Парижское Танго

Очевидно, мы наделали много шуму, потому что в этот момент Нантель открыл дверь, чтобы посмотреть, все ли с нами в порядке. Я увидела, что его спортивные шорты оттопыривались из-за эрекции, и заподозрила, что он наблюдал за нами.

К этому времени я была настолько мокрой, что могла бы обслужить весь экипаж «Катти Сарк» после трехмесячного плавания. Поэтому я покинула Андреаса с тем, чтобы он пришел в себя, и подошла к Нантелю завершить массаж. Быстрый душ, и вот я уже лежу на спине, а Нантель втирает чудесную ароматную мазь в мое тело и между ног; вот уж там-то смазка была совершенно не нужна.

Я протянула руку, расстегнула молнию на его шортах и извлекла наружу его короткий, но необыкновенно толстый член.

В свое время я видела толстые члены, но эта прелесть была похожа на ствол дерева. Когда Нантель потянулся, чтобы заняться массажем моих грудей, я положила голову на бок и взяла в рот его член. Он был настолько толст, что я с трудом вместила его.

Я работала над ним изо всех сил, когда Андреас вернулся из сауны. Даже не моргнув, он разлегся на соседней кушетке, накрылся простыней и стал изображать из себя постороннего. Он знал, что для меня это просто игра, и поэтому не ревновал. Но должна признаться, знание того, что Андреас наблюдает, как я сосу этот гигантский толстый член, в то время как его хозяин втирает мазь в мои груди и влагалище, и гладит их, доставляла мне неизъяснимое удовольствие.

В конце концов Нантель вспомнил, что у меня есть клитор, и массажируя одной рукой бедра, дрожащими пальцами другой стал ласкать и его; испытывая сильнейший удушающий оргазм, я была вынуждена, чтобы не задохнуться, выпустить изо рта его член.

После этого Андреас и я лежали на этой же самой кушетке, укрывшись простыней и играя друг с другом, а Нантель в это время расхаживал по комнате, занимаясь своими делами, и посвящая нас в сплетни, связанные с массажным бизнесом.

Он рассказал нам о кинозвездах, которых ему доводилось обслуживать за годы работы в Мегеве. Больше всего он восхищался Бриджитт Бардо, которая, как он сказал, имела самое лучшее для своего возраста тело.

Затем он познакомил нас со следующей информацией из первых рук. Очень немногие женщины-кинозвезды улучшают форму своей груди с помощью силиконового лечения. Операции на лице, однако, частое явление и стоят дешево.

Большинство французских киноактеров — «веселые» или же, в лучшем случае, бисексуальны. Существовали и исключения вроде Жана Поля Бельмондо, который был всегда сексуально голоден и рыскал в поисках женщин, уподобляясь тигру.

(Я встречала Бельмондо в «Папагайо» в Сен-Тропезе. Это фантастический мужчина, один из тех кинозвезд, которые выглядят наяву так же, как и на экране. Он был равнодушен, груб, безобразно привлекателен и сверхсексуален. Что видишь, то и получаешь! Примерно в то же самое время я встретила Джорджа Хамильтона, актера, который однажды был помолвлен с дочкой президента Джонсона. Рядом с Бельмондо он выглядел типичным маменькиным сынком. Очень хорошо одетый, с великолепными манерами, он казался слишком красивым, чтобы его воспринимали всерьез. Нечто странное есть в психологии женщин, если они предпочитают грубую, жесткую безобразность Бельмондо. Конец отступлению.)

После того, как мы восстановили энергию, достаточную, чтобы слезть с кушетки, Нантель весьма душевно попрощался с нами, и мы отправились домой обедать. Позднее вечером, придя в дискотеку Жака Бесара, мы встретили там, представьте себе, Нантеля!

