- Да кто ж знал, что дождь случится?
      Снова наступила тишина, прерываемая время от времени нервными вздохами терзающегося сомненьями юноши.
      - Не придет. - Констатировал он вслух в стотысячный раз.
      - Ну, не придет, и не нужно. Кого-нибудь другого сыщем! - Весело отозвался его товарищ.
      - Вот ты и ищи. А я не стану... Ой! Она! Гляди, ей-богу, она!
      - Ну? Что я тебе говорил? - Победно провозгласил второй, словно выиграл важный спор. - Иди, я тебя обожду.
      Я приник к окну, выгляну из него, чуть не вываливаясь вниз, стараясь различить предмет столь бурной страсти, из-за которой час с небольшим стоит мокнуть на улице при такой погоде.
      По тротуару, укрывшись зонтом, бойко топала стройная длинноногая девушка лет двадцати. Только ноги я и сумел хорошо разглядеть сверху из-под зонта.
      Юноша рванулся ей навстречу, не замечая моего нескромного любопытства; мне казалось, он вот-вот заключит девушку в свои пылкие объятия и губы их сольются в страстном поцелуе, но... Приблизившись к девушке, молодой человек как-то сразу заметно увял.
      - Здравствуй, Оля. - Услышал я их разговор.
      - Здравствуй. Вымок, бедный? Извини, я немного опоздала... Ты хотел меня видеть?
      - Да, Оленька... Понимаешь, тут такое дело... Сразу и не скажешь... Стеснительно...
      В воздухе, как грозовое электричество, невидимо возникло готовое сорваться с его уст важное объяснение. Я навострил слух.
      - Тут такое дело, Оленька... - Продолжил он.
      - Ну же? Не тяни!
      - В общем... У тебя не найдется рублей двадцати до следующей стипендии? Кушать, знаешь, нечего...
      В небе сверкнула молния. Громыхнуло.
      - Конечно. На, держи. Это все?
      - Да, Оля. Спасибо тебе.
      - Не за что. Ну, я пошла?
      - Счастливо.
      - Счастливо.
      O, tempora! O, mores! Не мне, с моею тонкой романтичною душою, всякий раз воображающей невесть что при любых обстоятельствах, подслушивать у окна подобные сцены! А после того говорят, что в рядах современной молодежи нет уже того либерализма, той множественности мнений, чувственных и ярких движений души, характерных для более старшего поколения новой России!
      На улице шел дождь. Под дождем уходили куда-то два студента, беззаботно шлепая по лужам. Оба они были счастливы.
      РАЗГОВОР
      На улице, как всегда в это время года, было холодно, темно и сыро. Ледяные струи дождя били по мокрому асфальту тротуаров с исступленностью, свойственной, пожалуй, только холодному октябрьскому ненастью. Казалось, даже неприступные серые стены домов подхватили под бесконечным осенним дождем насморк. Угрюмое темное небо, цепляясь за скаты крыш, нависло над городом, изливая на усталую землю потоки мутной воды. Город вымер. Обжигающий морской ветер свободно разгуливал по опустевшим скверам, вырывая зонты из рук редких прохожих. Улицы были застланы мокрой пеленой дождя; лишь изредка где-то вдалеке, словно заблудший из глубины веков призрак, мелькала одинокая, закутанная в плащ фигура, спешащая поскорее скрыться в теплой темноте подъезда.
      До закрытия кафе на улице Восстания оставалось еще четыре часа. Как ни странно, посетителей, скрывающихся от непогоды, в этот час было мало. Двое или трое стояло возле стойки бара, еще несколько человек за столиками что-то неспеша потягивали из прозрачных стаканов, углубившись в неторопливую беседу. В дальнем конце зала отдыхала небольшая компания молодежи. Оттуда тянуло ароматным дымом дорогих сигарет и слышались взрывы веселого женского смеха. Играла приятная тихая музыка, как бы дополняя уютную атмосферу этого заведения.
