– Разумеется, мы не прогоним вас, – сказала Изабелла. – У нас вы найдете надежное и спокойное пристанище. Должно же в Италии быть хоть одно место, где смогут приютиться люди, пострадавшие от этих возмутительных Борджа.
      – Как счастлив я слышать ваши слова, маркиза! Изабелла бросила на него пренебрежительный взгляд – он был слабым мужчиной, а она презирала слабость. Тем не менее ей хотелось представить его своему небольшому двору и из первых уст услышать рассказы о бесстыдствах Папы Римского.
      На следующий день Изабелла собрала у себя всех своих самых знатных друзей, среди которых не было только герцога Гонзага, и после довольно долгих разговоров о литературе и политике объявила, что присутствующий здесь Джованни Сфорца, имевший опыт близкого общения с семьей одного из наиболее могущественных людей Италии, сможет сказать им, насколько правдивы слухи о распутности Папы и его детей.
      И Джованни начал отвечать на вопросы Изабеллы.
      С Лукрецией его вынудили развестись! Почему? Да потому что Его Святейшество терпеть не мог супруга своей дочери, с которой состоял в порочной близости. Брак не был свершен? Ложь! Наглая ложь! Консумация их супружества была полной и многократной. И эта невинная златокудрая Лукреция, что посмела встать перед собранием важных духовных лиц и поклясться в своей целомудренности, на самом деле оказалась беременной. Но ребенок был не его.
      В покоях мантуанского замка гремели раскаты хохота. Отзвуки старых скандалов вдруг получили новую силу, и Джованни почувствовал, что в какой-то мере это льстило его самолюбию. Он не мог воевать с Чезаре на поле боя – но мог сражаться с ним при помощи языка.
      Лукреция почти все время проводила у колыбельки своего сына. Он помогал ей переносить горе, но она всякий раз плакала, когда замечала в нем черты Альфонсо и думала о том, что маленький Родриго больше никогда не увидит своего отца.
      Служанки уже отказались от попыток утешить ее; они жалели, что их госпожу разлучили с мадонной Санчей. У той было свое несчастье – но все-таки эти две дамы умели находить общий язык.
      И вот однажды в покои Лукреции вбежал запыхавшийся паж. Он торопился сообщить, что к замку приближаются солдаты.
      Она убрала с лица волосы, поправила платье и подошла к окну.
      Ее глазам предстало великолепное зрелище. Солдаты шли в ярких мундирах, со сверкающими на солнце знаками отличия. Они двигались безукоризненно ровными рядами и пели бодрую походную песню. Впереди развевались желтые и красные знамена. В какой-то момент песня стихла; герольды на своих серебряных трубах громко заиграли триумфальный марш.
      А затем она увидела его. Он ехал во главе всех колонн – кондотьер в своем ослепительно роскошном наряде, – и ее сердце учащенно забилось от гордости за него. Впервые за последние шесть недель Лукреция улыбнулась.
      Она поспешила вниз – встречать брата.
      Он спрыгнул с коня, передал поводья одному из своих многочисленных слуг. Потом подбежал к ней, подхватил на руки и расхохотался.
      Несколько мгновений она разглядывала его. Наконец обняла и воскликнула:
      – Чезаре… ах, Чезаре!
      Но тут же вспомнила апартаменты в резиденции Борджа – и обмякшее тело Альфонсо, лежащее поперек кровати.
      – Зачем ты здесь? – помрачнев, спросила она.
      – Странный вопрос, сестренка! Мог ли я проходить всего в нескольких милях от твоей крепости и не поддаться такому неодолимому искушению, как встреча с тобой?
      – Я не ждала тебя.
      Он поставил ее на ноги и с улыбкой сказал:
      – Я проголодался. Мы все проголодались. Ты накормишь нас?
      Она подозвала карлика, который стоял неподалеку и с удивлением наблюдал за ними.
      – Ступай на кухню и скажи – пусть приготовят все, что есть. Видимо, нам придется накормить целую армию.
      Карлик побежал в замок. Чезаре повернулся к своему ординарцу и приказал найти в городе подходящие помещения для постоя. Точнее – для ночлега, потому что завтра утром они снова отправятся в путь.
      Когда ординарец ушел, он попросил провести его в ту комнату, где она проводит наибольшую часть времени. Они поднялись в ее покои и встали у окна, разглядывая гористые окрестности замка Непи.
      – Как ваши военные успехи? – спросила она Чезаре.
