина; враги смотрели друг на друга; было очевидно, что им не по душе церемония, которую королеве-матери нравилось считать актом примирения. Катрин не могла понять мужчин. На месте Колиньи она бы обняла Генриха де Гиза, надеясь убедить зрителей в своем искреннем стремлении к дружбе. Будь она Генрихом де Гизом, она приняла бы объятия Колиньи и в то же время думала бы о том, как его уничтожить. Слабостью Катрин была ее неспособность понимать других людей.

— Я хочу, чтобы вы показали нам, что вы — друзья, что вражда закончилась поцелуем дружбы.

Колиньи подался вперед, чтобы поцеловать Генриха в щеку, но юноша, стоя прямо, заговорил так отчетливо, что все присутствующие его услышали:

— Мадам, я не могу целовать человека, чье имя упоминалось в связи с трагической смертью моего отца.

Катрин хотелось ударить это самоуверенное молодое лицо, приказать страже бросить юношу в темницу, где его гордый дух будет сломлен. Но она сочувственно улыбнулась, как бы говоря: «Ох уж эта юношеская гордыня!»

Она похлопала Генриха по плечу и сказала что-то о его недавней утрате, о рукопожатии, которое будет принято всеми как убедительное подтверждение дружеских чувств, которые герцог питает к адмиралу.

По залу разнеслось негромкое бормотание. Церемония превратилась в фарс. Катрин не подавала виду, что понимает это. Глядя на высокую, горделивую фигуру юноши, на его горящее лицо, она поняла, что на смену умершему Франциску де Гизу пришел другой подобный ему человек, который будет долгие годы мучить и тревожить ее.

Катрин знала, что поднявшийся шум был знаком одобрения. «Герцог умер. Да здравствует герцог!» — думали люди.

Король Франции был счастлив, как никогда в своей жизни. Он влюбился, и его чувство не осталось безответным.

Он познакомился с Мари во время одного из путешествий по королевству. Она была такой же юной и застенчивой, как он. Сначала она не знала, что он — король Франции. Это придавало роману особое очарование. Она любила Карла, а не его положение. Он впервые познал взаимность любви.

Мария Шотландская превратилась в сон. Прелестная, юная, чистая, неземная Мари Туше, дочь провинциального судьи, была реальностью. Она захотела убежать от своего возлюбленного, узнав, что он — король Франции.

— Дорогая Мари, — сказал он, — это не имеет значения. Ты любишь меня, Карла. Ты должна продолжать любить меня, потому что я нуждаюсь в любви больше, чем кто-либо во Франции.

Он мог говорить с ней о приступах черной меланхолии, о том, что, когда они заканчивались, он испытывал потребность в совершении актов насилия.

— Теперь, когда у меня есть ты, моя дорогая, возможно, я избавлюсь от таких состояний. Меня преследуют страхи, особенно по ночам, Мари; когда это случается, мне хочется кричать, видеть, как льется кровь. Это смягчает тяжелые настроения.

Она утешала, успокаивала его. Они предавались любви. Он поселил ее во дворце. Мать знала о его любви к Мари.

— Значит, ты все-таки мужчина, мой сын! — В ее голосе прозвучало мрачное изумление.

— Что вы хотите этим сказать, мадам?

— Только то, мой дорогой мальчик, что ты — мужчина.

— Мама, вам нравится Мари, да?

В его глазах таился страх. Катрин улыбнулась, заглянув в них. Он знал: если окажется, что Мария не нравится королеве-матери, она не задержится во дворце, и он утратит покой и радость, которые дарила ему девушка. Его руки задрожали в ожидании ответа матери.

— Мари? Твоя молоденькая любовница? Я почти не обратила на нее внимания.

— Как я рад!

— Чему? Ты рад, что твоя избранница не привлекает к себе внимания ни остроумием, ни красотой?

— Мадам, — сказал он, — те, кого вы не замечаете, находятся в большей безопасности.

Она пристально посмотрела на него и увидела на лице Карла упрямое выражение, которое замечала раньше. Он не позволит ей легко отнять у него любовницу. А почему она должна это делать? Какой вред могла причинить крошка Туше? Она — пустое место и не представляет опасности.

— О, наслаждайся ею, мой сын, — сказала Катрин. — Обязанности короля тяжелы, но у него есть и привилегии. Ни одна женщина не может отказать монарху.

— Ты плохо думаешь о Мари, — пробормотал он. — Она не знала… кто я. Она полюбила меня.

Катрин похлопала сына по плечу.

— Твоя мама просто подразнила тебя. Иди и наслаждайся своей маленькой Туше без всяких задних мыслей. Мне нравится твоя скромная подружка.

Он поцеловал руку Катрин; она осталась довольна им; он по-прежнему подчинялся ей; это было все, чего она хотела.

Они не сумели сделать из него извращенца. Однако маловероятно, что он произведет на свет потомство. Пусть эпизод с крошкой Туше послужит любопытным тестом. Если ребенка не будет достаточно долго, значит, Карла можно женить без риска к удовлетворению французов.

Генрих взрослел. Ему уже исполнилось семнадцать. Через несколько лет он созреет для престола. Она должна приглядывать за Карлом. Он не должен думать, что он — нормальный молодой человек, раз завел любовницу. Он не совсем психически здоров; нельзя позволять ему забывать об этом.

Карл изменился. Мари воодушевляла его, делала более уверенным в себе, слушала жалобы Карла на мать, отдававшей во всем предпочтение Генриху.

— Он для нее дороже правого глаза, Мари. Иногда мне кажется, что она хочет видеть его на троне.

— Этого ей не добиться, — с провинциальной рассудительностью сказала Мари. — Пока трон принадлежит тебе.

В обществе Мари он чувствовал себя настоящим королем.

Однажды к нему явился один из приближенных и сказал, что с ним хочет поговорить королева Наварры, прибывшая ко двору.

Он тепло встретил ее, потому что любил спокойную, невозмутимую Жанну; она обладала качествами, которых недоставало ему; он мечтал их обрести. Да, она была гугеноткой. Мари Туше призналась ему, что склоняется к этой вере. Он запретил ей говорить кому-либо об этом, однако стал испытывать расположение к гугенотам, которого не замечал за собой ранее.

Жанна, войдя к королю, поцеловала его руку.

— Вы хотите сказать мне что-то, дорогая тетя, — произнес Карл. — Попросить маму присоединиться к нам?

— Ваше Величество, умоляю вас не делать этого-я хочу поговорить с вами наедине.

Карл почувствовал себя польщенным. Люди обычно желали присутствия королевы-матери, потому что они знали, что ни один важный вопрос не решался без нее.

— Тогда начинайте. — Карл ощутил себя королем.

— Ваше Величество, вам известно, что через несколько дней я покину Париж и отправлюсь в Пикардию. Я была долго разлучена с моим сыном и думаю, что пришло время представить Генриха его подданным в Вендоме, через который, я поеду. Я прошу вас милостиво разрешить ему сопровождать меня.

— Но, моя дорогая тетя, — сказал король, — если таково ваше желание, Генрих непременно поедет с вами.

— Значит, вы даете разрешение, Ваше Величество?

Он увидел радость на ее лице; его глаза наполнились слезами. Как приятно иметь возможность делать людей счастливыми, удовлетворяя их незначительные просьбы. Для Карла не имело значения, останется или нет при дворе шумный сластолюбивый Генрих Наваррский.

— Вы получаете мое разрешение, — торжественным тоном заявил он.

— Я благодарю Вас от всего сердца, Ваше Величество.

Она схватила его руку и поцеловала ее.

— Дорогая тетя, я счастлив, что смог порадовать вас.

— Вы дали слово, — сказала она, — и я знаю — ничто не заставит вас нарушить его. Ваше Величество, я могу уйти, чтобы сообщить эту чудесную новость моему сыну?

— Конечно, идите, — ответил Карл.

Когда она ушла, он улыбнулся и подумал о том, что иногда быть королем весьма приятно.

Катрин шагала взад-вперед по комнате, а Карл с жалким видом смотрел на мать. Сейчас он был не королем, а просто провинившимся мальчиком.

— Как ты додумался, — спросила Катрин, вышедшая из равновесия, — позволить этой хитрой волчице похитить наследника наваррского трона из-под твоего носа? Можешь ли ты надеяться на успешное усмирение гугенотов, если отпустишь нашего ценнейшего заложника? Ты едва не отдал его. Без всяких условий. Просто так! «Я хочу получить сына, — сказала она, — моего маленького Генриха. Ему нужна его мама!» И ты, как дурак, ответил: «Вы можете забрать его, дорогая тетя. Он всего лишь мальчик…» Глупец! Идиот! Он — заложник. Наследник Наварры… в наших руках! Если бы Жанна Наваррская осмелилась угрожать нам — я имею в виду тебя и твоих братьев, — я бы пригрозила ей, что убью или заточу в темницу ее драгоценного сына. А ты, дурак, хотел отдать его. Я не допущу этого. Мальчик останется здесь. И впредь не смей ничего делать без моего разрешения. Не удовлетворяй ничью просьбу без моего согласия.

— Но она — его мать. Она просила меня со слезами на глазах. Они долгое время находились в разлуке. Я не мог отказать ей.

— Ты не мог отказать ей! И кто-то еще слышал, как ты давал разрешение?

Карл молчал.

— Так ведь? — спросила королева-мать.

— Да. Другие слышали.

— Глупец! Подумать только, что у меня такой сын! Твой брат Генрих никогда не совершил бы такого промаха. Но я отменю твое решение. Наваррец не покинет двора. Его мать уедет одна. Перестань заикаться и дрожать, подпиши приказ.

— Но я дал слово.

— Ты немедленно подпишешь это.

Карл пронзительно закричал:

— Я устал слушать о том, что Генрих сделал бы это, что Генрих сделал бы то. Генрих не является королем Франции. А я — являюсь. И когда я говорю…

— Подпиши это, — сказала Катрин. Она подтолкнула его к креслу и сунула перо в руку Карла. Он бросил взгляд через плечо; ее лицо было рядом — очень бледное, с огромными глазами. Он задрожал еще сильнее. Почувствовал, что она видит его насквозь.

Он начал писать.

— Хорошо, — сказала она. — Теперь ты исправил свою ошибку. Я знаю, что ты совершил ее по доброте души, но помни, что я всегда рядом, что я люблю тебя и готова дать тебе совет. Не принимай важные решения, не проконсультировавшись со мной. Я думаю только о твоем счастье… — она приблизила к нему свое лицо, — и безопасности. Карл, мой дорогой сын, своим поступком ты мог разжечь новую гражданскую войну. А если твои враги одержат победу? Что тогда? Вдруг тебя возьмут в плен? Тебе не понравится лежать в темнице… рядом с камерой пыток… среди крыс… до тех пор…

— Умоляю, прекрати, — попросил король. — Ты права. Ты всегда права. Наваррец должен остаться. Я под писал приказ. Ты не отпустишь его. Не отпустишь.

Она кивнула.

— Вот теперь я вижу моего мудрого маленького короля!

Но совладать с Жанной было труднее, чем с Карлом. Женщины смотрели друг на друга с взаимной ненавистью, которая существовала всегда, то слабея, то разгораясь вновь.

— Моя дорогая кузина, я не могу отдать вам мальчика. Я отношусь к нему, как к моему сыну. Кроме того, если ему предстоит жениться на моей дочери, он должен расти рядом с ней. Вы знаете, мы всегда стремились дать молодым людям возможность полюбить друг друга… что и произошло с этой парой. Мое сердце радуется, когда я вижу их вместе.

— Мадам, — ответила Жанна, — все, что вы говорите, верно. Но мой сын слишком долго живет при дворе, ему пора вспомнить о своем королевстве.

— Мы проследим за чем, чтобы он не забыл его. Нет, мадам, я слишком люблю мальчика, чтобы расстаться с ним.

— Я тоже с люблю его, — не сдавалась Жанна. — Если бы я не чувствовала, что ему следует посетить свои владения, я бы с радостью оставила его на ваше попечение.

Катрин улыбнулась.

— Я оставлю Генриха здесь, мадам, потому что я знаю, что для него полезно. Вы недавно приехали в Париж и поэтому не видите происходящее здесь так ясно, как я. Мне известно, что для Генриха лучше находиться со своими кузенами и усваивать манеры двора. Должна признать, что, когда он появился тут впервые, я немного удивилась. Он держался, как дикарь. Теперь он стал значительно лучше. Я бы не хотела, чтобы он превратился в сельского простолюдина.

Катрин заметила, что краска гнева залила лицо Жанны.

— Мадам, — сказала королева Наварры, — можете не беспокоиться на сей счет. Мой сын получит лучших воспитателей.

— Но их легче найти в Париже, нежели в Беарне. Моя дорогая кузина, я настаиваю на том, чтобы он остался здесь.

Но упорная Жанна не сдалась на этом.

Позже, когда Карл и Катрин оказались среди придворных, Жанна осмелилась вернуться к этому вопросу.

— Я не могу поверить, — сказала она, — что мне помешают забрать сына.

— Мадам, мы уже все обсудили, — заявила Катрин.

— Король, — настаивала Жанна, — великодушно обещал мне, что мой сын вместе со мной покинет Париж. Многие подтвердят это. Я уверена, Ваше Величество, что ваша отмена этого решения была шуткой, потому что несдержанное слово короля способно уронить его достоинство.

Карл слегка покраснел. Присутствие людей придало ему смелости.

— Вы правы, мадам, — произнес он. — Обещание будет выполнено, потому что я дал его.

Катрин, потерпев поражение, снова почувствовала себя униженной. Она не могла возразить в таком обществе. Ей захотелось немедленно убить Жанну и Карла. Вместо этого она кротко улыбнулась.

— Пусть будет так, — промолвила королева-мать. — Король сказал свое слово. Мадам, я полагаюсь на вас в том, что мир и согласие во Франции не окажутся в опасности.

Жанна поклонилась.

— Ваше Величество, вы делаете мне честь, прося моего содействия в решении государственных проблем. Я никогда не предам моего короля.

Помолчав, она добавила:

— Только угроза гибели моего собственного дома способна заставить меня изменить мое отношение к Его Величеству.

На следующий день Жанна покинула Париж; рядом с ней ехал ее сын.

Катрин оказалась права, когда она объясняла своему сыну, какую глупость он совершил, отдав Жанне их самого ценного заложника. Во Франции снова вспыхнула гражданская война.

Королю пришлось вместе с двором бежать из Мо в Париж — ему угрожали войска Конде; эти события потрясли Катрин сильнее, чем любые другие происшедшие за последние месяцы. Убийства французских протестантов католиками и католиков — протестантами заставляли ее лишь пожимать плечами, но мысль о том, что королевский дом Валуа окажется в опасности, всегда внушала ей ужас. Она знала, что Колиньи собирался похитить короля и поставить на его место Конде.

Для Катрин настали горькие дни. Королева Англии, герцог Савойский, маркиз Бранденбургский помогали Конде деньгами и солдатами. В отчаянии Катрин обратилась к испанцам, но, хотя эта страна желала оказать королеве-матери поддержку, Филипп Испанский за все требовал плату. Катрин боялась его больше, чем Конде. Поэтому она подписала мирный договор в Лонжюмо. Но Катрин по-прежнему трепетала от страха перед тем, что может случиться, если гугеноты захватят короля. Несмотря на достигнутое соглашение, затевались новые заговоры и контрзаговоры. Катрин готовила похищение Конде и юного Генриха Наваррского. Конде, снова вступивший в брак, чудом избежал пленения; был отдан приказ поймать его и организовать новое истребление гугенотов католиками. Опять началась война; Жанна, ее сын, Конде и Колиньи сделали свою штаб-квартиру в Ла Рошели оплотом гугенотов.

Катрин испытала за это время лишь одну большую радость — ее сын Генрих завоевал на поле брани репутацию прекрасного воина. Это было неожиданно и поэтому особенно приятно. Кто мог подумать, что щеголь Генрих с его любовью к нарядам и драгоценностям, всегда окруженный красивыми и женственными юношами, проявит себя как отличный солдат!

Генрих обладал умом. Это признавали даже его враги. Он был остроумным и любил искусство. Его красоту французы называли «иностранной». Удлиненные темные глаза выдавали его итальянское происхождение; белые, правильные формы руки были самыми красивыми при дворе; он обожал украшать их сверкающими бриллиантами. И этот женственный Генрих стал умелым полководцем! В нем проснулось честолюбие, он с нетерпением ждал своего восхождения на трон. Как и его мать, он подсчитывал, как долго проживет Карл.

Катрин пережила недавнюю потерю своей дочери Элизабет, умершей при родах. Она любила ее меньше, чем Генриха, но гордилась положением Элизабет, радовалась, видя ее на испанском троне. Но дорогой Генрих служил утешением для Катрин. Она ликовала как никогда, замечая, что он прислушивается к ней больше, чем к кому-либо, делится с матерью всеми его замыслами, редко совершает что-то, не посоветовавшись предварительно с ней. Генрих был компенсацией за все ее страхи и испытания.

Мать Генриха Наваррского, наблюдая за своим сыном, не замечала подобной близости с ним. Ему исполнилось лишь четырнадцать, но годы, проведенные при французском дворе, сделали его мужчиной. Он пользовался немалой популярностью; граждане Ла Рошели, видя юношу, всегда бурно приветствовали его. Черты Генриха, тревожившие Жанну, вызывали у людей улыбку.

В свите Жанны находилась юная Корисанда д'Андуинс. Она была чуть старше Генриха. Девушка недавно вышла замуж за сына графа Грамонта, человека, которого Жанна глубоко уважала, она также считала свою дружбу с ним весьма важной для дела реформистов. Но молодой Генрих, пренебрегавший приличиями и брачными законами, влюбился в Корисанду.

Он повсюду следовал за ней; Жанна узнала об их тайных свиданиях. Весь город Ла Рошель обсуждал роман беарнского наследника и мадам Корисанды.

Жанна с беспокойством угадывала по многим признакам, что за человек вырастет из ее мальчика. Она укоряла его. Он был добродушным и ленивым. Он с очаровательной легкостью согласился с Жанной, но объяснил, что это любовь. Он пожал плечами с изяществом, приобретенным, очевидно, при французском дворе. Его мать была старомодной, провинциальной, не понимавшей многого. Любовь важнее всего. Мать не должна бояться за него, он способен повести людей на битву; но что касается любви — «Мама, это дело двоих любовников».

— Ты хочешь сказать, что эта женщина уже стала твоей любовницей? — повысила голос Жанна. — Ты еще мальчик!

— Отнюдь! — Он гордо поднял голову.

В Жанне взыграли пуританские установки; однако, посмотрев на живое юное лицо Генриха и осознав его развитую чувственность, она поняла, что протестовать бесполезно. Ответственность лежала на их отцах и ее дяде, Франциске Первом. Они были мужчинами, сильными или слабыми воинами, и всегда стремились получать от женщин то, что им было нужно.

