По истинно испанскому обычаю эти события следовало забыть, и все должны были вести себя так, как будто ничего не случилось, даже если безумная невеста дона Фелипе жила в отдельном домике, а он похитил чужестранку для осуществления своей мести. И я - эта чужестранка - принесла в его дом напоминание об этой трагедии. Мне было все равно. У меня должен был появиться ребенок, и вообще я любила детей. Я не могла оставаться в стороне и смотреть, как над ним издеваются, чтобы спасти честь дона Фелипе.
      Было трогательно смотреть, как Карлос обращался со мной. Я была кем-то, вроде божества, которое все может сделать. Я была единственной, кто целовал его синяки, кто принес его из грязи в прекрасный дом. Я купала его в своей ванной комнате и лечила многочисленные синяки. Их вид пробуждал во мне такой гнев, что я была готова отплатить таким же наказанием этой женщине с лицом дьявола. Я лечила его примочками и закутывала в шелковую рубашку, и он спал в моей постели. Когда я проснулась на следующее утро, его рука крепко сжимала мою рубашку, он лежал рядом со мной. Я уверена, что он не выпускал ее все время, пока спал, так как боялся потерять меня. Я знала, что никогда не смогу бросить его.
      О, Джейк Пенлайон, я еще поборюсь за твоего сына...
      Дженнет не сможет хорошо ухаживать за ним. Сходство между ее ребенком и этим мальчиком было очевидно. Хотя один был светлый, а другой темный.., они были сводными братьями.
      Никто на гасиенде не воспрепятствовал мне, хотя и возникла некоторая натянутость.
      - Они ждут, - сказала Хани, - когда вернется домой дон Фелипе.
      ***
      Он приехал три дня спустя после того, как я принесла Карлоса. За это время ребенок перестал бояться, он еще ходил за мной, но больше не чувствовал необходимости держаться за мою юбку. После лечения синяки исчезли с его тела. Скоро, я надеялась, эти черные дни его прежней жизни станут лишь тяжким воспоминанием, дурным сном, который исчезнет с первыми лучами солнца. К этому я стремилась.
      Все ждали, чем это закончится. Я чувствовала, все считают, что моя смелая вспышка самовыражения на этом и закончилась.
      За целый день ничего не произошло. Я жила в напряжении и вздрагивала, ожидая приглашения к дону Фелипе всякий раз, когда слуга приходил ко мне.
      Поздним вечером дон Фелипе прислал за мной. Он ждал меня в кабинете.
      Он встал, когда я вошла, и, как всегда, бесстрастно посмотрел на меня, на его лице не было и следа гнева. Я вообще не заметила никаких чувств на его лице.
      Он сказал:
      - Прошу садиться.
      И я села. Стены кабинета были обиты панелями, над креслом я увидела герб Испании.
      - Вы проявили большое безрассудство, взяв ребенка на гасиенду. Вы хорошо знаете, кто он.
      - Это ясно с первого взгляда.
      - Тогда вы должны знать, что он является для меня напоминанием о трагедии. Я зло рассмеялась:
      - Знаете, вы дьявольски жестоки по отношению к нему. Последние три дня ребенок был счастлив впервые в жизни.
      - Это причина, чтобы не выполнять мои приказы?
      - Лучшая из причин, - сказала я настойчиво.
      - Потому, что он ребенок вашего любовника?
      - Потому, что он ребенок. Он не ребенок моего любовника. Джейк Пенлайон не был моим любовником. Я, так же как и вы, ненавижу этого человека. Но я не могу оставаться в стороне, видя, что с ребенком плохо обращаются. - Я встала, мои глаза сверкали. Я была полна решимости оставить Карлоса. Кто-то сказал о моей матери - думаю, это Кейт, - что когда она родила ребенка, то стала матерью всем детям. Скоро и у меня должен был появиться ребенок. Я всегда любила детей, но сейчас я была готова возглавить крестовый поход за них. Карлос так привязался ко мне! И, несмотря на то, что всякий раз, глядя на него, я вспоминала Джейка Пенлайона, я хотела спасти его и хотела сделать его счастливым, чего бы мне это ни стоило.
