Глава 12

— Полидори? Был… тем человеком?

Ребекка застыла в кресле. Лорд Байрон улыбнулся.

— Почему это так вас удивляет? Я думал, вы догадались.

— Откуда мне было знать?

— Кто же еще был так заинтересован в том, чтобы прислать вас сюда?

Сердце Ребекки учащенно забилось; чтобы как-то успокоить себя, она начала оглаживать волосы.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она. Улыбка лорда Байрона стала жесткой. Он рассмеялся и поднял бровь.

— Очень хорошо, — насмешливо произнес он, — значит, вы не понимаете.

Ребекка прислушивалась к биению сердца, биению своей крови, крови Рутвенов, крови Байрона Она облизала пересохшие губы.

— Полидори, наверное, все еще ненавидит вас? — медленно спросила она. — Даже несмотря на то, что вы дали ему когда-то то, о чем он вас просил? Он не испытывает к вам благодарности?

— О, он любит меня. — Лорд Байрон скрестил руки на груди. — Да, он всегда любил меня. Но в Полидори любовь и ненависть переплелись чудовищным образом, и невозможно было отделить их друг от друга

— Вы боялись его?

— Боялся?

Лорд Байрон в удивлении посмотрел на нее. Он покачал головой, и вдруг стало тихо. Ребекка закрыла лицо руками. Она увидела себя подвешенной на крюке, из сотни ран на ее теле фонтаном хлестала кровь. Она была мертва. Ребекка открыла глаза.

— Неужели вы не понимаете, какой властью я обладаю? — Лорд Байрон улыбнулся. — Я — боюсь? Нет. Ребекка задрожала и попыталась встать.

— Сидите.

И вновь ее сознание парализовал страх. Она попыталась бороться с ним. Но он стал еще сильнее. От ее смелости не осталось и следа. Ноги ее подкосились, и она упала в кресло. И вдруг страх прошел. Взглянув невольно в глаза лорда Байрона, она почувствовала, как на нее снизошло необычное спокойствие.

— Нет, нет, — произнес он. — Страх? Я не испытывал его. Вину — да, но не страх. Я сделал с Полидори то, что когда-то сделал со мной паша. Ведь я поклялся, что никогда не сделаю этого, а сам превратил Полидори в живого мертвеца. Какое-то время я даже испытывал раскаяние от содеянного и ничего не мог сказать своим друзьям. После того, что произошло в тюрьме, я не желал больше видеть Полидори, но графиня Марианна, которая любила меня, нашла доктора. Он сидел в холле гостиницы и истерично смеялся, как сумасшедший, однако, узнав в Марианне вампира, он сразу же успокоился. Он рассказал, что его нанял австрийский граф.

— Он простудился и попросил меня, — Полидори опять одолел приступ хохота, — он попросил меня, ха, ха, ха, он попросил меня пустить ему кровь! Ха, ха, ха, ха! Ну… я и сделал это. Он сейчас наверху. Мне пришлось объяснить ему, что у него начался рецидив!

Полидори охватил приступ безудержного веселья, затем он разрыдался, и его лицо застыло холодной маской.

— Скажите Байрону, — прошептал он, — после того что он сделал со мной, мне нужны деньги. Он поймет.

Его глаза вылезли из орбит. Язык, как у бешеного пса, вывалился наружу, с него стекала слюна; все тело содрогалось от конвульсий. Он повернулся спиной к Марианне и выбежал на улицу. Она не стала преследовать его.

Ее совет, когда она рассказала мне о Полидори, был прост:

— Убей его. Так будет лучше. Есть люди, милорд, которые не умеют принять Дар. Тем более от вас. Ваша кровь слишком могущественна. Она лишила его разума. Его нужно уничтожить.

Я не мог пойти на это. Мне хотелось как-то загладить свою вину. Я послал ему деньги, о которых он просил, но с одним условием: Полидори должен был вернуться в Англию. Я решил поселиться в Венеции. Мне не хотелось, чтобы Полидори отправился вслед за мной.

— И он уехал?

