Мать говорила об этом человеке, уединившись с его братьями; она никогда не делилась с ним своими планами. Он прикусил свою губу; на ней появилась кровь. С ним обращались, как с ребенком. Он был младшим сыном, которому никогда не занять трон, маленьким Эркюлем, ставшим Франциском, потому что Эркюль — Геркулес — имя сильного человека. Оспа отняла у него красоту. Любовницы уверяли Франциска, что он красивее своего брата Генриха, но они делали это, потому что он все же был сыном королевской четы. Он имел много любовниц; это было естественно для человека его положения. Он не вышел ростом и был безобразен, не обладал влиянием; мать называла его «моим маленьким лягушонком» без всякой нежности. Она презирала его — для Франциска не оставалось места в ее интригах. Она хотела выпроводить его в Англию.

Он засмеялся вслух над глупцом адмиралом, спешившим угодить в ловушку. Франциск ненавидел адмирала не по политическим или религиозным причинам, а потому что Колиньи был высок, красив и обладал властью.

Он увидел, что гугеноты окружили адмирала и его свиту; люди шагали по улице, как бы защищая прибывших. Католики стояли с мрачными лицами; кое-кто из них выкрикивал оскорбления. Требовалось совсем немного, чтобы в Париже вспыхнул опустошительный пожар резни.

Только безумцы могли затеять эту свадьбу и спровоцировать прибытие в Париж множества гугенотов. Не было ли это замыслом матери?

Его братья наверняка в курсе. Генрих де Гиз, несомненно, тоже — как и все влиятельные люди. Только Франциска де Аленсона держали в неведении. Принц королевских кровей не мог мириться с таким положением дел.

Он снова закусил губу и попытался вообразить, что кричащие люди требуют нового короля, носящего имя Франциск.

Оказавшись перед королем, Гаспар де Колиньи тотчас понял, что враги не теряли времени. Отношение Карла к адмиралу сильно изменилось. Во время их последней встречи Карл тепло обнял Колиньи, отбросив всякий этикет.

«Не называйте меня „Ваше Величество“, — сказал Карл. — Зовите меня сыном, а я буду звать вас отцом». Но тот был иной монарх. Золотисто-карие глаза утратили теплоту, стали настороженными, холодными. Генрих де Гиз и его дядя, кардинал Лоррен, находились при дворе и пользовались благосклонностью королевы-матери. Однако во время официальной встречи Гаспару показалось, что он заметил виноватое выражение глаз короля; но возле Карла стояла его мать; ее приветствие прозвучало более радушно, чем остальные, но все же адмирал доверял ей меньше всего, он ощущал исходившую от нее враждебность.

Адмирал бесстрашно перешел к цели своего визита — вопросу о помощи принцу Оранжскому и войне с Испанией.

Катрин заговорила вместо сына.

— Вы слишком поздно прибыли в Париж, господин адмирал. Если бы вы прибыли раньше, то попали бы на военный совет, который я созвала сегодня для обсуждения проблемы войны.

— Военный совет, мадам? — удивился Колиньи. — Но кто вошел в него?

Катрин улыбнулась.

— Герцог де Гиз, кардинал Лоррен… другие люди. Вы хотите услышать их имена?

— Да, мадам.

Катрин назвала имена нескольких представителей знати. Все они были католиками.

— Понимаю, мадам. — сказал Колиньи. — Эти члены совета, естественно, предложили пренебречь нашими обещаниями. Они никогда не поддержат кампанию, возглавляемую мною.

— Господин адмирал, мы не обсуждали вопрос о руководстве; мы говорили лишь о благе Франции.

Адмирал отвернулся от королевы-матери и преклонил колено перед королем Колиньи взял руку Карла и улыбнулся.

Катрин заметила появившийся на бледной, нездоровой коже короля румянец; в его взгляде ощущалась любовь. Карл не испытывал влияния этого человека лишь во время отсутствия Колиньи. Тут таилась реальная опасность. Нельзя допустить, чтобы адмирал задержался здесь на несколько недель. Какими бы неприятностями ни грозила его смерть, он должен умереть.

