Обстановка на маршруте отличалась в те дни повышенной активностью противника, и я поручил обеспечивать переход начальнику штаба базы капитану 2 ранга Н. И. Масленникову. Катер, как делалось и в других подобных случаях, был выслан в Кабардинку, к ближайшему от передового КП армии причалу. Оттуда путь до Малой земли намного короче и меньше вероятности встретиться с немецкими торпедными катерами.
      Рейс к Мысхако прошел нормально. А следующей ночью фашистские самолеты набросали на фарватере столько мин, что катер не смог прийти из Геленджика в назначенный час. Леселидзе и Брежнев уже стояли на берегу под скалой, когда Масленникову, находившемуся там же, вручили мою радиограмму о задержке катера. Все пошли наверх, на КП старморнача, а несколько минут спустя в этом месте взорвались у уреза воды две немецкие торпеды, вызвав обвал на береговом откосе... Обеспечить командарму и начальнику поарма возвращение на Большую землю удалось лишь сутки спустя.
      Не раз переправлялся на плацдарм за Цемесской бухтой и генерал-полковник И. Е. Петров, который в марте 1943 года стал начальником штаба Северо-Кавказского фронта, а в мае - командующим.
      Иван Ефимович Петров принадлежал к военачальникам, испытывающим насущную потребность доходить самолично до переднего окопа, постоянно чувствовать настроение бойцов. У нас в базе он тоже заглядывал в такие места, куда старшие начальники добираются редко. Командующему фронтом ничего не стоило, оставив на дороге машину, подняться по крутой тропе на позицию батареи или наблюдательный пост; он любил заехать невзначай в небольшое подразделение, охотно мог остаться там пообедать ради непринужденного разговора с людьми, мнение которых о чем-нибудь хотел услышать Эти посещения, разумеется, не носили случайного характера: генерал Петров выбирал участки, быть может спокойные в данный момент, но важные в каком-то отношении для недалекого будущего.
      Командующий фронтом всегда подробно осведомлялся о ходе перевозок на Малую землю. Не раз он говорил: Если понадобится моя помощь - обращайтесь прямо, сделаю все, что смогу. И однажды пришлось обратиться к нему по вроде бы мелкому, но насущному в тот момент вопросу.
      На мотоботах, оснащенных автомобильными двигателями М-20, часто отказывали бензонасосы. Израсходовав все свои резервы, Шахназаров раздобыл кое-что в соседних армейских автохозяйствах, но скоро опять оказался на мели. Настал день, когда только из-за отсутствия насосов не могли уйти в рейс два одинарных бота и одна спарка. А из флотского тыла отвечали, что ни одного насоса на складах нет.
      Оставалась надежда только на Ивана Ефимовича, хотя никакое снабжение через тылы фронта в базу не шло. Я написал И. Е. Петрову личное письмо, и Шахназаров поехал к нему в Краснодар.
      Рассказа начальника техотдела об этой поездке я никогда не забуду. Сразу же приняв Шахназарова, командующий фронтом вызвал генерала, возглавлявшего автобронетанковое управление. Тот, узнав, в чем дело, доложил, что бензонасосов в наличии нет. Иван Ефимович, едва сдерживаясь, переспросил:
      - Как нет? Вы понимаете, кому мы отказываем в помощи? Вы знаете, что такое Малая земля? - И тут же приказал: - Распорядитесь, чтобы сняли насосы с легковых машин штаба. Столько, сколько можно! И немедленно отдайте этому моряку.
      До вечера все привезенные насосы были поставлены на мотоботах, и они пошли к Мысхако.
      Война отодвигала бесконечно далеко все личное. И все же один из дней того лета памятен мне встречей с племянницей - дочерью погибшего в начале двадцатых годов старшего брата Василия.
      Раньше я видел ее только ребенком, взрослой и не представлял. Вероника, или просто Вера, как ее называли в семье, жила перед войной в Ленинграде, училась в институте. Что с ней стало потом, я не знал, пока не получил однажды от нее письма, которое шло месяца полтора, так как адрес был неточен.
