Впрочем, Жюли находила утешение, думая о своих страданиях.
      – Ну конечно, ты думаешь не обо мне, а обо всех остальных.
      – Мой отец богат, Жюли, и если нас разоблачат, у нас отберут наши земли и виноградники.
      – Вот какова твоя Святая Церковь! Она погрязла во зле! Я благодарна Богу за свою веру и никогда от нее не откажусь.
      – Жюли, неужели мы не можем постараться больше понять друг друга?
      – Каким образом? Ты другой веры. Это непреодолимый барьер.
      – Да ведь вера почти одна и та же! Разве мы оба не верим в Иисуса и разве Иисус не говорил: «Любите друг друга»?
      – Ты веришь в то, что хлеб – тело Христово.
      – Какое это имеет значение? Неужели недостаточно, если мы будем любить и понимать друг друга?
      – Ты даже не добрый католик, – сказала Жюли. – Все время говоришь о любви. Какое отношение имеет к религии любовь? Да и что у тебя за религия, которая позволяет тебе прелюбодействовать снова и снова, а потом ходить к своему священнику и говорить: «Отец мой, я согрешил». – «Хорошо, сын мой, прочти несколько раз «Богородицу», и это смоет твой грех».
      – Нет смысла это обсуждать. Я могу только умолять тебя соблюдать осторожность.
      В комнату вошла донья Тереса.
      – Ребенок уже в постели? – осведомилась она. – Еще рано.
      – Я подумала, что ему лучше лечь пораньше… ведь в доме его дядя.
      – По-твоему, дядя способен ему повредить?
      – В этом доме достаточно других, которые стараются ему повредить.
      Потеряв терпение, Бласко оставил их и вышел из дома.
      Как это часто случалось, ноги сами привели его к часовне. Если бы он снова был молод! Если бы он мог снова выйти из-за деревьев и увидеть смуглокожую цыганку, стоящую на выступе и заглядывающую в окно! Если бы можно было вернуть прошлое!
      Но об этом глупо мечтать. Бьянка теперь женщина средних лет и наверняка очень изменилась. Если бы он мог хоть раз увидеть Бьянку превратившейся в сморщенную пожилую цыганку, то ему, возможно, удалось бы изгнать из своего сердца тоску по ней. Но как он может ее увидеть?
      Бласко вздрогнул, когда Доминго подошел к двери часовни. Несколько секунд Доминго не замечал брата. При виде его Бласко ощутил испуг – лицо Доминго было искажено, и он что-то бормотал себе под нос.
      «Мой брат молился здесь, – подумал Бласко. – Он мучит сам себя. Святая Дева, не мог ли он повредиться в уме, терзая себя мыслями о том, вынуждает ли его долг выдать Жюли?»
      – Доминго! – окликнул брата Бласко.
      – Это ты, Бласко?
      – Тебе, я вижу, плохо, брат.
      Доминго не ответил.
      – Ты молился в часовне и просил указать тебе путь. Ты часто делал это в прошлом, и не думаю, что ты так уж изменился.
      – Ты прав, – промолвил Доминго. – Я все такой же. В этом моя трагедия. Я все тот же «печальный Минго». В детстве ты часто презирал меня.
      – Я был бесчувственной скотиной. Говорил и действовал не подумав. Это ты должен был презирать меня.
      – Нет, Бласко. Ты был прав, относясь ко мне с презрением. Конечно, ты часто бывал непочтителен, по-детски жесток, не держал своего слова, а может, иногда и воровал. Мне было легко этого не делать. У меня не возникало желания идти туда, куда мне запрещали ходить, дерзить нашим наставникам, прогуливать уроки, списывать задание у брата.
      – Ну, если бы ты у меня списывал, то вряд ли получал бы хорошие отметки, – рассмеялся Бласко.
      – Мне не составляло труда быть пай-мальчиком. Но я завидовал тебе, Бласко. У тебя было одно качество, за которое я отдал бы все свои: храбрость. Ты был бесстрашен, а я труслив.
      – Это потому, что ты был благоразумнее. Я часто едва ли не ломал себе шею. Если бы меня удерживал страх, я не наделал бы столько глупостей.
      – Нет, Бласко, я говорю не о твоем легкомыслии. Страх… он представляется мне чудовищем со многими лицами, каждое из которых наполняет меня ужасом. Я трус, Бласко. Я знаю это после стольких лет молитв, знал до того, как стал священником. Я всегда буду трусом. Нельзя спастись от самого себя.
      – Ты боишься физической боли, не так ли, Доминго?