      – Все идет по плану, – ответил он. – Скоро у меня будет собственное королевство.
      – Вот видишь. Разве я не говорила, что твои желания когда-нибудь сбудутся?
      – Говорила, сестренка.
      – Я ведь до сих пор помню, как ты бранил свою кардинальскую мантию.
      – О, все эти жизненные неурядицы когда-нибудь проходят, – с жаром проговорил он. – Когда мы стоим лицом к лицу с ними, они кажутся громадными, непреодолимыми препятствиями, – а издалека выглядят всего лишь незначительными помехами на нашем пути. Вон гора Витебро – посмотри на нее! Сейчас ее можно принять за какой-то туманный мираж… А подойди поближе, встань под отвесными склонами – это будет совсем другое дело!
      Она улыбнулась. Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
      – Так будет и с тобой, сестренка.
      Она покачала головой и отвела взгляд от его глаз. На какое-то мгновение в них вспыхнула злость.
      – Неужели тебе еще не надоело лить слезы? – с досадой спросил он. – Лукреция, ты ведешь себя неразумно.
      – Я любила своего супруга, – ответила она. – Ты не любишь свою жену и поэтому не можешь понять, почему я так переживаю его смерть.
      Он вдруг рассмеялся.
      – Прежде чем я тебя покину, – сказал он, – ты станешь такой же веселой, как и прежде.
      – Я слышала, ты собираешься провести здесь всего одну ночь.
      – Это ничего не значит. Все равно до моего отъезда ты перестанешь думать о своем супруге. Прекрати думать о нем, Лукреция. Прекрати сейчас же.
      Она отвернулась.
      – Чезаре, – сказала она, – тебе меня не понять. Он сменил тему.
      – Я прикажу подать ужин прямо сюда… в эту комнату призраков. Мы будем ужинать вдвоем – ты и я. Что ты на это скажешь?
      – Все лучше, чем сидеть за столом с твоими слугами. Он принялся ходить из угла в угол.
      – Не такой я представлял себе нашу встречу… мне-то казалось – ты обрадуешься… споешь что-нибудь для меня и моих подчиненных… подаришь нам веселый, счастливый вечер, о котором мы вспоминали бы, идя на бой с врагами!
      – Чезаре, для веселья у меня нет никакого настроения. Тогда он подошел к ней и взял за плечи.
      – И все-таки, клянусь, до моего отъезда твое настроение изменится.
      Лукреция стояла, не отворачивая лица от брата. Она думала: прежде я испугалась бы его в таком состоянии духа; теперь мне уже все равно. Умер Альфонсо, мой супруг и любовник. А если он умер, то мне нет никакого дела до того, что случится со мной.
 
      В комнате накрыли небольшой стол. Для Чезаре поставили серебряные блюда, для Лукреции – глиняные. Чезаре нахмурился и позвал слугу.
      – Это что такое? Почему из этого должна есть твоя госпожа?
      Слуга задрожал от страха.
      – Если так угодно благородному господину, мадонна Лукреция желает в знак ее вдовства питаться из глиняной посуды.
      – Безобразие, – сказал Чезаре. Лукреция обратилась к слуге.
      – Оставь эти блюда. Пока не кончится траур по моему супругу, я буду есть только с глиняной посуды.
      – Дорогая сестра, ты не будешь есть с глиняной посуды, покуда с тобой за столом сижу я.
      – Чезаре, я вдова. Мне положено соблюдать траурные обычаи.
      – Эти обычаи положено соблюдать, когда существуют причины для траура, – сказал Чезаре.
      Он снова позвал слугу.
      – Еще один серебряный прибор, – с улыбкой скомандовал он.
      И на столе появилось еще одно серебряное блюдо.
      Какая разница? – подумала Лукреция. Теперь уже ничего не имело значения. Разве траурные обычаи могли вернуть Альфонсо? Разве ему станет хуже, если она поест с серебряной посуды?
      К ужину Лукреция почти не притронулась.
      – Не удивительно, что ты так похудела, – сказал Чезаре. – Увы, у меня не будет ни одного доброго известия для нашего отца.
      – Прошу тебя, не расстраивай его рассказами о моем плохом самочувствии.
      – А я прошу тебя воспрянуть духом! Подумай о своем здоровье! Сколько можно раскисать в этом унылом месте?
      – Для меня оно не хуже, чем любое другое.