      Дон Фелипе сказал:
      - Вы обручены с Джейком Пенлайоном и выйдете за него замуж.
      - Я никогда не сделаю этого. Ваши планы отмщения рушатся. Мы обручились только потому, что он принудил меня к этому. Он предал бы сестру и ее мужа, если бы я не согласилась.
      - Вы всех защищаете, - сказал он, и я не могла понять, сказано это с иронией или с участием.
      - У этого человека нет сострадания. Он изнасиловал бы меня, как Изабеллу. Я избегала его, хотя обручение было необходимо. Позже я притворялась, что серьезно больна, до тех пор, пока его корабль не ушел. Вот мое отношение к Джейку Пенлайону.
      Он удивленно посмотрел на меня:
      - Как вы неистовы! Как яростны!
      - Меня вынудили к этому. Но знайте, вы не должны осуждать Джейка Пенлайона. Своей похотью он разрушил многие жизни, вы же это делаете из-за своей гордыни, и, мне кажется, что это такой же грех, как и первый.
      - Замолчите!
      - Я не буду молчать, дон Фелипе, ваша гордыня так велика, что вы похитили из дома женщину. Вы виновны в изнасиловании. Вы наградили ее ребенком. Более того, вы причинили мучения невинному плоду похоти другого мужчины. И все это для успокоения своей гордыни. Черт побери вашу гордость.., и вас самого!
      - Осторожно! Вы забываете...
      - Я ничего не забыла. Я никогда не забуду, что вы и Джейк Пенлайон сделали с женщинами и детьми. Вы, великие мужчины! Такие мужественные, такие сильные! Да! Когда действуете против слабых и против тех, кто не может вам противостоять.
      - Я не нахожу в вас слабости, - сказал он.
      - Даже когда принудили меня подчиниться вашим дьявольским желаниям?
      - Скажите, а не слишком ли быстро вы смирились? Я почувствовала, как краска медленно заливает мне лицо;
      - Я не понимаю вас, дон Фелипе Гонсалес...
      - Тогда оставим этот разговор и вернемся к тому, ради которого я вас сюда пригласил. Ребенка необходимо вернуть назад, я не позволю ему находиться здесь.
      - Вы не сможете отослать его обратно.., не сейчас. Ему там будет еще хуже, чем раньше.
      - Видите, что вы наделали.
      Я подошла к нему и почувствовала, как на мои глаза набегают слезы, потому что представила Карлоса рядом с этой ужасной женщиной, ждущей его возвращения. Я готова была тысячу раз унизиться, чтобы спасти его.
      Я положила свою руку на его. Он посмотрел на меня.
      - Вы меня разочаровали.., глубоко. Прошу вас, отдайте мне ребенка.
      - У вас будет свой ребенок.
      - Я хочу этого.
      - Я никогда не оставлю его здесь.
      - Пожалуйста! - сказала я. - Вы плохо обошлись со мной, и я прошу вас об этом. Это единственное, о чем я вас прошу. Отдайте мне ребенка.
      Он взял мою руку, подержал ее немного, отпустил и повернулся к столу. Я вышла из кабинета. Я знала, что выиграла.
      ***
      Все ждали, что ребенка отошлют назад. Этой ночью, ложась с ним в постель, я все еще боялась, но утром малыш был все еще со мной. Два дня я беспокоилась, но мои страхи были необоснованны. Дон Фелипе решил оставить ребенка на гасиенде.
      Мои чувства к нему стали почти теплыми. Однажды я увидела его в саду и заговорила с ним. Карлос находился около меня. Я сказала:
      - Спасибо, дон Фелипе.
      Я почувствовала руку Карлоса на моей юбке, нежно взяла ее, и мы отошли.
      Дон Фелипе смотрел нам вслед.
      Прошло несколько недель. Моя беременность стала заметна. Эдвина уже проявляла характер - она была хорошим ребенком. Я иногда смотрела на нее в колыбели и думала: "Дорогая маленькая Эдвина еще не знает, что ее отец убит пиратами-грабителями и что ее выносили, несмотря на ужасные события, поэтому и смеется".
