Египко и Пастухов единодушно заверяли: лодка вполне может пробыть в море еще столько же. У командира и комиссара была единственная просьба - разрешить довести опыт с двойной автономностью до конца. Мне оставалось лишь пожелать им и всему экипажу дальнейшего счастливого плавания.
      Но на то, чтобы поход продолжался, требовалось еще добро командующего флотом. М. В. Викторов дал это добро не сразу. Он приказал, чтобы состояние лодки проверили специалисты из штаба флота. Щ-117 была вызвана к одному из островов, куда подошел сторожевой корабль с комиссией, возглавляемой флагманским инженер-механиком флота. Комиссия вынесла благоприятное заключение, и продолжать поход разрешили.
      Через месяц после выхода из базы Египко получил радиограмму:
      Отважным подводникам-стахановцам ура! Викторов.
      В тот день на лодке, подсчитав, сколько остается пресной воды (мыла, растворяющегося в соленой, у нас еще не было), устроили в самом теплом отсеке баню. Заходили туда по двое, получая горячую воду по строгой норме. Усталость как рукой сняло! - рассказывал потом комиссар Пастухов.
      Когда обусловленный срок плавания истек, от Египко и Пастухова поступила радиограмма с просьбой продлить поход еще на пять суток. Но об этом я не стал и докладывать командующему. В штабе бригады не сомневались, что резервы увеличения автономности щук не исчерпаны, однако гнаться за рекордами было незачем. Все, чего удалось достигнуть, требовало обстоятельного критического анализа.
      Все-таки чаще, чем мы ожидали, возникала необходимость устранять разного рода неисправности, хотя в основном и мелкие. Как ни объясняй это силой зимних штормов, следовало подумать, все ли возможное делается для предупреждения технических неполадок.
      Требовалось позаботиться на будущее и о более широкой взаимозаменяемости членов экипажа: в длительном плавании трудно обойтись без того, чтобы кому-то не пришлось выполнять обязанности товарища.
      Под конец похода заболел один из трех командиров, правивших ходовой вахтой. Хорошо, что его смену смог взять на себя комиссар Пастухов. Сперва Египко сам подстраховывал Сергея Ивановича на мостике, но скоро убедился, что на Пастухова и тут можно положиться. А ведь в то время еще никто из политработников подплава вахтенным офицером не стоял и их к этому не готовили.
      Уроки уроками, но основным итогом похода было, конечно, то, что флотские стахановцы сумели открыть в серийной щуке новые большие возможности.
      Командующий флотом приказал Щ-117 возвращаться с моря в главную базу - во Владивосток. Лодке устроили там торжественную встречу. Я еще не знал, что по инициативе М. В. Викторова весь ее личный состав представляется к правительственным наградам.
      Экипажу щуки было дано право выделить своего представителя в делегацию, которая выезжала с Тихоокеанского флота приветствовать X съезд ВЛКСМ. На собрании, состоявшемся на 30-метровой глубине, комсомольцы решили послать в Москву своего секретаря - моториста А. В. Панкратова.
      Рапорт комсомолу
      Оказалось, что на комсомольский съезд еду и я.
      - Поручаем, как старому комсомольцу, рапортовать шефу флота об успехах тихоокеанцев! - объявил мне начальник политуправления Г. С. Окунев. - Кстати, пору тебе получить свой орден.
      Такое поручение, что и говорить, обрадовало. Семнадцать лет назад я был на II съезде РКСМ с гостевым билетом, полученным при выписке из фронтового госпиталя. О флоте тогда еще и не мечтал. Мог ли представить, что доведется когда-нибудь докладывать комсомолу, как охраняют моряки далекие океанские рубежи страны? И как хорошо, что в кармане по-прежнему лежит комсомольский билет! Годы вышли давным-давно, но меня постоянно выбирали в комсомольские органы, и я продолжал состоять в ВЛКСМ, чувствуя себя от этого как-то моложе.
