Но какой во всем этом смысл? Предположим, сведения, собранные им самим, закодированные Доминго и доставленные Чарли в дом на пустоши, отправлялись не в Испанию, а в Лондон. С какой целью? Это всего лишь доказывало бы, что он и его брат – шпионы короля Испании. Но их противники и так об этом догадались. Они арестовали их и могли предать смерти как священника и шпиона во имя правосудия.
      Нет, для Лондона представляли интерес сведения об Испании. Бласко пытался вспомнить все, что он слышал. Где собирались испанские корабли. Сколько людей трудилось днем и ночью в Кантабрико и на реке в Севилье. В какой гавани стоит самый большой испанский корабль «Реганса». Как испанцы строят маленькие суда для перевозки лошадей и артиллерии. Они узнали о смерти адмирала Санта-Круса и о решении короля назначить командующим армадой герцога Медину-Сидонию, прежде чем это стало общеизвестным. Полезные и важные сведения для тех, чьей задачей была подготовка к встрече испанского флота.
      Если кто-то в Харди-Холле работает на Англию, то ему нужно войти в доверие к сторонникам Испании. Это означало, что в доме присутствует английский шпион.
      На такую роль, по мнению Бласко, мог претендовать только один человек: Чарли Монк.
      Чем больше Бласко об этом думал, тем больше убеждался в своей правоте. Он вспоминал, как Чарли встретил их в Париже, как доставил их в Англию и привел в дом, где они были схвачены. Чарли был человеком, чьи добродушие и веселость вызывали доверие. Он был бы весьма полезным шпионом. Каким образом он оказался у них под рукой, готовый оставить службу у хороших хозяев, чтобы отправиться с ними в Девон?
      Это казалось настоящим кошмаром. Они искренне привязались к Чарли. Он был таким услужливым и дружелюбным, таким хорошим собеседником!
      Но чем больше Бласко думал о Чарли, тем большие подозрения он у него вызывал. Чарли трудно было назвать фанатичным католиком. Он посещал мессу, ходил на исповедь, но относился к своей религии несерьезно. Именно отсутствие серьезности подтверждало подозрения Бласко. Он представил себе Чарли молящимся, стоя на коленях. Бласко никогда не видел, чтобы Чарли делал это без откровенного веселья, которое ни один добрый католик не позволил бы себе в вопросах, касающихся его веры.
      Было и еще кое-что – выражение честности, которому они так доверяли. Причина в том, что эта честность была вполне искренней: Чарли не испытывал угрызений совести. Он не виноват, если его принимали за предателя своей страны. Это объясняло, почему их оставили в покое. Капитан побывал в Плимуте, требуя принять меры к испанцам, живущим в Харди-Холле, но никаких мер не последовало. Испанцев не трогали, потому что они выполняли полезную работу для Англии. Возможно, какое-то время они будут в безопасности, но война подступала все ближе, и Бласко не сомневался, что их схватят, как только она разразится. Тогда конец его счастью с Бьянкой. Он и Доминго погибнут смертью предателей.
      Бласко не мог порицать англичан. Это было бы справедливо. Шпионов казнили как изменников.
      Как бы хорошо освободиться от этого кошмара и жить своей жизнью вместо того, чтобы служить агентом и марионеткой монархов и вельмож! Освободиться от вражды, черной тучей нависающей над Европой. Она будет нависать там, покуда весь мир не станет католическим или протестантским или покуда люди не научатся жить в мире.
      «Я мог бы жить спокойно и счастливо, – думал Бласко, – бок о бок с людьми, которые молятся по-другому и даже другому Богу». Он думал о жизни в Вирджинии или Флориде с Бьянкой, Роберто, Пилар, Говардом, Бесс, Исабельей, Доминго… Счастливая семья, живущая в мире и согласии, проводя время в увлекательных спорах, где каждый свободно высказывает свою точку зрения.
      Бласко начал наблюдать за Чарли. Разве он не всегда оказывался рядом, когда в Харди-Холл прибывали посетители чтобы провести там ночь, прежде чем продолжать путь? Разве не он усердно прислуживал этим посетителям? Разве не он участвовал в их доставке? Разве не проезжал с ними первые несколько миль, чтобы показать дорогу?