— Ваше Величество, — произнес Колиньи, — я не могу поверить в то, что вы нарушите слово, данное принцу Оранжскому.

Карл ответил тихо, смущенно:

— Вы слышали решение совета, господин адмирал. Все упреки следует адресовать ему.

— Тогда, — заявил Колиньи, — мне нечего больше сказать. Если одержало верх мнение противное моему, это конец. Ваше Величество, я убежден — если вы прислушаетесь к решению совета, вы пожалеете об этом.

Карл задрожал. Он протянул руку, словно желая удержать адмирала; казалось, Карл хотел заговорить, но мать одним взглядом подчинила его себе.

— Ваше Величество не должны обижаться на меня за то, что я, дав слово принцу Оранжскому, не могу нарушить его, — произнес Колиньи.

Карл вздрогнул; адмирал помолчал в ожидании; однако влияние матери на короля оказалось более сильным. Колиньи снова заметил, что Карл хочет что-то сказать, но все же король не раскрыл рта.

— Это, — добавил Колиньи, — будет сделано силами моих друзей, родственников и слуг, а также моими личными.

Адмирал повернулся к Катрин.

— Его Величество решили не воевать с Испанией. Надеюсь, Господь убережет его от другой войны, из которой королю не удастся выйти.

Поклонившись, Колиньи удалился.

В его покоях адмирала ждали письма. Он прочитал в одном из них: «Помните заповедь, которой следует каждый папист. Не храните верность еретикам. Если вы мудры, вы немедленно покинете французский двор. В противном случае вы умрете».

«Вам угрожает серьезная опасность, — было написано в другом послании. — Не дайте обмануть себя бракосочетанием Маргариты и Наваррца. Бегите как можно скорее из ядовитой клоаки, которой является французский двор. Бойтесь смертоносных зубов Змеи».

«Вы завоевали уважение короля, — прочитал Колиньи в третьем письме. — Это достаточная причина для вашего убийства».

Он просмотрел все эти письма; в покоях стемнело; Колиньи обнаружил, что даже шелест гардин заставляет его сердце биться чаще. Он осторожно прикоснулся к стене и спросил себя, не здесь ли, в неровном месте, скрыта потайная дверь. Нет ли в лепном потолке отверстия, через которое наблюдают за ним? Любой миг мог стать для него последним.

Карл вскоре полностью попал под влияние адмирала. С его появлением при дворе король осмелел, стал меньше бояться матери. Он держал адмирала возле себя; во время многих аудиенций Колиньи оставался рядом с королем. Но Катрин знала, что происходит во время этих бесед. Покои короля были соединены слуховой трубой с тайной комнатой Катрин; с помощью этого устройства она могла слышать многое из того, что говорилось. Она имела основания для тревоги.

Они постоянно обсуждали предлагаемую войну с Испанией; король колебался. «Будьте спокойны, мой адмирал, я хочу удовлетворить вашу просьбу. Я не покину Париж, пока не сделаю это».

Медлить с устранением адмирала нельзя, но оно должно произойти после свадьбы. Если Колиньи сейчас внезапно умрет, бракосочетание не состоится. Катрин не без удовольствия наблюдала за своей жертвой; она словно откармливала свинью перед тем, как зарезать ее. Колиньи переполняла гордость и уверенность в собственной силе; он считал, что одним своим появлением при дворе снова завоевал расположение короля; остается лишь повлиять на короля, и его, Колиньи, планы осуществятся.

Пусть он насладится своими последними неделями на земле. Путь он продолжает считать себя серьезной силой… еще некоторое время.

Адмиралу недоставало хитрости; как многие прямо душные воины, он нуждался в уроках дипломатии и государственного мышления. Он редко взвешивал свои слова, прежде чем произнести их; он говорил то, что думал; такое поведение при дворе, где притворство стало искусством, являлось вершиной глупости.

На одном из заседаний совета он поднял вопрос о польском троне.