      – Я боюсь жизни, – ответил он. – Конечно, я боюсь боли, пыток и смерти, но, возможно, сильнее всего я опасаюсь обнаружить свой страх. Он постоянно следует за мной. Теперь я знаю, что стал священником, потому что боялся жизни, потому что верил, будто смогу прожить до конца дней в монастыре и не видеть, что творится за его стенами.
      – Тогда почему ты не стал монахом и не присоединился к какому-нибудь братству? Почему ты сделался иезуитом? Если ты боишься…
      – Я избран для этого дела. Все, чему меня учили, вело меня к этому. Меня пригласили в общество Иисуса, и… мне не хватило мужества сказать о своих страхах. Будь я смелым, ответил бы: «Нет. Я стал священником, чтобы удалиться от мира с его опасностями». Но в таком случае мне не было бы нужды это говорить.
      – Еще не слишком поздно, Доминго. Пойди к твоему исповеднику и скажи, что у тебя на душе.
      – Мой духовник – отец де Картахена. Он считает меня избранным для этой работы, а король желает, что бы я взялся за нее. Картахена слышал, что англичане похитили у меня невесту, поэтому меня особо готовили к такой деятельности. Я верил, что со временем найду в себе силы отправиться в опасное путешествие, но теперь знаю, что готов к этому так же мало, как и тринадцать лет назад.
      – Ты собираешься в путешествие за море? Поддерживать католиков в чужой стране?
      – Да. Скоро я отбываю в Англию. Я знаю, о чем ты думаешь: там может оказаться Исабелья.
      – Исабелья, Бьянка и другие женщины, которых похитили эти негодяи.
      – Должен признаться тебе, Бласко. Когда похитили Исабелью, ее отец хотел, чтобы я отправился в погоню вместе с ним. Это было безнадежной затеей, но так бы поступил на моем месте любой мужчина, если только он не трус. А я сбежал, говоря себе, что отправлюсь в Англию, когда буду к этому готов.
      – С тех пор прошло тринадцать лет! – воскликнул Бласко.
      – Теперь ты понимаешь? Я откладывал это год за годом, придумывая разные предлоги. Но наступает время, когда все оправдания бесполезны. Я должен взглянуть в лицо своему страху!
      – Ты будешь ходить из дома в дом, встречать многих людей, говорить с ними. Ты помнишь имя этого пирата? Маш… или что-то в этом роде. Доминго, если ты найдешь ее…
      – То найду и способ доставить ее домой. Я верю, что такова воля Божья. Я привезу домой Исабелью. Она сможет уйти в монастырь и тем самым искупить грешную жизнь, которую, несомненно, вела.
      Улыбка тронула губы Бласко. – Наша Исабелья вела грешную жизнь? Не могу в это поверить.
      – Разумеется, ее к этому принудили.
      – Тогда в чем тут грех?
      – У тебя странные мысли, Бласко. Раньше я не замечал за тобой такого.
      – Я изменился сильнее, чем ты, Доминго. Существу ют двое Бласко. Их разделяет мост. Один из них перешел его в ту страшную ночь в Париже, оставив второго по другую сторону. Он видел католиков, ведущих себя настолько гнусно, что проникся к ним враждой и ненавистью.
      – Ты стал еретиком?
      – Нет. Ибо сейчас я вижу перед собой тебя, дрожащего от страха из-за того, что может произойти с тобой в еретической стране. Нет, я не еретик. Я сам не знаю, кто я. Я хожу к исповеди и на мессу, но больше не воспринимаю то, что воспринимал прежде. Я вижу двух Бласко. Возможно, в один прекрасный день появится третий.
      – Ты говоришь загадками, Бласко. Умоляю, будь осторожен.
      – Как бы я хотел поехать с тобой в Англию!
      – И что бы ты там делал?
      – Искал Исабелью, Бьянку и остальных.
      – Для меня было бы огромной поддержкой иметь тебя рядом с собой, но твоя жизнь – здесь.
      – Да, – кивнул Бласко, – моя жизнь – здесь. Я ошибался в тебе, Доминго. На момент мне показалось, будто ты способен выдать Жюли. Теперь я знаю, что ты бы ни когда так не поступил.
      – Значит, Бласко, ты знаешь меня лучше, чем я себя.
      Они повернулись и направились к дому.
      – Так не может продолжаться, Бласко, – заявила донья Тереса. – Ребенок задает вопросы. Ему пять лет – в таком возрасте уже нужно давать религиозные наставления. Разве его можно воспитывать в этой стране еретиком?
      – Он еще мал, подождите немного, – сказал Бласко.
