Его гнев еще не остыл окончательно.

— Мадам, — продолжил он, — я хочу, чтобы вы помнили: я — король этой страны. Если я не желаю мыть ноги, значит, немытые ноги становятся сегодняшней нормой. Мои немытые ноги понравятся вам так же, как благоухающие конечности вашего брата. Мадам, здесь, в Беарне, живут мужчины, а не хлыщи и щеголи! Требую ли я, чтобы вы отказались от ваших ванн… молочных ванн, делающих вашу кожу такой белой? Нет, не требую! Так не просите меня, следовать извращенной моде безумного двора вашего брата.

— Я прошу сделать это, — сказала Марго, — если ты хочешь приблизиться во мне. Тебе так дороги грязь и пот твоего тела, что я не заставлю тебя расставаться с ними… если ты не будешь подходить в таком виде ко мне.

— Мадам, вы назначаете чрезмерно высокую плату за то, что мне не слишком-то и нужно.

С этими словами он покинул ее и отправился к Дайель. Марго обрадовалась. Она ушла в свою спальню и отправила одну из фрейлин с запиской к де Люку, принесшему манеры и обычаи Лувра в Нерак.

Находясь во владениях своего зятя, Катрин ощутила, что к ней возвращается ее прежняя сила. Ревматизм по-прежнему беспокоил королеву-мать, но ее настроение поднялось. Она приехала сюда выяснить, что делает Наваррец в своем удаленном от французского двора королевстве, какими ресурсами он располагает. Она хотела с помощью дам из Летучего Эскадрона выведать у здешних министров наваррские секреты. Официальными целями визита были примирение королей Наварры и Франции, проведение в Нераке совещания гугенотов и католиков, очередная попытка устранения религиозных противоречий. Катрин казалось, что она добилась определенного успеха. Она меняла свой цвет в соответствии с ближайшим окружением, точно хамелеон. Находясь в бастионе гугенотов, она сочувствовала им. Она даже освоила простую речь, которой отдавали предпочтение эти люди; Катрин отказалась от экстравагантного, напыщенного языка, вошедшего в моду при французском дворе. Иногда все это начинало смешить Катрин; она запиралась в ее покоях с фрейлинами, и они пародировали «язык Ханаана», как называла Катрин пуританскую речь; они добавляли к ней скабрезности; Катрин смеялась при этом до слез, которые текли по ее щекам. Но на следующий день она невозмутимо приветствовала гугенотов и обращалась к ним на упрощенном французском так естественно, словно всю жизнь говорила на нем.

Не начинали ли гугеноты забывать ходившие о королеве-матери слухи? Не начинали ли эти люди доверять ей? Резня Варфоломеевской ночи черной тенью следовала за Катрин. Забудется ли когда-нибудь тот кошмар?

Марго сильно увлеклась Тюренном. Если бы можно было заставить ее уделять политике больше внимания, чем любви, каким бы союзником она стала бы! Тюренн был вторым по значению — после Наваррца — человеком неракского двора. Он являлся племянником Монморанси, родственником Наваррца и главным советником короля. Катрин могла бы приказать одной из дам Летучего Эскадрона соблазнить влюбчивого Тюренна, если бы он не увлекся Марго. Еще ни одна королева не имела такой строптивой дочери, подумала Катрин.

Проходили месяцы, в течение которых Катрин постоянно думала о короле Франции; иногда ее охватывало сильное желание находиться рядом с ним; она утешала себя тем, что выражала свои чувства в письмах. Своей близкой подруге, мадам д'Узе, которую она оставила при дворе в качестве своей шпионки, Катрин писала: «Сообщай мне новости о короле и королеве. Я завидую тебе — ты видишь их. Никогда с момента рождения Генриха я не лишалась этого счастья так надолго. Он находился в Польше восемь месяцев; сейчас уже прошло семь с половиной; разлука с любимым сыном продлится еще целых два месяца».