— Есть несколько претендентов на него, — сказал Колиньи. — Несомненно, он станет вакантным в ближайшем будущем. Если мы хотим, чтобы этот престол достался Франции, герцог Анжуйский должен немедленно отправиться в Польшу.

Король с энтузиазмом закивал головой — больше всего на свете он желал отъезда ненавистного брата из Франции Катрин пришла в ярость, но сделала вид, будто невозмутимо обдумывает этот шаг. Что касается герцога, то он с трудом сдерживал гнев. Его лицо вспыхнуло, сережки в ушах задрожали.

— По-моему, господин адмирал вмешивается в дела, его не касающиеся, — произнес Генрих холодным тоном.

— Польский вопрос жизненно важен для Франции, месье, — с обычной прямотой ответил герцог.

— Верно, — поддержал его король.

— Если, — продолжил адмирал, — герцог Анжуйский, не захотевший связать себя с Англией брачными узами, откажется от Польши, он должен будет честно признаться в нежелании покинуть Францию.

Совет закончился; герцог Анжуйский нашел свою мать.

— Мадам, как вам нравится такая наглость? — спросил он. — Что позволяет адмиралу так говорить со мною?

Катрин утешила своего любимого сына.

— Не волнуйся, мой дорогой. Не принимай слишком близко к сердцу слова этого человека.

— Этого человека! Ты знаешь, что он — друг короля. Кто может угадать, что они способны затеять? Мама, ты позволишь им интриговать против меня?

— Наберись терпения, — сказала Катрин, — подожди до свадьбы; ты все увидишь.

— До свадьбы! Но когда она произойдет? Вся знать страны уже здесь, но старый дурак, кардинал Бурбон, не совершит обряд без благословения папы; когда, по-твоему, оно будет получено? Разрешит ли он моей сестре-католичке выйти за гугенота? Скоро мы узнаем о его запрете; в Париже начнутся волнения.

— Ты еще молод, мой любимый, и не знаешь, что люди способны творить чудеса. Не бойся — мы обойдемся без месье Грегори, мой дорогой.

— Не следует думать, что Бурбон совершит обряд наперекор воле папы.

— Он не узнает, чего хочет папа, сын мой. Я написала правителю Лиона, что до дня свадьбы ни одно послание из Рима не должно дойти до нас.

— Значит, мы будем напрасно ждать благословения папы.

— Это лучше, чем получить запрещение свадьбы.

— Как ты заставишь его провести церемонию без разрешения папы?

— Положись на твою мать. Скоро твоя сестра будет соединена брачными узами с Наваррцем. Не бойся. Я справляюсь со старым кардиналом. Наберись терпения, мой дорогой. Подожди… свадьба завершится, и ты все поймешь.

Темные итальянские глаза герцога Анжуйского сверкнули, он настороженно посмотрел на мать.

— Ты хочешь сказать …?

Она приложила палец к губам.

— Ни слова… даже между нами. Еще рано. Ничего не бойся.

Она приблизила свои губы к его уху.

— Господин адмирал проживет недолго. Пусть он поважничает последние часы своей жизни.

Герцог, улыбнувшись, кивнул.

— Но, — прошептала его мать, — нам необходимо проявить предельную осторожность. Подготовка убийства такого человека чревата множеством опасностей. Он — важная персона. Наши шпионы сообщают нам, что он получает предупреждения о грозящей ему опасности. Я не понимаю, как происходит утечка информации. Чтобы поймать лосося, необходимо тщательно установить сети, мой сын. Не заблуждайся на сей счет.

— Мама, я не сомневаюсь в том, что ты способна сделать все необходимое.

Она нежно поцеловала его.

Принцесса Маргарита развлекала герцога де Гиза в комнате, примыкавшей к ее спальне. Она лежала рядом с ним на кровати, которую она распорядилась накрыть черными атласными простынями, подчеркивавшими совершенство ее белого тела. Сонная, удовлетворенная девушка улыбнулась Генриху. Ни один мужчина не доставлял ей столько радости, как ее первый любовник — герцог де Гиз.

