Кейт отказалась прийти на торжество. Бруно тоже. Я обиделась на них, но Кейт только пожала плечами. Поэтому на празднике были только я и няньки. Клемент и Юджин, обожавшие детей, присоединились к нам позже и устроили веселые игры, чтобы развлечь малышей. Клемент замечательно изображал собаку. Он возил детей на спине и при этом лаял.
      Я смеялась, глядя на них.
      Как всегда, Кейт была полна дворцовых сплетен о короле и его новой жене.
      - Бедняжка! - восклицала Кейт. - Говорят, что она не хотела выходить замуж за государя. Она обожает Томаса Сеймура. Ах, что за мужчина! Он - дядя юного принца Эдуарда и очень хорош собой. Но она приглянулась королю, и мистеру Томасу, несмотря на все его повадки пирата, пришлось отступить, и леди Екатерина Латимер, еще одна Кейт, досталась королю. Теперь ты понимаешь, что государь любит женщин по имени Кейт, хотя его привязанность непродолжительна. И у женщины нет выбора, когда он указывает своим монаршим перстом и говорит: "Ты будешь следующей".
      Так оно и вышло, ибо через несколько недель король женился на Екатерине Парр.
      В августе я поняла, что опять беременна. Бруно был обрадован. Мне не удалось подарить ему мальчика в первый раз, но, может быть, я это сделаю теперь.
      Мысль о еще одном ребенке доставляла мне радость. Я ни о чем другом не могла и думать. Опять беседовала о детях с моей матерью, достала крошечные платьица, которые носила Кэтрин, когда была совсем малышкой. Я думала только о ребенке, которого ждала.
      Скоро снова наступит Рождество. Я уже сказала девочкам о том, что скоро у них появится братик или сестричка и будет жить с ними в детской. Хани помрачнела. Потом сказала:
      - Я не хочу этого. Я не хочу даже, чтобы здесь была Кэт. Я хочу, чтобы здесь была только Хани, как раньше.
      Я всегда боялась ревности между детьми. Я старалась уделять Хани больше внимания, чтобы показать, что ничем не выделяю Кэт.
      Хани спросила, кого я больше люблю: ее, Кэтрин или того малыша, который скоро появится.
      Я ответила, что люблю всех одинаково.
      - Нет! - воскликнула она. - Ты не всех одинаково любишь!
      Меня беспокоило ее поведение. Конечно, она была права. Я любила ее. Но как я могла не любить свое собственное дитя еще больше?
      На следующий день после этого разговора Хани пропала. Меня мучили угрызения совести, я обвиняла себя в том, что не сумела скрыть, что она значит для меня чуточку меньше, чем Кэт. Я должна быстро найти ее. Но это было нелегко. Я обыскала весь дом. Потом позвала Клемента. Хани всегда была его любимицей, и я подумала, что он может знать какое-нибудь потайное место, где она прячется.
      Он забеспокоился. Его первой мыслью были пруды, где разводили рыб. Он снял огромный белый фартук и с руками в муке бросился туда.
      К счастью, там были двое рыболовов. Они сказали, что провели здесь все утро и девочки не видели.
      Мы испытали сильное облегчение. К этому времени к нам присоединился Юджин. Няньки и Клемент считали, что нам следует разбиться на две или три группы. Мы так и сделали. Я отправилась с одной молоденькой няней, девочкой лет четырнадцати по имени Луси.
      Неожиданно я вспомнила о подземных галереях. Я никогда не была там. Часть их обрушилась, и Бруно говорил, что ходить туда опасно. Когда он был мальчиком, один монах во время обвала был там похоронен заживо.
      Я думала об этом, когда бежала к подземелью.
      Я говорила Хани, чтобы она и близко не подходила к подземным галереям и прудам. Но когда дети хотят привлечь к себе внимание или чувствуют себя несчастными, они часто нарушают запреты.
      Для того чтобы попасть в галереи, нужно было спуститься в подземелье по каменной лестнице. Юная нянька осталась наверху. Но я так беспокоилась о Хани, что не чувствовала страха.