      Внезапно хлопнула входная дверь, и в помещение ворвался кусочек уличной мглы, стало холодно и неуютно, так, что посетители невольно поежились. Резко пахнуло дождем и сыростью.
      В дымный полумрак кафе шагнул высокий стройный человек, одетый в длинный черный плащ. Оглядев зал, он он уверенно подошел к стойке бара.
      - Чашечку кофе и пятьдесят грамм коньяка, пожалуйста, - произнес он. Голос его казался каким-то странным: он был глубоким, хорошо поставленым, но звучал равнодушно, без интонаций.
      - Коньяк добавьте в кофе, - мгновение помедлив, сказал он.
      Бармен выполнил заказ. Незнакомец удалился в полутемный угол помещения и сел так, что его фигура оставалась в тени, падавшей от стены за его спиной, в то время, как сам он мог леко наблюдать все, что творится вокруг. Он обвел взглядом зал кафе. Его серые, глубоко посаженые глаза смотрели безразлично, в них читался холод и отчужденность. Его взгляд пронизывал насквозь, одновременно приковывая к себе.
      Накрашеная до невозможности девушка, находившаяся, по-видимому, в состоянии легкого подпития, внезапно отделилась от гуляющей компании, и, протискиваясь между столами, случайно задела незнакомца. Ледяной блеск холодных серых глаз метнулся в ее сторону.
      - Мы с вами, кажется, знакомы? - Произнесла она в ответ на его оценивающий взгляд.
      - Очень может быть... Очень может быть... - Пробормотал он.
      Снова хлопнула дверь. В кафе вошел мокрый с головы до ног человек, отряхивая блестящий от скопившихся на нем капель, зонт.
      Заказав полный стакан водки, он подошел к столику, занятому незнакомцем.
      - Свободно? - Спросил он, и тут же ощутил на себе его пустые серые глаза.
      - Да, пожалуйста. - Прозвучал ответ.
      Вошедший тяжело опустился на стул рядом с хозяином столика и отхлебнул из стакана. Затем он достал пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся. Незнакомец тоже закурил.
      - Я вижу, вы чем-то расстроены? - Спросил он, внимательно оглядывая подсевшего кнему человека.
      - Да...
      В душе его сейчас царило смятение. Все, что там накопилось за последние дни, требовало выхода. И он заговорил.
      - Я - комерсант. Понимаете, я организовал свое дело два года тому назад. Все шло нормально, но сейчас... В общем, я разорился. У меня теперь нет ни гроша за душой... Любимая женщина, узнав о моем банкротстве, ушла к другому...
      Он обхватил голову руками и тихо застонал. Незнакомец хранил молчание.
      - Вам нужны деньги? - Наконец произнес он. - Я могу вам их дать.
      Его собеседник поднял голову.
      - Вы?.. Деньги?..
      - Деньги, машину, дачу, женщин, все, что захотите.
      Отчаявшийся человек взглянул в глаза незнакомцу, но в них не читалось ни тени насмешки. В них вообще ничего не читалось.
      - Вы, вероятно, шутите... Простите, как вас называть?
      - Тэйфель. - Отозвался тот.
      - Это... фамилия?
      - Пусть будет фамилия.
      "Еврей..." - пронеслось в голове у молодого бизнесмена.
      - Я думаю, сейчас не время и не место решать национальные проблемы. Словно прочитав его мысли, сказал незнакомец. Его собеседник непроизвольно вздрогнул.
      - Простите... Так вы хотите что-то у меня купить, или...
      - Вы правы. - Прервал его Тэйфель.
      - Но у меня ничего нет. Все мое имущество распродано...
      - Меня не интересует ваше имущество.
      - Тогда я вообще ничего не понимаю... Что же вы хотите купить?
      - Вашу душу, Александр. Ведь вы позволите называть вас по имени, не так ли?
      - Да, конечно... Но... Дьявол...
      - К вашим услугам.
      Последняя фраза мрачной стеной стала в воздухе. Александр поднял глаза на сидящего рядом с ним человека.