      Со мной поехали двенадцать краснофлотцев и младших командиров. В подарок ЦК ВЛКСМ мы везли письменные приборы и шахматы, выточенные из дубовой обшивки фрегата Паллада - того самого, на котором некогда плыл от Кронштадта до Охотского моря И. А. Гончаров. Фрегат уже восемьдесят лет лежал на дне бухты Постовой, откуда и подняли водолазы несколько кусков дерева. Из них была сделана также обложка флотского рапорта съезду.
      Первая новость, которую мы узнали в Москве, еще на вокзале, касалась лодки Египко.
      4 апреля 1936 года на первых страницах центральных газет было опубликовано постановление Президиума ЦИК СССР О награждении моряков-подводников Тихоокеанского флота. В нем стояло тридцать шесть фамилий - весь личный состав Щ-117! Командир и комиссар награждались орденом Красной Звезды, остальные участники стахановского похода - орденом Знак Почета.
      Московские журналисты, уже знавшие, что в нашей делегации есть комсорг отличившейся лодки Панкратов, немедленно разыскали его в гостинице. Взяли в оборот и меня. Все тихоокеанцы, оказавшиеся в столице, выступали на предприятиях, в клубах. Встречали дальневосточных моряков восторженно. Заглядывались и на улицах на бескозырки с золотой надписью Тихоокеанский флот.
      Комсомольский съезд открылся в Большом Кремлевском дворце. В отчетном докладе ЦК ВЛКСМ, с которым выступил А. В. Косарев, отводилось много места задачам комсомола в обороне Родины. Прямо говорилось - избежать войны вряд ли удастся. И весь зал аплодировал словам о том, что тысячи комсомольцев освоили в аэроклубах летное дело, а сотни студентов гражданских вузов добровольно переходят в военные училища.
      Нарастающая военная опасность ощущалась остро. Гитлеровцы, захватившие три года назад власть в Германии, вели себя все более нагло. На востоке не прекращались провокации японских милитаристов. И на съезде нельзя было не почувствовать общей внимательности к делегатам и гостям из Вооруженных Сил. В перерывах между заседаниями командиры и красноармейцы, военные моряки, девушки в гимнастерках с голубыми петлицами и значками парашютистов оказывались в тесном дружеском кольце штатских комсомольцев,
      На вечер 15 апреля было назначено торжественное заседание съезда, посвященное шефству комсомола над военно-морским и военно-воздушным флотами страны.
      Накануне меня вызвали к начальнику ПУРа армейскому комиссару 1 ранга Я. Б. Гамарнику.
      - Текст завтрашнего выступления у вас с собой? - спросил он после того, как я представился.
      Текста при мне не было, но я доложил, что рапортовать съезду готов. Содержание нашего рапорта отлично помнил, хотя и не заучивал его слово в слово. Когда перечитывал рапорт в долгом пути из Владивостока, за каждой фразой вставали дела и события, забыть о которых я просто не мог.
      - Так не пойдет, - сказал Гамарник. - Еще собьетесь...
      Он приказал кому-то принести копию рапорта и велел мне читать вслух, очевидно желая посмотреть, как это у меня получится.
      Чтение мое Яну Борисовичу не понравилось. Не дослушав до конца, он сказал, что надо потренироваться. Читал я действительно скверно, невыразительно. Меня как-то сковывало то, что надо смотреть на текст.
      Шефское заседание X съезда ВЛКСМ проходило в Большом театре. Кроме делегатов присутствовал комсомольский актив Москвы. Прибыли Я. Б. Гамарник, маршалы С. М. Буденный, А. И. Егоров, группа высшего комсостава в морской и авиационной форме.
      Начальник Военно-Морских Сил флагман флота 4 ранга В. М. Орлов и начальник Военно-Воздушных Сил командарм 2 ранга Я. И. Алкснис рассказали, как выросли и окрепли за годы комсомольского шефства флот и авиация Советского государства.
