Да оградит нас от зла всемогущий и всеведущий Аллах! Хвала имени его!

Закончив эту историю, Гарун аль-Вакиль склонил голову и погрузился в молчание, но халиф аль-Хаким, слушавший с неослабевающим вниманием и увлечением, схватил его за руки.

– О мастер мудрых слов! – воскликнул он. – История, поведанная тебе мудрецом с гор Каф, воистину интересна и поучительна. Но скажи мне: после того как великая царица Исида, произнеся тайное слово, вернула к жизни своего царственного супруга, звучало ли оно когда-либо еще в пределах обитания смертных и не было ли записано на каменных скрижалях Египта?

– О повелитель, – молвил в ответ аль-Вакиль, – даже если такое и случалось, я обязан повторить предостережение: выведывать сей секрет опасно и само помышление об этом кощунственно.

– Опасность не страшит меня. А что докощунства... Разве можно счесть таковым желание наместника Аллаха узнать истинное имя его? Разве не осталось в моей мечети пустых камней для начертания сего священного слова?

Гарун сокрушенно покачал головой.

– Не скрою, – сказал он, – мудрец с гор Каф рассказал мне о том, что были в Египте жрецы, ведавшие и охранявшие тайное имя. Увы, в конце концов они возгордились и предались греху, воздвигнув храм Тайного Имени, где поклонялись ему, равно как Осирису и Исиде, нарекая оных богами. Но нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его.

Долгое время халиф молча смотрел за окно, туда, где сидела прекрасная сестра его, принцесса Ситт аль-Мульк, а потом шепотом произнес:

– Этот храм... этот тайный храм... где он? Как его найти?

– Он был разрушен.

Аль-Хаким воззрился на собеседника в неверии.

– Кем?

– Пророком Иосифом, да пребудет с ним вечно милость Всевышнего. Ибо – так рассказывали мне в горах Каф – возвысившись и став советником фараона, сей благочестивый муж стал проповедовать веру в Бога истинного, Бога единого. И сколь ни противились тому языческие жрецы, он неуклонно следовал по пути Аллаха и по его соизволению обратил сей храм, вместилище зла и нечестия, во прах. Ибо велик один только Аллах, тогда как поползновения смертных есть лишь тлен и мирская суета!

Халиф, стоявший у окна, замер, и по лицу его пробежала едва заметная дрожь.

– Да, – прошептал он наконец, – велик лишь Аллах!

Он повернулся к Гаруну, и тот заметил, что щеки повелителя правоверных бледны, а костяшки судорожно сжатого кулака побелели.

Однако аль-Вакиля сие нимало не устрашило. Поняв, что аудиенция закончена, он поклонился, повернулся и покинул зал.

Долгое время Гарун не лицезрел повелителя правоверных и не стремился вникать глубже в тайны былого. Спору нет, знания и тайны древних привлекали его не меньше, чем манит алчных до сокровищ то золото, которым, как говорят, изобилуют старые гробницы. Однако аль-Вакиль опасался, что и то и другое пребывает под охраной ужасных чар, и гнал мысли о секретах жрецов прочь из своей головы. Он страшился даже думать о том, куда могут завести его непомерное любопытство и пытливость ума.

К счастью, у Гаруна не было времени размышлять о магии и древних обрядах, ибо по всему Каиру славилось его лекарское умение, и он дни, а то и ночи напролет пользовал недужных и страждущих. Памятуя об убиенных им в те годы, когда он владел мечом и водил в бой воинов халифа, аль-Вакиль никому не отказывал в помощи и сам обходил весь Каир – от великолепных дворцов сановников и богачей до убогих, грязных лачуг обездоленных бедняков. Нищие, жившие на городских кладбищах или среди отбросов на свалках, получали его помощь наравне с богатеями и царедворцами, как будто все они были членами его семьи.

Ведая удачу во всех делах и успешно следуя избранным путем, Гарун сожалел лишь об одном: Аллах не послал ему детей.