Это не было чистым совпадением. Он выследил нас, и Андреас, подозревавший о его намерениях, обошелся с ним более, чем холодно. Но это не остановило Нантеля. Он присел за наш столик, и Андреас, вопреки своему желанию, счел обязанным угостить его рюмкой. Естественно, что Нантель с удовольствием согласился… и моментально пригласил меня на танец.

Не надо обладать большим воображением, чтобы представить сцену, которая за этим последовала.

Я встала и пошла танцевать с Нантелем; это была «Кукуруза», и мне она понравилась. Я уже начала таять, но вдруг почувствовала спиной пронзительный, ревнивый взгляд Андреаса. Я повернулась к нему. Он весьма болезненно реагировал на поведение своей златокудрой зеленоглазой богини.

Быстро прервав танец, я вернулась к Андреасу, обняла его за шею и спросила, что же было не так. Он настоял на том, чтобы мы ушли, поэтому мы отправились в машину, и там он моментально высказал все, что думает о людях, подобных Нантелю:

— Он паразит. Возможно, он хороший массажист, но он использует свои деловые связи, чтобы вмешиваться в личную жизнь клиентов.

Затем он прочитал мне весьма подробную лекцию о том, как, по его мнению, должны вести себя мужчины и женщины по отношению друг к другу, и я поняла, что Андреас, при всей его интеллигентности и обаянии, не может быть терпимым к другим людям. Я знала, что он испытывал ревность, я любила его за это, а еще поняла, что не могу быть его избранницей. Но я не хотела портить хороший вечер и поэтому предложила ехать домой и заняться любовью. Это оказалось весьма хорошей идеей.

Скоро наступило время покинуть роскошное горное жилище Андреаса и отправиться туда, куда позовет меня моя неуемная тяга к путешествиям. Андреас и его матушка хотели, чтобы я еще погостила, но я уже настроилась на отъезд; во мне есть некий внутренний механизм, который подсказывает, когда наступает самое время возобновить движение.

Они оба стояли у ворот, когда я направила свой «фиат» в сторону гор. Они махали мне на прощание и говорили «Adien». Они заставили меня пообещать навестить их в январе или феврале, чтобы научиться кататься на лыжах и увидеть Мегеве в самый лучший сезон.

Я никогда в жизни не каталась на лыжах из опасения поломать ноги. Но тут подумала, что, может, стоит попробовать.

Машина проехала мимо молодых красивых мужчин, работавших на полях, и я снова начала спускаться на равнину в поисках более жаркого солнца.

28. АРТИСТИЧЕСКАЯ ЛИЦЕНЗИЯ

Если ехать из Мегеве на юго-восток, то можно очень быстро добраться до Италии. На том же нанятом «фиате» я катила обратно по крученым альпийским дорогам — я, Ксавьера, королева дороги!

Через несколько часов я уже была в душном и влажном Милане. Это второй по величине город страны с населением около 1,5 миллионов человек, но явно не типичный итальянский город — он, в основном, является деловым центром; практически все население живет в сдаваемых в наем домах, что придает городу странный американский привкус. Однако кое-где все еще сохранились остатки былых сокровищ и красоты, выполненных с чисто итальянским вкусом. Но даже если бы этого ничего не было, Милан прославился бы на весь мир тем, что был родиной «Тайной вечери» Леонардо да Винчи, а также тысячи других работ великого художника эпохи Возрождения.

Я позвонила Фионе, с которой когда-то жила вместе в одной комнате в Нью-Йорке. К несчастью, у нее на этот вечер было назначено свидание, а на следующее утро она должна была уехать на несколько дней в Рим. Но у нее нашлось время познакомить меня с ее хорошим приятелем, который был одним из самых знаменитых итальянских художников-сюрреалистов. Этого круглолицего медведя я буду в дальнейшем звать Домиником.

Фиона привезла меня в роскошную квартиру, в которой царила почти полная темнота. Когда мои глаза привыкли к ней, я поздоровалась с маэстро и увидела его творения. Воистину сюрреалист! Большинство картин изображали причудливые мутации женского тела.