      Карлос уже освоился в детской комнате, как будто жил там всю жизнь. У меня был небольшой тюфячок, который я принесла для него и положила в моей комнате перед кроватью. Карлосу было хорошо на нем, хотя он все еще приходил ко мне в постель по утрам, чтобы удостовериться, тут ли я.
      Дон Фелипе опять уехал, и мы возобновили нашу привычную жизнь, но перед отъездом он пригласил меня к себе. Я испугалась, что он хочет изменить свое решение и отослать Карлоса из дома, но я ошиблась. Он хотел поговорить со мной о другом.
      - Я узнал от Джона Грегори, что вы не преуспеваете в наставлениях.
      - Мое сердце не лежит к этому, - сказала я.
      - Вы глупы. Я сказал, что вам необходимо стать хорошей католичкой.
      - Разве что-то может нравиться против воли? Он посмотрел на дверь и сказал:
      - Говорите тише. Люди могут услышать. Некоторые здесь понимают английский язык. Вам не поздоровится, если узнают, что вы еретичка.
      Я сделала нетерпеливый жест.
      - Думаю, вы не понимаете, какую выгоду извлекаете из моего покровительства.
      - Я не настаиваю на вашем покровительстве.
      - Тем не менее, вы находитесь под ним. Я уже говорил, что есть некоторые силы, над которыми я не властен. Я прошу вас быть осторожной ради себя, ради будущего ребенка и ребенка, взятого вами под защиту - Что вы имеете в виду?
      - То, что вы подвергнетесь большой опасности, если вы не извлечете пользы из наставлений Джона Грегори. У вас есть враги. За последние несколько недель их число увеличилось. За вами будут наблюдать, шпионить, и, как я предупреждал, я не смогу спасти вас. Подумайте об этом. Вы вспыльчивы. Будьте осторожны. Это все, что я могу вам сказать.
      Я улыбнулась ему, он не обратил на это внимания. По-видимому, он считал мою улыбку дьявольским искушением.
      - Благодарю вас за то, что вы заботитесь обо мне, - сказала я.
      - Я забочусь только потому, что вы должны родить ребенка.
      - И когда я рожу его, то вы обещали отпустить нас домой.
      Он ничего не ответил. Затем произнес:
      - До родов осталось несколько месяцев. В оставшееся время вам необходимо быть особенно осторожной. На этом меня отпустили.
      ***
      Два дня спустя Джон Грегори сказал, что мы пойдем в город. Так приказал дон Фелипе.
      - Зачем? - спросила я.
      - Будет зрелище, которое он хочет, чтобы вы увидели.
      - А моя сестра пойдет с нами?
      - Надеюсь, нет. Вы должны быть там со мной и Ричардом Рэккелом.
      Я пришла в замешательство.
      Был теплый день, и солнце нещадно палило, когда мы въехали на улицы города. Толпы людей съехались сюда из пригорода.
      - Я никогда не видела здесь столько людей, - сказала я. - Должно быть, будет большой праздник.
      - Увидите, - тихо отозвался Джон Грегори.
      Я внимательно посмотрела на него. Он что-то скрывал. Меня всегда занимал вопрос: почему англичанин служил испанцам? Я пыталась расспрашивать о его жизни, но он всегда уходил от ответа.
      Сейчас я поняла, что он очень глубоко взволнован - Будет что-то, что действует на вас, Джон Грегори?
      Он кивнул головой.
      Толпы людей собрались на площади, где возвышались несколько помостов. Меня подвели к одному, наиболее причудливо украшенному, с прикрепленным к нему гербом.
      Я поднялась на помост и села на скамью.
      - Что должно произойти? - спросила я Джона Грегори.
      Он прошептал;
      - Не говорите по-английски. Говорите по-испански и тихо. Лучше, чтобы никто не знал, что вы иностранка.