Переговоры католиков и гугенотов продолжались; было достигнуто некоторое соглашение. Наваррец заверил Катрин в том, что он хочет оставить жену у себя; Марго выразила согласие. Катрин была готова вернуться в Париж.

Наваррец был удовлетворен соглашением, которое он заключил с королем Франции через королеву-мать. Гугеноты и католики получали одинаковый статус во Франции; девятнадцать городов передавались гугенотам Катрин покидала Наварру, и это радовало Генриха, поскольку он не доверял своей теще и не любил ее. Она увозила с собой Дайель, которая была очаровательной любовницей; однако в последние недели Генрих положил глаз на хрупкое, трогательное создание — мадемуазель де Ребур, отличавшуюся от всех прежних женщин короля Наварры — раньше Генрих предпочитал дам, пышущих, как он сам, здоровьем. Нет, он без сожаления предвкушал отъезд королевы-матери.

Марго так глубоко увязла в романе с красивым Тюренном, что позабыла о своей тоске по Парижу. Катрин отправилась назад на север; никто не пустил по этому поводу слезу.

Но ее волнения не закончились. Была предпринята попытка восстания в Салюсе — городе, важность которого определялась его нахождением на франко-итальянской границе Белльгард, правитель салюсского доминиона, прибыл в столицу и превратил ее в крепость.

Катрин услышала эту новость, когда путешествовала по Дофинэ, она вызвала Белльгарда к себе, но он проигнорировал приказ королевы-матери; она приказала герцогу Савойскому доставить к ней правителя Салюса; Катрин несколько недель испытывала раздражение из-за того, что ее свидание с Генрихом откладывается; наконец мятежника привели к королеве-матери.

Она приняла Белльгарда и герцога Савойского в присутствии кардинала Бурбона.

Катрин с грустью в голосе говорила им о достоинствах короля; обо всем сделанном им для своих подданных; она заявила, что испытала потрясение, узнав о существовании людей, не ценящих доброту монарха. Она немного поплакала. Произнесла свои любимые фразы: «Разве я не просто слабая женщина? Что я могу сказать вам? Как я должна поступить с предателем?»

Белльгард был так тронут слезами и красноречием Катрин, что заплакал вместе с ней; но когда она спросила его, что он собирается делать с салюсским доминионом, он наконец заговорил о религиозных противоречиях между его народом и французским двором; он подчеркнул, что необходимо принять во внимание волю граждан. Он сказал Катрин, что не может взять на себя ответственность за случившееся; народ избрал его своим глашатаем, потому что он — правитель Салюса.

— Месье, — сказала Катрин, отбросив образ слабой вдовы. — Я приехала сюда, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос. Мы оба не покинем этот город, пока вы не поклянетесь в верности королю. Если вы не сделаете это…

Она пожала плечами и позволила себе продемонстрировать одну из тех ее улыбок, которые всегда пробуждали страх в людях.

Результатом беседы Белльгарта с королевой-матерью стало то, что он в присутствии совета поклялся в верности королю. Но Катрин не была удовлетворена этим поступком Белльгарда. Она окружила его шпионами; теперь она знала о каждом произнесенном им слове, о любом его шаге.

— Я не доверяю человеку, предавшему короля, — сказала она кардиналу Бурбону. — Делать это было бы неразумным.

Она определенно не доверяла Белльгарду. Однажды ночью он скоропостижно скончался. Еще днем он чувствовал себя отлично, съел обильный ужин, выпил обычное количество вина.

Теперь Катрин была свободна и могла отправиться к сыну.

Обняв благоухающего Генриха, она пролила искренние слезы.

Катрин быстро поняла, что за время ее отсутствия многое изменилось во французском дворе; она спрашивала себя, не следовало ли ей остаться в Париже вместо того, чтобы мирить католиков с гугенотами и налаживать брак людей столь ленивых и аморальных, что шансов на совместное счастье у них было не больше, чем у представителей враждующих религий?