      Оказалось, что девушку эвакуировали из блокадного Ленинграда с тяжелой дистрофией. Оправившись, она добилась зачисления на военную службу. Надеялась попасть на фронт, но застряла в одном тыловом городе, в резервной части морской авиации, где работала в редакции многотиражки.
      Восемь месяцев торчу в тылу, - жаловалась Вера, - хотя писала рапорты вплоть до Сталина. Больше не могу. Прочла в Известиях о награждении тебя орденом Красного Знамени, узнала, что жив, воюешь. Помоги вырваться на фронт! То, что я пережила и видела в блокаду, не даст покоя душе, пока я лично, сама не отомщу. Не поможешь уйти добром - убегу, клянусь памятью моего отца!..
      Чувствовалось, характер у Веры отцовский. Пожалуй, в самом деле убежит, подумал я. И решил, что, если человек рвется из тыла на фронт, похлопотать за родственницу не грех. А раз краснофлотец Холостякова числилась за морской авиацией, проще всего было действовать через командующего черноморскими ВВС генерала В. В. Ермаченкова.
      - Что ж, - сказал Василий Васильевич, - газетчики нужны и тут, попробуем вытребовать. Из тех мест, где она сейчас, к нам как раз перегоняют бомбардировщики, Будет приказ - прихватят.
      И вот как-то в июне, когда я был с Малаховым на береговой батарее, адъютант Калинин, остававшийся на КП, доложил но телефону:
      - Товарищ адмирал, вас ожидает гостья... Прибыла от летчиков на попутной машине.
      Когда я, вернувшись, переступил порог своей жилой комнаты, на меня вихрем налетело буйно-кудрявое, розовощекое (таким помнился и брат Василий) существо в матросской форме. За объятиями последовал град вопросов, на которые я едва успевал отвечать. Так состоялось знакомство с взрослой племянницей.
      Пообедав со мной, Вера отправилась в свою новую часть - редакцию базовой газеты На страже. Дня через три до меня дошло, что она уже на Малой земле. В газете стали появляться ее коротенькие очерки - в малоформатной многотиражке не было места для больших материалов. Я же время от времени получал с оказиями довольно пространные записки, почти всегда восторженные: Вера была счастлива, что дорвалась до переднего края и находится в десантных войсках на плацдарме.
      Видел я племянницу редко. Лишь иногда, возвращаясь с Малой земли, переполненная впечатлениями, она забегала ко мне среди ночи прямо с причала.
      С одним из таких ее появлений связан просто курьезный случай. Только что заснув на диване в кабинете, я вдруг услышал какую-то возню в смежной комнате. Там спал вице-адмирал Лев Анатольевич Владимирский, недавно вступивший в командование Черноморским флотом. Он приехал вечером с флагманского командного пункта и остался у вас ночевать.
      Поспешив в соседнюю комнату, я увидел там племянницу: она бесцеремонно пыталась разбудить Льва Анатольевича, которого приняла за своего дядю... Оттащив Веронику от спящего (проснуться он, слава богу, еще не успел), я с досадой подумал, что, наверное, правильно делают те начальники, которые на пушечный выпрел не подпускают к себе на войну никаких родственников. Тем более таких реактивных.
      Отчитав племянницу, немного успокоился и только тут заметил застывшего у порога адъютантской незнакомого краснофлотца.
      - Это тот легендарный Николай Федунец, о котором я в газете писала, пролепетала Вера, упреждая мои вопросы.
      Моряк доложил обстоятельнее: он - старшина команды по приемке мотоботов на Малой земле и командирован в Геленджик старморначем. А тут находится потому, что считал своим долгом проводить ночью девушку, с которой шел на одном боте, и теперь ждет ее, чтобы сопровождать дальше - до общежития редакции...
