К вечеру второго дня плавания мы достигли Смирны. Мое состояние в этот момент граничило с безумием. Я впервые в жизни испытывал такую сильную тревогу и беспокойство от того, что может произойти со мной. Духовные и телесные страдания были невыносимы, я не мог поверить в случившееся. И разве мог я обратиться к кому-либо за советом и помощью? Хобхауз, конечно, был преданным и надежным другом, великодушным и практичным, но слишком приземленным, лишенным воображения, — я не мог довериться ему. Я не нуждался в дружеском сочувствии и доводах рассудка. Я хотел, вернее старался, не думать об этом, но все это время не мог думать ни о чем другом.

Итак, я продолжал скрывать тайну и предаваться мрачным раздумьям. Я был почти на грани безумия, когда жажда моя стала невыносимой. Хобхауз, видя, что мое состояние продолжает ухудшаться, попытался помочь мне — предложил заняться спортом, — лорд Байрон улыбнулся, — думая, что бокс или крикет выведут меня из сплина. — Он снова улыбнулся и покачал головой. — К сожалению, все эти развлечения были недоступны, поэтому было решено совершить поездку к развалинам Эфеса, находившимся в двух часах езды. Мы отправились в путь в сопровождении янычара. Дикую и безлюдную дорогу окружали мрачные болота, с которых доносилось оглушительное кваканье лягушек. Но вскоре и эти звуки умолкли, только одинокое турецкое надгробие, попавшееся на нашем пути, слегка оживило пустынный пейзаж. Однако ни разрушенная колонна, ни заброшенная мечеть не разнообразили пустоту дикой равнины, мы были совершенно одни.

Я почувствовал, что жажда вконец изнурила меня; поискав в отчаянии глазами, я не нашел вокруг ни одного живого существа, только старое кладбище впереди, пустое и разрушенное. В груди у меня что-то заклокотало. Как будто легкие ссохлись внутри. Я поднял руку, чтобы вытереть лоб, и вдруг замер, в ужасе уставившись на свои пальцы — сучковатые, искривленные, почерневшие. Я посмотрел на руку — она была черная и сухая; дотронулся до лица — высохшая плоть; попытался сглотнуть — но мой язык, распухший и шершавый, отказался повиноваться. Я выдавил из горла сдавленный крик, Хобхауз обернулся.

— Боже мой, — прошептал он, — Байрон! Боже мой!

Он подъехал ко мне. Перед ним был иссохший скелет. Я чувствовал, как кровь Хобхауза струится по венам, такая холодная, свежая и влажная, как роса. Я нуждался в ней. Я должен был завладеть ею. Я потянулся к его горлу, хватаясь руками за воздух, но свалился с коня.

С помощью янычара Хобхауз отнес меня на кладбище. Он положил меня в тень кипариса, прислонив к одному из надгробий. Я разорвал рубаху — все тело было черным, кожа ссохлась на костях, как у скелета. Хобхауз опустился на колени.

— Пить, — все, что я смог прошептать, — пить. Я поднял палец, указывая на янычара, затем с жадностью посмотрел на Хобхауза, пытаясь объяснить ему. Он кивнул.

— Да, конечно, старина.

Он обернулся к янычару, в ужасе смотревшему на меня.

— Принеси воды! — закричал Хобхауз.

Янычар поклонился и бросился на поиски. Я застонал в отчаянии.

— Ну потерпи, приятель, — говорил Хобхауз, вытирая мой лоб, — скоро тебе принесут воды.

Я в бешенстве посмотрел на него, страстно жаждая его крови. Я начал слабо толкать надгробную плиту, но ногти на руках отваливались, как труха: испугавшись, что совсем лишусь плоти, я беспомощно откинулся на прежнее место.

Время шло — пять минут, десять, пятнадцать. Мой желудок, казалось, сжался, а внутренности ссохлись. Хобхауз с отчаянием смотрел, как я теряю силы.

— Чертов парень! — внезапно закричал он. — Будь он проклят, где его черти носят? Он поднялся.

— Сулейман! — закричал он. — Сулейман, вода нужна нам сейчас!

Он обернулся ко мне.

— Я пойду поищу его, — сказал он. Он попытался улыбнуться.

— Байрон, ты только, только, не надо…

Мне казалось, что он вот-вот зарыдает, но он повернулся и побежал, пробираясь через сорняки и перескакивая через разрушенные колонны; я смотрел, пока он не скрылся из виду. Затем снова лег. Сознание стало покидать меня, всепоглощающая жажда охватила все члены.