У него были черные до плеч волосы и большие темно-карие глаза, которые нервно бегали с предмета на предмет, не останавливаясь на мне во время разговора. Из-за его веса и бороды я не могла точно определить возраст, но решила, что ему было от тридцати восьми до сорока восьми лет. Он экспромтом предложил мне гостеприимство на одну ночь, и точно также, экспромтом, я приняла его предложение. Из-за назначенной встречи Фиона должна была уходить немедленно, а я осталась наедине с Домиником.

Измученная долгой, душной поездкой я захотела освежиться и отдохнуть, поэтому пошла помыться под душем. Я только начала раздеваться, как Доминик неожиданно появился в моей комнате и напал на меня. Боже мой, не успела я понять, что происходит, а он уже хрюкал и стонал, грубо трахая меня. Это было очень неприятно, а он, казалось, получал удовольствие. Я снова ощутила себя проституткой, обменивающей свое тело за ночлег.

Хорошо, подумала я, теперь-то уж, наверняка, он должен выказать свое гостеприимство!

Я говорила себе: «Чем быстрее и чем дальше ты окажешься от этого человека, тем для тебя будет лучше», но у меня не было больше никаких знакомых в Милане, я устала после поездки и, кроме всего, сейчас, когда он вел себя как типичный подонок-мужлан, я чувствовала потребность выступить в роли ангела-мстителя и хотела подзадержаться здесь еще некоторое время, чтобы определиться, как и чем могу отплатить ему. Поэтому я осталась.

После душа я почувствовала себя лучше, сменила белье, и когда спустилась вниз, Доминик уже сидел в гостиной, потягивая коктейль и читая газету.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, будто его хамство в сочетании с душем должны были привести меня в благодушное настроение. Ну что за свинья!

— Доминик, вам действительно было так нужно нападать на меня? — резко сказала я на своем лучшем итальянском языке.

— Ну, моя дорогая, я слышал о вашей репутации и подумал, что вы, возможно, в свою очередь слышали обо мне, как о дамском угоднике, может быть, даже от Фионы, и я хотел, чтобы вы знали, что это истинно. А что, вам не понравилось наше небольшое любовное приключение?

— Я хочу иметь право голоса в подобных вопросах, я слишком люблю заниматься любовью, но не тогда, когда направляюсь в душ и на меня набрасываются мужчины. — Типичный образчик мужской самонадеянности: все, что я должен сделать — впихнуть в бабу член, и это должно унести ее на небо. С этим мне доводилось сталкиваться, поэтому я добавила: — Вы многое потеряли… я могу быть тигрицей в постели, когда соответствующим образом подготовлена и разогрета. А вам хотелось доставить удовольствие только себе — просто перепихнуться, без всякой любви…

Доминик страшно возмутился тем, что я отчитала его за свинское поведение, и я бы не удивилась, если бы он вдруг вскочил и стал бить меня — но в это время зазвонил телефон, он взял трубку и стал разговаривать. (Спасительный звонок!)

Оказалось, звонила Фиона. Она чувствовала себя неловко из-за невозможности уделить мне время, поэтому отменила свидание и сказала, что присоединится к нам вечером. Я была благодарна ей, и не только из-за вежливости по отношению ко мне.

Доминик предложил Фионе встретиться в каком-то ресторанчике, чтобы вместе пообедать, а затем весьма настойчиво стал выяснять, собираюсь ли я одеться к обеду.

— Я одета, — заявила я. — Вы не одобряете мой туалет?

— Вполне, вполне, — сказал он, а затем добавил, — послушайте, я не так все истолковал — и извиняюсь за случившееся. — По его виду я могла понять, что он не привык к извинениям, поэтому я почувствовала себя гораздо лучше, предвкушая встречу вечером. В самом деле, я была уже на взводе, в готовности к весьма приятному времяпрепровождению.