      – Лукреция, оставь свой бесполезный траур. Этот парень умер. Его уже не вернуть. Понимаешь – не вернуть! Поэтому я требую, чтобы ты поела. Ну, давай… у вас здесь превосходные повара. Я приказываю тебе – ешь! Учти, я буду настаивать до тех пор, пока ты не научишься послушанию.
      – Я уже вышла из того возраста, когда меня кормили с ложечки, – сказала она.
      И подумала: Господи, как давно это было! Она даже испугалась – будто призрак убитого Джованни вдруг появился в этой комнате и встал у стола, рядом с призраком Альфонсо.
      Но если их тени и впрямь потревожили ее, Чезаре ничуть не обеспокоился. Он убил ее супруга и их брата – и не испытывал ни малейших угрызений совести. Когда Чезаре было необходимо избавиться от людей, он от них избавлялся. А когда они исчезали – переставал о них думать.
      – Тогда представим, что ты в детской, – сказал он. Она посмотрела ему в глаза.
      – Тогда здесь был бы Джованни.
      – Бывали счастливые дни, – возразил он, – когда за столом сидели только ты и я. Давай вообразим, что сейчас – один из таких дней.
      – Я не могу! – неожиданно закричала она. – Не могу! Когда я думаю о детской, то все равно вспоминаю Джованни, – так же, как все остальное время вспоминаю Альфонсо!
      – Лукреция, ты ведешь себя, как какая-то истеричка. А это вовсе не то, что мне требуется от тебя. Давай, Лукреция, будешь моей нежной сестрой. Я здесь – я, Чезаре. Я спешил к тебе с одной-единственной целью – заставить тебя забыть о твоем трауре. И сейчас… ты начнешь с того, что будешь есть ужин и пить со мной вино. Ну же, Лукреция, стань снова моей нежной и любящей сестренкой.
      Внезапно он улыбнулся, заговорил о ее прежней любви к нему, и она ненадолго забыла о том, что его руки были обагрены кровью Альфонсо, – а потом удивилась тому, что могла забыть об этом.
      Под его пристальным взглядом Лукреция принялась за еду. Кое-как ей удалось запихнуть в рот и проглотить содержимое серебряного блюда.
      Он наполнил кубки вином и поднял один из них.
      – За тебя, моя любовь! За твое будущее! Пусть оно будет счастливым и славным.
      – И за тебя, брат.
      – Итак, за наше с тобой будущее – ведь оно у нас одно на двоих.
      Он встал из-за стола, подошел к ней. Затем взял ее за плечи и привлек к себе.
      Она подумала: он – величайший человек Италии. Когда-нибудь это все признают. И он – мой любящий брат… что бы ни делал с другими. Разве я могу не любить его… что бы он ни делал со мной?
      Прежние чары уже начали овладевать ею, и они оба это понимали. Чезаре был доволен – он решил, что сегодня ночью проведет ее по шаткому мостику, соединяющему прошлое и будущее, а когда она будет спасена, он заставит ее оглянуться назад и увидеть, что прошлое так же туманно и призрачно, как гора Витебро за окном замка Непи.
 
      После ужина они беседовали за столом.
      Чезаре желал, чтобы Лукреция вернулась в Рим. Здесь ей не место, говорил он. Она молода – всего лишь двадцать лет – неужели же собирается всю жизнь проливать слезы над тем, чему не суждено было быть?
      – Я бы хотела остаться здесь еще на какое-то время, – сказала она. – Здесь я наслаждаюсь одиночеством.
      – Одиночество! Ты создана для компании. Возвращайся в Рим. Наш отец скучает без тебя.
      – Ему не нравится видеть меня в трауре.
      – Ну так избавься от траура! Он желает радоваться твоему хорошему настроению.
      – Увы, это ему не удастся. А потому я останусь там, где смогу по-прежнему предаваться своему горю.
      – Вызванному смертью какого-то ничтожества? Она встала из-за стола.
      – Я не буду слушать такие слова. Он тоже встал и загородил ей дорогу.
      – Ты будешь слушать все, что я тебе скажу, – твердо произнес он.
      Затем намотал на палец прядь ее волос.
      – Лукреция, они уже не такие золотистые, как прежде.
      – Мне это безразлично, – сказала она.
      – А твое платье? – продолжил он. – Оно скорее похоже на халат какой-нибудь старухи! Где все твои чудесные наряды?
      – Не знаю. Может быть, в Риме.