— Мне показалось, что прошло очень много времени, — промолвила она. — Я почти забыла, как ты прекрасен.

— А ты, моя принцесса, — ответил он, — так чудесна, что я никогда не забуду тебя.

— Ах! — вздохнула Марго. — Если бы только нам разрешили пожениться! Тогда ты не был бы мужем другой женщины, а мне не угрожал бы самый ужасный брак, который был когда-либо заключен. О, Генрих, любовь моя, если бы ты знал, как я днями и ночами молюсь о том, чтобы что-нибудь сорвало мою свадьбу. Возможно ли это, мой любимый? Можно ли что-то сделать?

— Кто знает? — печально ответил де Гиз. — В воздухе Парижа присутствует нечто, не позволяющее предвидеть, что случится в следующий миг.

Он обхватил руками голову Марго и поцеловал ее.

— Я уверен только в одном — что я люблю тебя.

Она страстно обняла его; ее губы были влажными, требовательными. Она продолжала изумлять Генриха, хоть он знал и любил ее всю жизнь. Он посмотрел на девушку, которая, откинувшись на спину, протянула к нему свои руки; ее черные волосы были распущены, удивительные темные глаза горели на прелестном томном лице; она уже жаждала новых объятий. Она была неотразима; тяжеловатость носа, унаследованного от деда, и нижней челюсти, полученной от матери, стали почти незаметны.

— Марго, — с жаром произнес де Гиз, — второй такой, как ты, нет на свете.

Они лежали, чувствуя себя в безопасности за запертой дверью. Они вспоминали ту ночь, когда их поймали врасплох; Марго в изысканных нарядах встречала Себастиана Португальского, президента на руку французской королевы. Они помнили ярость короля и Катрин, избивших Марго почти до смерти за эту любовную связь; что касается де Гиза, то он едва не распрощался с жизнью.

— Когда ты появился с женой, — сказала Марго, — мое сердце едва не разбилось.

Она впервые произнесла эти слова давно, но сейчас она знала, что душевные раны зарастают; жена Генриха не могла помешать ему быть любовником Марго. Девушка обнаружила, что на свете есть и другие мужчины — правда, не столь красивые и обаятельные. Она не могла обходиться без любовника.

Как приятно лежать в объятиях этого человека, снова и снова будить в нем страсть, а в перерывах — весьма недолгих — печально думать о том, что ее жизнь была бы совсем иной, если бы им разрешили пожениться! Их брак был бы идеальным! Марго обожала жалеть себя; она удовлетворяла свои желания, а затем говорила: «Если бы мне позволили выйти за единственного человека, которого я любила, я была бы другой женщиной!» Произнеся это, она могла с чистой совестью предаваться любым утехам.

Внезапно в дверь комнаты постучали; раздался голос Шарлотты де Сов Марго улыбнулась. Шарлотта знала, с кем развлекалась принцесса, и немного ревновала. Это было приятно. Шарлотта слишком высоко задирала нос из-за своей красоты и положения в Летучем Эскадроне.

— Кто там? — спросила Марго.

— Это я, Шарлотта де Сов.

— Что тебе нужно?

— Нет ли здесь господина де Гиза? Королева-мать спрашивает его. Она нетерпелива.

Марго засмеялась. Поднявшись, принцесса подошла к двери.

— Когда я увижу господина де Гиза, я скажу ему. Не волнуйся, это произойдет скоро.

— Спасибо. Я отправлюсь к Ее Величеству и скажу ей, что господин де Гиз скоро придет.

Марго повернулась к своему любовнику, который уже надел камзол и пристегивал шпагу. Она рассердилась, заметив, что он торопится покинуть ее.

— Ты, похоже, охотно уходишь.

— Моя дорогая, меня вызывает твоя мать.

Марго обняла его.

— Пусть она немного подождет.

Он поцеловал ее, но она поняла, что он думает о будущем разговоре с королевой-матерью.

— В первую очередь ты — честолюбивый глава дома де Гизов и Лорренов, — насмешливо сказала она. — А любовник — во вторую. Верно?

