- И матерью, - ответила она. - А ты стал хозяином этого огромного Аббатства.
      - Тебя это удивляет, не так ли?
      - Очень.
      - Дамаск была удивлена меньше.
      - Ну что ты, Бруно, - сказала я, - я была потрясена.
      Но он продолжал:
      - Дамаск не так сильно интересуют материальные блага, как тебя, Кейт. Что ты теперь думаешь о бедном мальчике, который искал пристанища в твоем доме?
      - Я думаю, - сказала Кейт, - что он был пронырой. У него были драгоценности, и, кажется, на них он и сделал состояние. Хотя ему следовало бы и поделиться кое с кем.
      Они пристально посмотрели друг на друга, а я сказала:
      - Это все в прошлом. Бруно повернулся ко мне:
      - А наше будущее, Дамаск, твое и мое, здесь. Вместе мы построим самый красивый дом, который когда-либо видели, и по сравнению с ним даже замок Ремуса будет казаться невзрачным.
      - Мне не нравятся такие сравнения, - сказала я. - Давай покажем Кейт, что мы намереваемся подстроить на месте дома аббата.
      Он обрадовался. И вновь, когда он показывал Кейт свои владения, я почувствовала, как его переполняет гордость.
      Мы поженились. Церемония была немногим менее пышная, чем у Кейт. На мне было свадебное платье, сшитое белошвейкой моей матери, за шитьем которого она присматривала лично. Мой свадебный пирог был, я думаю, лучше, чем у Кейт, потому что его пек Клемент. А Юджин превзошел себя - вино лилось рекой, почти как на королевских пирах.
      На свадьбе пировали и танцевали, а позже часть гостей проводила нас до Аббатства, и мы остались одни в нашем новом доме.
      ЖЕНА И МАТЬ
      Как странно и как чудесно проснуться на следующее утро в спальне, ранее принадлежащей аббату. Я лежала, глядя на сводчатый потолок, и пыталась размышлять о том, что случилось со мной за последние несколько недель. Конечно, я не могла себе представить, что все будет так.
      Бруно уже не спал, и я сказала ему:
      - Когда подумаю обо всем, что со мной случилось, то понимаю, как чудесна может быть жизнь. Правда?
      Я быстро поняла, что подобные речи доставляют ему удовольствие. Я никогда не забуду, как он держал в тайне, что стал богатым, только из-за того, чтобы я вышла за него замуж ради него самого. И это вызывало нежность к нему. Я хорошо понимала его. Он был уверен в том, что не такой, как все остальные. Грубое пробуждение от этих грез унизило его, и он нуждался в постоянных уверениях в том, что не похож на других. Эти уверения были ему необходимы, и я дам их ему. А со временем он поймет, что я люблю его не меньше от того, что знаю правду о его рождении. Я постараюсь убедить его, что достигнуть того, чего достиг он, более достойно похвалы для человека, лишенного особых достоинств, чем для того, кто обладает особой властью.
      Но это в будущем.
      А сейчас мы радовались жизни. Бруно очень хотел бродить со мной по Аббатству и рассказывать, что и как он собирается перестроить, и услышать мои советы.
      - Мы вместе будем строить наш новый дом, - сказал он.
      Тем же утром я узнала, что он нанял несколько слуг, в основном мужчин, и, хотя у них не было физического сходства с Клементом и Юджином, они все же были похожи на них.
      Я спросила себя: "Не потому ли эти люди похожи на монахов, что живут в старом Аббатстве?" Я сказала Бруно:
      - Они напоминают мне Клемента и Юджина.
      - Это потому, что прежде они были монахами. Когда их прогнали из Аббатства, они были сбиты с толку и чувствовали себя потерянными. Теперь, услышав о том, что в Аббатстве живут, и узнав, кто живет, они вернулись. Они хотят работать здесь.
      Я ощутила беспокойство.
      - Они должны помнить, что здесь больше не монастырь.
      - Они знают, что король распустил монастырь.
      - Это разумно?
