Кабинет, а это явно был он, выглядел приятно. В камине пылал огонь, толстые ковры и глубокие кресла завершали впечатление уютной жизнерадостности. Повсюду стопками громоздились книги, а на стенах были развешаны украшения иноземного, если не сказать экзотического, вида. Самого доктора Элиота не было видно, так что я вошла и огляделась по сторонам. Дальний конец кабинета сильно отличался от остальной част комнаты. По сути он представлял собой химическую лабораторию. Везде виднелись пробирки, трубки, а. на конторке полыхала горелка. Склонившись над этой конторкой, спиной ко мне стоял какой-то человек. Он наверняка слышал, как я вошла, но не обернулся. Вместо этого, как я с некоторым удивлением заметила, он нацелился шприцем себе в руку, тычком вонзил иглу, и шприц начал наполняться потоком пурпурной крови. Затем он осторожно вынул иглу и добавил кровь к какому-то веществу на тарелке.

— Прошу садиться, — сказал доктор Элиот, по-прежнему не оборачиваясь.

Я повиновалась. Пять минут я молча наблюдала за ним, а он изучал получившуюся смесь и делал какие-то пометки. Наконец я услышала, как он, отодвинув стул, нетерпеливо пробормотал:

— Никуда не годится! — и наконец повернулся ко мне лицом.

Тонкие черты его лица кипели поразительной энергией, а глаза проницательно блестели.

— Извините, что заставил вас столько ждать без надобности, — произнес он, гася пламя горелки — при этом словно погасло пламя, озарявшее его лицо и глаза.

Он подошел ко мне и опустился в кресло напротив. От его недавней энергичности не осталось ни малейшего следа — он как будто погрузился в спячку.

— Чем могу быть вам полезен? — поинтересовался он, еле поднимая веки.

— Доктор Элиот, я жена вашего дорогого друга.

— А, — глаза его открылись пошире. — Леди Моуберли?

— Да, — кивнула я, нервно улыбнувшись. — А как вы узнали?

— Боюсь, у меня немного друзей, и еще меньше среди них таких, кто недавно женился. Очень жаль, что мне не удалось побывать у вас на свадьбе.

— Вы ведь были тогда в Индии?

— Я вернулся около шести месяцев назад. Я писал Джорджу по возвращении, но он был занят государственными делами. Как я понимаю, он стал важным человеком.

— Да.

Видимо, что-то проскользнуло в моем голосе, какая-то отчаянная нотка, ибо доктор Элиот внезапно взглянул на меня с интересом и наклонился вперед.

— У вас проблема? — спросил он. — Леди Моуберли, скажите, с Джорджем что-то случилось?

Я попыталась собраться с духом.

— Доктор Элиот, — выговорила я наконец, — боюсь, что Джорджа, может, уже нет в живых!

— Нет в живых? — Он ничем не выдал тех горьких чувств, которые охватили его при этом известии, но выражение его лица вновь стало бдительным, как и раньше, а глаза заблестели, изучая меня. — Но это только опасения. Вы не уверены в его смерти?

— Он пропал, доктор Элиот.

— Пропал? И давно?

— Почти с неделю.

— Вы сообщили в Скотланд-Ярд? — нахмурился доктор Элиот.

Я мотнула головой.

— Почему?

— Есть обстоятельства, доктор Элиот. Особые… обстоятельства.

Он медленно кивнул:

— Итак, из-за этих обстоятельств вы пришли ко мне?

— Да.

— Могу спросить, почему?

— Джордж всегда говорил о вас. Он высоко ценил ваши способности.

— Под способностями Джордж имел в виду те мои логические фокусы, которые я демонстрировал в университете, чтобы произвести на него и бедного Рутвена впечатление?

Он не стал ждать, пока я отвечу, а вдруг замотал головой:

— Сейчас я этим не занимаюсь. Нет, нет! Это были детские игры, пустая трата времени!

— Почему же детские игры, — запротестовала я, — если они помогут вернуть мне Джорджа?

Доктор Элиот сардонически улыбнулся:

— Боюсь, вы несколько преувеличиваете мои способности, леди Моуберли!

— Зачем вы так говорите? О вас ходили легенды, я сама слышала, как вы раскрывали тайны, ставившие в тупик полицию!

Доктор Элиот подпер подбородок кончиками пальцев — похоже, он вновь впал в спячку.