— Нет, — солгал он. — Ты знаешь, что это не так.

Ее черные глаза сверкнули. Иногда ей хотелось поссориться с ним. Для Марго любовь была всем; она не могла смириться с мыслью, что Генрих устроен иначе.

— Тогда поцелуй меня, — попросила Марго.

Он исполнил ее желание.

— Поцелуй меня так, словно ты думаешь обо мне, а не о том, что ты скажешь моей матери. О, Генрих, еще пять минут!

— Дорогая, я не смею.

— Ты не смеешь! Ты вечно «не смеешь»! Даже когда тебя женили на твоей глупой жене.

— Марго, я вернусь.

— Почему, думаешь, она вызывает тебя сейчас? Потому что ей известно, что мы вместе; ей нравится мешать нам. Ты не знаешь мою мать.

— Я знаю, что должен подчиниться, когда она вызывает меня.

Он повернул ключ в замке, но Марго прижалась к своему возлюбленному, страстно поцеловала его.

— Когда ты вернешься?

— Как только освобожусь.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Тогда поцелуй меня еще… еще… снова.

Катрин отпустила своих фрейлин; она не позволила остаться даже карлику; она готовилась к встрече с молодым герцогом де Гизом.

Она увидела приближающегося к ней Генриха и подумала: неудивительно, что Марго находит его неотразимым. Он был красавцем. Двадцать два года — еще не зрелость; через несколько лет Генрих станет таким же коварным, каким был его отец; даже сейчас она должна остерегаться герцога, возле которого всегда находился его дядя — этот старый лис, кардинал Лоррен.

Когда он церемонно поприветствовал ее, она сказала:

— Мне надо сказать вам многое, господин де Гиз. Мы здесь одни, но все равно говорите тихо. В Лувре трудно побеседовать вдали от чужих ушей.

— Понимаю, Ваше Величество.

— Присутствие при дворе одного лица, похоже, должно сердить вас не меньше, чем меня, дорогой герцог. Вы знаете, о ком я говорю?

— Думаю, да, мадам.

— Мы не станем называть его имя. Я говорю об убийце вашего отца.

Генрих был молод и абсолютно не умел скрывать свои чувства. Он выглядел уставшим после часа, проведенного с Марго. Эта девушка способна измучить любого! От кого она унаследовала такой темперамент? Явно не от матери. От отца? Нет. Он хранил верность одной женщине… правда, не жене. Но Марго никогда не будет верной. Она имела слишком много любовников, хотя ей еще не исполнилось и двадцати лет. Должно быть, дело в ее деде, Франциске Первом, или, возможно, в отце Катрин. Они оба отличались ненасытностью. Но Катрин вызвала его к себе, чтобы обсудить важные дела, а не связь герцога с ее дочерью.

— Да, мадам, — горестно произнес Генрих; он всегда считал Гаспара де Колиньи убийцей своего отца; он не обретет покоя, не отомстив за Франциска де Гиза.

— Мы не можем терпеть его присутствие при дворе, — сказала Катрин. — Он слишком дурно влияет на короля.

Сердце Генриха забилось чаще. Он знал, что Катрин намекает на то, что он должен помочь ей в организации убийства Колиньи. Его пальцы сжали рукоятку шпаги, глаза Генриха наполнились слезами; он вспомнил, как несли отца в замок под Орлеаном. Он снова увидел мужественное лицо герцога Франциска со шрамом на щеке, давшем ему прозвище Меченый. Он вспомнил, как, глядя в последний раз на дорогое лицо, он поклялся отомстить человеку, которого считал убийцей отца.

— Мадам, — сказал герцог, — каковы будут ваши указания?

— Что? — произнесла Катрин. — Вам нужны указания, чтобы отомстить за отца?

— У Вашего Величества, несомненно, были какие-то предложения, когда вы послали за мной.

— Этот человек чувствует себя при дворе как дома; он командует королем; он угрожает благополучию не только вашей семьи, но и моей, а вы спрашиваете у меня указания!