      Вот еще новости! - подумал я. - По Малой земле она разгуливать может, а в Геленджике нуждается в провожатых!
      Присмотревшись тем временем к Федунцу и Веронике, увидел на обмундировании у обоих следы крови. Потребовал объяснения. Оказывается, над мотоботом разорвалась немецкая шрапнель, и они лежа перевязывали раненых - огонь такой, что не подымешь головы.
      - Николай еще меня собою закрывал, - добавила Вера. - У него бушлат на спине осколками изодран. Небось и самого задело, только не признается.
      - Никак нет, сам цел, - отозвался краснофлотец, продолжавший стоять у дверей, держа руки по швам.
      - А я и забыла, что от него осколки отскакивают! - сострила Вера, решив, что уже можно шутить.
      Долго сердиться на нее я действительно не мог.
      Федунец проспал остаток ночи в кубрике караула. Позвав его утром завтракать, я был рад знакомству с этим краснофлотцем - так интересно рассказывал он о своей работе в малоземельском порту, о житье-бытье на плацдарме.
      Фактически Федунец являлся одним из помощников старморнача, отвечавших за прием малых плавсредств, за организацию их разгрузки. Он со своей командой встречал мотоботы у кромки воды, а при накате - так и в воде, принимая суденышко прямо с гребня волны и помогая приткнуться к берегу. Все это происходило под обстрелом. В апреле, во время немецкого наступления, когда обстрел бывал неистовым, случалось, что бойцы, присланные на разгрузку, не сразу решались выйти из укрытия под скалой. А дорога каждая минута. Чтобы расшевелить непривычных, Федунец и его товарищи становились во весь рост на носах мотоботов и кричали в мегафон: Чего боитесь? Нас же не убивает! А вы разве хуже нас? И помогало - люди выбегали из-под скалы, брались за работу.
      В такие минуты эти матросы из швартовой команды, может, и сами верили в свою неуязвимость, в то, что от них, как сказала Вероника, осколки отскакивают.
      Могу добавить, что из горнила войны Николай Федунец вышел живым. В шестидесятые годы он работал бригадиром слесарей на Черепетской электростанции под Тулой и иногда подавал оттуда весточку о себе.
      А летом сорок третьего, вскоре после той нашей встречи, он все же выбыл на некоторое время из строя. Привожу несколько относящихся к этому строк из одного его письма, за которыми встает во всей своей красоте и силе огневая матросская душа, не поддающаяся, пока она жива, никакому лиху:
      ... Меня ранило на берегу - грохнулся снаряд между мною и подходившим ботом. Показалось, что падаю в море, а ящики со снарядами валятся на меня. Потом слышу - за ухом что-то свистит. Хватился - бьет фонтанчиком кровь. Зажал, пришел в комендатуру. А крови уже полный рукав, облил весь стол. Когда перевязали, забылся. Однако услышал, как докладывают по телефону старморначу: Ранен смертельно, скончается через двадцать - тридцать минут. Ну, взяло меня зло. Встал и говорю: Врете, не стану я кончаться! И пошел, как пьяный, к выходу. Кто-то меня подхватил на берегу, привел в землянку, и я там заснул. Приходили врачи, а ребята их успокаивали: раз спит, будет жить. Отправляться на Большую землю я отказывался - жаль было расставаться с ребятами...
      В Геленджик Федунца все же отправили, но попросили начальника госпиталя не эвакуировать его дальше. И как только сам Федунец счел себя поправившимся, он удрал обратно на Малую землю, в свою команду. Помню, старморнач даже похвастался этим в разговоре со мною, зная, что возвращать дезертира в госпиталь не прикажу.
      Старморначем в это время был уже капитан-лейтенант Алексей Соловьев, бывший старпом эсминца, попавший на Малую землю довольно сложными путями. Распорядительный, смелый, близкий к подчиненным, он мог увлечь их за собой в огонь и в воду в самом прямом смысле слова. Морскую службу на Мысхако Соловьев возглавлял до конца - пока существовал изолированный малоземельский плацдарм.