— Как, по-твоему, отнесутся гугеноты Франции к распутству их лидеров? — спросила Жанна.

Он снова пожал плечами.

— Французы, католики или гугеноты, всегда понимали, что значит любить.

С этими словами он покинул ее, чтобы поспешить на свидание с грешной Корисандой.

Марго подрастала; она сама заметила это раньше других.

Между братьями Валуа не было мира. Карл ревновал мать к Генриху, считая, что она выделяет его. Король всегда чувствовал себя неуютно в присутствия брата. Генрих постоянно наблюдал за Карлом. Король как-то доверительно сказал Мари Туше, что Генрих не был французом, которого можно понять. Он скорее являлся итальянцем; все французы относились к ним с недоверием.

Генрих вернулся домой после успешной кампании похорошевшим и более честолюбивым, чем прежде. Он заметил, как повзрослела Марго со дня их последней встречи. Он видел в ней черты, отсутствовавшие у других членов семьи. Марго совсем недавно простилась с детством, ее формы еще не развились полностью, однако было легко видеть, что в этой тщеславной маленькой головке таится немало разума.

Генрих решил использовать это. Он знал, что Карл всегда будет его врагом, и пожелал сделать Марго своей союзницей.

Он пригласил ее прогуляться возле Фонтенбло; Марго с радостью согласилась. Она догадалась, что услышит нечто важное, раз разговор должен был состояться под открытым небом. Она была всегда готова к авантюре и интриге.

Шагая с сестрой по зеленой аллее парка, Генрих обнял ее за плечи — этот жест обрадовал Марго, не хуже Карла знавшей об исключительном отношении матери к Генриху. Именно из-за него она всегда стремилась заслужить расположение брата. Марго боялась матери больше, чем кого-либо на свете, однако при этом искала ее одобрения. Дружба с любимцем Катрин сулила милость Катрин.

— Возможно, ты замечала, — сказал Генрих, — что из всех моих братьев и сестер сильнее всего я люблю тебя.

Марго счастливо улыбнулась; если Генрих относится к сестре подобным образом, то и мать, очевидно, весьма расположена к ней.

— Мы провели вместе много славных дней, — заявил Генрих, — но сейчас мы уже не дети.

— Да, Генрих. Мы уже не дети. Ты — великий воин. Ты создал себе имя.

Он сжал ее руки и, приблизив свое лицо к Марго, сказал:

— Марго, мое могущество зависит от расположения королевы-матери.

Марго согласилась с ним.

— Я часто нахожусь в отъездах, далеко от двора. Войны продолжаются. Мой брат король всегда возле матери. Он льстит ей и во всем слушается ее.

— Но она никогда не будет любить никого так, как тебя, Генрих. Это было всегда.

— У меня есть много врагов, готовых поссорить меня с мамой… когда я не могу защитить себя.

— Карл думает лишь о занятиях любовью с Мари Туше и охоте на диких зверей.

— Он сеет не только любовь, но и ненависть; он не всегда будет довольствоваться охотой на диких зверей. Однажды он заберет у меня мое воинское звание и сам поведет армию. Я хочу иметь здесь, при дворе, человека, способного заступиться за меня перед королевой-матерью. Ты, дорогая сестра, — мое второе «я». Ты предана мне и умна. Сделай это для меня. Всегда находись возле матери — даже когда она ложится в постель и встает с нее. Слушай разговоры, старайся передавать мне их содержание. Заставь ее доверять тебе. Ты понимаешь?

Глаза Марго сверкнули.

— Да, понимаю, Генрих.

— Я поговорю с ней о тебе. Скажу маме, как я люблю тебя. Скажу, что ты — моя любимая сестра, мое второе «я». Ты не должна слишком бояться ее. Отвечай смело, когда она обращается к тебе. Помогая мне, ты поможешь себе.

Генрих снова обнял Марго за плечи и посмотрел ей в глаза; он увидел там то, что хотел увидеть. Генрих был героем войны; юная впечатлительная Марго была готова обожать его, стать рабыней брата, работать на Генриха против короля.

Генрих отвел сестру к Катрин и сказал матери о том, как он любит Марго и какую роль попросил ее играть при дворе ради него. Катрин привлекла дочь к себе и поцеловала в лоб.

— Значит, ты будешь охранять интересы брата, дорогая Марго?

— Да, мадам.

— Тебе придется поумнеть и стать серьезной. Ты должна будешь следить за своими братьями… и их друзьями.

— Я буду это делать, мама.

— Хорошо, моя дочь, я помогу тебе. Генрих, мой сын и твой брат, дорог мне, как жизнь. Тебе тоже?

— Да, мадам.

Катрин обняла сына; когда холодные руки матери коснулись Марго, девочка ощутила себя членом их троицы; положение было особенно интригующим, потому что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову назвать эту троицу святой.

Марго радовалась тому, что она становится взрослой. У нее появились новые занятия. Она играла в шпионку с тем азартом, на который была способна. Неутомимая девушка всегда находилась возле матери, часто появлялась в обществе короля и по-прежнему обожала отсутствующего брата.

Но в характере Марго присутствовала черта, о которой забыли ее брат и мать. Если она, Марго, должна повзрослеть, это проявится не только в ее поведении. Она была постоянно занята своим гардеробом, стала первой модницей при дворе, носила то золотистый парик поверх своих длинных темных волос, то рыжий. Наряды, которые вводила в моду Марго, были соблазнительными, рассчитанными на то, чтобы пробуждать чувственность в мужчинах.

При дворе появился Генрих де Гиз.

Он тоже вырос; они были теперь мужчиной и женщиной, а не мальчиком и девочкой. Оставшись при первом удобном случае наедине с Марго, он сказал ей о своих чувствах.

— Я всегда любил тебя, — заявил он, гуляя с девушкой в саду.

— А я… тебя, Генрих.

Марго не могла оторвать своих рук от роскошного камзола, золотистых вьющихся волос и бороды. Марго была не единственным человеком, считавшим, что никто во Франции и даже в мире не может сравниться с Генрихом де Гизом; люди говорили, что в присутствии Гизов другие мужчины становятся неинтересными, жалкими.

— Мы поженимся, — сказал Генрих. — Я знаю, что это можно устроить.

— Это необходимо устроить, — согласилась Марго.

Он взял ер руки и покрыл их жаркими поцелуями, которые разожгли в Марго огонь.

— Сделать это сейчас будет сложнее, чем при жизни моего отца, — предупредил ее Генрих.

Марго, нетерпеливая и полная желания, оказалась в его объятиях.

— Однако это должно произойти, — сказала она.

— Марго… я не в силах ждать свадьбы.

Марго засмеялась.

— Я тоже!

— Где мы можем остаться одни?

Любовная интрига-флирт была делом восхитительным, но интрига, соединенная со страстью, казалась Марго самой прекрасной вещью на свете. Могла ли она отдавать всю свою душу шпионажу в пользу ее брата Генриха, когда она имела возможность стать любовницей другого совершенно неотразимого Генриха?

Марго не составило труда найти для них уединенное место.

После этого для Марго потеряло значение все, кроме страстных свиданий с любовником. Она была ненасытной. Она не могла сполна насладиться Генрихом. Она обнаружила, что для нее на всей земле важен он один. Ради него она могла умереть. Она заявила, что не выйдет ни за кого другого. Их встречи участились; Марго нуждалась в них все больше и больше. Чувственная, исключительно страстная, она открыла для себя нечто, без чего уже не могла обходиться.

Она была нетерпеливой. Хотела немедленно выйти замуж. Генрих проявлял большую осторожность. Он был не менее страстным, чем Марго — они идеально подходили друг другу, — но если для Марго существовала только любовь, Генрих обладал еще и честолюбием. Он был не только любовником Марго, но и герцогом де Гизом, главой могущественного дома Лорренов; воспитание не позволяло ему забывать это. Даже занимаясь любовью с Марго, он невольно помнил, что она — принцесса дома Валуа, поэтому их брачный союз будет для него весьма удачным.

— Мы должны действовать осторожно, — сказал Генрих.

— О, Генрих, дорогой, кого нам остерегаться?

— Мы не должны терять головы, Марго; ничто не должно помешать нашему браку. До этого момента мы не можем быть совершенно счастливыми. Ты только подумай, что будет означать для нас брак… мы соединимся навеки.

Она пылко поцеловала его.

— Я не позволю тебе покидать меня. Буду ездить с тобой в лагерь. Не думай, что я отпущу тебя одного!

— Нет, — сказал он. — Мы не должны расставаться. Это — наша главная цель. Марго, ты так нетерпелив… Нам следует подождать… наблюдая за событиями… действовать осмотрительно. Что, если нас попытаются разлучить?

Она прижалась к нему всем телом. Она не думала ни о чем другом, кроме сиюминутного желания. Он засмеялся, но испытал легкое смущение. Марго была идеальной любовницей, он обожал ее; но иногда Генрих думал о том, какую неистовую страсть, какую чувственность он пробудил. Он не знал девушки, способной сравниться с веселой юной принцессой, обладавшей яркими темными глазами, горячими, нежными губами, ласковыми руками, неутолимым желанием страсти. Он сам был молод и силен, но все равно Марго поражала его.

Она не желала обсуждать что-либо всерьез. Хотела иметь его… сейчас, немедленно. Ну и что такого, что они в саду? Кто заглянет в это местечко? Кто осмелится осудить принцессу Марго и герцога де Гиза?

— Моя дорогая, — сказал Генрих, — я хочу тебя так же сильно, как и ты — меня, но еще я хочу, чтобы мы поженились. Я мечтаю о прочном союзе… крепком и нерушимом… который продлится до конца нашей жизни.

Она провела пальцами по его волосам.

— Конечно, Генрих, он будет таким.

— Королева-мать и король не любят меня.

— Но ты — принц, а я — принцесса; у меня есть только ты один.

— Знаю. Знаю. Но осторожность нам не повредит, моя дорогая!

Но она не слушала его. Она засмеялась Генриху в лицо, и он, не менее горячий, чем Марго, уступил ей.

Влюбленные думали, что никто не замечает их чувств, но они ошибались. Одним из важных людей, видевших, что происходит между принцессой Марго и молодым герцогом де Гизом, был дядя Генриха, кардинал Лоррен.

Он радовался такому ходу событий. Он сам прошел через многие эротические авантюры и постоянно ломал голову, изобретая новые любовные ухищрения, способные увлечь его. Он был готов отдать многое любому красивому и молодому человеку — мужчине или женщине, — который открыл бы ему нечто свеженькое. Роман между его племянником и принцессой не огорчил кардинала, даже несмотря на то, что Генрих вел себя глупо; Лоррен счел своим долгом предостеречь Генриха.

Он позвал юношу в свои покои; убедившись в отсутствии за шторами шпионов и средств для подслушивания, кардинал поделился с герцогом своими соображениями.

— Ни одно дьявольское приспособление старой змеи, королевы-матери, не дотянулось до нас, племянник, так что мы можем говорить без опасений. Я замечаю, что ты наслаждаешься сладостной интрижкой с принцессой Марго.

Генрих вспыхнул.

— Если вы хотите сказать, что я люблю ее, то это так.

Кардинал поднял свою изящную белую руку и посмотрел на рубины и сапфиры, украшавшие ее.

— Я хочу поздравить тебя. Она, должно быть, восхитительная любовница! Тебе повезло.

Генрих сухо поклонился. Зная о репутации дяди, он не хотел обсуждать с ним Марго и читать мысли, скрывавшиеся за его похотливыми глазами.

— Я бы предпочел не обсуждать мои отношения с принцессой, — сказал юноша.

— Но именно это мы и должны сделать. О, пойми меня правильно. Не подумай, что я собираюсь расспрашивать тебя о тех захватывающих ощущениях, которые доставляют тебе удовольствие. Я могу представить себе, насколько они приятны, поскольку полагаю, что даже при этом дворе вряд ли найдется другая дама, столь же одаренная в области величайшего из всех искусств. Но ты молод, чувствителен и влюблен, ты не желаешь говорить о своей любовнице с человеком моей репутации. Видишь, я понимаю тебя, мой племянник. Я читаю твои мысли. Поговорим о практической стороне дела; забудем на время о романтическом аспекта. Племянник, я горжусь тобой. Если бы ты сделал принцессу своей женой, а не любовницей, мы бы гордились тобой еще сильнее. Больше всего на свете, дорогой мальчик, мы хотим объединения домов Лорренов и Валуа. Этот брак был бы идеальным.

— Верно, — сказал юный герцог. — Я искренне желаю его заключения.

— Я хочу помочь тебе в этом, но не подумай, что ты можешь пойти к королю и королеве-матери и сказать им: «Я предлагаю руку и сердце принцессе Марго». Все не так просто. Змея имеет другие планы для ее любящей дочери.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы разрушить их.

— Да, да. Но разумно, осторожно. Вы с принцессой не должны появляться на людях, демонстрируя своим видом и жестами, как славно вы проводите время вдвоем.

— Но… мы этого не делаем!

— Ваши лица и улыбки свидетельствуют об этом. Они говорят о том, что Марго уже не девушка. Марго объявляет всему свету о тех удовольствиях, что она испытала и собирается испытать… даже если этого не делаешь ты. Это не должно продолжаться. Я не могу сказать, знает ли королева-мать о происходящем или она слишком поглощена государственными делами; но если она осведомлена о вашей связи, умоляю тебя проверять свою пищу и вино. Всегда заставляй слугу пробовать их. Никогда не покупай перчатки, книги или одежду у незнакомых тебе людей. Катрин и ее итальянцы овладели за свою жизнь большим числом хитростей, чем мы, французы, — за много веков. Будь осторожен, приятель. Катрин ведет переговоры о браке Марго с принцем португальским. Поэтому сейчас она не одобрила бы ваш брак.

— Относительно замужества Марго велось много переговоров. Сначала с Генрихом Наваррским, потом с доном Карлосом, теперь с принцем Португальским.

— Какие-то переговоры могут наконец увенчаться успехом.

— Я не допущу этого.

— Послушай, мой племянник, приятно быть галантным и благородным в присутствии любовницы. Ты должен быть откровенным со своим дядей, искушенным в государственных делах. Ты хочешь жениться на принцессе Марго. Я вместе со всей нашей семьей помогу тебе в этом. Прошу тебя быть осторожным. Постарайся временно скрывать твои намерения — пока не придет час, когда станет тактически правильным заявить о них во всеуслышание. Дорогой мальчик, ты близок мне, как родной сын — даже еще больше, поскольку ты — глава нашего дома. Мои братья, твои дяди, обсудили этот вопрос со мной; мы сошлись в том, что ничего не будет способствовать усилению нашего дома так, как твоя женитьба на принцессе. Но ты должен проявить осторожность. Мы не хотим увидеть тебя мертвым. Твои братья, Карл и Луи, не обладают твоими качествами. Ты должен прислушаться к нашему настоятельному совету: продолжай наслаждаться свиданиями с любовницей, привяжи ее к себе покрепче, но действуй тайно. Более того, будет неплохо, если для отвода глаз ты приударишь за другой дамой. Это не составит для тебя большого труда — я слышал, что при французском дворе нет второго такого молодого человека, как герцог Генрих де Гиз. Немногие женщины способны устоять перед ним. Думаю, тебе было несложно добиться успеха с мадемуазель Марго. Мой мальчик, ты обладаешь обаянием, красотой, властью и титулом. По существу, у тебя есть все. Не растрачивай попусту это богатство, используй его к своей выгоде. Принцесса Клевская бросает на тебя томные взгляды, она интересуется тобой. Если ты поухаживаешь за ней, это будет выглядеть вполне естественно, потому что она — достойная невеста.

— Я не собираюсь жениться на ком-либо, кроме Марго.

— Конечно, ты хочешь жениться только на ней; мы желаем того же. Но поухаживай немного за принцессой Клевской для королевы-матери и ее шпионов. Не позволяй Катрин думать, что у тебя виды на Марго; я боюсь, что она этому не слишком обрадуется. Мой дорогой, когда королева-мать решает, что какой-то человек стал для нее помехой, его ждет смерть.

— Такой спектакль вызывает у меня отвращение.

— Ну, ну! Кто ты — глава великого дома или одержимый любовью юнец? При необходимости объясни все Марго. Думаю, она не охладеет к тебе, если ты посмотришь на кого-то другого.

Кардинал положил руку на плечо Генриха.

— Ты можешь обрести большое будущее, — шепнул он. — Взгляни на сыновей Катрин: на маленького безумца Карла, на извращенца Генриха, на Эркюля, этого напыщенного пижона. Генрих Наваррский? Ленивый, никчемный мужлан. Я вижу в его характере черты, которые сделают Генриха воском в руках женщин. Конде? Он проживет недолго, поверь мне. Он погибнет в каком-нибудь сражении или от рук королевы-матери. Мой герцог, между нашим домом и троном стоят многие, я знаю это, но парижане любят тебя не меньше, чем они любили твоего отца. Я слышал их крики на улицах. Париж думает и решает за всю Францию.

Генрих отодвинулся от кардинала; в ушах юноши звучали голоса парижан. Король… король Франции! И Марго — его королева!

Кардинал улыбнулся, глядя на вспыхнувшее лицо Генриха.

— Почему бы и нет? — сказал он. — Женитьба на принцессе Валуа поспособствует этому. Мой мальчик, не погуби свой шанс легкомысленным поведением. Оставайся государственным мужем, даже находясь с любовницей.

Марго была вне себя от ревности; Генрих обнаружил, что ему нелегко успокоить девушку.

Как он смеет глядеть подобным образом на Катрин де Клев? Она, Марго, видела его улыбку и то, как ответила на нее эта дама.

Он попытался объяснить:

— Марго, я люблю тебя, как никого на свете. Хочу только тебя. Но люди заметили нашу любовь, это опасно.

— Кто? Кто? — спросила она. — Какое мне до этого дело? Они заметят, что ты обманываешь меня с этой тварью. Ненавижу ее. Добьюсь, чтобы она покинула двор. Я не могу поверить в то, что ты можешь так обходиться со мной.

Генрих почувствовал, что он должен пылко позаниматься с ней любовью, заверить Марго в том, что он любит только ее. Позже, когда она неподвижно лежала возле него, он решил объяснить ей ситуацию.

— Мой дядя, кардинал, знает о нашей связи.

— Он — похотливый церковник! — сказала Марго.

— Согласен, дорогая. Но он весьма мудр. Он говорит, что для нас небезопасно демонстрировать людям нашу любовь.

— Небезопасно? Он — трус. Он носит кольчугу под мантией. Он боится, что его пырнут кинжалом, поскольку знает, что заслуживает этого.

