Быть может, это проскальзывало в той манере, в какой все говорили о графе, едва только о нем заходила речь. К примеру, что он единственный человек, которого боится своенравная девочка. Все испытывали перед ним страх. Его слово было решающим. Оставят ли меня здесь или нет?

Я отправилась в галерею и провела там прекрасное утро, внимательно осматривая картины и делая подробные записи о состоянии каждой из них. Это была очень интересная работа, и я удивилась, как быстро промелькнуло утро. Я забыла и думать о своих страхах и опасениях, с головой погрузившись в мир прекрасного, как вдруг неожиданно появилась служанка и объявила, что уже двенадцать часов и, если я желаю, она принесет в мою комнату второй завтрак.

Я почувствовала, что действительно очень голодна, и, собрав бумаги, отправилась в свою комнату, где мне была подана великолепная еда – суп, мясо и салат, а на десерт сыр и фрукты.

Я стала размышлять о том, что если всегда буду есть в полном одиночестве в своей комнате, то где я смогу увидеть графа? Я поймала себя на том, что начинаю думать о нем в ироничной форме и произносить про себя его имя с явной издевкой: «Другие могут вас бояться сколько угодно, господин граф, но от меня вы этого не дождетесь».

Послеобеденное время не располагает к работе, кроме того, мне нужно было размяться. Я, конечно, не могла без разрешения отправиться бродить по замку, но осмотреть его с внешней стороны и погулять по окрестностям, наверное, можно. Я быстро нашла дорогу во двор, но, вместо того чтобы выйти к подъемному мосту, пересекла балюстраду, соединявшую основное здание с той частью замка, которая была пристроена в более поздний период, и, пройдя еще через один двор, вышла к южной стороне замка. Здесь располагались сады, и я с грустью подумала о том, что, несмотря на усилия садовников, они все-таки требовали более тщательного ухода.

Прямо у моих ног простирались три террасы. На первой – лужайки и фонтаны, и я представила себе, как здесь должно быть прекрасно весной, когда расцветают первые цветы. Даже теперь, осенью, лужайки все еще были очень живописны. По вымощенной галькой дорожке я спустилась ко второй террасе. Здесь партером располагались украшенные цветочным орнаментом рабатки, отделенные друг от друга лентами живой изгороди и тиса, аккуратно подстриженных в виде самых различных форм, среди которых преобладала форма цветка ириса.

На самой нижней террасе находился огород, но он был очень разумно устроен, разбит на правильной формы квадраты и прямоугольники, кое-где отделенные друг от друга шпалерами, по которым карабкалась виноградная лоза. И весь огород был обсажен фруктовыми деревьями.

Кругом – ни души. Я подумала, что у работников, наверное, полуденный отдых, потому что даже в это время года солнце жарило во всю силу. Чтобы содержать все эти сады и огороды в порядке, очевидно, нужна целая армия работников.

Я стояла под сенью фруктовых деревьев, когда вдруг услышала чей-то голос:

– Мадемуазель! Мадемуазель! Повернувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.

– Я увидела вас из окна моей комнаты, – сказала она, взяла меня за руку и махнула в сторону замка. – Видите вон то окно, прямо наверху?.. Это и есть моя комната. Так называемая детская. – Она состроила гримасу и продолжала говорить по-английски: – Я выучила эту фразу сама, – объяснила она, – просто для того, чтобы показать вам, что я могу. А теперь давайте говорить по-французски.

Она показалась мне теперь совсем другим человеком, спокойным, безмятежным, возможно, немного капризным, но не больше, чем можно было бы ожидать от хорошо воспитанной четырнадцатилетней девочки. Я поняла, что у Женевьевы сегодня хорошее настроение.

– Как вам угодно, – ответила я ей по-французски.

– Я не возражала бы говорить с вами по-английски, но мне кажется, что он у меня недостаточно хорош, не так ли?