      ... В июле разгорелись ожесточенные бои под Курском и Белгородом. По тому, как быстро была ликвидирована попытка врага вновь захватить стратегическую инициативу, сразу почувствовалось, какую громадную боевую силу накопила страна к третьему военному лету. Наше наступление ширилось. Победно звучали по радио сводки с длинными перечнями освобожденных населенных пунктов.
      Было ясно - созревают благоприятные условия для возобновления наступательных действий и у Черного моря. Мы знали, что Северо-Кавказский фронт к этому готовится.
      И не оставалось уже сомнений в том, что для разгрома группировки противника, удерживавшей приморскую часть Кубани, понадобится, наряду с сильными ударами с суши, новый десант.
      В конце августа я получил приказ: обеспечить перевозку с Малой земли в Геленджик 255-й бригады морской пехоты и 290-го стрелкового полка, выводившихся в резерв фронта. До того с Мысхако вывозили на Большую землю только раненых. Снятие с плацдарма бригады и полка, замена их другими частями не могли не иметь совершенно особых причин.
      Мотоботы и моторные шхуны перевозили войска несколько ночей. В охранение назначались катера, оснащенные катюшами. С воздуха конвои прикрывались летчиками истребительного авиаполка Героя Советского Союза майора М. В. Авдеева. Этот полк был постоянным нашим щитом - вместе с зенитчиками он отражал вражеские налеты на Геленджик.
      Выгрузившись на геленджикские причалы, бойцы тянулись к выступавшим из темноты пышным ветвям деревьев. Стоял знойный кавказский август, но они давно не видели зелени - на выжженной орудийным огнем и бомбежками Малой земле ее не было.
      Все, однако, понимали, что оттуда их вернули не для отдыха. Да и кто тогда о нем думал! Москва салютовала освободителям Харькова, советские войска гнали гитлеровцев из Донбасса. От таких вестей росло общее нетерпение: скорей бы наступать и нам!
      Корабли штурмуют порт
      Засекреченный штаб
      Мне неизвестно, как зарождался замысел и выбирался наиболее выгодный вариант крупного морского десанта, оказавшегося необходимым на Кавказе осенью 1943 года. Знаю, однако, что не только в штабе флота, но и в вышестоящих штабах думали о нем еще весной.
      Впервые заговорил со мной на эту тему вице-адмирал Л. А. Владимирский, только что вступивший тогда в командование Черноморским флотом:
      - Как посмотришь, Георгий Никитич, если назначить тебя командиром высадки нового десанта, ну, например... в Южной Озерейке?
      - В Озерейке? - невольно переспросил я, будучи несколько озадачен. - Есть ли смысл высаживаться опять там?
      Командующий переглянулся с присутствовавшим при этом членом Военного совета флота контр-адмиралом Н. М. Кулаковым. Разговор они перевели на другую тему. Я почувствовал, что высадка в районе Южной Озерейки вряд ли имеется в виду, а назвать действительное ее место Владимирский пока не может. Но он, как делал в подобных случаях и Октябрьский, дает понять: к десанту надо быть готовыми, и без Новороссийской базы дело не обойдется...
      В апреле - мае на Черном море находился нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Одновременно на Северо-Кавказский фронт прибыл в качестве представителя Ставки Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
      Направляясь в один из тех дней в 18-ю десантную армию, Н. Г. Кузнецов взял с собой и меня. На КП у Леселидзе уже находился Г. К. Жуков.
      Началось - а может быть, продолжалось - совещание с участием Петрова, Леселидзе, Павловского и еще нескольких генералов. Г. К. Жуков, которого я никогда раньше не видел, произвел на меня впечатление, вполне совпадавшее с тем, что доводилось о нем слышать: твердый как кремень, прямой в суждениях, резковатый...