      Бласко прислушивался, как Чарли разговаривает с этими людьми. Он всегда начинал с одних и тех же фраз: «Мы живем в ожидании великого дня, джентльмены. Наши сердца бьются быстрее, когда мы слышим, как добрый король Филипп строит свою великую армаду. Уверен, что она уже ждет в Кадисе, и если эта прекрасная погода продержится, то скоро выйдет в море…»
      Бласко все сильнее подозревал Чарли.
      – Вы когда-нибудь учились читать и писать? – однажды спросил он его.
      – Читать и писать? – Чарли покачал головой. – Это привилегия джентльменов, а не таких, как Чарли.
      Однако, следуя за Чарли на безопасном расстоянии по безлюдной дороге к пустоши, Бласко мог поклясться, что видел, как тот читает донесение Доминго.
      Необходимо срочно удостовериться в том, на чьей стороне действует Чарли, и сделать это незаметно для него.
      Бласко понимал, что у него мало времени. Ночи, про веденные с Бьянкой, казались драгоценными вдвойне. Он не сомневался, что их осталось наперечет.
      Лежа рядом с Бьянкой, Бласко повторял себе, что больше не позволит себя использовать. Он обеспечит безопасность жене и сыну и будет жить с ними мирно и счастливо.
      У него возник отчаянный план. Бласко был уверен, что в любой момент сыщики могут появиться в Харди-Холле и произвести обыск. Чарли знал о тайнике под часовней, так что спрятаться им было негде.
      Прежде всего, нужно убедиться в справедливости своих подозрений – это можно было осуществить при помощи самого Чарли.
      В поисках сведений Бласко посещал грязные порто вые таверны и в одной из них познакомился с Малышом Уиллом – верзилой, с трудом ворочающим языком, но пользовавшимся репутацией одного из самых удачливых грабителей с большой дороги.
      Бласко выпил с ним и, почувствовав, что Малыш Уилл достаточно размяк, предложил прогуляться куда-нибудь, где их не могут подслушать.
      Когда Чарли отправился к дому на пустоши с донесением Доминго, он услышал позади стук подков. Обернувшись, он увидел приближающегося к нему Бласко.
      – Я рассчитывал догнать вас раньше, – сказал Бласко.
      – Вы очень спешите, сеньор Бласко, – заметил Чарли со своей добродушной улыбкой.
      – Приходится спешить, когда есть хорошие новости.
      – Хорошие новости? Для них уши Чарли всегда открыты.
      – Я слышал, что кроме четырех неаполитанских галеасов и четырех лиссабонских галер готовы к отплытию сорок вооруженных торговых судов под командованием Рекальде, де Вальдеса, де Окендо и де Бартендоны. Они собираются в Ла-Корунье. С ними отплывает дон Мартин Аларкон из Святой инквизиции. Его корабли нагружены предметами, необходимыми для убеждения тех, кто не желает добровольно присоединиться к Святой Церкви, в том числе бичами и железом, которым особо упрямых будут клеймить как рабов. Как только установится благоприятная погода, армада двинется в путь.
      – Такие новости радуют слух Чарли, – заметил Монк, но внимательно наблюдавший за ним Бласко видел, как он содрогнулся при упоминании о клеймении.
      – Я не мог удержаться, чтобы не поскакать следом за вами, – продолжал Бласко, – так как знал, что вас порадуют эти известия.
      – По-вашему, при хорошей погоде и попутном ветре испанцы скоро отплывут в Англию?
      – В этом нет никакого сомнения.
      – Расскажите мне о людях, которые командуют кораблями, – попросил Чарли. – Только помедленнее Имена ваших соотечественников нелегко запомнить та кому человеку, как Чарли.
      Бласко медленно повторил имена, даже произнес их по буквам.
      – Я и забыл, что вы не умеете писать, Чарли.
      Он рассказал, как де Окендо прославился при Терсейре, и как все говорили, что в Испании нет лучшего моряка, чем Рекальде.