Но однажды мудрец и врачеватель узрел странный сон.

Аль-Вакилю почудился женский голос, шептавший какие-то слова в самое его ухо. Однако, обернувшись, он никого не увидел. А шепот все звучал и звучал. Гарун замер от восхищения, ибо никогда прежде не доводилось ему слышать голос столь прекрасный и соблазнительный, пропитанный, казалось, чудесными ароматами райских садов.

– Этой ночью, – поведал голос, – тебя разбудит стук в дверь и на пороге твоего дома появится рыдающий от горя еврей. Он станет умолять тебя о помощи, ибо его сын серьезно болен и вот-вот умрет. Отправляйся в дом к этому еврею. Если ты последуешь моему совету, то в самом скором времени обретешь долгожданное дитя.

Едва были произнесены последние слова, Гарун вздрогнул и проснулся. И через мгновение услышал стук в дверь...

Все произошло именно так, как было предсказано. Гарун отправился в дом еврея, где в одной из комнат метался в беспокойном сне бледный, измученный болезнью юноша. Все попытки аль-Вакиля привести его в чувство оказывались безрезультатными. Тревожно хмурясь, лекарь напряженно перебирал в памяти все известные ему средства избавления от недугов, силясь отыскать среди них тот, который поможет справиться с непонятной хворью. Да, именно непонятной, ибо, несмотря на огромный опыт, искусный врачеватель впервые столкнулся с такими загадочными симптомами. Откинув одеяло, аль-Вакиль принялся выслушивать сердце больного, биение которого было чрезвычайно слабым, и вдруг замер, ибо только теперь заметил тонкую кровоточившую царапину на груди юноши. Почти в то же мгновение молодой человек застонал и принялся лихорадочно скрести царапину ногтями.

– Что это? Откуда? – грозно вопросил Гарун, поворачиваясь к убитым горем родителям.

Те смертельно побледнели, и мать вдруг разразилась горькими рыданиями, а отец, низко склонив голову, забормотал какую-то молитву.

– Так что же это? – вновь обратился к ним Гарун. – И почему вы так испугались?

– Демон... – ломая руки, шепотом произнес глава семейства. – Только демон способен нанести такую рану.

– При чем тут демон? – спросил аль-Вакиль и отрицательно покачал головой. – Людям свойственно объяснять происками демонов все, что недоступно их пониманию.

– Но ведь то же самое случилось вчера вечером с дочкой нашего раввина! – в ужасе воскликнул еврей. – У нее на груди появилась точно такая же царапина, потом началась лихорадка, совсем как у нашего мальчика, а к полудню следующего дня... – Он судорожно всхлипнул. – А к полудню бедная девочка умерла.

Бедняга снова всхлипнул, не в силах подавить рвавшиеся из груди рыдания, но все же сумел несколько успокоиться и взять себя в руки.

– Как сказал наш раввин, – уже более ровным тоном произнес он, – виновником смерти его дочери, скорее всего, был демон, потому что именно такие метки всегда оставляет Лилит.

– Лилит?

– В наших священных книгах говорится, – заикаясь от волнения, начал объяснять иудей, – что Лилит была первой женой Адама в раю, но за то, что посмела причинить вред новорожденному младенцу, подверглась изгнанию и с тех пор навеки обречена странствовать во тьме ночи.

Гарун стоял как громом пораженный.

– Скажи, о великий врачеватель, как можем мы защитить от нее нашего сына? – В голосе еврея по-прежнему слышались слезы.

Аль-Вакиль медленно повернулся и посмотрел еврею прямо в глаза.

– Лилит? – едва слышно пробормотал он. – Нет, этого не может быть...

– Уверяю тебя, наш рабби... – Иудей не закончил фразу и нахмурился. – Ну да, конечно, ведь ты мусульманин. Однако разве ты никогда не слышал о Лилит? Разве в ваших священных книгах нет легенд о злобных гулах, обитающих в пустыне?