      И вот А. В. Косарев объявил, что приветствовать съезд прибыли моряки-тихоокеанцы. На авансцену вышли строевым шагом двенадцать дальневосточников. Со всех ярусов театра грянули аплодисменты.
      Сидя в президиуме, в нескольких шагах от массивной трибуны, на которую мне нужно было сейчас подняться, я никак не мог представить себя на ней. И когда встал, держа в руках тяжеловесную книжищу из мореного дуба с Паллады, понял с беспощадной ясностью: если раскрою ее на трибуне и начну читать по бумаге, получится еще хуже, чем у Гамарника в кабинете...
      Дальнейшее произошло как-то неожиданно для меня самого. Почти машинально положив папку с рапортом на край трибуны, я прошел туда, где построились краснофлотцы. Став на правом фланге шеренги, сразу почувствовал себя уверенно.
      Зал, только что гремевший овацией, уже притих, и я начал:
      - Тихоокеанский флот рапортует шефу военных моряков - Ленинскому комсомолу о своих успехах в боевой и политической подготовке...
      Рапорт есть рапорт, его слушают стоя. И зал встал гак-то удивительно дружно: одно движение - и все замерло.
      Разумеется, я очень волновался - выступать в такой обстановке, перед подобной аудиторией никогда не приходилось. Но это было совсем не то волнение, когда забываешь, что надо сказать. Я видел множество обращенных ко мне внимательных лиц, и слова лились сами... Говорил о том, как мы плаваем и как обживаем дальневосточные берега страны, о флотских стахановцах, об орденоносном экипаже Николая Египко, которого, как и многих из нас, послал на море комсомол, о наших замечательных сверхсрочниках - младших командирах, ставших гордостью флота, о тяге моряков к учебе, к культуре... И, конечно, о том, что тихоокеанцы сознают, какой ответственный участок обороны доверен им партией и Родиной, что мы живем в постоянной готовности к отпору врагу.
      Кончив, вручил рапорт А. В. Косареву. А в зале уже раздались звуки фанфар. В проходах партера появились пехотинцы в касках, танкисты в кожаных шлемах, летчики в пилотках - пришли приветствовать съезд бойцы Московского военного округа.
      Проходя на свое место, встретился взглядом с Я. Б. Гамарником. Понять, осуждает ли он меня за самовольничанье, было трудно - выражение лица скрадывали порода и усы. Ждал, что потом меня кто-то отчитает, и не знал, как буду оправдываться. Однако никто меня не упрекнул.
      ... Памятен и следующий день. 16 апреля тихоокеанцев пригласил к себе Николай Островский, автор вышедшей совсем недавно, но уже каждым из нас прочитанной книги Как закалялась сталь.
      Краснофлотцы входили в его квартиру на улице Горького на цыпочках, почти бесшумно - все знали, как тяжело Островский болен.
      Он лежал в постели лицом к окну, очень худой и бледный, в военной гимнастерке с орденом Ленина и ромбами бригадного комиссара в петлицах. В комнате были мать и жена писателя. Кто-то из них начал разговор.
      Я присел на стул у постели Николая Алексеевича, краснофлотцы стали вокруг. Знакомясь, Островский ощупывал тонкими чуткими пальцами мою руку. Дойдя до жесткой широкой нашивки на рукаве и будто увидев ее, сказал, что, наверное, у нас одинаковые звания (я не стал объяснять, что звания еще не имею, а одну широкую ношу по должности). Потом спросил, сколько мне лет, и мы вспомнили гражданскую войну.
      - Отстал я тут, отстал! - вздохнул Островский. - А иногда представляю себя тоже на Дальнем Востоке. Где-нибудь на границе. Комиссаром батальона, например...
      Краснофлотцы рассказывали писателю, как читают у нас на флоте его книгу. Панкратов сообщил, что подводники брали с собой Павла Корчагина и в поход, за который сейчас награжден весь экипаж лодки. Островский знал про это награждение и заинтересовался Панкратовым:
      - Где же ты там, товарищ? Ты подойди поближе, расскажи!..