      Он посмеялся надо мной:
      - Ты должна предоставить такие дела мне. У нас будет богатое поместье, а значит, нужно много слуг. Эти люди знают Аббатство. Они умоляли меня дать им работу здесь, на этой земле, которую они знают всю свою жизнь. Я не мог отказать им. Кроме того, они будут хорошо работать на меня.
      - Я это понимаю. Но...
      - Я уверяю тебя, Дамаск, теперь это место стало совсем другим, чем при аббате.
      - Мне кажется, Бруно, - ответила я, - что нам нужно тщательно обдумывать наши действия. Откуда нам знать, каковы будут новые законы?
      Он повернулся ко мне, и лицо его сияло.
      - Здесь ты будешь жить в нашем собственном мире. Оставь свои страхи, Дамаск.
      Он был высок и красив, как бог, и так спокоен, что я почувствовала, что могу отбросить свои опасения. Я все еще пребывала в радостном блаженстве, когда он привел меня в старый скрипторий, место, где раньше переписывали рукописи и где я увидела еще одного незнакомца. Все говорило в нем как об ученом и стоике: кожа, напоминавшая старый пергамент, морщинки вокруг глаз, внимательный и спокойный взгляд.
      И прежде чем Бруно представил его мне как брата Валериана, я поняла, что это еще один из монахов Аббатства.
      - Здесь сохранились старые рукописи, не уничтоженные этими вандалами, сказал Бруно. - Валериан спрятал их. Теперь он достанет их, рассортирует и составит библиотеку.
      Да, даже в это первое утро в моей душе не было покоя. Но я забыла о своих страхах, когда мы пошли осматривать Аббатство.
      - Колокольня должна остаться, - сказал Бруно. - А разве можем мы разрушить церковь?
      Мы пошли взглянуть на нее. Как и многие ей подобные, она была построена в форме креста и была внушительных размеров: высота от пола до самой высокой точки сводчатого потолка достигала примерно пятидесяти футов. Я стояла в церкви, и мне казалось, что я слышу пение монахов. По мощеному полу я прошла к пяти алтарям, и мои шаги звучали неприлично громко. Каждый алтарь был посвящен своему святому. В центре находился алтарь Святого Бруно, основателя Аббатства, того самого Бруно, основавшего монашеский орден картезианцев. Здесь же находилась перегородка, за которой любой преследуемый мог найти убежище.
      - Как можно умышленно разрушить такое? - спросила я.
      Бруно улыбнулся мне.
      - Мы понимаем друг друга, - сказал он. - Мы сохраним церковь.
      Потом мы вышли из собора и осмотрели множество зданий, которые будут снесены для того, чтобы мы смогли построить наш дом.
      - Это потребует много труда, - сказал Бруно, - много труда, причем труда вдохновенного.
      - Мы будем строить вместе, как птицы вьют гнездо.
      - Гнездо! - воскликнул, смеясь надо мной, Бруно. - Сравнить все это великолепие с соломой и глиной!
      - Для птицы гнездо - дом, как будет для нас домом наше новое жилище, возмущенно ответила я.
      Он засмеялся и поцеловал меня. И я взволнованно подумала, что мы так же, как и другие молодожены, влюблены друг в друга и мечтаем о будущем.
      Он повел меня в монастырские спальни и трапезную. В трапезной были длинный стол и скамьи, в каждом конце комнаты каменная винтовая лестница вела в многочисленные кельи с решетками на дверях, через которые можно было видеть, что происходит внутри. Все кельи были совершенно одинаковыми. В каждой на полу лежал соломенный тюфяк, на стене висело распятие. Грабителям здесь нечем было поживиться.
      - Наш дом не будет слишком современным. Мы должны сохранить архитектуру, сохранить этот древний норманнский стиль, - сказал Бруно.
      - Так и будет, ибо мы станем использовать старый камень, а некоторые из зданий слишком хороши для того, чтобы их перестраивать.
      Бруно согласился. Он решил не перестраивать скрипторий, пивоварню и пекарню. Сейчас у нас было совсем мало слуг, но мы знали, потом понадобится больше. Бруно собирался сделать прибыльными ферму и мельницу.