— Мы были большими друзьями — ваш муж, Рутвен и я, — сообщил он. — Но после Кембриджа наши пути разошлись. Рутвен стал блестящим дипломатом, Моуберли увлекся политикой, а я… а я, леди Моуберли, осознал, что я не такой великий гений, каким себя всегда считал. Вскоре открыл и то, что логические фокусы, столь впечатлявшие Моуберли, всего-навсего видимость. Короче, я начал учиться скромности.

— Понятно, — пробормотала я, хотя мне ничего не было понятно, и спросила, что научило его скромности.

— Профессор в Эдинбурге. Доктор Джозеф Белл, — ответил он. — Я учился у него, чтобы продолжить свои исследовательские работы. У профессора Белла был такой же дар, как и у меня, ибо он мог определить основные черты характера человека с первого взгляда. Профессор использовал свой талант для объяснения студентам принципов диагноза. Мне, однако, он преподал иной урок, ибо знал, что мои способности к дедукции очень велики, поэтому меня он предупредил о противоположном, о том, что дедукция может быть логична, но не всегда верна. Он побуждал меня к проявлению моих талантов, и, хотя я частенько оказывался прав, иногда я весьма сильно заблуждался.

«Это вам урок, — предупреждал он меня. — Всегда помните о том, что вы упустили. Помните о том, что вы не смогли признать, о чем вы не отважились помыслить».

Он был совершенно прав, леди Моуберли. Опыт научил меня тому, что нет ничего более коварного, чем ответы, кажущиеся самыми верными. В науке всегда есть нечто непостижимое, а в поведении людей — тем более.

Элиот помолчал и пригвоздил меня к месту внимательным взглядом.

— Вот почему, леди Моуберли, — сказал он наконец, — я ограничил свои исследования медициной.

Дорогая Люси, представьте себе, как я была удручена!

— Так, значит, вы мне не поможете? — огорчилась я.

— Не расстраивайтесь, прошу. Я просто предупредил вас, леди Моуберли, что мои возможности весьма ограничены.

— Почему же? Потому что у вас нет практики?

— В области расследования преступлений — да!

— Но я уверена, такие навыки несложно восстановить.

— Право, леди Моуберли, — произнес доктор Элиот, слегка помедлив, — вам лучше было бы обратиться в полицию.

— Но ведь восстановить эти способности возможно? — настаивала я, не обращая внимания на его слова.

Вначале доктор Элиот ничего не ответил, продолжая пристально смотреть на меня сверкающими глазами.

— Возможно! — проговорил он наконец.

И тогда, дорогая Люси, я почувствовала сильное искушение расшевелить его, ибо мне показалось, что его неохота на деле ни что иное как тщеславие и ему нужна какая-то возможность проявить себя.

— Что вы видите во мне? — вдруг спросила я его. — Что вы можете прочесть по моей внешности?

— Как я уже предупредил, мои рассуждения могут быть неверны.

— Нет, доктор Элиот, неверны могут быть ваши умозаключения, но не рассуждения. Не так ли?

Он слабо улыбнулся.

— Ну так, — нажала я на него, — что вы можете сказать?

— О, ничего особенного, кроме явно бросившегося в глаза.

Я с удивлением взглянула на него:

— И что же это?

— Вы из богатой, но не аристократической семьи, ваша горячо любимая матушка недавно умерла, и вы редко выезжаете из дома, ибо смертельно боитесь высшего общества. Все это достаточно ясно. В дополнение к этому я бы отважился предположить, что в прошлом году вы ездили за границу, возможно, в Индию.

— Вплоть до самого последнего замечания, доктор Элиот, — рассмеялась я, — я боялась, что вы обманываете меня и мой муж просто описывал вам меня в письме.

На лице его появилось выражение крайнего разочарования.

— Так я ошибся? — промолвил он. — Вы не были за границей?

— Никогда.

Он как-то обмяк, лицо его вытянулось от отчаяния:

— Видите, что я имею в виду? Мои способности уже не те.

— Вовсе нет, — разуверила я его. — Все остальное было совершенно верно. Но прежде чем вы объясните мне свои выводы, я хотела бы спросить, почему вы сочли, что я была за границей?

