Вторая цзюань - Дело Судьи Ди

Хольм ван Зайчик

Дело Судьи Ди

Консультанты переводчиков —

В. М. Рыбаков и И. А. Алимов.

От редактора

«Совершить ошибку и осознать ее —

в этом и заключается мудрость.

Осознать ошибку и исправить ее —

в этом и заключается честность…»

Цзи Юнь (XVIII в.)

«Дело о Судье Ди» завершает вторую цзюань цикла романов Хольма ван Зайчика «Евразийская симфония» с таким значащим и радостным для всех единочаятелей подзаголовком «Плохих людей нет».

В переводе с китайского «цзюань» означает «свиток». В Старом Китае книги писали на шелке; шелковые полотнища затем накручивали на деревянные палки, а получившиеся свитки вкладывали в футляры и, наклеив на них ярлыки с названиями сочинений, убирали в бамбуковые короба. Ныне – два короба наполнены.

Первая цзюань цикла была «Александрийская», иначе сказать – внутренняя цзюань. «Дело жадного варвара», «Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве» своим географическим центром имели Александрию Невскую – Северную столицу великой Ордуси. Все дороги вели туда, все ниточки сходились там…

Вторая цзюань цикла – цзюань внешняя. В «Деле лис-оборотней», «Деле победившей обезьяны» и наконец в «Деле Судьи Ди» пути главных героев лежат из Александрии – дальше и дальше по ордусской земле.

Тем не менее сыщик Багатур Лобо, по прозвищу «Тайфэн», и ученый-законник Богдан Рухович Оуянцев-Сю неизменно оказываются вместе, расследуя очередное человеконарушение, потому что им «назначено судьбой» быть вместе. Карма, одним словом.

И если в первой цзюани расследуются дела привычные, разуму понятные, то вторую – отличает неизбежное чудо.

Чудеса для Ордуси – не диковина, потому что мир горний и мир земной незримо, но неразрывно связаны между собой. И как из темных жизненных глубин скользят к свету потаенные тени, так и из сокровенных недр ордусской жизни идут токи инобытия.

Лисы-оборотни, восставшая из саркофага мумия, души умерших, кои не могут найти упокоения – это не удивляет и не кажется странным. Напротив, странным показалось бы, ежели бы было как-то иначе. Корни китайской культуры прорастают в романах ван Зайчика, дивят, завораживают…

Это подчас воспринимается иными критиками как нарочитое, с дальним прицелом насаждение «китайщины» – дабы русское общество захлопнуло наконец окно в Европу и принялось прорубать дверь в Азию.

При таком подходе к творчеству ван Зайчика теряется суть его произведений: самые болезненные проблемы нынешнего времени находят разрешение в альтернативной действительности Ордуси самым человечным из возможных способом.

Ордусь – страна, которой нет на наших современных картах – распространилась от моря и до моря: в центре, как положено даже в альтернативной геополитике, Цветущая Средина (собственно Китай), по окраинам – семь улусов. Три столицы: Ханбалык на востоке, Каракорум в центре и Александрия Невская на северо-западе.

Именно в Ханбалыке, где обитает императорский двор, и свершается действие последнего романа. Странноватое возникает ощущение, когда читаешь эту книгу, своего рода «воспоминание о будущем». В этом возможном (а почему мы опасаемся верить, что новая и лучшая жизнь возможна?) будущем ордусский император собирается назвать своего преемника.

«Дело Судьи Ди» – самый этнографический из романов ван Зайчика. Сплошная «китайщина»: действие происходит на китайской земле, подробно и узнаваемо изображен Ханбалык (Пекин), изобильно вводятся в книгу традиционные китайские верования, да и самая манера написания романа напоминает манеру китайского средневекового книжника, покойными вечерами собирающего истории о том, «о чем не говорил Конфуций», о том, «что видел в дальних землях», «записи того, что услышал через окно», «заметки смирившего помыслы»… Действие течет медленно и неспешно, вяжется замысловатый узор, режется нефрит, изостряется кисть…

В «Деле Судьи Ди» друзья-сыщики как будто стушевываются, потому что главной героиней книги хочет быть сама Ордусь праздничная, радостная, встречающая новое тысячелетие. И не случайно самым активным героем становится кот Багатура Лобо, носящий имя великого законника танского Китая – Судья Ди; как небезызвестный судья, кот оказывается «нечеловечески» проницательным, много способствуя разрешению очередного «дела».