      – Ты всегда оставляешь на потом все неприятное. Повторяю, это не может продолжаться. Мы хранили тайну, что приютили в доме еретичку. Но дети не умеют хранить секреты. Скоро станет известно, что мы воспитываем ребенка в противоречии с законами Святой Церкви. Что тогда будет со всеми нами, Бласко?
      – Умоляю, матушка, потерпите еще немного.
      – Какое чудовище ты поселил среди нас, сын мой! Какую змею мы пригрели на груди нашей семьи!
      – Жюли не чудовище и не змея. На некоторые вопросы у нее другие взгляды, чем у нас. Мы прожили эти годы, не обращая внимания на то, что нам не нравится друг в друге. Почему же мы не можем жить так и далее?
      – Из-за ребенка.
      – Вы очень любите его, матушка.
      – Я всегда хотела, чтобы в доме были дети, и надеялась, что оба наших сына подарят нам внуков.
      – Знаю, матушка, что мы оба вас разочаровали. Один ваш сын стал священником, а другой женился на еретичке.
      – Как мог ты так поступить с нами, Бласко?
      – Ты спрашивала меня об этом несколько лет назад, и я ответил тебе. В ту страшную ночь в Париже я дал обет заботиться об осиротевшей гугенотской девушке от имени всех католиков. Считай это карой за наши грехи в ту ночь.
      – Она напичкала тебя своими догматами! Наши грехи! Это была ночь нашей славы! Разве наш король не поздравил королеву-мать Франции с ее успехом? Разве весь Рим не был иллюминирован в знак великой радости? Я слышала, что там повсюду пели «Те Deum», пушки замка Сант-Анджело палили вовсю, а Папа и кардиналы отправились с процессией в собор Святого Марка, призывая Бога посмотреть, как любят Его французские католики.
      – Вам незачем все это рассказывать мне, матушка. Я знаю об этом.
      – Тогда не должен ли ты как добрый католик радоваться вместе с вождями католического мира?
      – Есть две точки зрения, матушка. В Голландии говорили, что французскую нацию ожидают великие беды из-за происшедшего в ту ночь, что избиение ни о чем не подозревающих людей не способ улаживать религиозные разногласия.
      – Улаживать! Как их можно уладить? Только приведя еретиков к истине.
      – Слова доброй католички! А вот лорд Берли в Англии заявил, что Варфоломеевская ночь – самое страшное злодеяние со времен распятия Христа.
      – Какое же это преступление, если его одобрил святой отец? Ты пугаешь меня, Бласко. Она посеяла семена зла в твоей душе. Берегись!
      – Пожалуйста, успокойтесь, матушка. Постарайтесь понять Жюли. Ведь Луис ее сын.
      – Он мой внук. Я готова на все, Бласко, чтобы спасти его душу. Он стал мне дороже моих сыновей. Вы двое выросли и отдалились от меня, а в Луисе я вижу плоды всех моих надежд. Твой отец чувствует то же самое.
      – Потерпите немного, матушка. Я поговорю с Жюли.
      – Эта тема болезненна для нас обоих, Жюли, – сказал Бласко, – но нам ее не избежать. Наш сын достиг возраста, когда ему необходимы религиозные наставления.
      – Я позабочусь об этом, – ответила Жюли.
      – Ты не осмелишься.
      – И ты говоришь мне такое? Ты знаешь, что я осмелюсь на многое.
      – Я знаю, что у тебя есть мужество. Все эти трудные годы ты исповедовала свою веру. Тебе не следовало приезжать сюда и выходить за меня замуж.
      – Наш брак был необходим – только он мог меня очистить.
      – Жюли, счастливая мирная жизнь в родной стране была бы более очищающей, чем та печальная жизнь, которую мы ведем.
      – Ты воспользовался моей слабостью.
      – Это еще вопрос, кто из нас был слабее. Возможно, твоя слабость воспользовалась моей.
      – Это глупый разговор. Что сделано, то сделано. Я испугалась, хотя мне следовало быть храброй. Теперь я понимаю, что должна была не бежать из дома на улице Бетизи, а спуститься вниз и позволить убийцам-католикам сделать со мной то, что они сделали с моими отцом и братом.
      – Но ты хотела жить, Жюли. Я чувствовал это, когда мы прятались на крыше. Ты цеплялась за жизнь, как делают все перед лицом смерти. Легко говорить о смерти, когда она не рядом с тобой. Но сейчас лучше поговорим о жизни и о тех трудностях, которые она для нас создает. Что будет с нашим сыном?
      – Я не позволю твоей матери воспитывать его по-своему. Его будут учить правде.
      – В Испании сурово поступают с теми, кто не придерживается католической веры.