Мне показалось, что я умер, но агония не наступала, я пришел в себя, умоляя о смерти. И вдруг в этой пустыне я почувствовал спасительную прохладу. Чья-то рука опустилась на мой лоб. Я попытался позвать Хобхауза.

— Нет, это не Хобхауз, — произнес незнакомый мужской голос. — Не задавайте лишних вопросов. У нас впереди еще много времени.

Я попытался посмотреть на говорящего. Другой рукой незнакомец запрокинул мне голову. Я увидел лицо редкой красоты. Длинные золотистые кудри обрамляли мертвенно бледные аристократические черты чуть насмешливого, жестокого, отмеченного следами порока лица. Незнакомец улыбнулся мне и поцеловал в губы.

— Черви приветствуют вас, — произнес он. — Я думаю, поцелуи будет намного приятнее, когда вы вновь похорошеете.

Он удовлетворенно рассмеялся, но его глаза, как я успел заметить, сверкали, как лед. Они напомнили мне глаза паши… И тут меня осенило — передо мной было такое же создание, как и я.

Вампир встал.

— Мне кажется, вам необходимо испить немного крови, — сказал он. — Не противьтесь этому. Кровь — лучшее средство для стимуляции работы сердца. Она порождает остроумие, радость, веселье. Возвращает здоровье нашим телам, когда они ссыхаются, как старые соски. Отгоняет прочь тяжелые мысли, которые Делают наше существование нестерпимым. — Он рассмеялся. — Слаще вина, слаще амброзии девы — выпейте ее, Байрон.

Он взял меня за руку.

— Идите и пейте.

Я попытался, но не смог подняться.

— Поверьте в себя, — прошептал вампир, и презрение звучало в его голосе. Он взял меня за руки.

— Вы опасны, как чума, греховны, как сатана Неужели вы думаете, что являетесь рабом своей плоти? Нет, черт побери, это не так. Поверьте в свои силы и следуйте за мной.

Я попытался подняться и вдруг почувствовал, что это получается. К своему удивлению, я обнаружил что встал без всякого видимого движения. Я сделал шаг вперед с легкостью ветерка. Еще шаг — и я стоял на дороге. Я посмотрел на кипарис, под которым лежал. Тело все еще находилось там. Мое собственное тело.

— Я умер? — спросил я; мой голос звучал в ушах, как шум прибоя.

Мой проводник рассмеялся.

— Умерли? Нет. Вы никогда не умрете. Он снова развязно рассмеялся и указал вниз на дорогу.

— Я застал его на дороге. Он ваш.

Я ринулся, как смерч, развивая огромную скорость, чувствуя восхитительный свежий вкус крови янычара. Я видел его перед собой, он галопом мчался обратно в Смирну, бока его лошади были взмылены. Янычар обернулся — я тенью распростерся над дорогой, наслаждаясь затравленным взглядом жертвы. Его конь заржал и споткнулся.

— Нет!; — закричал янычар, падая на землю. — Нет, нет, Аллах, спаси меня!

На короткий миг жажда отпустила меня. Я с интересом наблюдал, как янычар пытался поднять своего коня. У него не было шансов — знал ли он об этом.

Янычар зарыдал. Тут жажда вновь овладела мной, я ринулся к нему, прыгнул. Янычар закричал, мои зубы вонзились в его шею. Они вытянулись из десен и превратились в клыки. Кровь теплой струей забила из раны, наполняя мой рот. Я затрепетал от исступления, когда кровь, вытекая из сердца умирающего, оросила дождем мои иссохшиеся кожу и горло.

Я испил свою жертву до конца. Кровь опьянила меня.

— Приятно повстречаться с вампиром на дороге. Я обернулся. Вампир смотрел на меня. Его глаза смеялись.

— Надеюсь, ваши пересохшие вены наполнились живительной влагой? — спросил он. Я медленно кивнул.

— Превосходно. — Вампир улыбнулся. — Поверьте, сэр, это пурпурный нектар. Нет ничего целительнее, чем бокал свежей крови.

Я встал и поцеловал его в обе щеки, в губы. Он сощурился, смакуя кровь янычара, затем отстранился и склонился в изящном поклоне.

— Меня зовут Ловлас, — сказал он, кланяясь еще раз. — Как и вы, я англичанин и ваш коллега. Полагаю, передо мной пресловутый лорд Байрон?

— Пресловутый? — Я поднял брови в удивлении.

— Да, сэр, пресловутый. Разве не вы на званом ужине публично, при всех, пили кровь афинской шлюшки? Не удивляйтесь, милорд, подобные происшествия вызывают много разговоров и пересудов среди людей.

Я пожал плечами.