А «дело» очень простое: это даже не человеконарушение, а предупреждение возможного человеконарушения – ошибки, грозящей бедой Ордуси и всему миру, совершаемой из самых лучших побуждений.

«Не навреди!» – вот лейтмотив романа. Ведь нужны были Господу для чего-то разные народы и разные культуры. Какие-то из них ушли, умерли, какие-то продолжают быть изобильны, какие-то народились в ближайшем историческом прошлом.

Столь симпатичная европейской науке концепция линейного прогресса гласит: страны и народы движутся единым путем и в своем движении проходят одни и те же стадии развития – в том числе и культурного. Нельзя не вспомнить известную теорию общественно-экономических формаций; было время, когда эту теорию заучивали наизусть, потому что она представлялась вершиной знаний об историческом процессе. Как же: «научный коммунизм»!

На поверку оказалось, что эта теория, как и множество других, исходящих из признания линейности прогресса, – не слишком состоятельна. И прежде всего потому, что сравниваются исходно разные культурные образования. По каким признакам их можно соспоставлять? Можно ли говорить, что какая-то культура более полноценна, нежели другая? Едина ли культура – как процесс, или это ряд разнородных и разнонаправленных процессов? Равны ли культура и цивилизация? Каким должен быть диалог культур?

Как ответить на эти вопросы?

«Дело Судьи Ди» – роман о силе национальной культурной традиции, которая блюдет себя в отношениях с окружающим миром, но в то же время не навязывается ему. Она самодостаточна и полна собой. Соприкасаясь с иными культурами, Ордусь лишь укрепляется в себе. Не будучи закрыта, она все же не является податливой и уступчивой, но бережет свои корни. Она – сообразна.

Именно сообразность каждого поступка, как личного, так и государственного, – основной движущий принцип ордусского мироощущения.

Но в нынешнем мире сообразности нет, и я, ничтожная, с грустью и печалью читаю вослед уходящему дню стихи старого китайского поэта:

От древности славной до нас —

          многие сотни лет,

Одна суета кругом,

          и истины нет как нет.

Лишь на земле опьяненья,

          вольной и пьяной земле,

Лики древних владык

          явственно видятся мне.

Кто же идет теперь

          по совершенномудрых пути?

Только в кувшине с вином

          могу я таких найти…

Ольга Трофимова

Дело Судьи Ди

Однажды Му Да спросил:

– Бывает так, что государство, способное выставить на войну пять тысяч колесниц, граничит с государством, способным выставить на войну также пять тысяч колесниц, а граница между ними проходит через деревню, в которой живет одна семья. Часть родственников – подданные одного государства, а часть – подданные другого. Можно ли считать их верными подданными, можно ли им доверять?

Учитель ответил:

– Если правители этих государств человеколюбивы и понимают справедливость, такая деревня станет для обоих источником мира. Если правители нечеловеколюбивы и не понимают справедливости, такая деревня станет для обоих источником беспокойства. Если же правители алчны и хотят свою часть деревни сохранить, а чужую – поссорить с ее правителем, семья все равно останется единой, а оба государства лишатся и верных подданных, и всей деревни, и покоя.

Конфуций.«Лунь юй», глава XXII «Шао мао»[1]

Багатур Лобо

Ханбалык, гостиница «Шоуду»,

21-й день первого месяца, отчий день,

вечер

До наступления Чуньцзе – Праздника весны, он же начало нового года – оставалось три дня.

Всего три дня.

Хотя христианский мир уже двадцать один день жил и в новом году и в новом тысячелетии, в многонациональной Ордуси среди целой череды новых годов по самым разным летосчислениям особо знаменательной издревле почиталась встреча Нового года именно по ханьскому лунному календарю – поскольку численно преобладающим было ханьское население империи и к ханьцам же относился императорский род.