— Мадам, обещаю вам, что он не проживет больше и дня.

Она подняла руку.

— А теперь вы торопитесь, мой герцог. Вы хотите спровоцировать в городе кровопролитие? Я желаю, чтобы этот человек присутствовал на свадьбе моей дочери и короля Наварры. После этого… он — ваш.

Герцог склонил голову.

— Все будет так, как желает Ваше Величество.

— Мой дорогой герцог… вы для меня почти сын. Разве вы не провели большую часть вашего детства с моей семьей? Вы привязались к моим детям… особенно к некоторым из них. Это нормально. Я люблю вас как сына, мой дорогой мальчик. Поэтому я хочу, чтобы вы испытали радость мести за вашего отца.

— Ваше Величество, вы весьма милостивы ко мне.

— И буду еще милостивей. Теперь послушайте меня. Не совершайте необдуманных поступков. Я не хочу, чтобы вы бросили ему вызов. Пусть выстрел, который убьет его, будет произведен неизвестным убийцей.

— Я всегда считал, что его должна застрелить моя мать. Это, по-моему, было бы справедливо. Она — отличный стрелок и…

Катрин помахала рукой.

— Вы слишком молоды, мой дорогой герцог. У вас сохранились мальчишеские представления. Если выстрел не достигнет цели, вспыхнут волнения. Нет, необходимо обойтись одним выстрелом. Не будем устраивать спектакль. Этот человек умеет убегать от своей судьбы. Порой мне кажется, что его оберегают с помощью магии.

— Она не спасет его от моей мести, мадам.

— Нет. Я уверена в этом. Пусть наш разговор останется тайным. Обсудите мои слова только с вашим дядей. Найдите способ спрятать убийцу в одном из ваших домов. Пусть он выстрелит, когда убийца вашего отца будет идти по улице из Лувра. Нам не нужен спектакль. Мы воспользуемся умелым стрелком, а не трусливой герцогиней. Речь идет о жизни и смерти; это не драма, разыгрываемая для развлечения двора. Идите. Когда у вас созреет план, познакомьте меня с ним. Но помните… только после свадьбы. Это ясно?

— Ясно, мадам.

— А теперь возвращайтесь к вашим удовольствиям, и ни слова никому, кроме, разумеется, вашего благородного дяди. Я знаю, что могу доверять вам.

— Ваше Величество может полностью положиться на меня.

Поцеловав ее руку, он удалился. Он был слишком возбужден, чтобы вернуться к Марго. Генрих нашел своего дядю, кардинала Лоррена, и рассказал ему о беседе с королевой-матерью.

Катрин была довольна; женщине со змеиной натурой нравилось продвигаться к осуществлению своих желаний окольными путями.

Жених ехал в Париж в сопровождении свиты; на нем была траурная одежда — со дня загадочной смерти его матери прошло меньше трех месяцев. Однако с уст молодого человека срывались слова гасконской песни.

Девятнадцатилетний юноша был невысок, но хорошо сложен и обладал большой жизненной силой; его манеры отличались смелостью и прямотой, он часто смеялся. Печальные проницательные глаза выдавали характер, следы которого отсутствовали в других частях его лица. В них было нечто глубокое, скрытое в настоящий момент — то, что он не желал показывать миру. Он унаследовал ум матери, но не ее набожность. Он был гугенотом, потому что эту веру исповедовала его мать, но вообще относился к религии скептически. «Похоже, человеку необходимо иметь веру, — говорил он, — и поскольку Господь решил сделать меня гугенотом, пусть так и будет». Но он зевал во время проповедей, а иногда даже храпел. Однажды он спрятался за колонной и, поглощая вишни, стрелял косточками в лицо проповедника.

Приближенные любили его, считали достойным наследником трона. Он держался с ними грубовато, фамильярно; он мог легко заплакать или рассмеяться, но в его чувствах не было глубины. Насмешливые глаза скрывали истинные эмоции; когда он плакал, было заметно, что он уже справился с горем.