      Спускаясь, я звала ее по имени. Попав в темноту после яркого солнечного света, некоторое время я ничего не видела. Неожиданно внизу из мрака появилась темная фигура. У меня по спине пробежала дрожь. Я сделала шаг вперед ступеньки не было, и я упала вниз, перелетев через две или три ступеньки, и оказалась на сырой земле.
      Надо мной склонилась темная фигура. Я закричала.
      Голос произнес:
      - Дамаск!
      Надо мной стоял Бруно, и я почувствовала, что он разгневан.
      - Что ты здесь делаешь?
      - Я.., я упала.
      - Вижу. Зачем ты пришла сюда?!
      - Хани пропала, - ответила я. Он помог мне подняться на ноги. Меня трясла дрожь.
      - С тобой все в порядке? - спросил он. В его голосе чувствовалось беспокойство, и я с возмущением подумала: "Он беспокоится не обо мне, а о ребенке, которого я ношу".
      Я неуверенно произнесла:
      - Да, со мной все хорошо. Ты не видел Хани? Она пропала. - Казалось, Бруно не расслышал моих слов.
      - Я просил тебя не ходить в эти туннели, - сказал он.
      - Я никогда прежде и не ходила. Я думала, что там заблудился ребенок, поэтому и пришла сюда.
      - Ее здесь нет. Я бы увидел ее, если бы она была здесь.
      Он взял меня за руку, и мы вместе стали подниматься по лестнице. Когда мы выбрались наверх, он внимательно оглядел меня и сказал:
      - Никогда больше не спускайся вниз. Это опасно. Я спросила:
      - А как же ты, Бруно?
      - Я знаю эти туннели. Я изучил их, когда был еще мальчишкой, и я очень осторожен.
      В то время я слишком беспокоилась о Хани, чтобы задавать вопросы, но позднее мне захотелось их задать.
      Мы с нянькой вернулись в дом. Хани все еще искали. Я была в отчаянии, когда мальчуган, живший в одной из пастушеских хижин, принес записку. Хани была в избушке матушки Солтер. Не могу ли я поскорее забрать ее домой?
      Без промедления я отправилась в лесную избушку. Как и прежде, в очаге горел огонь и на нем стоял черный от копоти котелок. У огня сидела матушка Солтер. Казалось, она не изменилась с тех пор, как я впервые увидела ее. Возле нее у очага сидела Хани. Лицо ее было грязным, платье запачкано. Я вскрикнула от радости и подбежала к ней. Я хотела обнять ее, но она отстранилась. Я чувствовала, что за нами наблюдает матушка Солтер.
      - Хани! - воскликнула я. - Где ты была? Я так испугалась.
      - Ты думала, что потеряла меня?
      - О, Хани, я думала, что с тобой случилось что-нибудь ужасное.
      - Тебе все равно. У тебя есть Кэтти и еще будет маленький. Я сказала:
      - О, Хани, я не смогу пережить разлуку с тобой. Она угрюмо произнесла:
      - Переживешь. Кэтти ты любишь больше.
      - Хани, я люблю вас обеих.
      - Ребенок так не думает, - сказала матушка Солтер надтреснутым голосом.
      - Она ошибается. Я была вне себя от беспокойства.
      - Тогда забирай ее. И люби ее больше.
      - Пойдем, Хани, - сказала я, - ты ведь хочешь пойти домой, не правда ли? Ты ведь не хочешь остаться здесь?
      Хани оглядела комнату, и я видела, что она очарована тем, что увидела.
      - Рекин любит меня.
      - Спот и Падинг тоже тебя любят, - сказала я, назвав клички двух наших собак.
      Хани, довольная, кивнула. Я взяла ее за руку, и она не сопротивлялась. Она продолжала разглядывать комнату, и поскольку она не умела скрывать своих чувств, я поняла, что она сравнивает ее со своей уютной детской в Аббатстве. Она хотела вернуться домой, но не желала так легко уступить мне победу. Она была маленькой ревнивой собственницей. Некоторое время я принадлежала только ей, и она не желала ни с кем делиться.