— У вас на шее, — ответил он, — я заметил пару пятнышек, очень похожих на комариные укусы. Я часто наблюдал, что такие пятнышки, если они когда-то были септичны, сохраняются как слабые метки на коже в течение нескольких лет. Так что, согласно моему диагнозу, вам на каком-то этапе довелось побывать за границей. Я предположил Индию, оценив ваше ожерелье и серьги. Они явно сделаны в Индии, и я подумал, что такого рода ювелирные изделия редко встречаются здесь, в Англии.

— После такого объяснения, — улыбнулась я, — я почти почувствовала себя виноватой, что никогда не была за границей. Однако вряд ли моя жизнь располагала к этому. А пятнышки, которые вы заметили, — просто аллергия на скверный лондонский воздух.

— Так значит, вы воспитывались вдали от столицы?

— Да, — кивнула я, — под Уитби, в Йоркшире. Я там провела двадцать два года, а в Лондоне живу с тех пор, как вышла замуж за Джорджа полтора года тому назад.

— Ясно!

Нахмурившись, он вновь принялся изучать пятнышки у меня на шее.

— А украшения? — наконец спросил он.

Я подняла руку и потрогала ожерелье. Вы наверняка видели его, дорогая Люси! Прелестная вещица из мастерски выточенных капелек золота, которая значит для меня больше, чем стоит.

— Эти украшения, — произнесла я, — подарил мне дражайший Джордж.

— На свадьбу, наверное?

— Вот и нет. На день рождения.

— Да ну!

— Я увидела этот комплект на витрине в лавке. Мы были вместе с Джорджем, и он, наверное, запомнил мой восторг.

— Очаровательно!

Я поняла, что его интерес начал угасать. Глаза Элиота вновь закрылись, и я, побоявшись лишиться выигранного мною преимущества, предложила ему объяснить другие логические выводы, оказавшиеся столь замечательно точными.

— А остальное? — поспешила спросить я. — Можете вы рассказать мне, как пришли к таким выводам?

— О, это просто.

— Значит, отсутствие благородных кровей написано на моем лице?

Доктор Элиот подавил смешок:

— Ваше воспитание, леди Моуберли, во всех отношениях безупречно. Но одно вас все же выдает. Вы носите брошку с гербом семьи Моуберли и браслет на запястье, сделанный в том же стиле. Совершенно очевидно, что эти украшения изготовлены достаточно давно. Одним словом, это фамильные украшения, часть наследства Джорджа, а не вашего, и в то же время вы явно привязаны к воспоминаниям о собственной семье. Так почему же вы не носите драгоценности из наследства вашего семейства? Вероятно потому, предположил я, что на них нет герба, вам хочется носить настоящие фамильные драгоценности, на которых этот герб есть.

— Боже, — пожаловалась я. — Да у вас невысокое мнение о моем характере.

— Отнюдь, — добродушно рассмеялся доктор Элиот. — Но точно ли я рассудил?

— Совершенно точно, — согласилась я. — Хотя признаюсь в этом со стыдом. У вас все так просто получилось. Но не понимаю, как вы узнали о моей привязанности к памяти о семье. Вам, наверное, Джордж сообщил?

— Ни в коем разе, — покачал головой доктор Элиот. — Просто я рассмотрел ваш зонтик.

— Мой зонтик?

— Позвольте мне сделать вам еще один комплимент, леди Моуберли. Я заметил, что ваше платье в точности отражает ваше богатство и вкус. Однако, зонтик несколько не соответствует вам. Он явно старый, потому что на ручке его видна пара искусно замазанных трещин, а инициалы, вырезанные на дереве, — не ваши. Было бы глупо предполагать, что вы не можете позволить себе купить новый зонт, значит, этот зонтик имеет для вас какую-то сентиментальную ценность. А когда я заметил тонкую черную ленточку, все еще привязанную в знак траура к его ручке, то моя уверенность окрепла и стала фактом. Так чей же это зонтик? Очевидно, он раньше принадлежал женщине старше вас, ибо сам по себе зонтик почти антикварный. Поэтому я сделал вывод, что это, наверное, зонт вашей матери.

Он помедлил, словно озадаченный рациональной холодностью своего голоса:

— Прошу принять извинения, леди Моуберли, если слова мои причинили вам боль.

— Нет-нет, — возразила я и, помолчав немного, чтобы собраться с мыслями и убедиться, что голос не выдаст меня, когда я заговорю вновь, продолжила: — Прошло почти два года, и я начала привыкать к утрате.