      Мной стал овладевать ужас. Я начинала догадываться, что мне предстоит увидеть страшное зрелище, которое приходило ко мне в ночных кошмарах. Я вспомнила те дни, когда запах дыма спускался вниз по реке из Смитфилда. Сейчас я увидела кучу хвороста и поняла, что это значит. Вспоминая последний разговор с доном Фелипе, я поняла, почему он хотел, чтобы я пришла сюда.
      - Мне нехорошо, - сказала я Джону Грегори. - Я хочу вернуться на гасиенду.
      - Слишком поздно, - ответил он.
      - Это плохо отразится на ребенке.
      - Сейчас слишком поздно, - повторил он снова Я никогда не забуду этот день. Жару, площадь, гул голосов, звон колоколов, зловещие фигуры в мантиях, капюшоны, закрывающие их лица и их глаза, сверкающие через прорези, угрожающие и страшные. Никто не сомневался, что здесь должно произойти нечто ужасное.
      Я хотела уйти с помоста и попыталась встать. Но, не дав мне подняться, Джон Грегори крепко схватил меня и усадил.
      - Я не смогу это вынести, - сказала я. Он прошептал мне в ответ:
      - Вы должны. Вы не можете уйти. Вас увидят.
      Я закрыла глаза, но что-то внутри меня заставило их открыть.
      Люди столпились на площади, только центр остался расчищен для трагедии, готовящейся здесь разыграться. Я смотрела на лица и пыталась понять, если ли здесь кто-нибудь, кто пришел посмотреть на агонию дорогих им людей. Все ли они были "добрыми католиками"? Неужели их вера, их религия, основанная на любви к ближнему, сделала их слепыми к страданиям, на которые они обрекли других? Могли ли они примириться? с этой жестокой нетерпимостью только потому, что считали оправданным предание смерти иноверцев? Я хотела подняться и призвать этих людей восстать против жестокости.
      А затем привели несчастные жертвы в страшных бесформенных одеяниях, с серыми от долгого пребывания в сырых, грязных камерах лицами. Некоторые из них после жестоких пыток не могли идти. Я готова была закрыть лицо руками, но Джон Грегори прошептал:
      - Помните, за вами следят.
      Я сидела, опустив глаза так, чтоб не видеть этой ужасающей сцены.
      Внезапно все встали и запели. В словах песни я узнала клятву верности инквизиции. Джон Грегори встал передо мной так, что меня не было видно. Я почувствовала слабость и почти потеряла сознание. Мой ребенок зашевелился, как будто для того, чтоб напомнить, что для него я должна притворяться, будто я одна из них и разделяю их веру. Поэтому я и пришла сюда.
      Так дон Фелипе показал мне, перед какой опасностью я стою. Я легко могла стать одной из этих жертв в желтых одеяниях. Меня могли подвести к такой же куче хвороста, чтоб привязать к позорному столбу для того, чтобы очистить огнем.
      Я должна жить для ребенка. Мне не хотелось умирать.
      Огонь запылал. Я увидела, что инквизиторы были милостивы к некоторым из осужденных, - их задушили, прежде чем предать огню. Нераскаившимся, тем, кто не отрекся от своих взглядов, отказали в этой милости, и пламя охватило их тела.
      Я сидела и вспоминала костры Смитфилда и день, когда отчим моей матери был арестован. Я вспоминала, что мой дед умер под топором за то, что приютил священника, а отчима сожгли за приверженность к реформизму.
      Я слышала крики умирающих, когда пламя охватывало обезображенные корчащиеся тела.
      - О, Боже! - молила я, - обереги меня от этого! Помоги вернуться домой!
      ***
      По пути назад я чувствовала слабость и с трудом сидела на муле. Я лежала в постели в темной комнате. Я не могла выбросить из головы увиденное мною. Дон Фелипе пришел ко мне и сел рядом. Он был в костюме для верховой езды.
      - Вы присутствовали на аутодафе? - спросил он.
      - Надеюсь, что больше никогда не увижу подобное зрелище! - крикнула я. - И больше всего меня удивляет, что это делается во имя Христа.
      - Я хотел, чтоб вы осознали грозящую вам опасность, - сказал он тихо. Это было предостережение - А вам не хотелось бы увидеть меня среди тех несчастных созданий? Это было бы новой стороной вашей мести.
