- Я тоже, - простонал он.
      - Говорят, ты собираешься убить принца Конде.
      - Везде убийства, - сказал он. - Повсюду кровь. Это обезопасит нас.
      - Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства.
      Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам.
      - Все убийства последней ночи - на моей совести, - сказал он. - Еще одно ничего не изменит.
      - Ты не виноват. Виноваты другие. Не убивай Конде. Умоляю тебя, не убивай его.
      Он погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная иностранка в чужой ей стране.
      - Печальную жизнь ведем мы, принцы и принцессы, - сказал Карл. - Тебя, бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим.
      Она поцеловала его руку.
      - Ты так добр ко мне... Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл, подари мне жизнь Конде. Я не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас жизнь Конде, дорогой муж.
      - Я не стану убивать его, - сказал он. - Пусть он живет. Конде - твой, моя бедная печальная королева.
      Она легла возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая из-за того, что происходило внизу на улицах, кляня судьбу, сделавшую их королем и королевой в этот жестокий век.
      Кошмар продолжался. В полдень праздника Святого Варфоломея судья Шаррон пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король попытались сделать это, но без успеха. То, что началось с ударом колокола Сент-Жермен Л'Оксеруа, нельзя было прекратить; кровавая баня продолжалась весь этот день и следующую ночь.
      К королю вернулось безумие, он потребовал новой крови. Он был вдохновителем вылазок совершавшихся для ознакомления с результатами самых жестоких экзекуций. Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи после того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после того, как их поджарили.
      Двадцать пятого августа на кладбище Невинных неожиданно зацвел боярышник. "Это, - закричали ликующие католики, - знак господнего одобрения". Говоривших, что боярышник может цвести в любое время года, называли еретиками; это сулило мгновенную смерть. Людям было приятно задавить укоры совести, привлекая свое внимание к знаку одобрения небес. На это кладбище совершались торжественные паломничества, возглавляемые высокопоставленными священниками. Голоса святых отцов, поющих хвалу Господу и Деве, сливались с мольбами о помощи и стонами умирающих.
      Карл заметно постарел с кануна Дня Святого Варфоломея; он стал похож на пожилого человека; его настроения часто менялись, короля внезапно охватывала печаль, перемежавшаяся приступами неистового ликования, когда он требовал новых жестоких акций. Он гордился устроенной резней, а через час стыдился ее. В минуту грусти он объявлял себя невиновным в резне и утверждал, что она произошла из-за тлевшей годами вражды, между домом Гизов и Лорренов и Шатильоном - вражды которую ему не удалось сдержать.
      Гиз, который не желал с этим согласиться, публично заявил, что он лишь исполнял приказы короля и королевы-матери. Герцог и его сторонники оказали такое давление на короля, что ему пришлось взять на себя всю ответственность за случившееся перед советом министров. Он был испуганным и усталым; робость сменялась жестокостью, воинственность - раскаянием.
      Он сутулился сильнее прежнего и чаще страдал от удушья. Казалось, он постоянно балансирует на грани безумия.
      Катрин же, напротив, по мнению многих, помолодела на десять лет. Энергичная, охотно участвующая во всех церемониях, она шагала впереди религиозных процессий, следовавших по улицам, заходивших в церкви, чтобы произнести благодарственную молитву, посещавших кладбище Невинных с расцветшим боярышником - знаком господнего одобрения. Она осмотрела останки адмирала, старалась присутствовать на казнях.
      Король постоянно говорил о массовой резне. Он повторял, что хотел бы повернуть стрелки часов назад, заново пережить роковой день двадцать третьего августа "Если бы мне предоставился такой шанс, - вздыхал он, - я поступил бы иначе!"
      Однако его убедили в том, что убийства гугенотов в Париже недостаточно; поэтому по всей Франции католикам велели совершать убийства и зверства, подобные совершавшимся в столице. Католики Руана, Блуа, Тура и многих других городов охотно подчинились приказу из Парижа.
      Кое-кто из них протестовал, потому что в провинции встречались католики столь же гуманные, как и судья Шаррон; среди этих людей главными были правители Оверна, Прованса и Дофинэ, а также герцог де Жуаез из Лангедока, отказавшиеся подчиниться устному распоряжению и убивать до получения письменного приказа короля. В Бургундии, Пикардии, Монтпелье правители заявили, что они готовы убивать на войне, но не желают брать на душу грех хладнокровного истребления граждан.