— Да, когда получил деньги. До нас доходили слухи, что его наняли англичане в качестве доктора. Все они умерли. Никто не заподозрил Полидори. Единственное, говорили, что он переусердствовал с пиявками. — Лорд Байрон улыбнулся. — Наконец он вернулся в Англию. Я узнал об этом, потому что он начал досаждать моему издателю своими скучнейшими пьесами. Эта новость позабавила меня. Я предупредил издателя, чтобы он закрывал окна на ночь.

— И он действительно больше не преследовал вас? Лорд Байрон помолчал.

— Он не осмеливался появиться мне на глаза. Пока я был в Венеции.

— Но почему?

— Потому что Венеция была моим оплотом, пристанищем, моим двором. Там я был неуязвим.

— Да, но почему Венеция?

— Почему Венеция?

Лорд Байрон нежно улыбнулся.

— Я всегда мечтал о таком городе и, к счастью, не был разочарован в нем. Почему Венеция? Вы хотите знать? Ах да, я забыл, что все изменилось. Но когда я жил там…

Лорд Байрон снова улыбнулся.

— Очаровательный остров печали и смерти. Грязные дворцы, крысы, рыскающие в темных лабиринтах каналов, переполненных призраками. Политическая слава и власть в Венеции были пустым звуком, Венеция погрязла в удовольствиях и разврате. Все в ней было необычно и чудесно: роскошь и грязь, грациозность и жестокость, она была как шлюха, чье любвеобилие скрывает болезни. В камне, воде и свете Венеции воплотились мои красота и порочность. Она была вампиром городов. И я провозгласил в ней свое владычество.

Я поселился в палаццо у Большого канала Я был не один в Венеции. Со мной был Ловлас и другие вампиры, именно графиня Марианна первая убедила меня приехать. Она жила во дворце, расположенном на острове. Она показала мне темницы своего дворца. Они были сырыми, как могилы, со стен все еще свисали цепи. В былые времена, объяснила мне Марианна, на них поджаривали узников.

— Теперь все намного сложнее, — сказала она. — Все рассказывают об этом небылицы, йгойз. — Она произнесла слово по-французски, на языке Революции, которая свергла старый порядок в Венеции. Она рассмеялась. — Простите меня, милорд. Настоящие развлечения аристократов ушли в прошлое.

Но в самой Марианне сохранился жестокий дух Борджиа. Она тщательно отбирала свои жертвы или сама выращивала их. Графиня развлекалась с ними, украшая их, наряжая херувимами, устраивая с ними спектакли. На этих вечерах графине прислуживали ее рабы — бездумные существа, подобных им я видел в замке паши.

Ловлас, когда напивался, язвительно говорил мне:

— Тебе повезло, Байрон, что ты познакомился с графиней, когда стал Королем. Посмотри на то существо, — он показал на одного из рабов, — когда-то он, как и ты, был рифмоплетом и осмелился написать стихи о графине. И что ты думаешь, он до сих пор пишет свои сатиры?

Но шутки Ловласа не вызывали во мне улыбки, я хмуро смотрел на этих истуканов, как они с оцепенелым безразличием подавали нам еду. Хотя Агасфер и наделил меня властью, мне не хотелось менять заведенный порядок. Жестокость Марианны была частью ее красоты, ее вкуса, ее любви к искусству, поэтому я не порицал ее. Но позднее, когда я возвращался домой, впечатления об увиденном во дворце графини вновь нахлынули на меня, давая пищу для размышлений.

Мысли о том, кем я стал, все еще продолжали терзать меня. Я садился в черную гондолу, окаймленную золотой полосой, и отправлялся на охоту. Я тенью скользил по каналам в поисках человеческих отбросов — проституток, сводников, убийц. Я выпивал их кровь и выбрасывал тела за борт, кормя ими крыс, затем плыл дальше по каналам из города в тихие лагуны. Там в полнейшей тишине я заново переживал то, что произошло со мной за ночь. Чувства мои притупились. В них исчезла новизна; чем больше крови я пил, тем быстрее умирала моя душа. Я был вампиром, более того — величайшим из вампиров. Агасфер преподал мне хороший урок. Я не мог отказаться от своего естества, но продолжал сожалеть о том, что утратил. Я вспоминал оперу «Дон Жуан» и занимался любовью так, как ее герой, подавляя в себе все человеческое. Я имел своих бесчисленных любовниц — графинь, проституток, крестьянок — на балах, в гондолах, на улицах у стен, на столах. Да, это была жизнь, это была жизнь, и все же…

Лорд Байрон замолчал. Он вздохнул и покачал головой.