      - Когда дети подрастают, всегда так, - сказала я матушке Солтер.
      - Лучше заботься о Хани.
      - Я и так это делаю.
      - Для тебя же будет лучше, если ты будешь делать так и впредь.
      - В угрозах нет необходимости. Я люблю Хани. Подобная ревность - обычное дело. Как она попала сюда?
      - Я слежу за этим ребенком. Она убежала и заблудилась в лесу. Я узнала об этом и послала мальчика разыскать ее. Он привел ее ко мне.
      Взгляд старухи был затуманен. Рот улыбался, но глаза оставались холодными.
      - Я узнаю, если она в чем-либо будет нуждаться, - продолжала она.
      - В таком случае, вы знаете, как хорошо заботятся о ней.
      - Забирай ребенка. Она устала. Она знает, как найти меня, если ей понадобится.
      - Ей никогда это не понадобится, пока я забочусь о ней.
      Когда мы покидали избушку, я крепко сжимала руку Хани.
      - Никогда, никогда больше не убегай, - сказала я.
      - Я не буду, если ты будешь меня любить, любить больше всех, больше, чем Кэт больше, чем нового малыша.
      - Я не могу любить тебя больше, Хани. Нет такой любви на свете. Я могу любить тебя также.
      - Я не хочу нового ребенка и рассказала об этом бабуле Солтер.
      - Но тогда вас будет трое. Трое лучше, чем двое.
      - Нет, - твердо ответила Хани, - лучше всего, когда ты - единственная.
      Я отвела ее домой, смыла с нее грязь, дала большой кусок хлеба с орехами, только что испеченного для нее Клементом, который сделал наверху большую букву "Х". Это обрадовало ее, она вновь была счастлива.
      Но, когда Хани легла спать, у меня начались схватки, и той же ночью произошел выкидыш.
      Моя матушка, узнав о случившемся, тотчас же пришла и привела с собой повитуху.
      - Это был бы мальчик, - сказала повитуха. Я не хотела ей верить. Она относилась к тому типу женщин, которые все превращают в трагедию. Она знала, что мы ждали сына.
      Повитуха сказала, что это большое счастье, что я вообще выжила, и этим я обязана ее искусству. В течение недели я была прикована к постели, и у меня было время подумать. Я не могла забыть лицо Бруно, когда он узнал, что случилось. Наверное, у короля был менее грозный вид, когда он склонялся над постелью бедной королевы. Мне даже показалось, что в этот момент Бруно ненавидел меня.
      Я много думала о Бруно. Я вспоминала о том, как ночью из окна видела его возвращающимся из подземелья. Но зачем он ходил туда в тот день, когда я искала Хани? Если там в любой момент может произойти обвал, то для него это так же опасно, как и для любого другого.
      К апрелю следующего года я опять ждала ребенка. Перемены, происшедшие с Бруно, когда он узнал об этом, были удивительны. Он всегда страстно хотел иметь детей, но, когда родилась Кэтрин, он относился к ней безразлично. Хани же он просто не замечал. Как он поведет себя, если я рожу мальчика? Не захочет ли отнять его у меня?
      Временами во мне просыпалось недоверие к Бруно. Что я вообще знаю об этом странном человеке, моем муже? Он был воспитан в Аббатстве как ребенок, посланный с небес. Потом он столкнулся с действительностью. Теперь же, похоже, он готов потратить свою жизнь на то, чтобы доказать, что он и на самом деле не такой, как все.
      Мне казалось, что я понимаю заботы Бруно, и это рождало во мне нежность к нему. Переустройство нашего маленького мира было грандиозным проектом. Мы дали работу многим людям, и в округе все стало процветать. Соседи начинали смотреть на Аббатство с уважением, как и в прежнее время. Какой бы счастливой и полезной могла бы стать наша жизнь, если бы Бруно не был одержим идеей доказать, что он сверхчеловек.