— Я не хотел скандала. Она порезалась. Я был поражен своим желанием, когда увидел ее кровь. Ловлас заинтригованно посмотрел на меня.

— Как долго, милорд, вы состоите в братстве?

— Братстве?

— В аристократии, сэр, в аристократии крови, где вы и я посвящены в пэры.

Он погладил меня по щеке. Его длинные ногти были острыми, как осколки хрусталя.

— Вы девственник? — внезапно спросил он. Он показал на убитого янычара.

— Это ваша первая жертва?

Я холодно кивнул.

— Таким способом — впервые.

— Черт с вами, я расскажу, как девственнику вернуться в прежнее состояние.

— Что вы имеете в виду?

— Вы, должно быть, действительно новичок в этом деле, раз смогли довести себя до такого состояния. Я уставился на него.

— По-вашему, если я не буду пить кровь, — я указал на кладбище, — это снова случится со мной? Ловлас коротко кивнул.

— Именно так, сэр. Я поражен, как вы смогли так долго после того вечера в Афинах прожить без крови? Поэтому мне и хотелось узнать, давно ли вы состоите в братстве?

Мне вспомнились Гайдэ в пещере, Вахель-паша.

— Пять месяцев, — произнес я наконец.

Ловлас пристально посмотрел на меня, крайнее удивление было написано на его лице, он сощурил глаза.

— Если это правда, сэр, вы — самый исключительный кровопийца, которого мне доводилось встречать.

— Что вас так удивляет? — спросил я. Ловлас рассмеялся и сжал мою руку.

— Однажды я попытался сидеть на диете два месяца. Какие это были два месяца! Но больше этого срока — никогда. Однако вы, сэр, самый молодой, неопытный новичок в наших рядах — и пять месяцев, пять!

Он снова рассмеялся и поцеловал меня в губы.

— Милорд, мы повеселимся с вами на славу. Нас ждут впереди новые жертвы и приключения. Как я рад, что последовал за вами. — Он снова поцеловал меня. — Байрон, давайте грешить вместе.

Я склонил голову.

— Я слишком многому должен научиться.

— Да, — согласился Ловлас, — поверьте мне, сэр, полтора столетия назад я познал разврат. Я был придворным короля Чарльза II. Это не был ханжеский, закрытый пуританский век — нет, сэр, мы знали, что такое удовольствие. — Он склонился к моему уху. — Шлюхи, милорд, превосходное вино, освежающий вкус крови. Вам откроется вечность.

Он поцеловал меня и вытер кровь с моих губ, затем взглянул на труп янычара.

— Вам понравилось? — спросил он, пнув ногой обескровленное тело. Я кивнул,

— Будет еще лучше, — заметил Ловлас. Он взял меня за руку.

— Но теперь, милорд, мы должны вернуться в наши телесные оболочки.

— Телесные? Ловлас кивнул.

— Ваш друг думает, что вы умерли. Я ощупал себя.

— Как странно, — сказал я, — все это время я чувствовал свое тело, но я же дух?

Ловлас презрительно пожал плечами.

— Оставьте подобные софизмы для спорщиков и богословов.

— Но это не софизм. Если у меня нет тела, как я ощущаю кровь в своих венах? Это настоящее удовольствие. Невыносимо думать, что это всего лишь сон.

Ловлас взял мою руку. Провел ею по своей груди, и я почувствовал упругие мускулы под кожей.

— Мы оба находимся во сне, — прошептал он. — Мы творим его и управляем им. Вы должны понять, сэр, что у нас есть власть претворять сны в реальность.

Я заглянул в его глаза, чувствуя, как его сосок твердеет при моем прикосновении. Я посмотрел на янычара,

— А он? — спросил я. — Неужели мне только приснилось, что я убил его?

Ловлас слабо улыбнулся, веселая жестокость была в его улыбке.

— Наши сны — это альков, куда мы заманиваем свои жертвы. Ваш турок мертв, а вы, сэр, вновь полны жизни. — Он взял меня за руку. — Пойдемте. Мы должны вернуться к вашему безутешному другу.

Когда мы очутились на кладбище, я оставил Ловласа на дороге, а сам побрел через могилы. Впереди за надгробием с турецким тюрбаном я увидел Хобхауза. Он горько рыдал над моим почерневшим трупом. Это было зрелище! Приятно посмотреть, как друзья будут оплакивать тебя на похоронах. Мне стало грустно от того, что я причиняю боль своему дорогому Хобхаузу. Подобно вспышке света я вернулся обратно в тело. Я открыл глаза, чувствуя, как кровь циркулирует по моим пересохшим венам.

Лорд Байрон закрыл глаза. Он улыбался своим воспоминаниям.