      - В прежние времена, - сказал он мне, - странноприимные дома часто бывали полны. Я не хотел бы отказывать усталым путникам, и, возможно, со временем аббатство Святого Бруно станет убежищем для гонимых, таким, как оно было прежде.
      - А ты станешь аббатом. А я? У аббатов нет жен, ты же знаешь.
      - Я буду поступать так, как захочу.
      - Ну, в этом я уверена, - охотно согласилась я. Мы прошли к прудам, где разводили рыбу. Их было три. Первый соединялся со вторым, второй - с третьим.
      - Раньше здесь было достаточно рыбы, чтобы прокормить все Аббатство и еще продавать, - сказал Бруно. - Я надеюсь, что и теперь будет так же.
      - Я понимаю, у тебя будет свое Аббатство.
      - Я создам такую общину, какую хочу, и никто не скажет мне "нет".
      - Но в наше время это не так просто.
      - Просто или нет, - он был немного раздражен, - со мной ты в безопасности.
      - Я знаю это, Бруно, и ничего не боюсь! Но на самом деле я была встревожена. Я рассказала ему о той ночи, когда мы с Рупертом похоронили голову моего отца.
      - Я хотел бы сам принести ее тебе.
      - Ты бы очень рисковал, - возразила я. - Я благодарна Богу, что Руперта не поймали.
      - Он любит тебя, - сказал Бруно.
      - Да.
      - Но все же ты была готова делить со мной трудности, даже не зная, что будешь иметь то, что имеешь сейчас!
      - Когда ты со мной, мне не нужны сокровища, - ответила я.
      ***
      Это были странные дни. Столько нужно было сделать, обсудить и обследовать.
      В те дни мы не покидали свой маленький мир-Аббатство. Пока Бруно был со мной, я была счастлива. Я жаждала вести свое хозяйство и обдумывала, не следует ли мне завести такую же кладовую, как у матушки, и такой же сад.
      Мне нравилось быть с Бруно, слушать, как он рассказывает о своих планах. Мы часто говорили о будущих детях, и я поняла, что Бруно очень хочет иметь сына.
      В это время мы были рядом днем и еще более близки ночью. Только в те мгновения, когда я видела, как глаза Бруно загораются, как у фанатика, я чувствовала, что он удаляется от меня. Мне кажется, иногда он догадывался, что я не во всем верю ему. Он намеревался рассеять мои сомнения, и это меня беспокоило, потому что я знала себя достаточно хорошо для того, чтобы понимать, что меня нельзя заставить принять то, во что я не верю.
      Но в те дни все было не так.
      Мы были счастливы. Мы открывали друг друга, испытывая радость открытия, и я перестала удивляться, просыпаясь на новом месте, и уже не должна была объяснять себе, где я нахожусь и что случилось. Из Кейсман-корта пришел посыльный с известием, что у матушки начались роды и она послала за мной. Я торопливо набросила плащ и поспешила к своему прежнему дому. По дороге я спрашивала себя, стала бы матушка посылать за мной, если бы все было в порядке.
      "Моя бедная мать! - думала я. - Она недостойна моего возлюбленного отца. Не успело его тело остыть в могиле, как она вышла замуж". Пока я шла к старому дому, в душе моей всколыхнулись воспоминания детства, та нежность, с которой она относилась ко мне, те дни, когда я собирала для нее полевые цветы и она показывала мне, как составлять букет. Волнение матери, когда в Британии появились новые сорта роз. Все это было теперь дорого моему сердцу.
      Я добралась до ворот, на которых было написано крупными медными буквами: "Кейсман-корт". Я пересекла лужайку, где великолепный павлин, сопровождаемый невзрачной самочкой, важно шествовал по траве. С болью вспоминала я о том времени, когда кормила их бобами, а отец смотрел, смеялся и спрашивал меня: не кажется ли мне, что в павлинах есть что-то очень глупое? Не является ли павлин для всех нас примером, показывающим, что не стоит чрезмерно гордиться дарами, которыми Господь наградил нас?