      - Это не входит в мой план, - сказал он.
      Я лежала и неподвижно смотрела на потолок с изображением ангелов, преклонивших колени перед Богом, и сказала:
      - Дон Фелипе, я ненавижу то, что произошло сегодня. Я ненавижу вашу страну. Я ненавижу вашу холодную и расчетливую жестокость. Вы считаете себя религиозным человеком и регулярно исповедуетесь. Каждый день вы благодарите Бога за то, что вы не такой, как все. У вас есть влияние, богатство, и прежде всего гордость. Думаете, это счастье? Неужели вы полагаете, что те люди, которые были убиты сегодня, более грешны, чем вы?
      - Они еретики, - сказал он.
      - Они отважились думать не так, как вы. Они поклоняются тому же Богу, но по-иному, поэтому они сгорели на костре. Не завещал ли вам Иисус Христос возлюбить ближнего своего?
      - Вы видели, что случилось с еретиками. Прошу вас быть осторожной.
      - Потому, что я еретичка? Я должна изменить веру, испугавшись жестокости безнравственных людей?
      - Молчите. Вы глупы. Я говорил, что здесь нас могут услышать. То, что вы сегодня видели, - это предостережение. Поймите опасность, которой подвергаетесь. Вы зря симпатизируете еретикам. Они обречены гореть в аду вечно. Что значит двадцать минут на земле?
      - Они не пойдут в ад - они мученики. А вот те жестокие люди, которые радуются их несчастью, получат вечное проклятие.
      - Я пытаюсь спасти вас.
      - Почему?
      - Потому, что хочу увидеть рождение ребенка.
      - И когда он родится, я покину вашу ненавистную страну. Я вернусь домой. Я жду этого дня.
      - Вы переутомились, - сказал он. - Отдохните немного. Я пришлю успокоительное.
      Когда он ушел, я лежала, думая о нем, было облегчением перестать размышлять об этой ужасной сцене, и я удивилась его терпимости ко мне. Было сказано достаточно, чтоб подвергнуть меня допросу и пыткам инквизиции, он же был мягок со мной. Он отдал мне маленького Карлоса, и когда я думала об этом ребенке и о еще не родившемся, то презирала себя за то, что дала выплеснуться своим чувствам. Я должна быть осторожной, должна сохранить себя.., ради них. Я ничего не совершу, чтобы подвергнуться опасности. Я должна благодарить дона Фелипе за то, что он показал мне опасность, которая подстерегает меня.
      ***
      Я внимательно слушала Джона Грегори. Я могла прочесть "Верую", ответить на вопросы, которые он мне задавал. Я делала успехи.
      Мы мало разговаривали. Он был грустным, тихим человеком, и я убеждена, что он раскаивался, что участвовал в моем похищении.
      Однажды, после наставления, я сказала:
      - У вас есть что рассказать мне, если бы вы только захотели.
      - Да уж, - неопределенно произнес он.
      - Вы грустите, не так ли?
      Он не ответил, и я продолжала:
      - Вы, англичанин, продались испанцам!
      - У меня не было выбора.
      И постепенно он рассказал мне свою историю.
      - Я был моряком, - сказал он, - и служил у Джейка Пенлайона.
      - Так вы знали его?
      - Я испугался, когда мы столкнулись лицом к лицу, что он узнает меня, и он узнал. Я боялся, что он опознает меня в Девоне.
      - Он сказал, что где-то видел вас раньше.
      - Да, видел, но в другой одежде. Он знал меня английским моряком, членом его экипажа. Я и оставался бы им по сей день, если б не был захвачен. Мы попали в шторм, великий океан бурлил вокруг нас. Мы не ожидали, что выживем, и надеялись только на капитана, Джейка Пенлайона. Видеть его, бушующего на палубе, отдающего команды, грозящего тем, кто не подчинится, наказанием, страшнее вечных мук в аду, было великолепным зрелищем для уставших, испуганных матросов. Среди моряков существует легенда, что он непобедим.