      Это походило на бунт; Катрин и ее совет не знали, как им поступить; наконец они решили отправить в мятежные провинции священников, которые объяснят католикам, что Святой Михаил, явившись в видении, велел учинить истребление гугенотов.
      Это было принято как воля небес, и кровавая оргия продолжилась; за несколько недель после Дня Святого Варфоломея по всей Франции были вырезаны многие тысячи людей.
      Услышав новости, Филипп Испанский громко рассмеялся - по свидетельству многих, впервые в жизни. Карл, сказал он, заслужил титул "самого христианского короля". Филипп поздравил в письме Катрин с тем, что она воспитала сына по своему образу и подобию.
      Кардинал Лоррен, находившийся в это время в Риме, щедро вознаградил гонца, принесшего ему весть о истреблении гугенотов. Рим был украшен праздничными огнями по случаю смерти множества его врагов; люди пели "Те Деум"; пушки замка Сент-Анджело стреляли в честь резни. Папа и его кардиналы отправились процессией в церковь Святого Марка, дабы обратить внимание Господа на богоугодные деяния его верных слуг; сам Грегори преодолел пешком расстояние от церкви Святого Марка до собора Святого Луи.
      Но если католический мир ликовал, то в Англии и Голландии царил глубокий траур. Вилльям Молчаливый, прежде надеявшийся через Колиньи получить помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции поддался опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые неприятности. Убийство ничего не подозревающих невинных людей, продолжил он, - дурной способ разрешения религиозных проблем.
      - Это, - сказал Берли английской королеве, - величайшее преступление со дня распятия Христа.
      Через несколько недель после резни король принимал в своих покоях большое число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это оказалось непросто. Мешала память; случайно упоминались имена, и люди с ужасом вспоминали, что человека уже нет в живых, а его убийца находится среди них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из загробного мира, который нельзя прогнать.
      Люди громко разговаривали, звучал смех, по большей части искусственный; внезапно за окнами Лувра раздалось карканье, сопровождавшееся хлопаньем крыльев.
      За тишиной, воцарившейся в покоях, последовал шелест. "Словно ангел смерти пронесся над Лувром", - заметил потом кто-то.
      Взволнованная Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим, поспешила к окну. Выглянув наружу, она заметила летящую над дворцом стаю ворон. Она вскрикнула; все подбежали к окну посмотреть на птиц. Они кружили, каркая над дворцом, садились на него, подлетали к окнам. Долгое время они летали возле Лувра.
      Хотя некоторые люди предположили, что птиц привлекли трупы, всех в этот вечер охватил страх.
      Многие верили, что птицы были душами убитых ими людей, прилетевшими для того, чтобы помучить убийц и напомнить им о том, что их дни тоже сочтены, что их ждет та же участь, на какую они обрекли несчастных гугенотов.
      Катрин вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее с помощью магия от надвигающейся беды.
      Король в ярости крикнул птицам:
      - Летите сюда... кем бы вы ни были. Убейте нас... Сделайте с нами то, что мы сделали с теми людьми.
      Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его.
      Герцог Аленсонский, расстроенный тем, что ему ничего не сказали о готовящемся массовом убийстве и не дали принять в нем участие, мог без страха и со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц на окружавших его людей. Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной совестью. Дрожащий герцог Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее. Генрих де Гиз сохранял спокойствие. Если птицы - это души мертвых гугенотов, то душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза.
      Но сильнее всех страдал король; проснувшись ночью, он с криком побежал по дворцу:
      - Что за шум на улицах? - спрашивал он. - Почему звонят колокола? Почему кричат и визжат люди? Послушайте. Послушайте. Я слышу их. Они идут, чтобы убить нас... как мы убили их.
      Он упал на пол, его ноги и руки дергались, он кусал одежду и угрожал вцепиться зубами в любого, кто приблизится к нему.
      - Остановите их! - кричал Карл. - Пусть колокола смолкнут. Остановите людей. Давайте положим конец кровопролитию.
      К нему привели Мадлен.
      - Карл, - зашептала она, - все хорошо. Все тихо. Карл... Карл... не переживай так сильно.
      - Но, Мадлен, они придут за мной... Они сделают со мной то, что сделали с ними.
      - Они не смогут коснуться тебя. Они мертвы, а ты - король.