— Мы должны вести себя умно, моя любимая принцесса. Наши сердца разобьются, если что-то встанет между нами.

Она заплакала и прижалась к нему.

— Поклянись мне, что ты не любишь ее.

— Я люблю только тебя, Марго. Я должен немного поухаживать за ней, потому что кое-кто узнал о нашей любви. Нам необходимо думать о будущем. Твоя мать ведет переговоры с принцем Португальским. Что, по-твоему, произойдет, если станет известно о нашей близости?

— Не знаю; меня это не интересует. Я хочу лишь одного — чтобы она продолжалась. Я боюсь матери… ужасно боюсь. Что-то в ней пугает меня. Но я готова пережить ее гнев; я готова пережить все ради нас, Генрих.

Он мог лишь ласкать ее, бормотать нежности, клясться в вечной верности, уступать страсти Марго.

— Пойми меня, — сказал наконец Генрих. — На карту поставлено наше будущее. Когда ты видишь меня улыбающимся принцессе Клевской, помни, что мое сердце принадлежит принцессе Марго.

— За каждую улыбку, которую ты даришь ей, ты должен награждать меня двумя. Если ты целуешь один раз ее руку, ты должен двадцать раз поцеловать мою.

Она обняла его за шею и прильнула к нему.

— Генрих, любовь моя, я обожаю тебя.

— И ты поймешь? Ты знаешь, что все мои действия имеют целью наше безопасное будущее, что я мечтаю лишь о союзе с тобой?

Она притянула его лицо к своему, ее поцелуи из нежных превратились в горячие, жадные.

— О, Марго, Марго, — сказал герцог де Гиз, — во всем мире нет девушки, подобной тебе.

Она засмеялась.

— Если бы все женщины походили на меня, на на земле не было бы войн, политических игр. У людей не осталось бы времени на что-либо, кроме любви. Но тогда все мужчины должны были бы походить на тебя, разжигать в женщинах огромное желание — а таких, как ты, больше нет, мой любимый.

Трудно сохранять благоразумие с такой девушкой; находясь возле Марго, Генрих забывал о короне, которую мог обрести только с помощью искусной дипломатии.

Марго, поглощенная любовным романом, совсем забыла о другом Генрихе, которому она обещала стать его шпионкой.

Вернувшись с войны, Генрих застал ее изменившейся; он, как и кардинал Лоррен, понял, что произошло. Он рассердился на Марго за то, что она забыла о своих обещаниях, но, когда он узнал имя ее любовника, простое недовольство переросло в ярость.

Он был достаточно умен, чтобы понимать натуру сестры. Она могла стать ловкой шпионкой, но была создана для любви. Возлюбленный стал для нее всем; ради любимого мужчины она могла предать всех, даже брата.

Не составляло труда видеть, чего добивался де Гиз. Он хотел чего-то большего, нежели Марго, а именно — союза с королевским домом. И Марго, маленькая дурочка, не понимала, что дом де Гизов и Лорренов являлся главным врагом дома Валуа.

Генрих разыскал сестру.

— Дурочка! — закричал он. — Предательница! Что у тебя с Генрихом де Гизом?

Марго широко раскрыла свои прелестные темные глаза и удивленно посмотрела на брата. Возлюбленный объяснил ей, что в интересах будущего брака они должны держать сейчас их отношения в тайне.

— Я тебя не понимаю, — сказала девушка.

Генрих взял ее за плечи и тряхнул.

— Ты была с ним…

— С чего вы это взяли, месье? И уберите от меня ваши руки. Не приносите ко двору ваши армейские манеры.

Генрих негодовал; Марго должна была быть его человеком. Теперь она полностью принадлежала Генриху де Гизу.

— Ты игнорируешь мои интересы, — обвинил он сестру.

— Не произошло ничего такого, о чем я должна сообщить тебе.

— Твое внимание было приковано к Генриху де Гизу.

— Ты наслушался беспочвенных сплетен.

Генрих покинул Марго и отправился к матери.

— Тебе известно о романе между Марго и Гизом?

Катрин знала о нем. Она подслушала через свои трубы некоторые беседы любовников. Бесстыдная Марго вызывала у Катрин смех. Шпионы королевы-матери, прятавшиеся в потайных местах, сообщали ей подробности свиданий юной пары. Катрин казалось, что ее дочь выросла распутницей, легкомысленной, страстной девушкой, преследовавшей Генриха де Гиза точно так, как она делала это в детстве.

— Мой дорогой сын, скоро сюда приедет Себастиан Португальский; он станет мужем твоей сестры.

— А пока ты разрешаешь ей вести себя так, как она ведет себя с Генрихом де Гизом?

— Уже поздно останавливать ее.

— Скандал…

— С именем Марго всегда будет связан скандал. К тому же она уедет в другую страну, куда не долетят сплетни. Я ясно дала понять моим осведомителям, что им следует держать язык за зубами.

— Значит, наши любовники будут пока что по-прежнему наслаждаться друг другом.

— Еще ни одна парочка не наслаждалась друг другом сильнее!

Из горла Катрин вырвался вульгарный смех.

— Ты вернулся, мой дорогой, я рада тебя видеть.

— Мама, она должна была работать на меня.

— Мой дорогой, ты еще не понял, что только один человек действительно работает на тебя?

— Я знаю это.

Он поцеловал руку матери и, опустившись на колени, позволил ей погладить его волосы. Он думал об одном очаровательном молодом человеке, на которого обратил недавно внимание. Юношу звали де Гаст. Как он красив и элегантен! Генрих хотел одного — быть со своим новым другом. Его раздражали предательство Марго, эгоистичная, собственническая любовь матери.

— Мама, — сказал он, — тебя не слишком тревожит роман Марго. Почему? Де Гизы — наши враги. Они чересчур сильны и честолюбивы. Герцог Генрих — копия герцога Франциска.

— Я слежу за всем, мой дорогой. Я не позволю причинить тебе вред. За ними наблюдают. Когда придет время, господин де Гиз получит отставку.

— Умоляю, — сказал разгневанный Генрих, — ускорь брак моей сестры и принца Португальского. Сделай это ради меня.

— Ради тебя, мой дорогой, я готова умереть.

Он расцеловал ее в щеки. Она была счастлива всегда, когда он по собственному желанию проявлял к ней нежность. Точно так же она относилась к другому Генриху, который беззастенчиво унижал ее изменами с Дианой Пуатье. Она решила, что любить сына приятнее, чем мужа. Катрин приблизила Генриха к себе и поцеловала.

— О, мой дорогой, я счастлива оттого, что ты снова дома.

— Я тоже счастлив, что вернулся к тебе, дорогая мама… Ты ускоришь брак с португальцем?

— Да, мой сын.

Рассерженная Марго не верила в то, что ее брак с португальцем состоится. Генрих не допустит этого. Генрих и его могущественные родственники хотели, чтобы они поженились; задумав что-то, де Гизы редко терпели поражение.

Близкие были настроены против нее. Брат Генрих играл на чувствах Карла; она презирала Карла, но помнила, что он — король. Всегда было легко повлиять на Карла, сказав ему, что его хотят убить. Брат Генрих наговорил королю что-то о желании Генриха де Гиза жениться на их сестре, о том, что он, сын Меченого, вообразил, будто имеет какие-то права на трон. Каким королем он мог стать! — думала Марго. И какой королевой была бы она! Эта мысль заставила ее стиснуть руки; она желала Генриха. Парижане обожают его. Кто способен относиться к нему иначе? Она была безгранично предана Генриху. Если он захочет отнять корону у ее брата, она сделает все, чтобы помочь ему. Марго была целиком на стороне возлюбленного. Все прочие ничего не значили для нее. Она была бы счастлива помочь ему получить корону Франции в качестве свадебного подарка, даже если это пришлось бы оплатить жизнью ее братьев. Это стало бы лишь скромным вознаграждением за радость, которую дарил ей Генрих.

Теперь братья ненавидели ее. Карл кричал на сестру, Генрих зло смеялся над ней. Какое ей дело? Они не могли изменить ее чувства.

— Я не потерплю этого шпиона при дворе, — грозил Карл. — Я убью его. Король я или нет?

— В это трудно поверить, Ваше Величество, глядя на вас сейчас, — парировала Марго.

Она была дерзкой, безрассудной. Не зашла ли она слишком далеко?

На губах Карла выступила пена.

— Высечь ее! — крикнул он. — Я сам это сделаю.

Он бросился к ней с огнем в глазах; он, несомненно, был страшен в своем безумии. Она должна помнить, что он — король. Он мог заточить ее в темницу. Он способен сделать это в приступе бешенства.

Марго побежала к Мари Туше и попросила ее заступничества.

— Мари, моя дорогая, я оскорбила короля. Попроси его простить меня.

Добрая Мари сделала это, успокоив короля так, как только она одна умела делать. Его сестра Марго — еще ребенок. Он должен помнить об этом. Она сожалеет о том, что оскорбила его.

— Она… она шлюха. Она спит с Генрихом де Гизом и выдает ему наши секреты.

— Можем ли мы винить ее в том, что она любит его? Разве мы не любим друг друга?

Марго захотелось рассмеяться. Скромница Мари Туше и безумный Карл… сравнить их с нею и Генрихом!

Но она усвоила урок. Она не должна быть такой безрассудной. Она может подвести Генриха; в конце концов ему удалось убедить некоторых людей в том, что он мечтает о женитьбе на принцессе Клевской.

Брат Генрих не был сумасшедшим, как Карл, но он тоже очень сердился на нее. Он пугал Марго сильнее, чем Карл, потому что она знала, что он говорит о ней с матерью.

Однажды Катрин вызвала Марго к себе; войдя в покои королевы-матери, девушка задрожала; она, как в детстве, ощутила выступивший на ладонях пот.

— Подойди сюда, — сказала Катрин.

Марго приблизилась к матери и сделала реверанс. Ее губы коснулись руки Катрин.

— Поднимись, — велела королева-мать. — Довольно церемоний, дочь моя.

Она прикрыла глаза веками. Мадам Змея, подумала Марго, решает, пришло или нет время нанести удар.

Катрин принялась шагать по комнате.

— Дочь моя, ты созрела для замужества. Ты уже не ребенок; принцессы рано вступают в браки.

Сердце Марго затрепетало.

— Я затратила ради тебя много сил, и, кажется, мне удалось подготовить тебе блестящее замужество.

— Мадам… — начала Марго, но Катрин бросила на дочь удивленный взгляд — как она посмела перебить ее? Марго тотчас замолчала.

— Себастиан, король Португалии, рассматривает вопрос о женитьбе на тебе.

Марго проглотила слюну и попыталась заговорить.

— Как тебе известно, он — племянник короля Испании; Филипп не возражает против этого брака. Я уверена, что, когда Себастиан увидит твою девичью красоту, он захочет взять тебя в жены. Ты, дочь моя, еще не имеешь понятия о супружеских обязанностях, и тебе понадобятся мои наставления. Не забывай, что я — твоя мать и желаю помочь тебе, просветить тебя в вопросах, в которых ты, будучи девушкой, несведуща.

Марго вспыхнула; она знала, что матери известно о ее любовной связи. Ей хотелось надерзить Катрин, как она надерзила Карлу и Генриху, но страх, который она всегда испытывала в присутствии матери, заставил девушку прикусить язык.

— Говори, дочь моя! Говори, Маргарита; скажи мне, что счастлива слышась о браке, который я подготовила для тебя. Как ты относишься к нему?

Катрин уставилась холодными глазами на Марго, и девушке показалось, что она находится в обществе бесчеловечного и жестокого существа, угрожавшего убить ее любовь и обречь на вечные страдания. Она вспомнила, что любовник велел ей сохранять выдержку, идти на вынужденную временную ложь ради победы в будущем.

— У меня нет собственной воли, мадам, — услышала Марго свой голос. — Мое желание зависит от вашего.

Катрин громко рассмеялась. Она взяла Марго за ухо и притянула дочь к себе.

— Твоя воля зависит от моей… и от воли господина де Гиза, да?

Марго закричала от боли, но мать еще сильнее сжала ее ухо. Затем она приблизила свои губы к этому уху и зашептала то, что Марго считала известным только ей и ее любовнику. Вся грубость Катрин вышла наружу. Громкий смех матери, вульгарные слова заставили Марго вздрогнуть.

— Шлюха! Потаскуха! Что еще ты выкинешь? Ты сама соблазнила его… а не он — тебя. Ты затащила Генриха де Гиза в постель. Замужество! Ты подумала об этом! Французская принцесса, для которой я пыталась устроить один из самых выгодных браков, какие знал свет, — шлюха, вымаливающая милости у герцога де Гиза. «Генрих… возьми меня… сейчас… немедленно. Я не могу ждать. Я так хочу тебя».

Катрин засмеялась.

— Господину де Гизу, должно быть, еще не поводилось одерживать других столь легких побед.

После этих презрительных слов Катрин отбросила от себя Марго; сметливая девушка, которая убежал; бы, окажись на месте матери кто-то другой, осталась лежать там, где она упала; Катрин, горящая жаждой мести, медленно и величественно направилась к дочери.

— Встань! — закричала Катрин; Марго немедленно поднялась.

Королева-мать ударила дочь по лицу, поранив перстнями щеку Марго.

— О! — воскликнула Катрин. — Этого делать не следовало. Твой будущий муж не должен знать, что нам пришлось избить тебя за прелюбодеяния с герцогом де Гизом.

Катрин потянула Марго к себе.

— Почему, думаешь, Гиз сделал тебя своей любовницей? Потому что он любит тебя? Потому что сходит с ума по тебе, как ты — по нему? Как бы не так! Глупая потаскуха, кардинал Лоррен велел ему соблазнить принцессу Марго, чтобы ты отказалась от брака с человеком, которого выбрала я. Таков их замысел. «Генрих, я хочу тебя». «И я хочу тебя, Марго. Я хочу все, что ты можешь мне дать. Не твое похотливое тело, дурочка, но твою фамилию, титул, ведь ты не просто потаскуха, но и дочь королевского дома, самого благородного дома Франции».

— Ты лжешь, — сказала Марго. — Он любит меня… меня.

— Ты глупа. Месье де Гиз не из тех мужчин, что способны отказать женщине, которая просит так настойчиво.

— Ты лжешь…

Катрин схватила Марго за рукав ее платья и подтащила к дивану. Толкнув дочь на него, она склонилась над девушкой.

— Ты могла бы изобразить на лице страх. Ты осмеливаешься говорить мне, твоей матери, что я лгу! Ты смеешь защищать месье де Гиза! Ты посмела стать любовницей человека, который угрожает твоему брату, королю, и всей нашей семье!

Это был тот редкий случай, когда Катрин потеряла выдержку. Ей казалось, что она слышит слова Марго: «Генрих, я хочу тебя», а также страстный ответ Генриха де Гиза. Но перед глазами у нее стояла не эта пара, а другой Генрих, когда-то давно обожавший свою любовницу, но не жену.

Поддавшись внезапной ярости, Катрин сорвала одежду с Марго и безжалостно избила ее.

— На сей раз я не трону твоего лица! — закричала она. — Король Португалии не должен знать, что наша дочь — шлюха. Следы экзекуции увидит разве что господин де Гиз.

Марго лежала, тяжело дыша, мать взяла трость с ручкой, украшенной драгоценными камнями, которую брал с собой Карл, отправляясь на садомазохистские оргии. Палка не один раз опустилась на тело Марго; все это время Катрин казалось, что она подсматривает за любовниками через отверстие в полу дворца Сент-Жермен. Она избивала сейчас не Марго, а Диану де Пуатье.

Постепенно ее ярость иссякла. Катрин подумала о том, что ее редко охватывали такие эмоции. Однако она не сумела сдержать их. Марго пробудила слишком много воспоминаний. Глупо сравнивать Генриха де Гиза с Генрихом Валуа только потому, что они — тезки.

Марго безвольно лежала на диване; Катрин смотрела на ее избитое тело.

— Уходи прочь, — сказала Катрин. — Надень платье. Позже я поговорю с тобой о встрече короля Португалии.

Пока Марго омывала свои раны, боясь, что следы избиения испортят ее совершенное тело, Катрин упрекала себя за несдержанность. Она знала, что повела себя безрассудно. Сегодняшний день был слишком насыщен опасностями, чтобы придавать значение прошлым обидам и унижениям.

Марго готовилась к встрече с будущим женихом. Ей сшили новое платье из позолоченной материи. Глаза девочки были такими же жесткими и сверкающими, как ее бриллианты. Она говорила себе: «Я никогда не выйду за него. Я стану женой Генриха. Мы найдем выход».

Ранее в этот день она виделась с Генрихом де Гизом. Он постоянно проводил время в обществе принцессы Клевской, будучи гораздо благоразумнее Марго. Он знал о разговоре, состоявшемся между Катрин и ее дочерью, умолял Марго сохранять спокойствие и осторожность. Именно ради Генриха девушка проявила кротость и сделала вид, будто готова подчиниться матери.

Она сказала Генриху:

— Я должна увидеть тебя позже. Я хочу прийти к тебе в моем роскошном платье и драгоценностях. Я сказала, что встречу в них моего жениха. Ты мой жених.

— Это опасно, — заметил он.

Но страсть заставляла Марго забывать об опасности. Она должна встретиться с Генрихом. Они так давно не занимались любовью. Два дня… целую вечность! Завтра, после торжественной встречи короля Португалии, они увидятся. Он знает маленькую комнату возле его собственных покоев в Лувре? Она, Марго, придет туда, он должен ждать ее. Они проведут вместе всю ночь. Они должны сделать это. Должны остаться вдвоем до рассвета. Только такая перспектива поможет ей вынести вечернюю церемонию.

Генрих согласился явиться на свидание; тщательно одевшаяся Марго знала, что никогда еще она не выглядела так великолепно.

— О! — воскликнула одна из ее фрейлин. — Вы похожи на принцессу, которая собирается на свидание с возлюбленным.

Марго нежно обняла ее, и женщина поняла, что это означает.

— Запри мою дверь ночью, — шепнула девушка.

— Дорогая принцесса, будьте осторожны.

— Не бойся за меня.

— Это опасно, моя госпожа.

Марго засмеялась, она приветствовала опасность, связанную с любовным свиданием.

— Моя принцесса, я вас понимаю. Во всей Франции нет второго такого мужчины.

— Подобного ему нет во всем мире, — поправила Марго.

Она держалась с большим достоинством во время встречи с кандидатом в мужья, на которого чувственная красота принцессы произвела сильное впечатление. Она и впрямь самая очаровательная девушка французского двора, решил Себастиан Португальский.

Герцог де Гиз наблюдал за церемонией. Испытывает ли Генрих ту же досаду, что и она, когда он склоняет свою красивую голову в сторону Катрин де Клев? — думала Марго.