Я не была разочарована. Мы втроем отобедали в прелестном ресторанчике на Виа Сант Андреа, отделанном деревом теплых тонов и кожей, с отличной кухней. Нам подали языки с устрицами, маслом и чесноком — наплевать на дурной запах — и великолепные сладости — на диету тоже наплевать, — а Доминик был само очарование. Его рассказы из жизни артистического мира доводили до гомерического хохота.

Доминик был вынужден покинуть нас на некоторое время (он должен был присутствовать на открытии художественной галереи) и пригласил нас с собой, но мы отказались, потому что хотели поделиться друг с другом всем, что с нами произошло за эти годы. Около одиннадцати часов вечера Доминик снова присоединился к нам и пригласил посмотреть его студию.

Студия превысила всякие ожидания — четыре громадных, с высокими потолками помещения в старинном миланском здании; обстановка состояла из антиквариата, соседствовавшего с современной скульптурой и, конечно, его собственными работами. Доминик был чокнут на животных и женщинах (он был женат несколько раз) и комбинировал их в своих картинах самым необычным образом.

Рабочая студия Доминика была большой, хорошо освещенной и по-своему веселой. Но наибольший интерес представлял его офис — стены, уставленные тысячами книг, в основном по искусству. В нише из-под потолка свешивалось черное яйцеобразное кресло. Это было одно из его изобретений; Фиона села в кресло и стала раскачиваться, поставив ноги на подставку, заявив, что оно сделано как раз для нее. Оказалось, что Доминик собственноручно изготовил кресло. Я же удобно разместилась в цвета тигровой кожи шезлонге, в цветовую гамму которого очень хорошо вписывалась в своем бежевом платье. Доминик занял место за своим внушительных размеров столом, и мы провели несколько часов, беседуя о его жизни, картинах и чувствах. Он был родом из состоятельной семьи и смог удовлетворить любовь к искусству без побочных заработков. Его карьера как художника началась около пятнадцати лет тому назад, и с тех пор цены на его произведения достигли бешеных размеров. Я спросила его мнение о некоторых современных художниках.

— Они хороши, — с энтузиазмом ответил он. — Пусть они работают как хотят, они все великие художники.

Я немного надавила на него, чтобы он выразился более конкретно.

— Послушай, я не хочу излагать свое личное мнение, — в конце концов признался он. — Все они воображают себя великими мастерами — пусть они будут счастливы этим. Мне не нужно покупать их картины. Но я скажу тебе одну вещь. Меня не интересуют жестянки из-под супа или почтовые штемпеля и конверты, как объекты искусства. Я — неоклассицист и сюрреалист. Иногда мне хочется написать что-нибудь в традиционной классической манере, в том числе тщательно выписать поясок на талии, накидку или роскошное боа. А иногда мне хочется рисовать голым, абсолютно голым в лунном свете! Однако, вернемся к этим «поп»-художникам; я скажу так: обиженным природой и воображением людям нельзя прикрывать свою ущербность прекрасным словом «искусство».

Черт возьми, по крайней мере хоть это заявление стоило того, чтобы его запомнить. Он в конце концов раскрылся и изложил свое мнение. Но когда он говорил об уродстве, Фиона заметила, что не понимает, как Доминик может ценить уродство — уродливых людей, уродливые ситуации.

— В уродстве есть своя прелесть — заметил он. — Все зависит от того, как взглянуть на него. Большинство художников смягчают уродство в своих картинах. Но иногда нужно изображать уродство. Оно может быть жестоким, но покажите его правдиво.

Его совет молодым художникам сегодня: «Позабудьте о времени, в котором вы живете, и современном искусстве. Будьте академичны».

Доминик зарабатывает бешеные деньги на своих произведениях, в его распоряжении даже небольшая международная юридическая контора, стоящая на страже его интересов. Он ведет исключительно интересный образ жизни, много путешествуя, а его хобби являются классическая музыка, теннис и фехтование, хотя если бы двум последним увлечениям он уделял больше времени, то был бы в гораздо лучшей форме.