— И все же даже в высочайшие моменты наслаждения и желания я испытывал печаль и сомнение. И эти чувства росли с каждым днем. Я ничего не чувствовал; занимаясь любовью, я уподобился постаревшему развратнику, у которого иссякли силы, но похоть осталась. Я был взбешен до отчаяния. Я думал об этом во время моих одиноких прогулок в гондоле. Кровь была моим единственным наслаждением, смертный человек умер во мне, теперь я едва мог вспомнить того юношу, каким был раньше. Мне приснилась Гайдэ. Мы были вместе с ней в пещере у Трионидского озера. Я хотел поцеловать ее, но вдруг увидел, что лицо Гайдэ превратилось в разлагающуюся зловонную массу, а когда она открыла рот, он был полон воды. Но ее глаза сочились упреком, я отвернулся от нее, и сон исчез. Проснувшись, я попытался вспомнить, каким я был в те времена, когда еще не повстречал пашу. Я начал писать поэму. Она называлась «Дон Жуан». Словно в насмешку над самим собой я выбрал этого героя. Он не был чудовищем — он не соблазнял, не грабил, не убивал, он просто жил. Я отобразил в поэме всю свою жизнь, когда был смертным. Таким образом я прощался со своим прошлым. Моя жизнь прошла, остались только воспоминания. Я продолжал писать мою великую историю жизни, не имея ни малейшей иллюзии, что что-то может спасти меня. Я был тем, кем был, — повелителем вампиров, демоном смерти.

Я снова стал чувствовать себя одиноким. Марианна, Ловлас и другие вампиры всегда были рядом со мной, но я был их императором и поэтому не позволял себе показывать им свою меланхолию. Они все равно не поняли бы меня, потому что были слишком бездушны, их ничто не интересовало, кроме крови. Я снова начал страстно мечтать о друге, родственной душе, с которой мог бы разделить бремя вечности. Это должна была быть исключительная личность. И мне приходилось ждать. Но если бы такой человек нашелся, я бы завладел им и сделал бы его таким же могущественным вампиром, как и я сам.

Через два года пребывания в Венеции я узнал, что Шелли едет в Италию. Вместе с ним путешествовала Клер, она была с моим ребенком, с моей дочерью. Мне недавно сообщили о ее рождении. Я пожелал, чтоб её назвали Аллегрой, в честь одной проститутки, которой я какое-то время был увлечен. Теперь Аллегру должны были прислать ко мне. Она носила в себе драгоценный, роковой для меня, аромат крови.

Шелли приехал в Италию, и я написал ему письмо, в котором просил посетить меня в Венеции. Но он отказался. Это сильно обеспокоило меня. Я вспомнил Швейцарию, подозрения Шелли по поводу меня, его страхи. Затем он написал мне письмо, предлагая встретиться. Для меня это было большим искушением — увидеть Шелли и Аллегру, да, это было настоящее искушение. Но я боролся с ним, потому что боялся снова почувствовать золотистый аромат, потому что очень хотел увидеть Шелли. Я ждал и не уезжал из Венеции.

В начале апреля меня постиг большой удар. Я узнал, что умерла леди Мельбурн. Тем же вечером она появилась в моем палаццо. Ее очень позабавило мое удивление.

— Ты уехал из Англии, — сказала она — Неужели ты думал, что я останусь там одна? Кроме того, поползли слухи, почему я не старею.

— А теперь? — спросил я. — Что ты собираешься делать?