Королева-мать также следила за происходящим. Дерзкая девчонка поняла, что она должна подчиниться. Во время экзекуции она морщилась, доставляя этим удовольствие Катрин. Марго была необузданной, страстной, жаждущей любовных утех — и потому, вероятно, более желанной, чем следует быть женщине. Но Катрин полагала, что знает, как ей справиться с дочерью.

Вечер казался девушке бесконечным; яркий свет раздражал ее. Но она была очаровательной с королем Португалии и его свитой. Давала понять, что не имеет ничего против брачного союза с ним; и все это время она едва замечала претендента на ее руку и сердце, видела лишь Генриха, беседовавшего с принцессой Клевской, танцевавшего с ней. Молодая дурочка выглядела так, словно улыбка молодого герцога де Гиза была для нее дороже всего на свете.

Марго ждала, нервничая; все эти долгие часы церемонии она мечтала о любовнике.

Наконец все закончилось, дворец стих.

Марго в своем величественном платье ждала момента, когда она выскользнет из ее покоев и поспешит в маленькую комнату к Генриху. Фрейлины радостно суетились вокруг принцессы, поправляя ее наряды, расправляя складки ткани; они говорили девушке, что сегодня она красива, как никогда; они выглянули в коридор и убедились, что там никого нет. Наконец Марго побежала вверх по лестнице к своему любовнику.

Она прижалась к нему; они зашептали слова любви. Он заговорил о своей ревности, она — о своей. Марго зажгла свечи, чтобы Генрих смог увидеть ее во всем великолепии.

— Ты никогда еще не была так восхитительна, как сегодня, — сказал он.

— Это потому, что я собиралась пойти к тебе. Иначе я выглядела бы безобразно… я бы ненавидела их всех. О, Генрих, я не верю, что смогу когда-нибудь разлюбить тебя.

— Надеюсь, это не произойдет никогда.

Он постелил на ковер свой бархатный плащ Марго, увидев это, засмеялась.

— Мы опробовали столько всяких постелей. Когда мы ляжем на брачное ложе?

— Скоро, Марго, скоро. Но мы должны удвоить нашу бдительность, пока португалец находится здесь.

Свечи догорели; влюбленные лежали в темноте. Ночь прошла; Марго пожалела об этом, когда на небе появились первые признаки рассвета.

— Это самая замечательная ночь в моей жизни! — вздохнула она. — Я всегда буду помнить ее.

— Когда мы поженимся, таких ночей у нас будет много. Мы сможем не бояться, что нас обнаружат.

Она засмеялась, требуя новых поцелуев. Они были так поглощены друг другом, что не услышали, как открылась дверь. Они не увидели фигуру человека, посмотревшего на них. Дверь бесшумно закрылась, и вскоре из коридора донесся топот, который нельзя было не услышать.

— Замри, — сказал Генрих. — Тихо!

Он молча поднялся; дверь распахнулась, прежде чем он успел надеть камзол и пристегнуть шпагу. Там стоял король; он был одет наспех; кровь заливала его глаза, рот Карла подергивался. За ним стояли его приближенные.

— Доставьте их в покои моей матери, — закричал король. — Немедленно. Тотчас.

Любовников окружили. Чтобы справиться с Гизом, потребовались усилия четырех мужчин. Двое схватили Марго. Юную пару потащили к королеве-матери.

Разбуженная Катрин посмотрела на вторгшихся к ней людей; увидев пленников, она быстро сообразила, что произошло. Глупец Карл снова предпринял действия, не посоветовавшись с матерью; этим импульсивным шагом он раскрыл всему двору связь сестры с герцогом де Гизом. В этот самый час Себастиан, король Португалии, находился в Лувре!

Катрин не знала, кого она ненавидит сейчас сильнее — своего глупого сына Карла или распутную дочь.

Она разозлилась, но не потеряла самообладания.

— Господин де Гиз, — сказала Катрин, — ваше присутствие здесь не является необходимым.

Поклонившись, Генрих покинул комнату. Ничего другого он сделать не мог. Он бросил предостерегающий взгляд на Марго, умоляя ее сохранять спокойствие и дипломатичность.

Катрин посмотрела на присутствующих; ее взгляд ясно говорил о том, что им будет плохо, если они поделятся с кем-то увиденным.

— Все могут последовать за господином де Гизом, — сказала она. — Его Величество и я желаем остаться наедине с принцессой.

Когда в комнате остались только они трое, Катрин подошла к двери и заперла ее. Она подала Карлу знак, он взял трость и шагнул к сестре. Марго бросилась к матери, которая отшвырнула ее назад к королю. Карл так сильно прикусил губу, что кровь смешалась на ней с пеной.

— Мы должны вправить мозги этой дурочке, — сказала Катрин. — Она пошла на свидание с любовником в тот самый вечер, когда состоялось ее знакомство с будущим женихом. Избей ее. Пусть она заплатит за наш позор.

Катрин не сдерживала своей ярости. Дорогое платье Марго превратилось в клочья; окровавленная и обессилевшая девушка молила о пощаде. Но она не заслуживала жалости.

Марго не раз за свою жизнь подвергалась избиению, но впервые экзекуция была столь жестокой. Наконец девушка, потеряв сознание, упала на пол. Карл пинал ее ногой; вид кровли всегда заводил его; король вошел в раж.

Катрин оценила вероятность гибели Марго. Случалось, что непослушного ребенка избивали до смерти, но кончина Марго была крайне нежелательной. Ярость Катрин утихла. В комнате стало светло, начинался новый день.

— Достаточно! — крикнула она Карлу.

Но остановить его было непросто. Он хотел видеть поток крови. Так было всегда, когда его охватывало безумие. Он хотел обезглавить Генриха де Гиза.

— Убить его! Убить его! — кричал король. — Подвергнуть пытке… на глазах у Марго. Пусть она присутствует. Пусть увидит его голого, залитого потом, в камере для пыток; посмотрим, узнает ли она тогда своего любовника.

— Тихо! — скомандовала Катрин.

Гримаса исказила лицо короля; он бросил безумный взгляд на мать. Его губы дергались, горящие глаза были залиты кровью, на подбородке блестела влага. Он метался вокруг безжизненного тела сестры. Он хотел забить ее до смерти; обретя рассудок, он будет сожалеть о том, что причинил ей вред.

— Мой дорогой сын, — Катрин положила руку на дергающееся плечо, — будь осторожен. Ты знаешь этих Гизов. Что, если они отомстят тебе? Представь себя нагим… обливающимся потом. Помни о том, кто этот человек, которого ты хочешь мучить. Помни о Меченом. Помни о кардинале. Будь осторожным, мой сын.

— Он должен умереть! Должен умереть! — задыхался Карл.

— Он умрет, — успокоила его Катрин. — Но это произойдет по-моему… а не по-твоему. Приляг, мой сын, и отдохни. Предоставь все маме. Она знает, как будет лучше… Она не хочет, чтобы ее дорогого сыночка схватили… и стали мучить.

— Они не посмеют. Не посмеют. Я — король.

— Ты — король, причем мудрый, потому что ты поступишь так, как я скажу. Отдохни сейчас, мой сын, и положись на меня. Разве я не оказываюсь всегда права? Я прослежу за тем, чтобы господин де Гиз потерял свою самоуверенность и больше не занимался любовью с твоей сестрой.

Катрин подвела Карла к дивану и приласкала его; она убрала волосы со лба сына, вытерла платком его рот. Он откинул голову назад, закрыл глаза.

Катрин отперла дверь и позвала своих фрейлин.

— Принцесса упала в обморок. Принесите воды. Мы должны умыть ее. Она ударилась. Поторопитесь… я приказываю вам.

Женщины принесли воду, и Катрин сама омыла избитое тело Марго, одернула ее платье и помогла дочери вернуться в свои покои.

Катрин объявила фрейлинам:

— Принцесса несколько дней будет отдыхать. Следите за тем, чтобы она не покидала комнат. Я принесу за дочь извинения.

Катрин снова легла в свою постель. Она притворилась спящей, когда начался утренний ритуал вставания. На ее лице было обычное невозмутимое выражение.

На следующий день Катрин провела много времени с братьями Руджери и парфюмером Рене, изготовлявшим красивые перчатки и продававшим восхитительные драгоценности в своей маленькой лавке, что стояла на набережной напротив Лувра.

Убедившись в том, что она находится одна, Катрин отперла свой потайной шкафчик; она оделась, как торговка; никто не узнал бы величественную королеву-мать в дородной женщине с корзиной на руке, в платке, закрывавшем ее голову и половину лица.

Она воспользовалась тайным выходом; Катрин догадывалась, что кое-кто знает о нем, поскольку он существовал задолго до ее прибытия во Францию. Но она часто покидала дворец через него, поскольку он обеспечивал определенную секретность. Она, разумеется, не могла выйти в этих одеждах через главную дверь.

Шагая к дому Руджери, удобно расположенному возле реки, — его можно было покинуть через заднюю дверь, возле которой покачивалась на воде привязанная лодка, — Катрин не удержалась от соблазна смешаться с базарной толпой, поговорить с людьми, заставить их высказать мнение о королевском доме.

— Войны… войны… войны… — промолвила одна женщина. — Почему наша страна: должна быть залитой кровью?

— Это необходимо ради Веры, — ответила дородная торговка с платком на голове.

— Ради Веры! Ради знати, которая дерется за власть.

— О… скоро в Париже состоится грандиозная свадьба, — сказала Катрин.

— Говорят, португалец получит жирный кусок.

Грубо рассмеявшись, Катрин приблизилась к женщине.

— О юной принцессе ходят любопытные слухи.

— Вы разве не знаете? Она страстно влюблена в герцога де Гиза — да благословит его Господь! Она уже много лет его любовница… чуть ли не с пеленок.

— Говорят, Марго без ума от герцога Генриха… она похожа на своего деда, нашего великого короля Франциска. Вот это был мужчина! Каждая женщина вызывала у него желание затащить ее в постель. Говорят, Марго — его копия.

— Так это правда, что она должна скоро выйти замуж?

— Это пойдет ей на пользу… а может, и ему?

Катрин пошла дальше. Значит, слухи о Марго уже вылетели за стены дворца!

Братья Руджери встретили ее с обычным радушием, которое они проявляли во время визитов Катрин. Они сразу провели королеву-мать в секретную комнату.

— Мне нужен подарок для джентльмена с высоким положением в обществе и весьма развитым вкусом; эта вещь должна быть изысканной и необычной.

Братья смущенно переглянулись — как всегда, когда их просили помочь в устранении важных врагов Катрин. Они охотно участвовали в ликвидации незначительных людей, мешавших королеве-матери, но боялись поставлять яды для умерщвления сильных мира сего.

— Если, — сказала Катрин, — вы предпочитаете не знать имя этого человека, я не стану называть его.

Но они понимали, о ком идет речь. Любой слух, вылетавший за стены дворца, неминуемо находил дорогу в дом Руджери; едва ли не каждая торговка сплетничала о романе между принцессой Марго и герцогом де Гизом.

Братьям Руджери не хотелось содействовать Катрин в устранении человека столь высокого положения.

Страх сделает их более изобретательными; именно это и требовалось для успеха.

— Я даю вам двадцать четыре часа, чтобы вы что-то придумали. Метод не должен вызвать у людей подозрения. Книга и перчатки тут не подойдут. Найдите что-то новенькое. Но эффект должен быть быстрым.

Катрин покинула братьев, которых ее приказ поверг в дрожь. Они знали, что их попросили помочь в устранении главы самой могущественной семьи Франции. Как им уклониться от этого дела. Они не могли выбросить из памяти хитрое, умное лицо кардинала Лоррена, забыть о могуществе рода Гизов. Королева-мать просила их помощи в осуществлении убийства красивого молодого герцога!

Покинув братьев, Катрин вышла на улицы.

Она не заметила, что одна из женщин, стоявшая в группе людей, с которой королева-мать обменялась несколькими фразами, последовала за ней к лавке Рене, куда Катрин зашла перед возвращением в Лувр. Катрин впервые забыла о том, что дом Гизов и Лорренов располагал не менее эффективной шпионской сетью, чем ее собственная.

Она приблизилась к потайной двери, за которой переоделась. Затем Катрин пошла в свои покои, отперла дверь и направилась к дочери.

Марго лежала в кровати. К счастью, ее лицо мало пострадало, но девушка из-за ушибов и ссадин не могла двигаться. Она была болезненно бледной, непохожей на обычную оживленную Марго. Увидев мать она сжалась под одеялом.

Катрин положила руку ей на лоб.

— О, дочь моя, по-моему, тебе уже лучше. Дай мне посмотреть, насколько сильно ты ушиблась, упав в моих покоях.

Она отбросила одеяло и задрала ночную рубашку Марго.

— Бедное дитя! Жаль, что твоя красота пострадала, ведь ты очень хороша собой. Верно?

Катрин повернулась к фрейлинам, которые стояли рядом. Потом она снова перевела взгляд на съежившуюся в постели Марго.

— При дворе нет девушки красивее принцессы, — подтвердили женщины.

— Я пришлю тебе мою особую мазь для ран. Думаю, они не слишком серьезные. Ты поправишься через неделю или даже раньше.

Катрин закрыла дочь одеялом и подоткнула его, как любящая, заботливая мать.

Затем она отправилась одеваться к балу, который должен был состояться вечером.

Мозг Катрин работал, пока женщины укладывали ее волосы и надевали на свою госпожу бриллианты. Она должна приглядывать за Карлом. Он был несдержан. Он мог сорвать завесу тайны с ее намерений убить герцога де Гиза. К счастью, ее любимый сын Генрих обладал разумом и держался с герцогом де Гизом дружелюбно — в той мере, чтобы притупить опасения последнего и не укрепить его подозрения излишней любовью. Но Катрин не могла ждать подобной мудрости от сумасшедшего Карла.

Она отправилась в покои короля и, отпустив свиту сына, стала предостерегать его.

— Умоляю тебя — когда ты увидишь вечером Гиза, не соверши какой-нибудь необдуманный поступок.

— Хорошо, мама. Но я ненавижу его. Он пытается отнять у меня трон. Я уверен, что в этом королевстве не будет мира, пока Гизы так сильны.

— Это верно, но мы должны действовать осторожно. Обещай мне, что ты не станешь кричать на него сегодня при встрече. Ради Святой Девы, не покажи ему, что ты жаждешь его смерти.

— Хорошо, мама. Я не так глуп, как ты полагаешь.

— Конечно, ты не глуп. Ты — мой умный маленький король.

— И все же, — сказал Карл, — я не успокоюсь, пока он не понесет наказание за то, что он сделал с Марго.

— Лучше пусть он будет наказан за то, что он может сделать с тобой и твоим братом, дорогой.

Но что толку говорить с Карлом! Он был безнадежно психически болен.

Когда в роскошном зале объявили о прибытии Генриха де Гиза, Катрин испуганно заметила, что краска залила сердитое лицо короля. Она не успела остановить Карла — он шагнул к двери, преградив путь герцогу.

— Зачем вы явились сюда? — спросил король громким, пронзительным голосом, разнесшимся по всему залу; гости и придворные смолкли.

— Ваше Величество, — с великолепным самообладанием произнес Гиз, — я прибыл сюда, чтобы послужить вам.

— Месье, — сказал Карл, восхищаясь спокойствием своего тона, — я не нуждаюсь в ваших услугах, поэтому вы можете уйти.

Генрих де Гиз низко поклонился и тотчас покинул дворец.

Он понял, что ему угрожает серьезная опасность. Катрин решила, что пришла пора готовить яд — не только для герцога де Гиза, соблазнителя ее дочери, но и для маленького глупца — короля Франции.

В гостинице, служившей парижской штаб-квартирой семьи Гизов, этим же вечером состоялось срочное со вещание.

Там присутствовали кардинал Лоррен и его братья — кардинал де Гиз, герцог Клод д'Омаль. Великий Приор Франциск, герцог Рене д'Эльбеф, а также братья и сестра молодого герцога — Карл, Луи и Катрин. Вдовствующая мать Генриха де Гиза не отходила ни на шаг от сына; она смотрела на него с обожанием и страхом.

Семья редко собиралась подобным образом в полном составе; родственники срочно прибыли в Париж по вызову кардинала Лоррена, шпионы которого сообщили ему, что королева-мать выбрала герцога Генриха в качестве своей жертвы.

— Удар может быть нанесен в любой момент, — заговорил кардинал Лоррен. — Генрих, мой племянник, тебе угрожает опасность.

— Я могу защитить себя, — сказал Генрих.

— Ты можешь защитить себя на поле битвы, мой мальчик. Там ты выйдешь победителем из любой схватки. Но когда коварная змея обовьет тебя своим телом так тихо, что ты не заметишь этого — что ты сможешь сделать? Вытащить меч и отсечь ей голову? Даже не думай о подобной глупости! Если клыки вонзятся в твою плоть, ты лишь в предсмертной агонии увидишь, как она выпустит тебя из своих объятий и тихонько уползет прочь.

— Ты должен немедленно покинуть Париж, — сказала напуганная герцогиня. — Мой дорогой, садись на коня и скачи в Лоррен. Я поеду с тобой. Я не перенесу нашей разлуки.

Но д'Омаль и его братья покачали головами.

— Бегство — это не выход из положения, — сказал Великий Приор. — Несомненно, у нее есть помощники в Лоррене.

— Ну и что? — воскликнула герцогиня. — Вы хотите, чтобы он остался здесь?

Кардинал Лоррен расправил складки своей роскошной мантии.

— Нет. Решение проблемы есть, и оно единственное. Вероятно, Господь осенил меня, когда я посоветовал племяннику поухаживать за мадам де Клев. Королева-мать, безумный король и его братья напуганы. Они боятся, что Марго выйдет замуж за Генриха наперекор их воле. Поэтому они решили устранить причину их страха. Мы должны показать им, что эти опасения не имеют под собой почвы. Продемонстрируйте им это, и Генрих снова окажется вне опасности, насколько это возможно для кого-либо из нас. Все очень просто Генрих должен немедленно и публично отказаться от своих намерений жениться на принцессе. Он подтвердит свою искренность женитьбой на принцессе де Клев.

— Я не сделаю этого! — закричал Генрих. — Я обещал Марго, что женюсь на ней, и не отступлю от моего слова.

— Очень благородно! — сказал кардинал Лоррен. — Но хотим ли мы, чтобы Марго вышла замуж за труп. Видите, дорогие родственники, как мудро я поступил, остановив мой выбор на принцессе Клевской. Она достойна стать членом нашей семьи. Брачный союз с Маргаритой Валуа более желателен, но сейчас есть только один способ спасти нашего любимого Генриха. Это — его немедленная женитьба на принцессе Клевской.

— Это невозможно, — сказал Генрих. — Я предпочту любую опасность.