      - Поверите ли вы мне на слово, если я скажу вам, что абсолютно нормален? - Спросил Тэйфель.
      Да, он действительно не походил на сумасшедшего.
      - Какие у вас грехи?
      Александр проглотил ком, застрявший в горле.
      - Ну... Сокрытие доходов от государства... Взятка... Нет, две...
      - За это вы будете отвечать перед прокурором, а не перед Богом. Меня интересуют ГРЕХИ, а не нарушения закона. Возжелали ли вы, например, жену ближнего своего? Крали?
      - Ах, это... Как вам сказать...
      - Не стесняйтесь.
      - Крал один раз... Спал с женой моего лучшего друга...
      Тэйфель недовольно поморщился.
      - Все это тянет в лучшем случае на четыресто-пятьсот тысяч...
      - Но я хочу за свою душу гораздо больше!
      - Вот если бы вы вышли сейчас на улицу, закрыли двери этого кафе и подожгли его, я бы прибавил к этой сумме еще миллионов пятьдесят... Больше за вами ничего не числится?
      - Нет.
      - Тогда прощайте, молодой человек. Грешите чаще, иногда это приносит пользу. Прощайте!
      Тэйфель поднялся, пересек помещение кафе и вышел на улицу.
      - Эй, постойте! - Крикнул ему вслед Александр, но незнакомец уже не слышал его.
      Александр вскочил и выбежал вслед за ним. Улица была пуста.
      Только дождь барабанил по мокрым черным тротуарам.
      УНИКУМ
      Светило отечественной медицины, профессор Ламбардский, словно гигантское облако, вот-вот готовое разразиться дождем, вздымался над бесформенными грудами бумаг, разбросанных на его письменном столе.
      Что-то тихонько насвистывая в свою коротко остриженную рыжую бородку,
      он делал какие-то одному ему понятные пометки в историях болезни находившихся на его попечении пациентов. Оторвавшись от своей работы, он нацепил на нос очки в толстой роговой оправе, чтобы получше рассмотреть вошедшего к нему в кабинет в сопровождении медсестры Оленьки больного.
      - Игорь Максимыч, разрешите? Этому пациенту порекомендовали проконсультироваться у вас. Он уже второй год ходит по врачам, и никто не может точно поставить диагноз. Вот документы.
      Профессор, кряхтя, перегнулся через стол и взял протянутую ему Оленькой толстую, обтрепанную по краям папку.
      - Присаживайтесь, пожалуйста, - предложил он, листая извлеченные из папки бумаги. Пациент робко опустился на краешек стула и принялся нервно пощипывать подбородок.
      - Трофимов Евгений Георгиевич, пятьдесят третьего года рождения... Пробурчал профессор, открывая медицинскую карту. Больной судорожно кивнул.
      - На что жалуетесь, уважаемый? - Профессор отложил документы, и, приподняв очки, окинул своего посетителя пристальным взглядом. Тот робко потупил взор и покраснел.
      - Видите ли... - начал он, - у меня... Как бы это сказать... Ну, в общем, никогда не бывает головных болей...
      Профессор Ламбардский сочувственно покачал головой.
      - Понимаете, мои друзья вечно жалуются на то, что к концу рабочего дня у них буквально раскалывается голова. А у меня - нет... Потом - свадьбы, праздники, вечеринки... Все, как один, надерутся в стельку, а потом, с утра, от головной боли чуть не на стенку прыгают. А у меня, сколько б ни выпил ну, не болит, и все!
      - Скажите, где вы работаете? - Слегка наклонив голову на бок, поинтересовался профессор.
      - В НИИХИМВТОРСЫРБОРХИМХРЕНПРОЕКТ. Я - ведущий инженер-конструктор, заведующий отделом.
      - Что же, это, хм, в некотором роде, даже очень уважаемая профессия... Интересно, а вот когда вы надира... то есть, простите, примете внутрь спиртосодержащий продукт, у вас не возникает никаких странных ощущений?
      Пациент озадаченно почесал затылок.