      - Они могут восстать из могил, Мадлен. Они приняли обличье черных птиц, чтобы мучить меня. Они сейчас на улицах, Мадлен. Послушай. Они кричат. Они вопят. Они бьют в колокола...
      Она подвела его к окну и показала ему тихий спящий Париж.
      - Я слышал их, - настаивал Карл. - Я слышал их.
      - Это тебе приснилось, моя любовь.
      - О Мадлен, я несу ответственность за все. Я сказал это на совете. Я... я все сделал.
      - Нет, не ты, - сказала она. - Не ты, а они. Тебя заставили.
      - Не знаю, Мадлен. Я помню... отдельные сцены. Помню звон колоколов... крики и кровь. Но я забыл, как это началось. Как все произошло? Я не знаю это.
      - Ты ничего не знал, мой дорогой. Ты не делал этого. Все сделали другие.
      - Она... - пробормотал Карл. - Она... мой злой гений, Мадлен. Это был мой злой гений.
      Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице.
      Он оставил Мадлен возле себя, у окна; Карл долго глядел на спящий город.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Память об этих ужасных днях и ночах продолжала висеть над Парижем. Некоторые участники резни испытывали такие угрызения совести, что покончили с собой; другие сошли с ума и носились по улицам; кому-то казалось, что их преследуют призраки умерших. Они находили утешение, говоря со злобой и ненавистью о женщине, которую считали вдохновительницей кровопролития - об итальянке. Она была виновна во всех несчастьях Франции. Все это знали. Она управляла безумным королем. Карл страдал сильнее всех, однако не было заметно ни единого признака того, что Катрин мучают сожаления о содеянном.
      Это действительно было так. Она не собиралась менять старые привычки. Она научилась не оглядываться назад и не собиралась делать это сейчас. Массовое убийство было необходимым в момент его совершения, и не следовало сожалеть о нем теперь. Катрин располнела; она давно не казалась такой здоровой. Один посланник написал своему правительству, что Катрин выглядит как женщина, оправившаяся после тяжелой болезни. Этим недугом был ее страх перед Филиппом Испанским, а лекарством стала резня, начавшаяся в канун для Святого Варфоломея.
      Она редко чувствовала себя в такой безопасности, как зимой 1572 года и весной следующего года. Наваррец и молодой Конде приняли католическую веру - Наваррец с цинизмом, Конде - со стыдом. Авторитет этих двух принцев в стране упал; большинство спасшихся гугенотов сохранили и укрепили свою решимость. Они переносили несчастья и крепли духом, подвергаясь гонениям. Такое всегда происходило с фанатиками. Они потеряли Колиньи, Телиньи и Ларошфуко. Монтгомери был предупрежден и успел убежать из Сент-Жермена. Наваррец сдался почти мгновенно и принял католическую веру. Но гугеноты и не ждали многого от Наваррца. Самым горьким ударом для них стало предательство Конде. Они держали оборону в своем бастионе, Ла Рошели, и собирались причинить неприятности властям; понеся серьезные потери, они заметно ослабли, стали почти беззащитными. Катрин считали женщиной, спланировавшей массовое убийство.
      Она с цинизмом изменила свой внешний вид и смешалась с парижской толпой, чтобы послушать, что говорят о королеве-матери. Она знала, что именно нечистая совесть людей заставляет их осуждать ее. Они перечисляли преступления Катрин, часто обвиняли ее в убийствах, к которым она не имела отношения.
      - Кто такая эта убийца, отравительница, итальянка, правящая Францией? - спросил ее один торговец, когда она остановилась у его лотка с платком на голове, в засаленном пальто, надетом поверх поношенного платья. - У нее нет королевской крови. Она - дочь купцов. С тех пор, как она вышла замуж за сына короля Франциска, на нашу страну начали обрушиваться несчастья.
      - Неприлично делать королевой Франции выскочку-итальянку, согласилась Катрин. - Эта итальянка правит Францией, месье. Не заблуждайтесь на сей счет.
      - Она действительно правит Францией. Наш бедный безумный Карл без ее влияния был бы не так уж и плох... так говорят люди. Но он - не король. Правит страной она. Катрин де Медичи отравила кардинала Шатильона, господина де Анделота и королеву Наварры. Она повинна в смерти адмирала де Колиньи, - продолжил торговец. - Она ответственна за организацию кровавой резни. По слухам, она убила своего сына, Франциска Второго... он умер раньше срока. Господин д'Аленсон страдал от жара - говорят, это тоже ее работа. Помните герцога де Буйонна, отравленного в Седане? За это преступление повесили его врача, но мы знаем, кто на самом деле виновен в этой смерти. Месье де Лонгвилль, принц Пуатьен, месье Лигнероль... Список можно продолжать бесконечно. Прибавьте к нему тех, кто погиб в ночь Святого Варфоломея. Перечень злодейств слишком длинен, мадам, чтобы одна женщина могла ответить за них.