— Все. — Леди Мельбурн улыбнулась. — Все, что заблагорассудится. Я стала истинным духом Смерти. Ты тоже, Байрон, можешь последовать моему примеру.

— Нет, не могу, я все еще купаюсь в лучах своей славы.

— Да. — Леди Мельбурн смотрела на воды Большого канала. — До нас в Лондоне дошли слухи о твоем распутстве. — Она мельком взглянула на меня. — Я стала ревнивой.

— Тогда оставайся здесь. Тебе понравится Венеция.

— Я знаю.

— Так ты останешься?

Леди Мельбурн пристально посмотрела мне в глаза, затем вздохнула и отвернулась.

— Здесь Ловлас.

— Да. Так что с того?

Леди Мельбурн дотронулась до морщин на своем лице.

— Мне было двадцать, — в задумчивости произнесла она, — когда он видел меня в последний раз.

— Ты все еще прекрасна, — сказал я.

— Нет. — Леди Мельбурн покачала головой. — Нет, я не вынесу этого.

Она дотронулась до моего лица. Провела рукой по волосам.

— И ты, — прошептала она. — Ты тоже стареешь, Байрон.

— Да. — Я легко рассмеялся. — Морщины в уголках глаз оставляют неизгладимые следы.

— Неизгладимые. — Леди Мельбурн помолчала. — И не неизбежные.

— Нет, — медленно сказал я и отвернулся.

— Байрон.

— Что?

Леди Мельбурн многозначительно промолчала. Я подошел к столу, взял письмо Шелли и показал его леди Мельбурн. Она прочла и вернула обратно.

— Пошлите за ней, — сказала она.

— Ты так думаешь?

— Ты выглядишь на все сорок, Байрон. Ты полнеешь.

Я пристально посмотрел на нее. Я знал, что она говорит правду-

— Хорошо, — сказал я. — Я сделаю так, как ты предлагаешь.

Мою дочь привезли ко мне. Я отказался видеть Клер, она все еще была без ума от меня, поэтому Аллегру привезли в сопровождении няни-швейцарки. Ее звали Элиза. От Шелли, к моему большому разочарованию, не было никаких вестей.

Леди Мельбурн осталась жить в моем палаццо, скрываясь от Ловласа. Она хотела удостовериться в том, что моя дочь действительно приедет.

— Убей ее, — сказала она в первый же вечер, когда увидела играющую на полу Аллегру. — Убей ее сейчас же, пока ты не успел привязаться к ней. Вспомни Августу. Вспомни Аду.

— Я сделаю это, — заверил я ее. — Но не теперь, когда ты рядом. Я должен быть один. Леди Мельбурн склонила голову.

— Я понимаю, — сказала она.

— Ты не останешься здесь, в Венеции? — снова спросил я.

— Нет. Я пересеку океан и уеду в Америку. Теперь я мертвая. Лучшего момента для посещения Нового Света не придумаешь.

Я улыбнулся и поцеловал ее.

— Мы снова встретимся, — пообещал я.

— Конечно. В нашем распоряжении целая вечность.

Она отвернулась и вышла. Я наблюдал с балкона, как она села в гондолу, ее лицо скрывал капюшон. Я подождал, пока гондола исчезла из виду, затем отвернулся и внимательно изучил свое лицо в зеркале, отмечая следы старения. Я взглянул на Аллегру. Она улыбалась мне, протягивая игрушку.

— Папа, — сказала она и снова улыбнулась.

— Завтра, — пробормотал я. — Завтра.

Я вышел из дворца и нашел Ловласа. Всю ночь я убивал с особой жестокостью.

Наступил следующий день, и я не смог убить Аллегру. И на следующий день, и в день, который пришел вслед за ним. Но почему, хотите вы спросить? Разве нужно спрашивать? В ней было слишком много от Байронов, от меня и от Августы. Она так же, как мы, хмурилась и надувала губы. Глубоко посаженные глаза, ямочка на подбородке, насупленные брови, белоснежная кожа, сладкий голос, любовь к музыке, самостоятельность — все выдавало в ней нашу породу. Я брал ее на руки, раскрывал губы, и она улыбалась мне так же, как это всегда делала Августа. Нет. Я не мог этого сделать.