В три часа утра наш «вечер» кончился. Фиона поехала к себе, а Доминик и я вернулись к нему в номер. Он гостеприимно выделил мне отдельную комнату, к моему облегчению и радости, и объяснил, что утром уезжает в Западный Берлин для участия в большой выставке своих работ, и не знает точно, когда вернется.

— Все в порядке, — сказала я. — Я не против побыть в одиночестве. Хотела бы как следует познакомиться с городом. Я всего лишь на несколько дней задержусь здесь.

— Нет, нет, тебе не следует быть одной. У меня есть молодой приятель, с которым я хотел бы познакомить тебя — с твоего разрешения, конечно, — от знакомства с ним ты наверняка получишь удовольствие. Его отец приобрел несколько моих работ, да и он тоже. Он несколько скован, а в остальном в высшей степени интеллигентный молодой человек.

— Хорошо, если ты думаешь, что я получу удовольствие от знакомства с ним…

— Да, думаю, что так. Он необычен для своего возраста… Молодого человека звали Антонио, и я удивлялась, что же в нем такого необычного. Неужели у него две головы или же у его пениса две головки? Гм-м, это было бы и в самом деле необычно.

29. МИЛАНСКИЙ ЛЮБОВНИК

Когда на следующее утро я проснулась, хорошо отдохнув после долгого, крепкого сна, Доминик уже уехал. В столовой лежала записка, объясняющая, что где лежит. В ней также говорилось, что около полудня позвонит Антонио, чтобы познакомиться.

Я побаловала себя поздним завтраком (или же ранним ленчем, в зависимости от того, как его расценивать), а почти ровно в полдень зазвонил телефон, и Антонио (для меня пока просто элегантный голос на другом конце провода) спросил, не буду ли я так любезна провести с ним некоторое время для экскурсии по городу.

Я поблагодарила за вежливое приглашение и сказала, что буду готова через двадцать минут. Я прямо сгорала от любопытства познакомиться с молодым человеком — обладателем такого приятного, интеллигентного голоса.

Как оказалось, мой полуденный новоявленный знакомый совсем не был заколдованным чудовищем из «Аленького цветочка». Его надменное лицо с тонкими чертами выдавало нервный характер. Ему было около двадцати четырех лет, он был высокого роста, худощав и очень хорошо воспитан. Но более всего впечатляло лицо: полные чувственные губы, заостренный нос, большие зеленовато-коричневые глаза и густые черные волосы, опускавшиеся завитками на уши. Действительно, интересное лицо!

Мы немного посидели за чашкой кофе, и Антонио показал себя приветливым и охотно идущим на сближение. За короткое время я узнала о нем очень много. Во-первых, он ненавидел полицию — результат проживания в странах коммунистического блока. Его отец, итальянский еврей, которому удалось избежать нацистских концлагерей, вскоре после войны выехал из Италии в Румынию с целью открыть там фабрику. Тем временем Антонио с матерью оставался в Милане, пока отец пробовал найти счастье в Бухаресте. Его счастье включало и то, что он обзавелся молодой любовницей-румынкой.

В то время отцу Антонио было 63 года, а его любовнице — 18. В течение нескольких лет их отношения были нормальными, а затем девица стала предъявлять требования. Она, хотела, чтобы он тайно доставил ее вместе с матерью в Италию. Он согласился, тут-то и начались неприятности.

Румынская полиция выследила и стала настойчиво преследовать его, поэтому он вернулся в Италию и послал вместо себя в Бухарест сына, чтобы он возглавил там дело.

Антонио очень быстро ухитрился попасть в беду и жил в постоянном кошмаре, опасаясь, что в любой момент коммунистическая полиция арестует его и бросит в тюрьму. Я так и не узнала, что же он совершил, что так боялся ареста, или это был просто плод расстроенного воображения?