      - Да, замечал что-то подобное... Знаете, какая-то необыкновенная сырость во рту...
      Профессор нахмурил брови и снял очки. Посетитель внезапно вскочил со стула, и, схватив Ламбардского за руку, едва не плача, воскликнул:
      - Скажите... Только откровенно, доктор! Я буду жить?
      - Да... Большей частью... Не беспокойтесь так, это, скорее всего, связано с какими-то врожденными аномалиями вашего мозга. Вот что, уважаемый. Сделайте сегодня рентген головы в триста пятом кабинете, а завтра приходите на повторную консультацию. Вот направление. Мы вас обязательно вылечим!
      Да, странные симптомы. Весьма странные. В голове профессора внезапно возникла страшная догадка, но он сразу же отогнал эту невероятную мысль.
      Когда, спустя сорок с лишним минут, в кабинет вбежала Оленька, Ламбардский понял, что в первую очередь лечить придется ее. Глаза несчастной медсестры были теперь в два раза больше ее громадных очков, седых волос на голове явно поприбавилось, а руки, в которых она сжимала рентгеновские снимки давешнего больного, тряслись так, словно она сутки простояла за отбойным молотком.
      - Игорь Максимыч, - едва сдерживая слезы, простонала она, - взгляните на результаты обследования... Похоже, я схожу с ума... У этого больного...
      Не успев закончить, Оленька бросила на стол Ламбардского снимки и, закрыв лицо руками, зарыдала. Профессор поднял рентгенограммы и посмотрел на свет.
      - Да, Оленька, вы правы. Наш больной, в некотором роде, - уникум. У него в черепной коробке вместо головного мозга, хм, субстанция, представляющая маленькие частицы, хм, древесного волокна, получаемые при его обработке... То есть, попросту говоря, - опилки. Да, странный случай. Успокойтесь, успокойтесь, милочка. Подите, примите валерьянки или умойтесь холодной водой.
      Отпустив медсестру, профессор Ламбардский открыл верхний ящик стола и, достав оттуда початый пузырек неразбавленного спирта, залпом проглотил его, заранее зная, что никакой головной боли не будет. А необыкновенная сырость во рту - это иногда даже приятно.
      ВЬЕТНАМЦЫ
      Удивительные вещи происходят иногда в обстановке, удивительной которую назвать ну уж никак нельзя. Скорее, в обстановке, прямо скажем, традиционной и совсем даже обыденной. Возьмем ради примера... Ну, хотя бы банальный институт. Что в нем необыкновенного? Да ровным счетом ничего, скажете вы. Всего-навсего учебное заведение, пусть даже немного высшее. Ан нет, отвечу вам я. Даже в таком, с позволения сказать, слегка высшем учебном заведении случается порой такое, что очевидцы передают потом из поколения в поколение, точно фамильную реликвию.
      В самом разгаре сумасшедших семидесятых годов, когда над планете еще не вымерли брюки-клеш и "Поющие Гитары", в общежитии одного из весьма уважаемых ленинградских институтов объявился молодой человек. Объявился он там потому, что совсем недавно сдал вступительные экзамены и получил гордое звание студента этого самого института. Признаться, звание немного тяготило его. Нет, собственно, к званиям он успел уже порядком привыкнуть за два года службы в победоносной советской армии, но быть студентом... Сделать его таковым твердо вознамерилась его мама, которая жила довольно далеко от Ленинграда, и понятия не имела, насколько это скучно - часами просиживать на нудных лекциях, где в результате сверхъестественного искажения времени часы тянутся подобно минутам. И решил этот молодой человек скрасить свое безрадостное существование в студенческом общежитии, решил, как только узнал, что в комнате вместе с ним будут проживать еще трое друзей советского народа - приехавшие в порядке взаимопомощи двух стран вьетнамские студенты.
      Телевизора в комнате не было, зато был радиоприемник, одного взгляда на который было вполне достаточно, чтобы понять, как использовать этот мудреный аппарат наилучшим образом.