— Вот как? — нахмурился Элиот. — Значит, ваша мать так и не увидела, как вы выходите замуж? Жаль…

Я мотнула головой, а потом в каком-то эмоциональном порыве рассказала ему, как мы с Джорджем поженились, как поклялись друг другу в вечной любви, когда ему было всего шестнадцать, а мне — двенадцать и он был сыном пэра поместья, а я — дочерью состоятельного человека, самостоятельно выбившегося в люди.

— Знаете, семья Джорджа, — сообщила я Элиоту, — потеряла большую часть своего состояния, и, имея виды на мое приданое, они были готовы посмотреть сквозь пальцы на неблагородное происхождение невесты.

— Неудивительно, — сардонически улыбнулся доктор Элиот. — Но простите мою настырность — а вас саму это устраивало?

— О да, конечно, — ответила я. — Ведь, доктор Элиот, Джордж был моим возлюбленным с очень давних пор. И когда моя мать умерла, к кому еще я могла обратиться?

— Но Джордж уехал из Йоркшира раньше вас, как я понимаю. Виделись ли вы с ним после этого?

— Не виделись лет шесть — семь.

— И все это время вы жили неподалеку от Уитби?

— Да. Мать была очень больна. Мне надо было ухаживать за ней, такая она была нервная и слабая.

Он мягко кивнул:

— Ну да, этим все объясняется.

— Что объясняется? — поинтересовалась я.

— Помните, — на губах его заиграла еле заметная улыбка, — я заметил, что вы, по-видимому, не любите высшее общество…

— Да, — промолвила я, вспоминая, что так и было. Нахмурившись на мгновение, я безмятежно улыбнулась: — Ну, конечно же, вы пришли к такому выводу, зная, что я провела молодость в далеком Йоркшире, стало быть, я буду чувствовать себя неловко в салонах столицы. Как все просто!

— Да, именно так, — улыбнулся доктор Элиот. — За исключением того, что я ничего не знал о вашей юности.

— Не знали? Но… — Я озадаченно взглянула на него. — Но откуда вы?..

— О, все еще проще, чем вы предположили. Ваша рука, леди Моуберли!

— Рука?

— Точнее правая рука. У вас брызги грязи на плече и рукаве. Значит, вы прислонялись к борту пролетки. Однако леди вашего положения должна разъезжать в собственном экипаже. Тому, что вы не делаете этого, есть лишь одно объяснение — вы считаете затраты на содержание такого экипажа нецелесообразными. Отсюда следует, что у вас нет привычки часто выезжать на прогулку или в гости.

— Замечательно! — воскликнула я.

— Заурядно, — отозвался он.

— Вы абсолютно правы, — произнесла я (да вы это хорошо знаете, дорогая Люси, я еще не вполне приспособилась к городской жизни, столь отличной от жизни в деревне, которая знакома мне с детства!). — Аллергическая реакция на скверный воздух в Лондоне в сочетании с природной застенчивостью сделали из меня фактически затворницу.

— Жаль слышать такое, — склонил голову доктор Элиот.

— У меня есть немного подруг в городе, но никого, кому бы я могла довериться.

— У вас есть муж.

— Да, сэр, — кивнула я, опустив голову. — Был.

На бесстрастном лице доктора Элиота не появилось ни тени каких-либо эмоций. Сомкнув кончики пальцев, он изогнул кисти рук и осел в глубины своего кресла.

— Надеюсь, вы понимаете, — медленно проговорил он, — что я ничего не могу обещать.

Я кивнула.

— Тогда, — сказал он, делая жест рукой, — леди Моуберли, пододвиньте ваше кресло поближе и расскажите мне все об исчезновении Джорджа.

— Это необычный рассказ, — промолвила я.

— Не сомневаюсь, — слегка улыбнулся он.

Я откашлялась. Облегчив душу, исполнившись внезапной надежды, я разнервничалась, дорогая Люси, как нервничаю сейчас, ибо рассказанное доктору Элиоту я должна повторить в письме к вам и боюсь, что подробности могут причинить вам большую боль. В рассказе моем речь пойдет о смерти вашего брата. Не вините Джорджа в том, что он скрыл от вас подробности, дражайшая Люси, ибо я убеждена, что мотивы его станут ясны из моего рассказа. И, действительно, только сейчас я могу рассказать вам обо всем, поскольку боюсь, что подобный ужас, может быть, довелось испытать и Джорджу. Но читайте, я уверена, у вас хватит сил узнать все, что до сих пор скрывали от вас.