Новый год, какие бы новомодные ни случились веянья, – праздник в первую очередь семейный, и каждый отмечает его в кругу ближайших родственников сообразно обычаям своего народа и достатку семьи. А Сын Неба, как писал еще в двадцать второй главе «Бесед и суждений» наш Учитель Конфуций, подобно отцу, объемлет заботой внемлющий его мудрости народ и по-отечески чуток к нуждам и радостям несчетных своих подданных. Ибо что есть народ и правитель при благоденствующем правлении? Единая семья. Каждый ордусский владыка, наравне с прочими общегосударственными, идущими из глубины веков ежегодными ритуалами – прокладкой первой борозды, обращением к Небу и Земле с просьбой о ниспослании богатого урожая, молитвах о прекращении засухи, буде таковая, к вящему удивлению народов, случалась, – брал на себя заботу и об иноплеменных праздниках, весьма часто появляясь на экранах телевизоров с поздравлениями по случаю наступления очередного Нового года по тому или иному календарю; а уж когда подходило время Чуньцзе, отмечал возобновление времен исконно по-ханьски, дома, в Ханбалыке, снова, однако ж, поздравляя народонаселение и с удовольствием принимая поздравления от оного.

Баг еще раз мельком взглянул на экран верного «Керулена», на новостную ленту сайта khanbalyk.ord – «…прибытие свенской, корёской, французской, немецкой, нихонской, суомской делегаций в Ханбалык… подготовка к торжествам завершается в первицу… первопоказ исторической фильмы „Тропою предков“ в первый день Нового года…» и прочее, прочее – сладко потянулся, так что хрустнули чуть слышно кости, легко поднялся из кресла и шагнул к окну – туда, где давно уже сидел на подоконнике и наблюдал, что творится за стеклом, неизменный с некоторых пор спутник человекоохранителя рыжий кот по имени Судья Ди.

А за стеклом – творилось. Гостиница «Шоуду», или, по-русски, «Столица» (как гласила табличка красного лака с выписанным на нескольких ордусских наречиях – обычное в Цветущей Средине дело – названием, вывешенная на въездных вратах в просторный гостиничный двор), где заботами Кай Ли-пэна, старинного приятеля ланчжуна[2], Баг обрел приют на время нынешнего приезда в Ханбалык, стояла как раз на пересечении Ванфуцзина, главной столичной торговой улицы, и широкого тракта, именуемого Дунсылу и по размаху вполне сравнимого с пятью кольцевыми дорогами-лу, опоясывавшими великий город; по Дунсы нескончаемой рекой в обе стороны лились разнообразные повозки. Отсюда, с десятого этажа «Шоуду», повозки, теряясь в сумраке подступающей ночи, казались сплошным потоком огней, широкой змеей с невероятным числом горящих глаз, змеей без конца и без края, замирающей в своем непрерывном движении лишь на короткие минуты, когда на перекрестке зажигался красный свет. Но он быстро сменялся зеленым, и змея возобновляла свое величественное и бесшумное – толстые стекла не пропускали звуков с улицы – движение.

Уже на воздухолетном вокзале Баг ощутил, как много в Ханбалыке людей. Восточная столица всегда была густонаселенным городом, но теперь, в преддверии Праздника весны, число ее обитателей, казалось, удвоилось. Багу пришлось выстоять длинную очередь (небывалое дело!), чтобы нанять повозку такси; впрочем, очередь двигалась споро – четверо служителей в серых форменных халатах и в черных коротких зимних шапках-гуань, выдававших в них служащих самого низшего ранга, тут же направляли к голове очереди освободившиеся повозки, а пятый, утирая пот со лба – и это несмотря на пятнадцатиградусный мороз, – почти кричал, перекрывая вокзальный шум, в маленькое переговорное устройство с длинной гибкой антенной: вызывал новые и новые повозки. А воздухолеты продолжали и продолжали садиться.

Со всех сторон в Ханбалык, в восточную столицу Ордуси – средоточие и оплот ордусской верховной власти Цветущей Средины, в самой сердцевине хранящей окруженный тысячелетними стенами Пурпурный запретный город, обитель императора, – стекались гости. Ехали стремительными куайчэ, летели воздухолетами, плыли через Тяньцзинь кораблями со всех концов и изо всех уголков необъятной империи, а также и из-за ее пределов: всякая страна считала своим непременным долгом послать к ордусскому двору своих представителей, дабы в день наступления Нового года разделить ликование пышного празднования.

Столица была переполнена приезжими, в многочисленных гостиницах и на постоялых дворах не осталось свободного места, хотя специально к празднованию по особому императорскому указу в короткие сроки возвели громадный гостиничный комплекс «Тысячелетний феникс», где можно было заказать как самую простую комнату, так и снять отдельный домик, в коем и князю было бы незазорно остановиться. Оказались заняты все места даже в подворьях при христианских, буддийских, даосских и многих других ханбалыкских храмах; хотя далеко не все из их нынешних постояльцев на самом деле были именно христианами, буддистами или последователями учения Лао-цзы. Служащие Столичного путноприимного управления работали круглые сутки, не успевая пообедать. Ведь писал же великий Конфуций в двадцать второй главе «Бесед и суждений»: «Благородный муж должен служить народу, не помышляя о сне и пище».