      - Даже для итальянки, - признала Катрин.
      - О, мадам, вы сказали правду. Надеюсь, что однажды в ее бокал капнут итальянского яда. Я хочу этого, мадам. Это желание всего Парижа.
      Она ушла с улыбкой на лице. Лучше заслужить ненависть, чем довольствоваться безразличием. Ей хотелось громко смеяться. Королева-мать правила Францией. Она радовалась, что люди понимают это.
      На улицах Парижа люди пели песню о чей. Они не боялись делать это даже под окнами Лувра.
      У Иезавель и Катрин
      Много общего:
      Первая погубила Израиль,
      Вторая губит Францию
      Иезавель поклонялась идолам,
      Чуждым Священному писанию;
      Катрин поддерживает католицизм,
      Не гнушаясь предательств и жестокости.
      Одна обрекла на смерть
      Пророков Святого Господа,
      Другая заставила умереть
      Тех, кто чтил Евангелие.
      Ужасная кара постигла Иезавель:
      Она досталась псам на обед.
      Но такой падалью, как Катрин,
      Побрезгуют даже собаки.
      Слова не принесут ей вреда. Она сама пела эту песню. "Приятно знать, сказала она фрейлинам, - что парижане не собираются отдавать меня на съедение собакам". При этом она громко рассмеялась "Мои друзья, эти люди и правда любят меня. Им нравится думать об мне. Вы заметили, что даже подлый старый развратник кардинал Лоррен смотрит на меня едва ли не с любовью? Раньше такого не бывало. Он уже не молод и боится смерти; он всегда был трусом. Он носит кольчугу под мантией церковника. Но кардинал смотрит на меня с любовью, потому что он говорит себе "Мне осталось прожить немного. Скоро я предстану перед Господом". Кардинал, мои друзья, - весьма набожный человек; думая о той жизни, какую он вел, он трепещет. Затем он смотрит на меня и говорит себе "По сравнению с королевой-матерью я - невинное дитя". Поэтому он проникается ко мне любовью. То же самое справедливо в отношении парижан. Скакала ли я по улицам города в те августовские дни и ночи со шпагой в руке? Нет. А они - да. Поэтому их успокаивают мысли о моих злодеяниях. Они могут сказать: "По сравнению с королевой Иезавелью мы совершенно безгрешны".
      Однажды Шарлотта де Сов принесла Катрин книгу.
      - Думаю, Вашему Величеству следует посмотреть ее, - сказала женщина. Виновные должны быть схвачены и наказаны.
      Катрин полистала страницы книги, которая называлась "Жизнь Святой Катрин". Поняв, что название было ироническим и что под Святой Катрин подразумевалась она сама, королева-мать усмехнулась. Узнаваемыми были лишь безжалостные карикатуры с изображением очень полной женщины. В книге перечислялись все преступления, в которых народ Франции обвинял Катрин. По мнению авторов, всеми бедами, происшедшими во Франции с того дня, как пятнадцатилетняя Катрин прибыла сюда, чтобы выйти замуж за сына короля, страна была обязана именно ей.
      Шарлотта стояла рядом, ожидая вспышки гнева, но вместо этого услышала оглушительный хохот.
      Катрин позвала своих фрейлин и стала читать им вслух.
      - Это - история вашей госпожи, мои друзья. Слушайте.
      Во время чтения Катрин разобрал такой неудержимый смех, что ей пришлось отложить книгу.
      - Пусть французы знают, - сказала она, - что ими правит сильная женщина. Это очень хорошо. Если бы я знала, что пишется такая книга, я бы рассказала ее авторам много неизвестного им. Я бы напомнила писателям то, что они забыли. Помогла бы им создать более полное произведение.
      Некоторые женщины отвернулись, чтобы Катрин не увидела выражения ужаса на их лицах. Они были безнравственными, поскольку их создавала сама Катрин, но иногда она вызывала у них чувство отвращения. Они понимали, что она, эта итальянка, их странная госпожа, отличалась от всех других женщин. Она любила только власть. Думала только об этой жизни. Поэтому она могла убивать с улыбкой на лице и даже гордиться при этом собой; ее никогда не мучила совесть.