      Во время своей беременности я реже видела его. Он работал как одержимый. Бруно предполагал перестроить дом так, чтобы тот походил на замок, и на время работ мы переехали из него в кельи монахов.
      В жилище монахов было что-то жуткое. В этом строении не было достаточно большой комнаты для нас, и мы занимали отдельные спальни. У Хани и Кэтрин была одна келья на двоих, я боялась, что по одиночке им будет страшно. Мне самой все время казалось, что я слышу крадущиеся шаги в ночи, и часто, поднимаясь по винтовой лестнице, думала, что увижу призрак. Конечно, это была игра воображения, но часто, лежа без сна, я думала о монахах, которые здесь жили почти двести лет. Мне хотелось знать, о чем они думали по ночам в своих кельях. У меня, как у многих беременных женщин, разыгралось воображение, и я спрашивала себя о том, не оставляли ли умершие после себя какие-нибудь знаки для тех, кто придет после них. В то время я чаще, чем прежде, думала о тех днях, когда появился Ролф Уивер. Я представляла себе ужас монахов, когда они узнали о том, что Ролф и его люди уже в Аббатстве. Мне хотелось поскорее вернуться в перестроенный дом.
      Иногда я подымалась ночью и через дверную решетку смотрела на детей, просто для того, чтобы убедиться в их безопасности. Когда я ждала ребенка, то все, что происходило вне моей маленькой вселенной, не имело большого значения. Я относилась к тому типу женщин, которые в первую очередь матери. Даже мои чувства к Бруно были материнские. Возможно, если бы это было не так, я бы лучше понимала, что происходит вокруг.
      Изменения затронули и Кейсман-корт.
      Я не часто бывала там, потому что не хотела встречаться с Саймоном Кейсманом. Матушка моя, женщина бесхитростная, ненароком рассказала мне, что часть украшений нашей часовни продана и в тайнике в часовне хранится Библия, переведенная на английский.
      Если Саймон Кейсман принял доктрины реформаторов, то он был в не меньшей опасности, чем Бруно.
      Я часто думала, вспоминая при этом отца, почему такое значение придают тому, как люди поклоняются Богу. Ведь верующему надо просто выполнять заветы Христа, главный из которых: "Возлюби ближнего своего как самого себя".
      Это было странное лето. Целыми днями слышался шум строительных работ, и я видела Бруно все меньше и меньше. Я нередко размышляла о том, что в то время, как рабочие строят стены нашего обширного дома, он быстро возводит преграду между нами, и стена эта становилась такой высокой, что грозила совсем скрыть его от меня.
      Время от времени до меня доходили новости из внешнего мира. Парламент провозгласил нашего государя защитником веры и верховным главой церкви Англии и Ирландии, королем Англии, Ирландии и Франции. То, что у Его Величества появилось желание воевать и он начал войну во Франции, меня интересовало мало. Все обрадовались, когда в один из сентябрьских дней услышали о том, что король взял Булонь и, несмотря на болезнь, вошел в город во главе войск. По всей стране отслужили молебны, и архиепископ Кранмер, сочувствовавший реформаторам, заметил королю, что, если люди смогут возносить хвалу Господу по-английски, они будут понимать, за что они молятся, и их молитвы будут более пылкими. Простые люди, произнося молитвы, не знают, что желают благополучия королю, так как не понимают латыни. Король оценил справедливость этих слов и позволил архиепископу составить несколько молитв по-английски, они и были произнесены в церквях.
      Я представила себе ликование в Кейсман-корте. В нашем же доме настроение было прямо противоположным. Даже Клемент был несколько подавлен.
      Если бы я не была столь поглощена детьми, я бы почувствовала назревающий в стране конфликт, который столь явно отражался на наших двух домах.
      Потом мы узнали, что французский дофин двинул свою армию на нашего короля, отбил Булонь и государь вынужден был отступить в старые английские владения в Кале, так что он не много приобрел в этой военной кампании.