И все же мучительная пытка становилась все невыносимее. Возможно, я забыл о силе тяготевшего надо мной проклятия? Я заметил, что Элиза стала более подозрительной, меня это не беспокоило, но я боялся, что она может написать Шелли. Она не отходила ни на минуту от Аллегры, и все это время моя любовь к моему маленькому Байрону становилась сильнее, и я знал, что в конце концов не смогу убить ее, не смогу увидеть, как ее глаза закроются в последний раз. Это была медленная агония — держать Аллегру рядом с собой. Поэтому я отослал ее в дом британского консула. Дворец вампира не лучшее место для воспитания ребенка.

Но некоторым показалось странным, что Аллегра находится под присмотром посторонних людей. Однажды мы сидели за завтраком с Ловласом и обсуждали наши планы на вечер, когда мне доложили о приходе Шелли. Я поднялся и радостно приветствовал его. Шелли ответил мне тем же, но сразу приступил к цели визита. Он объяснил мне, что его попросила приехать сюда Клер, потому что она беспокоится об Аллегре. Я попытался унять его тревоги. Мы поговорили об Аллегре, о ее здоровье, ее будущем. Шелли, казалось, успокоился, но я так настойчиво пытался убедить его, что он несколько удивился. Ловлас наблюдал за мной своими изумрудными глазами с легкой улыбкой на устах, и, когда я предложил Шелли остаться у меня на лето, Ловлас прыснул от смеха Шелли повернулся и с враждебностью посмотрел на него. Он взглянул на завтрак Ловласа — кровавый бифштекс, — вздрогнул и отвернулся.

— В чем дело? — спросил Ловлас. — Вам не нравится вкус мяса? — Он ухмыльнулся в мою сторону. — Байрон не говорил, что вы вегетарианец!

Шелли в бешенстве уставился на него.

— Да, я вегетарианец, — сказал он. — Почему вы смеетесь? Потому что я не обжираюсь мертвой плотью? Потому что вид крови и сырого мяса вызывает во мне отвращение?

Ловлас еще громче расхохотался, но вдруг замер. Он не отрывал взгляда от бледного лица Шелли, обрамленного, как и у Ловласа, золотистыми кудрями, и мне показалось, глядя на них, что это жизнь и смерть отражают красоту друг друга Ловлас задрожал, затем снова ухмыльнулся и повернулся ко мне.

— Милорд. — Он поклонился и вышел.

— Кто он? — прошептал Шелли. — В нем есть что-то нечеловеческое.

Я заметил, что он дрожит.

Я взял его за руку и попытался успокоить.

— Пойдем со мной. — Я указал на гондолу, покачивающуюся у ступеней дворца, — Нам о многом нужно поговорить.

Мы подплыли к песчаному берегу Лидо. Там я держал лошадей. Мы взобрались в седла и поехали вдоль дюн. Это было мрачное пустынное место, размытое приливами и отливами. Шелли повеселел.

— Я люблю такие пустынные места, — произнес он, — где все кажется безграничным и твоя душа раскрывается вселенной.

Я взглянул на него.

— Ты все еще мечтаешь, — спросил я, — овладеть секретами предвидения и власти?

Шелли улыбнулся мне и пришпорил лошадь, а я помчался вслед за ним. Мы скакали по волнам, ветер бил освежающей струей нам в лица, и волны плескались о берег, наполняя наше одиночество восторгом. Вскоре мы замедлили галоп наших скакунов и возобновили беседу. Ощущение бесконечного счастья нахлынуло на нас. Мы все время смеялись, наш разговор был откровенным, увлекательным и остроумным. Только когда мы повернули лошадей к дому, разговор перешел на мрачные темы, словно попал в тень пурпурного облака, нависшего над нашими головами. Мы начали говорить о жизни и смерти, о свободе воли и судьбе; Шелли, как обычно, оптимистично смотрел на вещи, но я, который знал намного больше, чем мой друг мог себе представить, придерживался мрачного взгляда. Я вспомнил слова Агасфера.