Ее сильно взволновала деятельность одного человека, о котором она недостаточно много думала во время своего пребывания в Наварре. Забывать о существовании герцог де Гиза было неразумно.

Катрин обнаружила, что с момента ее отъезда из Парижа Католическая лига значительно окрепла. Она пустила корни по всей стране; в большинстве городов образовались ее отделения. Лигу поддерживали Рим и Испания. Чего она добивалась? Катрин была уверена, что истинная цель отличалась от провозглашаемой. Говорили, что Лига стремится дать людям утешение и покой, но Катрин подозревала, что смысл ее активности — утверждение власти одного человека.

Королева-мать поняла, что король не изменил своим экстравагантным привычкам. Жуаез и Эпернон стали его любимыми фаворитами; Жуаез был простодушен и глуп, но Катрин не до конца разобралась в Эперноне. Генрих раздаривал своим друзьям сотни аббатств, находившихся теперь в руках людей, которых не следовало и подпускать к ним Баттус устраивал уличные шествия; королевские банкеты стали вызывающе роскошными.

Катрин боялась очередной выходки ее младшего сына Анжу; когда королева Элизабет заявила Симерсу, — находясь в Англии, он пытался склонить ее к французскому браку, — что она не выйдет замуж за человека, которого не видела, Катрин почувствовала, что это — дарованный небесами шанс избавить Францию от молодого проказника; согласившись взять Анжу к себе, Элизабет заслужит искреннюю благодарность его матери.

Искавший новых приключений Анжу не возражал против путешествия; в июне он пересек пролив и высадился в Англии.

Катрин с помощью шпионов наблюдала за этим гротескным ухаживанием. Она знала, что Элизабет не уступает ей в хитрости, но англичанка обладала многими женскими качествами, отсутствовавшими у Катрин. Королева-мать со смехом следила за другой королевой, главной чертой которой она считала безмерное тщеславие. Она знала, что Элизабет заигрывает с Лейчестером, который, потеряв надежду жениться на королеве и стать королем Англии, недавно тайно вступил в брак с графиней Эссекс. Этому содействовали Симерс и его шпионы; по приказу Катрин они убедили, и Лейчестера в том, что переговоры о французском браке продвинулись вперед, и у него нет шансов жениться на королеве, остановившей свой выбор на герцоге Анжу.

Что касается методов ухаживания за сорокашестилетней женщиной, которыми пользовался двадцатипятилетний сын Катрин, то тут королева-мать предоставила ему свободу; он обладал большим опытом в таких делах.

Анжу, изменив свой вид, отправился в Гринвичский дворец просить аудиенцию у королевы; получив ее — она отлично знала, кто пожаловал к ней, Анжу бросился к ногам Элизабет и пробормотал, что он от восхищения теряет дар речи.

Элизабет нашла этот подход романтичным и очаровательным, хотя ее соотечественников смешили французские манеры и обычаи. Она сообщила своим фрейлинам, — и это стало известно Катрин, что Анжу значительно менее безобразен, чем ей внушали. Его нос действительно был большим, признала королева Англии, но у всех Валуа крупные носы; она не рассчитывала на то, что в этом отношении он отличается от своих родственников. Да, он не вышел ростом, но это пробуждает в ней нежность к Анжу. Ей нравились причудливые манеры герцога, его смелость. Он умел танцевать лучше любого английского придворного.

Катрин знала, что рыжеволосая королева тайком посмеивается над своим ухажером — так же, как и ее подданные. Знатная молодежь пародировала на улицах жеманную походку Анжу, смеша этим прохожих; юноши копировали экстравагантные туалеты герцога и его приближенных. Катрин знала: поняв, что над ним потешаются, Анжу придет в ярость; однако сухой английский юмор позволил избежать этого.

Королева обласкала его, точно обезьянку; она заставляла Анжу появляться с ней на людях, называла герцога «ее маленьким лягушонком».