— Это нелепо! В случае отказа тебя ждет смерть.

— Она лучше бесчестья.

— Послушай, глупый мальчик. Ты слишком романтичен. Семья принцессы Клевской согласится на этот брак так же охотно, как сама дама. Что касается нашей принцессы Марго, не сомневайся — ты сможешь развлекаться с ней по-прежнему; она простит тебя.

— Дядя, вы не понимаете, что вы предлагаете мне.

— Я был влюблен, мой мальчик. Я был когда-то молодым и романтичным, как ты. Но любовь надоедает, она подобна восхитительному зрелому фрукту и не может длиться вечно. Но благо великого и благородного дома — самая важная вещь для его членов. Мой мальчик, сейчас ты должен думать не о себе и своих удовольствиях, но о чести семьи. Нам необходимо показать королеве-матери, что она не может уничтожить членов нашего рода. Мы знаем, когда следует отступить; знаем, когда необходимо изменить нашу тактику. Мы не допустим новых убийств. Мы не должны позволить нашим врагам думать, что от нас можно легко избавляться при необходимости.

— Я обещал принцессе Марго, что женюсь на ней, — сказал молодой герцог. — Я не вступлю в брак с другой женщиной.

Кардинал Лоррен пожал плечами; герцогиня заплакала; братья герцога пытались уговорить его; сестра умоляла Генриха спасти свою жизнь; дяди называли его глупцом.

Они спорили с ним всю ночь; к раннему утру насмешки кардинала Лоррена, родственные чувства и особенно горькие слезы матери заставили юного герцога сдаться.

Заручившись согласием племянника, кардинал Лоррен немедленно отправился в Лувр и попросил у королевы-матери аудиенцию.

— Я пришел, — сказал кардинал, — чтобы получить великодушное разрешение Вашего Величества на брак моего племянника Генриха, герцога де Гиза, с Катрин, принцессой Клевской.

Катрин Медичи не позволила выражению ее лица измениться даже незначительно.

— Господин кардинал, этот брак кажется мне весьма разумным. Дом Клевов, по-моему, достоин союза с домом Гизов. Я уверена, что король, мой сын, не станет возражать.

— Значит, вы согласны? Он может договариваться с дамой?

— Пусть он сделает это незамедлительно, господин кардинал. Как можно быстрее.

Кардинал низко поклонился.

— Свадьба состоится немедленно. Я хочу почтить нашего гостя, короля Португалии, как можно большим числом церемоний. Думаю, брак герцога де Гиза и принцессы Клевской обеспечит нам прекрасный повод для веселья.

— Да будет так, — сказал кардинал.

Катрин отпустила его.

Она была довольна. Руджери и Рене не торопились применять свое искусство против могущественных людей. Они не могли отогнать от себя мысли о пытках, и мысли эти не способствовали успешной работе.

Как только Генрих де Гиз станет мужем Катрин Клевской, одна маленькая проблема исчезнет; Катрин Медичи всегда охотно признавала, что следует идти самым легким путем.

Бракосочетание должно состояться через несколько дней; ей, Катрин, необходимо лишь проследить за тем, чтобы до свадьбы Марго и Генрих не встречались. Это не составит труда. Избитая Марго еще не поднималась с кровати. Катрин должна предупредить фрейлин девушки о том, что человек, который сообщит ей о готовящемся браке, пожалеет о своем легкомыслии — если только он успеет это сделать!

Весьма благополучное разрешение непростой проблемы!

Катрин пришла в покои дочери и дала всем понять, что хочет остаться с ней наедине.

— Марго, — сказала королева-мать, — сегодня ты снова появишься при дворе. Ты выглядишь, как прежде. Боюсь, у меня есть новость, которая потрясет тебя. Я чувствую, будет лучше, если ты узнаешь ее от меня, а не от кого-то другого.

Марго подняла свои большие темные глаза и замерла в ожидании.

— Несколько дней тому назад господин де Гиз женился.

Марго смотрела на мать немигающим взглядом.

— Но… это невозможно.

— Вполне возможно, дочь моя.

— Но… на ком?

— На твоей подруге… Катрин… принцессе Клевской.

Марго была ошеломлена. Это невозможно. После всего, что произошло между ними, после всех их взаимных клятв! Она полностью доверяла Генриху; он говорил, что никогда не женится на другой.

— Мое дитя, ты в шоке. Я знаю о чувствах, которые ты испытывала к молодому человеку — они были отнюдь не платоническими и завели тебя далеко, заставив забыть о приличиях. Генрих де Гиз, как и ты, знает, что необходимо подчиняться своей семье; поэтому он женился на этой даме. Судя по его поведению, он не сожалеет об этом. Она — красивая молодая женщина, безумно влюбленная в него…

Марго лежала не двигаясь.

— Теперь, дочь моя, ты не должна выдать своих чувств, иначе весь двор будет смеяться над тобой. Господин де Гиз одурачил тебя. Ты слишком легко отдалась ему. Сейчас ты должна проявить гордость. Когда ты появишься сегодня на людях, помни о том, что ты — французская принцесса. Больше нельзя скрываться, я дала всем знать, что ты поправилась. Посмотрим, есть ли у тебя мужество. Покажи двору, что тебе нет дела до неверного любовника.

Когда мать ушла, Марго позвала своих женщин. Это правда, спросила она, что господин де Гиз женился? Тогда почему ей не сообщили об этом?

Фрейлины склонили головы. Они не посмели сказать ей. Марго принялась кричать на них, но она не заплакала.

Она потребовала, чтобы они одели ее как можно тщательнее; она похудела за последнюю неделю, однако не потеряла свою привлекательность. Горечь, злость, растерянность сделали ее лицо еще более живым и красивым.

Она была весела в этот вечер; мать наблюдала за ней с одобрением.

Катрин и Марго знали, что все внимательно смотрят на девушку. В трапезной и зале для танцев люди взволнованно ждали неизбежной встречи принцессы и герцога.

Марго спокойно приняла его жену; она сделала Катрин де Клев комплимент относительно ее внешности и поздравила с замужеством. Жена Генриха немного побаивалась сверкающих черных глаз Марго, но она была так счастлива после бракосочетания с человеком, которого давно любила, что не замечала ненависти соперницы.

Марго невозмутимо кокетничала — сначала с одним знатным кавалером, потом с другим. Она бросала откровенные, завлекающие взгляды, раньше адресовавшиеся только Генриху де Гизу, на всех красивых холостяков.

Кавалеры были очарованы бесконечно чувственной Марго; ее сексуальность, культ физической любви, авансы, которые умела девать только она одна, делали принцессу неотразимой соблазнительницей.

Марго знала, что Генрих де Гиз смотрит на нее; она радовалась этому, потому что спектакль предназначался для него. Она отчаянно пыталась вытеснить любовь ненавистью, плотское желание — отвращением.

Во время танца он приблизился к ней.

— Марго, я должен поговорить с тобой.

Она повернула голову.

— Если бы ты только знала, моя любимая, моя дорогая! Если бы ты согласилась выслушать то, что я должен сказать тебе.

Она пожала плечами.

— Я не хочу разговаривать с тобой.

— Марго, дорогая, удели мне пять минут наедине.

— Я не желаю разговаривать с тобой.

— Я буду ждать в первой аллее. В нашем старом месте свиданий… Ты помнишь?

— Ты будешь ждать напрасно.

Но ее голос дрогнул; Генрих услышал всхлип, застрявший в горле девушки.

— Через полчаса, — взмолился он.

Она боялась заговорить, поэтому отвернулась от него и пожала плечами.

— Я буду ждать всю ночь, если понадобится, — сказал он.

— Жди хоть до завтра, если тебе угодно.

— Марго…

Она не могла вынести звучания своего имени, произнесенного его устами, и отошла от Генриха.

Она подумала о том, что он, возможно, ждет ее. Он сказал, что будет ждать. Но как она могла верить ему? Он сказал, что женится на ней, что никакое препятствие не помешает их любви. И всего лишь через несколько дней после той чудесной ночи, которую они провели вместе, он женился на принцессе Клевской.

Она должна пойти, если он ждет. Я ненавижу его сейчас, сказала она себе; я просто проверю, действительно ли он ждет меня.

Она сразу же увидела знакомую высокую фигуру самого красивого мужчины французского двора. Он шагнул вперед с радостным волнением влюбленного.

— Марго, моя любимая, ты пришла. Я знал это.

Она не протянула ему своих рук; она боялась позволить Генриху коснуться ее. Она знала свои слабости; желание могло пересилить гордость.

— Ну, предатель, — сказала Марго, — что тебе нужно?

— Обнять тебя.

— Позор! Через несколько дней после свадьбы… да?

— Марго, это было необходимо.

— Знаю. Ты клялся, что женишься на мне, но вступил в брак с Катрин Клевской. Ты мог сделать лучший выбор, Генрих.

Он взял ее за плечи, но она тотчас вырвалась.

— Неужели ты не видишь, что я ненавижу тебя? Ты не понимаешь, что оскорбил меня… унизил… предал!

— Ты любила меня, — сказал он, — так же, как и я — тебя.

— О, нет, месье, — с горечью в голосе отозвалась она, — гораздо сильнее. Я не позволила бы увести себя. Я бы предпочла смерть.

— Марго, ты страдала бы сильнее, если бы я умер. Ты даже не имела бы удовольствия мучить меня, как сейчас. Твои мать и братья собирались уничтожить меня. Моя семья была убеждена в том, что только женитьба на Катрин спасет меня. Дорогая, это не конец для нас. Ты здесь. Я здесь. Мы планировали другое, но мы по-прежнему можем видеться, снова приносить друг другу радость.

— Как ты смеешь? — воскликнула она. — Как ты смеешь? Ты забыл, что я — французская принцесса?

— Я забыл обо всем, кроме того, что я люблю тебя и не могу быть счастлив без моей Марго.

— Тогда запомни кое-что еще: я ненавижу тебя. Ты мне отвратителен, я презираю тебя. Не пытайся снова заговорить со мной. Не пытайся делать мне гнусные предложения. Я была дурой, но неужели ты думаешь, что я не найду других влюбленных в меня поклонников? Не думай, что ты можешь бросить меня, предать… а потом, когда ты снова захочешь меня, я прибегу назад… как собачка!

Она повернулась и побежала к дворцу.

В этот вечер она танцевала более оживленно и весело, чем когда-либо. Она смеялась и кокетничала. Ее глаза излучали обещание, она была совершенно обворожительна. Но когда Марго возвратилась в свои покои и женщины раздели ее, она бросилась на кровать и заплакала так горько, что фрейлины испугались.

Наконец она притихла, замерла: утром, когда женщины пришли будить принцессу, ее влажное от пота лицо горело, глаза потускнели. У Марго был жар.

Катрин и король думали, что роман между Марго и Генрихом де Гизом закончился к их удовлетворению; кардинал Лоррен и его родственники считали, что они, своевременно отступив, выбрались из крайне опасной ситуации; Генрих де Гиз вышел из этой любовной истории с глубокой меланхолией, которую могла развеять только новая близость с Марго. Но принцесса сама слегла; она не боялась смерти. Она металась на кровати с высокой температурой, испытывая полное равнодушие к жизни. Ее сердце было разбито.

Катрин Медичи серьезно заболела в Метце. Она знала, что ее считают обреченной. Она улыбалась, видя надежду на лицах людей. Никто не станет оплакивать королеву-мать.

Лежа в постели, она едва замечала врачей и фрейлин. Она не знала точно, где она находится. Иногда ей казалось, что она во дворце Сент-Жермен, что этажом ниже ее муж Генрих занимается любовью с Дианой. В другие мгновения ей казалось, что она скачет по лесу возле Фонтенбло или Амбуазе рядом с королем Франциском, ее свекром, и дамами Узкого Круга.

Затем к ней полностью возвращалось сознание. Она вспоминала, что ее любимый сын Генрих мужественно сражается с армией гугенотов, что безумие короля Карла прогрессирует и что он должен уступить место бра ту, который становится все более достойным трона. Потом она думала о том, что Марго должна скоро выйти замуж. Брак с Себастианом отпал, поскольку Филипп Испанский пожелал женить его на одной свой родственнице; но Марго необходимо выдать замуж, она слишком порочна и чувственна. Она завела нового любовника, о ней ходили скандальные сплетни; кое-кто говорил, что она по-прежнему влюблена в Генриха де Гиза и только гордость мешает ей возобновить отношения с ним, прерванные его женитьбой на Катрин Клевской. Говорили также, что Марго завела нового любовника, чтобы дразнить им молодого Генриха де Гиза; их тлеющая страсть должна рано или поздно вспыхнуть вновь. Первейшей обязанностью Катрин было найти мужа для Марго; королева-мать видела перед собой только мальчика, отец которого обещал отдать его в мужья Марго, когда они еще были детьми. Генрих Наваррский! Тогда его придется вызвать ко двору. Он так же похотлив, как Марго, они составят хорошую пару. Пусть они поженятся и удовлетворяют друг друга — если они способны обрести удовлетворение.

Марго станет королевой Наварры. Этот титул был достаточно хорош для сестры Франциска Первого; он подойдет и для Маргариты Валуа, испорченной маленькой Марго. Если я когда-нибудь встану на ноги, решила Катрин, я немедленно начну переговоры. Когда юный принц Наваррский окажется при дворе, будет нетрудно обратить его в католическую веру, несмотря на наставления матери. Катрин предвкушала очередной конфликт с мадам Жанной:

Ее мысли обратились к другому Генриху, любимому сыну королевы-матери. Она знала, что под Ярнаком шло сражение; Колиньи и Конде являлись противниками ее сына. Два человека-Конде и юный Генрих Валуа — были в опасности; она испытывала нежные чувства к ним обоим. Она получала удовольствия от бесед с галантным Конде, веселым повесой, с удовольствием вспоминала те мгновения, когда он неторопливо целовал ей руку. Но глупо думать о таких вещах. Кому нужна любовь, когда существует власть, за которую надо бороться?

Катрин могла бы помолиться за победу сына, но она не верила в эффективность молитв. Для нее не существовало Бога; была только Катрин, королева-мать, сила, стоящая за троном. Чудеса — это то, что совершается умными людьми вроде нее.

Как жарко в этой комнате! У Катрин потемнело в глазах. Возле кровати двигались расплывчатые фигуры. А, да это король, маленький безумный Карл, и распутная Марго, все еще незамужняя, однако более искушенная в любви, чем многие зрелые матроны. В комнате находились и другие люди, однако Катрин не узнавала их.

Что происходит под Ярнаком? Близился рассвет; скоро начнется бой. Катрин была в холодном поту, она испытывала страх.

Ей хотелось вызвать Космо или Лоренцо Руджери. Но она уже находилась не в комнате, а под открытым небом, где ветер дул ей в лицо. Внезапно она услышала голос сына Генриха; он читал молитву; затем он обратился к своим подчиненным, и Катрин решила, что она, вероятно, находится на поле битвы под Ярнаком.

— Конде… Конде… Конде… — отчетливо доносилось до ее ушей сквозь холодный воздух.

— Конде должен быть убит до заката…

Губы Катрин зашевелились. Только не Конде… не галантный принц. Она не хотела его как мужчину, но он был таким очаровательным, любезным.

Потом она услышала голос самого Конде. Он тоже говорил со своими воинами. Она уловила ноты фанатизма, которые замечала раньше у многих других людей.

— Луи де Бурбон идет сражаться за Господа и страну.

Она, наверно, произнесла что-то вслух; звук собственного голоса вывел ее из забытья, она снова оказалась в палате.

— Мама, — сказал Карл. — Мама, позвать прелата?

Прелата? Значит, она при смерти. Что такое смерть? Начало… новой битвы за власть в другом мире.

Комната потемнела. Катрин вернулась на поле брани. Отчетливо увидела Конде в лучах утреннего солнца, с откинутой назад головой и улыбкой на устах; затем он внезапно упал, она увидела его лежащим на земле, с кровью на губах и застрявшим в горле предсмертным хрипом.

— Смотрите! — крикнула Катрин. — Смотрите, как они бегут! Конде мертв. Он лежит в кустах. Ему уже никогда не встать. Его рана слишком глубока. Конде… о, Конде… его нет на свете. Но Генрих… мой дорогой… Генрих снова одержал победу. Ты выиграл битву. Конде мертв. Колиньи бежал. Ты заслужил все почести, мой любимый, мой дорогой.

Король повернулся к Марго и сказал:

— Она бредит о сражении. Она думает только об этом с тех пор, как ей стало известно, что моего брата сегодня ждет битва.

Марго наблюдала за матерью без жалости и любви. У Марго не осталось этих чувств; она лишь изредка испытывала горечь, мучительное воспоминание, глубокую тоску по человеку, которого она поклялась забыть.

— Конец близок? — спросил король.

Никто этого не знал, однако лица людей были мрачными.

Конец Катрин де Медичи, конец итальянки! Какие перемены это принесет Франции?

Но утром Катрин стало лучше; когда через несколько дней известие о битве при Ярнаке долетело до Метца, приближенные Катрин решили, что победа сына взбодрит королеву-мать и поможет ей поправиться.

Карл, Марго и другие люди подошли к кровати дремавшей Катрин.

— Мама, — тихо сказал король, — сражение выиграно. Генрих снова победил. Конде мертв.

Она радостно, безмятежно улыбнулась; быстро приходя в себя после сильного и длительного жара, она становилась прежней Катрин Медичи.

— Зачем ты разбудил меня и сообщил это? Разве я не знала все заранее? Разве не говорила тебе… словно это уже произошло?

Придворные, сопровождавшие Карла и Марго, переглянулись. Марго побледнела. Карл задрожал. Их мать не была обыкновенной женщиной, заурядной королевой. Она обладала удивительными способностями, отсутствовавшими у других.

Неудивительно, что она внушала им страх, как никто другой на земле.

После радостной вести о победе под Ярнаком странная печаль воцарилась при дворе. Король, ревновавший к брату больше чем к кому-либо на свете, погрузился в меланхолию.

— Теперь, — сказал он юной Мари Туше, — мать будет прославлять его пуще прежнего. Она жаждет увидеть Генриха на троне. О, Мари, мне страшно; она — необычная женщина, все ее желания осуществляются. Она хочет моей смерти; говорят, что если моя мать хочет смерти какого-то человека, его можно считать мертвецом.

Но Мари обняла короля и заверила его, что это не так. Он должен сохранять спокойствие и мужество, не думать о смерти, помнить, что он — король.

Карл пытался следовать совету Мари, но он ненавидел брата. Он отказал ему в пушке, которую просил Генрих; это было глупым поступком, сулившим неприятности. Карл знал, что военные осложнения ухудшат его положение, и смутная опасность, преследовавшая короля, приблизится к нему.