– Ваш акцент и неправильные ударения делают его почти неразборчивым. Что касается словарного запаса, то он вполне приличный.

– Вы работали гувернанткой?

– Никогда.

– Очень жаль. Из вас получилась бы неплохая гувернантка. – Она громко рассмеялась. – Тогда вам бы не пришлось приезжать сюда под вымышленным предлогом, не правда ли?

Я холодно ответила:

– Я собираюсь прогуляться. Поэтому позвольте попрощаться с вами.

– О нет-нет, пожалуйста, не уходите. Я спустилась вниз, чтобы поболтать с вами. Я показалась вам грубой, да? А вы были так холодны... Но так ведь и должно быть, верно? От англичан трудно ожидать иного.

– Я наполовину француженка, – ответила я.

– Так вот откуда в вас этот дух. Ведь я видела, что вы очень разозлились. Но ваш голос звучал так спокойно. А внутри у вас все клокотало, ведь правда?

– Я была удивлена, что такая, явно хорошо образованная, девочка может быть столь невежливой по отношению к гостье, впервые появившейся в ее доме.

– Но вы не гостья, не забывайте об этом. Вы приехали сюда под...

– Нет смысла продолжать этот разговор. Я принимаю ваши извинения, а теперь позвольте мне покинуть вас.

– О нет, не уходите!

– Мне хотелось бы продолжить мою прогулку.

– Так почему бы нам не пойти вместе?

– Я люблю гулять в одиночестве.

– Я очень рада, что вы приехали... Так что, может быть, и вы будете рады, если я пойду с вами?

Она так явно хотела помириться, что я, не будучи злопамятной, не сдержалась и улыбнулась.

– А вы становитесь хорошенькой, когда улыбаетесь, – сказала Женевьева. – Не то чтобы красавицей, – склонила она голову набок, – но выглядите гораздо симпатичнее.

– Мы все выглядим лучше, когда улыбаемся. И вы должны это всегда помнить.

Женевьева неожиданно рассмеялась. И я не могла удержаться, чтобы не присоединиться к ней. Она показалась мне очень милой в этот момент. Общение с людьми всегда доставляло мне большое удовольствие, пожалуй, не меньшее, чем работа с картинами. Отец в свое время пытался сдерживать мое желание совать нос в чужие дела. Он называл это праздным любопытством, но интерес к людям продолжал во мне жить, и я была не в состоянии подавить его.

Теперь мне захотелось побыть в обществе Женевьевы. При первой встрече она показала себя не с лучшей стороны, теперь же предстала передо мной живым, но чересчур любопытным ребенком. Однако разве я могла кого-нибудь критиковать за любопытство, когда сама страдала тем же недугом?

– Итак, – сказала девочка, – мы вместе отправляемся на прогулку, и я покажу вам все, что вы пожелаете.

– Благодарю вас. Мне будет очень приятно.

Она снова засмеялась:

– Надеюсь, вам здесь понравится, мадемуазель. Если я буду говорить по-английски, то не могли бы вы отвечать мне помедленнее, чтобы я могла лучше понимать вас?

– Безусловно.

– И не смеяться, если я скажу какую-нибудь глупость?

– Обещаю. Я очень ценю ваше стремление усовершенствовать свой английский.

Улыбка тронула ее губы, и я поняла, что в этот момент Женевьева наверняка подумала о том, какая бы из меня получилась хорошая гувернантка.

– Я не очень хорошая, – сказала она по-английски. – Все в доме меня боятся.

– Я не думаю, что вас боятся. Близкие скорее обеспокоены и удручены неподобающим поведением, которое вы себе иногда позволяете.

Это ее позабавило, но она тотчас же снова стала серьезной.

– Вы боялись своего отца? – неожиданно спросила она, переходя на французский.

Я поняла: поскольку девочка перешла к интересующему ее предмету, она предпочла говорить на более доступном ей языке.

– Нет, – ответила я. – Я скорее испытывала перед ним трепет.