      Каждое слово он произносил четко, внятно, поворачивая к собеседнику голову и стараясь коснуться его рукой - вероятно, это помогало ему запомнить человека.
      Когда заговорили о комсомольском съезде, Островский снова оживился. Показав на радионаушники, висевшие на спинке кровати, он сказал:
      - А я тоже присутствовал на вчерашнем заседании. И вас слушал! - он повернул лицо ко мне. - Сегодня сразу узнал по голосу...
      Мать писателя сделала нам знак, что пора уходить. Островский как-то это почувствовал и пожаловался.
      - Вот уже прогоняют вас, а я совсем не устал!.. На прощание мы спросили, что передать Тихоокеанскому флоту.
      - Крепкое рукопожатие! - энергично ответил он. - И самый родной привет подводникам. Передайте, что честно тружусь по двенадцать часов в день. Скоро кончу новый роман - Рожденные бурей. Первые же экземпляры пришлю вам на подводные лодки. Когда прочтете, очень прошу покритиковать, взять меня в переплет по-настоящему. А еще передайте вашим товарищам, что Островский парень веселый!..
      Мы уходили с ощущением, что побывали в доме, где живет само Мужество. Живет и борется, несмотря ни на что.
      Скоро из этого дома вышла в мир новая боевая книга. Только прислать ее подводникам сам Островский не успел. Когда роман Рожденные бурей напечатали, его уже не было в живых.
      Перед отъездом из Москвы довелось еще раз побывать в Кремле. В Свердловском зале М. И. Калинин вручал награды. Четыре месяца привыкал я к мысли, что награжден орденом Ленина, но здесь переживал все заново.
      Получающих награды немного. Обстановка непринужденная, сердечная. Каждый имел возможность что-то сказать Михаилу Ивановичу, и он тоже что-то говорил каждому.
      Вручив орден мне, Калинин заговорил о Тихоокеанском флоте, о том, что значит он для страны и как надеются на тихоокеанцев правительство, народ. Не могу себе простить, что не записал эти слова, пока помнил их точно.
      На Красную площадь я вышел, охваченный одним желанием: скорее домой, на флот - сколько там дел!
      Покоренные просторы
      Успех Щ-117 (она не только пробыла в море вдвое дольше проектного срока автономности, но и прошла без пополнения запасов рекордное для того времени расстояние - свыше трех тысяч миль) открывал новые перспективы в боевой подготовке подводных лодок. В приказе, посвященном итогам ее похода, командующий флотом призвал тихоокеанцев шире развернуть стахановское движение. В порядок дня вставало освоение двойной автономности другими экипажами.
      Но, как уже говорилось, мы не считали этот срок пребывания в море пределом возможного. А потому нужны были и новые экспериментальные походы. Подготовка к ним началась в бригаде еще до возвращения лодки Египко.
      Одна щука, которую готовили во второй стахановский, подвела: уже после того как на борт были приняты все запасы, на лодке, в результате оплошности при контрольном погружении, залили аккумуляторную батарею... Стали думать, какую лодку послать вместо нее. Просились чуть ли не все командиры. Но флагманские специалисты и начальник штаба, став придирчивыми вдвойне, отставляли одну кандидатуру за другой.
      Среди немногих, кто в этот поход не просился, был командир Щ-122 Александр Васильевич Бук. Между тем постепенно складывалось мнение, что как раз его лодка могла бы, не посрамив бригады, выполнить ответственную задачу.
      Бук, в прошлом черноморец, был старше большинства наших командиров, участвовал в гражданской войне.
      Когда он привел свою лодку из Владивостока, я спросил его, как спрашивал и других, с охотой ли он сюда шел. Конечно, не каждый ответит на такой вопрос чистосердечно, но всегда хотелось знать, как настроены люди, которых ждет в нашей базе много трудностей, и приятно было открывать завзятых моряков, кому важнее всего море, походы.