— У моего мужа, — сказала я доктору Элиоту, — всегда были большие амбиции, поэтому он увлекся политикой.

— Амбиции, — пробормотал доктор Элиот, — но не способности, насколько я припоминаю.

— Это верно, — признала я. — Джордж считал повседневную политическую жизнь утомительной. Но у него были надежды, доктор Элиот, и благородные мечты, а я всегда знала, что, если ему дать возможность, он прославит свое имя. И, хотя Джордж мужественно боролся за продвижение своей карьеры, его усилия оказывались тщетны. Я видела, как болезненно он относится к провалам. Он никогда не признавался мне, но я знала, что его отчаяние усугубляется успехами нашего общего знакомого Артура Рутвена. Карьера Артура в Индийском кабинете была блестящей, и, хотя ему едва исполнилось тридцать, о нем говорили, как об одном из самых блестящих дипломатов. Подробности мне не известны, но он отвечал за исполнение заданий очень деликатного и доверительного характера.

— Связанных именно с Индией? — прервал меня доктор Элиот.

Я кивнула.

— Отлично, — он снова закрыл глаза. — Продолжайте.

— Артур Рутвен, — продолжала я, — был очень хорошим другом — вряд ли мне нужно говорить вам об этом. Он знал о желании Джорджа выдвинуться в правительстве и, уверена, помогал ему как мог. Не поймите меня неправильно, доктор Элиот. Артур всегда был живым воплощением такта. Он бы никогда не пошел против убеждений и не опозорил своего положения. Но он мог перекинуться парой слов с министром, мог намекнуть кому нужно. Достаточно сказать, что примерно два года тому назад, незадолго до нашей свадьбы, Джордж наконец-то вошел в правительство.

— То есть его взяли в Индийский кабинет? — спросил доктор Элиот.

— Да.

— И каковы были его обязанности?

— Я не уверена… Это имеет значение?

— Если вы мне ничего не скажете, — резко заметил он, — то как я могу судить, важно это или нет?

— Мне известно, — медленно проговорила я, — что этим летом он должен был провести через палату общин какой-то законопроект. Он не обсуждал со мной свои дела, но, по-моему, речь шла о границах в Индии.

— О границах в Индии? — К моему удивлению, доктор Элиот вдруг пробудился, услышав это. Он наклонился вперед, и я заметила, что глаза его опять заблестели. — Поясните, — нетерпеливо произнес он. — О чем именно шла речь?

— Не могу сказать, — я беспомощно пожала плечами. — Джордж никогда не говорит со мной о своей работе. Ведь я всего-навсего его жена, доктор Элиот.

Он вновь осел в кресло с явно разочарованным видом.

— Но этот парламентский законопроект, — спросил он, — за который отвечал Джордж… Не знаете ли вы, не работал ли он над ним вместе с Артуром Рутвеном?

— Да, — ответила я. — В этом я, по меньшей мере, уверена.

— Джордж как министр, а Артур как дипломат?

— Да!

— Хорошо. Это наталкивает нас на кое-какие предположения…

— Не понимаю вас, — поморщилась я.

Доктор Элиот с отчаянием взмахнул рукой:

— Ну же, леди Моуберли, если вашего мужа постигла судьба Артура Рутвена — простите за прямоту, но мы должны рассмотреть эту возможность, — нам нужно установить, что могло связывать этих двух мужчин. Оба они работали над законопроектом о границах в Индии. Я бы сказал, это довольно деликатный вопрос. Видите, леди Моуберли, какая интересная линия расследования сразу открывается перед нами?

— Да, — кивнула я. — Уверена, что вы правы.

Он с интересом взглянул на меня:

— Так у вас есть какие-либо добавления к этому?

Я проглотила комок в горле:

— Вы ищете то, что связывает этих двух мужчин. Что ж, доктор Элиот, связь есть. Относится ли это к работе Джорджа, я не знаю. Сам Джордж предполагал, что относится, но думаю, для него это было такой же великой тайной, как и для меня сейчас.

— Ага, — сказал доктор Элиот с некоторой сдержанностью. Он откинулся в кресле и лениво махнул рукой. — Продолжайте, леди Моуберли.

