Он боялся за нее – слишком уж она была хороша собой. Потому-то он и опасался, что его Сусанну постигнет судьба ее матери. И пристально следил за ней, оберегал от чужих глаз. Опекать ее он собирался до тех пор, пока не найдет ей партию, достойную ее красоты и его богатства.
      Увы, нынешние события все чаще отвлекали его от этой важной задачи.
      Ему стало немного не по себе, когда на улице стали читать новые прокламации.
      Из них следовало, что у королевских советников возникли опасения, касающиеся тайных привычек некоторых новых христиан – евреев, признавших христианство только для того, чтобы скрыть приверженность вере своих прародителей. Их поведение, утверждалось в прокламациях, надлежит считать самой опасной и пагубной из всех известных испанцам ересей, и, чтобы искоренить ее, в Севилье учреждается инквизиция. Отныне все горожане обязаны пристально следить за своими соседями и обо всех подозрительных явлениях без промедления докладывать инквизиторам.
      Диего де Сусан почувствовал какую-то смутную тревогу. А когда задумался о последнем пункте прокламации, его опасения обрели более определенную форму.
      В каком другом городе или государстве граждан вынуждают шпионить друг за другом? Где это слыхано, чтобы им говорили: «Доносите на еретиков, иначе вас самих обвинят в ереси?»
      Диего попытался отбросить от себя эти малоприятные мысли. Как-никак, он жил в Севилье – красивом и благополучном городе, своим процветанием обязанном таким людям, как он и другие преуспевающие негоцианты. Большинство из них были новыми христианами, поскольку лишь еврейский финансовый гений мог наладить разрушенное войной городское хозяйство.
      Нет, священники были не в силах причинить вред Севилье.
      Он взглянул на дочь. Она рассеянно обмахивалась веером. Ее длинные черные ресницы были опущены. Уж не таила ли она что-то от своего отца? Все ли было с ней в порядке?
      Сусанна между тем радовалась тому, что отец не мог прочитать ее мыслей. «Что-то он скажет, когда узнает, что я натворила? – думала она. – Простит ли он меня? Ведь именно этого он боялся больше всего на свете».
      Она вдруг разозлилась. У нее был пылкий темперамент – настолько пылкий, что в минуты гнева она почти не владела собой. «Это все из-за него, он сам во всем виноват, – сказала она себе. – Не надо было запирать меня в доме. Возможно, я пойду по стопам моей матери, но теперь это уже не имеет значения. Если я хочу любовника, то он у меня будет».
      Ее лицо оставалось по-прежнему бесстрастным, рука все так же изящно держала развернутый веер.
      Она обожала своего отца, но ей никогда не удавалось подавлять чувства – слишком страстная у Нее была натура. Она ненавидела себя за то, что обманула его, и эта ненависть заставляла ее ненавидеть также старого Диего.
      Это он во всем виноват, мысленно твердила она. И пускай он теперь не винит никого, кроме себя самого.
      «Пройдет несколько недель, – думала она, – и я уже не смогу скрывать, что я в положении. А что тогда?»
      Да, за ней следили, но с помощью своей симпатичной служанки она сумела принимать любовника прямо у себя дома. Он был молод и красив и принадлежал к знатному кастильскому роду, поэтому она не устояла перед искушением. О последствиях она не задумывалась – как всегда, подчинилась порыву чувств. У ее матери был такой же порывистый характер.
      Сейчас, сидя на балконе, она лишь смутно слышала крики толпы и не ощущала атмосферы напряженного ожидания, повисшей над городом. Она думала о своем отце, так самозабвенно любившем ее уже в те годы, когда она была еще маленькой девочкой, и так наивно гордившемся ее признанной во всей Севилье красотой. О да, она и в самом деле красива, а вот с девичеством ей пришлось расстаться навсегда. Она стала женщиной и хотела вести такую жизнь, какая будет ей по нраву. И уж во всяком случае – выйти из-под отцовского надзора, невыносимого для ее пылкой натуры.
      «Но что же он сделает, – вновь и вновь задавалась она вопросом, – когда я встану перед ним и скажу: «Отец, у меня будет ребенок?»
      И еще один вопрос: где сейчас ее любовник? Впрочем, этого она не желала знать. Он ей надоел, и служанка перестала водить его в спальню своей госпожи. От него останется лишь ребенок, который уже сейчас напоминал ей о том, как страстно она любила.
      Но вот на улице показалась процессия, и ее вид заставил вздрогнуть зрителей, толпившихся у домов и торговых лавок. Словно на город вдруг легла тень грозовой тучи.
      Впереди шествовал доминиканский монах, державший в руках большой белый крест. За ним торжественным шагом ступали инквизиторы в белых балахонах и черных капюшонах, почти скрывавших их лица. Далее степенно шли их незаменимые помощники и подручные – босые, облаченные в грязные рубища доминиканцы.
      Эта процессия походила на погребальную, но производила куда более угнетающее впечатление. Она направлялась к монастырю святого Павла, настоятель которого, Алонсо де Охеда, должен был зачитать обязанности этих людей и призвать их к безжалостной борьбе с отступниками, не соблюдавшими суровые каноны его собственной, а значит и единственно правильной веры.
      Теперь даже Сусанна, как ни была поглощена мыслями о грозившей ей трагедии, почувствовала зловещий холод, исходивший от этих угрюмых людей. Она взглянула на отца. Тот напряженно смотрел на улицу.
      Шествие сопровождали цыгане, нищие, дети. Они кричали во все горло и размахивали лоскутами белой материи, а те, кто еще недавно веселился и танцевал, молча стояли в стороне, прижавшись к стенам домов.
      На балконе появился гость. Это был один из севильских купцов, приятель Диего де Сусана.
      У него было мрачное, настороженное выражение лица. Он сказал:
      – Не нравится мне это представление, почтенный Диего. Сусан через силу улыбнулся.
      – Они пытаются учредить в Севилье инквизицию. Но, думаю, у них ничего не получится.
      – Почему вы так считаете?
      Диего положил руку на плечо вошедшего.
      – Потому что в городе есть такие люди, как вы и я. Это мы принесли в Севилью благополучие, это мы ею правим. Нам только нужно держаться вместе, и тогда очень скоро всем станет ясно, что мы не позволим никаким инквизиторам вмешиваться в наши дела.
      – Полагаете, мы с ними справимся?
      – Не сомневаюсь в этом, друг мой.
      Диего де Сусан старался говорить властным, убедительным тоном. Один из двух музыкантов, сидевших на балконе, заиграл на лютне.
      Сусанна забыла о процессии. Она вновь задавалась вопросом: «Как я расскажу ему о своем положении? Как осмелюсь нарушить его покой?»
      В задней комнате дома Диего де Сусана собрались многие видные горожане. Среди них были верховный судья Севильи и куратор королевской таможни Хуан Аболафио, его брат лиценциат права Фернандес Аболафио, такие состоятельные купцы, как Мануэль Саули и Бартоломей Торральба.
      Диего сам запер двери и поставил снаружи надежных слуг, чтобы никто не мог подслушать предстоящего разговора.
      Затем он обратился к собравшимся.
      – Друзья мои, – негромко сказал он, – вы знаете, зачем я пригласил вас к себе. Все мы видели процессию, проследовавшую на той неделе к монастырю святого Павла, и все мы понимаем ее значение. До сих пор в этом городе мы не ведали невзгод, жили в достатке и безопасности. Если инквизиторы получат власть, которой они добиваются, нашему безбедному существованию придет конец.
      Немного помолчав, он добавил:
      – Тогда любого из нас смогут разбудить среди ночи, поднять с постели и, не дав одеться, разлучить с нашими семьями. И кто наперед может сказать, что случится с нами в мрачных темницах инквизиции? Возможно, очутившись там, мы уже никогда не увидим наших родных и близких. Друзья мои, этого нельзя допустить. Мы должны защитить себя и свои семьи.
      – Почтенный Диего, вы предлагаете каким-то образом помешать осуществлению враждебных нам планов? – спросил Хуан Аболафио.
      – И в самом ли деле они направлены против нас? – перебил брата Фернандес.
      Диего вздохнул.
      – Боюсь, именно против нас они и направлены. Мы принадлежим к числу новых христиан, и мы богаты. Этого вполне достаточно, чтобы обвинить нас во всех смертных грехах. Да, друзья мои, наше положение очень серьезно. Севильцы отнеслись к инквизиторам с величайшей настороженностью – однако положение прокламации, обязывающее всякого горожанина следить за так называемыми еретиками все еще остается в силе. Поэтому теперь сами жители Севильи начнут поиск жертв для святого трибунала.
      – Увы, это так, – кивнул Бартоломей Торральба. – Ведь в противном случае их самих заподозрят в ереси.
      – И это еще не все, – продолжал Диего. – Хочу вам напомнить, какая судьба постигла новых христиан, бежавших из Севильи и пытавшихся найти убежище у маркиза Кадиса, герцога Медины-Сидонии и графа Аркоса.
      – Вы пригласили нас, чтобы обсудить их участь? – спросил Саули.
      Диего невесело усмехнулся.
      – Как вам известно, друзья мои, всем этим знатным господам было велено передать беглецов в руки инквизиторов.
      Присутствующие тревожно переглянулись.
      – Им сказали, что их ожидает вечное проклятье, если они ослушаются приказа. Мало того, им намекнули на возможное недовольство королевы, а мы понимаем, что это значит… Но не будем падать духом, друзья мои. Севилья – наш город. Мы отстоим наше имущество и достоинство.
      – Каким образом, почтенный Диего?
      – Если мы докажем свою силу, севильцы присоединятся к нам. Они нас уважают и знают, что это нам они обязаны своим экономическим благополучием. Да, мы должны наглядно продемонстрировать готовность к борьбе за свободу – и за свободу их совести. У нас есть деньги. Вас я пригласил, чтобы спросить, сколько людей и какие суммы вы предоставите для нашего общего мероприятия.
      Диего придвинул к себе бумаги, и собравшиеся напряженно уставились на него.
      С тех пор заговорщики регулярно собирались в доме Диего де Сусана.
      Диего вновь и вновь призывал их не разглашать тайну этих сходок. Поскольку инквизиторы заставляют горожан шпионить друг за другом, напоминал он, ни один из них не имеет права доверять даже своим самым надежным слугам.
      Несколько дней спустя Диего без предупреждения вошел в комнату своей дочери. Та сидела в кресле, держа в руке незаконченную вышивку, и молча глядела в окно.
      Выражение ее лица было напряженным и в то же время отчужденным. «Вот и она переживает, не только я один, – подумал Диего. – Понимает, какие неприятности мне грозят».
      – Дорогая моя, – вздохнул он и, подойдя к ней, нежно ее обнял.
      Она отстранилась от него и вдруг разрыдалась. Он погладил ее по голове.
      – Все будет хорошо, дочь моя, – пробормотал он. – Не бойся, твоему отцу не причинят вреда. Ах, они слишком напугали тебя – такие мрачные, в своих белых балахонах и черных капюшонах… Да, устрашающий вид, ничего не скажешь. Но, уверяю тебя, нам они не сделают ничего плохого. Твой отец в безопасности.
      – В безопасности? – рассеянно спросила она. – Кто? Ты?
      – Да, дочь моя. Это тайна, и об этом лучше никому не говорить… Но ведь ты не можешь не видеть, что творится вокруг тебя. Конечно же, ты догадалась, зачем к нам приходят верховный судья и остальные наши друзья. И тебе известно, какие предписания были зачитаны в монастыре святого Павла. Да, чадо мое, мы собираемся объявить войну инквизиторам. Мы прогоним их из Севильи.
      Сусанна была слишком поглощена своей собственной трагедией и слишком привычна к достатку и благополучию, чтобы уделять внимание законам, недавно принятым в их городе. Поэтому заговор, возглавленный ее отцом, казался ей какой-то детской забавой. Она не понимала, как всеми уважаемые горожане, приходившие в их дом, могли заниматься такими пустяками.
      Своих чувств Сусанна никогда не сдерживала. Вот почему сейчас она разразилась истерическим хохотом.
      – Тоже мне конспиратор! – закричала она. – Ты одержим манией преследования, вот что я тебе скажу! Играешь в бирюльки, как малое дитя, и не желаешь думать о том, что может случиться со мной! У меня беда, а ты… ты занят своими ребяческими играми!
      – Дорогая моя, что с тобой?
      Она стояла, выпрямившись во весь рост, и он с недоумением смотрел на ее округлившийся живот.
      Его лицо вдруг побледнело, глаза расширились от ужаса. Она со злорадным чувством подумала о том, что ей все-таки удалось заставить его забыть о заговорах и конспиративных сходках.
      – Нет, это невозможно! – воскликнул он гневным и в то же время патетическим голосом.
      Он отказывался верить своим глазам. Его взгляд умолял ее сказать, что он ошибается.
      В эту минуту Сусанна всей душой ненавидела и презирала себя за ту боль, которую она причинила ему. Но ей и самой были невыносимы его страдания. Поэтому вся ее ненависть к себе самой, так долго искавшая какого-нибудь выхода, в конце концов выплеснулась на него.
      – Ошибаешься! – закричала она. – Да, я жду ребенка. Ты думал, что надежно охраняешь меня в этом доме, а ко мне, в мою спальню по ночам приходил любовник. Я перехитрила тебя и скоро стану матерью.
      Диего застонал и закрыл лицо руками. Затем медленно опустил руки, и она увидела его искаженное болью лицо.
      – Я любил тебя, – сказал он. – Любил больше, чем своих законных детей. Я заботился о тебе, как ни о ком другом на всем белом свете – и вот чем ты отплатила мне за мои любовь и заботу.
      Сусанна вздрогнула. «Нет, я этого не выдержу, – подумала она. – Мало того, что я скоро стану матерью внебрачного ребенка, так еще и мой отец смотрит на меня таким взглядом, словно уже не любит меня. Он хотел всю жизнь помыкать мной – управлять, как и всей Севильей. Деспот, алчный и ненасытный собственник, вот кто он такой!»
      – Ага! Стало быть, ты уже жалеешь о том, что взял меня в свой дом? Хорошо, я избавлю тебя от своего присутствия.
      Сусанна в слезах выбежала из комнаты и бросилась к выходу из дома. На лестнице она слышала, как отец закричал ей вслед: «Дочь моя! Дочь моя, вернись!»
      Она даже не оглянулась. Заплаканная, с растрепанными волосами, она уже бежала по улице, прочь от отцовского дома.
      Ее подгоняла мысль об отце, которого она так сильно любила. Она не могла забыть его гневного лица.
      «Я почти боготворила его, – думала она. – А теперь – ненавижу, ненавижу. И я отомщу ему за боль, которую он мне причинил».
      Выбившись из сил и остановившись, чтобы перевести дыхание, она увидела перед собой стены монастыря святого Павла.
      Уже стемнело, а Сусанна все еще не вернулась.
      Диего обезумел от тревожных предчувствий. Он обошел все улицы Севильи, объехал окрестности. Побывал на берегу Гвадалквивира, где выкрикивал имя дочери и умолял ее вернуться домой.
      Но ее нигде не было.
      Он уже представлял ее бредущей в какое-нибудь ближайшее селение, в темноте, подстерегаемой разбойниками и прочими искателями приключений, не ведающими уважения к женской чести и достоинству. Это было невыносимо. Диего уже не думал о почти подготовленном восстании против севильских инквизиторов.
      Наконец он нашел ее.
      Сусанна медленно брела по улице, прямо ему навстречу, но, казалось, не видела его и не понимала, где находится и куда держит путь.
      Он подбежал к ней, обнял ее, осыпал лицо жаркими поцелуями. Она дрожала и не могла произнести ни слова, однако безропотно пошла с ним в сторону дома.
      – Маленькая моя, как я за тебя тревожился! – говорил он. – Больше никогда не убегай от меня. Что случилось, того уже не исправишь, но главное – мы всегда будем вместе, ты и я. Прошу тебя, больше никогда не убегай от меня.
      Она покачала головой и чуть слышно пролепетала:
      – Никогда… никогда…
      У нее был такой отрешенный вид, что Диего, хорошо знавший ее чувствительную натуру, вновь забеспокоился. Он подумал, что перенесенное потрясение могло сказаться на ее рассудке.
      Ведя ее к своему особняку, он нежно прошептал:
      – Все будет хорошо, доченька. Вот мы и дома. Сейчас мы поднимемся к тебе, я укутаю тебя пледом, напою горячим травяным настоем. Мы справимся с твоим несчастьем, даю тебе слово. Что бы ни случилось, ты всегда будешь моей дочерью.
      Они вошли в дом. Там было необычно тихо. Их встретил только один слуга. Увидев своего господина и Сусанну, он вдруг повернулся и, не сказав ни слова, скрылся за дверью.
      Диего удивился. Войдя в прихожую, он увидел нескольких гостей, при его появлении молча поднявшихся со стульев. Это были инквизиторы.
      – Диего де Сусан, – сказал один из них, – вы арестованы по постановлению святого трибунала. Следуйте за нами, мы отведем вас в монастырь святого Павла для дачи показаний по вашему делу.
      – По моему делу? – возмутился Диего. – Я представляю интересы самых могущественных финансовых кругов Севильи! Вы не имеете права…
      Инквизитор подал знак двум солдатам, и те схватили Диего за руки.
      Сусанна упала в обморок.
      На следующий день Севилью облетела новость. Все ее самые состоятельные жители оказались заточенными в кельях монастыря святого Павла. О том, какая участь их там ожидала, догадаться было нетрудно. Инквизиторы уже дали понять севильцам, что все угрозы святого трибунала будут приведены в исполнение.
      Аресты продолжались. Не означало ли это, что монастырские кельи превратились в камеры пыток?
      Сусанна, лишившаяся чувств в ту минуту, когда солдаты схватили ее отца, очнулась лежащей в постели, в своей комнате. Собравшись с силами, она встала и только тогда осознала весь ужас случившегося. Сейчас ее терзали муки раскаяния.
      Это она привела в дом инквизиторов: в порыве неудержимой ярости пришла в монастырь святого Павла и рассказала о тайных сходках, в которых участвовал ее отец.
      Что теперь сделают с ним и другими узниками этого монастыря? Если их и в самом деле будут пытать, она никогда не простит себе своего предательства.
      Существовал только один способ успокоить ее совесть. Нужно было не верить в рассказы о методах, которыми, якобы, на допросах пользуются инквизиторы. Да, они просто зададут арестованным несколько тактичных вопросов. В результате заговор будет раскрыт, и ее отец беспрепятственно вернется домой.
      Она вышла на улицу и вскоре оказалась стоящей возле каменных стен монастыря святого Павла.
      – Отец, – всхлипывала она, – я этого не хотела. Я не знала, что все так обернется…
      Она постучала в ворота и попросила провести ее к настоятелю.
      – Отпустите моего отца, – умоляла она монахов. – Отпустите, а взамен возьмите меня. Это я должна быть на его месте.
      – Девчонка совсем спятила, – сказал святейший приор, приведенный вскоре одним из монахов. – Пусть убирается прочь, она нам больше не нужна.
      Тогда Сусанна ударила кулаками в монастырскую стену, зарыдала и плакала до тех пор, пока силы не оставили ее и она не сползла на сырую истоптанную босоногими доминиканцами землю. Ее пальцы цеплялись за поросшие мхом валуны, больше полувека тому назад положенные строителями монастыря, растрепанные волосы скрывали лицо, и она скорее походила на нищенку, чем на избалованную дочь самого богатого купца Севильи.
      Корчившаяся в судорогах, она через какое-то время привлекла внимание прохожего.
      – Встань, чадо мое, – тронув ее за плечо, сказал он. – Каким бы ни было твое горе, слезами ему не поможешь.
      – Я недостойна жить и ходить по этой земле, – простонала она и подняла заплаканное лицо.
      – Какой грех лежит на твоей совести?
      – Величайший из всех, какие только может совершить смертный. Я предала человека, которого любила больше всех на свете и который с самого раннего детства окружал меня заботой и вниманием. Сейчас он находится вот за этой стеной, и я не знаю, что с ним происходит, но какой-то внутренний голос говорит мне, что страдает он безмерно. Это я стала причиной его страданий – я, не видевшая от него ничего, кроме добра! Вот почему я плачу и прошу Господа о смерти.
      – Дитя мое, ступай домой и молись – о человеке, которого ты предала, и о себе. Только молитвы сейчас могут утешить тебя.
      – Кто вы? – спросила она.
      – Регинальдо Рубино, епископ Тибериадский. Я знал твоего отца. Его обвинили в заговоре против святого трибунала. Ступай домой и молись, дитя мое, ибо сейчас твоему отцу нужны твои молитвы.
      Вот когда Сусанна по-настоящему впала в отчаяние.
      Она поняла, что этот мужчина сказал правду. У нее уже не было сомнений в том, что на Севилью обрушилась величайшая из трагедий, по сравнению с которой ее собственное горе вдруг стало надуманным, не стоящим даже одной ее слезы.
      Изнывая от тоски и зловещих предчувствий, она вернулась домой. И хотя ей казалось, что ее отчаяние сейчас достигло глубины, невыносимой для человеческого сердца, она уже не плакала.
      Вот и настал этот день.
      Он был объявлен самым торжественным в истории Севильи – и оказался первым из мрачных празднеств такого рода, когда все горожане покидали дома, чтобы посмотреть на устроенное для них зрелище.
      Во всех церквах звонили колокола. Начиналось первое из знаменитых севильских аутодафе.
      Вот уже несколько ночей Сусанна не смыкала глаз. Ожидая этого дня, она цепенела от ужаса – и все же собиралась быть вместе со всеми севильцами. Она должна была собственными глазами увидеть результаты своего предательства.
      Когда над городом поплыл зловещий колокольный звон, она подошла к зеркалу и повязала голову платком, почти скрывшим ее лицо. Она не хотела, чтобы ее узнали. Все севильцы были заранее оповещены о том, кто станет главной жертвой сегодняшнего мрачного священнодейства. И все понимали, благодаря кому это стало возможно – бессердечной грешнице, предавшей своего отца.
      «Но ведь я же не знала! – хотелось ей крикнуть во весь голос. – Я не ведала, что творила. Неужели каждый из вас сразу понял, какими бедами грозит Севилье инквизиция? Прежде мы были свободны и независимы. Наши двери не запирались на ночь, и мы не дрожали от страха, когда кто-то стучался в наши дома. Мы не боялись, что в нашем городе вдруг появятся инквизиторы, которые будут разлучать нас с нашими родными и близкими. А теперь мы все – вы, и я, и мой отец – стали их пленниками. Мы все оказались в их власти, и они могут решить участь любого из нас».
      Первым, кого она увидела, был доминиканский монах, возглавлявший процессию. Облаченный в рубище, он высоко над головой нес зеленый крест, а люди, следовавшие за ним, были одеты в черный креп. Их наряды означали, что святая католическая церковь скорбит по тем, кто пренебрег ее любовью и покинул ее лоно.
      За монахами следовали сами инквизиторы. За ними – солдаты с алебардами, охранявшие осужденных.
      – Невыносимое зрелище, я его не выдержу, – шептала Сусанна и все же не отводила глаз от процессии.
      Наконец она увидела отца – босого, облаченного в зловещий желтый санбенито с нарисованным на спине торсом объятого пламенем мужчины. На груди и рукавах были изображены рогатые дьяволы, языки огня были направлены вверх.
      С ним были остальные заговорщики – люди, с детства знакомые Сусанне. Она не раз видела их в доме, слышала их смех и непринужденные беседы, не однажды сидела с ними за одним столом. Сейчас их трудно было узнать. Все они едва передвигали ноги, лица были обезображены пытками. У всех были глаза людей, перенесших неведомые прежде страдания.
      Замыкали шествие доминиканцы, возглавляемые настоятелем монастыря святого Павла – торжествующим Алонсо де Охедой.
      Читая проповедь в севильском кафедральном соборе, Охеда пристально смотрел на осужденных.
      Сейчас у него было лицо фанатика, в голосе слышались свирепая ярость и нескрываемое ликование. Он то и дело показывал пальцем на людей в желтых одеяниях с нарисованными языками пламени. Вот они, грешники, отвернувшиеся от святой католической церкви. Вот они, обреченные на вечный огонь преисподней.
      Каждый житель этого погрязшего в пороках города должен был понять, что времена апатии и благодушия остались в прошлом.
      К ним пришел Охеда – неистовый мститель и защитник христианской веры.
      От стен кафедрального собора процессия направилась к полям Таблады.
      Сусанна пошла следом.
      У нее кружилась голова, подкашивались ноги, но в сердце все еще теплилась надежда, которую она не могла оставить. Происходящее казалось каким-то страшным кошмаром, наваждением. Это не могло случиться с ее отцом. Он был богатым человеком, ни в чем не отказывал себе и своей семье. И в Севилье его все уважали – ведь это он принес благополучие и процветание в их город.
      Что-нибудь предотвратит беду, говорила она себе.
      Но вот они вышли за городские ворота. Там стояли столбы, рядом лежали дрова и вязанки хвороста.
      – Отец! – пронзительно закричала она. – Отец мой, что они с тобой сделали?
      Он не мог слышать ее крика – и все же ей казалось, что его глаза смотрели на нее. Сейчас она с трудом узнавала его, прежде державшегося с таким достоинством, ходившего степенным шагом и одевавшегося в изысканные наряды, а теперь облаченного в этот ужасный желтый балахон.
      – Что они сделали с тобой, отец? – шептала она.
      В какую-то минуту ей почудилось, что она увидела выражение жалости в его глазах. Может быть, он простил ее за то, что она натворила.
      Разожгли костры. Она была не силах смотреть на них. Но смела ли она отвернуться?
      Послышались предсмертные крики. Она видела, как языки пламени охватили осужденных и их желтые балахоны, – и все еще различала в дыму лицо своего отца.
      – Нет! – закричала Сусанна. – Нет, нет!
      Она упала на колени и стала молить Бога о каком-нибудь чуде. И все это время чувствовала усиливающийся запах опаленной человеческой плоти.
      – Господи, возьми меня из этого мира, – шептала она. – Не дай мне подняться на ноги. Сжалься надо мной, порази меня своей карающей десницей.
      Внезапно она почувствовала, как чья-то рука осторожно легла на ее плечо.
      Оглянувшись, она увидела епископа Тибериадского, несколько дней назад говорившего с ней перед стенами монастыря святого Павла.
      – Так это ты, Сусанна? – сочувственным тоном спросил он. – Ах, дитя мое, тебе не следовало приходить сюда.
      – Он умирает… умирает мучительной смертью, – простонала она.
      – Тише! Таков был приговор святого трибунала.
      – Он так любил меня!
      – Что ты собираешься делать?
      – В его дом я уже не вернусь.
      – Дитя мое, все его имущество будет конфисковано. Поэтому ты при всем желании не смогла бы надолго поселиться там.
      – Мне нет никакого дела до моей судьбы. Я молю Бога о смерти.
      – Ступай за мной, дитя мое.
      Сусанна подчинилась и пошла за ним по улицам города. Она не замечала испуганных лиц прохожих, не слышала их приглушенных голосов. Она не знала, что все они задавались вопросом о том, насколько частыми станут в Севилье зрелища, подобные сегодняшнему.
      Сусанна не желала думать ни о чем, кроме своего великого горя.
      Наконец они остановились у ворот небольшого женского монастыря.
      Епископ постучал, и их впустили внутрь.
      – Возьмите к себе эту женщину, – сказал епископ. – Она нуждается в ваших заботах.
      С этими словами он покинул ее, терзавшуюся муками раскаяния, без конца вспоминавшую объятое дымом и пламенем лицо своего отца и все еще слышавшую его предсмертные крики. С этими воспоминаниями ей предстояло прожить всю оставшуюся жизнь.
      В монастыре святого Павла Охеда замышлял новые, еще более грандиозные зрелища подобного рода. В конце концов они возымеют действие, думал он, – уже сейчас у севильцев ничего не осталось от их прежнего гонора. Поняли, безумцы, что происходит с людьми, выступающими против инквизиции. А вскоре над полями Таблады поднимутся еще более густые клубы дыма, чем вчерашние.
      Но Севилья – это только начало, за ней последуют другие города. Вот тогда Торквемада и королева увидят, какого ревностного христианина они имеют в лице Алонсо де Охеды.
      Он разослал доминиканцев читать проповеди во все церкви и на все кафедры этого порочного города. Там они призывали горожан без промедления доносить на всех, кого можно заподозрить в ереси. Обвиняемые должны были предстать перед трибуналом, чтобы их пытали до тех пор, пока они не выдадут своих сообщников.
      В монастыре святого Павла были выбраны несколько наиболее ответственных молодых монахов. Им вменялось в обязанность подниматься по вечерам на монастырскую колокольню и внимательно следить за печными трубами над крышами городских домов. Те, откуда не шел дым, немедленно брались под подозрение. Их владельцев надлежало привести к инквизиторам. Если они не сознаются в совершенном преступлении, говорилось в распоряжении святейшего приора, их следует пытать на дыбе. Если дыба не сломит их упрямства, им придется испытать на себе сначала пытки водой, а потом огнем и раскаленными щипцами. В конце концов они не только признают свою вину, но и назовут имена пособников.
      – Вот так! – воскликнул Охеда. – Я докажу Торквемаде свое беспримерное рвение. И, может быть, королева наградит своего верного слугу.
      Не успел он произнести этих слов, как в его келью ворвались монахи, спешившие сообщить о том, что в их городе разразилась эпидемия чумы.
      Охеда поднял правую руку.
      – Не иначе, сам Господь Бог решил наказать эту грешную землю, – торжественно произнес он. – Да свершится Его воля.
      Чума свирепствовала, люди умирали прямо на улицах.
      – Святейший приор, – наконец сказал инквизитор Морилло, – в создавшихся условиях наша работа стала небезопасной. Мы каждый день допрашиваем обвиняемых, а они ведь могут оказаться больными и заразить нас. Если так и дальше пойдет, чума в конце концов проникнет и в монастырь святого Павла. У нас есть только один выход, святейший приор.
      – Покинуть этот проклятый город, – кивнул Охеда. – Господь пожелал наказать грешников, но едва ли ему угодно, чтобы мы, исполнители Его воли, подверглись их участи. Да, нам следует уехать из Севильи.
      – Мы можем переселиться в Арасену и подождать, пока не кончится эпидемия.