Она, конечно, знала, что за ней следят. Она была достаточно кокетлива и тщеславна, чтобы получать удовольствие от ухаживаний чудного герцога, однако в то же самое время она просчитывала плюсы и минусы такого брака. Может ли сорокашестилетняя королева-протестантка выйти замуж за двадцатипятилетнего принца-католика? Для Элизабет это был не самый удачный брак; министры отговаривали ее от этого шага, но она была готова проявить благосклонность к этому союзу — ей хотелось, чтобы галантное ухаживание молодого человека продлилось как можно дольше. Катрин видела копию письма, которое направил королеве сэр Филипп Сидней; в нем шла речь об этом браке. Оно было смелым; читая его, Катрин испытала желание пригласить сэра Филиппа к себе на обед. Он недолго оставался бы в живых после этой трапезы.

Любимая, обожаемая королева! Как опечалился — если не возмутятся — ваши подданные, увидев вас вступившей в брак с французом-папистом, сыном современной Иезавели, брат которой пожертвовал своей сестрой, чтобы облегчить организацию истребления наших единоверцев. Будучи католиком, он не сможет и не захочет стать вашим защитником; взойдя на трон, он уподобится мечу Аякса, который не столько помогал обнажавшим его, сколько становился для них бременем.

Королева Англии получила это письмо; Катрин поняла, что Элизабет весьма серьезно задумалась над ним. Но некий Стаббс, осмелившийся составить письменный протест и оскорбивший герцога, назвав его «не похожим на мужчину и принца», был сурово наказан; ему отрубили правую руку. Подобная участь постигла человека, опубликовавшего заявление Стаббса.

Катрин изучила отпечатанный текст, стоивший этим людям их рук «Этот человек — сын Генриха Второго; со дня женитьбы последнего на Катрин Медичи его семья была обречена на вырождение; родные Генриха, отвергавшие Евангелие, постоянно боролись друг с другом. Теперь негодный отпрыск французской короны явился сюда, чтобы жениться на сиятельной английской нимфе».

Для королевы Англии было типичным то, что она наказала этих людей, хотя и приняла во внимание слова сэра Филиппа Сиднея. Возможно, она изображала, что очарована перспективой этого брака, опасаясь реакции Франции, Испании и Рима на ее отказ.

Поэтому она удерживала возле себя претендента на ее руку и сердце; сначала она разыгрывала из себя невесту, затем пошла на попятную, облачившись в девичью скромность, смешную для сорокашестилетней женщины с небезупречной репутацией; она заказала себе бриллиантовую брошь в виде лягушонка; она прикрывала свои хитрые глаза веками с белесыми ресницами, проявляя то энтузиазм, то сдержанность, дожидаясь удобного момента для отправки ухажера назад во Францию.

Наконец, печально вздохнув и заверив герцога Анжу в том, что она не вольна распоряжаться рукой и сердцем королевы Англии, Элизабет сказала ему следующее: поскольку английские протестанты и французские католики не хотят этого брака, она, стремясь к сохранению мира, вынуждена весьма неохотно отпустить ее дорогого маленького лягушонка. Она судила Анжу деньгами для военной кампании во Фландрии, тепло попрощалась с ним и в сопровождении Лейчестера отправила через пролив.

Обе королевы, Катрин и Элизабет, — две самые сильные женщины своего времени — поняли, что франко-английский брак никогда не состоится. Катрин рассердилась. Англичанка провела ее. Но они продолжали обмениваться дружескими письмами, тая в своих сердцах ненависть и недоверие друг к другу.

Пришла беда; ее надул ветер с Беарна. Что можно ждать, спрашивала себя Катрин, от этой возмутительницы спокойствия — королевы Марго?