      Я слышала, как Клемент говорил:
      - Все повернулось бы иначе, если бы не вмешивался архиепископ Кранмер со своими реформаторскими идеями. Бог явно недоволен.
      В старое время отец обсудил бы эти перемены со мной. Без сомнения, мы бы оценили достоинства старой и новой веры. Может быть, мы бы даже лрочли Библию на английском. Я знала, что такая Библия есть в Кейсман-корте, и надеялась, что ее не найдут, потому что она представляла огромную опасность для матушки и ее близнецов. До Саймона Кейсмана мне дела не было.
      По мере приближения родов я начала чувствовать себя все хуже и хуже.
      Ноябрь был мрачным и ненастным, мне не хотелось встречать Рождество в монашеской келье. Я следила за преображением дома аббата, который с каждым днем все больше и больше напоминал замок Ремуса, но был еще более величественным.
      Потом в один из ноябрьских дней, на два месяца раньше срока я родила ребенка - мертвого мальчика.
      Я не знала об этом еще целую неделю, потому что сама находилась на грани смерти.
      ***
      Бруно написал Кейт и попросил ее приехать. Лорд Ремус в это время защищал Кале от французов, и Кейт приехала без промедления.
      Она была потрясена, увидев меня.
      - Ты очень изменилась, Дамаск, - сказала Кейт. - Ты похудела, у тебя заострилось лицо. Ты стала взрослой. Ты выглядишь так, словно многое пережила, и это изменило ту Дамаск, которую я знала.
      - Я потеряла двоих детей, - ответила я.
      - Многие женщины теряют детей, - промолвила Кейт.
      - Возможно, это и меняет их.
      - Если они такие же, как ты. Ты - вечная мать, Дамаск. Понимаешь ли ты, какие мы разные?
      - Ты имеешь в виду всех людей?
      - Я говорю о.., нас четверых.., тех, кто на ветке, о которой я тебе рассказывала раньше. Там нас было четверо - ты, я, Руперт и Бруно, все вместе.
      - Бруно не был одним из нас.
      - О нет, он все-таки один из нас. Не под нашей крышей, но он часть нашего квартета. Ты - вечная мать, я - шалунья, Руперт - пай-мальчик, - Кейт сделала паузу. - А Бруно? Бруно - это тайна. Ну, например, что ты знаешь о Бруно?
      - Мне кажется, я знаю его все меньше и меньше.
      - Так всегда с тайнами. Чем глубже заходишь в лабиринт, тем больше опасность заблудиться. Тебе не следовало влюбляться в Бруно. Ты все слишком остро воспринимаешь. Тебе надо было выйти замуж за Руперта. Почему ты не послушалась моего совета?!
      - Откуда ты можешь знать, что мне следует делать?
      - Потому что в некоторых вещах я разбираюсь лучше, чем ты, Дамаск. Мне недостает твоих познаний в латыни и греческом, но я знаю о других, более важных вещах. Ты была очень больна. Услышав об этом, я чуть не сошла с ума. Такого со мной никогда не было.
      - Ты очень добра, Кейт.
      - Да нет, совсем нет! Я - интриганка, ты ведь знаешь это, и ничто меня не изменит. Теперь я полечу тебя.., но не настоями трав и горячим питьем. Это я предоставлю твоей матери. Я оживлю тебя своей непрестанной болтовней. Признайся, Бруно любит тебя?
      - Он и любит не так, как другие люди.
      - Бруно страстно любит.., себя. У него гипертрофированная гордыня. Поэтому он и строит такой большой дом. Он ждет сына, который станет его наследником. Бруно станет господином этого замкнутого мира. Он восстановит Аббатство.
      - Это государственная измена.
      - Короли не вечны. Но наша беседа становится опасной. И раз уж мы помянули о монархе, то скажу, что, прежде чем отправиться в Кале, Ремус был очень любезно принят королевой.
      - Расскажи мне о ней.