Я снова проглотила комок в горле. Будьте готовы, Люси, ибо то, что вы сейчас прочтете, вам будет нелегко воспринять.

— Это случилось чуть больше года тому назад, — медленно проговорила я, — Артур приехал к нам на ужин…

И затем я описала доктору Элиоту то, что мы обсуждали в тот вечер: в основном, дорогая Люси, речь шла о вас и вашем намерении играть на сцене. Вспомните, как противился этому ваш брат, но все же к концу вечера он с восхищением смеялся над вашим энтузиазмом и говорил так, словно собирался поддержать вас. «Вижу, Люси настроена стать Новой Женщиной, — сказал тогда Артур, — и не свернет с пути. Ибо всякая одержимость нерациональна, почти демонична, и мы заблуждаемся, если думаем, что ею болеют лишь молодые».

— Действительно, — проговорил доктор Элиот, который во время моего рассказа как будто дремал. — Помню, в колледже у Рутвена была своя всем памятная одержимость.

— И в чем она заключалась? — поинтересовалась я.

— Он был величайшим коллекционером древнегреческих монет.

— Он еще собирал их, когда мы познакомились. Действительно, он часто заявлял в моем присутствии, что его коллекция непревзойдена.

— Занимательно, — еле пробормотал доктор Элиот.

— Да. Мы тоже так подумали. Артур с готовностью признавал, что в его энтузиазме присутствует нечто абсурдное, особенно если учесть, что в остальном он такой здравомыслящий и сдержанный.

«Но я ничего не могу с собой поделать, — поведал он нам в тот вечер, — когда гоняюсь за монетой древнегреческих времен. Мне нужно поддерживать честь моей коллекции. И я, видимо, стал скандально известен, поскольку, — он пошарил у себя в сумке, — сегодня мне был брошен вызов».

«Вызов? — помнится, воскликнул Джордж. — Какого черта вы имеете в виду?»

Артур слегка улыбнулся, но не ответил. Вместо ответа он положил на стол красную деревянную шкатулку. Он открыл ее, и мы увидели, что внутри находится кусочек картона, на котором что-то написано.

«Что это?» — удивленно спросила я.

«Посмотрите сами», — предложил Артур, передавая мне карточку.

Я взяла ее. Карточка была из картона высочайшего качества, но почерк на ней был неряшливый, чернила какие-то странные — темно-пурпурные, осыпающиеся хлопьями, когда до них дотронешься. Сама же записка показалась мне еще более странной, настолько странной, что я до сих пор отлично помню ее содержание.

«Сэр, вы дурак, — гласила записка. — Ваша коллекция ничего не стоит. Вы допустили, что величайший из призов проскользнул у вас между пальцев». Подпись была проста — «Соперник».

Джордж взял записку у меня из рук и прочел ее, потом расхохотался, и вскоре мы присоединились к нему. Артур смеялся громче всех, хотя, думаю, гордость его была сильно задета. Мы спросили его, как он намерен ответить наглому сопернику. Артур покачал головой и вновь рассмеялся, но я была уверена, что он намерен распутать эту тайну. И за его смехом я почувствовала воинственность и решимость.

Через неделю я спросила Артура, узнал ли он, кто его соперник Он не ответил на вопрос, а как всегда сдержанно улыбнулся, но было видно, что тайна не дает ему покоя. И через две недели после этого Артур Рутвен исчез. Неделей позже труп, нагой и совершенно обескровленный, нашли плавающим в Темзе у Ротерхита. Вид Артура, как рассказал мне Джордж, был непередаваемо ужасен.

Я перевела дух. Не открывая глаз, доктор Элиот сплел пальцы как будто в молитве.

— Из вашего рассказа, — произнес он наконец, — следует, что между исчезновением Артура и получением им накануне странной шкатулки существует какая-то связь.

— Да, — сказала я, прокашлявшись. — Когда Артура вытащили из реки, рука его была плотно сжата. Пальцы разжали, и на ладони у него оказалась монета… греческая монета.

— Предположение, — заметил доктор Элиот, — но не доказательство.

— Монету оценили очень дорого.

— Вы сообщили полиции?

— Да.

— И что они?

— Они были очень вежливы, но…

— А, — слегка улыбнулся доктор Элиот. — Так у вас не осталось шкатулки?

— Ее так и не нашли.