Марго примирилась с жизнью в новом королевстве. Частично это объяснялось наличием великолепного любовника — графа Тюренна. Он был главным министром Наварры и первым советником короля; Марго могла участвовать во многих политических интригах. Она воевала с любовницей Наваррца, мадемуазель де Ребур — по словам Марго, весьма непривлекательной особой. Худая, болезненная женщина не могла долго сохранять статус фаворитки короля; поскольку она не без удовольствия объявила себя врагом королевы, Марго хотела устранить ее. В коротких промежутках между занятием любовью Марго обсуждала с Тюренном планы избавления от хрупкой мадемуазель, обладавшей влиянием на короля.

Тюренн обратил внимание Марго на юную девушку, которой еще не исполнилось и пятнадцати лет; очаровательная наивная Франсуаза была дочерью Пьера де Монморанси, маркиза де Тюри, барона де Фоссо. Она жила с отцом в Нераке; Тюренн заметил ее, когда она еще была ребенком. Он почувствовал, что король не устоит перед юной, свежей, очаровательной девушкой, к тому же пышущей здоровьем.

— Когда мы отправимся в Нерак, — сказала Марго, — мы должны будем привести к Генриху малышку Фоссо.

Обстоятельства благоприятствовали им. Когда двор переехал из Пау в Нерак, мадемуазель де Ребур заболела и не смогла последовать за Наваррцем. Генрих оставил ее, плача и обещая хранить ей верность, но в Нераке его ждала юная Фоссо. Столкнувшись с таким обаянием и невинностью, Наваррец без труда забыл свои клятвы, которые он и прежде давал многим женщинам. Через несколько дней он объявил себя рабом новой подружки.

Марго и Тюренн вздохнули с облегчением. Фоссо была славным ребенком, знавшим, что она обязана своим продвижением королеве и ее любовнику. Обладая умом, она догадывалась, что для сохранения своего положения она должна не терять благосклонность этой пары; ей удавалось делать это к удовлетворению всех заинтересованных сторон.

В то время Марго писала в своих мемуарам:

Наш двор так изыскан и приятен, что мы не завидуем французскому двору. Мой муж окружен людьми не менее любезными и галантными, чем те, которых я встречала в Париже. Сожалеть можно лишь о том, что они — гугеноты. Но здесь никто не говорит о религиозных противоречиях. Король и его сестра ходят вместе на проповеди, моя свита посещает мессу, которую служат в часовне, что стоит в парке. После этого мы все встречаемся и гуляем в великолепном саду с длинными дорожками, обсаженными лавровыми деревьями и кипарисами, или по парку, который я велела разбить возле реки, с аллеями, тянущимися на три тысячи шагов. Остаток дня мы проводим в пристойных увеселениях; днем или вечером обычно состоится бал.

Некоторые гугеноты не были так удовлетворены этой жизнью, как Марго. Королева, бормотали они, принесла во дворец порок. Она привила к здоровому дереву вавилонский черенок.

Марго пожимала изящными плечами. Она была счастлива, поддерживала неплохие отношения с мужем; она добивалась своего посредством юной Фоссо; ее кроткая невестка Катрин не доставляла ей хлопот; мадемуазель де Ребур окончательно утратила свою власть; месье де Тюренн по-прежнему радовал Марго.

Гонцы из Парижа вторглись в этот рай. Ненависть брата догнала Марго в Нераке.

Обе стороны не были довольны миром, с таким трудом достигнутым стараниями королевы-матери. Король Франции подозревал Марго в том, что она дурно влияет на неракский двор; он сожалел о том, что ей разрешили соединиться с мужем, искал способ ее возвращения назад. Его курьеры доставили Наваррцу послание монарха, в котором шла речь о зловещих слухах в отношении Марго, гулявших по стране. Генрих Валуа упоминал скандальное поведение королевы Наварры, которая, как утверждают люди, вступила в любовную связь с графом Тюренном; в письме намекалось, что эти двое не только прелюбодействуют, но и строят опасные заговоры.

Прочитав этот текст, Наваррец засмеялся. Он еще меньше, чем король Франции, радовался заключенному миру. Поэтому он был готов допустить вспышку вражды, чтобы впоследствии подписать новое, более выгодное, соглашение.

Он вызвал к себе Марго и Тюренна; изобразив на лице гротескный ужас, он показал им донос короля Франции.

Любовники приготовились защищаться, но вскоре они поняли, что в этом нет нужды. Ясно показав, что он верит всему сказанному французским королем, Наваррец насмешливо спросил: «Может ли мужчина стерпеть такую клевету в адрес своей добродетельной жены? На подобное оскорбление можно ответить только ударом меча».

Тюренн согласился с королем, что условия мира весьма невыгодны им; Марго поддержала любовника. Вскоре между гугенотами и католиками вновь вспыхнула война — народ Франции, не питавший иллюзий относительно истинных причин происшедшего, иронично назвал ее «Войной любовников».

В Париже Катрин наблюдала за развитием событий с нарастающей печалью, потому что во время войны Наваррец проявил себя как полководец, с которым придется считаться в будущем. Он брал один город за другим; вскоре стало ясно, что он способен выиграть «Войну любовников». Ввиду этого было вдвойне приятно сознавать, что он не отказался от своих безумств. Он так влюбился в юную глупышку, практически подростка, что на пороге победы мог покинуть после битвы, чтобы срочно оказаться рядом с маленькой Фоссо. Это желание пересиливало стремление к победе над армиями французского короля. Он снова и снова упускал шансы, отшвыривал их. Он провозгласил нейтралитет Нерака; католики согласились на это при условии, что Наваррец не вернется туда до окончания военных действий; но Фоссо находилась в Неракском дворце. Когда Генриха охватывало желание встретиться с любовницей, все остальное теряло для него значение. Однажды, когда стало известно, что Наваррец нарушил свое слово и проник во дворец, его обстреляли из пушек. Марго была возмущена глупым поступком мужа, но Наваррец лишь смеялся. Он заявил, что готов заплатить за свою выходку. Он оказался со своей любимой Фоссо и был согласен рискнуть ради этого дворцом. Только отменная выучка руководимых им солдат спасла тогда Нерак.

Это явственно свидетельствовало о том, что Наваррец, будучи смелым и талантливым командиром, оставался рабом своей чувственности. Катрин страстно надеялась, что он сохранит эту слабость; чужие слабости увеличивали ее силу; она с ликованием отмечала, что, не обладай Наваррец этой чертой, война могла бы иметь губительные последствия для короля Франции. Вражда продолжалась почти год и могла продлиться еще, если бы Анжу не предложил использовать его дружбу с зятем для восстановления мира. Анжу по-прежнему был одержим мечтой о французской империи, которую он собирался осуществить с помощью войны во Фландрии. Ему казалось нелепым то, что французы воюют со своими соотечественниками, когда они могут сражаться с иностранцами во славу Франции. Он отправился в Нерак, где Марго встретила его с нежностью, а Наваррец — весьма по-дружески.

Был заключен новый мир, но теперь уже никто не возлагал больших надежд на подобные договоры. Их было слишком много. Они являлись шаткими, ненадежными мостиками, связывающими одну войну с другой.

Пробыв в Нерак, Анжу, похоже, не спешил покинуть его. Он заявил, что очарован этим местом, но вскоре стало ясно, что он покорен не столько самим Нераком, сколько одной из живших здесь дам. Анжу искал неприятности с тем же упорством, что и Марго; особа, которую он почтил своим вниманием, была ни кем иным, как малышкой Фоссо, любовницей короля.

Ситуация оживила весь двор. Снова между свояками вспыхнуло соперничество, как несколько лет тому назад, когда они оба увлеклись мадам де Сов. Они разыгрывали друг друга; их шутки переходили грань безопасности.

Конец этому положила Марго. Однажды она позвала к себе своего брата и серьезно поговорила с ним.

— Дорогой брат, — сказала она, — я знаю, что ты любишь меня.

Анжу нежно поцеловал сестру. Он питал слабость к лести и восхищению, и Марго не скупилась на сладкие речи.

— Я бы хотела, — добавила она, — чтобы твое чувство ко мне затмило все остальные, которые ты испытываешь к другим людям.

— Дорогая, прекрасная сестра, зачем тебе желать того, что уже принадлежит тебе? Никого я не люблю и никем не восхищаюсь так сильно, как моей красавицей сестрой.

— А Фоссо? — спросила Марго.

Он засмеялся.

— Дорогая Марго, это действительно любовь, но временная. Моя любовь к тебе вечна.

Она обняла брата, приласкала его.

— Это радует меня. Теперь я уверена в том, что ты прислушаешься к моему совету. Ты теряешь здесь время, дорогой брат. Ты — незаурядный полководец. Ты можешь принести Франции славу. Ты должен стремиться к созданию империи, а не к обладанию женщиной.

Марго нравилось играть на его слабостях; она заставила Анжу увидеть себя строителем империи, будущим королем Франции, причем самым великим из всех, каких знала эта страна. Она так успешно справилась с этой задачей, что вскоре после их беседы Анжу с сожалением расстался с Фоссо; он объяснил, что его зовет долг; он — человек, на которого возложена определенная миссия.

Из Нерака он приехал во Фландрию, где собрал армию и вошел в Камбре; однако, как всегда, он планировал свои действия недостаточно осторожно, а Филипп Испанский не сидел сложа руки. Через несколько месяцев положение Анжу стало шатким; у него кончились средства, необходимые для продолжения кампании, ему угрожала могущественная Испания. Потерпев поражение, он отправился в Англию, попросил Элизабет ссудить его деньгами, что она сделала, и вернулся во Фландрию воевать.

Но его отъезд из Нерака означал лишь временный мир для обитателей дворца.

Фоссо забеременела. Это вызвало раздражение у Марго по двум причинам. Во-первых, любовница короля могла родить ребенка — в отличие от королевы; во-вторых, беременность изменила характер кроткой девочки, переставшей быть таковой; она уже не желала подчиняться королеве. Более того, мадемуазель де Ребур, разъяренная потерей королевских милостей, цеплялась за любую возможность распространения скандальных слухов о короле и Фоссо.

Если всей стране станет известно о том, что дочь великого дома Монморанси собирается родить королевского бастарда, некоторые круги гугенотов испытают сильное потрясение. Ввиду этого Марго решила взять дело в свои руки — как она говорила, в интересах всех сторон.

Она вызвала к себе Фоссо; когда девушка явилась к королеве, Марго ласково посмотрела на нее и сказала:

— Моя дорогая Фоссо, все уже произошло, и винить в этом кого-то бесполезно. Мы должны постараться сохранить спокойствие. Ты понимаешь, что известие о твоей беременности причинит большой вред королю. Гугеноты — ужасные пуритане, они не приемлют лидеров, которых считают аморальными. В интересах короля и твоих собственных, поскольку для девушки из твоего дома не подобает вынашивать внебрачного ребенка, я предлагаю тебе следующее решение: я увезу тебя в уединенное местечко Мас д'Агенэ, которое находится на берету Гаронны между Мармандом и Тоннином. Там, в глуши, ты родишь ребенка. Это самый мудрый выход. Когда король отправится с придворными на охоту, мы выедем вместе с ними; затем, захватив наших слуг, мы покинем короля и поскачем в Мас д'Агенэ.

Фоссо выслушала это предложение и настороженно посмотрела на дочь Катрин Медичи.

— Мадам, — сказала Фоссо, — ничто не заставит меня поехать с вами и вашими друзьями в уединенное место.

Она сделала реверанс, покинула королеву и отправилась к своему любовнику. Увидев, как она расстроена, он спросил Фоссо, что случилось с ней.

— Королева, — сказала Фоссо, — намерена убить меня.