– Да-да... Да, конечно... Такие легенды есть... – медленно кивнув, задумчиво произнес Гарун и умолк.

Больше он не проронил ни слова, ибо перед его мысленным взором проносились кошмарные видения прошлого, а на горизонте вновь вставали высокие стены Города Проклятых – сияющего города Лилат.

Еврей пристально вглядывался в лицо великого лекаря, словно стараясь угадать, какая судьба ожидает любимого сына, и в глазах его попеременно сменялись надежда, страх и отчаяние.

– Так что же нам делать, о кладезь премудрости? – осмелился он наконец подать голос.

Гарун уже открыл было рот, чтобы признаться в собственном бессилии перед неизвестной болезнью, но в этот момент с улицы донесся какой-то звук и в дверь дома громко постучали.

Мать юноши вышла из комнаты, чтобы взглянуть на виновника шума, и вскоре вернулась вместе с незнакомым человеком – судя по виду, богатым купцом. Принимая во внимание его наряд, можно было предположить, что это христианин, скорее всего грек. Гость был чрезвычайно бледен. Явно изнуренный болезнью, он тяжело опирался на палку.

Вновь прибывший внимательно осмотрелся вокруг, и лицо его вдруг озарила сияющая улыбка.

– Хвала Господу! – радостно вскричал он. – Именно эту комнату я видел во сне! – Купец обвел взглядом присутствующих. – Но скажите мне ради всего святого, кто из вас Гарун аль-Вакиль?

– Таково мое имя, – откликнулся, выступая вперед, лекарь. – Но поведай, в свою очередь, и ты, о незнакомец, откуда оно известно тебе? Ведь прежде мы никогда не встречались – в этом я абсолютно уверен.

– Я видел сон. И незнакомый голос, звучавший в том сне, велел мне прийти сюда и обратиться к тебе за помощью. Ибо ты единственный, кому по силам избавить меня от недуга.

– На все воля Аллаха. Я же, со своей стороны, конечно, сделаю все от меня зависящее. Но прежде сообщи мне симптомы своей болезни.

– Нет ничего проще! – Христианин указал на лежащего в бреду юношу. – Они в точности такие же.

С этими словами он распахнул одежду, и на его груди все увидели тонкую, сочащуюся кровью царапину.

– Мне остается только поблагодарить Бога за то, что он помог мне вовремя разыскать столь великого врачевателя. Должен признаться, что я слабею с каждым днем.

– Вынужден разочаровать тебя, христианин. – Гарун смущенно качнул головой. – Мне очень жаль, но, похоже, я не в силах исцелить загадочную болезнь.

– Постой! Но как же мой сон?..

– Я не знаю лекарства от этого недуга.

Грек горестно понурился.

– Но мой сон... Мне было сказано...

И тут лицо его просветлело, он засмеялся, хлопнул в ладоши и радостно вскричал:

– Как же я мог забыть?! Я же должен показать тебе рабыню!

– Рабыню? – нахмурился Гарун.

– Это правда, что ты до сих пор бездетен?

– Да. Ну и что?

Аль-Вакиль удивленно взглянул на купца, ибо вспомнил пророчество, данное в его собственном видении.

– Она понравится тебе, вот увидишь, – с улыбкой сказал христианин. – Поверь, такой красоты и грации ты еще не встречал.

Взяв Гаруна за руку, грек подвел его к окну, выходящему на улицу, и указал на стоявшую там девушку. Едва взглянув на юное создание, Гарун признал, что христианин отнюдь не преувеличивал. Ему еще не доводилось встречать столь прелестное смертное существо. Великолепная фигура, высокая грудь, тонкие, изящные руки и стройные ноги с маленькими ступнями – словом, само совершенство. Черные, как ночь, волосы, заплетенные в семь косичек, спускались почти до талии, на щеках горел нежный румянец, а за чуть приоткрытыми коралловыми губами сверкали сравнимые лишь с ослепительным жемчугом зубки. Черные миндалевидные глаза сияли ярче, чем у ангела.