— Словно освободившись от тисков, мои члены возвращались к жизни. Шампанское после содовой, солнечный свет после тумана, женщина после долгого воздержания — все эти радости могут воскресить нас к жизни лишь на мгновение. Истинное воскрешение — это кровь для иссохшегося тела.

— Значит, вы пьете кровь во сне? — прервала его Ребекка. — Так вот как это происходит?

Лорд Байрон пристально посмотрел на нее.

— Не забывайте, — мягко произнес он, глядя на шею Ребекки, — что во сне я уже поймал вас. Ребекка задрожала, но не от страха.

— Но вы пили кровь Терезы, — сказала она. Лорд Байрон склонил голову.

— Значит, это не обязательно происходит во сне?

— Нет, конечно. — Лорд Байрон улыбнулся. — Существует много способов.

Ребекка смотрела на него, не отрывая глаз, испуганная и одновременно зачарованная.

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— Ловлас тем первым вечером соблазнил меня, показав один из способов. Ребекка нахмурилась.

— Соблазнил?

— Именно так. Я даже слышать об этом не хотел… сперва.

— Но ведь вам так понравилось. Вы испытали такое наслаждение.

— Да. — Он усмехнулся. — Но большое наслаждение всегда вызывает горькую оскомину, я был пресыщен кровью, вечером того же дня в деревне близ Эфеса я испытывал отвращение к самому себе, потому что убил человека, высосав его кровь; удивляюсь, как я не возненавидел себя. Была еще одна причина, по которой я не хотел поддаться соблазнительным речам Ловласа. Кровь заслонила все другие радости жизни. Даже еда и вино не могли доставить такого наслаждения, я забыл их вкус. К тому же у меня не было времени на разговоры о таинственных искусствах по добыванию новых Жертв.

— Ловлас снова хотел убивать?

— Да, — лорд Байрон помолчал. — Его новой жертвой должен был стать Хобхауз.

— Хобхауз?

Лорд Байрон кивнул и улыбнулся:

— Ловлас преклонялся перед породой.

— Он должен быть моим, — сказал он мне той же ночью. — Послушайте, Байрон, вот уже месяц, как я питаюсь крестьянами и вонючими греками. Тьфу, это я-то, истинный англичанин! Разве можно выжить, питаясь такой дрянью? Вы говорите, Хобхауз — выпускник Кэмбриджа? В таком случае он точно должен быть моим.

Я отрицательно покачал головой, но Ловлас продолжал настаивать.

— Он должен умереть, — говорил он. — Кроме того, он видел твою кончину и воскрешение. Я вздрогнул.

— Хобби не разбирается в медицине. Он думает, это был тепловой удар. Ловлас покачал головой.

— Это не имеет значения.

Он гладил меня по руке, в его взгляде читалось жгучее нетерпение. Я вздрогнул, но Ловлас не понял моего отвращения.

— Кровь — это восхитительно, — зашептал он, — но голубая кровь, сэр, что может сравниться с ней?

Я сказал, чтобы он оставил меня в покое. Ловлас рассмеялся.

— По-моему, милорд не понимает, чем он стал.

Я посмотрел на него.

— Надеюсь, не такой тварью, как вы.

Ловлас сжал мою руку.

— Не обманывайте себя, милорд, — прошептал он. Я холодно посмотрел на него.

— Я не собираюсь этого делать, — произнес я наконец.

— Неужели? — Ловлас зло усмехнулся. — Вы — воплощение греха. Отрицать это — гнусное лицемерие.

Он отпустил мою руку и стал спускаться по лунной дороге, ведущей в Эфес.

— Ваше тело, милорд, изнывает от жажды, — прокричал он.

Я продолжал смотреть на него. Он остановился и повернулся ко мне.

— Послушайте, Байрон, спросите себя самого — может ли такое существо, как вы, иметь друзей?

Он улыбнулся, отвернулся от меня и исчез во тьме. Я продолжал стоять, пытаясь изгнать из мыслей вопрос, эхом отдававшийся вокруг, затем покачал головой и побрел в комнату, где спал Хобхауз.

Всю ночь я был на страже. Мое тело было чистым, но во всех отношениях оскверненным. Первый раз после того, как я пил кровь, я ничего не извергал из себя. Я думал, что бы это могло означать? Неужели Ловлас был прав? Неужели изменения, произошедшие со мной, необратимы? Я неотступно следовал за Хобхаузом, словно его компания доставляла мне удовольствие. На следующий день мы посетили развалины Эфеса. Хобхауз, как обычно, рыскал в поисках надписей, я же, усевшись на холме, бывшем когда-то храмом Дианы, слушал заунывный вой шакалов. Эти звуки вызывали во мне печаль. Мне хотелось знать, куда исчез Ловлас. Я не чувствовал его здесь, среди руин, мои силы ослабли от жары, но я знал, что. он где-то близко. Ловлас обязательно вернется.