      Они не затонули благодаря Джейку Пенлайону, но должны были встать в бухте для ремонта. Во время стоянки Джон Грегори с другими матросами сел в шлюпку, чтобы обследовать море и найти, где можно пришвартоваться.
      - Нас захватили испанцы, - сказал Джон Грегори, - и увезли в Испанию.
      - А там?
      - Отдали в руки инквизиции.
      - Шрамы на щеках, запястьях, на шее.., и другие...
      - Это оттуда. Меня долго пытали и приговорили к сожжению.
      - Вы были близки к ужасной смерти, Джон Грегори. Что же вас спасло?
      - Они поняли, что могут извлечь из меня выгоду. Я был англичанином, который по принуждению принял их религию. Мне сказали, что я могу стать священником. Вспомните, они пытали меня. Я знаю, что значит умереть страшной смертью. Я отрекся. И мне дали свободу. Сам не знаю, почему. Они редко бывают столь снисходительны, и тогда я понял, что меня будут использовать как шпиона. Я несколько раз бывал в Англии во время правления последней королевы. А затем меня отдали в услужение к дону Фелипе. И он послал меня с этим поручением.
      - Почему вы не остались в Англии, хотя имели такую возможность?
      - Я стал католиком и не знал, что со мной произойдет, если я снова попаду в руки инквизиции.
      - А что бы произошло, если бы вас поймали в Англии?
      Он поднял руки и глаза вверх.
      - А Ричард Рэккел?
      - Он английский католик, преданный Испании.
      - Дон Фелипе сделал вас орудием своей мести. И вы пошли на это.
      - У нас не было выбора. Ради ребенка вы забыли гордость и принципы. Так и я. Моя жизнь дорога мне, ведь я уже страдал от пыток инквизиции. Из-за этого я сменил веру, пошел против своих соотечественников, чтобы спасти свое тело от дальнейших мучений и чтобы жить дальше.
      - Соблазн был велик, - сказала я.
      - Надеюсь, теперь вы станете думать лучше обо мне.
      - Достаточно уже того, что я поняла ваш выбор. Вам надо было спасать не только тело от пыток, но и саму жизнь.
      Он облегченно вздохнул.
      - Я давно хотел вам это рассказать, и, когда мы сидели днем на площади, я решил, что сделаю это.
      Я кивнула, а он оперся подбородком о руки и погрузился в прошлое. Думаю, сначала он вспомнил тюрьму испанской инквизиции, затем свою жизнь до приезда в Англию и похищение трех невинных женщин, а также те далекие времена, когда был матросом у капитана Джейка Пенлайона.
      ***
      Я исповедовалась в грехах священникам на гасиенде и посетила собор. Окропив себя святой водой, я поставила свечи святым.
      Я была вынуждена делать то, что от меня ожидали, пока не родится ребенок.
      Я ждала этого дня. Более того, страстно желала, чтобы долгие месяцы ожидания кончились.
      Дон Фелипе приглашал меня теперь ужинать с ним. Я размышляла об этих встречах и поняла, что он не так равнодушен ко мне, как хочет показать, иначе зачем бы он приглашал меня.
      Теперь я располнела. Прошло лето, роды должны были произойти в январе. Повивальная бабка регулярно навещала меня. Она делала это по распоряжению дона Фелипе. Она часто смеялась и трясла головой:
      - Этот ребенок получит все лучшее, - сказала она. - Приказ дона Фелипе-., и все сделано. - Она гордилась своим английским и любила демонстрировать его. - Это совсем не похоже на то, когда бедный младенец приходит в мир.
      Она имела в виду Карлоса, и я представила, что было, когда безумная Изабелла ожидала ребенка. Казалось иронией судьбы, что ребенок его жены был столь нежеланен, в то время как появление на свет моего всячески облегчалось.
      "Снова его гордость, - думала я, - поскольку, в конце концов, это все же был его ребенок".
      Между доном Фелипе и мной установились новые отношения.