Он так часто вступал в новые любовные связи, что прославился этим даже в стране, где распутство считалось нормой. Он был воспитан рассудительной, практичной матерью, которая не хотела, чтобы он подражал изысканным манерам принцев Валуа. Его поведение отличалось грубоватостью, он уделял мало внимания своей внешности; он был счастлив в крестьянской избе так же, как и в королевском дворце, если его развлекала там жена или дочь простолюдина.

Он ехал в Париж, соблазняя по дороге женщин Оверна и Бурбоннэ, Бургундии и Орлеана.

Он думал о своем скором бракосочетании с принцессой Маргаритой. Он знал с детства, что эта свадьба, вероятно, состоится, поскольку о ней договорился Генрих Второй, когда Наваррцу было два года. Генрих Наваррский считал этот союз хорошим. Мать желала его заключения, потому что он приближал Генриха к трону. Наваррец пожимал плечами, думая о троне Франции. Слишком много людей стояли между ним и Генрихом; среди них были Генрих Анжуйский и Франциск Аленсонский, не говоря уже о детях, которые могли появиться у этих мужчин. Жена Карла вынашивала ребенка. Наваррец сомневался в том, что французскому королю удается наслаждаться жизнью; именно к этому стремился Генрих Наваррский.

И все же бракосочетание было подготовлено. Марго всегда проявляла враждебность к Генриху, но какое ему до этого дело? Нужно ли ему что-нибудь от жены, если он может без усилий найти много других женщин, готовых ублажать его? Он охотно предоставит Марго возможность предаваться романам и сделает так, чтобы она не мешала ему заниматься тем же.

Когда стало известно, что ему предстоит поехать в Париж, Генриху пришлось выслушать немало предостережений, «Помните о том, что случилось с вашей матерью, — говорили ему. — Она отправилась в столицу и не вернулась оттуда». Люди не понимали, что его не слишком пугали опасности, что он с радостью предвкушал участие в придворных интригах. Смерть матери потрясла Генриха; он горько плакал, услышав новость, но вскоре обнаружил, что думает об обретенной свободе даже тогда, когда его душат слезы. Он всегда считал мать доброй, порядочной женщиной и стыдился своей нынешней неспособности любить ее. Он считал Жанну святой; сам же он был в душе язычником. Мать разочаровалась бы в нем, если бы прожила дольше, потому что он не мог стать благочестивым гугенотом, которым она пыталась сделать его. Ее смерть принесла ему не только свободу; он стал важной персоной. Принц Наварры превратился в короля. Исчезли досадные ограничения, проповеди матери; он был теперь сам себе хозяин. Это чувство — самое приятное для здорового девятнадцатилетнего мужчины, пользующегося успехом у женщин.

Он ехал, напевая гасконскую песню; периодически кто-то из друзей предостерегал его шепотом, но от этого он лишь испытывал приятное волнение. Он жаждал приключений и интриг.

Когда он со своей свитой оказался возле Парижа, его встретил сам король Карл. Молодой король Наварры был польщен тем, что Карл обнял его, назвал своим братом, продемонстрировал дружеское расположение.

Вместе с королевской кавалькадой приехала королева-мать; она нежно обняла гостя, сказала, что рада видеть его снова, участливо коснулась черного рукава Генриха; ее опущенные глаза выражали скорбь по поводу кончины Жанны.

Но больше, чем королевское радушие, Наваррца обрадовали дамы, сопровождавшие королеву-мать. Он никогда не видел так много красавиц одновременно. Каждая из этих женщин могла потрясти его своим очарованием. Он изучал их своими прищуренными глазами и получил от одной из них, показавшейся ему самой прекрасной, многообещающую улыбку. Это была голубоглазая блондинка. Он понял, что лишь придворные дамы обладали таким изяществом и элегантностью. Чудесная новизна этих женщин контрастировала с простоватым обаянием его беарнских подружек.

Король Франции возвращался в Париж рядом с Наваррцем.

— Меня радует мысль о том, — сказал Карл, — что скоро вы станете моим братом.

— Ваше Величество, вы весьма любезны.