Он появился этой же ночью. Я почувствовал его приближение и увидел, как он подошел к кровати Хобхауза. Он низко склонился над его обнаженным горлом, острые как лезвия зубы сверкнули в темноте. Я схватил его за запястье, он беззвучно сопротивлялся, но безуспешно — я вытолкал его из комнаты на лестницу и только потом отпустил.

— Чертов ублюдок, — зарычал он, — отдай его мне.

Я преградил ему путь. Ловлас попытался оттолкнуть меня, но я схватил его за горло и стал душить, чувствуя прилив сил. Ловлас начал задыхаться, он пытался освободиться, я наслаждался его страхом, но наконец отпустил его. Он поморщился от боли, сглотнул, затем посмотрел на меня.

— Раны Господни, ну у вас и силища, сэр, — сказал он. — Жаль, что вы так близоруки по отношению к своему другу.

Я вежливо поклонился. Ловлас продолжал смотреть на меня, потирая шею, затем встал.

— Скажите, Байрон, — спросил он, слегка нахмурившись, — кто вас создал?

— Создал? — Я покачал головой. — Меня не создали, а превратили.

Ловлас слабо улыбнулся.

— Вас создали, сэр, — сказал он.

— Почему вы спрашиваете?

Ловлас еще раз потер шею и глубоко вздохнул.

— Я сегодня наблюдал за вами в Эфесе, — прошептал он. — Полтора века я вампир и искушен в этом. Но до сих пор не могу находится под палящими лучами солнца, как вы. Я удивлен, сэр, сбит с толку. Кто передал вам свою кровь, откуда в вас такая сила?

Я помедлил и назвал имя Вахель-паши. Насмешливый огонек промелькнул в глазах Ловласа.

— Я слышал о Вахель-паше, — медленно произнес он. — Он, кажется, маг? Алхимик? Я кивнул.

— Где он теперь? — спросил Ловлас.

— Почему вы спрашиваете? Ловлас улыбнулся.

— По-моему, он мало чему вас научил, милорд.

Я промолчал в ответ, развернулся и начал подниматься по лестнице. Но Ловлас догнал меня и схватил за руку.

— Вы убили его? — прошептал он. Я отдернул руку.

— Вы убили его! — Ловлас оскалился. — Вы убили его, поэтому в вас поднимается его кровь и бьет струей, как; фонтан в Сент-Джеймском парке.

Я повернулся. У меня мурашки забегали по спине.

— Как вы узнали? — спросил я.

Ловлас рассмеялся. Его глаза светились восторгом.

— Ходят слухи, милорд. Я услышал их у Трионидского озера, и мне захотелось узнать правду. Поэтому я здесь. — Он подошел вплотную ко мне. — Байрон, вы прокляты.

Я заглянул в его безжалостные глаза. Ненависть и гнев бушевали во мне.

— Убирайтесь, — прошептал я.

— Неужели вы собираетесь подавлять потребности своего естества, милорд?

Я схватил его за горло и отшвырнул назад. Но Ловлас продолжал ухмыляться.

— Вы можете обладать силой могущественного духа, но вы падший, как Люцифер, сын утра, падший, как все мы — падшие. Что ж ступайте, пресмыкайтесь перед своим ничтожным другом. Веселитесь с ним, но он смертен, он умрет.

— Если ты убьешь его, Ловлас…

— Да?

— Я убью тебя.

Ловлас насмешливо поклонился.

— Разве вы не знаете тайну, Байрон?

— Тайну?

— Ее вам не открыли. — Он не спросил, а скорее констатировал факт.

Я шагнул к нему. Ловлас поспешил к двери.

— Какую тайну? — снова спросил я.

— Вы прокляты, и все, кто дорог вам, тоже будут прокляты.

— Почему? Ловлас усмехнулся.

— Почему? Это тайна, сэр.

— Подождите.

Ловлас снова улыбнулся.

— Я полагаю, вы направляетесь в Константинополь?

— Подождите, — закричал я.

Ловлас поклонился и исчез. Я подбежал к двери, но его там не было. Ничего, кроме ночного ветерка. Мне показалось, что я слышу его смех и шепот, эхом отдававшиеся в моих мыслях: «Вы прокляты, и все, кто дорог вам, тоже будут прокляты». Вдалеке прокричал петух. Я покачал головой, развернулся и пошел в комнату, где спал Хобхауз.