Гарун аль-Вакиль почувствовал, что он, закаленный в битвах полководец, мудрец, познавший многие тайны наук, не в силах устоять перед поистине неземной красотой юной рабыни. Но в следующую минуту он помрачнел и вздрогнул, ибо вспомнил, что уже видел однажды почти столь же прекрасное лицо – лицо идола, богини, скрывавшейся в храме Города Проклятых.

Он постарался поскорее прогнать прочь мрачные мысли. Девушка, представшая его взору, казалась такой чувственной, соблазнительной и в то же время необыкновенно нежной, что в нее нельзя было не влюбиться с первого взгляда. Опьяненный страстью, Гарун повернулся к купцу.

– Скажи мне, какую цену назначишь ты за это прелестное создание?

– Ведь я уже сказал тебе: она твоя, – улыбнулся христианин.

– Но я не в силах победить напавший на тебя недуг.

– Это ты так говоришь, в то время как я совершенно уверен в обратном. Ибо не может быть, чтобы мой сон так точно исполнился даже в малейших деталях и оказался несбыточным лишь в одной-единственной, но едва ли не самой важной.

– Быть может, – ответствовал аль-Вакиль, – будет лучше, если ты во всех подробностях изложишь мне свой сон, а заодно сообщишь, где и каким образом сумел ты отыскать необыкновенную, поистине сказочную рабыню.

– Согласен. Коль скоро ты готов меня выслушать, я поведаю тебе обо всем.

Христианин опустился на пол, устроился поудобнее и начал свой рассказ.

Узнайте же, мои благородные хозяева, что я всегда сохранял в памяти слова царя Соломона, учившего, что лучше умереть, чем быть бедным. Вот почему я неустанно путешествовал по всему свету, покупая или обменивая свои товары и радуясь каждой возможности приобрести что-либо редкое или особенно ценное и увеличить свое богатство. Правда, в странствия меня манила не только жажда наживы, но в той же мере и любознательность: я с детства мечтал побывать в дальних краях и увидеть диковины и чудеса, коими они славятся. Любопытство, естественно, привело меня в Египет, ибо в книгах мне довелось прочесть много увлекательного о долине Нила и сокрытых там сокровищах вековых тайнах. Больше всего мне хотелось увидеть древний город Фивы, некогда являвшийся столицей земли фараонов. Ныне он заброшен, здания лежат в развалинах, ставших обиталищем для шакалов и сов, остатки дворцов и храмов занесены песками, но даже руины поражают своим величием, заставляя задуматься о том, сколь могучими силами, несметными богатствами и дивными умениями обладали его древние строители.

Правда, нельзя сказать, что в наше время все эти богатства утрачены. Так, на противоположном от Фив берегу Нила есть деревушка – маленькая и жалкая с виду, – жители которой продают необычной красоты и формы украшения из серебра и золота, обильно усыпанные драгоценными камнями. Изделия эти мне полюбились, а поскольку торговля ими приносила хорошую прибыль, я стал часто посещать и Фивы, и эту деревеньку. Мне, разумеется, было интересно узнать, кто изготовил такие замечательные вещи, и, хотя местные жители предпочитали не рассказывать об источниках своего благосостояния, доброе греческое вино развязало одному из них язык, и он выдал секрет своих земляков.

Как выяснилось, неподалеку от развалин Фив находится долина, где древние погребали своих царей. Селянин утверждал, что эти цари до сих пор покоятся в своих великолепно убранных подземных гробницах, заполненных множеством различных предметов из серебра и золота. Но, предупредил меня этот человек, посещение долины смертельно опасно, ибо там до сих пор хозяйничают злые духи – он назвал их очень странным словом "удар". Должен сказать, что при одном только упоминании о них местный житель страшно побледнел.