В том, что празднование будет именно пышным, если не сказать роскошным, сомнений ни у кого не было: в этом году к Чуньцзе добавилось еще два радостных события – шестидесятилетие здравствующего императора Чжу Пу-вэя и тридцатый год его восшествия на престол. К тому же десять дней назад на резном мраморном стопе, что у врат Тяньаньмэнь, рано утром невесть откуда явилась белая сова и прокричала громко три раза, а это – несомненное, давно известное в истории знамение, ясно указывающее на то, что Небо вполне довольно деяниями того, кому вручило Мандат на правление; и в честь сего случая было принято решение о перемене с первого числа первой луны девиза правления: с «Человеколюбивого взращивания» на «Совершенномудрое вскармливание» – еще одно важное для народа и страны событие. По всему выходило, что нынешний Праздник весны должен быть особенным, нерядовым.

Приготовления к торжественному дню начались несколько месяцев назад. Столичные ремесленники принялись подновлять краски на нуждающихся в том ханбалыкских зданиях, облепили их как муравьи, снуя вверх и вниз по гибким, но прочным как сталь бамбукам, из которых были сработаны строительные леса. Специальные рабочие взялись проверять состояние дорог и трактов и, если находили малейшее отклонение от предписаний соответствующих уложений, споро исправляли недостаток. На Тяньаньмэнь, Площади Небесного Спокойствия, в сердце столицы и предстоящих торжеств, из специально привезенной уральской лиственницы за две седмицы были возведены резные трибуны для представителей улусов, уездов, а также для заморских гостей. Какие приготовления делались внутри Запретного города – трудно было сказать наверное, средствам всенародного оповещения пока было сообщено лишь о грядущем императорском приеме на площади перед Тайхэдянь, Дворцом Великого Согласия, на котором должна была присутствовать одна тысяча восемьсот человек, ибо число сие как нельзя лучше удовлетворяло извечной склонности ханьцев к благопожелательной магии чисел[3]. Им всем разослали именные приглашения.

Получил такое приглашение и Баг – седмицу назад, со специальным посланцем императорской почты. Честно признаться, ланчжун не ожидал подобной чести; покончив с отчетными годовыми бумагами (а на это в Ордуси обычно отводилось три седмицы перед Чуньцзе), он собирался приехать в Ханбалык на пять, может, на шесть дней, ибо на Праздник весны всем была дарована седмица отдыха, – дабы посетить главный буддийский храм Поднебесной Юнхэгун, полюбоваться на торжества и фейерверки, повидать Кая и, пользуясь пожалованным двором правом, войти беспрепятственно во дворцы Запретного города: погулять вдоль вековых стен, коснуться рукой древних бронзовых львов и треножников – и, как знать, возможно, издалека увидеть принцессу Чжу Ли. Баг стремился вырваться из Александрии Невской, торопился покончить с необходимыми делами и улететь в Ханбалык, в город, в котором он бывал много раз, но куда все время хотел вернуться еще и еще.

Нет, Баг вовсе не хотел жить в Ханбалыке, и, когда однажды ему предложили служебный перевод в Восточную столицу, он, для приличия сделав вид, что подумал денек, все же отказался. И если бы ему сегодня снова предложили переехать, ответ был бы прежним: спасибо, но – нет. Ланчжуна не прельщали ни чины, ни важность порученных дел, ни ответственность заданий. В жизни Бага было не так много вещей, которые он, по его собственному убеждению, умел делать хорошо, и самым важным своим качеством Баг полагал врожденное умение правильно и трезво оценить себя, свои способности и таланты. Как Лао-цзы призывал жить в гармонии с окружающим миром, так и Баг считал, что человек должен занимать свое естественное место, не зарясь на большее, Небом ему не отпущенное, и не обольщаясь тем, что способен к тому, к чему, быть может, способностей в достатке не имеет. Карп должен жить в пруду, ибо именно там карп на своем месте, гармонично сливается с придонной тиной, и нечего ему, карпу, делать в быстрых водах горной речки. Возомнивший себя форелью карп не имеет шансов исполнить свое природное предназначение. Надобно делать то, что умеешь, и быть на своем месте, в этом и состоит естественность, порождающая гармонию.