— Неужели? — сердито произнес король. Ему, как и его любовнице, казалось возможным, что дочь Катрин Медичи задумала устранение мешавшего ей человека.

— Она предложила, чтобы мы отправились на охоту. Затем она и ее женщины увезут меня в уединенный замок, где я останусь с ними до рождения моего ребенка. Я не поеду. Я знаю, что она хочет убить меня.

— Черт возьми! — воскликнул король. — По-моему, это вполне возможно. Не бойся, любовь моя. Ты не поедешь с ней.

Он отправился в покои Марго. Она отдыхала на диване и посмотрела на мужа с достоинством и даже надменностью, изящно склонив голову в сторону с молчаливой просьбой не подходить к ней слишком близко. С тех пор, как она обратилась к нему с просьбой вымыть ноги, прошло немало времени. Генрих уселся и стал рассматривать свои конечности; Марго показалось, что он так и не вымыл их.

— Значит, — не обращая внимания на ее фрейлин, произнес Генрих, — ты похожа на свою мать.

Марго вопросительно подняла брови.

— Мадам, перестаньте смотреть на меня с таким высокомерием! Что это еще за идея — увезти Фоссо в уединенное место и убить ее?

— Я не понимаю, почему мое предложение о помощи истолковывается как намерение убить, — сказала Марго.

— Ты… хотела помочь ей?

— Почему нет? Твои гугеноты не обрадуются, услышав о бастарде. Я помню переживания твоего отца, когда любовница родила ему ребенка. Мы, католики, придерживаемся широких взглядов. Короткое покаяние, и мы прощены. Но ты выбрал более строгую религию. Я просто хотела помочь тебе и Фоссо.

— И для этого убить ее?

Марго пожала плечами.

— Хорошо. Я забираю назад мое предложение. Если ты намерен и впредь вести аморальную жизнь, не надейся, что тебе удастся сохранить ее в тайне. Твои праведники разоблачат тебя.

— Ты смеешь говорить мне об аморальной жизни!

— Во всяком случае, моя жизнь не осложняется досадными происшествиями.

— Не хвастайся своим бесплодием.

— Я не стыжусь того, что избавлена от нежелательных последствий. Я сожалею о том, что протянула руку помощи. Я просто подумала о том, что, поскольку репутация этого двора важна для нас обоих, я могла бы помочь в этом деле. Вот и все.

— Как бы ты помогла? — спросил он. — Твоя мать оставила тебе во время своего визита набор ядов?

Марго взяла книгу и начала читать. Муж в течение нескольких секунд сердито смотрел на нее, затем он ушел.

Он беспокоился. Он боялся смутить своих друзей-гугенотов; эти лицемеры не возражали против тайного аморализма; они возмущались лишь тогда, когда пороки становились явными. Генрих был по-прежнему увлечен малышкой Фоссо и не желал расставаться с ней.

Через несколько недель стало невозможным игнорировать состояние любовницы короля. Наваррец почувствовал, что он поторопился отвергнуть помощь Марго.

Он пришел к ней, когда она лежала в постели; отодвинув полог, Генрих изобразил на лице смирение.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты позаботилась о Фоссо.

— Я ничего не могу сделать, — с удовольствием ответила Марго. — Я уже предлагала свое содействие, но его весьма грубо отвергли. Сейчас я не стану заниматься этим делом.

Он схватил ее за запястье и с угрозой посмотрел на Марго.

— Ты исполнишь мои приказы, — заявил Генрих.

Марго не огорчилась. Она и Тюренн страстно желали заполучить Фоссо в свои руки; периодически Марго принимала решение осуществить свой первоначальный план. Она должна воспользоваться ситуацией, наказать Наваррца за его недавний отказ от предложенной ею помощи. Она хотела, чтобы он начал уговаривать ее. Поэтому сейчас она покачала головой.

— Месье, вы просите меня, французскую принцессу, вашу королеву, выступить в роли повивальной бабки вашей любовницы-шлюхи!