Демонов долины боялся далеко не он один. В тот же вечер, едва солнце склонилось к закату, я приметил, что все жители деревни спешно возвращаются с полей: похоже, оставаться в сумерки за пределами селения никто не хотел. Около двух часов пополуночи меня разбудил дикий крик, а когда я выглянул из палатки, то мне показалось, будто во тьме блеснули два серебристых глаза. Само по себе неприятное происшествие едва ли могло заставить меня поверить в историю о гулах – мало ли кто может кричать ночами, и мало ли что привидится в темноте? – но на следующий день мне показали несчастного, павшего жертвой нападения злобных ночных тварей, чей предсмертный вопль, надо думать, и разбудил меня в ночи. Грудь его была разорвана – кто-то выгрыз оттуда плоть, но даже не это устрашало больше всего. Мой проводник молча указал на рану между ног убиенного, а потом нажал на живот. Плоть раздалась, и взору моему предстала кишащая масса – неисчислимое множество червей. Их появление, видимо, служило верным признаком нападения ночной нечисти. Насколько я понял, в оставленных ею ранах немедля во множестве заводились черви и личинки.

Разумеется, увиденное не могло не удивлять и не ужасать, однако в ходе своих странствий я хорошо уяснил, что рядом с любой драгоценной добычей непременно присутствует опасность. А в долине искали и, что главное, находили не только золото. На рынках Каира мне не раз предлагали купить – причем за весьма немалую цену – фрагменты иссохших тел древних царей. Местные жители называли эти останки "муммиях" и верили – да убережет Христос меня и моих близких от столь пагубных заблуждений, – будто части трупов, растворенные в особым способом приготовленном зелье, обладают магическими свойствами и могут способствовать продлению жизни. Мыслили они просто: коль скоро эти тела оставались нетленными на протяжении столетий и коснуться их не посмели даже могильные черви, стало быть, они обладают некими свойствами, позволяющими противостоять самой смерти. Это кощунственное заблуждение разделяют многие, и даже здесь, в Каире, найдется немало таких, кто искренне верит в силу магии. Тогда как в действительности над всем в мире властны лишь Господь Бог наш и сын его единосущный Иисус Христос.

Товары из деревни близ Фив пользовались отменным спросом, что позволило мне, получая от их продажи знатную прибыль, стяжать великое богатство. Не удивительно поэтому, что, когда запас чудесных изделий стал подходить к концу, я принялся уговаривать селян отправиться в долину. Однако они наотрез отказывались от даже очень заманчивых моих предложений, говоря, что ныне нечистые духи заполнили почти все гробницы и нападают не только под покровом тьмы, но и при свете солнца. Никакие посулы не могли заставить этих людей побороть свои страхи.

В досаде и огорчении я решил обойтись без помощи невежественных крестьян и пустился в путь, надеясь самостоятельно отыскать сокровища. Но вышло так, что поплатиться за свою алчность и глупость мне пришлось прежде, чем я добрался до какого-либо захоронения, ибо еще на тропе, что вела к гробницам, я внезапно получил сильнейший удар по затылку: небо надо мной завертелось, в глазах потемнело, и я, словно мешок с углем, свалился с лошади.

Однако я не полностью лишился чувств, ибо мгновение спустя почувствовал сомкнувшиеся на шее руки и ощутил гнусное зловоние. Потом грудь мою пронзила резкая боль и к кровавой ране припали влажные, сосущие губы. Воспоминание о крестьянине, павшем жертвой такого же чудища, о том несчастном, чьи внутренности пожирали омерзительные голодные черви, повергло меня в смертельный ужас. Я дико закричал и вручил душу свою милосердию Господа нашего Иисуса Христа, ибо был уверен, что мой земной путь завершен.