Кроме этого, он презирал свою мать-католичку за то, что она третировала отца во время войны — фактически, до момента рождения Антонио. Очевидно, она стала антисемиткой и чуть ли не отправила своего мужа в концлагерь.

Он сказал также, что до войны Милан был одним из первых итальянских городов, оказавших поддержку Муссолини и в то же время встал на борьбу против немецкой оккупации. В войну город понес большие потери, многие прекрасные здания были разрушены.

— Однако, красота все еще сохранилась, — сказал Антонио, предлагая совершить прогулку в Брера, району вокруг школы изящных искусств и музея Брера. Также в этом районе процветали черный рынок и торговля наркотиками, а бары, расположенные там, часто посещались студентами-художниками и молодой элитой города. Двумя наиболее популярными барами были «Бар дель Анголо» на Виа Форментини и «Иль Негро». Антонио не знал, почему, но ему больше нравился «Бар дель Анголо», туда мы и направились.

«Бар дель Анголо» занимал два этажа. На первом был только ресторан, а на втором — бар и ресторан. Прямо с улицы мы попали в большое помещение с деревянным полом и стойкой бара, а в дальнем углу расположилась небольшая ресторанная зона, очень небольшая, примерно на десять столиков. Все было выдержано в белых тонах, а на стенах висели старые плакаты, рекламирующие кока-колу и различные старинные безделушки. В помещении находилось около ста человек, всех их ловко и без задержки обслуживал круглолицый буфетчик, который, казалось, любил и знал каждого.

Обстановка была очень приятной, должна признаться. Мы провели очень мило два часа, беседуя со студентами и некоторыми хорошо подкованными молодыми друзьями Антонио; казалось, что в этой смеси нищих студентов-художников и молодых процветающих коммерсантов нет ничего необычного. Правда, разница между ними все же была — студенты пили самое дешевое красное вино, а коммерсанты — шотландское писки или выдержанное итальянское шампанское. Оно по американским меркам было дешевым (около 2,5 долларов за литр в магазинах). Дешевое красное вино (разливное) стоило 45 центов за литр. Миланцы обычно ходят за вином в магазин с пустой посудой.

Трезвенница Ксавьера, конечно, и в этот раз довольствовалась минеральной водой и лимонадом.

Когда подошел час обеда, Антонио повел меня в расположенный рядом ресторанчик, который ему очень нравился. Там было не более шести столиков со скатертями в красную и белую клетку; хозяева — сицилийцы и их родственники — стряпали и обслуживали посетителей, причем блюда были приготовлены изумительно. Антонио заявил, что поданная ему рыба-меч явно неземного происхождения, а я занялась потрясающими спагетти с «сальса верде» — зеленым соусом, включавшем оливковое масло, чеснок и свежую петрушку. Восхитительно!

После этого Антонио провел меня на Виа Фиори Чиари, узкую улочку в районе Брера, упирающуюся в небольшую площадь, где происходили все главные события. Там были хиппи всех стран и народов в своей обычной униформе — поношенных синих джинсах, с немытыми и нечесаными волосами и в сандалиях. Некоторые из них рисовали на холстах, другие прямо на тротуаре; кое-кто набрасывал карикатуры на прохожих. Тут же были итальянцы, приторговывающие сигаретами с «черного рынка», выпивкой и пластинками; были и нищие всех национальностей с протянутой рукой и стандартной просьбой подать им шестнадцать лир, что равняется десяти центам.

Там и сям виднелись кучки молоденьких девушек, изготавливавших на продажу бусы и другие ювелирные поделки. Широко были представлены эротические плакаты, фаллические символы и трубки для курения наркотической смеси.

Антонио познакомил меня с безобразным парнем по имени Нино, он являлся главной фигурой на площади и местным вожаком, который отвечал также за большинство сделок по купле и продаже гашиша и марихуаны в районе. Нино как раз отдыхал. Он рассказал нам, что полицейские рейды участились и всех замучили. Полицейские приезжали со слезоточивым газом, избивая дубинками подростков и круша все встречающееся на пути.