      – Я проедусь с вами до дома на пустоши, Чарли. Тогда я смогу наслаждаться вашим обществом на обратном пути.
      Чарли сделался серьезным.
      – Нет, сэр. Лучше не надо. Понимаете, мы выполняем опасную работу. Если кто-нибудь увидит вас со мной… у, вы знаете, как это бывает. Люди стали слишком нервными. Так что глубоко сожалею об отсутствии вашей компании на обратном пути, но должен проститься с вами здесь.
      Они расстались, и Бласко поскакал назад в Харди-Холл.
      Поздней ночью в таверне Бласко встретился с Малышом Уиллом. Они вместе вышли на улицу.
      – Я прождал более получаса на дороге в Тэвисток, – сказал Малыш Уилл, – но дождался вашего человека.
      Дело было сделано, и Бласко зашагал назад с донесением Доминго в кармане.
      Его уловка удалась. Чарли вручил бумагу посыльному в доме на пустоши, и посыльный, проехав несколько миль, был ограблен Малышом Уиллом, лишившись кошелька и донесения.
      «Мы оба не остались без добычи», – подумал Бласко, разворачивая донесение.
      При взгляде на него он сразу понял, что его подозрения оправдались, ибо внизу листа имелось кодированное примечание, написанное недавно и не почерком Домин го. Бласко не сомневался, что оно содержит новости, которые он сообщил Чарли на дороге и которые Чарли счел необходимым срочно передать своим хозяевам.
      Теперь Бласко стало ясно, что все донесения Доминго Чарли отправлял не в Испанию, а своим английским работодателям вместе со всеми сведениями, которые ему удавалось собрать. Таким образом, Харди-Холл находился под постоянным наблюдением. Доказательства, которые могли отправить на эшафот всех его обитателей, пропадали в руки Уолсингема.
      Нельзя было терять время. Бласко попросил брата зайти в его комнату и, когда Доминго явился, сообщил ему:
      – Я сделал тревожное открытие. Нужно говорить очень тихо. Чарли обманывает нас. Он работает на англичан.
      Несколько секунд в комнате не слышалось ни звука. Бласко смотрел на лицо брата, походившее на маску смерти; казалось, Доминго трудно дышать.
      – С тобой все в порядке, Домииго? Это было страшным потрясением. Садись и переведи дух. Мне следовало подготовить тебя.
      Доминго позволил усадить себя на табурет. Его тело казалось обмякшим и безжизненным.
      – Мы в смертельной опасности, – продолжал Бласко. – Не могу понять, как я не догадался об этом раньше. Невозможно, чтобы они были такими дураками, за которых мы их принимали. Это заговор – заговор против нас. Мы их жертвы. Они используют нас, Доминго. Вот почему они послали нас сюда. Не воображай, что они безмозглые идиоты. Они дьявольски умны. С того момента, как мы покинули Францию – нет, еще раньше, – они наблюдали за нами, привели нас туда, куда им было нужно, схватили, а потом отпустили и отправили сюда, так как знали, что Исабелья здесь и что ты много лет назад собирался на ней жениться. Как им уда лось выяснить о нас так много, не могу себе представить. Знаю лишь, что у них повсюду имеются шпионы, заподозрить которых очень трудно – вроде Чарли Монка.
      – Чарли… с ними? – запинаясь спросил Доминго.
      – Я в этом убедился. Чарли собирает сведения о нашей стране. Это его задача. Мы полностью доверяли ему, и так как мы привезли его сюда, ему стали доверять все обитатели Харди-Холла. Все донесения, которые ты писал, думая, что отправляешь их в Испанию, отсылались прямо в Лондон хозяевам Чарли, подобно тому, как все письма Бэбингтона и ответы королевы Марии попадали в руки Уолсингема. Более того, Чарли передавал все новости, которые мы получали из Испании.
      – Что будет с нами, Бласко? – медленно проговорил Доминго.