Но именно тогда, когда казалось, что надо мной вот-вот сомкнутся черные крылья смерти, мне привиделся дивный сон. Я узрел девушку, стоявшую в тени величественного храма, а затем услышал голос, повелевший мне доставить эту деву к Гаруну аль-Вакилю, дабы она родила ему – то есть тебе, почтеннейший целитель, – ребенка. И мне было послано видение той самой комнаты, где мы сейчас находимся, и сказано, что взамен этой девушки ты исцелишь меня от смертельного недуга. Впоследствии, придя в себя, я понял, что действительно очень болен – бледен, слаб, а грудь моя изуродована кровоточащими ранами. С трудом добравшись до людей, я приказал изготовить для меня носилки и нанял лодку, чтобы переправиться на восточный берег Нила, где, как мне помнилось, находился величественный храм, подобный увиденному мною во сне. И конечно же, среди руин древнего святилища я нашел ту самую красавицу, которая предстала сейчас перед тобой. Все мои расспросы о ее имени, родителях, о том, откуда она явилась, остались без ответа. С самой нашей встречи девушка не вымолвила ни слова. Однако у меня нет ни малейшего сомнения в том, что во сне мне было явлено именно ее лицо и что сон этот был вещим. Хотя, должен признать, все прочее остается загадкой. Однако всеведущ один лишь Господь, пути коего неисповедимы.

Тут христианин умолк, и Гарун озадаченно покачал головой.

– История твоя и впрямь удивительна! – воскликнул он. – Но я, увы, по-прежнему не знаю, как залечить твою рану. Давай призовем сюда девушку – может быть, она прольет свет на тайну.

Христианин согласился, и девушку привели в комнату. Едва она переступила порог, Гаруна охватила страсть, ибо тело ее было прекрасно, как чистое серебро, а глаза глубоки, как океанская бездна. Однако и в присутствии аль-Вакиля красавица не проронила ни слова и не выказала к нему ни малейшего интереса. Лишь ноздри ее затрепетали, словно она ощутила в воздухе некий запах, чуять который было дано лишь ей. Потом, присмотревшись внимательнее, девушка протянула руку и коснулась плаща на плечах Гаруна. Развязав шнурок, он снял накидку и передал ей. Красавица поднесла плащ к лицу, словно стремясь глубже вдохнуть исходящий от ткани аромат, а затем расправила его и повернула так, чтобы на него упали солнечные лучи. В их ярком свете аль-Вакиль увидел давно выцветшие, едва заметные темные пятна. Он задумался, гадая, откуда взялись эти пятна, а когда понял, вознес благодарственную молитву Аллаху.

Целитель вспомнил, что этот старый плащ был на нем в день штурма храма Лилат и дьявольское снадобье, бурлившее на жаровне, оставило на ткани грязные следы.

"Несомненно, – подумал Гарун, – это колдовское снадобье, но если оно поможет спасти жизни двух человек, то Аллах в его несказанной мудрости и милосердии, конечно же, простит мне сие прегрешение". Придя к такому решению, он вырезал запятнанные участки ткани и велел выварить их в кипятке, растереть и приготовить мазь. Когда все было готово, он наложил полученное снадобье на раны, которые тут же закрылись и стали заживать прямо на глазах. И греческий купец, и юноша-еврей, почувствовав, что к ним возвращаются силы, со слезами радости и благодарности на глазах пали к ногам своего спасителя.

Но в то время как они возносили ему хвалу, именуя величайшим из целителей, сам Гарун пребывал в растерянности и смущении. Он взглянул на девушку, надеясь, что она наконец заговорит. Глаза их встретились, но рубиновые губы незнакомки не разомкнулись. На краткий миг сердце Гаруна охватила тревога, но стоило ему бросить еще один взгляд на чудесную красавицу, как он снова воспылал любовью...

– Хвала Аллаху, способному создать столь совершенное творение, – едва слышно прошептал он. – Столь чарующее и прелестное создание не может таить в себе зло.