Когда мы покидали площадь, то чуть не сбили с ног одну пожилую даму. Ей было по меньшей мере шестьдесят пять лет, под тяжестью которых она слегка согнулась; на ней болтались старые мешковатые панталоны, а сандалии казались меньшего, чем нужно, размера. Ее волосы были коротко подстрижены, а толстые стекла очков почти полностью закрывали маленькое, мышиное личико. На голой руке виднелась знакомая татуировка. Она, должно быть, была одной из тех, кому посчастливилось уцелеть от зверств военного времени.

Но она, несомненно, помнила о войне и решила, что самое лучшее средство уничтожить тяжелые воспоминания — это как можно чаще принимать наркотики. Проходя мимо нас, она вскинула левую руку в приветствии «да здравствует коммунизм», столь знакомом в Европе.

— Это местная достопримечательность, — отметил Антонио, и из чувства любопытства мы решили немножко последить за ней. Она остановилась у подростков, продававших популярные пластинки, и, не говоря ни слова, жестом показала, что хочет найти «травку». Она вытащила из рваной сумки пачку сигарет и изобразила, как курят наркотик. Хиппи расхохотались и указали на ближайшую забегаловку за углом. Она медленно побрела прочь, но, я думаю, она уже была сильно обалдевшей. Когда она прошла мимо забегаловки и скрылась в боковой улочке в поисках своего снабженца, мы решили оставить ее в покое.

Потом мы зашли в кафе, где было полно молодежи, играющей в шахматы. Это кафе знаменито тем, что там собираются художники, писатели и хиппи из высшего общества со всего света, и хотя многие из них не могут общаться друг с другом из-за языкового барьера, они находят понимание за шахматной доской.

Антонио познакомил меня с барменшей, приветливой девицей, очевидно, активной лесбиянкой. Она заулыбалась, дружески обняла его, очень крепко пожала мне руку и предложила выпить.

Мы пробыли в этом заведении около получаса, наслаждаясь царящей атмосферой, а затем прошли несколько кварталов до дома Антонио.

Он привел меня в большую комнату-спальню с мраморным полом, белыми коврами, белой кожаной кушеткой, современной мебелью и картинами Доминика на стенах. Покрывало на кровати было многоцветным, а сама спальня очень уютной.

Минут тридцать мы смотрели телевизор, а затем Антонио показал мне на постель, естественно полагая, что любовь входила составной частью в программу вечера. Я не имела ничего против, поскольку после такого чудесно проведенного дня вполне созрела для этого.

У Антонио было приятное жилистое тело, но, видимо, из-за молодости или нервозности он не мог управлять своим сексуальным поведением и сразу же эякулировал, как только пошел в меня. Поэтому, чтобы угодить мне, он просунул голову между моих ног и начал работать над моей пусей, но гак неловко, что мне даже стало больно. Он не только болезненно жевал мой клитор и сосал его с излишним усердием и силой, но и его борода сильно раздражала кожу.

— Антонио, пожалуйста, — попросила я, — я не против того, чтобы потрахаться с тобой, но давай делать это как следует. Успокойся, не волнуйся. Давай не будем торопиться… мы просто можем отдохнуть сейчас и немножко поболтать.

Он несколько исправился позже, ночью, но подозреваю, что зря теряла с ним время в постели.

На следующий день Антонио настойчиво просил меня встретиться с некоторыми его друзьями, особенно с Ило.

— Это мой хороший друг. Я знаком с ним с раннего детства и люблю его. Я делаю все, что скажет Ило.

Он позвонил Ило и сказал, что мы приедем к нему. Когда мы вошли, Ило все еще находился в постели, выглядел он, как особо опасный преступник с плаката, за поимку которого объявлено приличное вознаграждение. Ило заведовал отделом искусства в рекламном агентстве и, хотя был ровесником Антонио, казался взрослее его, более собранным, циничным и безразличным.