      - Шел с большим удовольствием! - ответил Бук и так улыбнулся, что сомневаться в его искренности не приходилось.
      Не потребовалось много времени, чтобы убедиться: плавать он действительно очень любил. Экипаж лодки вскоре стал одним из передовых в бригаде. Но у Бука произошел разлад в семье, очевидно давно уже назревавший, и это повлекло за собой персональное дело. Сгоряча Бука исключили из партии.
      Можно было надеяться, что парткомиссия флота такую крайнюю меру не утвердит. А Бук старался доказать всей своей работой, что достоин звания коммуниста. Но просить, чтобы почетное задание дали ему, не смел.
      В этого командира хотелось верить. Еще раз посоветовавшись с начальниками штаба и политотдела, я решил спросить его самого, как бы он отнесся к возможности пойти в такой поход. Александр Васильевич весь просиял...
      Командующий флотом с нашим выбором согласился, и мы проводили Щ-122 в море. Лодке предстояло нести позиционную службу пятьдесят суток, отрабатывая в то же время плановые учебные задачи.
      Первые две недели плавания прошли спокойно, не было даже штормов. Бук доносил, что экипаж освоил сдвинутый на полсуток - по опыту Египко распорядок походной жизни и все обстоит нормально.
      А на шестнадцатые сутки мотористы услышали подозрительный стук в одном из цилиндров левого двигателя. И вскоре выяснилось: поврежден поршневой подшипник. Обнаружилось это на исходе ночи, незадолго до погружения. Под водой, когда лодка ходила на электромоторах, неисправный цилиндр сняли и сделали на подшипнике баббитовую напайку. Повреждение, как таковое, было устранено. Но характер его указывал на неполадки в системе смазки. Возникала необходимость проверить остальные семь цилиндров, пока не застучало в каком-нибудь из них.
      Командир лодки А. В. Бук и комиссар И. А. Станкевич радировали, что просят разрешения произвести эту работу в море, не прерывая выполнения поставленной задачи.
      Потом Бук рассказывал:
      - Мы отдавали себе отчет, насколько это трудно. Но я постарался представить, как поступил бы, случись такое в военное время, на боевой позиции. Пошел бы ремонтироваться в базу? Да конечно же нет!
      В радиограмме указывалось, что переборка всех цилиндров займет до трех суток. Иными словами, лодке надо было в течение трех ночей обойтись одним дизелем. На это можно было пойти. Начальник штаба бригады и флагманский инженер-механик, с которыми я обсудил положение, тоже не видели пока оснований возвращать лодку в базу. И Бук получил добро продолжать плавание.
      Что и говорить, лучше всего, когда с техникой в море ничего не случается. Но если нечто непредвиденное все же произошло, много значит не растеряться.
      Силами одних мотористов в данном случае было, конечно, не обойтись. На лодке сформировали три рабочие смены из всех, кто имел когда-либо отношение к слесарному делу. Цилиндры левого дизеля были один за другим вскрыты, система смазки отрегулирована, а затем все снова собрано. И не на якорной стоянке, не на грунте, где работать было бы легче, а на ходу. Лодка маневрировала на своей позиции, в положенное время погружалась и всплывала.
      С подробностями дизельного аврала, организованного с характерной для Бука обстоятельностью, я познакомился, когда, получив донесение о завершении работ, побывал на борту Щ-122 вместе с флагмехом бригады. На катер, встретившийся с лодкой в условленной точке, прихватили сынишку Александра Васильевича Вовку после отъезда матери он остался с отцом и временно жил на Саратове.
      На борту лодки было решено, что поход ее может продолжаться. Вторая его половина проходила в условиях частых штормов. Волнами сорвало несколько стальных листов ограждения рубки. Но существенных неполадок в материальной части больше не возникало. Что касается произведенной в море переборки дизеля, то качество работы еще раз было оценено, когда потом, в базе, проверяли двигатели в связи с приближением очередного ремонта: оказалось, что этот дизель в нем не нуждался.