Попрощавшись с исцеленными, аль-Вакиль почтительно препроводил девушку в свой дом. Все это время она продолжала упорно хранить молчание.

Гарун окружил таинственную деву любовью, вниманием и заботой. На деньги, оставшиеся с того времени, когда он был царедворцем и воителем, аль-Вакиль накупил ей драгоценных нарядов и украшений, дабы сей несравненный бриллиант сиял в достойном его обрамлении. В шелках и парче, умащенная благовониями, таинственная красавица сделалась еще очаровательнее: глядя на ее обольстительную грудь и вдыхая дивный аромат ее тела, он думал, что подобной прелести не сыскать даже на небесах. Когда слуги по его приказу доставили самые изысканные яства, Гарун отослал их и, усадив дивную пери на кушетку, принялся потчевать и кормить ее, словно сам был слугой. Однако и при этом девушка держала голову низко склоненной, продолжала молчать и даже не смотрела на аль-Вакиля...

Так продолжалось в течение целого года, однако для Гаруна время летело незаметно, ибо любовь захватила все его существо: никогда прежде он не знал столь ошеломляющей страсти, которая, однако, не мешала ему относиться к девушке с нежностью, как к благословению небес. Он даже не помышлял о возможности принудить ее к близости, не говоря уж о том, чтобы овладеть ею силой, но лелеял свою красавицу, как огонек свечи, боясь загасить оный неосторожным дуновением. Она, однако, все так же молчала, а когда наступала ночь, садилась к окну и неотрывно смотрела на звезды. Это занятие, похоже, не наскучивало ей никогда.

А как-то раз, ночью, Гарун застал ее стоящей на крыше дома. Она пристально всматривалась вдаль, за пределы города, туда, где лунный свет серебрил барханы западной пустыни, и показалась вдруг аль-Вакилю столь прелестной и столь одинокой, что сердце его едва не разорвалось от любви и сочувствия.

– О свет очей моих! – воскликнул он. – Ведай же, что ты мне дороже жизни. Если ты никогда не сможешь ответить на мою любовь, то хотя бы скажи мне об этом, дабы я больше не тешил себя пустыми надеждами. Молю тебя, госпожа моего сердца, заговори со мной, ибо ради тебя я готов отказаться даже от блаженства рая.

И вдруг, услышав эти слова, она повернулась к Гаруну, с улыбкой погладила тонкими пальчиками его щеки и нежно поцеловала. Потом она, не переставая осыпать аль-Вакиля ласками, отвела его в комнату, уложила в постель и – чего никогда не делала ни одна женщина из правоверных – легла на него сверху. Аль-Вакиль, однако, отнюдь не намерен был возражать или, паче того, сопротивляться, ибо испытывал ни с чем не сравнимое, воистину неземное блаженство.

А после того как все свершилось, она вновь одарила его изысканными ласками, с ног до головы покрыла поцелуями и, снова улыбнувшись, сказала:

– О лучший и великодушнейший из людей, да будет дарована тебе долгая жизнь и исполнение всех твоих желаний.

Гарун воззрился на нее в восторженном изумлении, ибо голос ее очаровывал так же, как и неземная красота, однако он понял, что уже слышал его прежде, в своем сне.

– О радость моего сердца, открой мне свою тайну. Кто ты и откуда родом? – вопросил аль-Вакиль. – Истину говорю, ты кажешься мне чудом, ниспосланным небесами.

– Господин мой, – молвила она, поднявшись с кровати, – знай, что имя мое Лейла и что я принцесса далекой, неведомой тебе страны. – Подойдя к окну, красавица указала на звезды: – Когда-то я жила на воздушных струях, ибо, да будет тебе известно, мой народ правит обширным царством небес.

– Это великое чудо! – воскликнул Гарун, подойдя к ней и тоже воззрившись на звезды. – Но как можете вы жить там, наверху, не низвергаясь вниз?

– О мой господин, – ответила Лейла, – нам привычно жить на небе так же, как вам на земле. Все возможно, если ты знаешь, что и как следует делать.

"Верно, – подумал Гарун. – Величие и сила Аллаха воистину не имеют границ".

Вслух же он промолвил иное:

– Почему же ты не рассказала о себе сразу. Ты видела мою любовь к тебе, но молчала на протяжении целого года.

При этих словах одна-единственная слеза навернулась и повисла на ее длинных ресницах.

– Прости меня, – промолвила Лейла, смахнув прозрачную каплю, – но я рабыня, пленница, принужденная жить в чужой стране.

Гарун обнял ее и поцеловал в лоб.

– Ты не рабыня и не пленница, а госпожа и хозяйка этого дома.

Улыбнувшись, она поцеловала его в ответ.

– Ведай же, я не осталась бы здесь и на час, если бы не твои нежность, забота и любовь. А теперь, о лучший из людей, ты даровал мне и иную награду. Знай, что с сегодняшней ночи я ношу твоего ребенка.

– О возлюбленная моя госпожа! – радостно воскликнул Гарун. – Хвала Аллаху! Ныне я вижу, что сон мой был воистину правдивым и вещим, даровав мне благословение, на которое я не смел даже надеяться. – Он умолк и, взяв Лейлу за руку, спросил: – Сокровище мое, но если ты спустилась сюда со звезд, то не захочешь ли однажды, в ужасный для меня день, вернуться туда?

– Нет. – Лейла печально покачала головой. – Я уже так давно пребываю вдали от обители своего народа, что едва ли смогу когда-либо поселиться там снова.

– Значит, ты будешь жить в моем доме? Как моя супруга?

Лейла взглянула ему в глаза, и Гарун на миг ощутил укол страха, ибо чернильный холод ее бездонных очей напоминал ночные небеса, откуда она явилась.

– Да, но с одним-единственным условием, – прошептала она после непродолжительного молчания.

– Любое твое пожелание для меня закон.

В глубинах ее очей еще таился лед, но рубиновые губы медленно изогнулись в нежной улыбке.

– Если ты будешь любить меня больше всего на свете, – молвила красавица.

– Это условие я выполню с легкостью и несказанным удовольствием, – рассмеялся целитель.

Гарун потянулся было обнять Лейлу, но она прильнула к нему и, взяв его лицо в ладони, сказала:

– Поклянись в этом. Ибо, о муж мой, истину говорю тебе: в тот самый день, когда ты возлюбишь что-либо более, чем меня, мы расстанемся.

Она вцепилась в него так крепко, что длинные ногти вонзились в кожу, причинив немалую боль.

Поведение Лейлы ставило аль-Вакиля в тупик. Он не знал, что и думать. Почему девушка, на протяжении целого года не проронившая ни слова и не проявлявшая к нему ни малейшего интереса, вдруг воспылала столь бурной и неутолимой страстью? Но стоило ему взглянуть на ее личико, как все сомнения и колебания растаяли без следа, и Гарун мысленно вознес благодарственную молитву.

– Клянусь, – прошептал он, целуя чудесным образом обретенную жену. – Я буду любить тебя больше всего на свете. Сегодня, завтра и до конца моих дней.

Так и получилось, что Гарун и его возлюбленная Лейла зажили в радости и довольстве, а спустя девять месяцев родилась их дочь, Гайде. Аль-Вакилю, уже совсем было утратившему надежду когда-либо стать отцом, дочурка даровала счастье, подобное тому, какое может испытать странник, заплутавший в пустыне и уже видевший, как над его головой собираются стервятники, заметив на горизонте цветущий оазис Истинно сказано: наивысшее блаженство есть блаженство нежданное.

Миновало несколько лет. Гайде росла, неизменно радуя счастливого отца своей прелестью, и Гарун верил, что счастье его будет длиться вечно, ибо восхищение очаровательной дочерью лишь укрепляло его любовь к красавице жене.