– А в чем здесь разница?

– Можно относиться к человеку с уважением, любить его, считаться с ним, бояться обидеть. Это совсем не то же самое, что испытывать страх.

Да, она боится своего отца, подумала я. Что же он за человек, если смог внушить страх своему ребенку? Женевьева не легкий ребенок – своенравный, возможно даже слишком вспыльчивый. Но разве не он виноват в этом? А что же мать – какова ее роль в воспитании девочки?

– Так вы действительно не боялись своего отца?

– Нет. А вы своего боитесь? – Она не ответила, но я заметила промелькнувшее в ее глазах какое-то затравленное выражение. – А что... ваша мать?

Она обернулась ко мне:

– Я сейчас отведу вас к маме.

– Что?

– Я сказала, что отведу вас к маме.

– Она в замке?

– Я знаю, где она. Вы пойдете?

– Да, но... Конечно. Я была бы очень рада познакомиться с мадам де ла Таль.

– Очень хорошо. Пошли.

Она зашагала впереди меня. Темные волосы девочки были аккуратно связаны на затылке голубой лентой, и, может, именно это так изменило ее внешний вид. Гордая посадка головы, длинная красивая шея – было видно, что она вырастет красавицей.

Я пыталась представить себе, похожа ли она на мать, но потом стала репетировать в уме, что той сказать, как объяснить свой приезд. Может быть, графиня, будучи умной особой, не станет возражать против присутствия в замке женщины-реставратора?

Женевьева остановилась и подождала меня, чтобы идти рядом.

– Это правда, что во мне живут два разных человека?

– Что вы имеете в виду?

– Что есть две стороны моей натуры.

– Каждый человек многогранен.

– Но у меня все иначе. Разные стороны натуры у любого другого – это все равно одно целое. А я – два совершенно разных человека.

– Кто вам это сказал?

– Нуну. Я родилась в июне. По знаку зодиака я Близнецы, то есть двуликая. Вы сами видели, какой я была вчера ужасной. А сегодня совсем другая. Сегодня я хорошая. Простите меня, мне очень жаль...

– Надеюсь, что вы действительно сожалеете...

– Да, это чистая правда, если бы этого не чувствовала, я бы никогда не сказала.

– В таком случае, каждый раз, когда у вас дурное расположение духа, вспоминайте о том, что будете сожалеть о плохом поведении, и заставляйте себя образумиться.

– Да, – сказала она, – вам действительно следовало бы быть гувернанткой. Вы так объясняете, что все становится легко и просто. Но мне трудно бороться со своими дурными привычками, так как по натуре я плохой человек.

– Каждый человек может заставить вести себя по-иному.

– На характер человека влияют звезды. Это судьба. И никто не может пойти против судьбы.

Теперь я, кажется, поняла причину. Эта впечатлительная девочка находилась в руках глупой старой женщины, да в придачу гувернантки, особы явно невысокого ума. Какую роль в воспитании играл ее отец? Как на ее поведение смотрит мать? Да, очень интересно познакомиться с ней!

А может быть, графиня тоже запугана графом? Судя по всему, так оно и было, поскольку все домочадцы вели себя именно так. Я представила себе нежное и робкое создание, которое вряд ли отважится пойти против грозного мужа. С каждой минутой он превращался в моих глазах во все большее чудовище.

– Вы вполне можете быть умной девочкой, это вам под силу, – сказала я. – Полный абсурд убеждать себя в том, что вы двуликая, и мучиться от этого, постоянно выказывая себя именно с худшей стороны.

– Я не нарочно. Это получается помимо моей воли.

Произнося все это, я была недовольна собой. Ведь очень легко решать проблемы других людей. Женевьева была совсем ребенком и казалась младше своих четырнадцати лет. Если мы подружимся, возможно, мне и удастся помочь ей.

– Мне очень бы хотелось увидеть вашу мать, – сказала я.