      – Тебе незачем говорить мне о жестокостях, совершаемых во имя католической веры.
      – Жестокости совершают обе стороны, Жюли. Католики преследуют гугенотов, а гугеноты – католиков.
      – Разве мы когда-нибудь заманивали католиков в наши города, чтобы убить их? Разве мы установили где-нибудь такую жестокую систему, как в этой стране?
      – Нет. Но, возможно, это потому, что мы сильнее и более уверены в своей правоте.
      – Никто не может быть более уверен, чем я. Нет, Бласко, Луису придется пойти на риск. Он должен обучаться истине, чего бы это ни стоило.
      Бласко устало отвернулся.
      Через окно он видел своего сына с няней. Ребенок был бойким, достаточно избалованным и уже осведомленным о враждебности между матерью и бабушкой.
      «Что из всего этого выйдет?» – думал Бласко.
      Было около полуночи.
      Бласко лежал в кровати не в состоянии уснуть. Он знал, что Доминго сейчас тоже бодрствует в своей по стели.
      Жюли занимала соседнюю комнату. Но Бласко не знал, спит она или с горечью размышляет о вражде между ней и свекровью.
      Бласко был рад, что комната Жюли так близко от его спальни. Ему было не по себе с того дня, как он разговаривал с доньей Мариной. Этот разговор поставил его перед лицом опасности. А на обратном пути он повстречал Доминго, и эта встреча усилила ощущение тревоги.
      Внезапно Бласко насторожился. Он услышал отдаленный стук подков.
      Какой-то запоздалый путник? Но почему эти обычные звуки наполнили его дурными предчувствиями? Его рука стиснула рукоятку шпаги – после возвращения от доньи Марины он не расставался с оружием ни днем, ни ночью.
      Хватит ли ему смелости воспользоваться шпагой, обратив ее сначала на Жюли, а затем на самого себя? Может ли он быть в этом уверен?
      Он обязан найти в себе мужество. Жюли не должна попасть в руки инквизиторов, в противном случае он бы нарушил клятву защищать ее.
      Бласко напряг слух. Стук подков стал более четким, и ему показалось, что всадников несколько.
      Его тело покрылось холодным потом. Топот копыт был все ближе. Всадники, несомненно, скачут сюда. Кто же их сдал? Болтливые слуги? Доминго?
      Дверь открылась. На пороге стояла Жюли.
      В этот момент он был готов поверить, что она вновь стала юной девушкой. Ее длинные волосы были распущены и свободно падали на плечи. На ней был халат, который она накинула в спешке, как в ту страшную ночь в Париже.
      Он услышал ее голос – молодой, испуганный, лишенный ноток горечи:
      – Бласко… они пришли за мной…
      Жюли подбежала к нему. Бласко обнял ее и уложил рядом с собой. Она увидела шпагу и вздрогнула.
      Эта молодая и беззащитная женщина совсем не походила на ту, которая так часто противостояла ему в повседневной жизни. Жюли, с гордостью заявлявшая о своей храбрости, была напугана, как ребенок. Она дрожала всем телом. Бласко прижал жену к себе, чувствуя, как ее сердце колотится рядом с его сердцем.
      – Жюли… Жюли… – повторял он, целуя ее волосы.
      Ее голос был еле слышным.
      – Они заберут меня, – прошептала она. – Запрут в темницу и будут пытать!
      – Никогда! – отозвался Бласко.
      – Как ты сможешь это предотвратить?
      – Как и прежде.
      – В парижской гостинице мы были в безопасности. А какая безопасность может существовать для меня в Испании?
      – Если не в Испании, то… в другом месте, – отвели он.
      Жюли снова задрожала.
      – Тебе придется отправиться туда со мной.
      – Да, – кивнул Бласко. – Я не оставлю тебя.
      – Я так боюсь, Бласко…
      – Говорить о смерти легко, а вот смотреть ей в лицо… Ты не исключение, Жюли. Мы все храбры на словах и часто оказываемся трусами на деле.
      – Бласко, прости меня…
      – Мне нечего тебе прощать. Это ты должна простить меня.
      – Ты спас мне жизнь.
      – Ради чего? Ради существования рядом с неверным мужем?
      – Ты не хотел жениться на мне.
      – Я хотел позаботиться о тебе. Брак был единственной возможностью сделать это.
      – Мне следовало быть добрее.
      – Ты делала что могла. Мы с тобой не похожи друг на друга, Жюли. Ты горячая и решительная, а я хочу только покоя. Такие противоположные натуры иногда хорошо сочетаются, но между нами стояли наши верования.
      – Иногда мне казалось, что ты равнодушен к религии.