— Правда может существовать, — сказал я, — но даже если это так, она не отобразима. Мы не можем взглянуть на нее.

Я посмотрел на Шелли.

— Даже те, кто проник в тайны смерти. Какой-то отблеск промелькнул на его лице.

— Возможно, ты прав, — сказал он, — в том, что мы беспомощны перед нашим собственным неведением. И все же я верю, что Судьба, Время, Случай, Изменчивость существуют ради вечной Любви.

Я усмехнулся.

— Ты говоришь об утопии.

— Ты так уверен в этом?

Я остановил свою лошадь и пристально посмотрел на Шелли. Я знал, что мой взгляд стал холодным.

— Что ты можешь знать о вечности?

Шелли отвел взгляд. Но наша прогулка подошла к концу. Все еще не отвечая мне, он слез с седла и сел в гондолу. Я присоединился к нему. Мы плыли по лагуне. Вода, освещенная лучами заходящего солнца, казалась огненной, но белые башни и дворцы Венеции на фоне темного неба выглядели прекрасными и мертвыми призраками. Я знал, что мое лицо совершенно бледное. Мы проплывали мимо острова, на котором стоял дворец Марианны. Звонил колокол. Шелли взглянул на голые стены и задрожал, словно почувствовал исходящие от них отчаяние и боль.

— А есть ли настоящая вечность, — задумчиво спросил он, — что лежит за пределами смерти?

— Если и есть, — ответил я, — осмелился бы ты познать ее?

— Возможно. — Шелли замолчал и опустил пальцы в воду. — Но это так долго, что я не хотел бы терять душу ради этого.

— Душу? — Я рассмеялся. — Я думал, что ты язычник, Шелли. Что это за разговоры о потерянной душе? Ты говоришь как истинный христианин.

Шелли покачал головой.

— Я говорю о душе, которую я, ты и все мы разделяем с душой космоса. Я надеюсь…

Он взглянул на меня. Я насмешливо поднял брови. Пауза затянулась.

— Я бы решился, — произнес он наконец. — Да, я смог бы это сделать.

Мы больше ни о чем не говорили, пока не добрались до палаццо, а там снова возобновились шутки и веселье. Я был доволен. Шелли не сможет сопротивляться, он будет вынужден прийти ко мне, прийти и спросить. Я приготовился ждать. Он остался на лето, но не в Венеции, а через лагуну, на итальянском берегу. Я знал, что ему не нравится город, он как-то сказал мне, что под внешней красотой Венеции скрываются грязь и упадок; в этом Венеция была похожа на Ловласа с Марианной, которых Шелли с первой встречи возненавидел. Я видел, что ему не нравятся мои привычки и настроение, источником которых, как он считал, были отчаяние и презрение ко всему, и в то же время я очаровывал его, потому что он никогда не сталкивался с таким существом, как я. Мы много разговаривали, совершали прогулки верхом вдоль берегов Лидо. Все это время я мучил его соблазнами. Шелли смотрел на меня взглядом, полным тоски и почтения. Он был на грани падения, я чувствовал, что он готов уступить. Как-то раз мы просидели до поздней ночи, разговаривая в который раз о мирах, скрытых от простых смертных. Я говорил о том, что испытал на собственном опыте, Шелли — о своих мечтах. Я уже был готов открыть ему правду, но было почти пять, и над Большим каналом забрезжил рассвет, ночь уходила. Я попросил Шелли остаться.

— Пожалуйста, — умолял я. — Мне очень многое… — я улыбнулся, — очень многое нужно открыть тебе.

Шелли пристально посмотрел на меня, он дрожал, готовый, как мне показалось, согласиться. Но затем он поднялся.

— Я должен идти.