      - Она добра и спокойна и совсем не похожа на тех женщин, что прежде привлекали внимание короля. Она очень заботлива. Я слышала, что никто лучше нее не может перевязать ногу короля. Но она увлечена религией реформаторов.
      - Кейт, как ты думаешь, много ли сторонников у этой религии?
      - С каждым днем все больше и больше. Но я должна тебе сказать, что и шестая жена государя рискует головой.
      - Как, ты ведь говорила, что она хорошо о нем заботится?
      - Вполне возможно, что это ее и спасает. Епископ Гардинер плетет интриги против нее. Ты слышала об Анне Аскью?
      - Конечно, я слышала об Анне Аскью, которая открыто объявила себя сторонницей новой религии и за это была отправлена в Тауэр. Ее жестоко пытали и в конце концов отправили на костер.
      - Известно, - продолжала Кейт, - что, пока Анна Аскью была в тюрьме, королева посылала ей еду и теплую одежду.
      - Акт великодушия, - промолвила я.
      - Который был истолкован сторонниками старой веры как измена. Говорят, что ее часы сочтены и жене короля суждено быть обезглавленной.
      Меня охватила дрожь.
      - Как близки к смерти королевы! - сказала я.
      - Как близки к могиле все мы! - ответила Кейт.
      Вскоре после этого Кейт покинула нас, и я удивилась, когда посыльный принес мне письмо, в котором она сообщала, что ждет ребенка.
      - "Ремус вне себя от радости, - писала она. - Что до меня, то я не столь обрадована. Мне жаль, что придется провести эти долгие месяцы, чувствуя себя неуклюжей, ожидая развязки столь же болезненной, сколь и унизительной. Как бы мне хотелось, чтобы существовал какой-нибудь другой способ обзаводиться детьми. Насколько приличнее было бы их покупать, как мы приобретаем замок или поместье, выбирая то, что хотим. Разве это было бы не более цивилизованно, чем этот животный процесс? ".
      Признаю, я почувствовала зависть. Я подумала о моем мальчике, которому суждено было умереть, о том, как страстно я его желала. А Кейт ждет ребенка, хотя никогда не хотела стать матерью.
      В течение следующих шести месяцев я посвятила себя своим девочкам, стараясь не горевать по погибшему ребенку. Я наблюдала, как постепенно растет замок, удивляясь тому, что Бруно так богат, что в состоянии построить такой дом.
      Когда я спрашивала его об этом, он выражал явное неудовольствие. Его отношение ко мне изменилось. Разочарование, связанное с потерей сына, было очень сильным, и он не скрывал этого. А я все думала о бедной Анне Болейн, которой не удалось родить мальчика, и как Кейт сравнивала Бруно с королем.
      Где тот страстный юноша, который так очаровал меня? Иногда мне казалось, что тогда он просто притворялся. Намеренно играл роль. Ведь все, что он делал после своего возвращения, имело определенную цель. Поскольку я не ходила в Кейсман-корт, матушка часто навещала меня.
      - Твой отчим дивится великолепию нового дома, который вы строите. Он говорит, что твой муж должен быть бесконечно богат, - как-то сказала она.
      - Это не так, - быстро возразила я. - Ты же знаешь, что Аббатство было ему подарено. У нас есть все необходимые материалы. Мы используем кирпич из разобранных зданий, так что строительство обходится не так уж и дорого.
      - Твой отчим говорит, что в стране ширится движение за возвращение монастырей и что монахи вновь собираются и живут вместе, как прежде. Он считает, что это очень опасно.
      - Еще более опасно, мама, увлекаться новыми идеями.
      - Почему люди так неразумны и не живут только ради своих семей? вздохнула матушка.
      Я согласилась с ней.
      Она привела с собой близнецов, дети играли вместе, а мы с любовью наблюдали за ними и смеялись их проказам. Я поняла, что имела в виду Кейт. В конце концов, и моя мать, и я были похожи - вечные матери, как сказала бы Кейт.
      В должное время Кейт родила сына. Она писала:
      "Он крепкий, здоровый мальчуган. Ремус горд, как павлина, Когда я рассказала об этом Бруно, его мраморная кожа слегка порозовела.
      - Мальчик! - промолвил он. - Некоторые женщины рожают мальчиков.
      Это был упрек, и я воскликнула:
      - Разве моя вина, что ребенок родился мертвым? Или ты думаешь, что меня это обрадовало?
      - Истеричка! - холодно произнес он. Я испытывала зависть к Кейт, и сердце мое было полно негодования от того, что мой ребенок умер, в то время как у Кейт, которая никогда не желала быть матерью, был сын.
      Она хотела, чтобы я приехала на крестины. "Привози с собой детей. Кэри все время вспоминает Хани и Кэтрин. Он изобрел множество новых способов их дразнить", - писала Кейт.
      Бруно не пытался помешать моей поездке в замок Ремуса, поэтому через некоторое время я отправилась туда с двумя малышками.
      Ребенка Кейт окрестили Николасом.
      - В честь святого, - сказала она. Позднее Кейт сократила имя до Колас.
      Еще до моего возвращения домой до нас дошли вести о смерти государя. Странно, но я была опечалена. Сколько я себя помнила, король Генрих все время был на троне. Я вспомнила тот день, когда мой отец обнимал меня, а я смотрела, как мимо проплывали король и кардинал. Тогда король был золотоволосым молодым человеком, а не монстром и кардинал, ныне давно покойный, путешествовал с ним вниз по реке в Хэмптон. С тех пор король убил двух жен и по крайней мере, двух сделал несчастными. А теперь и сам был мертв.
      На обратном пути в Аббатство я встретила похоронную процессию, направлявшуюся из Вестминстера в Виндзор. Катафалк с 80 тонкими восковыми свечами, каждая их которых была высотой в два фута, и вышитые золотом на алом фоне хоругви, балдахин из серебряной ткани с оборками из черного и золотого шелка - все это производило сильное впечатление. Уходила целая эпоха. Мне хотелось знать, что ждет нас в будущем. Я вспоминала своего отца, арестованного и брошенного в мрачный Тауэр, и мне чудились крики тех, кто был осужден королем на сожжение или, еще хуже, на повешение и четвертование. Мы долго жили под гнетом тирана и, конечно, надеялись на лучшее.
      Новому королю Эдуарду исполнилось всего десять лет, он был слишком юн для того, чтобы управлять страной, но рядом с ним были два могущественных и честолюбивых дядюшки.
      Я добралась до Аббатства. Оно угрожающе возвышалось надо мной, и я не почувствовала уверенности в будущем.
      БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ГОДЫ
      Все Аббатство было в ужасе. Джеймс, один из наших рыбаков, ходил в город продавать излишки соленой рыбы. Назад он вернулся с известием о том, что видел, как изображения святых изымаются из церквей и сжигаются на улицах. В Чипе он слышал зловещие разговоры:
      - Пришел конец папистам. Скоро их вытащат из церквей и повесят.
      Новый король сочувствовал идеям реформаторов и был окружен ими. В его часовне молитвы читались на разном языке, и теперь не считалось грехом иметь дома Библию на английском.
      Матушка пришла навестить нас и принесла первые весенние цветы из своего сада.
      - Король умер. Упокой, Господи, его душу, - сказала она и добавила:
      - Кажется, сейчас начинается новое славное правление.
      Я знала, что она повторяет услышанное, и догадывалась, что Саймон Кейсман не принадлежал к числу тех, кто недоволен нынешним поворотом событий.
      На душе у меня стало тревожно. Бруно следовало быть поосторожнее. Если государь доброжелательно относится к религии, то власть предержащие станут коситься на общины вроде той, что пытается создать Бруно. И даже если бы он и пытался сделать вид, что является обыкновенным владельцем поместья, он все равно попал бы под подозрение.