      Когда я вошла в холл, слуги с любопытством посмотрели на меня. Мне казалось, они сплетничают по поводу того, что происходит в Аббатстве. "Мы должны быть осторожны", - в страхе подумала я.
      Я спросила:
      - Как себя чувствует моя мать?
      - Роды были трудными, госпожа, - ответила одна из горничных, приседая в реверансе.
      Я взбежала вверх по лестнице. Я была уже в галерее, когда из комнаты вышел Саймон Кейсман.
      - Так ты все-таки пришла, - сказал он.
      - Конечно, я пришла. Как матушка?
      - Она родила мальчика, но роды продолжаются.
      - Ты имеешь в виду, что не все идет так, как надо?
      - Мне кажется, родится еще один ребенок. Первый здоров и будет жить. Это тяжелое испытание для нее. В последнее время у нее было столько волнений. - Он укоризненно посмотрел на меня. - Она беспокоилась из-за твоего странного замужества.
      - В этом нет необходимости. Но я понимаю ее опасения. Когда она объявила мне о своем замужестве, я тоже тревожилась за нее.
      Повивальная бабка позвала нас, и мы подошли к комнате, где лежала моя мать.
      - Два малыша, - сказала повитуха. - И я ни за что на свете не смогу отличить их друг от друга.
      - Два! - воскликнул Саймон, и я почувствовала его волнение.
      - Как прошли роды? - спросила я. Повитуха начала рассказывать:
      - Вашей матушке было очень тяжело, но она благополучно родила их. Как ни была она измучена, но открыла глаза и сказала: "Мальчик!" Бедняжка, она так хотела сына! Я сказала ей: "Не один мальчик, моя дорогая, одного вам недостаточно. У вас их двое, и я никогда не видела таких крупных близнецов. Неудивительно, что они доставили столько хлопот при появлении на свет".
      - Могу я ее увидеть?
      - Благослови вас Господь, госпожа, именно этого она и хочет. Она спрашивала о вас много раз.
      Я вошла в комнату. Матушка лежала на спине на подушках, волосы в беспорядке, а на лице торжествующая улыбка.
      - Мама, - сказала я, становясь на колени у кровати, - ты родила здоровых близнецов. Она кивнула и улыбнулась.
      - Теперь тебе нужно отдохнуть, - промолвила я. Она улыбнулась мне, затем выражение ее лица изменилось.
      - Дамаск, ты счастлива?
      - Да, мама.
      Тень промелькнула на ее лице.
      - Это все так странно. Я не слышала ни о чем подобном. Твой отец был бы огорчен.
      - Мой отец на небесах, мама, - ответила я. - И я уверена, что он вместе со мной радуется моему замужеству.
      - Твой отчим беспокоится. Он опасается за тебя.
      - Скажи ему, пусть держит свои опасения при себе, мама. - Я видела, что конфликт между нами огорчает ее, поэтому быстро продолжала:
      - Теперь ты, должно быть, счастлива, у тебя два малыша. Однако теперь ты не сможешь проводить много времени в саду, тебе придется заботиться о близнецах.
      Она улыбнулась. Побеседовать о чем-то приятном - вот что ей было нужно. Если ее что-нибудь беспокоило, она старалась не думать об этом.
      Когда я вышла от матушки, Саймон Кейсман ждал меня.
      - Я хотел бы немного поговорить с тобой, прежде чем ты уйдешь, Дамаск.
      Я пошла вслед за ним в комнату, которая была кабинетом моего отца. Много раз мы беседовали здесь, глядя на лужайку у реки. Я почувствовала острую тоску по былому, и мне захотелось увидеть отца, обсудить с ним свои опасения. Я могла бы даже поговорить с ним о Бруно.
      - Я хочу знать, что происходит в Аббатстве, - сказал Саймон Кейсман. - До меня дошли странные слухи.
      - Какие слухи? - Я надеялась, что мой голос не выдаст охватившую меня тревогу.
      - Слухи о возвращении некоторых монахов. Я осторожно сказала:
      - Клемент и Юджин, работавшие на моего отца, получили у нас место.
      - Монахи! - произнес он, прищурив глаза, - И другие тоже. Все монахи.
      - Земли в Аббатстве обширные, - возразила я. - Есть ферма, которая должна давать прибыль. Если там и есть один или два монаха, то только потому, что они искали работу.
      - Надеюсь, - сказал он, - что вы с мужем не совершаете ничего противозаконного.
      - Я не понимаю тебя.
      - Аббатство Святого Бруно распущено. Было бы неразумно возрождать его, даже человеку, носящему фамилию Кингсмен.
      - Многие Аббатства стали поместьями, поскольку король и его министры подарили их. Надеюсь, вы не возражаете против этого?
      - Лишь в том случае, если те, кому они были подарены, не нарушают закон.
      В этот момент я ощутила твердую уверенность в том, что Саймон предал моего отца и ненавидела его за это.
      Я решила помучить его:
      - Владельцы таких Аббатств, как наше, конечно, должны полностью использовать возможности своих владений. Я и понятия не имела о том, как велико оно и сколько в нем было всего: ферма, мельница, пруды, полные рыбы. Аббатство очень богатое, и мы хотим получать большие доходы.
      Я увидела зависть, светившуюся в его глазах. Его губы скривились.
      - Будь осторожна, Дамаск. Боюсь, что в Аббатстве происходит много странного. Ты можешь оказаться в опасности.
      - Ты боишься этого! Нет, ты надеешься на это.
      - Теперь мне трудно тебя понять.
      - Ты хотел бы добавить Аббатство к своим владениям. Ты говорил мне об этом. Но ты опоздал. Оно наше.
      - Ты не правильно меня поняла. Разве не был я всегда добр к тебе? Разве я не позволил тебе жить здесь как дома?
      - У меня уже был дом.
      - Ты намерена мучить меня. Ты всегда это делала. Прекрати, Дамаск. Так будет лучше. Если бы ты была моим другом...
      - Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
      - Я предлагал тебе замужество.
      - И быстро утешился с моей матерью.
      - Я сделал это, чтобы сохранить тебе крышу над головой.
      - Ты так заботлив.
      - Ты и твой муж не слишком раздражайте меня. Если правда, что вы собираете монахов, то берегитесь. Я знаю, что у вас живут не только Клемент и Юджин.
      - Эти двое пришли из этого дома, помни это. Ты обвиняешь нас в том, что мы даем приют монахам, а ты сам? Разве не на тебя они работали? Как бы тебе самому не оказаться виновным в том, в чем ты обвиняешь нас. У моего мужа есть добрые друзья при дворе. Он был даже представлен королю.
      С этими словами я поклонилась и оставила Саймона Кейсмана. Я знала, что он смотрит мне вслед взглядом, в котором смешиваются гнев и желание, взглядом, который я так хорошо знала. Он никогда не простит мне, что я отказала ему и вышла замуж за Бруно. И тем более не простит Бруно то, что тот приобрел Аббатство, которым он так хотел завладеть.
      Его слова продолжали звучать в моих ушах: "Берегись!".
      Не посоветовавшись с Бруно, я наняла двух служанок. Они были сестрами служанок из Кейсман-корта. Они собирались предложить свои услуги моей матери, но, узнав о моем приглашении работать в Аббатстве, охотно согласились.
      Я объяснила Бруно, что таким образом наши владения будут больше походить на обычное поместье, и это его позабавило.
      Через несколько недель одна из них, Мэри, пришла ко мне с глазами, полными благоговейного страха. Она была в лесу, в доме матушки Солтер. Она немного покраснела, поэтому я догадалась, что ходила она за приворотным зельем. И матушка Солтер послала мне весточку. Она хотела немедленно встретиться со мной.
      Тем же утром я заглянула в хижину старухи. Как и прежде, там горел огонь. От почерневшего котла шел пар. Черный кот прыгнул на лавку и смотрел на меня своими желтыми глазами.
      - Присядь, - сказала матушка Солтер, и я села у очага напротив нее. Она что-то помешала в котле и сказала:
      - Пришло время, госпожа, сдержать свое обещание. Сейчас у тебя прекрасный дом. Ты готова принять ребенка.
      Она встала и отдернула занавеску - на соломенном тюфяке лежал спящий ребенок. Я посчитала, что ей должно было быть почти два года, ибо она была дочерью Кезаи и Ролфа Уивера. Ребенок, о котором я обещала позаботиться.
      Так много всего случилось с тех пор, как я дала это обещание, что успела забыть о нем. И теперь я была в замешательстве. Когда я давала клятву взять ребенка, мой отец был жив. Он согласился с тем, что ребенок будет жить в нашем доме.
      Матушка Солтер почувствовала мою тревогу.
      - Ты не можешь отказаться от обещания, данного умирающей, - сказала она.
      - С тех пор как я дала его, обстоятельства изменились.
      - Но клятва есть клятва.
      Ребенок открыл глаза. Девчушка была красавицей. У нее были темно-синие, фиалкового цвета глаза, а ресницы густые и черные, как и волосы.
      - Возьми ее, - велела матушка Солтер. Ребенок улыбнулся и потянулся ко мне. Когда я подняла ее, она обвила руками мою шею, как велела ей матушка Солтер.
      - Ну, дитя жимолости, - сказала ей ведьма, - обними свою мать.
      Девочка удивленно взглянула мне в лицо. Я никогда не видела такого прелестного существа.
      - Вот, - сказала матушка Солтер, - помни свою клятву. Горе тем, кто нарушает обеты, данные умершим.
      Я с девочкой на руках вышла из хижины ведьмы. Я отнесла ее в Аббатство.
      - Что это за ребенок? - требовательно спросил Бруно.
      - Я принесла ее, чтобы она здесь жила, - ответила я. - Она будет нашей дочкой.
      - Клянусь Богом, - воскликнул он, - ты делаешь странные вещи, Дамаск! Зачем ты принесла в дом этого ребенка? Я уверен, у тебя скоро будет собственное дитя.
      - Я обещала взять ее. Тогда это было легко. Мой отец был жив. Я рассказала ему о своем обещании, и он сказал, что я должна его сдержать.
      - Но зачем давать такие обещания?
      - Оно было дано умирающей. Он пожал плечами:
      - Слуги позаботятся о ней.
      - Я обещала относиться к ней, как к своей дочери.
      - Кому ты дала такое обещание?
      - Бруно, - сказала я, - я дала его Кезае на ее смертном одре.
      - Кезае! - Лицо его потемнело от гнева. - Кезае. - Он так произнес это имя, словно в нем было что-то непристойное. - Ребенок этой твари! Здесь!
      "Ох, Бруно, - подумала я, - разве сам ты не ребенок этой твари?!" Конечно, он рассердился именно по этой причине.
      - Послушай меня, - сказала я. - Кезая умирала и попросила меня позаботиться о ребенке. Я обещала и не возьму назад своего слова.
      - А если я не захочу, чтобы ребенок жил здесь?
      - Ты не будешь так жесток.
      - Ты еще меня не знаешь, Дамаск.
      Я пристально посмотрела на него. Таким я его еще никогда не видела. Лицо его было искажено от гнева. Казалось, будто расшалившийся малыш сдернул маску с этих неотразимых совершенных черт, которые так околдовали меня. Ненависть к этому невинному существу делала его похожим на дьявола.
      Как всегда, когда я была встревожена, язык мой становился необычайно остер.
      - Кажется, мне предстоит узнать нечто такое, что не доставит мне удовольствия! - воскликнула я.
      - Ты отнесешь ребенка туда, откуда принесла, - приказал он.
      - Ее место здесь.
      - Здесь! В моем Аббатстве!
      - Ее место со мной. Если это мой дом, то и ее тоже.
      - Немедленно отнеси ее туда, откуда принесла.
      - К ее прабабке, матушке Солтер, в хижину в лесу?
      "О, Боже, - подумала я, - ведь она может быть и твоей прабабкой".
      Я бы хотела, чтобы мне в голову не приходили такие мысли. Эта невинная малышка его сестра по матери, и поэтому он не желает держать ее в своем доме. Где же то божество, которым я так восхищалась? Его заменил человек с непомерной гордыней! Я ощутила страх. В этот момент я понимала Бруно лучше, чем когда-либо прежде, и я чувствовала, что он боится. Я была уверена, что могу любить в нем и его слабости, но в тот момент мои чувства к нему изменились. Обожание исчезло. Оно уступило место глубокой материнской нежности.
      Мне хотелось обнять его и сказать: "Будем же счастливы. Забудем о том, что ты не такой, как другие люди. Мы принадлежим друг другу, мы чудесным образом получили замечательное Аббатство! У нас есть будущее. Давай построим наше Аббатство как приют для тех, кто в нем нуждается. Давай вырастим наших детей в мире и согласии, и пусть эта малышка будет первой".
      Однако я поняла, что не вполне верю его складной истории о том, как он получил Аббатство.
      - Я думал, что ты будешь делать только то, что мне нравится, - произнес Бруно.
      - Ты знаешь, что самое большое мое желание - это угодить тебе.
      - И все же ты делаешь это... Мы так недавно женаты, а ты уже поступаешь вопреки моей воле.
      - Потому что я дала обещание - священный обет умирающей женщине. Ты должен понять, что я не могу нарушить моего слова.
      - Отдай ребенка тому, кто до сих пор о нем заботился.
      - Это ее прабабка, госпожа Солтер. Она угрожала мне проклятьем, если я не возьму ребенка. Но я оставлю ее у себя не из страха, а потому, что дала слово, и намерена сдержать его.
      Несколько минут он молчал. Потом сказал:
      - Я понимаю, что ты дала опрометчивое обещание. Это было неразумно. Это было глупо. Что же, пусть ребенок останется, но чтобы он не попадался мне на глаза. Я не желаю ее видеть.
      Он повернулся и пошел прочь, а я печально смотрела ему вслед. Я была несчастна. Мне хотелось быть такой, как моя мать, безмятежной и несклонной к критике. Но я не могла сдержать ход своих мыслей. Я не могла не понимать, что Бруно побоялся обидеть лесную ведьму.
      В наших отношениях появилась трещина. Ничто больше не будет прежним. Бруно понимал, что позволил маске на мгновение соскользнуть и что я увидела то, что за ней скрывается. И это сделал ребенок. Маленькая девочка заставила его проявить свою мстительность и, что еще хуже, трусость. С того момента между нами все изменилось. Мы реже бывали вместе. Ребенок занял значительную часть моего времени. Девочка была умной, шустрой и шаловливой, и каждый день я поражалась ее невероятной красоте. Она чувствовала неприязнь Бруно, хотя с первого дня ее появления в Аббатстве они едва ли видели друг друга. Я была уверена, что в душе она считала его чем-то вроде великана-людоеда.
      Хани повсюду топала вслед за мной, так что мне не легко было где-нибудь бывать без нее. Я чувствовала, что она всегда в тревоге, если меня нет. При виде меня ее глаза вспыхивали радостью и облегчением, и это было восхитительно.
      Естественно, что появление ребенка изменило домашний уклад. Если раньше он был довольно необычным, то теперь стал более нормальным. Бруно по-прежнему советовался со мной по поводу дома, строительство которого уже началось, и вел себя так, словно между нами не было разлада, но я понимала, что со временем он будет чаще видеть Хани и бесполезно станет прятать ее от него.
      Казалось, он понимал это и смирился с неизбежным присутствием девочки. Я была рада, хотя и видела, что между ними существует явная неприязнь. У Бруно она выражалась в притворном безразличии, но Хани была слишком мала, чтобы скрывать свои чувства. Она убегала от него, а когда он был поблизости, прижималась ко мне.
      Обстоятельства были непростыми, но с каждым днем я все больше любила девочку. Бруно я тоже любила, но иначе. Я обнаружила, что в мои чувства к нему закрадывается жалость.
      Матушка объявила о предстоящем крещении близнецов, и Кейт написала, что приедет, оставив Кэри с няньками, а Ремуса с его делами. Конечно, она остановится в Кейсман-корте, но первым делом заглянет в Аббатство повидать меня.
      Через несколько дней она появилась и, верная своему слову, тотчас же пришла в Аббатство. В своем чудесном бархатном платье красавица Кейт выглядела более элегантной, чем когда-либо. Октябрьский ветер разрумянил ее лицо и теребил выбившиеся из прически прядки волос.
      Кейт вошла в холл и огляделась. Я стояла на площадке, расположенной наверху первого лестничного пролета, и увидела ее за несколько секунд до того, как она заметила меня.
      - Кейт! - воскликнула я. - Ты прекрасна, как никогда!
      Она сделала гримасу:
      - Я готова умереть от скуки. Даже двор стал смертельно скучным. Я должна многое рассказать тебе, Дамаск. Но прежде есть много, что я хотела бы узнать.
      Она оглядела громадный холл с деревянным потолком, лепными арками и резными украшениями.
      - Так это и есть жилище старого аббата. Очень красиво. Клянусь, оно выигрывает в сравнении с замком Ремуса. Но я даже сейчас не могу поверить в твое замужество, Дамаск!
      Она схватила мою руку и взглянула на кольцо на моем пальце.
      - Чему ты так удивляешься? - спросила я.
      - Вообще-то Бруно следовало жениться. И, конечно, это должна была быть одна из нас. А я уже вышла замуж за Ремуса, так что оставалась только ты. Но эта усадьба.., и обстоятельства ее приобретения.., им, который был так беден. Как Аббатство попало в его руки?
      - Это было чудо, - ответила я. Она широко распахнула глаза и испытующе поглядела на меня.
      - Еще одно чудо? - спросила она. - Невозможно! Нас обманули в первый раз, не так ли? Ты знаешь, Дамаск, мне кажется, что я не верю в чудеса.
      - Ты всегда отличалась вольнодумием. Кейт взглянула на резьбу на стенах.
      - Но это прекрасно. И теперь это твой дом! Почему ты не написала мне и не рассказала о том, что случилось? Почему ты молчала? Тебе следовало предупредить меня.
      - Не было времени.
      - Ну, теперь я хочу, чтобы ты мне обо всем рассказала. Это твой дом, Дамаск. Наше старое Аббатство - твой дом. Ты знаешь, Дамаск, говорят, будто Аббатство становится тем, чем оно было прежде?
      - Я знаю об этих слухах.
      - Не обращай внимания на слухи. Давай побудем вместе и поговорим. Нам столько надо обсудить.
      Я провела ее по громадной лестнице с великолепной резной балюстрадой в комнату в верхнем этаже, где занималась рукоделием, точнее, шила платье для Хани, когда прибыла Кейт.
      Хотя стоял октябрь, послеполуденное солнце заливало длинную комнату, и я провела ее к окну, у которого только что сидела за работой.
      - Ты не голодна, Кейт? - спросила я.
      - Твоя матушка уже накормила меня. Она так гордится своими близнецами. Где твой муж?
      - Он очень занят. Здесь столько работы. Я была поражена, Кейт, когда поняла, насколько велико Аббатство. Предстоит еще очень много сделать, если мы хотим увидеть его таким же процветающим, как прежде.
      Она пристально посмотрела на меня:
      - Но оно не должно быть процветающим Аббатством, не так ли?
      - Конечно, это не Аббатство в том смысле, каким было аббатство Святого Бруно. Но здесь есть ферма, мельница, поля, которые нужно подготовить, чтобы на следующий год они дали урожай. - Я говорила потому, что боялась вопросов, которые Кейт может задать, если я остановлюсь. - Необходимо запасти сена для животных...
      - Пожалуйста, не излагай мне перечень предстоящих работ. Я не за этим сюда приехала.
      - Но ты должна понимать, что здесь необходимо многое сделать и нам потребуется много слуг, если мы хотим, чтобы усадьба процветала.