Марго волновалась. Генрих де Гиз сражался с армией католиков; девушка боялась, что его постигнет участь Конде. Теперь, когда Генриха не было при дворе, она могла, причем не рискуя, признаться себе в том, что ее любовь к нему сильна, как прежде. Если Генрих умрет, она не захочет жить. Она часами молилась о том, чтобы он вернулся живым домой, пусть даже к своей жене.

Катрин столкнулась с проблемами. Она окончательно поправилась, но ее мучил Альва, испанский посланник. Он упрекал королеву-мать в том, что она пренебрегла его советами и проявила излишнюю мягкость к гугенотам. Его католическое Величество был недоволен Катрин.

— Мой господин, — с ироническим отчаянием в голосе говорила она, — что я могла сделать? У меня нет былой власти. Мои сыновья становятся мужчинами, а я — всего лишь слабая женщина.

— Мадам, вы управляете вашими сыновьями; вы сами дали Колиньи время собрать армию.

— Но что я моту предпринять сейчас? Я такая же ревностная католичка, как вы… и ваш господин… что я могу сделать?

— Вы забыли, мадам, беседу, которую вы имели с герцогом Альвой в Байонне?

— Ни слова об этом, умоляю вас. Этот замысел будет обречен, если о нем пойдут слухи.

— Его следует осуществить, и весьма срочно. Убейте лидеров… всех. Колиньи должен умереть. Королева Наварры должна умереть. Их нельзя оставлять в живых. Мадам, до меня дошло, что вы располагаете средствами для этого. Вас считают мастером по части устранения людей. Однако самые опасные мужчина и женщина вашего королевства — самые опасные для вас и для трона — живы и околачивают армию, чтобы сражаться с вами.

— Но, мой господин, Колиньи здесь нет. Он в военном лагере. Королева Наварры не приедет сюда, если я приглашу ее. Я избавилась от двух братьев Колиньи — Одета и Анделота, причем последний умер в Англии. Это было проделано ловко, правда? Он скончался внезапно в этой суровой стране. Об этом знают немногие. У меня были друзья в его свите.

— Да, это чистая работа. Но какая польза от уничтожения пескарей, если лосось резвится на воле?

— Мы поймаем лосося, мой друг, в свое время.

— Его Католическое Величество хочет знать, мадам, когда придет это время. Это случится, когда у вас отнимут королевство?

Она приблизила свою голову к испанцу.

— Мой сын Генрих едет ко мне. Я дам ему кое-что… приготовленное лично мной. Он пошлет своих шпионов в лагерь адмирала, и вскоре вы перестанете слышать о господине Колиньи.

— Надеюсь, это произойдет, мадам.

После этой беседы, а также разговора с сыном Генрихом, Катрин принялась ждать известия о смерти адмирала. Она дала Генриху коварный яд, который приводит к смерти через несколько дней после его использования. В операции участвовал капитан гвардии, знакомый с лакеем Колиньи. Щедрая мзда — и дело будет сделано.

Катрин ждала очередного видения. Она хотела увидеть смерть Колиньи, как это произошло с Конде. Но она ждала напрасно.

Позже она узнала, что план был раскрыт.

Колиньи пользовался большой популярностью, многие обожали его; ликвидировать такого человека — задача нелегкая.

Катрин начала бояться Колиньи. Она не понимала его. Он дрался всерьез; он привлекал на свою сторону людей. Адмирал обладал качествами, находившимися за пределами разумения Катрин; поэтому она хотела заключить с ним мир. Она подготовила сентжерменский договор; чтобы помириться с человеком, набожность которого была чужда ей, она уступила многим его требованиям. Ей пришлось предоставить свободу вероисповедания всем протестантским городам; протестанты получали равные с католиками гражданские права; четыре города передавались Колиньи в качестве гарантов безопасности — Монтабан и Коньяк на юге, Ла Шарите в центре страны и Ла Рошель для охраны морских границ.

Гугеноты радовались этой победе, и Катрин почувствовала себя спокойно, она обрела возможность заняться домашними делами.

Переговоры относительно женитьбы Карла сдвинулись с места. Походившая на фарс попытка заключения брака между Элизабет Английской и Карлом была завершена, но Катрин не отказывалась окончательно от идеи союза с Англией. Она сделает другого ее сына претендентом на руку королевы-девственницы; поскольку удовлетворительное соглашение относительно Карла и Элизабет Английской не было заключено, он получит Элизабет Австрийскую.

Карл рассматривал портреты своей будущей невесты; ему нравилась ее бледность, кроткое выражение лица.

— Думаю, такая женщина не доставит мне повода для волнений, — сказал он.

Катрин тоже могла не беспокоиться из-за этого брака. Становилось ясно, что Карл не способен произвести на свет здорового ребенка. Эта женитьба и сопутствующие ей обязанности не продлят жизни истеричного, неуравновешенного Карла; поэтому в туманный ноябрьский день 1570 года Карл Девятый Французский женился на Элизабет Австрийской.

В Ла Рошель состоялась другая, весьма романтическая свадьба. Жанна Наваррская, готовясь к церемонии, с дружеской завистью думала о свеем дорогом соратнике Гаспаре Колиньи; она молилась, прося Господа даровать ему счастье, которое он заслуживал. Она была уверена, что это произойдет. Он создан для подобного счастья. Его первый брак был идеальным. Жена боготворила его; Колиньи принадлежал к той категории мужчин, о которых мечтают женщины, подобные Жанне.

Он тяжело переживал смерть жены, но его жизнь была насыщенной, полной; Жанна знала, что в ней присутствует более важное, чем жена, семья и личное благополучие; речь шла о чести, долгой, изнуряющей борьбе за дело, в которое он верил вместе с Жанной — за единственную истинную религию французов.

По традициям гугенотов, это была скромная свадьба. Как великолепен и благороден был жених в своей зрелости и мужественной красоте, которой мог обладать лишь человек праведный и достойный! Глаза Жанны заполнились слезами, когда она сравнила Колиньи с другим женихом — возможно, более красивым по светским стандартам, облаченным в богатые одежды, придворным законодателем мод Антуаном! Это было давно, но она всегда помнила его.

Рядом с ней стоял ее интересный темноволосый сын с живыми черными глазами, прикованными к одной из женщин, находившихся в церкви; его мысли были неподобающими для такого момента. Улыбка искривила полные чувственные губы молодого человека. Жанна попыталась видеть в нем не праздного повесу и сладострастника, а мужественного воина, ее сына, поклявшегося служить делу гугенотов, как его учили мать и великий Гаспар де Колиньи.

Невеста была молодой красивой вдовой, серьезной и набожной; она была готова положить к ногам адмирала преданность, которую он получал от первой жены и пробуждал во многих людях.

Она приехала из Савоя, эта Жаклин д'Энтремонт; богатая вдова долгие годы была страстной поклонницей Колиньи. Как и многие гугенотки, она видела в нем героя; она призналась Жанне, что с восхищением следила за его ратными подвигами, и ее желание служить ему усиливалось с каждым днем. Услышав о смерти его жены, она решила утешить Колиньи и отправилась в Ла Рошель вопреки воле родных и герцога Савойского. Здесь она лично познакомилась с адмиралом; ее любовь к нему была так сильна, что скоро он уже не мог оставаться равнодушным к ее чувству и ответил на него.

— Да благословит Господь их обоих, — молилась Жанна.

Она сама старела; ей уже перевалило за сорок. Она была достаточно умна, чтобы не завидовать счастью ее друга.

Как приятно было в последующие недели видеть радость двух этих людей и разделять ее. Жанна подружилась с Жаклин так же быстро, как когда-то со своей невесткой, принцессой Элеонорой Конде.

Затем пришло письмо из Франции.

Оно было написано женщиной, изображавшей из себя несчастную мать, беспокоющуюся о благе страны. Теперь, когда эта измученная земля обрела мир, Катрин нуждалась в таком выдающемся человеке, как Колиньи. Он должен помочь ей и ее сыну в управлении Францией. Адмиралу следует как можно скорее прибыть в Блуа, потому что Катрин жаждет укрепить хрупкое спокойствие. Королева-мать добилась отзыва испанского посланника Альвы на его родину, так что лидер гугенотов избежит неловкой встречи с эмиссаром Филиппа Испанского. Неужели Колиньи не придет на помощь несчастной слабой женщине? Не даст ей совет, в котором она нуждается и который приведет к длительному миру в этой стране?

Колиньи испытал радостное возбуждение, прочитав письмо. Приглашение ко двору после десяти лет фактического изгнания! Как много он сделал бы, если бы король и королева-мать прислушались к его мнению! Он начал мечтать о войне против Филиппа Испанского, о расширении французского королевства.

Когда он поделился содержанием письма с Жанной и Жаклин, женщины испугались. Жанна вспомнила о давнишнем вызове Антуана ко двору.

— Это ловушка! — заявила она. — Неужели вы не чувствуете неискренность королевы-матери?

— Мой дорогой муж, прошу тебя, будь осторожен, — сказала Жаклин. — Не угоди в западню. Тебя хотят убить. Помни о заговоре, который был вовремя раскрыт… о намерениях отравить тебя в военном лагере.

— Моя дорогая жена, моя дорогая подруга и госпожа, я не могу упустить такой шанс.

— Шанс для ваших врагов убить вас? — спросила Жанна.

— Шанс защитить дело гугенотов перед правителями страны. Шанс осуществить Реформацию во Франции. Это веление Небес. Я должен поехать ко двору.

В конце концов они поняли, что отговаривать его бесполезно; счастье молодой супруги омрачилось недобрыми предчувствиями. У королевы Наваррской опустились руки; похоже никто не понимал так ясно, как она, сколь смертельно опасна королева-мать. За планом отравления Колиньи в лагере явно стояла Катрин. Какие новые беды для Колиньи планируются в этой страшной голове?

В сопровождении двухсотпятидесяти воинов Колиньи подъехал к замку Блуа. Он ощущал напряжение в рядах его людей. Они, как Жаклин, Жанна и граждане Ла Рошели, считали безумной его готовность шагнуть в ловушку, которую, вероятно, подстроили враги. Он старался успокоить своих сторонников. Неразумно везде видеть зло; когда оно проявит себя, они уничтожат его, но до этого момента следует проявить доверие.

Никто не вышел из замка, чтобы поприветствовать гостей; это настораживало. Колиньи обратился к человеку, появившемуся на дворе, и попросил немедленно проводить его к королеве-матери.

Когда адмирала отвели к Катрин, с ней был король Карл. Колиньи преклонил колено у ног короля, но Карл попросил гостя подняться. Он с большой теплотой обнял гостя, посмотрел на его красивое строгое лицо.

— Я рад видеть вас здесь, отец мой. — Он обратился к Колиньи так, как делал это во время их прежней дружбы. — Теперь, когда вы с нами, мы не отпустим вас.

Намерения короля были, несомненно, честными, он всегда любил адмирала.

Катрин пристально наблюдала за мужчинами. Она поздоровалась с адмиралом, полностью спрятав свою ненависть за маской радушия. Ее улыбка казалась такой же искренней, как и улыбка Карла, Колиньи поверил ей.

Они отвели адмирала в покои Генриха, брата короля, герцога Анжуйского.

Генрих лежал в кровати; ему, как пояснила адмиралу Катрин, слегка нездоровилось, и поэтому он не мог встретить гостя должным образом. Генрих был в халате из малинового шелка, на его шее висело ожерелье из драгоценных камней — таких же, что были в его серьгах. Комната напоминала женскую, в ней стоял аромат мускуса. Возле ложа сидела пара очень красивых молодых людей, фаворитов Генриха; их туалеты были изысканными, женственными, лица — накрашенными, волосы — завитыми. Они поклонились королю и королеве-матери, но на Колиньи посмотрели пренебрежительно, высокомерно.

Генрих равнодушно, не пытаясь изобразить искренность, заявил адмиралу, что рад видеть его при дворе. Он просит прощения за то, что не встает с кровати. Он плохо себя чувствует.

Колиньи был полон надежд.

Но вечером, идя из своих покоев в банкетный зал, он столкнулся в тускло освещенном коридоре с герцогом де Монпансье. Колиньи знал Монпансье как убежденного католика и человека чести. Монпансье не скрывал своей ненависти к делу гугенотов, но так же сильно он ненавидел коварство и подлость.

— Месье, — прошептал Монпансье, — вы в своем уме? Ваш приезд сюда — чистое сумасшествие. Разве вы не имеете представления о людях, с которыми нам приходится иметь дело? Вы поступаете легкомысленно, передвигаясь по этим темным коридорам без охраны.

— Я нахожусь под защитой короля, — сказал Колиньи. — Он гарантировал мне безопасность.

Монпансье приблизил свои губы к уху Колиньи.

— Вы не знаете, что король — не хозяин в своем собственном доме? Берегитесь.

Идя к банкетному залу, Колиньи подумал о том, что он получил приказ с небес. Дело гугенотов было ему дороже жизни.

Король радовался появлению Колиньи при дворе.

— Я бы хотел походить на него, — сказал он Мари. — Он не ведает страха. Ему нет дела до того, что его могут подстерегать убийцы. Он без сожаления встретит смерть… если сочтет ее волей Господа. Если бы я был таким, как Колиньи!

— Я люблю тебя таким, какой ты есть, мой дорогой!

Он засмеялся и приласкал ее.

— Гугеноты не могут быть дурными людьми, — сказал король. — Колиньи — один из них, а он — самый благородный человек из всех, кого я знаю. Амбруаз Паре тоже гугенот; он — величайший хирург Франции. Я сказал ему: «Вы лечите католиков так же старательно, как гугенотов, господин Паре? Или, работая скальпелем, вы иногда позволяете себе неверное движение… если ваш пациент католик?» И он ответил мне: «Ваше Величество! Стоя возле больного, я забываю о том, кто мой пациент — католик или гугенот. Я не думаю о вере в такие минуты. Я думаю только о моем профессиональном мастерстве». Это правда, Мари. В таких людях есть милосердие. Я бы хотел походить на них. Неужели я буду вечно испытывать желание походить на кого-то? Я бы хотел сочинять стихи, как Ронсар, быть великим лидером, как мой друг Колиньи, обладать красотой, мужеством и пользоваться успехом у женщин, как Генрих де Гиз. А еще я хотел бы одерживать победы в сражениях и быть любимцем моей матери, как мой брат Генрих.

Он нахмурился, вспомнив о брате. Он ненавидел его сильнее, чем кого-либо, потому что знал, что Генрих тоже ненавидит его; Карл подозревал, что Генрих и королева-мать готовят заговор с целью отнятия у него короны и передачи ее брату Карла.

Генрих ненавидел Колиньи так же сильно, как Карл любил адмирала. Катрин уговорила Генриха принять гостя, но ее сын притворился больным. Генрих явно представлял опасность для короля и Колиньи.

Дружба Карла с адмиралом крепла. Если бы король мог сделать это, он не отпускал бы Колиньи от себя ни на шаг. Колиньи говорил с Карлом о своих планах объединения Франции, он хотел присоединить к ней Нидерланды.

— Тогда там воцарится мир, Ваше Величество. Если мы одержим победу в войне с Испанией, мы сможем поднять французский флаг над испанскими территориями в Индии. Мы создадим империю, в которой люди получат свободу вероисповедания.

Король слушал Колиньи с одобрением. Он начал помогать гугенотам. При дворе ощущалось присутствие Колиньи и его влияние на короля. Некоторые католики, убивавшие протестантов в Руане, были казнены. Колиньи получал аудиенцию короля по первой просьбе. Парижские католики растерялись; де Гизы, временно отсутствовавшие при дворе, готовили низвержение адмирала.

Катрин тоже наблюдала за растущим влиянием Колиньи на короля, но без тревоги. Безумный Карл подчинялся ей; его воспитатели были ее людьми. Она считала, что никто, даже Колиньи, не в силах быстро ликвидировать плод ее многолетней работы. Она хотела оставить Колиньи при дворе. Не желая пока его смерти. Она ненавидела адмирала, относилась к нему с подозрением. Она будет внимательно следить за ним, но сейчас полезнее оставить его в живых. Он и Жанна Наваррская были ее главными врагами; тем не менее время для его убийства еще не пришло. С одной стороны, ей нравилась идея войны с Испанией. Колиньи был великим лидером, человеком, способным возглавить французскую армию в такой войне. Он может стать бесценным, если этот план осуществится. Война с Испанией! Победоносная война! Освобождение от страха перед мрачным грозным тираном-католиком из Мадрида. Он был основным жупелом в жизни Катрин, хоть их и разделяли многие мили. Другой причиной, по которой она не хотела избавиться от Колиньи, было ее желание выдать Марго замуж за Генриха Наваррского. Если она устранит Колиньи, как ей удастся заманить Жанну и ее сына ко двору? Нет! Колиньи будет получать все мыслимые почести, пока не устроит с его помощью бракосочетание ее дочери и сына Жанны Наваррской.

Сын Генрих раздражал Катрин своим отношением к Колиньи. Она понимала своего любимца. Ему было тяжело видеть при дворе своего недавнего военного противника, которого теперь чествовали и которому доверял король. Катрин не обладала ни властью над этим избалованным молодым человеком, ни влиянием на него; этим он отличался от других ее детей. Он хмурился и открыто демонстрировал адмиралу свою враждебность.

Значит, она должна приглядывать за Генрихом, шпионить за любимцем; она обнаружила, что он поддерживает тайную связь с Гизами, находившимися сейчас в Трое. Они не скрывали своего желания видеть адмирала мертвым; он не только был лидером их врагов, гугенотов, но также они считали его убийцей герцога Франциска де Гиза; это нельзя было ни забыть, ни простить.

Катрин обиделась, узнав что ее дорогой Генрих затеял интригу с де Гизами, не поставив в известность мать. Она отправилась к нему; когда они остались одни, она деликатно дала ему понять, что ей известны его тайные планы.

Генрих удивился; улыбнувшись, он взял руку матери и поцеловал ее.

— Я забыл о том, как ты умна, мама.

Катрин порозовела от радости.

— Мой дорогой, если я умна, то лишь благодаря моей любви к тебе. Я тщательно блюду твои интересы. Что это за план?

— Но ты же знаешь.

— Расскажи мне. Я хочу услышать все от тебя.

— Состоится праздник, нечто вроде маскарада, турнир-спектакль. Мы построим крепость в Сент-Клоде. Я должен буду защищать ее, а Колиньи поведет своих людей в атаку. Понимаешь, это будет потешное сражение. Так все начнется; затем внезапно спектакль кончится. В условный момент мы откроем стрельбу на поражение. Мы убьем всех присутствующих гугенотов. Что ты скажешь, мама?