Антонио говорил мне про себя, что занят оформлением одной сделки и это займет у него весь конец недели. А потом он предложил поехать в Позитано, морской курорт, который, как он думал, понравился бы мне больше, чем Сен-Тропез. Мы с ним даже обсуждали его недельный отпуск. Сейчас он поделился этими соображениями с Ило, будто ожидая его одобрения.

— Послушай, а почему тебе надо уезжать так надолго? — подал реплику Ило. — Почему бы не обойтись короткими поездками туда-сюда?

Я была искренне поражена поведением Антонио. Создавалось впечатление, что он не мог принять решения без согласия Ило, а тому, похоже, это очень нравилось. Ну и дружба же это была!

Они продолжали разговаривать, словно меня здесь не было, и вдруг — к моему удивлению — Антонио впрыгнул в постель Ило и обнял его за плечи более чем дружеским объятием. Затем — к моему полному изумлению — внезапно стянул с себя джинсы, вывалив наружу свой член, и одновременно стянул с Ило простыню, обнажив его голое тело.

И вот они лежали рядом, с выставленными наружу членами — обрезанным у Антонио и нетронутым у Ило, но оба члена были хорошими, твердыми и неплохих размеров; зрелище двух фаллосов было забавно, пусть даже и не очень сексуально — что-то вроде трехсекундного стриптиза при отсутствии предварительной распаляющей воображение подготовки.

Ило тут же встал и пошел в ванную для утреннего мочеиспускания, а пока его не было в комнате, Антонио спросил, не возражаю ли я против того, чтобы пососать член его друга в знак особого к нему расположения. Ну и дружба, в самом деле; мне, естественно, не хотелось распространять свое расположение столь далеко, но Антонио так умолял, что, в конце концов, неохотно, но все же я согласилась. Ило, со своей стороны, должно быть, ожидал, что я помогу ему, потому что вернулся из ванной чисто вымытым, а его необрезанный член был свеж и приятен. Я начала сосать, в то время, как Антонио сидел в кресле в роли наблюдателя.

Ило был совершенно пассивен, и потребовалось не менее двадцати минут, чтобы заставить его спустить… всю работу он взвалил на меня. Позже он признался, что бурно провел предыдущую ночь с проституткой, которую подцепил на улице за десять тысяч лир (примерно 16 долларов) — хорошая сделка за такую цену! Они трахались несколько раз, и поэтому, хотя он и оценил мое искусство, он был сексуально истощен.

Таким образом, я не получила никакого удовольствия от секса ни с ним, ни с Антонио накануне вечером, и когда задала себе вопрос — к чему все это? — не смогла найти удовлетворительного ответа. Я все давала, давала и ничего не получала…

После того, как Ило помылся в душе, мы отправились в кафе, где встретили их общего знакомого — Пауло с его сожителем по комнате Витторио. Было жарко, душная и влажная суббота, поэтому четыре мальчишки и я решили поехать в Лаго Маджжиоре, где можно было избавиться от удушающей атмосферы и получить чуть-чуть солнечного тепла.

Лаго Маджжиоре — большое чарующее озеро в краю итальянских озер к северу от Милана, в районе Альп. Часть его находится в Швейцарии. Ландшафт, как вы можете себе представить, прекрасен, и по уик-эндам здесь обычно масса народу — ничего сверхобычного, просто нормальная, отдыхающая публика.

Очень трагично, но многие итальянские озера, как и североамериканские, страшно загрязнены и небезопасны для купания. И хотя вода не была идеально прозрачной, она действовала освежающе, и мы с удовольствием поплавали, а затем с не меньшим удовольствием выпили в «Вилле Амита», в старинном доме, который использовался как отель. Пауло и Витторио должны были этим же вечером вернуться в Милан, и когда они об этом заговорили, Ило заявил, что поедет вместе с ними. Тут же Антонио подпрыгнул и сказал: