бак, вспугнув стайку дворовых кошек, и, закурив, залюбовался Колтуновым. Домой не хотелось. Тот трудился самозабвенно, можно было часами наблюдать за мерными движениями ракетки, уверенно опускавшейся на истертый палас и вновь взлетавшей в небесную голубизну.
      - А где Звездоплюев? - Поинтересовался я, решив хоть как-то завязать ничего не значащий утренний разговор. - Что-то не видно его сегодня.
      - Звездоплюев повез в Лугу чемодан кирпичей. - Невозмутимо откликнулся Колтунов.
      - Чего?! - Сначала я даже не понял смысла сказанных добродушным соседом слов.
      - Звездоплюев повез в Лугу чемодан кирпичей. - Повторил тот. - Не веришь?
      Я отрицательно покачал головой.
      - Женя! Же-е-е-ня! - Крикнул Леонид, задержав на миг ракетку в боевом положении. В окне первого этажа дома, примыкавшего к помойке почти вплотную, возникло лицо Лениной жены - Жени Колтуновой. Лицо было скрыто под дрожжевой маской, плавно перетекавшей в скрученное на голове причудливой чалмой мокрое полотенце.
      - Чего? - Живо поинтересовалась она.
      - Скажи Вале, куда делся Звездоплюев. - Попросил Колтунов и ухнул ракетку о палас.
      - Звездоплюев повез в Лугу чемодан кирпичей. - Как о чем-то само собой разумеющемся, ответила Женя, и, пожав плечами, скрылась в темноте квартиры.
      - Может, кто-нибудь объяснит мне наконец, в чем тут дело? - Я начинал понемногу злиться.
      - Может, и объяснит. - Флегматично отреагировал Колтунов.
      С утра Леня Колтунов проснулся в наилучшем расположении духа. Жена, вставшая на час раньше его самого, уже успела приготовить Лене завтрак, и спокойно ждала на кухне, пока муж откушает, готовясь вручить ему авоську для очередного воскресного похода в универмаг. Леонид уплетал яичницу со вчерашними котлетами и с содроганием представлял, как, выйдя во двор, столкнется нос к носу со Звездоплюевым. Избежать исторической встречи хотелось во что бы то ни стало. И тут Колтунова озарило. В приступе человеколюбия он решил избавить квартал от этой напасти, и, кажется, нашел к тому верный способ.
      Едва отец семейства перешагнул порог подъезда, как, словно из-под земли возник Роман, радостно ринувшийся ему навстречу. Но Колтунов сумел опередить его.
      - Рома, денег заработать хочешь? - Обратился к нему Леонид. Звездоплюев слегка опешил.
      - А сколько? - Алчно поинтересовался он.
      - Ну... На старенький "Запорожец" хватит. - Лукаво пообещал Колтунов.
      - Давай! - Звездоплюев согласился моментально, не раздумывая.
      - Надо отвезти чемодан наркотиков в Лугу и передать по адресу, который я тебе укажу. - Заговорщицким тоном начал Колтунов. - Денег на билет дам, не волнуйся...
      Отыскав в хозяйстве старый, непригодный уже к использованию чемодан, Колтунов набил его доверху белыми керамическими кирпичами, и вручил Звездоплюеву вместе с бумажкой, на которой нацарапал несуществующий адрес, нечто вроде "102-я Краснозаменная, д.456-ц кв. 03", отсчитал денег на билет в один конец, сообщив, что
      на обратную дорогу ему дадут люди, которым он передаст чемодан, и, благословив, отправил его в путь. Теперь по двору и окрестностям можно было перемещаться безнаказанно. Колтунов вздохнул с облегчением.
      А Роман Звездоплюев вез в Лугу полный чемодан кирпичей. Он, надрываясь, тащил его по пыльным улицам, прячась от появляющихся навстречу милицейских патрулей. Звездоплюев искал несуществующий адрес. Уже почти отчаявшись, он зашел на почту и, истратив последние деньги, позвонил домой блаженствующему Колтунову, сообщив, что не может найти адресата.
      - Надо искать, Рома. - Ответил ему Колтунов и повесил трубку.
      Выклянчив у кого-то пару тысяч, Звездоплюев решил плюнуть на все и толкнуть товар на сторону. Он позвонил приятелю, приторговывавшему наркотой, и сообщил, что скоро привезет тому полный чемодан отменного кокаина. Приятель отправился встречать незадачливого наркокурьера в Купчино.
      Звездоплюев добрался туда уже под вечер. Добрался зайцем. Друзья поднялись в квартиру к звездоплюевскому приятелю, открыли чемодан, и...
      - Наверное, наркотики в кирпичах. - Предположил растерявшийся Рома.
      До утра друзья пилили ручной ножовкой крепкую, неподдающуюся глину.
      Ночью Колтунова замучала совесть. Он долго вертелся в постели, не давая заснуть жене. Наутро Колтунов отправился на автомобильную свалку, где работал его старый школьный приятель, и, купив за бесценок дряхлый, но еще не развалившийся покамест "Запорожец", подарил его Звездоплюеву, взяв с того клятвенное обещание не приставать более к честным гражданам, населяющим окрестности.
      Звездоплюев сиял, как начищенная монета. С утра и до вечера он прохаживался вокруг понуро стоящей возле забора машины, нежно гладя ее порченные коррозией бока и сдувая с капота несуществующую пыль. Он подошел ко мне, когда, вернувшись с работы домой, я отправился на традиционный променад до переполненных мусорных бачков, помахивая синим пластмассовым ведром с отломанной ручкой, из которого сыпалась на растрескавшийся асфальт позавчерашняя картофельная кожура.
      - Прекрасно, правда? - Спросил он, обнимая меня за плечо. - Прекрасно, когда у человека сбываются мечты. Но и грустно тоже, да ведь? Ведь человек не может жить без мечты, а, Валя? Человек без мечты - что птица без крыльев. Мы живем, что-то делаем, стремимся куда-то, только потому, что у каждого из нас есть мечта. Когда она сбывается, надо заводить другую. Я вот себе новую мечту завел. Ты скажи только, хорошая она, или нет. Я от тебя хочу услышать. Ты у нас умный, Валя. Душевный ты. Только ты честно скажи. Я хочу купить подержанный "Мерседес"... Кстати, тебе не нужен руль от троллейбуса? Хороший руль. Почти новый. За десятку отдаю.
      - Хорошая мечта, Рома. - Чуть улыбнувшись, искренне ответил я.
      НА ЛИГОВСКОМ
      Засиделись мы как-то с приятелем на работе допоздна. Не то, чтобы работы в тот день было чрезмерно много - мы заигрались в карты.
      Путь наш лежал через захламленный вечною стройкой неширокий дворик в сторону обыкновенно шумного Лиговского проспекта: приятель мой направлялся к вокзалу на метро, я добирался домой пешком. Дворик был погружен во мрак: хозяева экономили электричество; тут и там вздымались сюрреалистическими чудовищами груды давно позабытого хлама, по сторонам расположились вагончики для рабочих, более напоминающие приют бездомных бродяг; было темно, в небо взошла луна. Я шел и думал о том, что придя домой вынужден буду выслушать очередную нотацию жены относительно моего позднего возвращения и обещать, что боле задерживаться не стану...
      Такие невеселые мысли были прерваны внезапно достигшем ушей моих протяжным и пронзительным звуком. Невдалеке кто-то истошно кричал. Поискав глазами, я обнаружил источник этого нестерпимого шума.
      Под одним из строительных вагончиков лежала небольшая картонная коробка, в каких обычно вывозят на продажу печенье. В настоящий момент печенья в коробке не имелось, зато в ней расположилась самая обыкновенная серая дворовая кошка, которые бегают по улицам Петербурга во множестве. Рядом стоял поджарый, весьма облезлый кот и орал. Кошка, наклонив голову набок, внимательно слушала.
      - Чего-й то он, интересно, разошелся? - поинтересовался я как бы между прочим.
      - А что же? - Отвечал мой приятель. - Дело ясное: вернулся он поздно, домой, в коробку, то есть, просится, а жена его не пущает. Небось, по кошкам шатался, морда-то гляди, - эвон какая довольная.
      Кот издал очередную душераздирающую композицию. Кошка презрительно фыркнула.
      - Вишь как, - откомментировал мой товарищ, - может, морда у него довольная оттого, что он валерьянки где-то наглотался? Тут аптекарская лавка рядом. Воротился домой поздно, пьяный, а его того... Иди проспись, говорят, а опосля приходи...
      Тем временем кот робко попытался взобраться в коробку к своей любимой, за что получил стремительный удар кошачьей лапой по морде.
      - Так его, так, болезного, - подбодрил кошку мой друг, - пусть не шляется по ночам где ни попадя!
      - Погоди, - обратился он ко мне, - сейчас она соседей звать начнет...
      Но кошка не стала звать соседей: вместо того она сама выскочила из коробки и погнала кота прочь. Кот спасся под забором, но через минуту возвратился и начал все сначала.
      - Пойдем, - потянул я приятеля за рукав, - поздно уже.
      Мы вышли на сверкающий рекламами Лиговский проспект. Мой товарищ направился к вокзалу, чтобы успеть на метро, я зашагал домой пешком. Я шел и думал о том, как же иногда братья наши меньшие похожи на нас, людей. Не правда ли, господа?
      РАССКАЗ НИ О ЧЕМ
      В детстве отец часто говорил ему, что раньше, чем что-то сделать, нужно подумать. Подумать, прежде всего о том, к каким последствиям это приведет. А во-вторых - о том, зачем ты вообще собрался делать это. Отец учил, что всякое действие должно иметь
      смысл. А как же иначе? Ведь не будешь же ты совершать какой-то добрый, или не очень добрый поступок, не объяснив хотя бы самому себе собственных мотивов? Да и чтобы совершить хоть какое-никакое завалящее дело и причины, наверное, должны быть серьезными? Он верил отцу.
      Он пошел в школу. Потому, что так надо. И еще потому, что так делают все. Вечерами, набегавшись во дворе с шумной ватагой друзей, он садился за уроки и долго глядел в потолок, беззвучно шевеля губами, стараясь ухватить витающий где-то на границе сознания неуловимый икс. Ему страшно хотелось встать из-за стола, бежать прочь, на улицу, где поливает крыши золотом уплывающее за скованную мостами Неву солнце, где пахнет жизнью, тихим парком с искрящимися слюдой аллеями, и чем-то еще. Он не делал этого. Отец говорил, что он сам когда-то так же корпел над тетрадками, забывая об остальных делах, и что это - не самое страшное, что может случиться в жизни, верно? Он верил отцу. И тогда на полутемной кухне становилось теплее от кипящего на плите чайника и разливающегося под потолком терпкого запаха сигарет. И на душе делалось легко и мирно. Мать приносила из ванной комнаты ароматно пахнущее свежевыстиранное белье, с загадочной улыбкой доставала из буфета теплый, черный от
      мака бублик с блестящими лакированными боками, и он знал, что завтра утром солнце снова разбудит его осторожным желтым лучом, ненадолго удравшим проведать его с еще темно-синих, заспанных небес.
      Он закончил школу. Он знал, почему делает это. Ему нужен был путь в жизни. Потому, что у всех он есть. Потому, что так заведено. Отец впервые крепко пожал ему руку, потом, словно забывшись, прижал к вылинявшему свитеру и долго не отпускал, касаясь его щеки колючим подбородком. Тогда он сказал, что в жизни важно оставаться самим собой. Всегда. А потом он ушел и больше никогда не возвращался.
      Они похоронили отца, когда стаял снег, и сквозь него проступила угольно-черная, мокрая земля. В горле стоял ком, было горько, больно, тяжело. Мать плакала. Он еще не мог до конца понять, почему. Но тоже плакал. Потому что ему было плохо.
      Он поступил в институт для того, чтобы не попасть в армию. Сначала он боялся. Боялся того, что ничего и никого не знал. И еще он чувствовал, что теперь он все решает за себя сам. Он не знал, как это объяснить, просто это почему-то было так.
      Потом от института стало тошнить. Он почти не мог выносить этого. Но продолжал учиться, чтобы не выглядеть в глазах других дураком. Вскоре он познакомился с девушкой, которая понимала его и относилась к нему нежно и заботливо. Они гуляли в парке и часами разговаривали о том, что жизнь иногда бывает нелегкой, но каждый
      может изменить ее своими руками. Вскоре девушка стала его женой, потому что он любил ее.
      Он устроился на работу. В первое время он очень сильно опасался того, что встретится с множеством незнакомых людей, и впервые эти люди могут быть много старше его, хотя и станут общаться с ним на равных. Однако оказалось, что эти люди не так уж плохи, как могло представляться. У каждого были свои недостатки, но в целом все они относились к нему благожелательно, и у каждого было чему поучиться. А сам он старался оставаться таким, каков он есть.
      Мать очень быстро увяла. Он остался один. Девушка перестала относиться к нему нежно и заботливо, перестала понимать его, потому, что стала взрослой женщиной, а может быть потому, что стала его женой. Вместо этого она часто ворчала, что он мало зарабатывает, чем иногда очень сильно раздражала его. Он понял, что денег никогда не бывает достаточно. Он понял, что такое тяжелый, мучительный, изматывающий, грызущий изнутри страх назавтра остаться без куска хлеба. А еще он понял, почему плакала мать, когда он в последний раз смотрел на такое незнакомое, чужое, застывшее, нездорово-бледное отцовское лицо, навечно оставившего их. Но страшнее всего было
      другое. Страшнее всего было неоставляющее ощущение убийственной похожести одного дня на другой. Работа уже не доставляла удовольствия. Он нетерпеливо смотрел на часы, ожидая окончания трудового дня, и зная, что впереди ничего нет. Ему было плохо от этого. Тяжело и противно. И тогда он, затягиваясь сигаретным дымом,
      говорил сыну, что сам когда-то сидел над тетрадками, и в жизни бывают вещи пострашнее математики. А сын смотрел на него непонимающими глазами и он завидовал ему. Он уже почти не помнил золотистого луча в окне, говорящего ему с рассветом "доброе утро!", почти не помнил яркого, наливающего сердце радостью запаха жизни, парк со сверкающими слюдой аллеями казался ему теперь вымершим и
      унылым. Он не мог понять, почему небеса казались раньше чище, ветер ласковее, а дождь по ночам что-то шептал ему, слегка касаясь старого жестяного подоконника.
      Ему было тяжело от того, что впереди ничего нет. Жена надоела ему, но он не желал больше чего-то иного. Все чаще он выходил вечером на улицу за сигаретами, она давала ему с собой котомку для хлеба, и он просто бродил по тротуарам, не думая ни о чем. И тогда время останавливалось. В эти минуты он понимал, что бесконечно устал.
      В тот день он так же шел без цели, механически затягиваясь сигаретой, и не замечая, что она докурена до фильтра. Он устал. Он понял, что устал от безнадежного завтра, устал с каждым днем замечать, что где-то внутри что-то не так, устал от того, что жизнь
      иногда бывает нелегкой, но не всегда можно изменить ее своими руками. И тогда он умер.
      Он, конечно, ждал этого, но не думал о том, что это может быть так неожиданно. Он подумал о сыне. Он не помнил, как сам он родился на свет, он просто однажды осознал, что сделал это. И сейчас он не мог понять - зачем? Ведь для того, чтобы совершить хоть какое-никакое завалящее дело и причины, наверное, должны быть серьезными? Он не знал этого тогда. Он не знал этого и сейчас. Он почувствовал вдруг, что хочет сказать об этом кому-то, но не сумел вспомнить, кому и зачем. Он почувствовал, что что-то было не так, что нужно что-то исправить. Но он понимал, что, конечно, уже не успеет сделать этого...
      НУДИСТЫ
      Работа проводника в поезде дальнего следования - работа не из легких. Вопреки издревле сложившемуся общественному мнению. Надо проверить у пассажиров входные билеты, разместить потерявшихся и заблудившихся согласно положенным местам, выгнать перед отправлением всех друзей, родственников и знакомых на раскаленную июльским зноем платформу, обеспечить страждущих бельем и чаем...
      Да мало ли чего еще надо?
      Дима и Артем устроились на лето по большому блату проводниками в поезд дальнего следования. Поезд уходил из Питера глубокой ночью и прибывал через два дня в небольшой южный городок, где жаркое солнце и золотистый песок на пляжах, сбегающих в зеленый морской прибой. Там он стоял два дня, чтобы на третий тронуться в обратный путь.
      За пятнадцать минут до отправления состава в вагон Димы вбежало трое запыхавшихся мужчин, судя по смуглой коже и темным волосам, принадлежавших тому самому солнцу, песку и высоким горным перевалам.
      - Слушай, дарагой, нам ехать нада! - Сказал один из них, встав перед дверью тамбура.
      - Билеты покажите. - Насупился Дима и загородил плечами проход.
      - Нэту билэта, да? - Ответил второй. - Ти нас так ехать дай, ми тэбя отблагадарим, да?
      В Димином вагоне как раз было одно свободное купе, и, трезво рассудив, что хуже от этого не станет никому, он впустил безбилетных детей гор туда. Благодарностью стала большая спортивная сумка, доверху наполненная бутылками с прозрачным сорокагра
      дусным напитком.
      Прибыв в пункт назначения, друзья решили употребить дармовой продукт. Не пропадать же добру? Закупив для этих целей мешок всевозможной закуски, приятели, не теряя времени, отправились на пляж, протянувшийся по берегу широкой реки, берущей начало в далеких горах, наискось пересекающей город, и впадающей в море на
      противополодной его окраине.
      Дела пошли как нельзя быстро. Водка оказалась превосходной и скоро вторая поллитра опустела также стремительно, как и первая.
      - Ссышь, давай з-загорать, а? - Заплетающимся языком предложил захмелевший на солнце Артем.
      - Дык, эт, плавок, нет. - Отозвался не менее трезвый Дима.
      - А нафиг плавки? - Искренне изумился Артем. - Ты мне увжашь? Дык рздвайся, эт... Не ослепнут...
      Приятели быстро скинули с себя всю одежду и разлеглись на солнцепеке. Отдыхающие потеснились. Вид абсолютно голого мужчины на пляже все еще шокирует временами провинциального обывателя.
      - Эт, я пшел купаться! - Заявил Антон, и шатающейся походкой направился в реку. Дима перевернулся на другой бок.
      Спустя полчаса он начал беспокоиться. Плавал Дима хорошо, и потому не опасался за себя, даже находясь в таком состоянии, как сейчас. Но Тема плавал гораздо хуже. Потому Дмитрий, не обращая внимания на смущенные женские взгляды, полез в воду искать приятеля.
      Он заплывал все дальше и дальше от берега, но Артема нигде не было видно. Внезапно Дмитрий почувствовал, что течение реки, слабое у берега, но мощное посередине, подхватило его, и несет куда-то в даль. Сколько ни работал он руками и ногами, преодолеть напор воды ему не удалось.
      Берег сонно проплывал мимо. Уже кончились зеленые деревья, чуть касающиеся изумрудными кистями листвы черной воды, кончились покосившиеся частоколы огородов, спускающихся по отлогам к реке. Начались запруженные машинами дымные улицы и серые девятиэтажки. А Дима плыл и плыл, не замечая, что река уносит его
      в самый центр города, где раскинул гравиевые аллеи и стриженые лужайки парк культуры и отдыха.
      В самом центре парка река делала излучину, течение стихало. Дрожа от холода, Дима выбрался на берег.
      Мамы, толкавшие впереди себя коляски, и просто прохожие, шарахались в стороны при виде бредущего меж крашеных в белое парковых скамеек, словно призрак античного божества, обнаженного парня. Дима шел и плакал. Ему было жаль Артема. Лишь одна сердобольная старушка решилась подойти к неутешному явлению природы, в усталости опустившемкся на траву.
      - Ты откуда такой взялся, милой? - Поинтересовалась бабушка, качая головой в цветастом платочке.
      - С П-п-питера я. - Мрачно отозвался Дима, стуча от холода зубами.
      - А што, милой, у вас там усе так ходють? - Не унималась бабулька. В-в-в-с-се! - Отрезал Дима.
      - А што ж ты плачешь, родненькой? - Бабуся наклонила голову, рассматривая паренька с лукавым прищуром.
      - Д-друга жалко. Друг утонул. П-пошел купаться, и...
      Он замолк на полуслове, заметив в кустах, разросшихся вдоль берега, посиневшую от холода голую фигуру.
      - Артем!!!
      - Дима!!!
      Старушка печально качала головой, глядя, как двое неодетых парней, обнявшись и не обращая вшимания на рабегающихся перед ними в стороны прохожих, покачивающейся походкой направляются к выходу из парка, где их поджидали шумные, многолюдые и пыльные улицы южного города...
      Через неделю после отъезда Димы и Артема обратно в Петербург городская администрация, уступив требованиям разгневанных жителей города, приняла постановление открыть на берегу реки, вдалеке от городской черты, нудистский пляж, дабы заезжие иногородние гости видом своего голого тела не смущали местных гражда
      нок, провоцируя их на необдуманные и антиобщественные действия.
      Единственное поступившее предложение открыть в городе гей-клуб администрация решила вежливо отклонить.
      ТЕЛЕФОН
      Час ночи. Телефонный звонок. Вскакиваю, как ошпаренный с постели, хватаю трубку. С того конца провода звучит приятный женский голос:
      - Наташа?
      - Нет, это не Наташа, это Игорь.
      - Какой Игорь?
      - По всей видимости, вы не туда попали.
      - Извините.
      Кладу трубку, укладываюсь в кровать. Едва удается закрыть глаза, раздается телефонный звонок. Тот же голос:
      - Это Игорь?
      - Да.
      - Я опять не туда попала?
      - Видимо, да.
      - Прошу прощения.
      Вешаю трубку, стараюсь заснуть. Не удается: опять звонит телефон. Все тот же голос:
      - Это Игорь?
      - Нет, это Наташа.
      - Ох, простите, никак не могу набрать правильно номер.
      - Ничего, бывает.
      - Извините, а сколько вам лет?
      - Двадцать три.
      - И вы до сих пор не женаты?
      - Послушайте, какая вам разница?
      - Фу, какой вы грубый!
      - Я не женат.
      - В таком случае меня зовут Ольга.
      - Очень приятно, Оля. Скажите, у вас есть часы?
      - Да, а что?
      - Взгляните, сколько сейчас времени.
      - Ой, вы, наверное, уже спали?
      - Вы угадали.
      - Мне очень жаль... А вы не пригласите меня завтра в кино?
      - Завтра я занят.
      - Тогда послезавтра?
      - Хорошо. Но только после шести.
      - Ой, как здорово! Спасибо, Игоречек, спасибо, миленький! Можно я тебе завтра позвоню?
      - Звоните на здоровье. Только не в два часа ночи.
      - Конечно - конечно. Ну ладно, до завтра. Целую.
      - Спокойной ночи. И передавайте привет Наташе.
      Ложусь спать. Засыпаю. Три часа ночи, телефонный звонок. Сбрасываю одеяло на пол, не могу попасть в тапки. Злость закипает во мне. В мозгу колотится одна-единственная мысль: поднять трубку и сказать, что это морг. Хватаю трубку.
      - Алло, это морг?
      Немая сцена.
      СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ
      Для Пантилея Михайловича Савушкина это утро было самым обыкновенным утром самого обыкновенного рабочего дня. Стоя на коленях перед умывальником и с громким фырканьем брызгая себе в лицо холодной водой, он и не подозревал, сколько произойдет сегодня таинственных и необъяснимых событий, о который впоследствии много недель будут трезвонить всевозможные газеты и журналы разного толка, а недоверчивые читатели, улыбаясь, станут посмеиваться над незадачливыми журналистами, в погоне за сенсацией печатающими всякую небывальщину.