      – Если бы другие были к ней так же равнодушны, как я, в мире было бы куда меньше страданий, Жюли.
      – Страдания не имеют значения. Мы должны искать и отстаивать правду.
      – У правды много лиц, Жюли. Возможно, в чем то права твоя вера, а в чем-то – моя. Вряд ли правда целиком на стороне кого-то из нас.
      – Ты говоришь так, чтобы отвлечь меня. Слышишь, как они поднимаются по лестнице?
      – Да.
      – Тогда, может быть, уже слишком поздно?
      – Нет. Дверь заперта. Им придется взломать ее, что бы добраться до нас.
      В наступившей тишине они слышали биение собственных сердец.
      – Я молюсь, – прошептала Жюли.
      – Я тоже. Мы ведь с тобой молимся одному Богу, верно? Интересно, что Он думает о наших религиозных разногласиях? Может быть, Он смеется над нашей глупостью и говорит: «Вы оба почитаете Меня, считаете вашим истинным Богом, но из-за различий в способах почитания вы жестоки друг к другу, хотя Я повелел вам любить». Возможно, Господь считает, что, споря из-за того, какими мы должны предстать перед Ним, мы нарушаем Его величайшую заповедь.
      – Ты кощунствуешь, да еще в такой момент! Не делай этого, Бласко!
      – Это долго не протянется, Жюли. Слышишь? Шаги совсем близко. Сейчас…
      Жюли встала на колени, молитвенно сложив руки и закрыв глаза.
      Бласко поднял шпагу.
      – Матерь Божья, помоги мне, – пробормотал он.
      Но ему ответил голос его матери:
      – Бласко, я вынуждена тебя разбудить. Новости от доньи Марины! Сабина родила мальчика! Донья Марина отправила посыльного, но он задержался.
      Бласко опустился на колени рядом с Жюли, прижал ее к себе и рассмеялся.
      Он слышал, как его мать пытается открыть дверь.
      – В чем дело? – отозвался он. – Мы еще толком не проснулись. Вы говорите, Сабина родила мальчика? Накормите посыльного и уложите его где-нибудь. Завтра утром мы выпьем за здоровье новорожденного.
      – Завтра тебе придется поехать к донье Марине.
      Бласко изобразил зевок.
      – Хорошо, – сказал он.
      Они лежали рядом.
      – Так было в ту ночь, – прошептала Жюли. – Помнишь?
      – Да. Под нашим окном проходила процессия к кладбищу Невинно Убиенных. Казалось, мимо пролетает ангел смерти. Жюли, мы прошли через это. Неужели нам не удастся жить в согласии, когда в объятия друг к другу нас толкает не страх.
      – Может, и удастся, Бласко.
      Он поцеловал ее, зная, что просит о невозможном. Страх этой ночи не решил главного для них.
      Но в эту ночь они вновь были любовниками, как в парижской гостинице.
      Гармония между ними исчезла на следующий день. Жюли была подавлена. Ночью она проявила малодушие, хотя, как выяснилось, опасаться было нечего, и теперь стыдилась своего страха.
      Стыд заставлял ее ходить плотно стиснув губы. Бласко начал понимать, что острый язык Жюли, которым она жалила других, был средством не дать другим обнаружить ее слабость и уязвимость. Жалость и нежность, испытываемые им к жене, стали еще сильнее.
      Но противоречия в доме нисколько не уменьшились. Жюли всеми силами старалась уберечь маленького Луиса от влияния бабушки.
      Доминго вскоре должен был уезжать в Мадрид. Братья часто бывали вместе и разговаривали о своих делах.
      – Хорошо, что ты здесь, Доминго, – сказал Бласко. – Мне кажется, будто мы снова молоды. Когда мы увидимся в следующий раз?
      – Это знает только Бог, – ответил Доминго.
      – Пожалуй, я проедусь с тобой в Мадрид. Это будет приятное путешествие. Что ты об этом думаешь?
      – Буду очень рад твоему обществу.
      – Для меня это станет передышкой. Этот дом с двумя женщинами, вечно ссорящимися из-за моего сына, временами становится невыносимым. Но мы уже достаточно говорили о моих неприятностях… Значит, решено: я еду с тобой в Мадрид, а может, буду сопровождать тебя до побережья. Хочу пожелать тебе успешно до браться до Англии.
      – Ничего не могло бы обрадовать меня больше. Ведь, кроме тебя, мне не с кем поговорить о себе, исключая моего духовника. Мы с тобой очень разные люди, Бласко, но мы братья и всегда останемся ими.
      Через несколько дней они отбыли в Мадрид.

Глава 2