Она не ответила, но опять побежала по дороге впереди меня. Я пошла за ней следом, но постепенно стала отставать и вскоре потеряла Женевьеву из виду. Дорожка неожиданно исчезла.

Я остановилась. Меня окружали довольно густые заросли, и я поняла, что попала в рощу. Я не совсем точно знала, с какой стороны вошла в нее, и не имела ни малейшего понятия, в каком направлении убежала Женевьева. Я поняла, что потерялась, и испытала такие же ощущения, которые мне довелось пережить в галерее, когда не удалось повернуть ручку двери. Очень неприятное чувство – в душу тихо и незаметно заползал страх.

Но какой абсурд испытывать подобные чувства среди бела дня! Девочка просто разыгрывает меня. Она как всегда в своем амплуа. Заманила меня в ловушку мнимым раскаянием во вчерашнем поведении, а сама просто издевается надо мной. Для нее это просто игра. Кстати сказать, довольно жестокая.

И вдруг я услышала ее голос:

– Мадемуазель! Мадемуазель, где вы? Идите сюда!

– Иду! – закричала я и пошла на голос.

И тут она сама появилась среди деревьев.

– Я испугалась, что потеряла вас.

Она взяла меня за руку, как будто боялась, что я могу исчезнуть, и мы несколько минут шли, взявшись за руки, пока не выбрались из рощи. Перед нами было открытое место, заросшее высокой травой. Я увидела несколько могильных камней и поняла, что мы попали на кладбище.

Да, теперь стало ясно: мать Женевьевы умерла. И девочка привела меня на ее могилу.

– Все мои родственники покоятся здесь после смерти, – сказала Женевьева тихо. – Я часто прихожу сюда. Идемте, я покажу, где лежит моя мама.

Она повела меня сквозь высокую траву к красивому памятнику. Он был похож на небольшую часовню, на крыше которой печально склонились друг к другу два ангела, державших в руках мраморную книгу. На страницах книги было высечено имя лежавшей здесь женщины.

– Смотрите, – сказала Женевьева, – вот ее имя. Я прочитала: «Франсуаза, графиня де ла Таль, 30 лет». Посмотрела на дату – графиня умерла три года назад. Девочке было одиннадцать лет, когда она осиротела.

– Я часто прихожу сюда, – вздохнула Женевьева, – чтобы немного побыть с мамой. Я с ней разговариваю, и мне это нравится. Здесь так спокойно.

– Но вы не должны сюда приходить одна, – мягко сказала я.

– А мне нравится говорить с ней наедине.

Я не знала, что заставило меня спросить:

– А ваш отец бывает здесь?

– Никогда. Он не любит приходить сюда.

– Откуда вы знаете, что он любит, а что – нет?

– О, я-то знаю. Кроме того, он как раз хотел, чтобы мама оказалась в могиле. Знаете, он всегда добивается того, чего хочет.

– Не думаю, что вы правильно понимаете ситуацию.

– Я не маленькая и все прекрасно понимаю. – Ее глаза недобро блеснули. – Это как раз вы не понимаете. Да и как вам сразу во всем разобраться? Вы же только что приехали. Я точно знаю, что он не жалел ее... Вот поэтому и убил.

От этих слов я застыла на месте, с ужасом глядя на Женевьеву. А она нежно гладила холодную мраморную плиту и, казалось, витала где-то в облаках.

Вокруг стояла тишина, неяркое осеннее солнце освещало надгробные плиты, под которыми покоились предки знатного рода. Меня охватывало нехорошее ощущение какой-то нереальности и опасности происходящего.

Инстинкт подсказывал мне, что надо немедленно уезжать из этих мест, но разум приказывал остаться. Возможность получить работу заглушала еще неясное чувство угрозы, которая как бы притягивала меня, заставляя забыть все на свете. Я поняла, что не уеду, пока не увижу графа де ла Таля, владельца замка Гайяр.