      Поскольку король был слишком молод, чтобы управлять страной, его дядя, граф Хартфорд, был назначен регентом и немедленно удостоен титула графа Сомерсета. Он стал самым могущественным человеком в стране. Он был честолюбив и продолжил войну, начатую еще покойным королем, и меньше чем через шесть месяцев после смерти Генриха VIII повел войска в Шотландию. Ремус был с ним и участвовал в решающем сражении, где победа досталась регенту дорогой ценой.
      Так война коснулась и нас, хотя шла слишком далеко от нашего дома. Дело в том, что в этой битве был убит Ремус.
      Кейт писала, что скорбит по своему дорогому смелому Ремусу, но я догадывалась: она не будет долго сетовать на судьбу.
      Наш замок был закончен. Я говорю о нем, как о замке, потому что, хотя он и назывался аббатство Святого Бруно, в его серых каменных стенах, возведенных в готическом стиле, таилось нечто средневековое. На месте резиденции аббата возвышалось величественное сооружение, напоминавшее замок Ремуса своими круглыми башнями, по одной в каждом углу. По обеим сторонам ворот были построены укрепления со стоками для кипящего масла и укрытиями для лучников, напоминавшие о старых норманнских крепостях, своего рода анахронизм в наши дни. Но, по мнению Бруно, так как мы строили из старого камня, который уже использовали для строительства Аббатства двести лет назад, мы должны придерживаться старомодного стиля. Внушительного вида здание с зубцами и бойницами походило на средневековую крепость, но внутри были все те роскошь и изящество, которые, по-моему, можно было встретить только в местах, подобных королевскому двору в Хэмптон-корте.
      Каждая шестиугольная башня, подобная небольшому дому, состояла из четырех этажей. В них можно было жить изолированно от остального замка. Бруно обособился в одной из башен и проводил там довольно много времени. Самая верхняя комната служила ему спальней, и с тех пор, как мы переехали в новое жилище, я видела его очень редко.
      Некоторые комнаты старого дома аббата были сохранены, но появилось так много новых, что в замке было легко заблудиться.
      Его большой банкетный зал украшали красивые гобелены. Бруно ездил за ними во Фландрию. В конце зала находилось возвышение, на котором располагался Бруно и его почетные гости, в то время как все остальные ели за большим столом.
      Я так и не поняла, зачем Бруно выстроил такой огромный дом. Иногда мне казалось, что он хочет жить как знатный лорд, а иногда, - что пытается основать монашеский орден.
      Когда мы переехали в новый дом, Бруно устроил большой прием и пригласил многих наших соседей. Пришли Саймон Кейсман с моей матушкой, и приехала Кейт.
      Огромный зал был украшен зеленью и цветами из нашего сада, я стояла с Бруно и принимала гостей. Я редко видела его таким взволнованным.
      На возвышении я сидела по правую руку от него, Кейт - по левую, там же были Саймон Кейсман и моя матушка. Бруно велел мне пригласить нескольких богатых людей, которые были знакомы с моим отцом, и я сделала это. Они все пришли. Они жаждали посмотреть, действительно ли верны доходившие до них слухи о перестройке Аббатства.
      Клемент превзошел самого себя. Это был настоящий пир. Я никогда не видела такого количества пирогов, тортов и огромных бараньих и говяжьих ног. Там были молочные поросята и кабаньи головы, а также всевозможная рыба. Матушка была изумлена, она пробовала то одно, то другое, пытаясь угадать, что придает блюдам особый вкус.
      Потом были танцы. Бруно и я открывали бал. Позднее моим партнером оказался Саймон Кейсман.
      - Я и понятия не имел, - сказал он, - что ты вышла замуж за такого богатого человека. По сравнению с ним я нищий.
      - Если тебя это злит, то лучше не сравнивай. Бруно танцевал с Кейт, и мне хотелось знать, о чем они говорят.
      Во время бала случилось странное происшествие - неожиданно появилась одетая в длинный черный плащ женщина, ее лицо скрывал капюшон.
      Все, уверенные, что это вестница зла, отпрянули назад, с удивлением глядя на нее.