      – Послушай, дитя мое, скоро у тебя будет новый супруг.
      – С которым ты обойдешься так же, как и с прежним? Уж не думаешь ли ты приманивать меня мужьями, как ребенка – лакомствами?
      – Кстати, о детях. Где твой ребенок?
      – Спит.
      – Я еще не видел его.
      В ее глазах мелькнул ужас. Чезаре заметил его и удовлетворенно улыбнулся. Теперь он знал, как сломить упрямство своей сестры.
      – Мой ребенок не должен интересовать тебя, – поспешно сказала она.
      Чезаре лукаво прищурился.
      – Он сын своего отца.
      – Его дед… обожает внука.
      – Сейчас – может быть. Но тебе и самой известно, как переменчивы его чувства.
      – Чезаре, – угрожающим тоном сказала она, – не пытайся причинить вред моему ребенку!
      Он положил руку на ее плечо и состроил гримасу отвращения.
      – Какая мерзость, – кивнув на ее платье, проговорил он. – Совсем не идет моей очаровательной сестренке. Не бойся. Твоему ребенку ничего не грозит.
      – Если кто-нибудь попробует его убить, как убили его отца, то учти – сначала нужно будет убить меня.
      – Ну, ну, не распаляйся. Альфонсо был предателем. Он охотился за моей жизнью – вот мне и пришлось остановить его. Но с детьми я не воюю. Лукреция, постарайся быть чуточку посерьезней. И благоразумней, чем сейчас. Тебе предстоит вернуться в Рим – а там ты должна выглядеть такой же, как всегда. Тебе нужно изумлять всех своими нарядами, стать прежней веселой Лукрецией. Пусть в Рим вернется моя радостная и счастливая сестра, а плачущая вдова останется здесь.
      – Я не смогу выполнить твою просьбу.
      – Сможешь, – сказал он. И настойчиво повторил:
      – Сможешь!
      – Никто не заставит меня поступиться моей волей. Он взял ее за подбородок.
      – Я заставлю, Лукреция.
      У нее перехватило дыхание, а он снова засмеялся – самоуверенно, торжествующе. Весь ужас прожитых лет вдруг принял знакомые, зримые очертания – она жила в страхе и любила страх так же, как любила его. Она не понимала себя – его тоже. И знала только одно – что они из семьи Борджа и что связывавшие их узы нерушимы, пока продолжается жизнь.
      Она едва не падала в обморок – от страха и предвкушаемого удовольствия. Два образа в ее мыслях смешивались и становились неотличимы один от другого. Чезаре, Альфонсо. Чезаре, Альфонсо.
      От одного из них ей нужно было избавиться. Если бы это удалось, ее страдания уменьшились бы наполовину.
      Широко открыв глаза, она все смотрела и смотрела на Чезаре. А Чезаре улыбался – нежно, но в то же время и властно, как будто держал ее за руку и уверенно вел по пути к неизбежному.
 
      Он уехал, и она осталась одна.
      Все вокруг теперь выглядело по-другому. У окрестностей замка уже не было прежнего сурового вида. Она часто стояла у окна и смотрела на проступающую в дымке гору Витебро.
      Чезаре отправился в путь за новыми победами. Ему предстояло одержать их еще немало, и все они принадлежали ей.
      Порой она горько плакала. А порой торжествовала.
      Как могла она подумать, что будет жить одна? Они все были членами семьи Борджа, а это значило, что их связывала страсть, неведомая никому другому.
      И все-таки ей было страшно.
      Самые противоречивые чувства охватывали ее. Она вымыла волосы и приказала привезти свои лучшие платья – но, взглянув в зеркало, была потрясена тем, что увидела в нем. Ей казалось, что глаза выдавали ее тайну.
      Ей хотелось быть в Риме, вместе с отцом. Когда-нибудь туда приедет и Чезаре.
      Она думала об их семейных узах как о чем-то бесконечно сокровенном, но в то же время и порочном, ужасающем, зловещем. Иногда ей не терпелось еще туже опутать себя этими узами – и мечталось навсегда вырваться из них.
      Ее часто посещала одна и та же мысль: я не буду знать покоя до тех пор, пока не сброшу с себя эти путы; мне нужно быть такой же, как все остальные люди. Ах, если бы был жив Альфонсо! Если бы они могли вместе сбежать из Рима и зажить безоблачной, счастливой жизнью!
      Размышляя о своем будущем, она содрогалась. Чезаре безжалостно разрушил всю ее скорбную умиротворенность, сделал невыносимым дальнейшее пребывание в замке Непи.
      Меньше, чем через месяц после его визита, она позвала слуг и сказала:
      – Мой отец разрешил мне вернуться в Рим. Следовательно, готовьтесь к отъезду и постарайтесь не затягивать сборы. Я устала от Непи. Больше не желаю видеть это место.
 
      Когда Лукреция приехала в Рим, Папа встретил ее так, будто ссылка в Непи была не более, чем увеселительной загородной прогулкой. Он не упоминал об Альфонсо и не переставал радоваться возвращению маленького Родриго.
      Чезаре со своей армией успешно продвигался к намеченной цели, и Папа пребывал в благодушном настроении.
      Как-то раз, прогуливаясь с Лукрецией в садах Ватикана, он заговорил на тему, которая сейчас владела его мыслями.
      – Дорогая моя, – сказал он, – ты не сможешь навсегда остаться незамужней женщиной!
      – Незамужней я пробыла совсем недолго.
      – Достаточно долго… да, вполне достаточно. Видишь ли, есть одна вещь, которая время от времени не дает мне покоя. Дочь моя, я не вечен – и желаю устроить тебе хорошую партию, прежде чем покину вас.
      – Хорошая партия может очень быстро оказаться неудачной. Мой опыт говорит о том, что положение замужней женщины – не из прочных.
      – Ах, ты молода и красива! На твою руку найдется немало претендентов. Чезаре уверяет, что Луи де Линьи весьма охотно взял бы тебя в жены.
      – Отец, я бы весьма неохотно пошла за него… как и за любого другого.
      – Но, дитя мое, он же кузен и первый фаворит короля Франции! У него блестящее будущее!
      – Дорогой отец, неужто вы хотите, чтобы я оставила вас и уехала во Францию?
      Папа немного помолчал, а затем сказал:
      – Признаться, в этом обстоятельстве я вижу величайший недостаток брака с Луи. К тому же он хочет получить непомерно огромное приданое и предъявляет немало других фантастических требований.
      – Вот и пусть остается ни с чем. А я еще немного поживу с вами.
      Он засмеялся вместе с ней и сказал, что не отдаст свою дочь ни за одного из тех мужчин, которые пожелают увезти ее за сотни миль от родного дома.
      Однако не прошло и двух дней, как он заговорил с ней о другом предложении. На сей раз внимание Папы привлек Франческо Орсини, герцог Гравинский, который проявлял весьма пылкое желание вступить в этот брак и даже отказался от своей самой лучшей любовницы, что должно было свидетельствовать о серьезности его намерений в отношении дочери святого отца.
      – Жаль, что он отказался от нее, – сказала Лукреция. – В этом не было никакой необходимости.
      – Он был бы неплохой партией для тебя. Конечно, он не бескорыстней других… Ему нужен церковный сан и множество привилегий для его детей от предыдущего брака…
      – Пусть требует все, что ему угодно. Какая разница? Все равно я не выйду за него. И почему все они просят моей руки? Не понимаю! Может быть, им еще не рассказали о том, как были несчастны мои прежние мужья?
      – Ты красива и желанна для них, дочь моя, – заметил Папа.
      – Нет, – ответила она, – вероятно, все гораздо проще. Я дочь Папы Римского.
      – Скоро в Рим приедет Чезаре, – вдруг сказал Александр. – Наконец-то я буду счастлив видеть вас вдвоем.
      Чезаре приедет в Рим! Эти слова зазвенели в ее ушах. Она подумала о возвращении безжалостного кондотьера, завоевывающего все, что лежит на его пути. И почувствовала себя пойманной, как муха в паутину. Нужно было срочно вырываться из пут, скреплявших семью Борджа.
      Выход ей представлялся только один. Если бы она вышла замуж за правителя какой-нибудь отдаленной республики, то была бы вынуждена покинуть дом и жить с супругом.
      Ей хотелось жить простой и счастливой жизнью.
      Вот почему, когда в числе претендентов на ее руку стало упоминаться имя Альфонсо д'Эсте, она уже не старалась высмеять своего нового поклонника.
      Альфонсо д'Эсте был старшим сыном герцога Феррарского. Как прямой наследник своего отца, он не мог надолго покидать свои будущие владения.
      Там же мог начаться и ее путь на свободу.

Глава 4
ТРЕТЬЕ СУПРУЖЕСТВО