Так и Баг – он знал, что его место в Александрийском Управлении внешней охраны. А не в пышном Ханбалыке. Ланчжун очень любил приезжать в столицу, ходить по этому городу пешком, присаживаясь на полчасика у тележек торговцев специфической ханбалыкской снедью, любоваться на дворцы и храмы, бродить без цели по кривым улочкам старого города… Но долго жить в Ханбалыке честный человекоохранитель, наверное, не смог бы. Потому что сердце степняка принадлежало Александрии Невской.

Седмицу назад он в своем кабинете стучал клавишами служебного «Керулена», приводя в порядок все дела за год, – последние полмесяца перед Новым годом этим занимались все ордусские управления, и труднее всего приходилось, несомненно, начальству, которое, получив отчеты из отделов, должно было свести их в общий доклад по ведомству. Ну ладно Баг – он, как человек основательный, никогда не откладывает бумаги на завтрашний день, после окончания любого, пусть и незначительного, дела все документы у него в строгом порядке, так что в конце года просто остается свести их вместе, согласно утвержденной соответствующим разделом правительственных уложений форме, – а вот шилану Алимагомедову каково? Не все же такие, как ланчжун Лобо. Баг в глубине души жалел Редедю Пересветовича, однако же попасть на его место не хотел, никак не хотел.

Собственно, Баг справился с отчетностью за пять дней. Он так и планировал: пять дней на бумаги, а потом – потом созвониться с Кай Ли-пэном, договориться о гостинице для себя и для Богдана, который ответил на предложение Бага вместе слетать в Ханбалык радостным согласием, – и вперед, в путь.

Баг как раз ввел в форму данные по предпоследнему делу – о подпольном цехе по производству поддельных шелковых носков известной фабрики «Карабах»; вот ведь какие ушлые стали человеконарушители: их продукцию почти невозможно было отличить от настоящих изделий, даже овальный лепесточек тонкой шуршащей бумаги в правый носок вкладывали! да вот на этикетке погорели: надо было на особом, гофрированном картоне печатать, а они использовали обыкновенный и его гнули вручную, чтобы похоже было, – как дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник Гонец Великой Важности: важный, краснощекий с морозу рослый юноша; протянул пакет: распишитесь. А в пакете – на толстой дорогой красной бумаге золотом выведено: приглашение ланчжуну Александрийского Управления внешней охраны Багатуру Лобо прибыть в Ханбалык на празднование по случаю встречи Нового года и нового тысячелетия; место на трибуне такое-то; отдельно – маленький изящный листок с приглашением на торжественный пир в Запретном городе.

Ого, подумал Баг и, отодвинув «Керулен», закурил тонкую черную сигару. Честь была велика. Ну как же – оказаться в числе трехсот избранных, места для которых поименно расписаны на трибунах и за столами перед дворцом Тайхэдянь! Быть избранным гостем двора, присутствовать на высочайшей трапезе, лицезреть всю императорскую семью, принцессу… Милостивая Гуаньинь…

«Это что же… – лихорадочно запрыгали мысли. – Срочно надо бежать к портному и шить новое официальное платье, шапку… Да шапку можно старую… Я все равно ее и не носил почти… Или новую заказать?..» Привыкший путешествовать налегке, Баг представил себе, как он полетит со всем этим хозяйством: с официальным платьем в особом футляре, чтоб не помялось, да с шапкой в коробке… И потом: подарки. Непременно нужно что-то поднести императору по случаю его дня рождения. Но что? Вот задача…

Тут позвонил взволнованный Богдан и сообщил, что и ему только что принесли такое же именное приглашение. Мучимый сомнениями, Баг спросил его про шапку, и минфа[4], немного помедлив, сказал: да, придется заказывать новую…

Шапка была заказана – и теперь вкупе с новым официальным платьем дожидалась своего часа в стенном шкафу номера в гостинице «Шоуду».

– Ну что, хвостатый человекоохранитель… – Баг почесал кота за ухом; Судья Ди мельком глянул на него, издал короткий «мр-р-р-р» и вернулся к созерцанию ползущих далеко внизу повозок. – Как себя в новом качестве ощущаешь?