      – Мне это абсолютно ясно. Нас оставят здесь работать на них, пока мы не станем для них бесполезными или они не почувствуют, что опасно держать нас на свободе. Тог да, брат, нас будут судить как шпионов, каковыми мы и являемся, и приговорят к смерти как изменников. Ты знаешь, что это означает. Изменников вешают, вынимают из петли живыми, а потом…
      – Довольно! – прервал Доминго. – Я это слишком хорошо знаю! – Он повернул к брату искаженное мукой лицо. – Бласко, я не могу больше скрывать от тебя этот позор. Чарли Монк, возможно, работает на них, но это его народ. Он служит своей стране. Глядя на Чарли, понимаешь, что на его совести нет греха. А теперь, Бласко, посмотри на меня.
      – Доминго, что это значит?
      – Как много раз, когда мы засыпали в этой комнате, слова были готовы сорваться с моих уст! Но теперь я должен все рассказать. Я боюсь твоего презрения, боюсь поделиться этим с тобой и не меньше боюсь оставить это при себе. Я чувствую себя человеком, погрязшим в страхе. Мне никогда не уйти от него! Я хотел бы умереть, но как я мог умереть под тяжестью такого греха? Я трус, Бласко. Я совершил ошибку, думая, что страх уменьшится с годами. Вместо этого он увеличился и превратился в чудовище. Я должен снять эту сутану и никогда больше не надевать ее. Я приношу ей только бесчестье!
      – Расскажи мне, Минго, какая тяжесть у тебя на душе.
      – Ты прав, – медленно отозвался Доминго. – В нашей среде есть шпион. Он здесь, в этом доме. Воспользовавшись преимуществом внушаемого к себе доверия, он узнавал все касающееся Испании и посылал эти сведения сэру Фрэнсису Уолсингему в Лондон. Тебе незачем далеко искать этого человека, Бласко. Он в этой комнате. Этот шпион – я!
      – Ты, Доминго?! Ты выдавал врагу тайны нашей страны? Ты… священник… иезуит! Ты сделал то же, что Гиффорд сделал с Бэбингтоном?
      Доминго кивнул:
      – Ты должен ненавидеть и презирать меня. Я пре дал всех хороших людей, живущих в этом доме. Я предал свою сутану и свою страну.
      – Ради Бога, успокойся, Доминго! Почему ты так поступил?
      – Потому что они пришли ко мне в тюрьму, отвели на поле Святого Джайлса, показали, как умирают Боллард, Бэбингтон и остальные, и предложили: «Работай на нас, чтобы заслужить свободу. Если откажешься, то умрешь так, как умерли эти люди». Бласко, я молился, я просил ниспослать мне мужество, просил указать путь… Но это решение я принял сам и чувствую, что вся моя жизнь вела к этому позору. Как всегда, я подыскивал себе оправдания. Я просил себя подумать о душах, которые мог бы спасти, и покуда уверял себя, что полезнее Богу живой, нежели мертвый, видел перед собой только этих людей с веревками на шее и мясника, кромсающего их ножом. Я слышал их предсмертные крики и не мог этого вынести. Поэтому я сказал себе, как уже говорил неоднократно: «Такова воля Божья». Помоги мне, Бласко! Ради любви к Святой Деве, помоги мне! Скажи, что мне делать!
      Доминго не мог смотреть брату в лицо. Он закрыл лицо руками, его тело сотрясали рыдания.
      Бласко подошел и встал рядом с ним.
      – Не касайся меня, – сказал Доминго. – Ведь я тебе отвратителен, и в душе ты называешь меня предателем. Ты смотришь на меня как на человека, который предал свою страну и отрекся от своего Бога.
      Когда Бласко заговорил, его голос был полон жалости:
      – Нет, Доминго. Я молчал, потому что предавался своим мыслям. Я ведь тоже стал предателем. Я думаю о кораблях, плывущих сюда, о чиновниках инквизиции, высаживающихся здесь со своими бичами, дыбами и раскаленным железом. Тогда я тоже превращаюсь в предателя. Я здесь, чтобы служить королю, но я больше не желаю служить ему, как, впрочем, и королеве Англии. Я приветствовал бы свободу, если бы знал, где ее найти. Доминго, ты перенес страшное испытание и предал Испанию. Многие поступали так и до тебя.
      – Но я священник, – возразил Доминго. – Я люблю мою веру и предал ее, не сумев за нее умереть. Я мог бы пойти на смерть, если бы она была быстрой, но не в состоянии вынести мучительные пытки.
      – Доминго, ты всегда больше других страдал от угрызений совести. Но ты требуешь от себя слишком многого. Ты такой же человек, как все мы. Некоторые скажут, что ты был слаб, но многие ли на твоем месте не проявляли бы такую же слабость? Каждый день в нашей стране людей истязают на дыбе, пока они не отрекутся от своей веры. Господь поймет, что ты хотел служить Ему, что у тебя не оставалось иного выхода. Нам нужно выбраться отсюда как можно скорее. Повторяю: мы в смертельной опасности.
      – Мы в безопасности, – с горечью произнес Домин го, – покуда я продолжаю предавать свою страну.
      – Мы в безопасности, только покуда они нуждаются в наших услугах. Война между Англией и Испанией неминуема. Армада готова к отплытию, и нашему королю не терпится отдать приказ. Как только это случится, я не сомневаюсь, что нас тотчас же схватят. Если армаду постигнет удача, тебя ждут жестокие пытки, потому что ты работал против Испании. Они смогут это раскрыть, если в их руки попадут твои донесения.
      – А если Испания проиграет…
      – Она не может проиграть. Мы ведь знаем, что у них самые лучшие корабли, какие когда-либо были построены, что эти корабли оснащены самым мощным оружием, что их вера отличается от религии этой страны.
      – Ты имеешь в виду, что им помогут Бог и святые?
      – Я сам не знаю, что имею в виду. Я тоже предатель, Доминго. У меня пропало желание служить моей стране. Я почувствовал это, когда видел кровавую бойню в Париже в семьдесят втором году. Теперь я чувствую то же самое.
      – Ты стал еретиком, Бласко?
      – Я не еретик. Я все еще католик, ибо соблюдаю ритуалы Церкви, в которой был воспитан. Но я хочу молиться Богу в мире и хочу, чтобы мои соседи могли делать то же самое, даже если они поклоняются иным богам. Что такое религия, практикуемая в нынешние времена в Англии, Испании, Франции, как не мантия, скрывающая жажду власти, скрывающая правду? И что самое при скорбное, эта мантия – алая от крови тех, кто осмелился высказать мнение, отличное от их господ. Но мы теряем время, Доминго. Нам нужно бежать отсюда.
      – Куда?
      – Ни в этой, ни в нашей стране нет места, безопасного для нас.
      – Знаю. Тогда остается только смерть. Хватит ли мне мужества лишить себя жизни?
      – Снимай свою сутану, Доминго. Забудь, что ты священник. Ты слабый и грешный человек, как и все мы. У тебя одни слабости, у меня другие. Безгрешных людей не существует. Ты боялся жизни, Доминго, но ты должен жить. Мы не можем ни вернуться в Испанию, ни остаться здесь. В старом мире для нас нет места. Но есть и новый мир, Доминго.
      – Что ты хочешь этим сказать, Бласко?
      – Разве я не всегда подсказывал тебе решение? Даже когда я стою здесь, в моей голове роятся планы. Я тоже боюсь, Доминго. Боюсь потерять новую жизнь, которую обрел. Я хочу жить с Бьянкой и моим сыном. Я не хочу умирать. Я так полюбил жизнь, что стал бояться смерти. Доминго, однажды ночью, в самом ближайшем будущем, мы отплывем от этих берегов. Нас ожидает новый мир. Бьянка, Роберто, ты и я создадим для себя новую жизнь. Ты оставишь позади свои страхи и угрызения совести.
      – Я не могу так легко избавиться от своих грехов, Бласко.
      – Тогда возьми их с собой, но в новом мире, который мы построим, будет царить согласие – душа каждого человека станет подобной его собственному участку земли, где он сеет то, что считает нужным.
      – Это всего лишь мечты, Бласко.
      – Открытие нового мира тоже было мечтой до того, как оно произошло.
      – Как же мы сможем отплыть незаметно? – спросил Доминго дрожащим от волнения голосом.
      – Бродя по городу, я разговаривал со многими людьми, посещал таверны, завел себе друзей. Я часто расспрашивал о кораблях, покидающих порт. Это было частью моей работы, не так ли? Думаю, у меня в глубине души всегда таилась эта идея. Я хочу избавиться от бессмысленных споров, Доминго. Хочу быть свободным, любить своего ближнего, не важно, католик он протестант или поклоняется тотемнему шесту, изображающему его Бога. Тебе этого не понять – ведь ты священник.
      – Я постараюсь понять. Посмотри на меня, Бласко. Ты меня презираешь?
      – Ты мой брат, – ответил Бласко. – Как я могу тебя презирать? Я знаю, что ты хороший человек, Доминго. У тебя была одна слабость – ты боялся темноты. Ты лелеял эту слабость, как розу в саду, защищал от холодного ветра, который может ее погубить. Ты позволил крошечному семени вырасти в большое дерево. Но в Новом Свете ты обретешь новую жизнь.
      Пилар смотрела на корабли в заливе. Море завораживало ее. Вскоре она поплывет на корабле, который доставит их всех в Новый Свет.
      Это походило на детский сон, собирающийся стать реальностью. В тайну были посвящены только участники предприятия. Смертельная опасность бродила рядом; Доминго и Бласко были вынуждены срочно бежать, по этому они решили основать новую колонию, как в одной из ее детских фантазий.
      Бласко был занят. Он скупал припасы, тайком наводил справки, и теперь в гавани их поджидал корабль.
      Капитан все еще был в Лондоне. Как же она вынесет разлуку с ним?
      Как и в былые дни, Пилар дала волю воображению. Когда их корабль отплывет, там будет и капитан, орущий, ругающийся, бросающий костыль в любого, кто не повинуется ему достаточно быстро, а когда они высадятся в Новом Свете, он тоже будет с ними. Она не могла представить себе будущее без него.
      В сумерках они отправились взглянуть на корабль – она, Роберто, Бесс и Говард. Пилар охватывало знакомое возбуждение – она снова ощущала себя ребенком, придумывающим будущее для своих друзей. Бесс не отходила от Роберто, а Говард не сводил глаз с Пилар.
      «Как я могу выйти замуж за Роберто? – спрашивала себя Пилар. – Он должен жениться на Бесс, а я не могу обидеть Говарда».
      Она любила их обоих, если любовь означает желание быть рядом, поддразнивать их и защищать.
      Пилар хотела, чтобы все ее близкие находились рядом с ней. Но капитан был одним из них.
      «Он поплывет с нами, – говорила себе она. – Капитан спрячется в трюме, а я позабочусь, чтобы его не обнаружили».
      Пилар представила себе, как Петрок Пеллеринг возвращается и не находит ее дома, и рассмеялась, воображая его досаду, но потом пожалела, что не сможет ее увидеть.
      – Мы отплывем до возвращения капитана, – сказал ей Роберто.
      Было начало апреля. Им предстояло отправляться в плавание через день или два. «Всего две ночи в этом доме, – думала Пилар, – и я, наверное, никогда больше его не увижу».
      Когда она вошла в дом, Карментита подбежала к ней сообщить, что капитан вернулся. Пилар бросилась к отцу. Он выглядел постаревшим и усталым, и, обнимая его, она подумала: «Как я могу его оставить?» На глазах у нее вы ступили слезы.
      Пилар сама подала капитану его любимый жареный филей с пирогами и сливками.
      – Мы можем заткнуть за пояс лондонцев с их жратвой, – сказал он. – Подай-ка мне еще девонских сливок.
      – Ты справился со своими делами, капитан?
      – Это зависит от того, как обстоят дела здесь. Испанцев еще не выкурили из их нор?
      – Все обстоит так же, как до твоего отъезда.
      – Дураки! Безумцы! Позволяют этим собакам жить среди нас!
      – Они не стали тебя слушать?
      – Стали. Сказали, что мое сообщение очень важно, что они помнят обо мне как о верном слуге королевы. Но они оставили крыс в их норах.
      – Капитан, – спросила Пилар, – тебе бы не хоте лось снова выйти в море?