      На пятидесятые сутки похода, перед тем как лодка должна была взять курс в базу, на Щ-122 приняли радиограмму от командующего флотом. М. В. Викторов поздравлял командира и экипаж с выдающимся достижением в боевой подготовке, каким бесспорно являлось это длительное и трудное плавание.
      Пришла на лодку и другая радиограмма - лично Буку от начальника политуправления Г. С. Окунева. Из нее Александр Васильевич узнал, что оставлен в рядах партии.
      Встречали Щ-122 торжественно. Почти два месяца не видели моряки земли, а небо - только по ночам. Зато теперь все было для них - солнце, весенняя зелень, музыка, орудийный салют, улыбки родных и друзей. Наши женщины убрали кубрик щуки на плавбазе, напекли для команды тортов...
      Но от правил, соблюдавшихся при возвращении лодок из обычных походов, не отступили. После рапорта командира была, как всегда, подана команда Корабль к осмотру! А когда флагманские специалисты, проверив лодку, доложили, что существенных замечаний по ее состоянию нет, последовало приказание: Корабль к походу приготовить. И только сделав все, что для этого требовалось, экипаж сошел на желанную землю.
      Заведенный порядок соблюли не проформы ради. Пусть лодка нуждалась в кое-каком ремонте, а люди в отдыхе. Но корабль оставался боеспособным, и ему надлежало быть готовым к выходу в море.
      Все моряки Щ-122 были приглашены на обед в кают-компанию Саратова вместе с командирами и комиссарами других лодок. Подали даже вино - сэкономленное подводниками из походной нормы (иного у нас не водилось). Вина хватило на один тост - за партию, за Сталина. В этой здравице воплощалась общая готовность выполнить любое задание Родины.
      А в другом районе Японского моря уже не первую неделю несла дозор и выполняла учебные задачи, включая и торпедные стрельбы, подводная лодка Щ-123. Командовал ею И. М. Зайдулин, комиссаром был В. П. Ясыров.
      Этот экипаж провел в отрыве от базы два с половиной месяца - в полтора раза больше, чем Бук, и почти в два раза больше, чем Египко.
      Третье экспериментальное плавание проходило в общем спокойнее первых двух. Устойчивая погода середины лета обеспечила подводникам много штилевых дней. Не подводила и техника. Но семьдесят пять дней - это все-таки семьдесят пять! Корабль и люди выдержали: большое испытание. И в прежние представления о том, на что способны щуки, удалось внести новую солидную поправку.
      Увеличение сроков автономного плавания лодок было высоко оценено Советским правительством. Президиум ЦИК СССР наградил командиров и комиссаров Щ-122 и Щ-123 орденом Красной Звезды, а остальных моряков обеих щук орденом Знак Почета. Так на Тихоокеанском флоте стало три экипажа орденоносцев. Все они были из 5-й морской бригады.
      Из длительных плаваний - опыт их тщательно изучался - делали практические выводы и конструкторы лодок, и штабы, и флотские хозяйственники. Понадобилось, например, мыло, растворяющееся в морской воде: эта мелочь позволяла обеспечить экипажу регулярную баню. Нельзя было больше считать добровольным освоение подводниками второй и даже третьей специальности (конечно, в определенном объеме). Мы стали требовать, чтобы каждый мог выполнять в своем отсеке обязанности электрика и трюмного, ввели соответствующие зачеты.
      В больших походах возрастала роль кормильца команды - лодочного кока. Если на камбузе орудует такой мастер своего дела, как Романовский на Щ-117, это помогает поддерживать у всего экипажа бодрость духа. Но еще не каждый кок умел разнообразить пищу, радовать товарищей кулинарными выдумками, перестраивать меню при изменении погоды. Иные сами скисали в шторм А ведь кок на лодке один.