Судья Ди по обыкновению промолчал, хотя должность фувэйбина[5], которую ему, упирая на незаурядные человекоохранительские заслуги, выхлопотал хозяин (а потрудиться пришлось изрядно), принял, кажется, с удовольствием. По крайней мере, кот совершенно не возражал против новенького ошейника, который ланчжун купил ему еще в Александрии: украшенный ярко блестящими медными заклепками в форме играющих драконов, этот ошейник, по всей вероятности, составил бы гордость любой собаки; коты же по своей природе ошейников, а равно и прочих посягательств на свободу не терпят, и Баг, придя из лавки, где за несколько часов ему спешно изготовили надлежащую снасть (дабы не вызывать преждевременного обострения отношений с котом, а заодно и не обмануться в размере, ланчжун заранее замерил шею хвостатого преждерожденного веревочкой), опасался, что, увидев украшение, кот устроит скандал.

Без ошейника же было никак невозможно: согласно «предписанию для фувэйбина Ди», именно ошейник с указанием на нем имени и должности являлся официальным платьем, без которого кота просто не пустили бы во дворец (а привилегию сопровождать там Бага кот получил вместе с должностью). Однако Судья Ди отнесся к предложенной детали одежды благосклонно: когда Баг вынул ошейник из свертка, заинтересованно приблизился и обнюхал обновку, особое внимание уделив прямоугольной табличке, на которой было выгравировано с завитушками «Александрийского Управления внешней охраны фувэйбин Судья Ди», а потом безропотно позволил застегнуть символ должности на шее. Баг показал коту также полагавшийся к ошейнику поводок – тоже красивый, плетенный из трех кожаных ремешков. Судья Ди на поводок коротко зашипел, однако же позднее, когда они вышли из повозки в воздухолетном вокзале, лишь тяжело вздохнул, видя, что Баг намеревается пристегнуть поводок к ошейнику, и укоризненно посмотрел на хозяина: что, неужели это обязательно?

В воздухолет кот вошел принюхиваясь, медленно и даже важно, как и подобает чиновнику, пусть и мелкому, – слуга народа есть слуга народа; устремившийся было к коту служитель прочел, нагнувшись, табличку и был вынужден отвесить хвостатому человекоохранителю сообразный короткий поклон, хотя и справился, кто старший в отряде. Кот принял поклон благосклонно и в ответ дернул пару раз хвостом. В ошейнике определенно были свои преимущества, и Судья Ди, похоже, прекрасно понял их выгоду. В воздухолете он вел себя вполне сообразно, то есть весь перелет до Ханбалыка спокойно продрых в кресле рядом с Багом – коту был куплен билет в половину стоимости, как ребенку, не достигшему возраста, в котором уже начинают надевать шапку[6]. Новоявленный фувэйбин проснулся лишь однажды – когда стали разносить дневную трапезу и прислужница, подкатив тележку, громко звякнула бутылками с минеральной водой. Увидев, однако, что пива не предлагают, Судья Ди тут же утерял к внешнему миру интерес и снова погрузился в кошачью полунирвану.

– Завтра увидишь Ханбалык… – Баг продолжал почесывать Судью Ди за ухом. – Это такой город, кот, такой город… Очень красивый город. Сам увидишь. И во дворце побываешь, а как же. Пойдем с тобой во дворец, увидим там напарницу Ли… – Баг мечтательно уставился в чернеющее небо. – Еще надо уладить дело с твоим посещением праздничного пира, куда же тебя девать? Ты умеешь себя вести за столом? – Судья Ди равнодушно мазнул по Багу взглядом: спрашиваешь! – Ну смотри, хвостатый человекоохранитель, смотри! Опозоришь меня перед императором – не жди больше пива, понял?

При слове «пиво» кот оживился, гулко спрыгнул на пол и потрусил через комнату к гостиничному холодильнику. Остановился против него, царапнул когтями дверцу, обернулся к Багу и выразительно мяукнул.

– Да, действительно… – Баг тоже подошел к холодильнику, небольшому такому, марки «Билюсы»[7], нагнулся, открыл. – Так, посмотрим… Ну «Нева пицзю» тут нет, браток. А это что у нас? Вот, как раз: «Ласточкин дом[8], специальное», для официальных приемов. Ты не пробовал, но тебе понравится, уверяю тебя. – Ланчжун добыл в буфете блюдце, ободрал с горлышка бутылки серебряную фольгу, отвернул крышку. – Холодное. Не простудишься? Зима ведь…

Глядя на степенно лакающего пиво кота, Баг достал из рукава трубку и набрал александрийский номер:

– Драг еч? Приветствую тебя. Что? У нас? У нас уже около десяти вечера. А ты, наверное, на службе еще? Ага… Ну да, ну да… Вот именно поэтому я и не хочу принимать начальственную должность. Как подумаю про годовой отчет, три Яньло ему в глотку, так сразу очень эрготоу выпить хочется. Просто неудержимо… Нет, что ты, ничего я не пью, не завидуй. Это Судья Ди пьет. Конечно. Пиво пьет. Тутошнее… Да ничего, не жалуется. Бодро так лакает. Драг еч, так я тебя жду… Непременно встретим! Комнаты есть, а как же! Рядом с моими апартаментами, на том же этаже, спасибо ечу Каю. До завтра. Кланяйся Фирузе и дочери.

Судья Ди поднял морду, облизнулся и требовательно посмотрел на бутылку с пивом.

Гостиница «Шоуду»,

21-й день первого месяца, отчий день,

ночь

Среди ночи Баг проснулся.

Вообще на новом месте спалось неважно: все же сказывались четыре часа разницы во времени с Александрией, еще – возможно, и удобное, но, на взгляд Бага, слишком широкое и мягкое гостиничное ложе, да к тому еще пуховая подушка вместо обычного жесткого, набитого сухим гаоляном валика, – все эти излишества долго не давали честному человекоохранителю уснуть, он больше двух часов ворочался, впадая на короткое время в жалкое подобие сна, но потом опять пробуждаясь; пришлось прибегнуть к испытанному способу: повторению про себя длиннющего списка ордусских уездов. Помогло: на семьдесят шестом названии (Умиротворенные Васюки с административным центром в Небесном Гусляре) Баг сбился, его охватил сон – будто лопнула некая внутренняя преграда, и усталость от долгого перелета и сопутствующего грядущему дворцовому пиру волнения взяли свое: человекоохранитель провалился в глубокую яму беспамятства, немного напоминавшего кому – без снов и без мыслей.

Судья Ди справился с проблемой сна гораздо легче: обследовав гостиничные покои во всех подробностях и вдосталь налакавшись «Ласточкиного дома», кот презрел привезенный из дома специальный корм для крупных, находящихся в расцвете сил и творческих устремлений котов, улегся в ногах у хозяина, глубоко вздохнул и через минуту уже спал, не забывая, однако, фиксировать движения окружающего мира чутким ухом.

Именно он и разбудил хозяина: в своем забытьи Баг почувствовал, как Судья Ди вздрогнул всем телом, потом вскочил и принялся топтаться по его человекоохранительским ногам.

Баг вынырнул из черного глухого сна и спросонок по привычке положил руку на лежавший в изголовье меч – тот самый «Разящий дракон», с которым теперь ни на миг не расставался. Тут же мысленно одернул себя: что за несообразность! хвататься за меч в самом сердце империи, в двадцати минутах хода от императорских чертогов! Но что-то в комнате было не так, что-то тревожило Бага… и он не стал снимать руку с меча.

Стояла темень – человекоохранитель плотно занавесил все окна, чтобы непрерывное мерцание огней живущей ночной жизнью столицы не мешало спать. Было так темно, что ланчжун с трудом нашарил взглядом силуэт Судьи Ди: кот стоял напрягшись – непонятно, то ли вот-вот прыгнет, то ли, наоборот, даст деру, – и пристально смотрел в угол комнаты, туда, где между небольшим буфетом и одежным шкапом стояли, помнил Баг, два покойных кресла и между ними низкий столик с газетами. Сейчас кресел было не видно, однако же Судья Ди пристально уставился именно туда.

– Что такое? – хриплым шепотом спросил у кота Баг, садясь на ложе и потянувшись к Судье Ди; коснулся спины хвостатого: тот вздрогнул, дернул хвостом, но взгляда от кресел не отвел; а шерсть, между тем, стояла на коте дыбом. – Что случилось, Ди? – Баг, не выпуская меча, спустил ноги на пол; откинув теплое одеяло, легко и бесшумно встал. Вгляделся.

И тут же взялся за рукоять – от одного из еле различимых кресел отделилась невысокая фигура. Шагнула к Багу. Судья Ди коротко, угрожающе зашипел.

Баг машинально потянул меч из ножен – слегка, цуня[9] на три-четыре, хотя фигура застыла недвижимо при первых же звуках вразумляющего предупреждения, изданного хвостатым фувэйбином.