Она посмотрела на его разрумянившееся лицо, на решительный рот Генриха. Ей все это не нравилось, но она решила промолчать, потому что в противном случае, если Генрих потерпит неудачу, он заподозрит, что она приложила руку к этому, и рассердится на нее. Это будет плохо, она не вынесет ссоры с ним. Поэтому она не станет объяснять Генриху, что ненавидит Колиньи так же сильно, как он, и приняла решение о его ликвидации — в нужное время. Она не станет объяснять ему, что, если адмирала убьют сейчас, королева Жанна не приедет ко двору вместе с сыном, и женитьба Генриха Наваррского на Марго не состоится. Если они решатся объявить войну Испании, этот брак — наилучшая вещь из всех возможных. Католики и гугеноты в едином строю выступят против Испании. Она боялась вызвать недовольство Генриха, поэтому не сказала ему обо всем этом; она поцеловала Генриха, полюбовалась его новыми украшениями, назвала его план хитроумным и попросила сына беречь свою жизнь, которая ей дороже всего на свете. Последние слова Катрин были искренними.

Она прошла в покои короля и, отпустив всех приближенных и убедившись, как обычно, в том, что их не подслушивают, рассказала Карлу о плане, разработанном его братом и Гизами.

Карл онемел от страха. На его губах выступила пена, глаза испуганно выпучились.

— Мой дорогой, — успокаивающим тоном произнесла Катрин, — иногда ты проявлял некоторую ревность к брату. Ты думал, что я люблю его сильнее, чем тебя. Если тебя снова посетит эта нелепая мысль, вспомни следующее: я знаю, как ты любишь адмирала; я знаю, что ты восхищаешься этим человеком; я выдала тебе замысел Генриха, чтобы ты мог пресечь его и спасти твоего друга.

Тело Карла начало дрожать, подергиваться.

Катрин продолжила:

— Теперь ты все знаешь, верно? Ты не будешь думать, что тобой пренебрегают. Я люблю всех моих детей. Я забочусь только об их благе. Но ты не просто мой сын: ты — король.

— О, мама! — сказал он. — Мама!

Карл заплакал.

Она обняла его, и он закричал:

— Я прикажу арестовать Генриха за это! Я отправлю его в тюрьму Винсенн.

— Нет, нет, мой дорогой. Ты не должен этого делать. Ты должен быть умным. Пусть они построят крепость в Сент-Клоде. Потом ты сможешь распорядиться о том, чтобы ее разрушили, потому что ты решишь запретить потешное сражение. Ты скажешь, что устал от подобных забав и намерен устроить какой-нибудь новый маскарад… задуманный тобой. Понимаешь, это будет мудрее. Так бы поступила я. Пока они заняты приготовлениями, они не строят новых планов. Ты сможешь быть уверенным в том, что адмирал в безопасности.

Карл схватил руку Катрин и поцеловал ее. Катрин с облегчением вздохнула. Она решила эту проблему. Королева-мать вернулась в свои покои и написала письмо Элизабет Английской с предложением заключить брак между королевой Англии и младшим сыном Катрин Эркюлем; также она написала Жанне Наваррской и напомнила ей о союзе между ее сыном и дочерью Катрин, которого когда-то давно желал Генрих Второй. Она попросила Жанну явиться ко двору с Генрихом Наваррским.

Как противно иметь дело с непослушными детьми!

— Что? — закричал самовлюбленный маленький Эркюль, герцог Аленсонский. — Ты хочешь женить меня на английской девственнице! Она годится по возрасту мне в матери.

— Она достаточно богата, чтобы стать твоей женой.

— Я не желаю слышать о ней.

— Будь благоразумным, мой сын.

— Мама, я умоляю тебя пересмотреть этот вопрос.

— Я уже тщательно рассмотрела его. А ты? Подумай! Корона… английская корона станет твоей.

Он был несдержан, высокомерен, обожал всяческие интриги. Она отвезла его в Амбуаз и сделала пленником. Этот своевольный мальчик может погубить какой-то выходкой его предполагаемый брак с английской старой девой.

— Сейчас, когда мой маленький лягушонок надежно заперт в Амбуазе, — сказала Катрин королю, — я должна заняться замужеством Марго.

Приняв дочь в своих покоях, она сообщила девушке имя ее будущего мужа; глаза Марго засверкали презрительно и испуганно.

— Я… выйду за Генриха Наваррского? За этого дикаря!

— Моя дорогая дочь, не каждая принцесса получает шанс стать королевой.

— Королевой Наварры!

— Твоя двоюродная бабушка была умной и красивой женщиной, известной писательницей, и она не стыдилась этого титула.

— Тем не менее я презираю его.

— Ты свыкнешься с этой мыслью.

— Никогда.

— Когда ты возобновишь знакомство с твоим старым другом, ты полюбишь его.

— Он никогда не был моим другом, никогда не нравился мне. Я не выношу его. Он наглый сластолюбец.

— Моя дорогая дочь! В таком случае, я уверена, у вас найдется много общего.

Марго заставила себя преодолеть страх и дерзко ответила матери:

— Мне помешали выйти замуж за единственного человека, которого я хотела видеть моим супругом, поэтому я заявляю о своем праве выбрать себе мужа самостоятельно.

— Ты глупа, — сказала Катрин. — Не думай, что я потерплю твои капризы.

— Я — католичка. Как я могу выйти замуж за гугенота?

— Возможно, мы сделаем из него католика.

— Я думаю, что должна выйти за него именно потому, что он — гугенот; тогда гугеноты смогут сражаться вместе с католиками против Испании.

Катрин вздохнула.

— Моя дочь, политика страны может меняться ежедневно. То, что верно сегодня, завтра может быть неприемлемым. Откуда я знаю, кем будет Генрих Наваррский — католиком или гугенотом? Могу ли я знать, что потребует от него Франция?

— Я ненавижу Генриха Наваррского.

— Ты говоришь, как глупая девчонка, — сказала Катрин и отпустила дочь. Королева-мать не сомневалась в том, что в конце концов она сломит упорство девушки.

Марго отправилась в свою комнату и легла на кровать; ее глаза были сухими, но душу переполняла грусть.

— Я не сделаю этого! Не сделаю! — Повторяла она, обращаясь к самой себе. Но Марго не могла выбросить из памяти холодные глаза матери; она знала, что желания Катрин всегда осуществляются.

От Катрин потекли письма в Ла Рошель, бастион Жанны.

«Вы должны приехать ко двору, — писала королева-мать. — Я очень хочу видеть вас. Привезите ваших детей — они дороги мне, как мои собственные. Уверяю вас — ни вам, ни им никто не причинит вреда».

Жанна думала о тех годах, когда ее любимый сын удерживался вдали от матери. Неужто она позволит ему снова шагнуть в ловушку? Она не могла забыть то, что произошло с Антуаном. Он был ее дорогим любящим мужем; семейная жизнь приносила им радость; затем однажды пришел вызов ко двору; Антуан уехал, и вскоре появились недобрые слухи; он быстро поддался обаянию Прекрасной Распутницы, чего и хотела Катрин. После этого он даже поменял веру. Казалось, будто клыки змеи вонзились в него, но не для того, чтобы убить, а чтобы отравить особым ядом, который Катрин приберегала для слабых людей. Генрих, сын Жанны, был молод и слишком восприимчив к чарам красивых женщин. Катрин, несомненно, собиралась проделать с ним то же самое, что и с его отцом.

Жанна села и написала письмо королеве-матери.

Мадам, вы сообщили, что хотите видеть нас без всякого злого умысла. Извините меня за то, что, прочитав ваше письмо, я испытала желание засмеяться. Вы пытаетесь устранить страх, который я никогда не испытывала. Я не верю в то, что вы едите младенцев… как говорят о вас люди.

Катрин читала и перечитывала это письмо.

Они были врагами — она и королева Наварры — со дня их знакомства. Катрин всегда ощущала смутную ненависть этой женщины, выходившую за пределы обычного раздражения, вызванного несходством их характеров. Катрин всегда испытывала тревогу, думая о Жанне. Она хотела видеть ее мертвой; в любом случае Жанна входила в число людей, устранения которых желал герцог Альва. Она была опасна, ее кончина, несомненно, обрадует короля Испании. «Я не верю в то, что вы едите младенцев… как говорят о вас люди». Возможно, когда-нибудь Жанна поймет, что репутация Катрин вполне заслуженна.

Еще не время. Жанна Наваррская должна подписать брачное соглашение, поскольку она является опекуном сына.

Что ж, эта наживка — брак ее Генриха с принцессой рода Валуа, сестрой короля, дочерью королевы-матери, — способна привести Жанну ко двору. Она может привлечь даже благочестивую королеву Наварры.

Но Жанна колебалась. Она ссылалась в письме на религиозные проблемы.

«Мадам, — отвечала Катрин, — их-то мы и должны обсудить при встрече. Я уверена, что мы придем к приемлемому соглашению».

«Мадам, — писала Жанна, — я слышала, что папский легат находится в Блуа. Вы понимаете, что я не могу посетить двор, пока он там».

Это было правдой. Его послал папа; боясь брака между гугенотом Генрихом Наваррским и принцессой-католичкой, он снова предлагал в мужья Марго Себастиана Португальского.

Но сейчас Катрин страстно желала войны с Испанией; она была заворожена мечтой о французской империи, хотела, чтобы Колиньи привел Францию к победе.

Брак Генриха Наваррского и Марго поможет ей заставить католиков и гугенотов сражаться вместе против испанцев.

«Тогда приезжайте в Шенонсо, дорогая кузина, — предложила она Жанне. — Мы встретимся там и поговорим по душам. Захватите с собой вашего дорогого сына. Я жажду обнять его».

По ночам Жанну преследовали тревожные сны, в которых постоянно фигурировала королева-мать. Жанне казалось, что сами слова Катрин выдают ее недобрые намерения. Она «жаждет обнять» Генриха. Она имела в виду, что она хочет отнять его у матери, втянуть в порочную жизнь двора, подослать к нему своих сирен… превратить Генриха в марионетку, как она сделала с Антуаном.

Но брак с французской принцессой весьма заманчив. Жанна подумала о туманном будущем. Если Господь пожелает, чтобы все сыновья Катрин умерли, не оставив наследников, Генрих Наваррский окажется возле трона, и принцесса Валуа, его жена, повысит шансы супруга стать королем.

Наконец Жанна отправилась ко двору — правда, без Генриха. Вместо него она взяла свою дочь Катрин.

Перед отъездом она предостерегла Генриха: «Какие бы письма ни прислала королева-мать и какие бы приказы она ни отдавала, не реагируй на них. Не делай ничего, пока не получишь весточки от меня».

Генрих поцеловал мать на прощание. Он был рад возможности остаться, потому что он наслаждался чудесной любовной связью с дочерью простого человека; он не хотел покидать ее объятия ради злючки Марго.

Марго одевалась перед встречей королевы Наваррской.

— Эта пуританка! — говорила она своим женщинам. — Гугенотка! Я презираю их обоих — Жанну и ее сына!

Она накрасила лицо; надела платье из алого бархата с большим вырезом, обнажавшим бюст. Она хотела сделать все, чтобы строгая Жанна поскорее отправилась восвояси.

Катрин бросила на дочь недовольный взгляд, но уже не было времени отправить ее назад, чтобы она изменила свою внешность. А когда Катрин увидела, что Жанна прибыла без сына, она перестала возмущаться вызывающим видом Марго.

Жанна низко поклонилась; женщины обменялись формальными поцелуями. Катрин коснулась подбородка своей маленькой тезки и подняла вверх личико девочки.

— Моя дорогая крестная дочь! Я счастлива видеть тебя при дворе, хотя я сильно сожалею об отсутствии твоего брата.

Катрин решила не обсуждать вопросы, которые привели Жанну ко двору, до окончания всех церемоний. Королеву-мать забавляло отвращение Жанны к придворным манерам и раскованности женщин, ее восприятие будущей невестки; хитрая Марго изо всех сил старалась произвести на Жанну дурное впечатление с помощью экстравагантных нарядов и вольного обращения с кавалерами. Катрин мысленно смеялась. Она знала, что гугенотка Жанна была в душе тщеславной матерью и, несмотря на всю свою набожность, не могла устоять против столь лестного для сына брака. Жан на согласится вынести многое, чтобы приблизить Генриха на шаг к трону.

Следующие недели были мучительными для Жанны, но весьма приятными для Катрин, которой нравилось сердить своего врага. Это не составляло большого труда. Королева Наварры славилась своей прямотой. Она призналась, что ей не по душе распутство двора, маскарады и спектакли, которые устраивались здесь. Катрин сказала Жанне, что все это организовано в ее честь. Из пьес ставились только комедии — Катрин находила трагедии слишком тяжелыми или непристойными. Королева-мать и Марго вдвоем наблюдали с затаенной усмешкой за тем, какое воздействие эти зрелища оказывают на королеву Наварры.

Не одну неделю Катрин уговаривала Жанну послать за ее сыном; Жанна твердо отказывалась сделать это. Более того, она не скрывала своего раздражения тем, что Катрин воздерживалась от обсуждения вопроса, который привел Жанну ко двору; она не таила свое недоверие к Катрин. Королева-мать, замечая это, спокойно улыбалась; ее безмятежность настораживала Жанну еще сильнее.

— Вашему сыну придется жить при дворе, — сказала наконец Катрин. — Пожалуй, мы не сможем позволить ему отправлять религиозные обряды по обычаям гугенотов.

— Но некоторые люди делают это здесь.

— Ваш сын станет членом королевского дома… его будущая жена — католичка. И когда принцесса Маргарита приедет в Беарн, она должна будет ходить к мессе.

Несколько раз Жанна уже была готова покинуть двор ни с чем; наконец она поняла, что королева-мать желает этого брака, просто вредный характер заставляет ее дразнить королеву Наварры.

«Я не знаю, как мне удается терпеть эти мучения, — писала Жанна сыну. — Мне не позволяют оставаться наедине с кем-либо, кроме королевы-матери, а ей нравится изводить меня. Она постоянно насмехается надо мной. Этот двор повергает меня в дрожь. Нигде нет такого распутства. Король в этом не виноват; его любовница живет во дворце в отдельных покоях; он рано покидает общество якобы для того, чтобы поработать над книгой, которую пишет. Но все знают, что он проводит время с любовницей. Другие ведут себя менее скромно».

Между Жанной и Марго состоялось одна приватная беседа. Девушка держалась холодно и высокомерно она не выражала желания вступать в этот брак.

— Как бы ты отнеслась, — с надеждой спросила Жанна, — к изменению твоей религии?

— Я воспитана в католической вере, — ответила принцесса, и не собираюсь отказываться от нее. Даже ради величайшего монарха мира, — с вызовом добавила она.

— Я слышала другое, — рассерженно сказала Жанна. — Похоже, меня привела ко двору ложная информация.

Жанне постоянно давали ощущать лицемерие двора. Эти люди скрывали свои истинные чувства и мысли. Они были лишены искренности. Они пугали Жанну, потому что она знала, что за их улыбками скрывается враждебность.

Колиньи мало чем мог помочь ей. Он был поглощен своей дружбой с королем, планами завоевания Испании и распространения религии гугенотов. Жанна видела, что он излишне доверчив.

Катрин наблюдала за событиями, происходившими вне двора, и одновременно играла с Жанной. Де Гизы поднимали головы. В их недовольстве присутствовал личный элемент. Они считали Колиньи убийцей герцога Франциска и хотели, чтобы Марго вышла замуж за герцога Генриха.

Они вступили в сговор с Испанией. Проклятая семья! — думала Катрин. Они постоянно присутствовали в ее жизни, рушили ее планы.

Франция была истощена гражданской войной; Испания оставалась сильной. К Катрин вернулся страх перед Филиппом, который никогда не покидал ее надолго. Она знала, что рано или поздно его придется умиротворить. О чем он думает в своем мадридском дворце? Его шпионы, конечно, пристально следят за ней. Они сообщили Филиппу, что Колиньи находится при дворе и что королева-мать готовит бракосочетание дочери с наваррским еретиком! Катрин было ясно — она должна показать Филиппу, что, несмотря на все это, она остается его другом.

Слушая Жанну, споря с ней, дразня ее, Катрин начала строить планы. Ей придется принести в жертву королю Испании важную фигуру, выполнить первый пункт пакта, заключенного с Альвой в Байонне.

Конечно, она всегда испытывала неприязнь к Жанне. Сознавала, что ее существование сулит королеве-матери одни неприятности. Филипп обрадуется устранению этой женщины. Он увидит, что королева-мать — его союзница.

Во время разговоров с Жанной мысли Катрин блуждали далеко от брачного соглашения. Она видела его подписанным, Генриха Наваррского — обрученным с Марго и живущим при дворе. За этим последует конец Жанны Наваррской.

Руджери? Они слишком трусливы. Лучше всего подойдет Рене.

Она должна добиться подписания соглашения, связать принца, сделать брак возможным. После этого она сможет дать ход ее планам, связанным с войной против Испании; бдительность Филиппа будет притуплена ликвидацией женщины, которую он считал своим смертельным врагом.

На этом этапе Карл окажется полезен. Он должен распространить свою дружбу с Колиньи на королеву Наварры. Катрин проводила много времени с королем, объясняя ему роль, которую он должен сыграть.

Его стали часто видеть с Жанной; он называл ее своей дорогой тетей. Говорил ей о его любви к Колиньи. Он успешно подавил страх Жанны.

— Если возникнут проблемы с папой, — сказал Карл, — мы выдадим Марго замуж, заключив светский брак.

В конце концов Жанна Наваррская подписала соглашение о женитьбе сына на принцессе Марго; Катрин получила возможность дать ход ее планам.

Двор переехал в Париж; Жанна Наваррская также отправилась туда.

— Необходимо подготовиться к свадьбе, — сказала Катрин, — и вы сможете насладиться всем, что способен предложить вам Париж. Я отведу вас к моим лучшим портным, перчаточникам и парфюмерам.

Жанна подавила недобрые предчувствия и поехала в столицу. Колиньи заверил Жанну, что партию гугенотов ждет новый расцвет, что она может не сомневаться в верности сына их религии. Она должна понимать, что, несмотря на свою любовь к удовольствиям, Генрих сильнее отца.

Катрин радовалась возвращению в любимый ею Париж. Она испытывала бодрящее волнение, покидая дворец через потайную дверь с платком на голове, входя в лавку, расположенную на набережной напротив Лувра.

Рене тотчас узнал ее. Он обрадовался тому, что она пришла именно к нему. Он давно считал братьев Руджери своими соперниками.

Она попросила провести ее в тайную комнату; он сделал это немедленно.

— Господин Рене, — сказала Катрин, сняв платок и обретя достоинство королевы, — у меня есть для вас поручение. Вы должны ответить мне, готовы ли вы выполнить его.

— Больше всего на свете, мадам, — сказал он, — я хочу служить вашему Величеству.

— Не торопитесь соглашаться, мой друг. Речь идет о человеке весьма высокого положения.