      Некоторые женщины помнили двух мальчиков, которых они видели среди паломников, ходивших смотреть на останки Колиньи, висевшие в Монтфаконе. Один из них, пятнадцатилетний паренек, внезапно упал на землю; его тело вздрагивало от горьких рыданий. Младший мальчик, растерянный и испуганный, стоял неподвижно; он был так подавлен горем, что в отличие от брата не мог плакать. Люди испытывали потрясение, узнавая, что пятнадцатилетний юноша был Франциском де Колиньи, а мальчик помладше - его братом Анделотом. Парижане помнили также, что беременную Жаклин де Колиньи увезли из Шатильона и заточили в тюрьму Ниццы. Такие воспоминания бередили души фрейлин. К тому же этими женщинами владел суеверный страх. Они помнили о чуде Мерлина, о котором постоянно говорили гугеноты. Пастор адмирала исчез в ночь террора. Он выбрался на крышу после гибели Телиньи, а позже слез с нее и оказался возле сарая. Он спрятался там; каждый день, как утверждали гугеноты, по воле Господа, к нему приходила курица; она откладывала возле пастора одно лицо. Это позволило Мерлину не умереть с голоду до окончания резни.
      Такие истории вызывали чувство тревоги; казалось, что Господь иногда становился на сторону гугенотов, хотя Дева и заставила расцвести боярышник на кладбище Невинных.
      Катрин засмеялась, услышав рассказ о Мерлине и яйцах. Она вспомнила о цветении боярышника.
      - Добрый Бог хранит нас с небес, - заявила она. - Попав туда, мы обнаружим, что и там гугеноты и католики воюют друг с другом.
      Было забавно обмениваться подобными шутками в присутствии королевы-матери, но позже приходил страх.
      Катрин продолжила чтение книги. Она всегда держала ее под рукой, заглядывая в нее время от времени. Иногда из покоев королевы-матери доносилось пение:
      Первая погубила Израиль,
      Вторая губит Францию.
      После кровопролития любовная связь между Гизом и Марго прервалась.
      Марго, как и многие, не могла забыть резню. Она вместе с большинством парижан считала свою мать вдохновительницей злодеяния, человеком, в первую очередь несущим ответственность за него. Но девушка не могла забыть и роли ее любовника.
      Она своими глазами видела его скачущим по улицам, призывающим людей убивать. В порыве возмущения Марго сказала себе, что не может больше любить его. Он, как и она сама, изменился; из прежнего очаровательного юноши Генрих превратился в мужчину, для которого честолюбивые помыслы были важнее любви. Он знал, что она, жена гугенота, находится в опасности, но не позаботился о ней. Все, за что она еще недавно страстно любила его красота, обаяние, мужественность, даже честолюбие - Марго считала, что это качество помогает мужчине проявить себя, - теперь оставляли ее равнодушной.
      Он пришел к ней, когда убийства закончились.
      - Вы явились на свидание, месье, слишком поздно, - сказала Марго.
      Он еще не знал, что она решила расстаться с ним.
      - Но, Марго, ты же знаешь, как я был занят.
      - Слишком занят кровопролитием, чтобы вспомнить о любви, - заметила она.
      - Это было необходимо.
      Она внимательно поглядела на него. Он стал старше Марго подумала, что он быстро постареет. Она улыбнулась, вспомнив о месье де Леране, который в страхе ворвался в ее спальню; он был еще слаб, но, слава Богу, поправлялся ее стараниями. Он был красивым, нежным и благодарным. Женщине не всегда хочется иметь такого самоуверенного и надменного любовника, какой стоял сейчас перед ней. Есть люди, избалованные подарками судьбы; они не способны испытывать чувство благодарности, которая может быть замечательной вещью.
      Генрих шагнул к Марго и обнял ее. Девушка не оттолкнула его - пока. Она улыбнулась ему.
      - А теперь, - спросила Марго, - для любви появилось время?
      - Моя дорогая, - ответил он, - прошло много дней, но любовь сохранилась; ожидание сделало ее еще более желанной.
      - Иногда она прокисает со временем, - заметила Марго.
      - Ты сердишься, дорогая?
      - Нет, месье. Я могу сердиться, лишь когда сильно люблю.