      По совету начальника политотдела Шевцова я подробно остановился на работе коков на очередном собрании лично состава бригады. Напомнил старую флотскую поговорку, гласящую, что кок - второе лицо на корабле, отметил лучших лодочных коков, призвал учиться у них. И объявил: по вопросам питания команды кокам разрешается обращаться непосредственно к комбригу.
      Расчет был на то, чтобы поднять у краснофлотцев этой специальности профессиональную гордость, чувство ответственности, а командиров лодок побудить больше интересоваться камбузом. Так это и поняли. Предоставленным им правом коки не злоупотребляли, с пустяками не приходили.
      Опытные походы на продление автономности потребовали большого внимания в течение ряда месяцев, но бригада, понятно, жила не только этим.
      За лето 1936 года подводники существенно расширили свое знакомство с дальневосточными морями, в том числе с суровым Охотским. Туда, на север, отправилась в августе группа щук вместе с Саратовом.
      Шли между материком и Сахалином - Татарским проливом. Любуясь его обрывистыми берегами, вспоминали, как выручил этот пролив в прошлом веке русскую эскадру, отходившую после боев с интервентами у Петропавловска-Камчатского, и как попали тогда впросак англичане из-за того, что на их картах пролив значился заливом, а Сахалин - полуостровом...
      Почти по курсу нашего отряда лежал пустынный островок Удд, где за несколько недель до того опустились на своем АНТ-25 В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков, перемахнув без посадок через всю страну. Такой перелет представлял огромнейшее достижение советской авиации, им гордился весь народ.
      Мы решили подойти к острову и, пока этого еще не сделал никто другой, поставить там памятный знак. А так как все участвовавшие в походе лодки соревновались между собой, было объявлено, что знак установят моряки той лодки, которая будет на первом месте. Завоевал это право орденоносный экипаж Щ-117.
      Недавнею командира этой лодки Николая Павловича Египко мы уже проводили в Военно-морскую академию, откуда он вскоре уехал добровольцем в Испанию. Лодкой командовал Магомед Имадутдинович Гаджиев - уроженец Дагестана, человек чрезвычайно энергичный, восприимчивый и, как истинный горец, очень горячий. Море, походы он любил самозабвенно. Нельзя было также не заметить его особого пристрастия к артиллерии.
      Подводная лодка - отнюдь не артиллерийский корабль. Две небольшие пушки, стоявшие на щуках, предназначались главным образом для самообороны, прежде всего - от воздушного противника. Но для Гаджиева каждая артиллерийская стрельба становилась праздником, и огнем он управлял с увлечением, вдохновенно.
      Когда началась война, капитан 2 ранга М. И. Гаджиев командовал уже дивизионом на Севере. Лодки этого дивизиона несколько раз вступали в артиллерийский бой с вражескими надводными кораблями. Два или три фашистских корабля были потоплены огнем из лодочных орудий. А потом один такой бой стал для Магомеда Гаджиева последним.
      Имя этого бесстрашного, самобытного человека известно сейчас всем, кто интересовался действиями советских подводников в Великую Отечественную войну. Многим знаком он по поэме Александра Жарова Керим. После войны я служил на Каспии и не раз бывал в Махачкале - столице его родного Дагестана, проходил там по улице Героя Советского Союза Гаджиева. И вспоминал его таким, каким знал на Дальнем Востоке - молодым еще командиром лодки, самолюбивым и одухотворенным, постоянно рвущимся в море, где, казалось, ему всегда было лучше, чем на берегу...
      У острова Удд Гаджиев руководил артиллерийским салютом, под который моряки установили стальную мачту с моделью АНТ-25, изготовленной в мастерской плавбазы. Это было 22 августа 1936 года, ровно через месяц после посадки чкаловского самолета.
      Мы пересекли Охотское море, зашли в старинный Охотск и в еще только строившийся Магадан. На его рейде - в бухте Нагаево, глубоко врезающейся в материк, где еще никогда не видели подводных лодок, был устроен маленький подводный парад: две щуки одновременно погрузились и, подняв перископы, выполнили ряд эволюции.
      Экипажи лодок получили тут неожиданное в таких широтах угощение парниковые огурцы, свежую капусту и другие овощи, редкие тогда и в более южных районах Дальнего Востока.
      А во время одной из стоянок отряда еще в начале похода местные жители подарили подводникам медвежонка. Он был красавец - серый, с белой полоской на брюхе, расходившейся по шее широким галстуком, и выглядел особенно нарядно, когда вставал на задние лапы. Поселили медвежонка на Саратове, и краснофлотцы начали придумывать ему имя. Предлагалось много мужских имен, пока не выяснилось, что зверек женского пола. В это время наш отряд, миновав бухту Ольги (Св. Ольги - значилось на старой карте, которой мы пользовались), приближался к бухте Св. Владимира. Карта и подсказала понравившееся всем имя Ольга Владимировна...
      Новый член экипажа оказался общительным и смышленым: по сигналам на обед и ужин мгновенно являлся к камбузу, ходил с машинной вахтой в душ, охотно купался с командой и в море. На ходу корабля Ольга Владимировна любила быть на мостике. Только гудка очень боялась и, уже зная, как он производится, иногда пыталась не подпустить вахтенного командира к рычагу. Эта медведица долго жила на плавбазе, развлекая моряков своими проделками.
      Поход занял и значительную часть сентября. Мы заглянули еще во многие интересные места побережья, подходили к Камчатке, побывали на рыбных промыслах, на островах, облюбованных миллионами птиц под гнездовья и тысячами нерп под лежбища...
      Лодки фактически были на режиме автономного плавания - запасов не пополняли (свежие овощи, полученные в Магадане, не в счет). Особый смысл имело это для Щ-119: она не вернулась с остальными в базу, а прямо из дальнего похода отправилась нести позиционную службу.
      Мы называли этот опыт комбинированной, или крейсерско-позиционной, автономностью: длительное пребывание в определенном районе моря плюс довольно значительный переход. Мили, пройденные по маршруту, проложенному через Татарский пролив и дальше на север, лодка могла при необходимости пройти и в ином направлении. Общее число этих миль позволяло условно считать, что наша Щ-119 выведена на позицию у берегов вероятного противника. И не только выведена, но и способна пробыть там еще немало дней.
      Такой опыт требовал разместить на лодке гораздо больше дизельного топлива, чем брали Египко, Бук и Зайдулин. Решить эту задачу в какой-то мере помог случай, приключившийся несколько раньше со щукой из другой бригады. Та лодка вышла из Владивостока в плавание вдоль побережья и ушла уже довольно далеко, когда вдруг обнаружилось, что соляр... на исходе (как выяснилось, перед походом не полностью откачали из топливной цистерны водяное замещение и потому приняли горючего меньше, чем думали). От нас лодка была ближе, чем от главной базы, и штаб флота запросил, не может ли доставить ей топливо Саратов. Отпускать плавбазу было в тот момент не с руки, и мы, подумав, предложили другой вариант: выручать щуку пошла такая же щука, на которой заполнили соляром одну из цистерн главного балласта.
      Чтобы понаблюдать за поведением необычно загруженной лодки, я пошел на ней сам. И невольно задумался над тем, какие возможности таит в себе такое использование балластных емкостей. Как говорится, и чужая беда чему-то научит!
      Превращение части балластных цистерн в дополнительные топливные емкости и позволило иметь на борту Щ-119 столько соляра, что лодка после длительного группового плавания смогла, не заходя в базу, отправиться еще на целый месяц на позицию. Конечно, это было сопряжено с определенными неудобствами. В первые недели нашего большого похода лодка должна была находиться вместо нормального надводного в полупозиционном положении и не смогла бы развить максимальную скорость хода. Управление такой лодкой требовало особой бдительности. Но в крайнем случае всегда оставалась возможность быстро продуть цистерны, занятые добавочным топливом.