      В первый же день совместного проживания наш молодой друг собрал своих
      новых товарищей по комнате и приветливо улыбнувшись им, сказал:
      - Дорогие друзья! Знаете, я очень уважаю вашу великую вьетнамскую родину, но дело-то все в том, что находитесь вы сейчас в не менее великой и не менее могучей стране.
      Вьетнамцы понимающе закивали головами.
      - Так вот, - продолжил наш приятель, - есть у нас свои обычаи, порядки и традиции. Один из них, - парень кивнул в сторону болтавшегося на стене транзистора, - Один из них... Каждый день вставать в шесть утра, умываться, бриться, заправлять кровать в по стойке смирно слушать гимн Советского Союза!
      Он думал, что вьетнамцы недовольно загомонят, сопротивляясь попытке
      заставить их вставать в шесть утра каждый день, включая выходные, и слушать гимн чужой страны. Но трудолюбивый народ умел уважать чужие традиции. Вьетнамцы заулыбались и закивали головой.
      - И каждый вечер в двадцать три ноль ноль нужно разбирать кровать и стоя слушать гимн! - Сообщил окрыленный успехом парень. - Чем вы занимаетесь до двенадцати часов, это ваше дело, но в двенадцать - гимн и отбой!
      Вьетнамцы снова молча согласились и отправились разбирать пожитки.
      За время службы в армии наш друг привык к ранним побудкам. Каждый день в шесть часов утра он проверял, аккуратно ли товарищи по комнате убрали постель, и скрывая ядовитую улыбку, стоя слушал с ними несущуюся из охрипшего динамика мелодию. Затем он покупал в ближайшем магазине бутылку "Жигулевского", и шел в кино, ехал за город, или просто болтался в парке, дожидаясь, пока его симпатия выйдет из дверей училища. Вечером после ужина следовал традиционный гимн.
      Так продолжалось два года.
      А на третий год его отчислили за неуспеваемость.
      И вместо него в комнату к вьетнамцам подселили студента-отличника.
      На следующее утро, ровно в шесть часов, беднягу начали трясти за плечо.
      - Вставай, гимна слушать будем! - Прозвенел над ухом чей-то голос.
      Отличник прореагировал вполне нормально для обыкновенного, психически здорового советского студента.
      - Да идите вы на фиг со своим гимном! - Простонал он, - Воскресенье ведь, спать хочу!
      Вьетнамцы отстали от несчастного и уселись писать жалобу в профком.
      Когда в профсоюзном комитете института получили написанное вьетнамцами письмо, в котором черным по белому было указано, что наш студент оскорбляет их вьетнамское достоинство и отказывается слушать в шесть утра гимн Советского Союза согласно веками устоявшейся традиции, председатель не знал, плакать ему, или смеяться. Международный скандал! Несчастные иностранцы два года позволяли водить себя за нос, наивно полагая, что так живет вся страна! Ничего не оставалось, как вызвать отличника в профком.
      - Значит так, - председатель пустился с места в карьер, едва тот переступил порог его кабинета, - оставшиеся три года ты будешь вставать с друзьями нашего народа утром и слушать гимн!
      - Не хочу! - Взвыл студент. - У меня сессия на носу, я не высыпаюсь! Поселите вместо меня кого-нибудь другого! Вьетнамца, например! Пусть слушают вместе хоть Шостаковича в два часа ночи!
      Председатель представил себе, сколько мороки выйдет, если придется объяснять все обстоятельства другому студенту.
      - Нет у нас больше вьетнамцев. - Мрачно отозвался он.
      - Все равно не хочу!
      - А из института вылететь хочешь?! Давай так. Выполнишь наше требование - останешься в институте. Будешь получать повышенную стипендию, за вредность. И диплом мы тебе хороший подберем. Не выполнишь... Ну, ты понял.
      Студент понял. И три года, каждый день, включая праздники и выходные, вставал в шесть утра, чтобы убрать кровать и стоя навытяжку слушать ненавистный мотив.
      А через три года из комнат общежития исчезли транзисторные радиоприемники. Так, на всякий случай.