      Незнакомый мне генерал докладывал по карте обстановку на Малой земле. Вы лично там были? - прервав его, негромко спросил маршал. Генерал, кажется, не расслышал вопроса и продолжал свой доклад, водя карандашом по карте. Вы лично там были? - уже громче повторил Жуков. Никак нет, - ответил докладчик. Жуков поморщился и сердито сказал: Все это я и без вас знаю. Переходим к следующему вопросу.
      Я сидел как на иголках, не представляя, для чего здесь присутствую. В базе ждали неотложные дела. Шепотом осведомился у Николая Герасимовича Кузнецова, нельзя ли мне вернуться в Геленджик. В подходящий момент нарком спросил Жукова, нужен ли ему командир Новороссийской базы. При слове база на лице Жукова промелькнуло досадливое удивление, и он коротким жестом разрешил мне удалиться.
      Часа через два на наш КП приехал Н. Г. Кузнецов.
      - Ну и подвели вы меня! - упрекнул шутливо нарком. И стал рассказывать: Дошла очередь до наших дальнейших планов. Жуков ко мне: Где тот моряк, который будет командовать высадкой десанта? Я отвечаю: Георгий Константинович, вы же сами его отпустили. А он сердится: Кого отпустил? Никого я не отпускал, кроме командира какой-то вашей базы. При чем тут он?
      (К слову сказать, термин военно-морская база не раз на моей памяти вводил в заблуждение общевойсковых начальников, мало соприкасавшихся с флотом: они считали, что командир такой базы - хозяйственник, интендант. )
      Таким вот образом мне стало уже определенно известно, что командиром высадки нового десанта предполагают назначить меня. Н. Г. Кузнецов сообщил затем - конечно, под строжайшим секретом, без права делиться этим с кем бы то ни было, - что местом высадки десанта намечается Цемесская бухта, включая Новороссийский порт.
      Выбор места был смелым, даже дерзким. Но именно в этом виделась немалая выгода: где-где, а здесь противник вряд ли ожидал атаки с моря. К тому же его внимание и силы отвлекали бы соседние участки сухопутного фронта - имелось в виду, что одновременно наши войска перейдут в наступление по берегу со стороны цементных заводов и с Малой земли. Большим плюсом было также то, что тут десант мог обойтись без поддержки корабельной артиллерией - ее вполне заменяли наши береговые батареи.
      Нарком закончил тем, что приказал мне доложить свои соображения о способах высадки в указанном месте и ее обеспечении.
      Если не ошибаюсь, докладывал я на следующий же день. Речь могла идти, разумеется, лишь о сугубо предварительных наметках. Присутствовал при этом вице-адмирал С. П. Ставицкий из Главного морского штаба, один из моих балтийских учителей. Когда я кончил, он сказал: У меня вопросов нет. Насколько я знал его, это означало одобрение доложенного. А вдаваться в детали было еще рано.
      С тех пор прошли месяцы, и не раз думалось, что новороссийский вариант десанта вообще отпадает. Но именно этому варианту суждено было в свое время претвориться в жизнь.
      С середины лета командующий флотом, бывая в Геленджике, говорил со мной о десанте в Новороссийск уже в практическом плане - как о боевой задаче, к которой надо готовиться, хотя пока нет на этот счет ни приказов, ни ясности в сроках, зависевших не от флота. Вопрос о том, что высадкой предстоит командовать мне, считался решенным.
      Все, имевшее отношение к десанту, Л. А. Владимирский обсуждал со мной с глазу на глаз. В общий замысел операции сперва был посвящен в Новороссийской базе еще лишь капитан 1 ранга Михаил Иванович Бакаев, новый наш начальник политотдела.
      С Иваном Григорьевичем Бороденко мы, неожиданно для нас обоих, расстались. Начальник Главного политуправления ВМФ И. В. Рогов перевел его на другое море с повышением, но уезжал Бороденко неохотно и как-то уж очень не вовремя, перед решающими боями за Новороссийск.