      Итак, все началось в тот самый момент, когда Пантилей Михайлович, утирая раскрасневшееся от холодной воды лицо висящим на шее полотенцем, поставил на огонь чайник и взглянул на часы. Он катастрофически опаздывал на работу. Пантилей Михайлович опрометью кинулся в комнату, впрыгнул в брюки и принялся натягивать на себя рубашку, никак не желавшую застегиваться на его объемистом животе. Словно борзая в погоне за зайцем, он прыжками помчался обратнов кухню. Чайник не закипал.
      - Силы небесные! Ты бы, приятель, побыстрее, что ли? - укоризненно сказал ему Пантилей Михайлович. Словно в ответ на его слова из-под аллюминиевой крышки донеслось характерное бульканье и посапывание.
      Проглотив чашку обжигающе горячего чая, Пантилей Михайлович надел пальто, нацепил на голову уже порядком потрепаную пыжиковую шапку, схватил портфель и выскочил на улицу.
      Было ясно и морозно. Забравшись в припаркованный возле дома автомобиль, он вставил ключ в замок зажигания. Пару раз издевательски чихнув, двигатель заглох.
      - Господи Боже! - Простонал несчастный Пантилей Михайлович. Еще раз попытавшись без особого, впрочем, успеха завести машину, он с тяжелым вздохом обреченного на верную смерть больного выбрался на улицу и, поскальзываясь на заледеневшем асфальте, принялся толкать свой старенький "Жигуленок"...
      Автомобиль Пантилея Михайловича мчался по пустынной и насквозь промерзшей дороге. Воспользовавшись тем, что вокруг не было видно других машин, Пантилей Михайлович до упора вдавил в пол педаль газа, стараясь ехать как можно быстрее. Неожиданно прямо перед капотом его "Жигулей" на проезжую часть дороги выскочил какой-то мужик с длинной седой бородой; Пантилей Михайлович судорожно дернул руль в сторону и промахнулся ногой мимо педали тормоза. Последнее, что он мог разглядеть - это несущийся на него с огромной скоростью фонарный столб...
      ...Он с трудом открыл глаза и увидел склонившуюся над ним длинную седую бороду, от которой исходило приятное благоухание зимнего соснового леса.
      - Что, разрази меня гром, происходит? - Едва ворочая языком, произнес Пантилей Михайлович.
      В ту же секунду ясное зимнее небо затянулось тяжелыми свинцрвыми тучами и где-то в вышине ослепительной вспышкой сверкнула молния. Обладатель бороды заметно нахмурился.
      - Я бы посоветовал вам быть осторожней в выражениях, - сказал он, каждое ваше слово, произнесенное ТАМ, приобретает реальный облик ЗДЕСЬ. Как, впрочем, и слово, сказанное любым человеком...
      - Выражайтесь, пожалуйста, яснее. - Прервал его Пантилей Михайлович. Во-первых, что значит "там" и "здесь"?
      - Так вы не знаете, где находитесь... - Устало протянул бородатый. Он сделал шаг в сторону и Пантилей Михайлович смог отчетливо увидеть сложенные за спиной его собеседника ангельские крылья.
      - Ерунда какая-то получается... - Задумчиво произнес Пантилей Михайлович, - Слова... Реальную форму... Нет, я не могу это понять, пока не увижу собственными глазами...
      - Ну что ж, это легко можно устроить, - промолвил внимательно слушавший его бородач. Все завертелось перед глазами Пантилея Михайловича, он словно провалился в какой-то бездонный колодец, и падал, падал, падал...
      ... Пантилей Михайлович до упора вдавил в пол педаль газа, стараясь ехать как можно быстрее. Неожиданно прямо перед капотом его "Жигулей" на проезжую часть дороги выскочил какой-то мужик с длинной седой бородой; Пантилей Михайлович изо всех сил ударил по тормозам. Машина остановилась всего в нескольких метрах от незадачливого пешехода.