— Вы увидите в столице моих многочисленных подданных, прибывших в город, чтобы стать свидетелями вашей женитьбы на моей сестре. Не бойтесь, мы не станем откладывать свадьбу. Кардинал де Бурбон чинит нам препятствия. Он — фанатик веры. Но я не позволю ему отнимать время у вас и моей сестры Марго.

— Спасибо, Ваше Величество.

— Вы в отличной форме, хорошо выглядите, — с завистью заметил король.

— Все дело в той жизни, которую я веду. Говорят, что я трачу много времени на наслаждения, но это идет мне на пользу.

Король рассмеялся.

— Вы понравитесь моей сестре.

— Надеюсь, Ваше Величество.

— Я слышал, — заявил Карл, — что вам не составляет труда нравиться женщинам.

— Похоже, слухи обо мне уже достигли Парижа.

— Не бойтесь. Парижане любят таких мужчин, брат мой.

Правда ли это? Наваррец замечал мрачные лица людей, окружавших двигавшуюся по улицам процессию.

— Да здравствует король Карл! — кричали французы. Кто-то добавил: — Да здравствует король Генрих Наваррский!

Редкие приветствия заглушались враждебным свистом.

— Сегодня в городе много сторонников де Гизов, — сказал Наваррец.

— Тут присутствуют все, — ответил король. — Теперь, когда вы женитесь на моей сестре, друзья де Гизов и адмирала Колиньи перемешались в одну толпу.

— Похоже, здесь собралась вся Франция… католики и гугеноты.

— Кажется, да. Я слышал, что в Париже столько людей, что многим негде спать. Гостиницы переполнены, по ночам люди лежат на мостовых. Все это вызвано любовью к вам и Марго. Мой друг адмирал будет счастлив видеть вас здесь. Он готовится к встрече с вами.

Наваррец улыбкой выразил свою радость, искоса посмотрев на короля. Не пытался ли Карл своими постоянными упоминаниями о его дорогом друге адмирале сказать ему, что он все-таки поддерживает дело гугенотов? Что на уме у Катрин де Медичи, которую многие обвиняли в убийстве его матери? Что она готовит ему?

Он редко надолго сосредоточивался на чем-то одном; увидев Лувр, одно крыло которого тянулось вдоль набережной, а второе располагалось перпендикулярно первому, он поглядел на башни дворца с узкими окнами и вспомнил о молодой женщине, ехавшей возле королевы-матери.

— Я заметил возле королевы-матери очень красивую даму, — сказал Генрих. — У нее потрясающие голубые глаза. Я никогда прежде не видел таких.

Король засмеялся.

— У моей сестры черные глаза, — сказал он.

— Я слышал, ее глаза — красивейшие во Франции, — произнес жених. — И все же кому принадлежат голубые глаза?

— В Эскадроне моей матери одна дама славится цветом своих глаз. Кажется, брат, вы говорите о Шарлотте де Сов.

— Шарлотта де Сов, — повторил Наваррец.

— Она принадлежит к свите моей матери и является женой барона де Сов.

Наваррец радостно улыбнулся. Он надеялся, что в ближайшие недели ему удастся часто видеть женщину с голубыми глазами. Было приятно узнать, что она замужем. Незамужние дамы часто доставляют хлопоты, нежелательные для жениха.

Войдя в просторный зал и бросив ленивый взгляд на медленно текущие воды Сены, он подумал о мадам де Сов; при этом Генрих испытал исключительно приятное чувство.

Король, лежа в своих покоях на турецком ковре, кусал ногти. Он был грустен. Никто не смел приближаться к нему. Даже любимые соколы монарха, сидевшие в комнате на насесте, не радовали его. Собаки убежали от Карла; они, как и слуги короля, почувствовали приближение безумия. Он испытывал ощущение тревоги; обычно это бывало связано со страхом. Иногда, когда он стоял у окна, ему казалось, будто он слышит доносящиеся до него крики — предостережение об опасности. Он чувствовал, что близится беда, и боялся ее.