      Бакаев был опытным политработником, за дела взялся энергично, однако мне долго недоставало Ивана Григорьевича. Мы вместе прошли два тяжелейших года войны, и этот человек богатой и щедрой души, отзывчивый и непреклонный, любимый бойцами и командирами, остался для меня тем комиссаром, которого всегда хочешь видеть рядом, с которым не страшны никакие испытания.
      Важнее всего было, чтобы противник, который вообще-то наверняка ожидал нашего десанта, не догадался, где мы собираемся его высадить. Между тем задуманная высадка в Новороссийском порту выдвигала ряд специфических вопросов, решить которые требовалось заблаговременно.
      Начиная хотя бы с такого: как обеспечить прорыв высадочных плавсредств через неширокий проход между Восточным и Западным молами? Какое-то время эти портовые ворота фактически оставались открытыми. У оконечностей молов, правда, держались на поплавках секции подорванного при оставлении порта боно-сетевого заграждения.
      Однако главную опасность для судов представляло не это. Немцы могли натянуть под водой между молами трос и подвесить к этому тросу что угодно. Неспроста на оконечности Западного мола с некоторых пор стояла какая-то лебедка.
      И вот на позицию батареи Зубкова явился однажды краснофлотец с папочкой под мышкой. Командиру было сказано, что это художник-любитель, которому разрешено сделать с Пеная зарисовки бухты. Артиллеристы устроили его в подходящем местечке, откуда хорошо просматривается Новороссийский порт, и он посидел там, сколько ему требовалось.
      Сутки спустя, ночью, художник, а на самом деле боец разведотряда, и еще один разведчик вплавь добрались от восточного берега бухты до оконечностей молов, проникли в порт и пробыли в нем, ведя наблюдения, весь день: один - на полузатопленном транспорте Украина, другой - на старой барже в Лесной гавани. По пути они обследовали и портовые ворота.
      Возвращение пловцов прошло не совсем гладко. Волнение в бухте помешало одному из разведчиков выплыть куда надо, он напоролся на берегу на противопехотную мину, был серьезно ранен и о своих наблюдениях докладывал уже после операции.
      Так было выяснено, что между молами действительно протянут стальной трос, на расстоянии примерно одного метра от поверхности (разведчик вставал на него и запомнил, докуда доходила ему в этот момент вода). Ничего прикрепленного к тросу под водой не обнаружилось. Пловцы доложили также, в каком состоянии находятся остатки прежнего бокового заграждения.
      Все эти сведения были весьма важны. Но добывшие их моряки не знали, что работают на десант, - такие данные могли понадобиться для одной из боевых вылазок того же разведотряда, да и для других целей.
      Пока существовал трос между бонами, в порт не мог прорваться даже торпедный катер, не говоря уже о судах с большей осадкой. Однако о заблаговременном устранении преграды в воротах нечего было и думать: это сразу раскрыло бы врагу наши планы. А вот подготовиться к тому, чтобы, когда придет срок, за считанные минуты расчистить вход в порт, надлежало заранее.
      Техническая сторона дела обсуждалась с офицерами-минерами. Ни о каком десанте при этом не было сказано ни слова. Минеры, конечно, понимали, какое заграждение имеется в виду, но мало ли зачем могло потребоваться его устранить.
      Способы предлагались разные. Для проверки их оборудовали в одном укромном местечке мини-полигон. Оказалось, что самое надежное - перебивать трос двухкилограммовым трал-патроном, забрасывая его с носа легкого катера. А железные буйки, на которых держались остатки старого бонового заграждения, решили топить, накидывая на них обыкновенную волейбольную сетку с прикрепленными к ней подрывными патронами. В ходе опытов определилось и необходимое для этого число людей.
      Раздельно, так, чтобы одно не соприкасалось с другим и выглядело для привлекаемых людей как некое самостоятельное задание, отрабатывались и другие элементы обеспечения прорыва в порт.