      Он рассказывал мне, что происходило в Англии, всегда с оттенком предубеждения, которое я научилась не замечать. Мы ужинали без Хани и Дженнет. Не потому, что я стремилась избегать их. Безмятежность Хани, радость Дженнет от ее нынешнего положения утешали меня. Они взяли себе Карлоса. Дженнет обожала его. Он был вторым после ее Жако, и, конечно же, мальчики становились более похожими с каждым днем. Меня веселила нелепость этой ситуации. Два сына Джейка Пенлайона жили с нами, а он не знал об их существовании.
      Дон Фелипе, как и все испанцы, несомненно, интересовался Англией и через гостей гасиенды получал сведения о ней.
      Он был глубоко разочарован, что события обернулись не так, как он предполагал. Он верил, что конец царствования Елизаветы наступил уже тогда, когда жена Роберта Дадли, человека которому она отдала свое сердце, была найдена мертвой возле лестницы. Но Елизавета вышла из этого положения с удивительной легкостью. Могло быть много слухов, но не было доказательств и не было свадьбы с Дадли.
      - Она умнее многих из нас, - размышлял дон Фелипе, когда мы вместе сидели за столом. - Она могла взять в мужья Роберта Дадли только ценой своей короны, она это знала и приняла правильное решение. Дадли не стоит короны.
      - Вы восхищаетесь ее умом?
      - Она проявила мудрость в этом вопросе, - ответил он.
      В другой раз он рассказал о смерти молодого короля Франции, Франциска II, произошедшей в декабре прошлого года, хотя мы и узнали об этом только сейчас.
      Дона Фелипе взволновали эти новости из-за того, что это могло касаться королевы Шотландии.
      Франциск умер от нарыва в ухе, его молодая жена, Мария Шотландская, поняла, что для нее нет места во Франции. Она должна была вернуться в свое королевство.
      - Она станет менее сильной сейчас, - сказала я.
      - Она станет большой угрозой для женщины, именующей себя королевой Англии, - возразил он.
      - Я не думаю, чтобы наша королева слишком боялась людей за пределами Англии.
      - У нее везде есть сторонники, не только в Шотландии, но и во Франции, и я думаю, что в Англии многие католики соберутся под ее знамена, если она пойдет на юг.
      - Вы хотите гражданской войны?
      Он не ответил, в этом не было необходимости.
      Жизнь текла ровно, срок беременности подходил к концу.
      Приготовления к рождению были торжественными. Повивальная бабка постоянно находилась в доме, когда начались схватки. Я пришла в спальню - комнату многих моих воспоминаний, - и здесь родился ребенок.
      Я никогда не забуду момент, когда его положили мне на руки.
      Он был маленький.., меньше Жако, у него были темные глаза и венчик темных волос на голове.
      Как только я увидела его, то подумала: "Мой маленький испанец".
      Я любовалась им. Я держала его перед собой и чувствовала, что любовь переполняет меня, любовь, какой я не чувствовала ни к кому на свете - кроме, может быть, Кари. Но между мной и ребенком не было преград. Он был только мой.
      Дон Фелипе вошел в комнату, когда я держала его на руках. Он остановился у постели, и я тут же вспомнила, как он стоял со свечой в руке, а я притворялась спящей.
      Я подняла малыша, чтобы он увидел его. Он удивленно посмотрел на него, и я увидела слабую краску на его щеках. Затем наши глаза встретились. Его глаза пылали светом, какого я ранее не видела. "Это исполнение его мести", подумала я.
      Он смотрел на меня, но его пристальный взгляд охватывал меня и малютку, и я не знала, о чем он думает.
      ***
      Дон Фелипе велел назвать ребенка Роберто. Я сказала, что для меня он будет Роберт, но скоро и я стала называть его Роберто. Это больше подходило ему.
      Его крестили в часовне гасиенды со всеми почестями, которые полагаются сыну в этом доме.
      В первые недели после родов я думала только о его здоровье. Вспоминая, как Хани чувствовала себя из-за того, что была падчерицей, я не хотела, чтоб у маленького Карлоса были такие же обиды, и пыталась сблизить его с Роберто. Он заботился о нем, поскольку это был мой ребенок. Мы стали счастливой маленькой семьей. Дженнет с детьми находилась в своей стихии, и то, что мой и ее ребенок были незаконнорожденными, волновало ее меньше всего.