— Понятно, — кивнул доктор Элиот. — Жаль. — Его глаза сузились. — Но раз уж вы, леди Моуберли, полагаете, что вам стоит тратить на меня время, может, вы еще что-нибудь расскажете?

Я опустила глаза.

— Расскажу, — прошептала я.

И вновь, дорогая Люси, мне пришлось собраться с духом.

— Несколько месяцев тому назад, — неспешно проговорила я, — на наш адрес пришла посылка. Внутри оказалась шкатулка…

— Такая же, как та, что получил Артур?

— Почти.

— Примечательно, — заявил доктор Элиот, потирая руки. — И там тоже была карточка, но теперь уже адресованная Джорджу?

— Нет, сэр. Карточка была адресована мне.

— Что ж, интригующе. И что же было в записке, леди Моуберли?

— Записка была оскорбительная.

— Ну разумеется!

— Почему разумеется?

— Потому что Артур тоже получил оскорбительную записку. А что было в вашей, леди Моуберли?

— Мне не хотелось бы об этом говорить.

— Давайте, давайте. Я должен знать все факты.

— Что ж… — Я вздохнула и повторила записку по памяти: — «Мадам, вы слепы. Ваш муж вас не любит. Женщин у него хватает и без вас».

Я поперхнулась и замолчала.

— Вы совершенно правы, — мягко сказал доктор Элиот, — действительно оскорбительно… У вас с собой эта записка и шкатулка?

Я кивнула, достав шкатулку и передавая ему. Он осторожно взял ее, подошел к свету и внимательно осмотрел.

— Не ахти какая работа, — заключил он. — Явно для пересылки товаров… да… взгляните сюда… тут, под краской, что-то написано по-китайски… Думаю, это из доков, из порта…

Я покачала головой:

— Какое отношение кто-то из доков имеет к Джорджу или ко мне?

— Что ж, в этом и состоит тайна, не так ли?

Слегка улыбнувшись, он открыл шкатулку и вынул карточку. Но улыбка его быстро увяла, и он посерьезнел.

— Кто бы ни написал это, — промолвил он, — лучше владеет пером, чем хочет показать. Ибо буквы слишком уж небрежны. А писала это женщина, женский стиль письма. Чернила же, как вы могли догадаться, — смесь воды и крови.

— Крови? — воскликнула я.

— Несомненно!

— Но… Вы уверены?.. Ну да, конечно, вы уверены…

Доктор Элиот нахмурил брови:

— Здесь ясно проступает намерение не только оскорбить, но и напугать вас.

Он снова осмотрел карточку, слегка пожал плечами и положил ее обратно в шкатулку:

— Вы показывали это мужу?

Я кивнула.

— И что он?

— Пришел в ярость… В дикую ярость…

— Он отрицал обвинения записки?

— Абсолютно!

— А вы — простите за вопрос, леди Моуберли, — поверили ему?

— Да, сэр, поверила. Почему я должна была не поверить? Джордж всегда был прекрасным мужем, человеком с открытой душой. Если бы он изменял мне, я бы об этом знала.

Доктор Элиот медленно покивал.

— Хорошо… очень хорошо, — проговорил он, опускаясь в кресло. — Продолжайте, леди Моуберли. Что же случилось дальше?

— Спустя три дня, как мы получили коробку, Джордж тоже исчез.

— Вот как? — Лицо доктора Элиота потемнело и напряглось. — Это был для вас, должно быть, ужасный удар.

— Признаюсь, я была напугана.

— И вы обратились в полицию?

— Нет, сэр. Я не могла, потому что боялась себе признаться, что его действительно нет в живых. И вдруг, после того как я провела две бессонных ночи, он вернулся! С бледным лицом, остекленевшими глазами, но это был мой милый Джордж, живой и невредимый. Однако его явно окружала какая-то тайна, ибо только я попыталась разузнать о причинах столь внезапного исчезновения, по лицу его пробежала тень, и он попросил меня забыть, что куда-то уходил. Сон покинул меня, доктор Элиот, а Джордж, думая, что я заснула, частенько подходил к окну и выглядывал на улицу. Сам Джордж, засыпая, ворочался в постели и бормотал во сне какие-то странные имена. Наконец, недели через три после первого исчезновения, он вновь исчез. Во второй раз он отсутствовал несколько дней, и, к тому времени как он вернулся, я почти сошла с ума.