      Его глаза блеснули.
      – Если бы я мог вернуть потерянную ногу и изба виться от проклятой боли в боку, то я отплыл бы немедленно и на сей раз взял бы тебя с собой. Но я еще буду стоять на своей палубе.
      – А ты когда-нибудь думал о том, чтобы отправиться в плавание на чужом корабле? Скажем… как пассажир?
      Капитан расхохотался:
      – Ну, нет! Я хозяин или никто. Я знаю, малышка, о чем ты думаешь! – Пилар покраснела, и капитан продолжал: – Он скоро будет дома, разрази меня гром! Слухи распространяются повсюду. А Петрок проклянет себя, если не поспеет сюда, чтобы отогнать испанских собак от наших берегов.
      Капитан был стар, его приключения подошли к концу. Но его глаза говорили, что он еще способен радоваться жизни, если в ней есть Петрок Пеллеринг и малышка Пиллер.
      День наступил. «Последний день дома, – думала Пилар. – Ночью мы отплываем, и я никогда уже не увижу эти утесы. Утром капитан будет ковылять по дому, и спрашивать о своей малышке Пиллер». И не получит ответа. Тогда он рассердится, и ему покажут письмо, которое я для него оставлю. После этого ему будет незачем жить. Он почувствует себя еще хуже, чем в тот день, когда потерял ногу и понял, что ему уже никогда не выйти в море».
      Этот день для нее был полон мучений.
      Пилар знала, что не сможет оставить отца. Роберто, Говарду и остальным придется ехать без нее. Роберто должен уезжать, так как его отец не может оставаться в Англии, а Бьянка не расстанется с Бласко. Теперь они одна семья и должны быть вместе. Говард тоже вынужден покинуть родину – семья Харди в опасности, а он уже мужчина, и его обвинят в укрывательстве врагов наряду с отцом.
      В Англии нет безопасного места для Говарда.
      Пилар словно разрывалась надвое: она всегда мечта ла отправиться в плавание, но, сделав это, никогда не простит себе, что причинила такую боль капитану.
      Время шло. Прилив должен был начаться с наступлением сумерек. Потому они и выбрали этот день.
      Скоро солнце скроется за холмами. Скоро придет время расставаться с домом. Ее багаж уже на борту, но она еще не написала письмо капитану. Пилар пробовала это сделать, но пальцы не слушались ее, а мозг отказывался подбирать нужные слова. Но теперь она знает, что никогда не покинет отца, что она связана с ним теснее, чем с любым из тех, кто собирается отплыть на корабле.
      Пилар поднялась в комнату матери и, когда Исабелья подошла к ней, снова почувствовала себя маленькой девочкой и бросилась в ее объятия.
      – Я все знаю, favorita, – сказала Исабелья. – Ты не можешь ехать. Не можешь оставить его.
      – Да, – кивнула Пилар. – Я должна быть с ним.
      – Он уже стар, Пилар, а ты молода. Говард и Роберто должны уезжать.
      – Я не могу его оставить, – повторила она. Исабелья молчала. «Если Пилар останется, – думала она, – как я могу уехать? Я не в силах расстаться с дочерью. Она родилась в ненависти, но так любит его, что готова бросить ради него всех нас, а я, как бы мне ни хотелось уехать отсюда, не смогу сделать это без нее. Пилар – результат долгой борьбы между нашими двумя странами, и все же мы оба любим ее больше всего на свете. Как странно, что ненависть дала жизнь такой прекрасной девочке!»
      Пилар смотрела на мать, чувствуя, что ее переполняет любовь к ней.
      – Ты должна остаться, дитя мое, – вздохнула Исабелья. – Ты никогда не будешь счастлива вдали от него. Увы, ты не любишь ни Роберто, ни Говарда – по крайней мере, не любишь их достаточно. Иначе ты бы отказалась от всего ради одного из них. Такова настоящая любовь. Но ты останешься дома, и потому, что я люблю тебя так же сильно, как ты его, я останусь с тобой.
      Корабль отплывал из гавани. На палубе стояло несколько человек – их глаза были устремлены на берег. Они расставались со старой жизнью, не зная, что при несет им новая.