      Он не понял значения ее слов. Он был слишком высокого мнения о себе. Это та Марго, думал он, которую я видел перед собой много раз: возбужденная, ждущая, когда он разбудит в ней привычную страсть.
      - Моя дорогая, - начал он, но Марго перебила его.
      - Месье де Гиз, - сказала она, - я обнаружила, что вы более одарены как убийца, нежели как любовник; вы знаете, что меня устраивает все только самое лучшее. Если мне понадобится убийца, я, возможно, обращусь к вам. Но если я захочу любовника, я обойдусь без вас.
      Она заметила, что он не только смутился; в его глазах появилась настороженность. Она связана с гугенотами и поэтому может оказаться врагом.
      Марго засмеялась.
      - О, будьте осторожны, месье де Гиз. Вы пожелали любовницу из лагеря гугенотов. Почему бы вам не вытащить шпагу и не убить меня? Вы подозреваете меня в дружбе с гугенотами. Это - достаточная причина для моей смерти, верно?
      - Ты сошла с ума? - спросил он.
      - Нет. Просто я разлюбила тебя. Ты уже не кажешься мне таким красивым, как прежде. Ты не пробуждаешь во мне желания.
      - Это не может быть правдой, Марго.
      - Тебе, верно, трудно в это поверить. Но я сказала правду. А теперь ты можешь уйти.
      - Дорогая, - ласково произнес он, - ты сердишься, потому что я надолго покинул тебя. Если бы я мог, я бы уже давно пришел сюда. Ты должна понять: не убей мы гугенотов, они бы убили нас.
      - Они бы не сделали этого! - с жаром заявила Марго. - Не было заговора гугенотов. Ты знаешь так же, как я: так называемый заговор гугенотов выдумка моей матери. Она искала предлог для убийства.
      - Почему мы говорим о столь неприятных вещах? Ты забыла, кто мы друг для друга?
      Марго покачала головой.
      - Все кончено. Мы должны искать удовольствия в других местах.
      - Как ты можешь говорить это! Ты всегда любила меня!
      - Прежде.
      - Когда это кончилось?
      - Вероятно, в канун дня Святого Варфоломея.
      Он обнял Марго, поцеловал ее. Она с достоинством произнесла:
      - Прошу вас, месье де Гиз, отпустите меня.
      Марго радостно засмеялась, обнаружив, что он больше не волнует ее.
      Он стал надменным. Он не привык к отказам. Это задело его самолюбие, гордость Гизов и Лорренов.
      - Очень хорошо, - сказал Генрих, отпустив Марго. Но он колебался, ждал, когда девушка засмеется, скажет ему, что любит его, как прежде, что ее скверное настроение прошло.
      Но она стояла неподвижно, насмешливо улыбаясь. Наконец Генрих в ярости повернулся и покинул Марго.
      В коридоре он едва не столкнулся с Шарлоттой де Сов; женщина не ожидала, что он выйдет так скоро; она думала, что Марго вернет его и затем произойдет одна из тех страстных сцен, которую следовало описать королеве-матери.
      Генрих удержал Шарлотту, которая вскрикнула и сделала вид, будто едва не упала на пол.
      - Простите, мадам.
      Она улыбнулась ему и покраснела, заметив, что он восхищается ее красотой.
      - Я сама виновата, месье де Гиз. Я... я собиралась навестить Ее Величество... и не думала, что от нее кто-то выйдет так скоро.
      - Надеюсь, я не причинил вам вреда?
      - Нет, месье. Право, нет.
      Он улыбнулся и пошел дальше. Шарлотта, не двигаясь, смотрела ему вслед.
      Она не стала сразу заходить к Марго; Шарлотта задумалась, стоя у двери. Искренне ли говорила Марго? Действительно ли она рвет любовную связь - самую страстную и обсуждаемую при дворе? Допустим, это так. Шарлотта улыбнулась. Женщина имеет право порадовать себя чем-то иногда. Она устала от игры, а которую должна была играть с Наваррцем, поддерживая в нем желание, но не удовлетворяя его. Возможно, не стоит говорить королеве-матери об этой маленькой сценке. Она, Шарлотта, может получить определенные указания относительно герцога де Гиза; королева-мать, несомненно, обладала даром читать тайные мысли и желания женщин из Летучего Эскадрона.