      При одном из докладов вице-адмиралу Л. А. Владимирскому о делах по десантной части я признался, что затрудняюсь предложить состав штаба высадки, о котором, очевидно, уже пора было подумать.
      Если командовать высадкой мне, то образовать этот штаб проще всего было бы, так сказать, внутри штаба Новороссийской базы с его же начальником во главе. Однако Николай Иванович Масленников, не способный совладать со своей старпомовской натурой - шумливый, неисправимо громогласный (сидя в одном из домиков нашего командного пункта, я слышал распоряжения, отдаваемые им в другом), - не очень-то подходил для роли основного координатора работы, где все должно сохраняться в тайне.
      Командующий ответил, что в таком случае нужно создать отдельный небольшой штаб командира высадки, о существовании которого до последнего момента не будет знать даже Масленников. А он займется в штабе базы общими вопросами подготовки десанта с ориентировкой на высадку у Озерейки... Если гитлеровцы что-то пронюхают (скрыть до конца самый факт подготовки крупного морского десанта крайне трудно), пусть ждут нас там.
      Обходить прямого и честного Николая Ивановича очень не хотелось. Как ни объясняй ему все потом, в наших отношениях останется неприятный осадок. Но интересы операции были выше этого.
      А идея, поданная командующим, сулила немалые выгоды и независимо от чьих-то личных качеств. Создание второго штаба могло обеспечить дополнительную маскировку самого главного - места готовящегося удара.
      Начальником штаба высадки я предложил капитана 2 ранга Илью Михайловича Нестерова, которого хорошо знал по предвоенной работе в отделе подводного плавания (потом он возглавлял в штабе флота отдел коммуникаций). Командующий одобрил эту кандидатуру.
      На территории военно-морского госпиталя, в отгороженном уголке бывшего санаторного парка, появились две армейские палатки. В них и обосновался на первых порах штаб высадки, получивший в свое распоряжение также соседний домик.
      Тут поселились вместе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым флагштурман высадки капитан-лейтенант Б. Ф. Петров, флагманский артиллерист капитан 2 ранга А. И. Катков (оба - с эскадры), оператор подполковник Д. В. Красников недавний командир морской бригады, знающий вокруг Цемесской бухты каждую горушку и ложбинку. Генерал-майор Е. И. Жидилов, тоже бывший комбриг морской пехоты, представлял тыл флота, от которого многое требовалось десанту. Вошли в состав штаба высадки также начальник оперативного отделения штаба базы капитан 3 ранга Н. Я. Седельников и начальник связи капитан 2 ранга И. Н. Кулик обойтись без них было невозможно. Писарь нашей секретной части старшина Александр Владимиров олицетворял собою штабную канцелярию.
      Как обычно перед наступательной операцией, в базу зачастили проверяющие из управлений флота и из центра. Появление в Геленджике новых людей помогало группе Нестерова не привлекать к себе внимания. Правда, мои отлучки в соседний парк не остались незамеченными на КП базы, и Михаил Иванович Бакаев подтрунивал:
      - Знаете, что про вас говорят? Что-то наш командир базы все в госпиталь ходит, а как будто ничем не болен. Не иначе, кто-то у него там завелся...
      Ради пользы дела такие намеки можно было стерпеть.
      В штабе базы тоже вплотную занялись десантом. Но все привлеченные там к этой работе считают, что удар с моря будет нанесен под Южной Озерейкой примерно там, где не удалась высадка в феврале, а уж теперь, с учетом того урока, обязательно удастся. В сейфе у Н. И. Масленникова лежит директива штаба фронта (изданная по предложению Военного совета флота исключительно в целях дезинформации), в которой прямо говорится, что цель десантной операции расширение плацдарма на Мысхако.
      В районе Озерейки и дальше в сторону Анапы усиленно ведется разведка. Противник обратил на это внимание, стал проявлять там особую настороженность, по ночам освещает берег ракетами. Иногда нашим разведгруппам не удается высадиться. А обстановку непосредственно у Новороссийска и в порту они, как это делалось и раньше, обычно уточняют на обратном пути. Сами разведчики тоже привыкли считать: главное - Озерейка...
      Не следует, однако, думать, что работа штаба базы, не посвященного пока в подлинный замысел операции, служила для нее лишь ширмой. Когда готовится десант, места высадки не знают до последнего момента ни на кораблях, которые примут десантников на борт, ни в частях и подразделениях, так или иначе причастных к решению боевой задачи. От всех требуется быть готовыми действовать по любому из возможных вариантов, в любом мыслимом направлении. Вот такую общую готовность и обеспечивал штаб базы. Его не касалась только специфика, связанная с особенностями истинного места высадки.
      Седельников, возглавляющий оперативную часть и у Масленникова, и у Нестерова, стал как бы связующим звеном между обоими штабами - незаметным для непосвященных, но весьма важным: такое положение начопера избавляет штаб высадки от лишней, дублирующей работы.
      По готовящейся операции не ведется никакой переписки. Необходимые документы составляются, как правило, в одном экземпляре. Телефонные переговоры исключены. Все сообщается кому следует при личной встрече. И даже в кругу ближайших своих помощников Илья Михайлович Нестеров избегает произносить вслух настоящие географические названия, если можно без этого обойтись. Наша Озерейка, - говорит он, акцентируя на первом слове, и это означает: Новороссийск.
      Мы вполне отдавали себе отчет в том, что, даже если удастся обеспечить внезапность атаки с моря, высадка в Цемесской бухте, а тем более в порту, будет нелегкой. Об этом лишний раз напоминали суммированные Нестеровым данные аэрофотосъемки, наблюдения с переднего края и береговых постов, донесения разведчиков, сведения, добытые партизанами и полученные от пленных.
      За год гитлеровцы укрепились в Новороссийске основательно. В порту, на набережной, на пляжах неприятельская оборона начинается от самого уреза воды: пулеметные доты на молах и пристанях, колючая проволока, мины... А дальше толстостенные каменные здания, превращенные в опорные пункты, орудия в нижних этажах, линии инженерных заграждений. Подходы к порту и внутренний рейд пристреляны десятками артиллерийских батарей.
      Непосредственно город обороняют две вражеские дивизии, а порт - особые команды. 73-я пехотная дивизия, укомплектованная баварцами, считается одной из лучших в германской армии. Она штурмовала Перекоп, Керчь и Севастополь. Даже попав в плен, солдаты в порядок. Отдых - только после обеда. А вечером - снова в дозор или на другое боевое задание.
      Как правило, мы с Проценко ежедневно разбирали накоротке действия катеров минувшей ночью и задачи на будущую. По его докладам, точным и ясным, отчетливо виделся каждый бой, и всегда чувствовалось, что сам комбриг уже успел его проанализировать. Иногда Виктор Трофимович наглядно изображал какой-нибудь маневр пластичными движениями кистей рук - как летчик, рассказывающий о воздушных атаках. И как бы кратко ни докладывал, успевал отметить удачные тактические решения, находчивость, инициативу отдельных командиров. В бригаде отличались лейтенанты и старшие лейтенанты Борис Першин, Матвей Подымахин, Иван Шенгур, Владимир Пилипенко, ставшие впоследствии Героями Советского Союза. Не один вражеский корабль потопил лейтенант Иван Хабаров.
      И вот возникла заманчивая идея - с помощью торпед прорубить в новороссийских молах запасные проходы для десантных судов...
      Между прочим, эту мысль подсказали нам, сами о том не ведая, немцы. Как-то их катера атаковали один транспорт близ Туапсе. Торпеды, не попав в цель, взорвались у мола и образовали брешь, которую затем размыло штормами. Через нее могли проходить мелкие суда.