Она пристально посмотрела на Рене; ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Он должен быть устранен быстро и искусно. Возможны подозрения, как ловко бы вы ни действовали. Вероятно, состоится вскрытие. Я не хочу, чтобы вы брались за это, не обдумав возможные последствия. Я пришла к вам потому, что считаю вас более смелым, чем ваши коллеги.

— Мадам, я буду смелым ради вас.

— Как продвигаются ваши эксперименты, месье Рене?

— Весьма успешно, мадам. Я располагаю веществом, которое проникает в организм с воздухом через нос или поры.

— Это не слишком ново.

— Ваше Величество, этот яд через несколько дней после его вдыхания полностью разлагается в теле жертвы; он усугубляет любую болезнь, которой может страдать человек, так что при вскрытии все выглядит так, словно жертва умерла от естественного недуга.

— Как интересно, месье Рене. А если объект абсолютно здоров, что тогда?

— Он все равно умрет, но установить причину не удастся никому.

— Это само по себе способно насторожить. Скажите, вы проверяли эффективность и надежность вещества?

— Я похоронил четырех служанок.

— Как быстро наступала смерть?

— Через несколько дней. За исключением одного случая, мадам. Девушка, страдавшая язвой, скончалась мгновенно.

— Значит, вы твердо считаете, что можно положиться на это средство?

— Абсолютно, мадам.

— Оно кажется похожим на вашу Аква Тафана.

— Верно, мадам. Но это вещество не оставляет следов.

— Расскажите мне, как вы получили его. Вы знаете, что меня интересуют такие вещи.

— Это сложный процесс, мадам. Он чем-то сходен с процессом создания нашего «жабьего яда».

— Мышьяк — один из наиболее опасных ядов, не разрушающий органы человека. В случае посмертного вскрытия…

— Но это новое вещество не содержит мышьяка. Оно похоже на «жабий яд» только на первых стадиях приготовления. Я даю мышьяк жабам и через некоторое время после их смерти экстрагирую телесные соки. Они содержат мышьяк и трупные яды. Затем я отделяю мышьяк. Это еще не все. Подробности процесса утомят вас, он сложен и долог.

Катрин засмеялась.

— Храните ваши секреты, господин Рене. Я понимаю вас. Почему результатами ваших экспериментов должны пользоваться другие?

— Если вы пройдете в мою лабораторию, Ваше Величество, я покажу вам готовое вещество.

Катрин встала и проследовала за Рене по нескольким темным коридорам в подвал.

В большой печи горел огонь; дым уходил наружу через трубу, вделанную в стену. На лавках лежали скелеты животных, на стенах были нарисованы кабалистические знаки. Катрин хорошо знала орудия производства, служившие таким людям, как Рене и Руджери. Она с интересом смотрела на бутылочки, содержавшие разноцветные жидкости, и коробочки с таинственными порошками.

Рене взял сосуд с ярко-зеленым раствором и показал его Катрин.

— Это, мадам, — самый ценный и смертоносный яд из всех, какие существуют на земле. Им можно пропитать какой-нибудь предмет — перчатку, воротник, украшение, изделие вберет в себя жидкость и почти мгновенно высохнет. Яд останется в ткани до тех пор, пока температура предмета не повысится. Тепло человеческого тела вытянет яд из предмета в виде паров, которые проникнут в организм через кожные поры.

Катрин кивнула. Услышанное не слишком изумило ее. Соотечественники королевы-матери были самыми искусными отравителями в мире. Они ревностно берегли свои секреты, говорили, что кое-кто из них уносил эти тайны в могилу, не желая делиться ими ни с кем. Катрин была готова поверить в любые свойства нового яда. За годы, проведенные на родине, она узнала, что итальянские алхимики способны изготовлять яды, действие которых могло показаться невероятным людям из других частей света.

— Это хорошо, что вы так уверены в своем изобретении, господин Рене, — сказала она, — потому что смерть высокопоставленного лица порождает подозрения. Если состоится вскрытие и яд будет обнаружен, кто-то может вспомнить, что я посещала вашу лавку.

— Верно, мадам. Но я верю в мою продукцию. Я испытал вещество. Более того, я готов отдать жизнь, чтобы послужить Вашему Величеству.

Катрин улыбнулась.

— Я не забуду о вас, господин Рене. Если та дама придет сюда купить перчатки, воротник или украшение, вы сможете, пока она находится здесь, обработать ядом то, что она выберет… и отдать это ей?

— Смогу, мадам.

— Самое простое — это перчатки. Теперь послушайте. Она прилет за перчатками. Вы покажете ей лучшие образцы; когда она сделает выбор, вы обработаете эту пару. Чтобы она надела их немедленно, вы поможете ей испачкать те, в которых она явится сюда. Вы, несомненно, найдете подходящий способ. Пусть она оставит их вам для чистки. Она должна уйти от вас в новых перчатках. Я не хочу, чтобы они попали в чужие руки.

— Все произойдет, как вы желаете, мадам.

— Хорошо. Я хотела бы получить немного этого яда… для моей коллекции.

— Мадам, это опасно. Вещество еще находится в форме, не предназначенной для хранения. Когда я доработаю его, я передам вам весь мой запас.

Катрин еле заметно улыбнулась. Она понимала Рене. Он не хотел терять свою монополию на столь ценное изобретение.

Надев платок, она вышла на улицу. Пока что все складывалось удачно.

Королева Наваррская заболела. Она лежала в своей комнате. Жанна не могла понять причину внезапной слабости, охватившей ее. Она прекрасно провела день, выбирая туалеты, необходимые для бракосочетания. Она не слишком сильно интересовалась нарядами, но не хотела показаться элегантным парижанам безвкусно одетой женщиной.

Она купила круглый плоеный воротник и перчатки. Катрин посоветовала ей, куда следует сходить, она проводила ее в некоторые места. Наконец Жанна попала к перчаточнику и парфюмеру, лавка которого находилась напротив Лувра. Там она приобрела восхитительную пару перчаток того фасона, который был в моде при дворе. Она надела их сразу же, потому что с ее старыми произошел незначительный инцидент, и вернулась во дворец.

И тут она испытала странную слабость, ее затошнило. Сильная боль в груди вынудила Жанну лечь на кровать. Она не смогла пойти на банкет; ночью ее охватил жар; ей было трудно шевелить конечностями, к утру они совсем утратили подвижность. Она задыхалась, боль в груди усилилась, стала невыносимой.

Ее покои во дворце Конде заполнились встревоженными гугенотами — мужчинами и женщинами. У постели Жанны находились лучшие врачи страны, но они не могли понять странную природу болезни. Катрин прислала своих докторов. «Умоляю вас, — сказала королева-мать — не жалейте усилий, чтобы спасти жизнь королевы Наварры. Будет ужасно, если она умрет сейчас, когда подготовка к бракосочетанию идет полным ходом в столь дружественной обстановке».

Жанна попросила привести к ней Колиньи. Ее сознание затуманилось, но она чувствовала, что должна многое сказать ему. Она знала, что Колиньи и делу гугенотов угрожает серьезная опасность. Она помнила, что ее сын подслушал нечто важное в галерее Байонна, но подробности ускользали из ее слабеющей памяти.

Она знала, что умирает.

— Ваши молитвы не помогут мне. Я покоряюсь священной воле Господа, принимая любую беду как наказание Любящего Отца. Я никогда не боялась смерти. Я сожалею лишь о том, что вынуждена оставить моих детей одних. Они еще юны и не способны защититься от многих опасностей.

Жанна попросила их перестать плакать.

— Стоит ли делать это? — спросила она. — Вы видели, какими горестными были мои последние годы. Господь сжалился надо мной; теперь он зовет меня к себе, к радостям неземной жизни.

Она хотела, чтобы смерть поскорее избавила ее от телесных страданий. Но она думала о детях: о сыне Генрихе, нуждавшемся в руководстве, о дорогой Катрин, которая была так мала. Что станется с ними?

Катрин должна вернуться в Беарн. Жанна настаивала на этом.

— Пожалуйста, пожалуйста, — кричала она в те мгновения, когда сознание полностью возвращалось к ней, — отправьте мою маленькую дочь домой… подальше от этого развратного двора.

Она заговорила о скором браке сына; Катрин, стоявшая у ее кровати, сказала:

— Отдохните, моя дорогая наваррская сестра. Не тревожьтесь о ваших детях. Я стану для них матерью. Женитьба вашего Генриха сделает его моим сыном… я — крестная мать вашей дочери.

Катрин коснулась губами влажного лба своего врага. Она всегда ненавидела эту женщину. Теперь Жанна умирала. Королева Наваррская всегда боролась против Катрин; теперь несчастная обессилевшая женщина умирала, теряя все свои земные владения и желания.

Королева-мать торжествовала.

Принцесса Марго смотрела на печальную картину; комната мало походила на покои, где умирала королева. Здесь не было лампад, священников, не совершались католические обряды, соответствующие случаю.

Девушка поглядела на лица присутствующих; она перевела взгляд с умирающей королевы на женщину с полным бледным лицом и большими ничего не выражающими глазами; тонкая белая рука Катрин периодически вытирала слезы.

Марго вздрогнула. Смерть ужасна, но девушка боялась ее меньше, чем женщины в черном, державшейся с таким спокойствием и величественной скорбью.

— Королевы Наварры умерла! — шептали на улицах.

— Говорят, она заходила к Рене… перчаточнику королевы-матери. Люди, посещавшие ранее Рене… теряли здоровье, их зубы становились хрупкими, как стекло, быстро крошились… их кожа дряхлела… а затем они умирали.

— Королеву Наварры отравили!

Большинство парижан исповедовали католицизм и поэтому должны были видеть в королеве Наваррской врага; однако людям не хотелось думать, что ее заманили в их город, чтобы умертвить.

— Это дело рук той женщины! — бормотали на рынке, улицах, набережных. — Итальянка взялась за старое. Ведь королева Наваррская была у ее личного перчаточника.

Парижане обратили свои полные ужаса глаза в сторону окон Лувра; они шептались; презрительно плевали; особенно часто они произносили имя «Итальянка» — Катрин де Медичи. «Итальянка! Итальянка!» — шептали они. Итальянцы прославились как искусные отравители; слово «итальянец» стало синонимом слова «отравитель».

Де Гизы поспешили ко двору.

Королева Наварры умерла. Одним врагом стало меньше. Возможно, королева-мать, проявляя расположение к гугенотам, вела свою очередную коварную игру.

Марго наблюдала за тем, как Гизы въехали во двор; возглавлявший кавалькаду Генрих за время своего отсутствия похорошел еще сильнее.

Она устала сопротивляться. Скоро ее отдадут этому наваррскому дикарю. Она представила, как он ласкает ее своими грубыми руками, и тоска по Генриху де Гизу стала невыносимой.

Она встретила его как бы случайно в одном из тускло освещенных коридоров возле ее покоев.

Он остановился и посмотрел на девушку. Она попыталась отвернуться, но он быстро шагнул вперед и схватил ее; Марго внезапно вспомнила жар их поцелуев.

— Марго, — прошептал он нежным голосом, дрогнувшим от волнения.

— Генрих… меня выдают замуж… за Наваррца.

— Знаю, моя любимая, моя дорогая.

— Я не соглашусь, — всхлипнула она. — Я ненавижу его.

Он попытался утешить Марго.

— Моя дорогая, я так скучал по тебе! Желал тебя! Зачем мы мучаем друг друга?

Она покачала головой.

— Глупая гордость… — продолжил он. — Мы боремся с нашими чувствами. Марго, давай брать от жизни то, что можно. Что осталось нам.

Их обоих охватили воспоминания. Он принялся ласкать ее тело, полное желания.

— У меня никогда не было такой девушки, как ты, Марго.

— А у меня есть только ты.

— Ты помнишь ту маленькую комнату, где мы были вдвоем? Мы отправимся туда… сегодня ночью. Будем встречаться там ежедневно.

— До свадьбы еще несколько месяцев, — сказала Марго. — Кто знает, возможно, она не состоится вообще. Вдруг вспыхнет восстание, ты станешь королем и женишься на мне… как мы планировали. Ты будешь всемогущим монархом, и ничто не сможет помешать нам.

Он закрыл ей рот своими губами. У луврских стен имелись уши.

— Сегодня ночью? — повторил Генрих.

— В полночь.

— Я буду ждать… с нетерпением.

— Я тоже.

— А теперь иди, моя дорогая. Нас не должны видеть. Мы будем умнее, чем прежде.

Еще один долгий поцелуй, одно страстное объятие, и Гиз отправился в свои покои. Счастливейшая женщина Франции, которая совсем недавно была так грустна, радостно зашагала к себе.

В Лувре возникло напряжение. Катрин внезапно поняла, какой властью над ее сыном Карлом обладал Колиньи. Она забыла о том, что он, столь податливый в ее руках, легко поддастся влиянию других людей.

Карл, окруженный придворными, обратился к матери. Его глаза сверкали, рот подергивался.

— Смерть королевы Наваррской обросла недобрыми слухами. Говорят, что она стала жертвой преступления. Я приказываю произвести вскрытие и установить причину смерти.

Катрин почувствовала, что она холодеет. Глаза сына были злыми. Внезапно испугавшись, она поняла, что он, как и шепчущиеся женщины на улице, считает ее убийцей Жанны Наваррской. Это само по себе не было неожиданным; однако невероятно то, что он, разделяя эти подозрения, потребовал произвести вскрытие. Неужели он хотел обвинить мать, единственного человека, который, как она считала, умел управлять им? Катрин перехитрили, и сделал это великий, добрый Гаспар де Колиньи. Он тихо подкрался со своей религией и праведностью и завладел слабой душой короля. Колиньи хотел вскрытия, и король уступил ему вопреки воле матери.

Она посмотрела на несчастное слабое лицо с налившимися кровью глазами и губами, покрытыми пеной. Ее голос прозвучал холодно, бесстрастно. Она полностью доверяла Рене; все будет хорошо, если он обещал это.

— Мой сын, если ты хочешь, чтобы вскрытие состоялось, пусть будет по-твоему. На мой взгляд, королева умерла естественной смертью. Она была слаба здоровьем, много страдала; тяжелое путешествие ко двору и усилия, связанные с подготовкой бракосочетания, исчерпали ее силы.

— Тем не менее, — закричал король, — я приказываю обследовать тело королевы Наварры.

Ему исполнился двадцать один год, он стал мужчиной. Ее ошибка заключалась в том, что она до сих пор считала его мальчиком с неустойчивой психикой.

Доктора уединились: среди них находились личные врачи Катрин, короля и Жанны. Результат обследования должны были объявить с минуты на минуту. Если Рене сплоховал, подумала Катрин, он погибнет; останется лишь слух, связанный с именем королевы-матери. Ее уже ненавидели. Какое ей до этого дело? Пусть они ненавидят ее сколько угодно, это не помешает ей править Францией.

Жанна мертва. Филипа Испанский улыбнется, если он на это способен, в свою бороду. Элизабет Английская встревожится, услышав новость. Колиньи был подавлен горем. Сын Жанны, Генрих, еще не знал о случившемся, но скоро ему придется приехать ко двору. Он попадет в руки королевы-матери, которая возьмет его под свое крыло, будет опекать и направлять юношу как собственного сына.

Ей нечего бояться — только людских подозрений и ненависти. Она уже вкусила их; никто не осмелится причинить вред королеве-матери.

Любовники, объятые блаженной усталостью, лежали в темной комнате. Марго всплакнула.

— Это от счастья, — сказала она. — Я долго скучала по тебе, желала тебя. Никто не мог занять твоего места.

— Как счастливы мы могли быть, ты и я! Никогда не прощу тех, кто разлучил нас, — сердито заявил Генрих.

— Моя мать внушает мне страх, Генрих.

— Я имел в виду твоего брата. Именно он разлучил нас. Если бы не он, мы бы со временем поженились. Я говорю не о короле, а о твоем брате Генрихе. Он боится меня. Когда-нибудь я прикончу его… или он убьет меня. Я отомщу ему за то, что он сделал с нами, а адмиралу Колиньи — за смерть моего отца.

— Не говори о ненависти, когда у нас есть любовь, — сказала Марго. — Мы снова вместе; давай радоваться этому. Забудем об остальном. Не будем думать о твоей мести моему брату и Колиньи, о моем браке с Наваррцем. Поживем в счастье, пока оно возможно.

Она снова бросилась в его объятия, и он почувствовал, что она дрожит. Он попытался успокоить Марго, но она сказала:

— Генрих, я не могу выбросить из головы мысли о матери. Ты думаешь, что она отравила королеву Наварры?

Он не ответил ей; они надолго замолчали. Но через некоторое время они забыли о королеве Наварры, будущем браке Марго и мести. Они снова были вместе после долгой разлуки.

По улицам Парижа шагала дородная женщина с платком на голове. Она подошла к группе людей, стоявших на рынке. Она знала, что они говорят о королеве-матери.

— Значит, это было воспаление легких, — сказала одна женщина.

— Так говорят…

— Вы считаете, что врачи могли ошибиться? — сказала Катрин, закрыв лицо платком.

— Откуда нам знать, какие дьявольские козни строит итальянка?

Катрин засмеялась.

— Вы думаете, она способна вызвать воспаление легких у своего врага?

Люди тоже рассмеялись.

— Она — колдунья. Ведьма. Эти итальянцы слишком хорошо разбираются в ядах, они применяют вещества, которые не оставляют следов. Нам не надо было впускать их в нашу страну.

Катрин пошла дальше и вскоре присоединилась к компании спорщиков. Кто-то сказал:

— Королеву отравили. Запомните мои слова — все подстроила итальянка. Королева Наварры отправилась к перчаточнику… личному перчаточнику итальянки. Доктора могут говорить все, что угодно. Возможно, они боятся. Раскрыв правду, они могут сами заболеть какой-нибудь загадочной болезнью, неведомой их коллегам.

Отвернувшись, Катрин задумчиво пошла дальше. Ситуация напоминала ту, что возникла после смерти дофина Франциска, умершего после того, как виночерпий — итальянец — поднес ему воды.

Она чувствовала себя неуютно. За королем надо следить. Колиньи оказывает на него слишком сильное влияние. Ей необходимо всерьез задуматься насчет господина Колиньи. Несомненно, что управлять слабохарактерным королем должен один человек.

Она была сильной. Она преодолеет все трудности. Катрин подумала о себе сегодняшней, сравнила себя с женщиной, которой она была после смерти мужа. Ей было чему учиться, и она усвоила многие уроки. Сейчас она находилась в расцвете сил, обладала властью возвышать своих фаворитов и уничтожать людей, стоявших на ее пути. Она быстро училась, как пользоваться этой властью.

Королева-мать затянула поплотнее платок и медленно, задумчиво направилась обратно в Лувр.