Я был разочарован, но не стал возражать. Впереди было еще много времени. Я наблюдал за его гондолой, пока она не исчезла из виду. Затем я перенесся через Венецианский залив и посетил Шелли в его снах. Я не пил кровь, но искушал его. Я показал ему Истину — могущественную тьму, исполненную силы, источающую мрак, бесформенную бездну смерти, Истину, дающую жизнь, Истину, открывающую тайны бессмертия. Шелли наблюдал, но не шел за мной. Я обернулся и улыбнулся ему. Шелли в отчаянии протягивал ко мне руки. Я вновь улыбнулся, поманил его и исчез во тьме. Завтра, подумал я, завтра ночью он согласится пойти за мной. Это произойдет завтра

Наутро, когда я сидел за завтраком, ко мне пришел Ловлас. Он сел за стол. Мы поболтали о разных пустяках.

— Да, — заметил Ловлас, внезапно оскалившись, — твой друг, вегетарианец, ты разве не слышал, что он уехал?

Я замер. Ловлас еще шире улыбнулся,

— Я думал, он сказал тебе об этом прошлой ночью. Разве нет?

Он рассмеялся, я в ярости отшвырнул от себя стол и закричал, чтобы он оставил меня одного. Ловлас удалился с улыбкой на устах. Я приказал слугам, пересечь залив и побывать в доме Шелли, чтобы удостовериться, абсолютно удостовериться в том, что он уехал, но я знал, что Ловлас сказал правду, — Шелли сбежал от меня. Несколько недель я пребывал в отчаянии. Ведь он вот-вот должен был стать моим. Осознание этого утешило меня. Он вернется. Я был уверен, что он не сможет отказаться от Дара. Он был так близок к падению. Мне оставалось только ждать.

И все же, воспрянув духом после мрачного состояния, я понял, что мое страстное желание обрести друга так и не было удовлетворено. Я решил уехать из Венеции. Мне наскучили ее развлечения, я понял, что наслаждения простых смертных не для меня, мне нужно что-то большее. Кровь по-прежнему вызывала во мне трепет, но даже охота за жертвами казалась мне теперь пустой и бесполезной. Ловлас в особенности докучал мне. Я понимал, что его ликование по поводу отъезда Шелли было проявлением ревности, и, даже понимая это, я не мог простить ему и намеренно избегал его общества. Мне опять во снах начала являться Гайдэ; я видел ее так живо, что у меня порой начали возникать мысли покинуть Венецию и уехать в Грецию. Но Гайдэ была мертва, а я был одинок, зачем ворошить прошлое? И я остался в Венеции. Мое отчаяние росло. Другие вампиры, казалось, боялись меня.

Только Марианна понимала, как я одинок. Это удивило меня. Она спросила о Шелли. Я поначалу говорил о нем с иронией, но, видя ее симпатию, полностью открылся ей.

— Ждите, — посоветовала она. — Он придет. Лучше, когда смертный сам желает получить Дар. Вы помните, что случилось с Полидори?

— Да, — согласился я. — Да.

Я не мог рисковать рассудком Шелли. Но я знал, что уже вот-вот…

— А пока, — Марианна улыбнулась мне, — мы должны найти вам другого спутника. Я усмехнулся.

— О да, графиня, конечно. — Я взглянул на нее. — Но кого?

— Смертного.

— Я боюсь за его рассудок.

— У меня есть дочь.

Я с удивлением смотрел на нее.

— И вы не убили ее? Марианна покачала головой.

— Я обещала ее графу Гвичиолли. Вы помните его? Вы видели его в Милане.

Я кивнул. Он был среди тех вампиров, которые пришли выказать мне свое уважение. Скрюченный злой старик с жадными глазами.

— Но почему ему?

— Ему нужна была жена. Я нахмурился.

— Разве вы не знаете? — удивилась Марианна. — Дети нашей породы очень высоко ценятся. Они могут одарить любовью вампира и не сойти при этом с ума. — Марианна помолчала. — Терезе всего лишь девятнадцать.

Я улыбнулся.

— И она замужем за графом Гвичиолли, вы говорите?

Марианна вытянула пальцы так, словно ее ногти стали когтями.

— Конечно, для него будет большой честью, милорд, уступить свою невесту вам.

Я снова улыбнулся и поцеловал Марианну долгим поцелуем в губы.