      - Закон нас оправдает, - однажды сказала она. - Они дети.., малыши. Этого для меня достаточно.
      Дон Фелипе часто заходил в детскую взглянуть на ребенка. Я видела его склонившимся над колыбелью, внимательно разглядывающего дитя. Я знала, что рождение такого сына удовлетворило его гордость.
      Однажды я вошла в кабинет и сказала дону Фелипе:
      - Ваш план удался. У меня есть ребенок. Не пришло ли время исполнить обещание? Вы сказали, что мы можем вернуться домой.
      - Ребенок еще слишком мал для путешествия, - сказал он. - Подождите, пока он подрастет.
      - Насколько?.. - спросила я.
      - Вы возьмете месячного ребенка в море? Я сомневалась. Я подумала о штормах и штилях, о лицах матросов, обезумевших от долгого пребывания в море.
      - Мы должны были уехать еще до рождения ребенка.
      - Подождите немного, - сказал он. - Пока не подрастет...
      Я вернулась в спальню, раздумывая над его словами.
      Внутренне я смеялась: "Он любит сына и не хочет его терять. Любит! Что знает о любви этот человек? Он гордится своим сыном. Кем станет Роберто? И он не хочет терять его".
      Мы ни в чем не нуждались. Единственное, что от нас требовалось, - это быть хорошими католиками Это подходило Хани и Дженнет, потому что они были католички. У меня был мой сын Роберто и Карлос - дети значили для меня больше, чем моя вера.
      Дон Фелипе старался оказывать мне скупые знаки внимания Он часто приглашал меня пообедать с ним Он, бывало, приходил в сад, где я сидела с детьми, и даже иногда разговаривал с Карлосом, который постепенно переставал бояться его. Но именно Роберто очаровывал его Едва ли могло возникнуть сомнение, что Роберто не его ребенок, ведь он уже был так похож на дона Фелипе. Но моя любовь к Роберто не стала от этого слабее Я видела в Карлосе черты Джейка Пенлайона, но в моем сердце жило только чувство привязанности к ребенку.
      Месяцы пролетали без происшествий Роберто было шесть месяцев, приближалась зима. Я сказала дону Фелипе:
      - Теперь он стал старше. Скоро мы уедем - Подождите, пока пройдет зима, ответил дон Фелипе Пришла весна, Роберто исполнился год
      ЖЕНЫ ДОНА ФЕЛИПЕ
      Во время обеда с доном Фелипе мы говорили о Роберто, о том, как у него прорезался зуб, как он ползал, как он произнес: "Мама".
      Я подняла глаза и, внимательно глядя на него, сказала:
      - Я часто думаю о доме. Какие новости из Англии?
      - Ничего интересного. Единственное, что приходит мне в голову, это сгоревший дотла шпиль собора Святого Павла. Считали, что он загорелся от молнии, однако служащий собора признался при исповеди на смертном одре, что оставил внутри шпиля по неосторожности жаровню с тлеющими углями. Наверняка такой гигантский пожар можно было увидеть, и мои бабушка и мать, наверное, вышли в сад посмотреть на него. И, может быть, они вспомнили о нас в этот момент, а мама сказала со слезами на глазах: "Дорогие Кэт и Хани!"
      - О чем вы думаете? - спросил дон Фелипе.
      - О своей матушке. Она грустит, думая обо мне и моей сестре.
      - Теперь вы улыбаетесь, - сказал он.
      - Да, потому что я думаю о нашем возвращении. Мама полюбит Роберто. Она очень любит детей. Полагаю, я унаследовала эту любовь от нее. И Карлос не будет забыт. Я скажу: "Мама, это мой приемный сын, как Хани была твоей приемной дочерью. Теперь он связан с нами". Мы снова будем счастливы, - Его лицо оставалось бесстрастным, а я продолжала:
      - Роберто один год. Он уже достаточно большой, чтобы путешествовать. Теперь вы должны сдержать свое обещание. Нам пора возвращаться.