      - Ты куда лезешь, свинья?! - Крикнул, высунувшись из окна автомобиля, Пантилей Михайлович...
      И едва не задохнулся набранным в легкие воздухом. Седая борода провинившегося прохожего внезапно исчезла, лицо заметно удлиннилось, а вздернутый нос превратился в свиное рыло. Опустившись на четвереньки, прохожий выскочил из своего плаща, и громко хрюкнув, пустился прочь, звонко стуча копытцами по тротуару.
      Пантилей Михайлович задумчиво крутил баранку автомобиля, пытаясь осмыслить то, невольным свидетелем чего он только что стал. Погруженный в свои невеселые раздумья, он и не заметил, как проскочил на красный свет светофора. Воздух сотряс оглушительный милицейский свисток.
      - Ваши документы, пожалуйста, - откозырял ему молодой розовощекий постовой, подошедший к автомобилю, едва тот успел остановиться.
      - Да подавитесь вы своими документами! - Рявкнул окончательно выведенный из равновесия Пантилей Михайлович. В ответ на его слова постовой достал из нагрудного кармана небольшую красную книжечку, удивленно взглянул на нее, засунул в рот и принялся усердно жевать. Затем, морщась от тщетных усилий, взглотнул, схватился за горло руками и замертво упал наземь.
      Пантилей Михайлович вышел из машины и обтер носовым платком выступившие на лбу крупные капли пота. В конце аллеи, на которой он теперь стоял, появилась сгорбленная древняя старушка с двумя авоськами. Пантилей Михайлович пригладил рукою редеющие волосы и тихо произнес:
      - Нет, нет, этого не может быть... Чушь какая-то, черт возьми!
      Последние его слова потонули в реве вспыхнувшего посреди улицы пламени. В порозном декабрьском воздухе запахло паленым. На том месте, где только что бушевал огонь, появился человек. Он решительно переступил через газон, схватил несчастного Пантилея Михайловича за шиворот, и куда-то поволок. Тот даже не пытался сопротивляться. Старушка в панике отскочила в сторону и перекрестилась авоськой. Человек исчез. Вместе с Пантилеем Михайловичем. Только на мерзлой холодной земле остались четкие отпечатки ботинок сорок восьмого размера
      ШЕЛ ДОЖДЬ И ДВА СТУДЕНТА
      За окнами шел дождь. Барабанил по жестяному подоконнику, стучался в стекла, хлопал на ветру мокрым полотнищем рекламы. Внизу, на залитом лужами тротуаре, под дождем мокли два студента. Один торопливо курил, спрятав сигарету от льющейся с неба воды внутрь ладони, другой ежился, когда упругие дождевые струи заливались ему за воротник. Их разговор разносился по пустынной улице вдаль, заглушаемый лишь шелестом бьющихся об асфальт капель.
      - Не придет. - Уверенно сказал первый, делая скорую затяжку и смаргивая застрявшую в ресницах влагу.
      - Да придет, никуда не денется. - Успокаивал его второй, прохаживаясь в луже вперед-назад. - Опоздает еще немного и придет... Только уж скорей бы!
      - Жди! - Усмехнулся первый. - Уж на полчаса задерживается!
      - Женщины всегда задерживаются, - авторитетно заявил второй, шлепая по водной глади башмаком, - это в их правилах... Терпи!
      На мгновение оба смолкли, словно вслушиваясь в шум дождя, окружавшего их плотным водяным кольцом.
      - Погляди, который час, - попросил первый, выбрасывая промокший окурок в сторону и сразу же доставая новую сигарету, - у меня часы промокли.
      - У меня их вообще нету. Минут сорок, как должна уже быть.
      - Не придет.
      - Придет, вот увидишь.
      - Да зачем я ей нужен? - Всплеснул руками первый почти в отчаянии. Она девушка самостоятельная, симпатичная, родители, поди, тоже не из бедных, а я... Кто я ей? Сидит сейчас, небось, дома, телевизор смотрит, да надо мной, дураком, посмеивается...
      - А ты тоже хорош, - добавил второй, - нашел, где встречу назначать. Хотя бы в парадном, или в метро...