      Нет, Шарлотта ничего не сообщит Катрин о своем открытии: если красивый герцог нуждается в утешении, то Шарлотта не получала распоряжения от королевы-матери отказать ему в этом.
      Чувство удовлетворения, испытываемое Катрин, не могло длиться долго; она не сожалела о своей растущей непопулярности во Франции и зловещей репутации, распространявшейся за пределы страны, зато ее беспокоило то, что король выходил из-под ее влияния. Прежде она думала, что, уничтожив влияние Колиньи, она сумеет восстановить отношения, существовавшие между ней и Карлом до того, как адмирал околдовал короля. Но это оказалось не так. Карл слабел физически, приступы безумия участились; но было ясно, что он, страдая от воспоминаний о роковых августовских днях и ночах, как и все прочие французы, обвинял Катрин в организации резни. Он страстно желал вырваться из-под ее опеки.
      Он постоянно вспоминал слова адмирала: "Правь самостоятельно. Освободись от влияния матери". И Карл собирался сделать это, насколько позволит его слабая воля и разум.
      Катрин поняла это и серьезно забеспокоилась. Если, как утверждали многие, смерть Колиньи была необходима ей для того, чтобы единолично командовать сыном, то ей абсолютно не удалось добиться желаемого результата. Сейчас Карл вышел из ее подчинения сильнее, чем когда-либо.
      Испания, перестав чрезмерно радоваться резне, намекнула на то, что поскольку большинство гугенотских лидеров погибло - Филипп согласился, что брак был необходим для того, чтобы заманить врагов в ловушку, - теперь отсутствовали причины, мешавшие расторжению этого союза.
      В первый момент Катрин возмутилась. "Моя дочь стала женой всего несколько недель тому назад, она только начала любить своего мужа, и нам предлагают аннулировать брак!"
      Испанский посол цинично усмехнулся: "Наваррец сейчас, мадам, - не лучшая партия; его презирают и католики, и гугеноты. Это не слишком завидный брак для дочери из королевской семьи!"
      Катрин задумалась над этим, и вскоре она поняла разумность сказанного послом. Даже в случае гражданской войны - казавшейся сейчас весьма маловероятной в силу того, что ряды гугенотов поредели, - вряд ли французы захотят видеть на троне человека, легко сменившего веру, известного бонвивана и повесу.
      Она знала, в чью сторону посмотрит народ, если в результате какого-нибудь несчастья - Катрин была готова отдать жизнь в борьбе за то, чтобы оно не случилось, - сыновья дома Валуа лишатся их приоритетно о права на трон. Это был молодой человек, который, во всяком случае, в глазах парижан, не мог сделать ничего дурного для страны. Да, верно, он руководил резней, но в столице никто не винил его. Говорили что он просто подчинился приказам короля и королевы-матери. Славная все-таки это вещь - любовь толпы. Она избавляла от обвинений и возвеличивала достоинства.
      Да, Париж будет рад видеть своего героя на троне, хоть его права на престол весьма сомнительны.
      Она глубоко задумалась. Необходимо приспосабливать свою политику к происходящим событиям; обстоятельства требуют гибкости. Возможно, ей следовало разрешить Марго выйти за Генриха де Гиза, когда они страстно желали этого; но в то время это казалось недопустимым. Ввиду нынешнего поворота событий и недавнего поступка Наваррца брак между Марго и Гизом стал более желательным, чем союз принцессы с Генрихом Наваррским. Папа, разумеется, не стал бы чинить препятствий, и Филипп Испанский был бы доволен этим. Гиз имел в Испании и Риме репутацию одного из самых непоколебимых католиков Франции. Почему не устроить два развода одновременно? Гиз расстанется со своей женой, а Марго - с ее мужем, и эта влюбленная парочка наконец соединится! Катрин цинично усмехнулась. Кажется, это тот случай, когда главные действующие лица могут одновременно проявить благоразумие и быть счастливы.
      Она обсудила эту идею с испанским послом. Он одобрил ее. Катрин вызвала к себе дочь; между ними состоялась тайная беседа из числа тех, что были хорошо знакомы всем детям Катрин.
      - Моя дочь, тебе известно, что я всегда думаю о твоем благополучии... твоем положении... твоем будущем. Но знаешь ли ты, что я также желаю тебе счастья?
      Марго решила быть язвительной. Она тоже изменилась. Став замужней женщиной и королевой, она, похоже, освободилась от влияния матери, как и ее брат-король.