      Бесс, возможно, была счастливее остальных. Роберто возле нее, а Пилар осталась на берегу.
      Бласко и Бьянка стояли рядом. Но их счастье омрачала тень. Ведь Бьянка столько лет прожила бок о бок с Исабельей.
      – Мы были как два дерева, которые растут настолько близко, что происходящее с одним из них тут же отражается на другом, – сказала она.
      – Когда-нибудь мы вернемся, – утешил ее Бласко. То же самое он сказал Роберто и Говарду, когда они захотели остаться, узнав о намерении Пилар.
      – Это решение Пилар, а не ваше. Она любит вас обоих как братьев – вот ее ответ вам. Когда-нибудь вы вернетесь в Англию, увидите взрослую Пилар и сможете добиваться ее руки, если она этого пожелает. Но сейчас она еще слишком молода и привязана к отцу.
      Бласко понимал, что никто из двоих не был подходящей партией для Пилар. Природная леность Роберто не сочеталась с ее энергией. Покорное согласие Говарда считать правильным все, чему его учили, его неспособность мыслить самостоятельно тоже были не для Пилар. Лишь такой же неукротимый и свободный дух, как ее собственный, мог воспарить вместе с ней.
      Доминго ехал верхом в Лондон. Рядом с ним был Чарли Монк.
      Они выехали за час до отплытия корабля.
      – Прошу сообщить моему брату, что меня внезапно вызвали в Лондон, – сказал Доминго одному из слуг, не знавшему о намеченном бегстве. – Чарли и я должны выезжать немедленно.
      Доминго настоял на быстром отъезде, опасаясь встречи с Бласко. Он боялся, что поддастся убеждениям брата.
      Его настроение поднималось по мере приближения к Лондону. Теперь конец уже недалек. Он заставит себя мужественно встретить его. Доминго не мог отплыть с Бласко – это означало бы, что он берет с собой своего мрачного спутника – страх. «Мы связаны навеки, Бласко, – страх и я», – писал он брату. Теперь Доминго знал, что есть лишь один способ разорвать цепи.
      Он должен подпустить страх совсем близко, взглянуть ему в глаза, почувствовать его смрадное дыхание, вынести муки, перед которыми трепетало его бренное тело.
      Чарли был ошеломлен. Он не понимал внезапного изменения планов. Но ему оставалось только повиноваться.
      В Лондоне они отправились в свою старую квартиру на Лэдс-Лейн. Оставив там Чарли, Доминго вышел на улицу. Сначала он пошел на поле Святого Джайлса и долго стоял там, вспоминая, потом направился на Сизинг-Лейн.
      Гавань была полна судов под флагами святого Георгия. Ветер был свежим, солнце сверкало вовсю.
      Воздух наполнял звон колоколов; на мощеных улицах толпились люди. Многие шли в церковь Святого Андрея, где сэр Фрэнсис Дрейк и лорд Говард оф Эффингем присутствовали на службе, дабы показать, что между ними нет вражды, а небольшая ревность забыта, учитывая грандиозность стоящей перед ними задачи.
      Пилар тоже была там. Напряженное возбуждение воскресного утра передавалось ей. Она знала, что живет в самый значительный период истории своей страны, и перестала тосковать по тем, кто отплыл в неведомое.
      На воде, покачиваясь от сильного ветра, горделиво красовались корабли «Ахат», «Свифтшур», «Бонпарейл», «Мэри-Роуз», «Элизабет Бонавентур», «Виктория» и другие.
      Пилар не сомневалась, что эти корабли непобедимы.
      В эти минуты она понимала, что, хотя рассталась с любимыми друзьями, дом ее здесь.
      «Когда-нибудь они вернутся, – говорила она себе, «ибо ей было свойственно верить, что ее желания сбудутся, – или я переплыву океан, чтобы увидеть их. Когда мы победим испанцев – а мы их несомненно победим, – моря станут безопасными, и на земле больше не будет войн».
      Испанцы казались ей воплощением зла, стремящимся привезти в Англию свои орудия пыток и инквизицию. Она была истинной дочерью капитана.